Глава VII

К 1919 году в Забайкалье было затишье. Всё вокруг возрождалось после утомительной эпохи войн и разрушений. Открывались военный училища, больницы, газеты; разорённые красными церкви снова наполнились прихожанами. Уместны воспоминания войскового  старшины Жуковского.
 "…Вокруг главного собора <города Читы> стояла большая толпа жителей. В храме большевики устроили конюшню. Всё помещение заполнено навозом, битой посудой и покалеченной церковной утварью. С восточного входа - отхожее место. Подъехал атаман. Я всматриваюсь в его лицо. Никогда я не видел его таким возбуждённым, в эти минуты он был готов к самой жесткой расправе с богохульниками…"
 Тем временем Семенов назначил Унгерна главным руководителем работ на всех золотых приисках Нерчинского горного округа. Какой же интересный вывод хочется сделать? С чего вдруг военному человеку такое назначение? Вероятно, Семёнов решил помочь своему другу в финансовом плане и избавиться от коррупции других людей. Если деньги бы и шли в карман, то только к "своим".  А вот Азиатская конная дивизия была перемещена на станцию Даурия. Все окружные районы оказались под его властью. Начала взиматься дань с местного населения и проезжающих поездов. Было произведено несколько попыток из Читы сделать ревизию в Даурии. Всё закончилось недвусмысленной фразой барона "Господа, вы рискуете нарваться на штыки Дикой дивизии". Дикой, Туземной, Инороднической дивизию называли практически все местные жители.
 Именно тогда начались карательные меры, сделавшие дивизию очень известной. Руководил ими приговорённый Семёновым к расстрелу Леонид Сипайлов, перебежавший к Роману Фёдоровичу при первой же возможности. Очень хорошо он проявил себя в контрразведке, придумывая новые пытки. Одна из них была очень известна. Человека раздевали до пояса, брали живую крысу, сажали на живот, сверху придавливали железной тарелкой и начинали бить в неё молотком. От шума и боли крыса начинала въедаться в живот пытаемого. Подобными заслугами отличился некто Бурдуковский, которого в дивизии звали просто "Женя" (Кстати Романа Фёдоровича называли "Дедушка"). Бурдуковский был из старой верной гвардии, одним тех первых семи человек.
 В Даурии вообще обстановка с наказаниями была деловая, но и зловещая. Телесные наказания стали нормой, даже за дисциплинарный проступок виновного могли забить до полусмерти. Если в Эстляндии XVIII века помещик, давший своему крепостному свыше тридцати палок, подлежал суду, то теперь все измерялось иными масштабами. Били так, что у человека отваливались куски мяса. Экзекуционная команда состояла главным образом из китайцев, а березовые палки именовались «бамбуками». При порке ими граница между жизнью и смертью пролегала где-то на рубеже двухсот ударов.
 Фантазия Унгерна, одержимого идеей собственной монархии, не знала предела. Дошло до того, что он стал чеканить собственные монеты из вольфрама с местных рудников. В Японии даже были заказаны несколько аппаратов для печати и чеканки. Все эмблемы и рисунки на монетах, как и на стягах войск, были разработаны лично бароном. В последствии он так же повлияет на вид монгольских деньги.
 Появляется так же свидетельство одного из американских журналистов, которое поможет подробнее описать внешность барона: «Передо мной предстала странная картина. Прямо на письменном столе сидел человек с длинными рыжеватыми усами и маленькой острой бородкой, с шелковой монгольской шапочкой на голове и в национальном  монгольском  платье. На плечах у него были золотые эполеты русского генерала с буквами А. С., что означало «Атаман Семенов». Оригинальная внешность барона озадачила меня, что не ускользнуло от его внимания. Он повернулся ко мне и сказал, смеясь: „Мой костюм показался вам необычным? В нем нет ничего удивительного. Большая часть моих всадников —буряты и монголы, им нравится, что я ношу их одежду. Я сам очень высоко ценю монгольский народ, и на протяжении нескольких лет имел возможность убедиться в честности и преданности этих людей". В дальнейшем разговоре Унгерн постоянно возвращался к той же теме. «Барон, — вспоминает Грайнер, —показал большие познания в области монгольских нравов и обычаев, их религии. Признаться, меня удивило, что он, оказывается, религиозен, ведь я разговаривал с ним как с человеком, который не боится ни Бога, ни дьявола».
 Грайнер ужаснулся пыткам, на что ему барон Унгерн ответил таким образом: «Я не знаю пощады, и пусть ваши газеты пишут обо мне что угодно. Я плюю на это! Я твердо знаю, какие могут быть последствия при обращении  к снисходительности и добродушию в отношении диких орд русских безбожников... »
 Деятельность Унгерна откровенно досаждала Пекину, который решил предпринять определённые меры. Китайские дипломаты подкупили "монгольского генерала" Фушенеги, князя и предводителя харачинов, чтобы тот перебил русских офицеров, и разоружил оставшихся в дивизии солдат. Момент был подобран очень удачно - Роман Фёдорович тогда находился в Харбине (сватался - Прим. автора) и никак заговорщикам помешать не мог. К счастью, заговор был раскрыт. Нашлись-таки доносчики, и несколько офицеров во главе с заместителем Унгерна, Шадриным, отправились арестовывать Фушенеги. Последний отказался сдаваться и с бунтарски настроенными отрядами заперся в одном из кирпичных домов. Штурм не увенчался успехом, поэтому Шадрин приказал подвезти как можно ближе бронепоезд "Грозный" и открыть из него артиллерийский огонь. В результате все сопротивлявшиеся были уничтожены, а недовольные части харачинов разоружены.
 Из этого периода можно упомянуть интересный случай о пропаже пушнины на астрономическую сумму в два миллиарда рублей. Причём интересным способом. Часть пропадает в унгерновской Даурии, а часть в Семёновской Чите. Атаману это запомнят надолго - в 1922 году, когда он будет в Соединённых Штатах, его арестуют и предъявят обвинение.
 16 августа 1919 на 34 году жизни барон Унгерн фон Штенберг заключил свой первый и последний брак. Его избранница была китайская принцесса из Циней, в православии Елена Павловна. Фактически это был исключительно политический шаг, вряд ли он испытывал какие-то чувства, кроме сексуальных. Хотя, чем чёрт не шутит. Вообще есть предположение что женофобия и вычурный аскетизм напускные и с женщинами у барона было всё в порядке. Свидетельствует сему генерал Шильников, написавший в своих мемуарах, что Унгерн не допустил ревизии в местном управлении железной дороги, т.к. "жил с сестрой жены" начальника этого управления.
 В общем свадебное празднество было омрачено не очень приятной обстановкой, накаливавшейся с каждым мгновением. Забайкалье начало тонуть в волнах партизанского движения, которое было действительно всеобщим. Даже родной дядя Семёнова встал во главе одного из отрядов красных партизан. Западный фронт был уже практически разбит, а белые части бежали на восток.
 Позднее они сформировали целую группировку, которую возглавил Каппель, талантливейший генерал и символ Сибирского белого движения. Название группировка получила соответствующее "Каппелевцы". Под командованием Каппеля и Сахарова произошёл "Ледяной" поход через всю Восточную Сибирь и замёрзшее озеро Байкал. Сам Каппель погиб во время похода - он был тяжело ранен под Красноярском, а потом провалился под лёд, откуда его  вытащили слишком поздно. Руки и ноги генерал-майора были отморожены, а сам он прожил всего несколько дней, а потом умер, страшно мучаясь.
 За несколько дней до ареста Колчак издаёт приказ о том, что верховным главнокомандующим назначается А.И.Деникин, а командующим силами Востока России был назначен Г.М.Семёнов. Когда остатки сибирской армии узнали об этом, они были крайне недовольны. Таких людей как Семёнов("соловей разбойник"), Калмыков("мелкосортный бандит") или Унгерн они награждали прозвищами и имели соответственное отношение (Как называли барона Унгерна мы не приводим из соображений этики и морали. - Прим. автора).
Силы прибывших представляли собой значительный аргумент в спорах власти, так что Семёнов был вынужден назначить генерал-лейтенанта Лохвицкого командующим армии. Тот воспользовался этим и повёл "политику отчуждения" Семёнова от его коренных частей - таких как Первый корпус Дальневосточной армии под командованием Д.Ф. Семёнова, двоюродного брата атамана, и Азиатской конной дивизии генерал-майора Унгерна фон Штенберга, лучшего друга атамана, - в тоже время в своём окружении не оставил ни одного чужого, только проверенные люди - бывшие каппелевцы.
 Дела зашли так далеко, что Лохвицкий потребовал(!) от Семёнова удаления из армии генерала барона Унгерна, на что атаман предложил генералу поехать в отпуск на неопределённый срок и отстранил от командования армией.
 Следует обратить внимание, что помимо дружественных чувств Семёновым также руководит мечта воссоздания Монгольской Империи, где бы он был главнокомандующим. Эта мечта имела глубокие корни и давно руководила действиями атамана. Дивизия Унгерна была ему нужна как средство захвата власти в Монголии. Заметим, что подобная мечта только внешне схожа с планами Роман Фёдоровича, где воссоздание Монголии было лишь программой минимум, а программой максимум - был захват всего мира, включая Америку. На этом мечта Семёнова казалась Унгерну примитивной и слишком мелочной. Он даже говорил: "Семёнов не идеалист!"
 В октябре 1920 года китайская полиция в Харбине внезапно совершила налет на квартиры трех каппелевских генералов, незадолго до того покинувших Забайкалье — Акинтиевского, Филатьева и Бренделя, и арестовала их по какому-то вздорному обвинению. Наутро все трое были освобождены, однако изъятые у них при обыске бумаги бесследно пропали. Никто, впрочем, не сомневался, что свою добычу китайцы переправили к Семенову, что харбинская полиция им подкуплена и целью всей операции являлось похищение компрометирующих атамана документов.
 У Акинтиевского было украдено: докладные записки о расстреле рабочих в Чите, о хищении золота и тому подобное. Несколько документов касались непосредственно Унгерна: «Доклад об убийствах, расстрелах и других преступлениях, чинимых в Даурии генералом Унгерном и его подчиненными», «Жалоба г-жи Теребейниной об убийстве ее мужа, поручика Теребейнина, по приказу Унгерна», а также ряд материалов, необходимых для предания его военно-полевому суду. Поначалу, видимо, намерения Лохвицкого были самые серьезные. Многие потом сожалели, что хозяин Даурии, бросивший столь зловещую тень на Белую идею, сумел избежать казни. Один каппелевский офицер прямо писал: «Знаменитый Унгерн, сумасшедший барон, давно был бы повешен, если бы не японцы».
 Была даже предпринята попытка передать командование Азиатской конной дивизией другому офицеру, но тот обнаружил в Даурии пустые казармы, в которых, впрочем, он нашёл самого Унгерна, который с радостью сообщил о месте нахождении своих войск, указав на пылившуюся от ударов копыт сопку.