1. Подлунные бдения.
Ночь укрыла степи звездными крыльями неба.
Неяркий, полуобморочный фонарик, горящий на перекрестке, у черного провала в темень городских окраин, тусклым, зеленоватым светом напоминает светлячка, забывшего свое родство. А на дворе тёплый февраль. Земля, размокнув от долгих южных дождей, пресытилась влагой и захлебнулась. На бездыханном лоне её грязным хрусталем пузырятся лужи. В бледном отсвете луны, они выглядят сыто, словно бы засосали тела слепцов-инвалидов, населяющих этот квартал. Колючий, старый, потрескавшийся асфальт топорщится между сотен мертвых ночных зеркал, как кровяная короста на затянувшейся гнойной ране.
Этой ночью во всем околотке нельзя сыскать шаткую тень прохожего, пробирающуюся по грязи, вдоль гнилых заборчиков, к единственной мощеной дороге, ведущей из столь мерзкого места в залитые огнями ночных витрин районы хозяев жизни.
В непроглядном мраке обезумевшие от страха собаки, гремя цепями, бросаются из-под заборов на всякий шорох, пробуждая тем самым своих хозяев от спасительного забытья, куда впали они после дневных забот.
Этот приглушенный лай доносится со всех сторон, а, между тем, редкие машины, проезжавшие тут, производят нездешний грохот, брызгают из-под колес мутноватой водой и тревожат беспокойный сон младенцев.
Из заплесневелых окон жилого чердака, называемого почему- то квартирою, виден проявившийся в негативе тьмы ковер одноэтажных жилищ, броско расцвеченный блестками голубых жемчужин.
Это слабовидящие полуночники, вставив между набухших век толстенные линзы, качая одуревшими от жутких убийств мозгами, смотрят очередной сериал.
Эхо стрельбы и взрывов слышится наряду с брехней четвероногих и, чем дольше всматривается Капуцина Мересей сквозь запотевшее стекло в дождливую даль, тем явственнее становятся ему звуки незримых сражений, зовущие прилепиться к голубому цветку, чтобы испить ядовитый нектар.
Черные пятна замшелых крыш, глянцевые прямоугольники мокрых подворий, лежащие у него под ногами - дешевый мирок слепцов, дарованный им на короткое время.
Поутру они устремляют пути, стукая вокруг себя деревянными палками. Глаза их, из провалов гигантских зеленых очков, смотрят в одну точку, точно увидев саму смерть. Лица их выражают муку, единственно не доступную пока пониманию Мересея, - муку всегдашней ночи.
Но сейчас слепцы спят, их не волнует призрачный лунный свет. А те, кто способны еще что-нибудь чувствовать, ласкают друг другу тела. И черепашьим шагом время из полуночи сползает в склизкий тоннель полусна, и тишина чердака убивает его обитателей вернее, чем затхлый климат континентальной степи.
Редко, редко дают знать о себе часы, начиная хрипеть после длительного затишья - мастер, чинивший их в последний раз, все удивлялся тому, что они все еще ходят.
Нелепая старость несет болезни и механизмам. Пьяный бородач, назвавшийся часовщиком, не смог излечить этот красного дерева короб от кашля и помешательства. Часы отстают, привирая обычное время всегда на пятнадцать минут. Кто знает, сколько лет задержалось тут, в мертвой запруде, с тех пор, как эта тикающая рухлядь досталась Мересею Капуцине в наследство от склочной старухи, обитавшей здесь до него и загадочно умершей в годы его странствий?
После старухи остался еще и запах - запах нищеты, похожий на смесь горелого керосина и сухих просвирок, запах старости, вывести который не хватило бы никакого сквозняка. Поэтому, вот уже много дней, будучи дома, жжет он почти непрерывно палочки благовоний, святые курения, возносимые на востоке божествам.
Их ароматом пропитана его одежда, его незамысловатая пища, шторы и коврик, и пыльные тома на полках книжного шкафа. Но, стоит лишь покинуть пристанище смрадных воспоминаний о больной старухе хотя бы на полчаса, как, возвратившись с куском колбасы и батоном под мышкой, Капуцина находит в своей конуре прежнюю вонь, словно бы здесь разлагаются мыши, вонь тухлого одиночества.
В такие мгновения не нужно закрывать глаза, потому что сама суть жизни, страдание в обличии обреченной склеротички, громыхая костьми, слоняется перед ним в гробовой тишине этих комнат из кухни в спальню, из спальни в гостиную - других помещений здесь нет.
И если бы Мересей не боялся нарушить нервную тишину скрипом фанерных полов, он бы то же пошел бродить в темноте, натыкаясь на скудную мебель, вслушиваясь, как журчат сточные ручейки коммунальной канализации. Тем же самым маршрутом, каким старуха в страшную ночь своей смерти, теряя последние силы, брела в безумии к дрянному комоду, думая найти там спасительный валокордин. Мересей часто видит во мраке грузную тень гипертонички, роящуюся в гнилых шмотках, сослепу нащупывая трясущимися руками лишь кучу пустых упаковок.
Старуха тогда не нашла лекарство. Упавший навзничь труп обнаружили много позже.
Бог даровал тишину человекам, чтобы, устав от радостей и печалей, могли бы они отдохнуть в навалившейся тьме, отключив свои чувства и сердцем внимая покою. Он предусмотрительно дал нам кровать, застеленную стираной простыней, подушку, чтобы, преклонив седую голову, всякий гемикраник нашел бы мягкое ложе для пронзительной боли.
Бог думал, что тишина, темнота и покой едины, несут оголенному мозгу тепло батарей, горячие чашки какао и сонный аромат обнаженной плоти.
Но тогда почему же Капуцина Мересей не спит в ночной тишине, почему темнота помрачила его разум, загоняя лезвие мрачных видений в самую нежную плоть, туда, где пульсирует сердце? Будь у него на душе покой, как задумал Бог, ему не нужен был бы и поводырь, чтобы проводить мятущееся дитя до уборной. Выйдя туда один, он боится не найти под ногами пол, не ощутить плечами стен, не нащупать пальцами выключатель.
Он боится упасть в колодец, дно которого покрыто кольями помрачения. Из тех, кто туда провалился, не многие возвращались. И если его страх беспочвенен, как утверждает солнечный луч, боязливо касаясь по утрам плотно закрытых штор на чердачных оконцах, то почему же каждый божий день видит он пропажи среди привычных предметов и зданий, а люди, вчера еще казавшиеся настоящими, раз за разом оказываются ненастоящими?
Как объяснить, что незыблемые, как музеи, в которых храниться людское прошлое, старинные здания в центре Азакатана на глазах безучастных толп несколько месяцев подряд разбирают незнакомцы, под видом турков в малиновых фесках, а река, в устье которой его дом, обратилась вдруг глиной болотных истоков?
Каждое утро, восстав от сна, со страхом раздвигает он шторы, чтобы высунуть нос на улицу - все ждет, что увидит вместо привычных куренных изб, унизанных иглами телеантенн, незнакомую пустоту. Ландшафт, лишенный пропорций объемов и цвета.
Что если за одну только ночь успеют Они разобрать по гвоздям этот насупленный мир с его собаками и дождями, безумными снами и зеркалами?
Не будучи в силах предотвратить разрушение своего города, ставшего декорацией давно сыгранного спектакля, думет он усмотреть один, сокровенный момент бытия. Так, когда-то усмотрели первые люди свою наготу. И если, пропустив минуту творения, сможет он в своей короткой юдоли сделаться единственным свидетелем того, как выносят на свалку ставшие ненужными принадлежности этого строя вещей, обусловивших тысячелетний мир, то смог бы освободиться и от вечной ночной боязни, узнав, что она то же есть жизнь.
Но ему до сего времени не довелось еще уловить момент, когда настоящее становится нереальным, уродливое принимает в глазах слепца черты очарования, а каменные столбы, на которых держится город, рассыпаются в пыль. А назавтра, казавшийся незыблемым, пейзаж все - таки изменяется в прозревших глазах Капуцины, ибо таким его видит сердце!
Поэтому Мересей и стоит у окна каждую ночь, и смотрит неотрывно на божий мир, запоминая эти мгновения, и сверяя их в памяти с прошлым. Он верит, однажды настанет час и таинственные декриэйторы, эти Вольные Каменщики Хроноса, не торопясь, закончат разрушение города, населенного слепцами, уже не скрываясь от его воспаленного взора, ибо он их увидит.
2. Находка.
Противоположный полюс Мерессева беспкойства лежит и вовсе за гранью допустимого. Дожидаясь всю прошлую осень сокровенного момента, когда откроются ему независимые антиархитекторы, Капуцина позабыл приготовиться к холодам и с наступлением их обрел новый повод для беспокойства в лице любознательного привидения, которое в отличие от декриэйторов и не думало от него скрываться.
Зима выдалась жестокой, необычной для наших широт. С ноября то примораживало, то отпускало – сосульки на крышах наросли величной с человеческую руку. Только в конце февраля отпустило, задождило, задуло теплым ветерком с азакского моря, почувствовалась приближающаяся весна.
А вот в декабре вьюжило и морозило – так что старики и не помнят такого. За ночь замерзало до десятка бродяг. Замерзали и обеспеченные жильем граждане, то старики, то инвалиды – отключат отопление на ремонт – и поминай, как звали. В Азакатане такая традиция – отпление капитально чинят поздней осенью и зимой. Летом оно течи не дает – нет повода и чинить.
Пришлось и Капуцине выживать, как на ум придет. Благо, выход нашелся под рукой. От прежней жилицы столько барахла осталось, трепья, макулатуры, что едва уместилась среди него печка-буржуйка.
Капуцина, словно бы по наитию, устроил этим беспризорным вещам подробную ревизию. Все, что пришло в ветхое состояние или оказалось ненужным ушло в огонь - чтобы согреться, этого хватило как раз до весны.
Среди прочих ненужных вещей, было несколько ящиков, стоявших запакованными не один год.
Когда мышиное войско уже стало всерьез примериваться к их содержимому, Капуцина вознамерился провести их осмотр.
Накануне того утра, когда он решил взяться за дело, было ему первое видение, что несколько белобрадых старцев роются среди залежей хлама в темном углу комнатушки. Кроме отсвета огня, пылавшего в печке, другого освещения тогда не оказалось. Мересей, как завороженный, глядел на непрошенных исследователей, не смея подать голос. Испуг в тот раз оказался настолько силен, что на другой же день Мересей без жалости разворотил пыльные кипы бумаг и отсыревшие кули тряпок. После сожжения пропавшей мышиной мочой рухляди, он долго еще жил в понятном страхе, потрясаемый справедливым опасением за свое здоровье, - в глазах уже намечалась какая то пелена. Но фельдшер, к которому он только и сумел попасть, развеял его страхи, - зрение оказалось пока вне угрозы, то небыли признаки Эпидемии.
Найденную им среди хлама книгу и еще некоторые бумажные следствия старухиного бытия, вроде записных блокнотов, Мересей оставил при себе. Без какой либо определенной цели. Кажется, до них просто не дошло тогда аутодафе. Толку с той книги небыло никакого. Она производила впечатление дорогого издания, но вместо текста страницы ее были испещрены выпуклыми точками – письменность слепцов давно в ходу в Азакатане, но Капуцина ей не обучен.
И с тех пор явление старика с клюкой, в компании нескольких, часто различных числом, спутников сделалось для Капуцины знаковым, их поведение не оставляло сомнений в значительности. Являясь ему во всей возможной ночью ясности, нищий слепец- инородец предлагал ему спичечный коробок, силясь что-то изложить, но видно не дано ему было говорить со смертным.
Мересей лишь догадывался, что старик пользовался случаем передать ему что-то важное. Он откуда-то понял эти подробности и не мог сказать откуда.
Тех чувств, и домыслов, которые мучили его по поводу начавшихся галлюцинаций, хватило бы, чтобы свести с ума всю муниципальную типографию, от службы в которой его временно отстранили.
И вот, душевное состояние Капуцины Мересея им самим было отмечено как не надежное.
Несчастья и бессонница подорвали его силы, приближался неприятный момент полного обнищания, вслед за которым Мересей вынужден будет питаться по обжёркам и просить взаймы у знакомых, заранее предупредив, что вернуть долг до ближайшего светопреставления не удастся. Как пострадавшему от военной службы, Мересею выплачивалась мизерная пенсия, да еще предоставлялся бесплатный проезд в общественном транспорте. Денег, получаемых таким образом, категорически не хватало, а нового места этот джентльмен не искал.
Начиналось утро в умирающем городе, а вместе с тем просыпался и Мересей Капуцина. Вернее будет сказать, возвращался из забытья, куда впадал незадолго до рассвета, измученный ожиданием неизвестно чего у запотевшего от горячего дыхания окна. Но это сейчас мы говорим "неизвестно чего", а прошедшей ночью он мог бы, в состоянии острого умственного возбуждения, вполне внятно объяснить причины своего бодрствования теми же словами, какими вы, уважаемый читатель, говорите о любви, о радостях воспитания детей, об удовлетворении, даруемом работой.
Нельзя не упомянуть, что некоторый след былых видений он пытался оставить на бумаге. Когда-нибудь люди прочитают записки Капуцины Мересея, но только не сегодня и не завтра. Расплывчатые, длинные, безумные строки невозможно будет назвать внятным изложением происходящего. Это скорее попытка не сойти с ума, предпринятая в глубоком лесу бытия самовольным отшельником, среди вековых вязов и волчьего воя. Не сегодня и не завтра, - так много у Мересея бывало днями дел, а ночи он проводил в неусыпном бдении.
Он это делал лишь для того, чтобы сложить сколько-нибудь осязаемый образ своих предутренних гостей. Всякий раз, после очередного концерта в рассветный час, он заносил свои наблюдения и воспоминания в специальный дневник, а потом, спустя месяцы, мог перечитывать эти записки и делать из них выводы.
Человеку, занятому проблемой, требующей для своего решения времени и наблюдательности, вести дневник просто необходимо. Этот сборник разрозненных листков был для Мересея самым сильным аргументом против малодушных мыслей о безумии. Потому что иное и в голову бы не пришло любому обывателю, случайся с ним по два раза в неделю состояния, когда сокрытые от чувственного взора карбонарии застывшего Хроноса становятся доступны его внутреннему зрению. Не заноси Мересей этих регулярных записей на бумагу, кто знает, куда завело бы его самоустрашение?
Таким образом, он узнал, арии из каких опер предпочитают исполнять слепые певцы, постоянно менявшие свой репертуар. Еще одно наблюдение смог он сделать: эти привидения виртуозно способны менять голоса и те старики, что накануне пели фальцетом, в следующий раз могли похвастать роскошным басом.
О количестве возмутителей своего покоя, менявшемся в связи с временем года и даже днями недели, у Капуцины тоже сложилось мнение, что существует взаимная зависимость: зимою их всегда бывало меньше, чем осенью и появлялись они в протяжении снежного сезона, чаще всего в ночь с четверга на пятницу.
Причем, их появлению обычно предшествовало случавшееся с Капуциной заранее состояние эйфории. Оно продолжалось по нарастающей более суток и разом обрывалось в сон по пришествии бородатого трубадура, который, как оказалось позднее, наделен чертами реальности и находится в уголовном розыске.
Труд, великий труд взял он себе на плечи. Тяжко было нести на плечах грубую ношу созерцания невидимых разрушителей прошлого в собственном воображении обитателей здешнего кошмара. В этом весь ужас и в этом высокий смысл совершавшегося им подвига.
Он мог только сказать, что полусонный бред, посещающий его с тех пор, как случилось его прозрение о существовании ночных декриэйторов, бывал тоже связан со слепцами. И нервные его переживания в последние месяцы наяву напрямую были связаны с жертвами эпидемии.
3.Лунь белобрадый ( из записок Капуцины Мересея).
Приходит усталость, как приходит зима.
Прежде чем заснуть телу, душа испытывает безотчетный страх, нервное напряжение охватывает все члены. Лежу с широко раскрытыми глазами на дырявой софе, потому что стоять больше нет сил. Кружится голова, - я вздрагиваю от каждого шороха за спиною, от каждого звука на предутренних улицах.
В такие я боюсь отвернуться к стене, потерять из виду глубокий проем двери, лицом к которому лежу. Кажется, отвернись я сейчас, сомкни только глаза - и нечто бесформенное, черное, как воплощение адских глубин сонного небытия, вползет в тесную комнатушку, и, зачерствев под блеклым светом луны, рассыплется на сотни меньших, но оттого не менее ужасных видений.
Каждое из этих видений истерзанному разуму придется пережить одновременно, так истязаемый пленник, распластанный на пыточном столе, испытывает одновременно и жар раскаленного железа, и холод острого ножа, и содрагательные разряды электротока.
В другом случае, вошедший мрак может воплотиться в обыкновенную, казалось бы, тень человека, внушающую, тем не менее, самый настоящий ужас - ведь ничто не может так сильно испугать взрослого мужчину, как присутствие в комнате, где он отдыхает, тени безвестного гостя.
- Боюсь, боюсь, мне страшно – твержу я как заклинание и перемежаю униженный лепет со словами молитвы:- Боже, отврати от меня врагов моих, расточающий врази да будет свят! - святые слова немного успокаивают раздвоенную душу. Помолившись и окончательно смирясь, замерев в тревожном ожидании неизбежного, я замечаю, что мрак в комнате немного рассеивается, и тени, ставшие причиною такого испуга, оказываются предметами меблировки.
Белесый, предрассветно - прозрачный туман заползает в комнату и там, в самой глубине туманного пространства, видится мне вереница слепцов - следующих друг за другом, держась за общую веревку, как на известной картине Брейгеля. Веревка, словно вериги, висит на их тощих дистрофических телах. Одетые в колпаки и разноцветные цыганские рубища, держа в руках самодельные посохи, входят они в жилище и сознание ко мне, аккуратно прощупывая пространство вокруг себя.
Слепец, идущий впереди всех, бывает наиболее внимателен: именно он выбирает направление движения для своих собратьев. Веревка обвязана вкруг его пояса и, упав, он рискует увлечь за собою других старцев.
Грустную песню тянут слепцы и, непонятная, льется она из их полуоткрытых уст. Но вот кавалькада добирается до бессонного ложа и самый согбенный, покрытый язвами - их предводитель, тыкает тупым наконечником посоха мне в грудь. Странники тут же останавливаются и преображаются, на лицах их светится торжество, словно они достигли стен града Китежа.
И прекрасно, как настоящие певчие, они запевают то ли хорал из православной литургии, то ли оперную партию. А беловласый вожак громко, и отчетливо принимается декларировать, обращаясь, то ли ко мне, то ли к стене, к которой я прислонился в страхе, некие стихи на непонятном языке.
Он размахивает худыми, со вспученными канатами вен, руками, в черном провале его рта не видно зубов. Слепые старцы исполняют свою небесной красоты песнь столь гармонично и медитативно, что даже усилие воли не помогает моему парализованному страхом телу сдвинуться с места.
Любой человек, даже самый не сведущий в искусствах, оказавшись на моем месте, согласился бы с тем утверждением, что неведомые гости, неестественно широко разевающие свои беззубые рты, распевают очень красиво. Весь испытываемый мною парализующий страх не может совладать со врожденной любовью к песенному творчеству и невольно заслушавшись гармонией хора, я закрываю глаза, ибо зрение лжет - только слух меня не обманывает, не противоречит божественному смыслу слов хорала.
И позабыв о том, что старцы, поющие хорал, обращаются напрямую ко мне, я начинал засыпать, убаюкан этими театральными компрачикосами. Их предводитель уже не декламирует, а тихо шепчет, но шепот его громче самого прибоя мирового моря.
Вместе с тем, старик достает невзрачный коробок спичек с надписью на этикетке: "при пожаре звонить "01"". В коробке находится множество спичек и, потрясая им у себя над ухом, старик худым перстом другой руки, трясущейся от недостатка сил и переизбытка чувства, указывает на найденную мною недавно и теперь лежащую посреди шаткого стола старинную книгу.
4. Молочница (Из записок Капуцины Мересея)
Вслед за ночью в наш зимующий город приходит утро. Начало ему кладет истошный крик толстой молочницы закутанной по самый нос в толстые пуховые платки. Это необъяснимо толстое существо имеет ноги - тумбы, обутые в грубые шерстяные носки и неизменные грязные калоши. Из-под своеобразной телогрейки, называемой в окрестных деревнях "фуфайка", обычно топорщится еще один пуховый платок. Им теплолюбивая крестьянка обматывает себе поясницу.
Загрубевшее от холодного ветра лицо, покрытое сеточкой лопнувших сосудов, большие, посиневшие от холода губы, - такой запомнилась бы эта женщина с первого взгляда. По утрам, слыша ее трубный глас, всяк невольно представляет себе только торчащий из-под платков нос и гору оренбургского пуха.
В мутных серых глазах у нее стоит еще ночь, но необходимость добывать грош заставляет сбывать раннее молоко от двух вечно больных коров. До рассвета, подоив и задав им корма, процеживает она сквозь марлю белую жидкость и разливает ее в жестяные емкости. Потом, в утреннем полумраке, молочница пробирается по раскисшей дороге, утопая в лужах и теряя в грязи калоши.
В руках у нее два огромных семи литровых бидона повязанных, для герметичности, цветным тряпьем. Она приходит под окна старинного трехэтажного дома, расположенного буквой "П" вокруг маленького, но неуютного дворика, всю заасфальтированную часть которого занимают, словно по праву рождения, автомобили, принадлежащие наиболее богатым жильцам. Днем, по хорошей погоде, в песке, рассыпанном возле автостоянки, почти всегда копошатся маленькие дети.
Там же валяются и отупевшие от алкоголя, до времени состарившиеся бедняки, которых занесло сюда опьянение. Часто, отлеживаясь на "песочницах" под колесами роскошных авто, кое - кто из них и находит смерть, опившись ядовитого пойла в котором они, будучи неизлечимо больны, не знают разбора.
Трупы обычно обнаруживают именно любители молока, спускаясь на зычный зов, звучащий под их окнами, словно сирена, ровно без десяти минут семь. Тогда поднимается суета, а хмурая вестница смерти, молча, сбыв свое молоко, незаметно исчезает. Молочница прячет в глубокий карман кошель с выручкой и, переваливаясь с ноги на ногу, раскачивая своими необъятными бедрами, отправляется домой вдоль утлых заборов и одноэтажных жилищ. Ей нет дела до того, что какая то домохозяйка опять переполошила весь дом вестью о новом мертвеце.
Жильцы вызывают заспанного участкового. Сержант, спросонья, неторопливо одевается, сует ноги в истоптанные по здешнему бездорожью ботинки и, зевая, спускается во двор, где его встречает кучка благообразных старушек, именующихся "гражданками". Потом он регистрирует факт смерти от несчастного случая, подкреплял акт подписями понятых, вызывает катафалк из муниципального морга, а то и сам отвозит труп на дребезжащем мотоцикле с коляской.
К этому времени рассветает, но не тем радостным светом, который дарит нам пение птиц и тепло золотого луча. Нет, это появляется облачный, бездушный зомби, приходящий вслед за молочницей в город по утрам, чтобы держать матовый фонарь солнца над копошащимися в прахе слепцами, которым свет все равно не нужен.
Светло ли, темно - в назначенный час все они, как один, дружно встают и принимаются за обычные свои дела, на ощупь, передвигаясь в полном мраке своего пораженного слепотой сознания. Остальные зрячие домочадцы выглядывают в окно лишь мельком, замечают автомобиль с красным крестом и не обращают на него особого внимания, - смерть уже стала для них обыденна и естественна, как стакан парного молока на завтрак.
Они садятся есть свой бутерброд и проливают кофейный напиток "Бодрость" на утреннюю газету, с портретом полумертвого тирана, правящего ими с помощью вживленных в мозг электродов и протезов заменяющих ему конечности.
Молочница же в это время добирается на окраину, в свою развалюху, где дрыхнет со вчерашнего дня ее пьяный сын, - заросший и патлатый, позабыв с вечера снять резиновые сапоги. Мать толкает его и, ничего не соображая, он собирается вон из прокуренной комнаты на одну из убогих городских фабрик, где вынуждены работать большинство полунищих жителей города Азакатана.
Становясь за десять, двадцать, тридцать лет беспросветного рабского труда полуживыми инвалидами, или жестокими преступниками, они способны бывают, выпилив вонючей сивухи, такой, какою торгуют здешние мещанки, вечно раскрашенные и благоухающие мерзким ароматом дешевой парфюмерии особи, на любое злодеяние.
Встав с трудом, он снова, как и вчера, не затрудняет себя умыться или хотя бы оглянуться на зеркало, чешет в паху, втыкает в рот случайный окурок.
Ему необходима только миска вязкого варева, сделанного из самого дешевого мяса и мороженой картошки, а под этот "суп", - полстакана приторной жидкости именуемой самогоном.
5. Библиотека для слепых.
Недолгий сон проливался спасительной росой на иссушенный сухими ветрами бессонницы разум.
Перед пробуждением от наитий его лишь тревожили крики молочницы, словно вестницы смерти. Потом раздавались шумные дебаты вокруг трупа пьянчуги, замерзшего насквозь в своем мокром, потасканном костюмчике. Он упал в лужу, ничего не понимая, и не ощутил даже, как умер, - поистине, счастливая смерть на фоне издыхания в дыму страданий, в надрывном стоне больного тела. Эта разноголосица звучала в полусонном сознании мучительной какофонией до тех пор, пока неотложка, воя сиреной, не вызывала Капуцину к бодрственной действительности от необычайного видения повторяющегося у него всякий раз в час рассвета, когда несчастные слепцы, - его соседи по чердаку, начинали постанывать и всхлипывать, прежде чем проснуться.
Странная книга, поющие слепцы. К сегодняшнему утру в нем созрело решение, во что бы то ни стало достать об этих явлениях информацию! Откуда? В городе есть государственная библиотека для незрячих – как нельзя кстати.
Культурное учреждение, созданное в связи с начавшейся эпидемией, когда-то славилось знатоками незрячей литературы.
Есть еще сообщество слепцов-попрошаек на колхозном рынке. Это маргиналы под предводительством слепого урки с какой-то украинской фамилией и кличкой Коновал. Они известны своим немалым богатством, влиянием, осведомленностью. Но опасны, - все делают только в своих интересах. Ходят слухи, будто они близки к разгадке тайны Эпидемии. Но это всегол лишь слухи - откуда им знать, они даже грамотой слепцов не владеют!
Есть еще личные связи – родственница одна, говорит, что знавала его родителей, всегда вежлива. С нею в последнюю очередь. Что может рассказать зрячая содержательница распивочной?
В библиотеку и направился не позавтракав. Капуцина нашёл весьма благопристойный повод побывать именно в этой, единственной в своём роде библиотеке.
Мысль состояла в том, чтобы попытаться продать тяжёлый и ненужный манускрипт какому-нибудь незрячему полиглоту, любителю головоломок и шарад. В том, существуют ли в библиотеке незрячие полиглоты, можно было не сомневаться, настолько велика была слава инвалидных обществ, развивавших в Азакатане самую разнообразную просветительскую деятельность.
В случае, если желающих купить, хотя бы и за гроши, загадочную рукопись не окажется, Мересей собирался преподнести её в дар библиотеке, что могло вызвать к нему симпатию и позволило бы беспрепятственно вести тайные изыскания среди слепцов, которые должны привести к чему либо. Толи к разгадке тайны ночных визитеров, то ли ко встече с ночными разрушителями городских декораций.
На пути к намеченной цели Капуцина думал о том, что возможно, перевод содержания этого тома мог быть полезен и в практическом плане. Это могло быть, например, руководство по садоводству для незрячих любителей растений. Или точечно-рельефное описание декоративных рыбок, незаменимое для слабовидящего аквариумиста. Во всяком случае, он, зрячий и несколько экзальтированный молодой человек, считал приличным явиться в государственное учреждение, для слепцов, только имея достойный повод.
Печать государственности была заметна в этом гнилом, полутемном помещении буквально на всем, начиная от самого входа.
На дверях вывешены были объявления запрещающего характера и "правила пользования библиотекой" из 30 пунктов. Эти идиомы сочинены и вывешены были на обозрение совершенно слепых людей.
Печать Государства лежала и на уборщице, загородившей лестницу швабрами и ведрами с грязной, покрытой слоем мусора водой. О как страшно скрежетали эти жестяные ёмкости о бетонный пол, когда техничка перетаскивала их с места на место, не в силах поднять, - ведь на вид ей было далеко за семь десятков лет. Только крайняя нужда, да еще страх перемен мешают таким вот бабушкам уйти на покой, где будет пустота, одиночество и погибель голодной смертью.
Печать степного государства, ставшая уже неотъемлемой, лежала и на высоких стенах подъезда, испещренных тут и там самыми мерзкими ругательствами, какие только известны местной шпане.
Там, где еще не прибрала старуха, на полу валялись разорванные папиросы, использованные шприцы, а с оконных рам кое-где свисали клочки паутин. Вошедшего в этот пропахший мочой и жиром коридор встречал плакат, нарисованный безвестным маляром на квадратном куске потрескавшейся от времени фанеры: "экран социалистического соревнования".
Буквы давно не обновлялись, стали еле читаемы. Еще ниже можно было прочесть классический призыв: "учиться, учиться и учиться" и чью-то подпись.
Ожидая у парадного, представлявшего собой перекошенную, облупленную дверь, пока техничка, с трудом перебирая ногами, отскоблит заблеванный наркоманами пол, Мересей без интереса вчитался в текст, написанный мелкими буквами под лозунгом, но так ничего и не разобрал толком.
В общих чертах, речь там шла о некоем слепом активисте по имени Василий Макарович Кошкин, являвшегося ко времени написания этой статьи старожилом библиотеки, в некотором роде, ее символом. "Долгие двадцать лет Василий Макарович является завсегдатаем нашего читального зала... " - оказывается, можно быть завсегдатаем не только баров, но и культурных учреждений, открывал для себя читатель.
Из дальнейших слов стало ясно, что именно по инициативе товарища Кошкина в библиотеке проводились музыкально - образовательные четверги, на которых благодарные слушатели с упоением внимали звукам классической музыки.
О, эти культурные обитатели рабочих окраин «а-ля Кошкин»! Не благодаря ли им у современной молодежи такие разносторонние интересы - секты, психотропы, сатанизм и еще бог знает что?
- Интересно, - подумал Мересей, - а жив ли он сейчас? Прошло десять лет после последнего культурно образовательного вечера. Дышит ли еще этот согбенный стричек, много лет подряд пробиравшийся на ощупь одной и той же дорогой, изо дня в день, словно других тропинок ведущих из вчера в сегодня не существует? Не угодил ли он однажды, переходя нерегулируемую улицу под автомобиль?
Стало немного не по себе при мысли о распростертом на асфальте старике, в чьей седой голове зрели плоды просвещения.
А еще Мересей узнал, что почтенный пенсионер создал в библиотеке клуб любителей поэзии имени Пушкина, музыкальную студию имени Бетховена и кружок живописи имени Делакруа. Он был много лет бессменным председателем этих общественных организаций.
Какой деятельный был человек, несмотря на слепоту и инвалидность.
- Какой-нибудь скрытый талант, возможно, дремлет и во мне - подумал Капуцина, - но, чтобы его выявить, я должен потерять зрение - грубая и вероломная логика жизни довлеет над миром.
Техничка, наконец, закончила собирать мусор и мыть лестницу. Она освободила узкий проход, где с трудом могли бы разойтись два худых мужчины, и Капуцина преодолел несколько ступенек вверх, стараясь ступать как можно аккуратнее, чтобы не заляпать чистые ступени уличной грязью. Он уже нажал на склизкую железную ручку двери, прилаженную заботливым завхозом вместо вырванной с мясом латунной, как услышал за своею спиной сдавленный шепот старой уборщицы, не проронившей до этого еще ни слова:
- Сразу видно, какой воспитанный человек пришел в наши стены, - так говорила женщина самой себе, - не то, что нынешние посетители.
Потом она пробормотала слова, которые лучше было бы не слышать Капуцине Мересею, ведь они переменили весь ход его жизни:
- То ли дело было при Василии Макаровиче Кошкине, - тогда каждый знал здесь свое место и каждый уважал чертог мудрости, - не то, что теперь, когда библиотечный коридор становится по ночам пристанищем наркоманов. Когда он был вождем слепого большинства в городской думе, все наши интересы были под защитой его авторитета.
Мересею и раньше, следуя на службу в переполненном серыми людьми общественном транспорте, приходилось слушать причитания таких вот полуобморочных старушек, выброшенных на обочину жизни немилосердным временем.
Однажды, они обнаруживают себя вычеркнутыми из пространного списка могущих быть представленными к сиятельным стопам фортуны. Им есть, о чем поворчать: ведь дети их работают на бездействующих заводах, а внуки слоняются по улицам без дела или сидят в городской тюрьме за кражи и изнасилования. Пенсий, которые платят этим старушкам за полвека непосильного труда, не хватает, они ползают полумертвыми от голода и умирают прямо на ступенях муниципальных присутствий.
Поэтому слова технички, прозвучавшие под сводами высокого потолка тихо, как заклинание, его не заинтересовали.
Но сам вид её мог бы поразить всякого впечатлительного человека. Взглянув на нее, он понял вдруг, почему так мучительно и неуклюже справлялась она со своею работой, почему на ощупь передвигала ведра, адски громыхая ими по мраморным ступеням. В ее широко открытых глазницах он увидел совершенно пустые, покрытые паутинкой кровоточащих сосудиков белки. Зрачки еле видны были из-под верхних век.
На голове несчастной слепой уборщицы по самые брови был повязан платок и, казалось, она внимательно смотрит внутрь своего черепа, наблюдая там неторопливый процесс превращения кровяной плазмы, смешанной с искрами разума в некое подобие мыслей, капающих у нее из серого вещества соком выжатого лимона.
- При Василии Макаровиче Кошкине было не так, - продолжала вещать слепая уборщица, крепко сжав в склеротических руках половую тряпку, из которой обильно сочилась черная жижа. Если вы, молодой человек, не являлись членом литературного кружка имени Пушкина, или музыкальной студии имени Бетховена или кружка живописи имени Делакруа, ход вам сюда был бы закрыт, вы не смогли бы и шагу ступить по этой лестнице, будь с нами сегодня товарищ Кошкин.
Старуха всхлипнула, по морщинистым щекам пробежали две одинаковые желтоватые слезы. Она отерла эти соленые как сама ее жизнь капли рукавом грязного, перемятого подобия халата, рваные части которого были скреплены на теле ржавыми булавками.
Увлекшийся мыслями о безвестном слепце, проводившем в этой душной, насквозь казенной библиотеке большую часть своего времени, Капуцина подивился словам старушки, словно бы думавшей с ним об одном человеке. Тем сильнее перепуган ее слепотой, со всею силою осознал он абсурдность своего присутствия здесь, в невероятной библиотеке, где даже технички незрячи, а большинство посетителей вместо глаз читают кончиками пальцев. Почему он зашел именно сюда, влекомый утренним порывом расстаться со странной рукописью, почему не отправился на блошиный рынок?
От того слова произнесенные бабушкой словно бы про себя, показались Мересею исполненными некоего второго смысла. Не сходя с места и боясь, что она ко всему еще и глуха, он громко заговорил, а высокие потолки утроили силу голоса:
- Женщина, о каком Василии Кошкине ведете вы речь? Не о том ли, который упоминается на доске, у входа? - старушка перестала плакать, бросила тряпку на пол и стала передвигаться в его сторону, внимательно соизмеряя свои шаги, словно параноичка, которой заслышались голоса.
Взобравшись, таким образом, на лестницу, она тихо отвечала:
- Не кричите так товарищ. Я только слепа, но слышу хорошо и музыкальный слух у меня абсолютный. Вот послушайте: "Красотки, красотки, красотки кабаре, вы созданы лишь для развлеченья", - пропела она неожиданно глубоким, хорошо поставленным голосом. Это было контральто, а еще Мересей, будучи некогда меломаном, без труда узнал очень популярного Кальмана.
- Да, уважаемый посетитель, эту оперетту и многое другое, в том числе моего любимого ныне композитора Гию Канчели, я услышала благодаря человеку, имя которого увековечено на доске почета. Его звали Вася, - и она указала скрюченным черным пальцем на потолок, словно они находились в церкви, а сверху на них взирал святой лик Кошкина.
Капуцина поежился, решив, что имеет дело со слушательницей "классических вечеров". Техничка, умеющая петь арии из оперетт... невольное уважение к этой обнищавшей женщине боролось в его сердце с закономерным отвращением, какое действительно вызывал ее оборванный и несчастный вид.
- Но скажите мне, - продолжала разговорчивая старуха, - с кем я говорю? Не по «делу» ли вы? Тогда вам прямо и налево.
- К сожалению, нет, не по делу. То есть по делу, но делу, имеющему не столь деликатное свойство, какое вы имеете в виду, хотя в деликатности ему не откажешь.
- А какое дело имеете вы в виду, говоря о нём, как о сугубо деликатном? И какое, как не о столь деликатном, но все же? …
- Видите ли, я зрячий и надобность несколько иного плана, чем та, о которой вы говорите, привела меня в это... учреждение. А не затруднит ли вас вспомнить, как это все было... как вы узнали об Имре Кальмане и возможно о других столь же достойных композиторах? Это напрямую не связано с целью моего прихода, но... - тут он окончательно запутался, не умея объяснить, чего же ему нужно и вместе с тем явно обнажая некоторый личный интерес к этой теме.
Он побаивался и, как оказалось, не без основания, что бабушка то же хитра и распознает в его вопросах желание разузнать о мире Азакатанского городского общества слепых. Это нужно было разузнать побыстрее, ведь завтра ни этой старухи, ни этой библиотеки могло не оказаться на месте. Не хватало еще, чтобы сегодня она вытолкала Мересея прочь из коридора при помощи швабры.
- Это было ровно двадцать пять лет и семь месяцев тому назад, - ответила уборщица точно, как в рапорте, почти не задумываясь, - первый вечер классической музыки, на него меня послала культорг бригады незрячих инвалидов, где я работала уже начальницей смены. Сначала казалось, что вся затея - не более чем скучная обязаловка, но Вася сумел доказать нам, что это не так. Мы смогли узнать о настоящей жизни, которая существует за пределами ограниченного слепого существования. Да что говорить о нас, - ведь даже люди со здоровым зрением находили здесь нечто иное, чем унылая повседневность ученых обезьянок.
Бабушка снова глубоко вздохнула, но, вместо того, чтобы заплакать, весело пропела: " есть только миг между прошлым и будущим, имено он называется жизнь ". - Четверти века будто бы не было, - продолжала она - кажется, только вчера мы с подругой Лялей на ощупь вошли в зал, ведомые за руки самим Кошкиным, только вчера узнали прелесть Моцартовских концертов для фортепиано с оркестром. Тогда-то я решила, во что бы то ни стало поставить себе голос, а ведь мне было уже 47 лет... Вот так Вася умел повлиять на окружающих своим неуемным энтузиазмом. Он утверждал, что для чистых желаний и добрых помыслов не существует преграды.
Надо только верить в себя и в путь, по которому идешь, - постепенно голос старухи окреп, она уже не шептала, как поначалу, а выкрикивала в гулкое фойе, - при товарище Кошкине не было этого хулиганства, на стенах не писали и на полу не сорили. Он мог поставить любой вопрос, не взирая на чины, поднять работу на высокий уровень. Только Кошкин и мог так. Трижды совет общества слепых избирал его депутатом горсовета, а когда учредили свободные выборы, мы выдвинули его кандидатом на место бургомистра. Только Васенька и мог бы справиться с нынешним беспределом.
С тех пор, если мне становится грустно, я пою арии из опер, которые он предлагал нам послушать и обсудить.
Она полезла заскорузлой рукой в карман и сунула под нос Капуцине Мересею небольшую фотографию, почему то оборотной стороной.
- Вот, посмотрите-ка вы, уважаемый товарищ, на этот портрет. Я показываю вам его потому, что ваш слабый и неуверенный голос и интеллигентная манера поведения чем-то напоминают мне Васю. Это реликвия, ведь здесь его автограф, - на вымаранной случайной грязью, пожелтевшей от времени фотобумаге содержались несколько слов, написанных старинной наливной ручкой.
Такие ручки были в моде, когда шариковые еще считались в среде жителей города шпионскими происками.
Об этих таинственных, но вовсе не далеких временах и о болезнях общественной души, временами поражающих граждан степи с силой параноической истерики, Капуцине часто напоминали дневники почившей старушки, найденные им среди старческого барахла, которое он с отвращением разобрал, прежде чем выкинуть на свалку, где его мигом растянули полуслепые бродяги.
Блокнот в бархатной обложке был исписан именно такими фиолетовыми чернилами, выцветшими от времени и более похожими теперь на следы крови. Ими же и была сделана надпись на фото. Почерк был красивый с завитушками очень ровный и легко читаемый:
Богу - богово,
Слепцу - слепцово,
Тебе, Мария,
Вот мое слово:
Воистину славься
И будь всех красивей
За сим, с приветом,
Кошкин Василий
И подпись, размашистая, твердая, - сразу видно было, что писал хорошо зрячий человек.
Перевернув фото, Мересей внимательно вгляделся в лицо этого человека, - и ужаснулся. От неожиданности он ослаб, и ему пришлось облокотиться на двустороннюю дверь, ведущую в читальный зал.
Снова пришел испуг, который он испытал, распознав слепоту уборщицы. Какой-то безысходный, режущий изнутри страх парализовал его волю: с фотографии, куда-то мимо Капуцины глядело пустыми глазницами изуродованных глаз бородатое, худое, морщинистое лицо старика в котором, тем не менее, легко узнавались черты человека знакомого ему по предутренним свиданиям со слепыми сябрами .
Боже, слепая случайность привела его сегодня в библиотеку для незрячих, случайно привлек его внимание плакат, покрытый слоем десятилетней пыли! Именно такие странные случайности переворачивают привыфчную жизнь.
Переживая волнительное любопытство, он немедленно стал рыться в дырявых карманах, стараясь найти монетку. Всегда он рассовывал деньги в самые неожиданные места и забывал о них.
- Вот, бабушка, возьмите эти гроши, - сказал он, вкладывая в трясущиеся старческие ладони все найденные сбережения.
- Нет, нет, - фотографию я не отдам даже за чистое золото, - всполошилась она и стала ощупывать Маресея, желая отобрать заветный сувенир. Казалось, это гладит его вампир, прежде чем присосаться к горлу. Вырвав из рук фото странного посланца ночных прозрений, она спрятала её в передник, но деньги отдавать не торопилась, бережно перебирая их коричневыми заиндевелыми пальцами:
- Монеты! Деньги! Сколь редко ощущаю я тяжесть монет на ладонях. Сколь приятен мне запах пота от сотен рук, через которые эти деньги пришли ко мне - и старуха стала шумно нюхать монеты большим волосатым носом.
- Но даже за золото не отдам я вам фото, - это последнее, что у меня осталось в память о товарище Кошкине. Больше ничего не сохранилось вещи за двадцать пять лет обратились в прах, а воспоминания сожрала моль забвения.
- Меня это касается больше, чем вы думаете, - попытался оправдать себя Капуцина, - если не можете расстаться с фотографией, то хотя бы расскажите кое-что о нем, о его жизни, о клубе имени Пушкина, - всё, что придет вам на память. Видите ли, этот Кошкин напоминает мне человека, с которым у одной знакомой мне женщины сложились некоторые отношения... к тому же я смогу предложить вам и обмен, - добавил он и подсунул ей под руку пыльный фолиант. – Выражение стархиного лица переменилось, если в его омертвевшей мимике могло что-то измениться, то именно это и изменилось.
- Вижу, уважаемый господин, именно это я и вижу, - неожиданно нежно отвечала уборщица. Она спрятала деньги в прежний карман, где, видимо, хранила самое ценное и, взяв его за руку, повела под лестницу.
В это время тусклый свет облачного дня, освещавший узкий коридор через стекла высокого окна над входной дверью, сменился сиянием солнца, пролившим на жирные стены удивительный луч. Он с грохотом упал на пол, обвился вокруг Капуцины со старухой и рука, доверительно держащая его руку, казалось, заметно помолодела.
- Я расскажу все, что вас интересует, пойдемте со мною, - шептала уборщица взволнованно. Под лестницей оказался небольшой чуланчик, заставленный нехитрыми орудиями ее труда. Возле стены стоял еще простой деревянный стол и два табурета.
Уборщица включила, для него, электричество и Мересей имел возможность внимательно оглядеться: стены чуланчика оказались совершенно голы, как и положено в обители слепого человека. Пока хозяйка возилась в углу со своими ведрами, он выложил тяжелый сверток с рельефно-точечным фолиантом и осторожно стал выяснять волнующие его детали:
- Прежде всего, откуда вы, слепая женщина, знаете об автографе?
- А разве вы сомневаетесь, что я и другие калеки, и сам Кошкин были когда-то зрячими? - ответила она вопросом на вопрос.
- Извините, если я вас обидел, конечно, но вы сами говорили, что познакомились с ним уже, будучи незрячей?
- Смотря, в каком смысле, - многозначительно пробормотала старушка. И, смотря, откуда смотреть: если снаружи, то слепая, а если изнутри, - то зрячая, - что можно было ответить на такое заявление?
- Значит, вы встречались с Кошкиным раньше, чем он ослеп, когда вы были уже изнутри зрячая?
- Глупенький, вы так и не понимаеете буквально ничего, что следовало бы Вам понимать, судя по знаку, татуированному на вашем запястье и книге, которую вы принесли. Думаете, бабушка ничего не видит? - она подошла к нему неожиданно быстрым и уверенным шагом и прошептала на ухо:
- На правой кисти у вас наколка, слово из Китая, понятное лишь птицам, прилетевшим оттуда, «шень». - При этом, глазницы ее оставались, по-прежнему, пусты, а прозрачные зрачки еле виднелись из под оранжевых век.
То, что старушка нащупала татуировку, было не удивительно – пальцы слепцов со временем становятся их глазами. Удивителен был сам факт прочтения и перевода действительно мало понятного жителю Танаитовой степи иероглифа. Но еще более странным и даже пугающим было то, что старуха-уборщица, казалось, не намерена была отпустить запястье Капуцины, и вцепилась в него крепкой хваткой. Выворачивать руку пожилой женщине он посчитал нетактичным. Однако, после нескольких робких попыток вырваться он не пожелал больше оставаться в таком стесненном положении и попросил отпустить его.
- Так что же это за деликатное дело, по которому вы, зрячий, пришли в библиотеку для слепцов? – поинтересовалась ведьма, даже не прислушиваясь к его просьбе.
- У меня… есть… книга на продажу… вот. Хочу попросить сведущих в точечно-рельефном письме читателей вашей библиотеки определить, насколько она ценна, чтобы я мог решить, отдать ее задаром или она сможет улучшить мое стесненное положение. Но теперь мне хотелось бы обменять эту рукопись на фотографию – странность, в общем, понимаю. Но уверяю вас с фотографией ничего не случиться, она будет храниться у меня в альбоме.
Хватка уборщицы ослабла, Мересей освободил руку и смог протянуть тяжелый манускрипт старухе. Но, памятуя ее некоторую эксцентричность, он предпочел держать книгу крепче, развернув на заглавном листе.
Пожилая служительница библиотеки снова переменилась в лице, стоило ей только положить кончики пальцев на выпуклые знаки, таившие в себе, по-видимому, какой-то особенный смысл. Тело ее хватила мелкая дрожь, счастивая, мало того, блаженная, улыбка исказила лицо, ибо открыла гнилые желтые зубы и сделала морщины на лице еще более глубокими. Она медленно вынула фотоснимок и отдала Капуцине без слов, словно не она минуту назад клялась в сверхценности этого клочка бумаги. Обмен состоялся неожиданно быстро и буднично.
Необъяснимая слабость пронзила Мересея, словно он сорвался со скалы, и не за что было ему удержаться. Фолиант выскользнул из рук, но не упал, будучи подхвачен расторопной старушкой. Капуцина бросился вон из каптерки, намереваясь отдышаться и прийти в себя от приступа той самой необъяснимой сверхчуствительности, которая становилась предвестником явления ночных стариков с посохами и песнопениями.
Бессознательно направляя себя нужным коридором, словно стремясь уберечься от угроз, несомых зрячими слепцами, выскочил Капуцина из полутемного чулана в исполненный яркого солнца холл библиотеки и бросился вон.
Следом за ним полетела липкая улыбка старухи и ее чистый, совсем молодой смех, - так улыбаются и смеются уста, желающие целовать.
Мересей пробежал два квартала и, только заметив, что кое-кто из респектабельных посетителей местных магазинов обращает на него пристальное внимание, перешел на спокойный шаг.
Ничего не мог он понять тогда: была ли эта старуха плодом его очередного видения, вестником, посланным ему открыть истинную природу слепоты, овладевшей в последние годы половиною городского населения, или багдадская плутовка Зайнаб таким коварным способом решила посмеяться над ним? Одно было ясно – книга, принесенная на продажу, перешла во владение библиотеки почти безвоздмездно, ведь в его нынешнем состоянии он не осмелится вернуться за ней. А фото – это не более чем каприз, зачем оно ему? Потешит свою фантазию очередным наложением временных слоев, историей без продолжения.
В любом случае, эта встреча произвела на него непередаваемое впечатление, сродни тем, что испытывал Мересей по ночам. И это среди бела дня, под солнышком, знающим недолгую радость тепла! До какой же степени распада должна дойти личность страдальца, чтобы за самыми обыденными людьми, в тени их, выросли бы чудовищные образы помешательства?
Он понимал, что рано или поздно ему придется вернуться в библиотеку, чтобы продолжить странный разговор о человеке, ожившем в воспоминаниях и на фотоснимках полумертвой старухи.
6. Эпидемия /Из записок Капуцины Мересея/
Эпидемия точечного конъюнктивита властвует над жителями Азакатана. Она захватила, если придворные не лгут, даже самого кесаря. Быстрее всего поражает немощных стариков.
Следом за ними по числу заболеваний следуют работники умственного труда: учителя, например. Мало кто из них и раньше обходился без очков, а ныне зрячий учитель в городе - музейная редкость. Шальным детишкам такой оборот лишь в радость, но мало кто в Азакатане веселился при виде слепого, - в каждой семье эпидемия нашла себе жертву. Всеобщее замешательство, вызванное неизлечимой катарактой, усиливается еще и тем, что государственная медицина, в лице кесарева лейб-медика, человека с раскосыми и совершенно здоровыми глазами степного животновода, почти каждый день сообщает о глобальных успехах по излечению больных, тогда как эпидемия непрерывно ширится и углубляется.
Поначалу обыватели, привыкшие верить телевизорам, доверяли словам лейбмедика, но прошло уже более десяти лет и многие из них, агнцев, отданных на заклание, обнаружили себя слепыми. Наименее подверженными слепоте оказались бедняки, населяющие рабочие общежития в слободах, названия которых: Пьяный двор, Беззадевка, Цыганская, говорят сами за себя. Их обитатели похожи друг на друга как единоутробные братья и сестры и вместе с тем различаются, но не более того, насколько могут отличаться люди, занятые одним унизительным ремеслом.
Они работают по большей части для того, чтобы выпивать, выпив - зачинают детей и в опьянении умирают, чтобы дети продолжили их неосознанный, темный, и полный разгульных праздников быт.
Барыг, торгующих вонючей сивухой, настоянной на травах для отбития запаха, эпидемия то же не берет. О прямой связи между алкоголизмом и здоровым зрением, в среде неимущих стало известно уже давно. Самая доверчивая и дурная часть этих детей досадной ошибки сразу же бросилась во все тяжкие, лишь бы избежать слепоты. Они называют сивуху "лекарством", спорят о том, какой настой лучше помогает. Вдобавок, государственный комиссар по криминальному миру с прискорбием сообщил, что в связи со сложившейся ситуацией, совет безопасности при кесаре решил легализовать торговлю самодельным спиртным, поскольку она все равно процветает. Пошлины же, взимаемые с новоявленных винокуров, должны пойти якобы на борьбу с эпидемией точечного конъюнктивита, ошибочно называемого в народе "катарактой".
Жители Азакатана предпочли смотреть на мир сквозь бутылку, калечить друг друга в пьяных драках, замерзать зимними ночами на стоянках возле роскошных ночных клубов. Другая, имущая часть горожан, мало в чём отстает от неимущей: оборот дорогого спиртного за годы эпидемии вырос в тысячи раз и провинциальный степной город стал модным местом всякого рода презентаций, - богатые господа из горных аулов приезжают сюда, не боясь заразиться. Единственное, что сумели выяснить медики о болезни, это то, что она не заразна. Каким образом она настигает жертву, - никто сказать не может. Термин «эпидемия» в отношении этой болезни, а, точнее, состояния чувств, не состоятелен. Но он прижился сам собою, и даже медики пользуются им, находясь в своем кругу.
Люди перестали верить возможностям медицины, беспробудно пьют и все это для того, чтобы избежать неизлечимой физической слепоты, которой пугают их газеты и телевидение. Но то, что благодаря беспробудному пьянству смертность от сопутствующих болезней стала перекрывать статистику слепоты, от которой, в общем, никто не умирал своей смертью, - чаще кончают с жизнью, - известно всякому, кого она интересует. На самом деле очень мало кого интересует правда, которую даже и не скрывают - не зачем . Кесарь приказал бороться именно со слепотой, а в этой борьбе для правителей все средства хороши. Настоящую эпидемию, эпидемию алкоголизма "заметили" и начали с нею бороться только пять лет назад, когда тиран, будучи запатентованным алкоголиком, не смог больше пить из-за искусственной почки, - чуда медицины, встроенного ему умелым хирургом.
Именно сейчас, в разгар Эпидемии, холодная рука неизбежности взялась точить фундаменты их особняков и загородных дач, вливает в вены их детям яд, развращает шикарных их жен, разбирает на камушки мэрию, присутствия, отделения и канцелярии. Контора нотариуса, что прилепилась к невзрачному зданию редакции, где я работал наборщиком, уже покосилась на один бок. Но они не видят перемены, а вижу перемены один только я, ибо я вижу. Правители и их стая, довольные всеобщим хаосом и слепотой подчиненных, сами окажутся у разбитого корыта, когда, словно перед далекими латинскими предками, встанут пред ними развалины нового Древнего Рима. И тогда они прозреют, но будет поздно, поздно, поздно!
7. Арест с пристрастием.
Медленно, может быть подозрительно медленно, шёл он по тротуару, навстречу трем дебелым полицаям и говорил сам с собой. В глазах блюстителей закона читалось твердое намерение остановить именно Мересея.
Лица их имели одинаковое выражение под синими форменными фуражками. К ним приколоты были злые глаза перекормленных собак, от сытости и скуки погнавшихся за слабым котенком. Их слишком хорошо содержали хозяева, чтобы они могли позволить себе действительно бороться с ворами и бандитами.
Офицер откозырял ему и, внимательно глядя в глаза, потребовал документы. Где же его документы? Не забыл ли он их дома? Забыл... А разве он не знает про распоряжение господина бургомистра о том, чтобы отныне жители Азакатана носили бы с собой документы, потому что полиция ловит важных государственных террористов? Вчера весь вечер это сообщение передавалось по телевидению?
- Боюсь, что нет, то есть передавали, конечно, но я не смотрю телевизор. У меня его нет....
- И документов то же нет?
- Ну что вы, господин офицер, как можно жить в нашем цветнике демократии без документов? Мои документы дома лежат.
Сытые рожи, - одна усатая, две другие прыщавые, смотрели на растерянный вид Капуцины Мересея из-под огромных козырьков, над которыми сияли кокарды патрульной инспекции.
- Вот что, вы должны пройти с нами в участок для дальнейшего выяснения личности, если вы сейчас же не представите документы.
- Боюсь, что не смогу предъявить вам документов, но поверьте, я житель Азакатана, работал в редакции, возле которой контора нотариуса Шикельгрубера. Препроводите меня в издательство, любая корректорша скажет вам, кто я такой. Я - бывший наборщик типографии, меня зовут...
- Это мы выясним в участке, - грубо оборвал Мересея офицер, - пойдемте с нами, вы задержаны.
Капуцина понимал, что болтает лишнее, что не стоит давать волю языку. Но сколько раз этот кусок мяса поворачивался у него во рту помимо его воли! Окружив его, инспекторы долго совещались, - надевать ли наручники? Даже он, глупый и простой человек знает, - никаких таких прав у них не было и арестовывать его прав у них то же не было. Их разговор, - это способ запугать и вытрясти у Мересея из карманов монеты. Волна надежды поднялась в нем и тут же опала, не в силах преодолеть волнореза, ведь он отдал содержимое кошелька всевидящей старушке.
Итак, заплатить этим монстрам за свою свободу было нечем. Если они захотят, то могут ударить дубинкой. Захотят, наденут наручники, захотят - выбьют зубы. Мересей не является для них полноправным гражданином, ведь он не может этого подтвердить. Наконец, они схватили его под локти и поволокли на глазах прохожих, довольных, что это не их загребли.
Страх перед полицейскими и впечатления от пути в отделение на время отвлекли Мересея от происшествия в библиотеке для незрячих. Оказавшись за решеткой, в "отстойнике", куда патрульные приводили всех, кого геройски выловили на улице, он снова вернулся к своим мыслям о слепцах.
Осмотревшись вокруг, он увидел, что здесь находятся большей частью незрячие люди очень низкого звания и испуг, отпустивший было его, снова сжал свои щупальца.
Капуцину заинтересовали не они. Интересны были две старушки, которые при всей своей обычной для нищих пенсионерок внешности, сильно отличались от большинства из них: бабушки видели глазами.
Для людей такого возраста в Азакатане это было большой редкостью. Эпидемия косила стариков, не разбирая звания и заслуг.
Теперь сам Кесарь не скрывал своего недуга, даже использовал это, чтобы набить себе цену: вот опять он появился на экране. Дежурные по участку, которые телевизор никогда не выключали, боясь пропустить судьбоносное сообщение, встали по стойке смирно.
Шёл рекламный ролик добровольного общества "Кесарево сечение". Тиран появился на глаза нескольких тысяч оставшихся зрячими или не до конца ослепших сограждан, поднес ко рту стакан, переполненный высококачественным бренди, початая бутылка стояла у него перед носом. Он понюхал жидкость, потом скривил одутловатую, жирную, заплывшую физиономию и, глядя в объектив маленькими свинскими глазками, произнес: "Нет, дорогие жители степи, животноводы и так далее. Более пяти лет не пью я больше эту отраву, так не пейте же и вы", - а в венах его бурлила кровь, взбодренная очередной порцией антидепрессанта. Выслушав откровения упыря, полисмены с облегчением присели, а Капуцина не сдержался и громко прошептал:
- А вот я бы не отказался сейчас от стакана хорошего бренди.
Но, вспомнив, где находится, он снова схватил себя за язык и втолкнул его в горло. Благообразные старушки, от которых хорошо пахло карамелькой, вдруг оживились и стали дружно соглашаться:
- О да молодой человек. Но вам это будет не по карману. К вашему сведению бутылка такого бренди в магазине господина начальника торговой инспекции Лаврентия Мошонкина стоит целое состояние. Нашей пенсии хватило бы только на десять грамм, - сказала одна.
- И это, знаете ли, настоящее удовольствие, - ощутить вкус этого напитка, - добавила другая.
- Не знаю, бабушки, - честно признался он им, - не пил вашего бренди, не доводилось.
В ответ бабушки запричитали о том, как хорошо было раньше и что за безобразие твориться теперь, и в этих словах нельзя было найти чего-нибудь нового или интересного, - сопли по бездарно прожитой жизни, - сколько их придется и самому Мересею пролить, когда придет его время. Он только смотрел на этих старушек и удивлялся, что они еще зрячие, словно увидел животных, считавшихся истребленными. Решетки, ограждавшие отстойник, создали впечатление будто бы всё происходит в зоопарке. Погруженный в такие раздумья, он снова возвратился к слепцам. Но сложно было что-нибудь заключить о происшедшем, к мыслям о старухе-уборщице примешалось сильное чувство голода, которому при всякой степени аскетизма приходится отдавать дань.
- Ну, а хашель вам пробовать приходилось?. - спросила одна из бабушек как бы между прочим, - мы с подругой как раз решили перекусить, можем и с вами поделиться. И она исподволь показала Капуцине листок сочного, почерневшего от впитанных ядов растения.
Что означает "перекусить" на языке обитателей трущоб, Капуцина хорошо знал, ему и самому приходилось уже перекусывать таким образом. На случай, если другой пищи нет, всегда мог пригодиться листок этого растения, - особо ядовитой разновидности конопли, в изобилии растущей на пустырях и свалках.
Когда бедным горожанам нищета не позволяла есть досыта, они прибегали к пагубной привычке жевать эти листья и сглатывать зеленую пенную слюну. Первую, самую ядовитую порцию жидкости, требовалось несколько раз сплюнуть, чтобы избежать сильного опьянения, неизбежного приводящего к отравлению канабиолом. Это не столь уж редкая привычка, как убеждает полицейская хроника. Ни питаться, как следует, ни одеться, простые смертные в Азакатане позволить себе не могли, вместе с тем их доходы считались высокими, но в каком эквиваленте это исчислялось? Если в отношении столичной валюты, то все утверждения голословны. Чтобы исчислить курс требовалось наличие реальной денежной единицы, а, следовательно, и самой столицы.
Жуя хашель, Капуцина поймал себя на догадке, которую не позволял ему осознать сильный голод. За большую часть короткого зимнего утра он так и не смог сделать такую малость, как добыть топографическую карту и справиться по ней о местонахождении столицы места посреди степи, где проживает сам кесарь и несколько миллионов (не верится, но так говорят) его вассалов и вассалов его вассалов.
Тех, кто показывает жителям Азакатана ток-шоу по телевизору, печатает им интересные детективы в красочных обложках и делает еще многое из того, без чего современное общество якобы не может существовать.
Как обычно в таких случаях, некоторая мистичность мировосприятия привела Мересея к выводу, что какие то силы мешают ему добраться до карты.
Сначала с виду никчемная старушка – ясновидящая, (не все ли они таковы - слепцы, умело скрывающие свои способности), потом три инспектора по охране порядка. Они, прежде чем задержать Мересея уже получили мзду от наперсточников, лоточников, лотерейщиков, киоскеров и десятка других физических лиц, пытающихся добыть на людной улице средства на пропитание.
Что было полицаям до бедного наборщика из типографии? Налицо некий тайный умысел темных сил, противодействующих ему по наущению таинственного врага, следящего за вольными каменщиками хроноса, разрушающими по ночам прогнивший мирок фешенебельных борделей и дешевых барахолок, где одеваются те, кто строят эти бордели, эти дорогие особняки, расширяя старый мрачный Азакатан. И так замыкается на Капуцине круг.
В этом заключается его знание, которое он ниоткуда не взял и никуда не несет, как младенец, впервые приобщившийся материнской груди. К этому знанию он пришел не случайно, а целенаправленно, когда-то давно. Тогда еще жили в этом городе его отец и мать, - ведь были же у него отец и мать, но когда это было и при каких обстоятельствах они умерли, он не помнил, а если и вспомнил бы, то воспоминание вряд ли смогло повлиять на течение нынешних событий.
Мересею некуда было сплюнуть опьяняющий сок хашеля и он глотал его, понимая, что мысли, как им свойственно в наркотическом трансе, замкнулись в неизбежном коловращении и он заснул, забылся... хашель.
8. Жертвоприношение /из записок Капуцины Мересея/.
Как густы кроны вязов в городском парке! Лишенные осенью листьев, их тонкие веточки переплелись в паутину, из которой не выберется до утра попавшая в нее большая и плоская луна. Словно огромное яйцо в брошенном вороньем гнезде, висит луна в сети тонких изломанных линий, покачиваясь при дуновении легкого ночного ветерка. И круглые матовые фонари, освещающие только пешеходную дорожку, ведущую через парк, тоже слегка покачиваются. Покойницкий свет выхватывает из глубины парка силуэты незамысловатых каменных чудищ, наставленных среди деревьев по мудрому соизволению канцелярии бургомистра.
Ваятелю этих несуразных фигур сильно повезло, не всякий скульптор в Азакатане может надеяться на что-то большее, чем изготовление надгробных памятников. Для такого выгодного заказа мало быть просто лояльным нынешним переменам, надо еще иметь в бургомистрате влиятельных покровителей. Каменотес, насколько мог, постарался. Его ли вина, что судьба не всех одаривает талантом? Нескольким произведениям он попытался придать сходство с древними каменными бабами, памятниками древнейших цивилизаций, процветавших две тысячи лет назад на том самом месте, где ныне гниет под февральскими ливнями город Азакатан.
Современный художник оказался весьма близок к оригиналу, - сказался опыт изготовления надгробий. Благо, и древние мастера резца не очень преуспели в своем искусстве. Вот снова задул невидимый ветер, качнул фонарь, висящий на чугунной цепочке, освещенная площадка сдвинулась вправо, в сторону от дорожки. Здесь, в растительной нише, из-за стриженых кустов ракитника видна получеловеческая фигура с овальной головой и раскосым разрезом глаз. Скульптура молитвенно сложила руки на животе под длинными обвисшими грудями, - символом материнского начала в природе.
Фонарь качнулся назад и половецкую бабу снова охватил мрак, но я продолжаю всматриваться в ее расплывчатые очертания. Сначала кажется, что этот кусок небрежно отесанного камня безжизнен. Луна, намертво застрявшая в густой кроне дуба, зависла над парком. Своим светом, извращающим солнечное сияние до полной ему противоположности, она постепенно обрисовывала рельеф на плоском лице статуи. Маленький рот, короткий прямой нос, узкие глаза, - степные жители древних времен не многим отличались от своих далеких потомков. С этих таинственных людей лепились первые робкие образцы искусства.
Оригиналы этих статуй стоят в музее под открытым небом, неподалеку от речного порта, а вокруг них день и ночь идет шумная жизнь, гремят портовые краны, железо скрежещет о железо, свистят тепловозы, стучат буферами вагоны. А совсем рядом, в огороженной чугунным забором сосновой рощице, где в ночи всегда темно, хранятся скульптуры из разграбленных могильников.
Место это немного жутковатое, особенно в такую полную луну, но именно туда перебираюсь во сне я, возжелав видеть истинное лицо древности. И еще хочу я узнать, не добрались ли невидимые декриэйторы до этого заповедного места, чтобы перемолоть в своих камнедробилках старинные статуи и заложить их песчаник в фундамент будущего.
Я без труда поднялся в воздух над кварталами одноэтажных квадратных домиков. Кое- где в окнах горит еще голубоватый свет и над портом, работающим по ночам, сияют прожектора.
Именно туда устремил я свой сонный полет и в одно мгновение оказался среди древних статуй, и не менее древних деревьев. Настоящие каменные бабы, если присмотреться, вовсе не так уж похожи на современных двойников. Так, рисунок гения все-таки отличается от копии искусного фальсификатора.
Поверхность древнего песчаника побита дождями, выветрена суховеями. Она ещё щербатая, словно морская губка и цвет оригиналов был более темный, чем у позднейших подражаний.
Но главное отличие нахожу в выражении лица: незамысловато-простого и свирепого. Как бы утверждающего, что за тысячи лет в истинной истории, той, которую пишет природа, а не люди, с ними ничего достойного внимания не произошло. Руки для молитвы по-прежнему складывают на груди, глаза кочевников по-прежнему раскосы, а мертвецов хоронят без улыбки на лице.
И все же, лица этих замечательных статуи не похожи на мертвые, они... дышат, поднимаются и опускаются оголенные плоские груди, а выпуклые и округлые животы словно готовы извергнуть из неопределенного резцом лона маленьких каменных уродцев.
Все это происходит под грохот портовых механизмов, в такой темноте, что, кажется, само небо исторгает индустриальную симфонию из звездного стерео проигрывателя. Половецкие надгробия, расставленные на холме, вовсе не являются изначальным ансамблем, - все это остатки разных веков и культур, но все они дышат и живут. Их выпуклые животы отчетливо пузырятся.
Только одна единственная статуя не отражает древнюю веру степняков в мать рода, в женское начало всего сущего. Это фигура степного воина, облаченного в боевые одежды, со шлемом на голове и колчаном, полным стрел за спиной. Маленький, почти игрушечный лук он держит в правой руке, очень рельефно вырезанной на уровне пояса, а в левой, вырезанной на уровне груди, он держит развернутый свиток, испещренный какими- то знаками. Несмотря на страх, неуверенность и опасение, что сторожа, охраняющие с собаками периметр порта от воров и проверяющие, заодно, музей заповедник явятся туда, я все-таки не мог перебороть любопытство и пошел вдоль аллеи к статуе воина, чтобы рассмотреть надписи на каменном свитке.
Остановившись рядом со статуей воина, я наклонился и стал пристально вглядываться в невнятное изображение. Какой- то текст, нет, - барельеф, нет, - орнамент, нет, - карта! Поразительная находка захватила дух мой, я прислоняюсь к камню и вместо холодного песчаника ощущаю тепло, исходящее от живого тела. Камень, на который я опираюсь, стал мягким, как плоть и прижав к ухо к груди проснувшегося воина, я слышу глухой стук сердца.
Я уже не понимаю, чего больше опасаться и чего больше бояться, - изображенной на камне карты, читаемой непривычным к темноте зрением так же легко, как и при дневном свете, или самой статуи ожившей при первом же прикосновении пальцев? Ни то ни другое я не успеваю осмыслить, запоминается только неровная линия на каменном листе, - река, составленный из квадратиков и прямоугольников чертеж - город, от которого во все концы обитаемой земли, известные этим дикарям, скачут конные гонцы, держащие в руках свитки с посланиями. Степь, по которой они неслись, встала у меня перед глазами в этот момент во всей своей необъятности и первозданной дикости. Гонцы несут во все пределы какую-то весть, но кому и куда, если во всей тысячемильной округе нет ни единого населенного пункта? Может, это были вести кочевым союзникам, непрестанно меняющим свое местоположение?
Но и обдумать я ничего не успел, - по узкой мощеной дорожке, лежавшей среди сосен по каменным половецким бабам, выставленным напоказ, скользнул луч фонарика. Услышав шаги охранников, я прячусь за ближайший валун, - огромный камень, служивший в древности жертвенным алтарем. Но скрыться уже нельзя. Под грубые возгласы на непонятном языке сильные руки схватили меня за шкирку и распластали на древнем жертвеннике, блеснула в лунном свете сталь кинжала. Когда мне пустят кровь, она тонкой струйкой стечет по глубокому желобу выдолбленному в камне много веков назад, чтобы некий кровавый божок насытил бы свою тысячелетнюю жажду. От сознания собственной обреченности я теряю способность сопротивляться, язык мой оцепенел - вот- вот мне перережут глотку, а я так и не издам ни звука!
Мои мучители, - человеческие существа, на которых и смотреть то страшно, одеты вовсе не в полицейскую форму. На их телах длинные, плетеные кольчуги, латунные шлемы венчают их длинноволосые головы. Огромный кинжал готов вспороть мне грудную клетку и прежде чем узнать холод обескровленного сердца, я все-таки смог произнести громко, но не членораздельно "не надо"!
Проклятый хашель, от него всегда вяжет во рту и жажда сушит губы…
9. ДЕЛО N.
- Вот свинья, хашеля обожрался, - сказал один из преследователей, заставляя одурманенного Мересея выплюнуть изо рта зеленую пережеванную массу.
Еще не скоро пришел он в себя окончательно, - сок хашеля вогнал его в одну из спонтанных галлюцинаций, наплывающих на сознание так неожиданно, что вы не успеваете разобраться, где бред, а где реальность. Полицейский посадил Капуцину на лавку, ударил по щеке и ушел. Осмотревшись, Капуцина обнаружил, что отстойник совсем опустел, и он остался один. Бритоголовые подростки, благообразные старушки, как и недавние палачи в кольчугах, исчезли.
- Неужели придется тут ночевать? - прошептал он в полусне, стараясь как можно быстрее собрать рассыпанные в памяти воспоминания.
Через час за ним пришел тот самый служака, который откачивал его и поднимал с пола. Он принес веник и совок, и, сначала, заставил Капуцину убрать блевоту в кулек для вещественных доказательств, а потом заломил руки за спину и повел по пустым коридорам, мимо запертых казенных дверей. Одна из этих одинаковых дверей оказалась открыта. Из угловой, самой незаметной комнаты, лился неяркий электрический свет. Проходя по коридору, Мересей краем глаза глянул в окно, забранное решеткой, и заметил, что на улице уже глубокие сумерки.
Комната, зажатая в таком мрачном углу, могла бы послужить пыточной камерой. Но, к радости своей, никаких страшных приспособлений там Капуцина не обнаружил. Вместо этого он нашел стол и за столом сидящего чина в штатском.
Чин чинил простой карандаш, стружки падали на лежащую перед ним папочку с лаконичным и емким названием "ДЕЛО N".
Мересея посадили на стул перед столом и чин, закончив свои приготовления, отложил новенькую папку со стружками, взял листок с актом задержания и заговорил:
- Капуцина Мересей, бывший наборщик муниципальной типографии и обыватель Беззадевской слободы. Задержаны вы ввиду отсутствия у вас документов, удостоверяющих вашу личность, во вторник, 30 февраля сего года. Проживаете на улице Либкнехта. Дополнительные данные: год рождения мы опустим, национальность то - же, а, вот: вероисповедание- иудей, неженат, детей нет, родственники практически неизвестны, воспитывался в детском доме имени 23 съезда партии в Актюбинской области Казахской республики. Верно?
- Нет, господин...
- Кочемлан. Зовите меня господин Кочемлан.
- Господин Кочемлан! Здесь вообще ничего не верно. Как может быть 30 февраля, какой детский дом?
- Не волнуйтесь так, - отвечал приветливый, но строгий чин в штатском, - 30 февраля мы, то есть компетентные органы, помечаем дела, не входящие в основную отчетность, чтобы потом долго не искать в архивах. Все дела за последние тридцать лет, не вошедшие в статистику, помечены этим числом. Таких дел совсем не много, господин Мересей и поэтому-то мы говорим с вами приватно, без секретаря и протокола. Что же касается амнезии, постигшей вас давно, в результате несчастного случая, то нас о ней предупредили в участковой больнице, куда мы вышли через слободскую управу. Как видите, нам не надо даже будить нарушителя порядка, находящегося в наркотическом забытьи, чтобы узнать о нем всё, что вообще можно узнать. Надо было обыскать вас еще по приводе. А то ведь казус мог получиться, смерть от хашеля вовсе не редкий случай, - как потом отчетность оформлять, на какие средства вас хоронить?
По тону и выражению лица этого господина Капуцина понял, что он, таким образом, пытается шутить. Пока г-н Кочемлан рассуждал, Мересей вглядывался в круглое и плоское широкоскулое лицо следователя. Его всегда интересовали люди, находящиеся при исполнении. Наверное, это трусливый интерес, который обычно проявляется, например, к собаке, могущей на вас кинуться или к наглому ребенку, который всем грубит.
- Позвольте объясниться, господин Кочемлан, все, что вы говорите, - не совсем верно, а точнее, все это бред. Единственно верно лишь то, что я употреблял хашель, - Мересей покосился на кулек, со жвачкой, присовокупленный в качестве вещественного доказательства, - но и это я сделал только от голода, а не то, что вы думаете!
- Да не кипятитесь вы, - прервал его следователь, - что за истерика?
- Простите, я действительно говорю громче, чем следовало бы.
- Бред, которым вы называете официальные данные, действительно таковым и является. Мы во все дела, помеченные 30 февраля, вносим вымышленные факты. Чтобы потом путаницы не возникало, ведь противоречия между неправдой и неправдой всегда легче разрешить, чем противоречия между правдой и неправдой.
От всего этого и вдобавок от неутоленного голода, у Мересея вдруг заболела голова. Полицейский чин говорил нечто такое, что могло бы прийти в голову разве что обитателю желтого дома. И спорить с ним, видимо, было бесполезно.
- Но для чего это делается? – уже не громко спросил Капуцина.
- Вот об этом-то, в общих чертах, мы и должны с вами сегодня побеседовать. В другом случае, мы поговорим об уголовной ответственности за хранение, распространение, и употребление наркосодержащих растений. Вот у меня тут протокол допроса двух старушек, утверждающих, будто бы вы угостили их прямо в приемнике отделения хашелем. Вот акт о наличии среди изъятых у них и у вас вещей идентичных листьев упомянутого растения.
С детским вниманием, Мересей слушал разъяснения вежливого полковника. И чувствовал себя так, словно бы окончательно проснулся ото сна в мире, чья действительность предстала ему не менее фантастической, чем самое закрученное сновидение.
Суть этих разъяснений сводилась к следующему: встреча с кесаревым правосудием не сулит Мересею ничего хорошего! Чин не скрывал, что они борются с наркоманией, сажая в тюрьмы наркоманов. Они борятся с алкоголизмом, наказывая тех, кого по здравому рассуждению следовало бы лечить. Но они, эти борцы с эпидемией посредством общественных молебнов под предводительством "Свидетелей Иеговы", - они не хотят, чтобы Мересей Капуцина попал в их отчетность и прошел далее все круги судебного ада, вплоть до объявления приговора с отбыванием срока на принудительных работах.
Поначалу, он дал бы подписку о невыезде, подписал бы акт о задержании за употребление и распространение наркотиков. Затем, он мог бы быть свободен, но до следующего вызова ему необходимо было бы собрать множество документов, рекомендаций, характеристик и прочее, и прочее - список можно получить у секретарши следственного отдела.
- Выбирайте, Капуцина, только поскорее, у меня рабочий день заканчивается.
Естественно, он выбрал путь сотрудничества .
Господин Кочемлан усмехнулся, убрал в ящик стола липовые акты, раскрыл перед собой новенькую папку «ДЕЛО N», акуратно стрянув с нее стружку в урну у себя под ногами и представился теперь уже полным званием.
- Полковник Кочемлан, начальник одного из отделов Секретного Комитета. Точнее будет сказать не отдела, а оперативного отряда быстрого реагирования.
Оказавшийся в высоком для следователя звании полковника офицер уставился на Капуцину, ожидая его реакции.
- Неужели самого Комитета? - переспросил Капуцина, не веря своим ушам, - с работником столь таинственного и уважаемого ведомства ему приходилось встречаться впервые.
- Да, Секретного Комитета, но не в этом суть дела. Дело в том, что сами Вы нас интересуете меньше всего, господин Мересей. В ваших действиях, даже в подделке стихов великого классика мировой литературы Кошкина, мы не усматриваем антиобщественного начала.
Он так и сказал - " подделке стихов Кошкина". Это смутило Капуцину, не сделавшего ничего, чтобы навлеч на себя такие подозрения. Даже в слепых глазах последнего оставшегося в живых авторитетного филолога он был чист. Теперь выяснилось, что мимо бдительного ока Комитета не проходят даже такие мелочи.
- А теперь давайте, восстановим хронологию вашей жизни в Азакатане.- Предложил ушлый полковник, напустив на Мересея страху, - После травмы, полученной в армии, вы несколько лет содержались в военном санатории. И жить бы вам в больничной палате до второго пришествия, но государство урезало ассигнования на армию. Вас хотя и признали ненормальным, но социально безопасным, присвоили инвалидность, начислили мизерную пенсию и выставили на улицу. Вы вернулись в родной Азакатан и, по рекомендации людей, хорошо знавших ваших родителей, устроились на работу в муниципльную типографию. Вы оказались талантливым наборщиком, после вас корректорам и редакторам просто нечего делать. Все шло хорошо, да вот – незадача. Месяц назад произошел странный инцидент. В набранном вами томике стихов Кошкина были обнаружены несколько не известных ранее стихотворений нашего классика. Новых стихотворений. Я прочту на память одно из них, это развлечет вас. Итак, В.С. Кошкин, «Сентиментальное».
Я гpусть избыл. Она в стихах
Живёт под их нездешним кpовом
Намёком, pифмой, полусловом
Слезою гоpькой на глазах
И в незаконченных стpоках
Рождённая моей любовью
Она, склонившись к изголовью,
Целует охладевший пpах.
Её уж нет, - любви моей
Она была недолговечной
И вот, пpошла, и я о ней
Гpущу по-pыцаpски сеpдечно.
Пpощай, любовь! В дpугих сеpдцах
Зажжёшь святое полыханье
И вновь пpойдёшь - и на пpощанье
Запечатлишься ты в стихах.
Благословенная для нас,
Поэтов, коим ты поpука,
Ведь без тебя, - такая скука
И не о чем писать подчас,
Но вот - явилась и цветы
Сонетов вновь благоухают
Вpуг, - засуха и засыхают
Поля pифмованной мечты.
Так возвpатись ко мне опять
Я жду тебя как ливня снова
Чтоб с чистым сеpдцем написать
Пpощальное однажды слово:
Я гpусть избыл.
Узнаете?
- Трудно сказать, – уклончиво ответил Капуцина, - я дошел до автоматизма в своей работе и редко, очень редко вникаю в содержание набираемых мною текстов.
- Вот как? – иронически заметил полковник, его забавляло неожиданное упрямство жертвы. – А как вы думаете, каким образом выяснилось, что прочитанное мною стихотворение и еще несколько других не принадлежали перу Пушкина?
- Я уже говорил на разбирательстве в типографии – видимо, стихи попали из другой корректуры и они принадлежат перу другого классика.
- И как же этого классика зовут? Не Капуцина ли Мересей? – г-н Кочемлан от души рассмеялся. – Ну да ладно, оставим это на усмотрение специалистов. Я имел в виду нечто другое, не понимаете?
- Извините, нет. Я понимаю только, что вы все время, говоря о чем-нибудь, имеете в виду нечто другое.
- Верно подмечено, - согласился полковник и перестал сметься. – Как вы думаете, кто нашел несоответствие? Посудите сами. Стихи Кошкина сейчас никому не нужны. Это было просто дежурное издание, обреченное пылиться на полках букинистичесих магазинов. Школьники и студенты Азакатанской учительской гимназии изучают только то, что предписано программой. Учителя их – по большей части либо слепы совсем, либо уже слабо видят. Эпидемия косит в первую очередь интеллигентов. Большинству жителей города и его окресностей имя Пушкина или Кошкина скажет не больше, чем имя Фомы Мудищева. Задайтесь вопросом, кто же докопался до странного явления неизвестных стихов поэта?
Капуцина изобразил на лице напряженное размышление, с минуту мотал головой, пожимал плечами и признался, что затрудняется найти ответ.
- Ваш покорный слуга, - признался полковник, указуя на себя большим пальцем правой руки. – В нашем городе в книги вчитываюся только те, кому это положено по службе. Таких людей трое и один из них я. Теперь понятно?
- Понятно, господин полковник. И, по-вашему, настоянию меня выгнали в отпуск без содержания, оставили без заработка.
- Ну, нет, это было решение дирекции. Людей нельзя упрекать в том, что они хотят оградить себя от неприятностей посредством устранения их источника. Так получилось, что источником неприятностей оказались, на этот раз, вы.
Капуцина грустно хмыкнул и уставился в пол. Ему больше не хотелось говорить на эту тему. Работа была для него большим, чем зарабатыванием на хлеб насущный. Он понимал, что этому чину, сидящему на мягком кресле с видом пирующего кота нет дела ни до него, ни до его переживаний. Полковник подтвердил это рассуждение, словно только и дожидался от арестанта подобных мыслей.
- Г-н Мересей, г-н Мересей! Перестаньте грустить. Я уже подчеркнул, что не вижу никакого криминала в произошедшем инциденте. У вас есть все шансы вернуться за наборную стойку в вашу типографию. Если, конечно, вы примете правильное решение и не оступитесь на пути к его выполнению.
Меня не интересует, писали вы стихи вместо Кошкина или нет. Сейчас я хочу напомнить вам еще одну подробность вашей жизни в последние месяцы, а вы скажите, прав я или нет?
В последние месяцы вас мучают навязчивые галлюцинации, но вы не боитесь за свое здоровье, пребывая в уверенности, что за этим стоит нечто превосходящее своим значением всякие рамки разума. Не так ли?
Оторвав взгляд от носков своих стоптанных ботинок, Мересей уставился теперь на мясистые многокровные руки г-на Кочемлана. Было в них какое то несоответсвие поджарому небольшому почти худенькому туловищу. Это несоответствие занимало его куда больше, чем неизбежный в таких случаях вопрос: откуда он знает? Тем не менее, Капуцина согласно кивнул полупустой после хашеля головой и поинтересовался.
- Неужели вы и такие интимные подробности выслеживаете?
- Интима в вашей жизни давно нет. А галлюцинации носят ярко выраженный общественный, точнее, антиобщественный характер. Вот об этом и поговорим. Вы признаете справедливость моих слов?
- Да, но…
- Какое это имеет отношение к общественному порядку? – эакончил полковник фразу, начатую растерянным собеседником, и сам себе ответил. - Вы поймете это со временем. Это все понимают. Но, чаще всего, бывает уже поздно. Вы не находите, что дома умалишенных в нашем городе переполнены?
- Откуда мне знать? Честное слово я не понимаю, к чему вы клоните.
- Узнаете. Вам еще не приходила мысль обратиться к врачу? Нет? Ну да, вы же здоровы…
- Я последние годы, как вы сами знаете, пролежал в санатории и мне не хочется снова туда возвращаться. Поэтому я и не обращаюсь к врачу, хотя, чувствую себя прескверно. Особенно после увольнения. Болен ли я? Да, безусловно, болен. Я ведь инвалид второй группы. Зачем вы пытаете меня намеками на мою ненормальность, если все обо мне записано у вас на листочке?
- А вот и нет. Я вовсе не настаиваю, что вы больны, Капуцина Мересей. Я только настаиваю, что вас мучат навязчивые состояния, которые, в конечном счете, лишат вас разума. А свою задачу я вижу в том, чтобы помочь вам излечиться, поскольку медицина здесь бессильна. Чтобы уменьшить свои хлопоты, а так же приблизить конец вашим страданиям, предлагаю следующее. Вы подпишете вот этот документ и можете считаться свободным, - Мересей взял из рук господина Кочемлана невесомый, почти прозрачный листик, на котором канцелярским шрифтом была отпечатана формула свободы:
"Господин Капуцина Мересей обязуется перед органами правопорядка и юстиции не препятствовать проникновению специальных агентов Секретного Комитета в свои видения и галлюцинации любого характера, включая галлюцинаторные видения, вызванные наркотическими веществами. Содержание своих сновидений он обязуется излагать в письменной форме ".
Далее было место для подписи. Хотя Капуцина и не понял вообще ничего из написанного на листке, ему не хотелось раздражать распросами полицейского, спешившего домой. Он попросил только разъяснить пункт, касательно наркотических веществ и сновидений.
- Знаете, почему у нас в стране жевать хашель, употреблять другие наркотики, пить самогон, хотя и запрещено законом, но не настолько, чтобы большинство ваших сограждан этим не занимались? Это облегчает нам слежку за их подсознанием.
Что касается снов, то наша аппаратура не позволяет нам пока проникать в сновидения спящих, - дело в элементарных физических законах, спокойные волны мозга, - альфа-волны, - неуловимы пока для сверхчувствительного оборудования, которым мы обладаем. Мы так же с трудом проникаем в некоторые видения, вызванные медитативными упражнениями. Куда легче с наркотическим экстазом. В следственно-розыскной практике мы подошли уже к тому, чтобы без помех рассматривать мечты простых смертных, бредовые видения сумасшедших, грезы влюбленных и так далее. Даже воображение животных способны мы отслеживать во всех подробностях. А вот сны контролю не поддаются. Наши ученые утверждают, что этому мешают элементарные квантовые частицы, но нам от этого не легче. Поэтому мы заключаем с вами договор, по которому вы обязаны, грубо говоря, доносить нам на свои сны. В письменной форме.
- Но я прошу вас поверить мне. Больше я не намерен жевать хашель, я и жевал его только для того, чтобы ослабить голод. А вовсе не для того, чтобы опьянить себя.
- Мы понимаем ваши чувства. Однако, по оперативным данным, содержание ваших видений касается государственных интересов. Это подтвердил наш последний опыт с хашелем, – когда вы потеряли контроль над собой, мы включили свои приборы и наблюдали за вашими приключениями в музейном дворе… и даже записали их на пленку. Хотите посмотреть?
- Нет! – Капуцина с ужасом вспомнил ощущения испытанные им на жертвенном алтаре, под лезвием острого степного кинжала.
- А ведь интересный был сюжет. Чаще мы наблюдаем всякую дрянь: сексуальные фантазии, радужные мечты наркомана об очередной дозе. Вы продемонстрировали видения ярко выраженного Носителя. Запомните, в вашем случае долг должен стать выше, чем ваши личные интересы. Если следствие встанет перед этой необходимостью, вам придется употреблять наркотики.
- А! Так вот оно что! Вам требуется подопытный кролик, чтобы посадить его на иглу и испытывать на нем свои адские машины, - не так ли?!
Большерукий полковник явно болезненно переносил громкие звуки, не потому ли они сидели в глухой комнате опустевшего к вечеру участка? Он жестом попросил снизить тон и ответил Мересею:
- Подопытных кроликов и людей у нас хватает, можете не сомневаться. И, если бы речь шла об опытах, мы нашли бы более подходящего подопытного. Но вы – Носитель, в ваших видениях присутствуют антиобщественные элементы.
Заметьте, господин Мересей, это все государственные преступники, а мы - подразделение Секретного Комитета. Понимаете, о чем идет речь?
- О том, что это дело государственное, наверно.
- Вот-вот и тайна тоже государственная, - господин Кочемлан уселся прямо напротив Капуцины и говорил тихо, но очень убедительно.
- Главный акцент сегодняшней беседы, а она, уверен, не последняя, я хотел бы сделать на пункте, касающемся допуска наших агентов в ваше воображение. Дело в том, что мы не только следим за преступниками, живущими в воображении обывателей, но и ловим их. А галлюцинация, как стало известно науке, - акт сознательный и волевой, ни о чем бессознательном речи быть не может, - это заблуждение буржуазного фрейдизма, прошлый век. Так вот, для того, чтобы наши агенты могли проникнуть в ваши видения и обезвредить там преступника, требуется ваше согласие. Вы должны захотеть этого. Поэтому мы и берем с вас эту подписку. Вы обязуетесь, не сопротивляясь пускать в отслеживаемые вами видения наших агентов.
- А как вы это себе представляете? - спросил Капуцина, совсем напуганный психическим состоянием собеседника.
- А никак. Но, если ночью, когда вы отдыхаете, в вашу дверь стучатся, вы можете открыть, а можете не открыть. Это волевой акт. Так вот, когда к вам в воображение постучатся наши люди, вы им откроете. А сейчас подписывайте бумаги и ступайте домой. Подписку о неразглашении я с вас не беру. Городская психушка уже полна болтунами, они там очень популярны у врачей. Один особенно умный профессор даже диссертацию пишет о новой форме массового помешательства.
- Скольких же невинных свели вы уже с ума?
- Капуцина, вы же интеллигентный человек. Зачем такие голословные утверждения? Никто никого никуда не сводил, они сами решили придать гласности интимную сторону отношений с нашим подразделением. Ну, несколько профессоров из университета, два или три сочинителя, несколько офицеров, - не лучшая для вас компания. Кстати, что это за наколочка у вас на запястье? Иероглиф? А что он обозначает?
- Это знак "шень", - боевого духа, одной из составляющих победы над врагом. Еще нужна сила, мудрость и воля небес.
- Воля небес? Ее то всегда и не хватает. Иероглиф выписан в классическом для северного Китая стиле, - добавил полковник как бы для себя, словно составляя уже отчет и формулируя заключения.
- А откуда он у вас, вы что же, в Китае жили?
- Нет, конечно, - и оба они засмеялись этой шутке.
- Значит, служили на границе? - глаза у г-на Кочемлана сделались пристально внимательными, как у кошки, затаившейся возле мышиной норы.
- Не помню, - честно ответил ему Мересей, - не помню, как вообще устроена военная служба, хотя был солдатом, в армии служил и там получил ранение, то есть не ранение, а... травму. Неприятно вспоминать, помню только снег и горы.
- И не надо. Мы знаем о вас больше, чем вы сами о себе знаете. У вас в военном билете ясно записано: Сибирский военный округ, тыловые службы, управление провианта.
Следователь присел за стол на прежнее место и стал что- то строчить в своих бумагах. А Мересей думал вот о чем: они оба прекрасно знают, что истинное место службы солдат некоторого рода войск не часто указывают в их документах. Г-н Кочемлан знает об этом по долгу своей работы, но откуда знает об этом он, Капуцина?
Трясущейся рукой Мересей поставил закорючку на листке, подсунутом г-ном Кочемланом, и пошел прочь, даже не пытаясь разобраться в противоречиях, которые нагородил следователь, - пусть его. Единственное, что Капуцина у него спросил, уходя из пустого и гулкого здания, так это то, знает ли он, где его искать в случае чего? Просто так спросил, из сострадания.
Секретный следователь долго и от души хохотал над этим вопросом, хлопал его по плечу и утверждал, что "они сработаются". Не хотелось об этом думать, но несчастный понимал, что если они подсадят его на иглу, то действительно "сработаются".
Ему снова было по настоящему страшно, ведь, на самом деле, какая разница, в какую сеть его затянули эти коварные люди? Главное - как! Господа из Комитета знают свое дело: у Мересея перед глазами стояла улыбка старушки, протягивающей листок хашеля и намеренно безразличные лица дежурных по отделению, преданно смотревшие на рыло диктатора в телевизоре.
А теперь, после странного ареста и провокации, сказано определенно: Капуцина виновен в распространении наркотиков. Не новый ли это приступ бреда?
Вот так, в одночасье, добропорядочные герои психологических романов, которые Мересей читал по вечерам, для развлечения мыслей, становились по воле немилосердной судьбы преступниками. Тэсс из рода Д, Эрбервилей, Герой нашего времени, Эдмон Дантес, - скольким несчастным сочувствовал Мересей от всей души! А кто теперь посочувствует ему? Кому придет в голову разделить участь безвестного человека, наборщика из типографии, жреца штампов и литер?
10. МУ.
Расстроенны чувства, ухабисты улицы. Темны Слепые окраины. Здравое рассуждение - слепому свет не поможет, а зрячий, если надо, и так пройдет.
Хлюп, хлюп - упал таки в грязь. Рассеянность, надо смотреть под ноги. Чертыхаться нет сил. Падшие духом унаследуют царствие небесное. Эта канава считается обочиной. Хлюп, хлюп не разбирая луж.
Перекресток. Последний полуобморочный фонарик, и, вдруг, неожиданный сполох галогеновых фар. Нет сил пугаться.
Некоторым образом мешаю движению. Отпрыгнул в канаву. Хлюп, хлюп на еще более топкий тротуар. Свет галогеновых фар припечатал дрожащий силуэт к глухому забору.
Ослепительная вспышка, непроглядная тьма и снова вспышка - но уже не так ярко. Сигнал. Здесь мигать больше некому. Хлюп, хлюп с трудом отдирая тяжелые башмаки от липкой грязи. Истекла хладными водами плодородная глина. Стекло куда- то провалилось. Мрак поблескивает разноцветными огоньками приборной доски.
Пытливый взгляд незнакомца. В салоне он и еще один. Некто.
Безумно дорог пиджак, бриллиантова запонка на белоснежных манжетах. Открытая пачка дорогих сигарет.
- Кури, - взял импортную сигарету и стал ее нервно разминать.
Зажигалка осветила лицо неровным пламенем. Курим с минуту, а по истечении этой минуты - тихий голос произносит неразборчивые слова.
Визави позабыл о сигарете, выскочил наружу. Сырость губительна для лакированных туфель. Распахнута задняя дверца. - Садитесь, господин Мересей.
Резкие перемены, по-прежнему неприятный голос, рыхлые волосы и запах изо рта. Садитесь.
Что остается, когда ничего больше не остается? Развернуться, бежать. Спасительна тьма. Пули сумасшедших богачей не настигнут. Несомненно, будут стрелять.
Тяжелые шаги за спиной. Раздались шаги командора, ощутил руки, даровавшие сигареты. Железной хваткой даровавшие сигареты.
Насильно по воздуху несли Нюшу. Препровожден назад, засунут внутрь. Благоухающее чрево кожаного салона. Уютно сияние лампочки, смутно знакомый профиль на фоне темного окна как вспышка ослепительного воспоминания и – непроглядная тьма.
- В такой темноте не долго и ушибиться, - тихий голос, сверкание отраженной в глазах шкалы спидометра, - вы не возражаете, если я вас подвезу?
- А из каких побуждений?
Cпросил не из страха, от любопытства к человеческим странностям.
- Из соображений безопасности, - отвечено с белозубой усмешкой,- во-первых, а во-вторых, мы сами затруднились бы отыскать вашу квартиру, господин Мересей.
- Не мудрено, я ведь, к вашему сведению, проживаю и не в квартире, а на жилом чердаке вон того большого дома. Это единственный многоэтажный дом во всем квартале, так что не ошибетесь.
- - Как Вам будет угодно. Поехали. - Мягко тронулись с места. Чувство ухабов, облезлых заборов слегка притупилось.
- Меня зовут г-н Полторак.
Вот оно что. Новый каприз досужего филолога.
- А ,так это вы… Зачем вы выступили в печати и защитили меня от нападок профессора Лернера? Откуда ВЫ знаете, что стихи были подлинные?
- Я знаю только то, что плохо пережеванная пища затрудняет пищеварение. А травма головы может привести к амнезии.
- Амнезия? Мне сегодня про это уже говорили. Но то оказалась шутка нездорового человека. А вы что же, о литературе хотите поговорить?
- Нет. У меня к вам господин э... Мересей дело другого свойства.
- А я думал, вы хотите обсудить новые стихи Кошкина? – в ответ очень вежливый смех. Держится уважительно, принимает за кого-то другого. И пусть его. Властьимущие, с ума сошедшие. Второй чин за вечер. Свои соображения у каждого чина. Соображения даются по чинам. А меня мой язык не слушается, понесло.
- Отчего вы выступили в печати с утверждением о подлинности найденных мной стихов Кошкина? Не будь вашей публикации, меня бы просто сочли за идиота, каковым я и являюсь. Сегодня мне стало ясно – вы сделали это, чтобы привлечь ко мне внимание Секретного Комитета!
- Вот автограф стихотворения, который я обещал достать из частного собрания. Это то же неизвестное стихотворение, то же оказалось случайно у отставного офицера английского колониального корпуса. Это стихотворение лорда Байрона. Поверьте, нет оснований утверждать, что автограф Кошкина, оказавшийся у вас – подделка!
- Я не смогу больше вам помочь. Меня вытолкали с работы, не допускают к печатным станкам. Вы гражданин другой страны и нашим общением компрометируете меня. Я на пороге тюрьмы, за гранью разумного начала – и во многом это сделали вы.
- Мне нужна встреча с ним… с тем, кто приносит вам эти автографы.
- Скоро его и так найдут. За ним уже следит Секретный Комитет. Впоймают специальным прибором и выставят на всеобщее обозрение. Как слона в зоопарке.
- Десять тысяч! За одну только встречу! Судя по вашим литературным опытам, - взвесил на руке растрепанную стопку рукописей, - это вполне возможно! Ну, не обижайтесь, - пришлось прочесть, чтобы быть в курсе ваших сегодняшних э... духовных поисков.
Не столь регулярно, сколь вынужденно. Не столь подробно, сколь неосторожно в деталях.
Достаточная, улика, чтобы упечь в больницу автора и тараканов, обитающих в его жилище. Но генеральный вывод пока в голове.
Эпистолярии простого наборщика типографии, сокращенного после конфуза с Кошкиным. Демократическая конституция одобряет свободу слова. В ощем-то одобряет. Вольных Каменщиков Хроноса не одобрит никто. Ни зрячие, ни слепые. Они всем нам чужие и слепым и зрячим. Не столько чужие, сколь чуждые.
Пачка листов, исписанных мелким каллиграфически почерком. Штудии. Эта рукопись непостоянна, неопределенна, ненадежна. То лежит неделями нетронута, то пестреет описанием очередной кавалькады нищих слепых уродцев. После их явления так хочется сесть за стол, включить старую настольную лампу и записать ускользающие мысли. Воспоминания, как и видения, подобны быстрым птицам в руках: стоит разжать кулак, - и они улетели.
- Что же, вы и в жилье мое залезли?
- В вашу квартиру на чердаке, будем называть ее лоджия, я не лазил. И если вы расцениваете мое человеческое любопытство как вмешательство в личную жизнь, то прошу присовокупить к этому пониманье остроты момента: вы слишком долго укрывались от благожелательных к вам людей. И когда ваши бумаги попали ко мне, я решил сделать первый шаг навстречу. И вот что хочу вам сказать г-н Капуцина: сотрудничая со мною, вы избежите неприятностей с органами правопорядка, назревающих, по стечению обстоятельств, над вашей головой.
Они с вас просто так не слезут, я же облечен достаточным влиянием, чтобы дать вам убежище в другой стране и способствовать побегу. В благодарность, вы устроите мне с вашими э... протекторами некоторое рандеву, о времени которого мы могли бы условиться заранее.
- Отдайте вы мне мои бумаги, господин Полторак! С чего вы взяли, будто у меня существует протекция? Вынужден вас огорчить, - больших волосатых рук, направляющих смертного Мересея по безнадежной стезе бытия, не существует. Любой врач скажет вам, что написанное здесь, - бред. Почему вы так серьезно относитесь к безобидному графоману, о каком рандеву говорите со мной, человеком без друзей и знакомств в этом городе?
- Когда эти записки прочитал наш общий знакомый из Секретного Комитета, он был в восторге. Не шутите насчет сумасшествия. У них есть и такой способ воздействия на личность – посадить здорового человека в желтый дом. Ну да вы, наверняка, не станете спорить и согласитесь сотрудничать?
Вернул бумаги, уставился фосфорецирующими огоньками приборного щитка. Рукопись спрятана за пазуху. Молчание и отрешенность. Такого отчаяния не ощущал даже поверженный демон. Мягкий салон лимузина, чиновник, толкующий о неких духовных исканиях.
Многозначительная старушка-уборщица, совершенно сумасшедший вербовщик г-н Кочемлан. Происходящее шутка? Но не до шуток! Без пяти минут осужден, без двух минут пациент психушки и, если этот «филолог» захочет – мертвец.
- Скажите, господин Капуцина, а почему вам пришла мысль пойти работать на типографию? Да еще наборщикоми? У вас какое образование?
Усмехнулся в ответ:
- Образование у меня военное, хотя и об этих годах и о военной службе ничегошеньки вспомнить не могу. Карьера моя оборвалась из-за несчастного случая, ну да вы, судя по всему, наслышаны, - утвердительный кивок головой, - а наборщиком я стал уже потом, без образования, по призванию.
- Почему же я буду смеяться? Трагедия тысяч уволенных в запас офицеров, вынужденных искать заработок, касается всех нас. Вот вам повезло, вы говорите, что нашли призвание, а ведь могло быть и по-другому. Но расскажите, как это было, кто вас надоумил пойти на этот шаг?
- Не помню. Вспомню, - скажу. А пока мне хотелось бы узнать, что вам, господин Полторак, все-таки нужно от такого мелкого человека, как я? Ну, если позабыть о могущественных покровителях и прочей дичи?
- С вами так просто и нужно, не правда ли, господин Мересей? По-нашему, по- простому? Что ж, поговорим прямо. В своих мемуарах вы много пишете о существовании неких поющих слепых стариков, подразумевая под ними, наверняка, малопонятное вам явление метафизической природы. Я хочу встречи с ними. Уверен, они знают причину того, что происходит.
-Подумайте, мы вас не торопим, а тем более не торопим ваших ночных друзей.
- Которых?
- Об этом не стоит теперь, когда вы, Капуцина, утомлены и испуганы, - пугать вас, впрочем, нет смысла. Хотя, кто его знает, - может быть, возьми мы вас сейчас, да отвези в неприметный домик, да привяжи к столу и приставь к вашей груди раскаленных утюг, - вы бы стали более сговорчивы? Ну, ничего, с этим всегда успеется.
Молчание боязливо, а вдруг передумает тянуть время и действительно нагреет утюг?
Внутренний дворик старого дома, дверца сама собою открылась, давая простор к отступлению.
- Господин хороший, - говорит уже раздраженно г-н Полторак, видя, как гость выходит из автомобиля, - пора бы вам, наконец, понять простую и емкую формулу, придуманную давно и ставшую азбукой политики: разделяй и властвуй. Надо бы побеседовать откровенно об этом! Подумайте над этим предложением, оно того стоит.
Стало совсем уже не по себе. Сначала тебя принимают за другого. А а теперь ты и сам заговорил, словно от третьего лица, не известного и пугающего:
- Ты умен, Полторак, ты с умом своим генерал и у тебя много солдат, пешек, которыми ты не дорожишь. Но что они все без высокого боевого духа? Куда им сражаться и победить. Они не уверены даже в том, будут ли завтра утром видеть, - обвел глазами серую громаду спящего дома, в черных провалах окон только кое- где тускло горит свет.
Не попрощавшись, пошел к подъезду номер пять. Пудов, прежде чем захлопнуть дверцу и уехать, кричит в след:
- Вы научились умирать, так я научу вас правильно жить!
В ответ - глубокий голос, принадлежащий неизвестному, какому то хулигану - священнику, произнес самую короткую проповедь, которую можно услышать:
- Му-у-у-у.
1. Аутодафе главы 1-10
© Copyright: Леонид Шутов, 2003
Свидетельство о публикации №203062200063
Свидетельство о публикации №203062200063
Рецензии