Лошадь ильича

В трех днях пути от Занска его захватили дикие кочевники. Узнав, что он еврей, варвары заставили его перелицевать их охотничьи куртки и ушить брюки. (Вуди Аллен)
________________________



Что не говори, а кривозеркальные гримасы современной российской действительности, по большей части, столь вычурно очевидны, что перестаешь обращать внимание. Москве в этом отношении грех жаловаться, ибо хватает здесь и царей перьеруких, и лилипутов брачующихся, и прочего веселья. Питер в последнее время стал стремительно нагонять, хотя до развитого московского абсурдизма ему, как не крутись, пока далеко. Не в обиду.

Видно так уж устроена душа наша, что требует парадокса, даже сильнее чем красоты полевого простора. Сложная там внутри механика, и соваться туда не буду. А откуда это все берется – вопрос зело запутанный, только вот начиная с «что ж ты милая смотришь искоса», транзитом через «весь мир насилья мы разрушим до основанья» к «голове моей безрукой и безногой» абсурдная логика – один из центральных элементов отечественного самосознания.

Ну и конечно самые уникальные экспонаты, не в укор столицам, запрятаны в местах глубинных, от которых, как говорится, до любой границы скакать можно хоть до посинения и все без толку. 

История такая.

Давно это было, еще в прошлом веке. В маленьком, досадно нечерноземном городке Сосновске решили ставить памятник. Площадь перед горсоветом давно и безнадежно вроде бы пустовала, но пустота рождала в головах массу потрясающих идей по ее заполнению.

И вот в один из прекрасных дней  - а на дворе стояла оттепель – председатель исполкома, чье имя народная память сохранить не смогла, а в прочем это и не важно, принял решение.

Если бы он знал тогда, как все обернется его, любителя шляп в стиле a la Hruscheff, неизбежно настигло бы непреодолимое чувство гордости за содеянное.

Решение было принято изящное и для Сосновска практически судьбоносное. Уже давно руководству стало очевидно, что отсутствие бронзового образа Вождя мирового пролетариата в городе, нет ни какой возможности более терпеть. В соседних, столь же печально нечерноземных городках,  изваяния уже стояли на видных местах, в окружении цветочков и гуляющих на радость друг другу горожан. Чем хуже Сосновск?

Статую решили ставить конную. Напрасно некоторые недалекие умы пытались доказать председателю, что вышестоящие органы никогда  проект «конного Ильича» не пропустят и замытарят дело с памятником так, что и скорое наступление коммунизма Сосновску придется встречать «нагишом». Все зря.

Решение было принято, более того, каким-то невероятным, с одной стороны и очевидным с другой, образом прошло все необходимые согласования. Были изготовлены эскиз, макет и готовый продукт в количестве одной штуки.
И когда эту штуку урчащим от умиления подъемным краном подняли на постамент, выглядела она вот как.

Лошадка была мала, но коренаста, напоминала она местным дорогам о горячей узкоглазой братии на мохнатых коньках-горбунках. Гойда!  Так вот, она   не вздымалась на дыбы, а тихонько шла себе – создавалось впечатление, что ездок вовсе не торопится в напророченное им светлое будущее. Цок-цок копытца по мерзлой степи… И лошадка не торопится. И песня струится над среднерусской возвышенностью не наша, горловая, грустная…  Самая удивительная часть любой лошади – ее глаза. Горящие или влажные, дикие или жалобные – всякие. У нашей лошади глаза были сострадательные. В смысле того, что «сама знаю кого везу, и жалко его, и вас тоже жалко, но поделать ничего не могу.»

Со всадником тоже не все было ладно. Товарищ Ульянов в пиджаке и кепке смотрелся на лошади чудаковато, и это тут же все отметили. Рука вождя указывала - как ей это и положено по законам жанра. Но. Указывала она несколько в другом направлении, нежели куда сам Ильич, казалось, направляется. Взор вождя был устремлен за рукой, а попытка скульптора придать выражению лица Владимира Ильича отеческую заботу, закончилась полным и бесповоротным фиаско.

Вся скульптурная группа, казалось, говорила:
- Вот еду я как-то с бодуна на лошади, а на обочине пиво продают, с раками – и я, значит, руку-то туда тяну-у, тяну-у-у, а лошадь себе едет мимо, и нет никакой возможности ее повернуть. Обидно.
 
Короче говоря, как не злорадствовал было штатный городской диссидент Лазарь Моисеевич Пыхло, а всадника Апокалипсиса из Ильича не получалось ни под каким видом.. 

Жители Сосновска быстро к памятнику привыкли, а радости местных ворон и голубей вообще долго не было предела. Они наконец перестали комплексовать перед соседскими и столичными и гордо гадили сидя на указующей деснице.

На этом история моя могла бы завершиться, если бы не смена социально-экономической формации, так скоропостижно накрывшая  сонные просторы Всея Малыя, Белыя и Прочия…

Новые власти логично рассудили, что прежде чем начать ставить собственные абсурдно-абстрактные символы, было бы желательно с глаз долой убрать старые – надоевшие. И вот вся королевская рать вождей отечественного и мирового пролетариата стройными рядами отправилась в специально приготовленные для них гетто – это в лучшем случае, или в отдельные комфортабельные газовые…пардон…плавильные печи.

И вот, когда новая администраций города Сосновска, который к тому времени уже стал районным центром, решила депортировать «варварскую статую конного вождя»  куда подальше, и случилось самое интересное.

Кран вышел четко по расписанию. Похоронная команда, однако, не учла того факта, что Ильич, хоть и бронзовый, а на собственной шее свой вес, да еще и «боливара» своего точно не вынесет. Поэтому голова оторвалась довольно быстро.

А тут уже к памятнику собралась приличная толпа горожан, которые заявили крановщику со товарищи, что лошадь не отдадут, потому что она добрая и всегда здесь стояла. А коль разделить ее с Ильичем нет ну никакой возможности, то пусть и всадник безголовый тоже остается. Администрация еще некоторое время с горожанами бодалась, а потом плюнула, и больше вопрос о сносе не вставал.

Так и смотрит он теперь глазами лошади на страну, на нас с вами и думает.

А штатный городской оппозиционер Ростислав Лазаревич Пыхто продолжает требовать Ленина убрать, так как он оскорбляет своим видом его религиозные чувства. 

Такая вот история.