Глава X

 После того как партизаны Щетинкина, к которым он попал в плен, отправили его в штаб 5-ой армии, командир Нейман спросил барона, почему он не покончил жизнь самоубийством, как дела многие его соратники, захваченные в плен. Унгерн ответил, что пытался два раза покончить с собой. Первый раз он пытался проглотить ампулу с ядом, которую отобрал у Оссендовского, а второй раз пытался повеситься на поводьях лошади. Ампула потерялась, а поводья были слишком широки. Из штаба 5-ой армии, расположившейся в Троицкосавске его перевезли в Верхнеудинск(ныне Улан-Удэ), потом в Иркутск и наконец Новониколаевск. Возили его по всей Сибири потому, что Роман Фёдорович был первым белым генералом, которого удалось взять живым, хотя и не на поле брани, а уже связанного и истощённого. Только позже появится мода "красть" из заграницы пожилых генералов и расправляться с ними на Лубянке. Семёнов станет жертвой этого зверства только в 1945. Его ожидает варварская смерть через повешенье.
 Всё это время пока Унгерн колесил по Советской России, заголовки газет пестрили названиями "Чудовище попало в плен!", "Садист и маньяк получит своё!", "Кровавый барон умоется своей кровью" и т.д. в таком духе. Газеты преподносили ситуацию, в которой барон попал в плен, как героическую битву с участием народного ополчения и партизан. Причём по заявлению многих изданий Унгерн был захвачен вместе со всадниками из своей личной охраны в количестве 900 человек.
 Причём плен Романа Фёдоровича попал под псевдогуманизм Советских властей. На самом деле никаким гуманизмом и не пахло. Вспомнить хотя бы Раненкампфа - отказавшись присоединиться к красным, он был просто изрублен на куски. Здесь всё было не так. Лично сам Блюхер отдал приказание, чтобы с Унгерном обращались как с почётным гостем. Так и стало. Унгерна возили в отдельном вагоне, а по городу на машине. Перед ним хвастались всеми достижениями, которые были, например, народный театр или что-нибудь подобное. Правда, Роман Фёдорович ничему не удивлялся, намекая на засилье евреев, а выходя из какого-либо общественного места громко и внятно произносил: "Чесноком пахнет!" Видимо это было самое безобидное восклицание, дошедшее до наших времён.
 На допросах Унгерн вёл себя очень уважительно, хотя и слегка подавлено, что было понятно в его положении. Посчитав, что сейчас уже всё равно он начал давать советы, как красным пересечь Гоби. Унгерн предлагал делать это зимой и небольшими отрядами, чтобы лошади смогли добывать себе достаточно корма. Летом же Гоби была недоступна из-за отсутствия воды.
 Доподлинно неизвестно, встречался ли Унгерн с Блюхером, но существуют данные, что красные предложили барону перейти на их сторону. В записях допроса оба и Унгерн, и Блюхер говорят на немецком. Блюхер рассказывает о евразийцах, об особой национальной линии в советском руководстве, которая лишь внешне прикрывается "марксизмом", но на деле стремится построить континентальное гигантское государство в рамках всей Евразии. Блюхер обещает барону полную амнистию и высокий статус. Уже тогда было создано тайное отделение ОГПУ, возглавляемое Глебом Бокием, разрабатывающим планы похода в Тибет и духовного преображения большевизма в новую духовную реальность.
 На правду похоже мало, но, тем не менее, Унгерн отказался. Был сформирован состав Чрезвычайного трибунала. Предсе-дателем стал старый большевик Опарин, начальник сибирского отдела Верхов-ного трибунала при ВЦИКе, членами суда — местный партийно-профсоюзный деятель Кудрявцев, некие Габышев и Гуляев, наконец, знаменитый партизан-ский вождь Александр Кравченко, агроном и создатель возникавших в таеж-ной глуши эфемерных крестьянских республик, основанных на началах всеоб-щей справедливости. Защитником назначили бывшего присяжного поверен-ного Боголюбова, общественным обвинителем - Емельяна Ярославского. В предстоящем спектакле ему отводилась одна из двух заглавных ролей, и выбор неслучайно пал на этого человека. Роль была вполне в его амплуа.
 По сути, это всё было показным, так как приговор был заранее известен - расстрел. Местом, где расположится суд, был выбран театр "Сосновка". Очень символично, потому что это было самым настоящим представлением. Был аншлаг. Многие люди собрались просто, чтобы посмотреть на белого пленённого генерала.
 Журналист Майский так описывал обвиняемого: "Барон высок и тонок, у него белокурые волосы с хохолком вверху, рыжеватая бородка, большие усы. Одет в желтый, сильно потертый и истре-панный халат с генеральскими погонами, который на нем болтается. На груди Георгиевский крест, на ногах — перевязанные ремнями монгольские ичиги. Унгерн садится на скамью и в течение всего заседания смотрит больше вниз, глаз не поднимает даже в разговоре с обвинителем. На вопросы отве-чает достаточно искренне, говорит тихо и кратко. Он выглядит немного утомленным, но держится спокойно, только руки все время засовывает в длинные рукава халата, точно ему холодно и неуютно. Вообще на нем лежит отпечаток вялости. Как мог этот человек быть знаменем и вождем сотен и тысяч людей? Но момен-тами, когда он подымает лицо, нет-нет да и сверкнет такой взгляд, что как-то жутко становится. И тогда получается впечатление, что перед вами костер, слегка прикрытый пеплом".  В полдень заседание было открыто. Из обвинения объявили три пункта. Первое - действие под покровительством Токио для создания "центральноазиатского государства" (Абсолютный бред! Унгерн если и хотел что-то создать, то это была чисто его идея. Токио тут не причём, - Прим. Авт.); второе - вооружённая борьба с целью реставрации монархии. Третье - террор и зверство.
Вот стенограмма суда. Опарин - председатель суда, Боголюбов - защитник Унгерна, Ярославский - обвинитель. Всю стенограмму мы специально даем без комментариев, дабы читатель мог в полной мере насладиться бредом.
 ОПАРИН: Признаете себя виновным по данному обвинению?
УНГЕРН: Да, за исключением одного — в связи моей с Японией.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Прошу вас более подробно рассказать о своем происхо-ждении и связи между баронами Унгерн-Штернбергами германскими и прибал-тийскими.
УНГЕРН: Не знаю.
ЯРОСЛАВСКИЙ: У вас были большие имения в Прибалтийском крае и Эстляндии?
УНГЕРН: Да, в Эстляндии были, но сейчас, верно, нет.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Сколько лет вы насчитываете своему роду?
УНГЕРН: Тысячу лет.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Чем отличился ваш род на русской службе?
УНГЕРН: Семьдесят два убитых на войне.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Судились вы за пьянство?
УНГЕРН: Нет.
ЯРОСЛАВСКИЙ: А за что судились?
УНГЕРН: Избил комендантского адъютанта.
ЯРОСЛАВСКИЙ: За что?
УНГЕРН: Не предоставил квартиры.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Вы часто избивали людей?
УНГЕРН: Мало, но бывало.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Почему же вы избили адъютанта? Неужели только за квартиру?
УНГЕРН: Не знаю. Ночью было.
ЯРОСЛАВСКИЙ: Если суд над Унгерном есть суд не над личностью, а над целым классом общества — классом дворянства. От эпохи крестовых походов с их ужасами, к которым прямо причастны предки подсу-димого. Унгерн бьет адьютанта по лицу, потому что привык бить людей по лицу, потому что он барон Унгерн, и это положение позволяет ему бить людей по лицу... Его жестокость объясняется, прежде всего двумя причинами: классовой психологией дворянства и религиозностью, которая является набором кровавых суеверий. Они считают, что не только нужно установить некий ряд обрядов, они верят в какого-то бога, верят в то, что этот бог посылает им баранов и бурят, которых нужно вырезать, и что бог указывает им звезду, бог велит вырезывать евреев и служащих Центросоюза, все это делается во имя бога и религии. Приговор должен быть приговором над всеми дворянами, кото-рые пытаются поднять свою руку против власти рабочих и крестьян!
БОГОЛЮБОВ: После великолепной и совершенно объективной речи обвинителя... Серьезный противоборец России, — вольно пересказывает Боголюбов формулировки обвинения, — проводник захватнических планов Японии.… При внимательном изучении следственного материала мы должны снизить барона Унгерна до простого, мрачного искателя военных при-ключений, одинокого, забытого совершенно всеми даже за чертой капитали-стического окружения. Но разве может хотя бы и прибалтийский барон, будучи нормальным человеком, проявить такую бездну ужасов? Если мы, далекие от меди-цины и науки люди, присмотримся во время процесса, мы увидим, что помимо того, что сидит на скамье подсудимых представитель т. н. аристократии, пло-хой ее представитель, перед нами ненормальный, извращенный психически человек, которого общество в свое время не сумело изъять из обращения.… Было бы правиль-нее не лишать барона Унгерна жизни, заставить его в изолированном каземате вспоминать об ужасах, которые он творил. Есть второй вариант: Для такого человека, как Унгерн, расстрел, мгновенная смерть, будет самым легким концом его мучений. Это будет похоже на то сострадание, какое мы оказываем больному животному, добивая его. В этом отношении барон Унгерн с радостью примет наше милосердие.
ОПАРИН: Гражданин Унгерн, вам предоставляется последнее слово.
УНГЕРН: Мне нечего сказать.
 Расстрел был назначен в этот же день. Правда, неизвестно, где он проводился и конкретно кто приводил приговор в исполнение. Далее происходит малопонятная ситуация. Сразу после "смерти" барона ходят слухи, что он жив, а расстрелян был похожий человек. Доказательством, что Унгерн жив, приводит Дальта. Дальта — телеграфное агентство ДВР, распространило отчет о новониколаевском процессе, в одной из владивостокских газет появи-лась заметка под названием «Унгерн или двойник?» Автор ее, скрывшийся за псевдонимом П. Кр-сэ, лично знал Унгерна в Харбине и подробно перечисляет все в этом отчете, что вызвало у него сомнения в подлинности самой фигуры подсудимого.
1. Описывается, что Унгерн высокого роста, с большими «казацкими» уса-ми, с бородкой. «Ладно, — замечает П. Кр-сэ, — борода могла отрасти, но усы так быстро не растут, у него были интеллигентные усы. И он был среднего роста!»
2. На процессе Унгерн сказал, что до революции был войсковым старши-ной, а от Семенова получил чин генерал-лейтенанта. Но, правда, такова: в 1917 году барон был есаулом, и Семенов произвел его только в генерал-майоры.
3. «Что за чушь о создании срединной монгольской империи? Ведь Монго-лия была для Унгерна лишь базой для операций против ДВР!»
4. Почему барона судили не в Чите? Не потому ли, что там его многие знают в лицо?
 Эта версия по нашему мнению не совсем реальна. Большевики, конечно могли расстрелять двойника и подать его заявления как барона, благодаря тому, что двойник хорошо знал Унгерна, но с другой стороны, сам он бы обязательно подал весточку о себе.
 Существует вторая версия, к которой мы склоняемся больше: барон был пойман, но потом сбежал. Португалка Бьянка Тристао, служившая тогда сестрой милосердия в Харбине, утверждает, что побег Унгерна был огранизован фельдшером Смольяниновым, связанным с белой подпольной организацией. Произошло это так. Сразу после суда, барон симулировал психическую невменяемость, из-за чего пришлось отложить приговор. Оказавшись в больнице, он получает посильную помощь в побеге. Через некоторое время у этой португалки появилась фотография, где Унгерн находится в Бразилии. На руках у него ручная пума, а за спиной тропические растения. Вполне возможно, что он забросил военное ремесло и решил спокойно дожить своей век в другой стране с более приятным климатом. Возникает вопрос, на какие же средства был огранизован побег и переезд, а потом скрытная жизнь в чужой стране. Ответ очень прост: ему помогла легендарная, не найденная обывателями, казна Азиатской Конной Дивизии.