Курсы немецкого - глава 2

Утром следующего дня, предварительно договорившись с педагогами сына в детском саду о том, что приведу его на полчаса раньше установленного времени и получив «добро», я проснулась в предвкушении чего-то ослепительно счастливого и манящего. Недолго примеряла я перед зеркалом самый незатейливый наряд, состоящий из голубых джинсов, черной майки и ослепительно белой спортивной кофточки, с очерченной вдоль рукава черной полосой. Белые кроссовки завершали мой образ. Я  чувствовала себя «на все сто» счастливо и уютно. Несмотря на раннее время ярко светило солнце и настроение было тоже яркое и солнечное.
Ровно в девять ноль-ноль я постучала в закрытую дверь 213 комнаты и вошла в квадратный светлый класс с огромными окнами. В полукруг расставленные столы и стулья были заполнены разноцветными людьми. Поначалу все они воспринимались сплошным пестрым пятном, как товары в супермаркете. Спустя пару минут, когда я нашла для себя пустующее место недалеко от входа и разложила на столе тетрадку и ручки, началось наше знакомство. По просьбе учительницы я назвалась:
- Меня зовут Ольга Мюллер.
Произнося свою новоиспеченную фамилию, к которой сама-то еще не успела привыкнуть, мне стало стыдно. Мне казалось, что я тут единственная русская с чисто немецкой фамилией, корчащая из себя чистокровную немку до седьмого колена.
Смена фамилии была не просто прихотью. Конечно, во-первых это новая семья. У всех в семье, я всегда так считала, должна быть одна фамилия. Во-вторых, моя предыдущая фамилия тоже не девичья была. Восминания же о прежней жизни неизбежно затягивали меня назад и делали подавленной и безжизненной. В-третьих, моя предыдущая русская фамилия жутко исковерканно звучала в немецких устах. И получалось, что когда ее произносили я невольно морщилась как от кислого лимона. Этот рефлекс не получалось подавить как ни старалась.
Фамилия Мюллер для немцев что для нас Иванов, Петров, Сидоров. Они ее воспринимают легко. Произносят, не проговаривая четко «р» на конце. Все внимание направлено на начало слова. Они тщательно выговаривают изнутри идущее «мю», переходя же на звук «л» какое-то мгновение как бы отдыхают на нем, приготавливая рот к улыбке и, наконец, их картавая иллюзия звука «р» раслетается улыбкой, оставляя немного «позвенеть» в воздухе это старейшее слово.
Как музыкант гаммы, повторяла и повторяла я за Клаусом по-немецки правильное «р».
И вот сейчас моя заученная немецкая фраза «Ich heiße Olga Müller.» резонировала в воздухе, оставив меня сидящей с ямочкой на щеке и распахнутым взглядом. Я услышала ее, идеально произнесенную, со стороны, смутилась и добавила:
- Я – русская. Приехала из России.
Пока внутри я была занята отпугиванием мыслей о стыде, снаружи я смотрела на представляющихся мне по очереди сокурсников и улыбалась им во всю ширину рта. Они называли свои имена, а я даже не утруждала себя запоминанием. Я просто отвлеченно слушала звучание их голосов и улавливала разницу. Огромную разницу в их произношении. Некоторых понять было просто невозможно, как будто они говорили, получив укол обезбаливающего в десну и теперь едва двигали онемевшим языком. Моя мысль о стыде стала сменяться другой - куда же я попала? Неужели я тоже так же плохо говорю, как все эти, если меня направили именно в эту группу? Слава Богу, вспомнила я, это только пробный урок. Если учительница поймет, что мне тут нечего делать, то я смогу пойти в другой класс. Значит, надо постараться, показать себя для нее с лучшей стороны.
И тут в меня врезалось привычное русское раскатистое «р». Как долго я не общалась с русскими! Пол-года! Я вышла из оцепенения и навострила уши.
- Меня зовут Ольга. Я из Роcсии.
Еще одна? Вечно так. Где бы я ни училась, получаюсь не единственной Ольгой. Что за имя! Никакой индивидуальности.
Дальше, еще больше, еще одна, еще. Нет, не Ольги. Еще русские. Я прикинула и получилось, что в группу из пятнадцати человек судьба занесла четырех земляков. Точнее, землячек. Далее по многочисленности следовали турчанки, рядом со мной сидела черноволосая женщина из Пакистана, которая представилась
- Меня зовут Имрана. Я из из Канады.
Была еще молоденькая и очень симпатичная девушка из Афганистана, двое из Бразилии, одна - из Китая, группа почти полностью женская, разбавленная лишь парочкой мужчин. Футбольного типа низкорослым негром из Конго и высоким прямоволосым  китайцем из Тайваня.
Понять их имена из-за той ваты, которой были заполнены их рты, я даже не пыталась.

Я сидела напротив глазастой черноволосой бразильянки, на которую  пялилась сегодня утром в автобусе. Какая яркая женщина! Елена. Молочно-шоколаднокожая, но не негритянка. Огромный рот с пухлыми губами. Яркий макияж, густая грива слегка волнистых волос длиной чуть ниже плеч. Озорной блеск в глазах и удивительно подвижное лицо. Глядя на него не скажешь, что оно в принципе когда-либо может выражать какую-то маску. Оно играет. В общении задействован каждый мускул. Если она улыбается, то на это указывает даже изгиб брови. Если она смеется, то брови улетают высоко вверх, глаза сначала расширяются, потом маняще зажигаются, как лампочки на новогодней елке. В автобусе я пыталась отвести от нее взгляд, но мои глаза снова и снова ловили ее в свой оптический фокус. Минут десять езды стоили мне усилий застявлять себя реагировать на что-то еще кроме этой женщины. И это я! А что говорить про мужчин! И вот теперь я опять сижу напротив и поневоле пялюсь на нее.
Нет, надо взгляд отводить. Я начинаю разглядывать Хайку. Хайка - это наша учительница немецкого. Она очень полная. Из пояса джинсов у нее высовывается масса жира, которую не могут уже скрыть ни просторно висящая футболка, ни удлиненный незастегнутый жилет. Упорная мысль о собственном намечающемся животике, который люблю теперь по вечерам накачивать безалкогольным пивком не дает мне даже слушать что же Хайка говорит. Нет, пора с пивом заканчивать, не хочу такой же приобрести, - думаю я, втягивая живот, сводя лопатки вместе, поднимая подбородок и включаюсь в работу класса.   
Хайка, с сухими от химической завивки кудряшками, как дирижер стоит в центре комнаты, опираясь на свои иксообразные ноги. Ее руки с тонкими запястьями, красивой формы кистями и длинными пальцами то и дело то поднимаются то опускаются вдоль овалообразного туловища. Такое впечатление, что она ими машет, как курица крыльями. И как курица же, не умеет летать. Говорит она четко и внятно, дотошно объясняя каждое выражение и каждый трудный пункт. В ее облике есть что-то болезненно нереализованное, тоскливо женское. Не знаю почему, но мне становится ее жаль. Я рада сделать ей что-нибудь приятное, чтобы избавить от необходимости так безжизненно махать руками. Я стараюсь отвечать на каждый ее вопрос, быстро реагировать на все ее указания. Я из всех сил заставляю себя строить фразы и говорить по-немецки.
Пролетают четыре часа.
Четыре первых часа моей новой, заполненной чем-то еще кроме Клауса, Аркашки, Полинкиных документов, международных телефонных разговоров, дневных «зависаний» в интернете, утренних получасовых пробежек, долгих поездок в автобусах и прочим, прочим, прочим... мелким, но неизбежно нужным именно здесь и именно сейчас. Странные мы все-таки народ  – женщины. Жалуемся на загруженность и при всяком удобном случае рады взвалить на себя что-то еще.
Скучать мы не любим.

- Ты где раньше язык учила? – подходит ко мне худощавая Ольга.
- Дома немного.
- А, понятно, еще в школе? – радуется она.
- Нет. В школе – английский. И после школы тоже.
- Ну а дома тогда... где ж дома-то... – морщится ее лоб.
- Здесь. – выпаливаю я. - Хотя, если честно, я здесь на английском разговариваю. Вот и пришла поучиться - пора на немецкий переходить.
- А я думала ты в школе учила. Так ты не с семьей сюда приехала? - Теперь я недоумеваю. При чем тут семья?
- С семьей. – медленно отвечаю ей, наклоняя даже для особой убедительности голову.
Наш короткий разговор обеим нам непонятен. Видно, что она ждет от меня каких-то других ответов. И я, чтобы немного прояснить, немного рассказываю о себе.
- Я приехала сюда пол-года назад, и тут замуж за немца вышла. Осталась.
- Я - тоже – говорит она и все еще недоуменно на меня смотрит.
- Ну и дома вы с ним на каком общаетесь?
- На русском.
Тьфу ты, теперь мне яснее стало.
- Так он у тебя русский немец?
- Ага. А у тебя?
- Коренной.
- Что, и родился здесь? – еще не верит она.
Я киваю и спрашиваю теперь у нее:
- А ты? – это даже не вопрос, а приглашение рассказать немного о себе. Игра в вопросы- ответы у нас все равно не получается.
- Я тоже замужем за немцем. – повторяется она. – Он здесь 7 лет живет. Раньше на эти курсы ходил, потом пригласили на работу, не получилось даже закончить курсы полностью. Но он очень хорошо сейчас говорит. – почему-то защищается она своим громким голосом.
Я верю. Молодые и стремящиеся побольше урвать от этой жизни достигают многого.

Курсы немецкого для взрослых радуют своим разнообразием. Они поделены на несколько уровней и подуровней. Кому-то достаточно немного, лишь бы незатейливый разговорчик поддержать. Кто-то хочет в университет поступить. Как правило, для того, чтобы устроиться на работу, достаточно уже одного первого уровня. Но, опять же,  смотря на какую работу.
Сегодня они как раз закончили заниматься по первой книжке. Надо покупать вторую.
Оказалось, что учебник нужен лишь мне и Ларисе. Остальные купили.
- Ты сейчас поедешь? – спрашиваю я Ларису.
Лариса как-то недоверчиво смотрит на меня и спрашивает:
- А ты знаешь куда ехать?
- Конечно. А ты?
- Меня сестра возила.
- Сестра? У тебя сестра здесь живет?
- Два года. Работает. – лаконична Лариса.
Везет. – думаю я. Хоть одна женщина независимая попалась.

Меня тянет на расспросы. Только сейчас понимаю насколько мне приятно говорить. Говорить абсолютно свободно. Я не могу пожаловаться на свой английский. Все-таки иняз, потом десять лет практики. Не всегда, правда, это были годы его совершенствования, успела в небольших перерывчиках и пару раз замуж выйти и парой детей обзавестись. Но работа требовала. Нет, не начальник. Именно работа. Я всегда была сама по себе. Работала репетитором. А кто будет ходить к репетитору, да еще деньги за это платить, если тот ничего не умеет. Если берет какую-то книжку и как попугай только по ней одной читает.
Нет, на свой английский я пожаловаться не могла.
Клаус тоже очень даже прилично на нем говорит. Европейцам, возможно, проще в этом плане.  Ладно, не о простоте речь. Кстати, в школе они обязаны и латынь учить и пару иностранных языков. А уж владеют потом этими языками действительно получше наших интеллектуалов после институтов. Послушали бы как моя немецкая 75-летняя свекровь по-английски говорит! А ведь только в школе и учила. Ну да, она смешно выговаривает, забыла кучу слов, но она до сих пор прекрасно строит предложения. Она может выразить собственные мысли, а не просто произнести „Hello. My name is Helena.“
- А где она работает? – нет, ну правда, интересно же.
- Да в одной компании. Секретарем.
Мое воображение уже нарисовало миловидную длинноногую блондинку в темном костюме и белоснежной блузке. Я посмотрела на Ларису – нет, пожалуй, она не блондинка. У Ларисы волосы темные с желтыми пятнами от мелирования. Ей идет. Лицо у нее земляного цвета и обесцвеченные волосы его немного освежают.
- Так она немецкий хорошо знает?
- Иняз.
Ну вот. А я? – глубоко вздыхаю я о своей неудавшейся карьере и отворачиваюсь. На светофоре зогорается зеленый.Мы вместе переходим через дорогу и направляемся к автобусной остановке. Лариса теребит кнопки мобильника и буквально через минуту заявляет:
- Так ты сейчас хочешь ехать?
- Ну да.
- Тогда поехали вместе. Два часа все равно уже прошло.
- При чем тут два часа? – удивляюсь я.
- Ну два часа на одном билете автобусном разрешается ездить.
Я это слышала. Но сама никогда на простом билете не ездила. Как только приехали мы сюда, Клаус сразу же купил проездной на месяц, по проездному Аркашка до шести лет бесплатно ездить может, вместе с родителем. Ну а один он куда поедет? А мне проездной нравится тем, что не надо с водителем автобуса о чем-то разговаривать. Сел в любой автобус и кати. Кстати, не только на автобусе. На поезде тоже можно. И не только в Висбадене. Можно и в Майнц – город по ту сторону Рейна съездить. В выходные и праздничные дни по одному такому проезному можно всей семьей кататься.
- Ты тут давно живешь? – спрашиваю, чтобы спросить что-то.
- Два месяца. – Ларисе нравится вопрос. Иначе бы она так не расплылась. Ну все верно. Она продолжает. – На первых занятия как только научились спрашивать друг друга где живешь, да сколько времени. Выясняется, что одни – больше года, другие – по восемь- десять месяцев. Я говорю – Две недели. – смеется Лариса.
- А кто больше года? – для меня это открытие. Эти курсы немецкого – только первый уровень. Вот они без меня изучили первую книжку. Это заняло полтора месяца. Теперь – по второй будем заниматься. Я живу в Германии полгода уже. И только сейчас заявилась учиться. Конечно же, это поздно. Но раньше я, как ни странно это прозвучит – не была уверена, что останусь здесь. Дочь еще в России. Здесь – новый муж, он же – новый отец сыну. Непросто это – заново жизнь строить. И вот, оказывается, есть и такие, кто больше года не может определиться.
- Надежда Филипповна, например. И Нелля тоже. – это те, которым я «дала» лет за сорок пять.
- А остальные?
- А ты видела эту Ольгу, так та тут второй год ошивается.
- Как второй год? – искренне удивляюсь я.
- Ну да, и по второму разу на курсах этих.
- Зачем?
Лариса счастливо хихикает и встрепенув лицо к небу, изогнув шею и сгорбившись еще на несколько сантиметров, становится теперь со мной почти одного роста. Теперь она готова к рассказу.
- Да она тут вообще долгожительница самая. Ты у нее учебник видела?
- Нет.
- Ну ты присмотрись потом, она там подтирает резинкой, а потом по новой пишет что-то.
- Что, правда?
- Ну а что мне врать. И в школе немецкий учила. Потом в каком-то техникуме, кажется. Я первый раз в эту школу с сестрой пришла. Это она меня сюда привела. – неожиданно прямо посмотрев мне в глаза, объяснила Лариса про сестру. - Курсы эти для меня она нашла. – еще раз подтвердила Лариса. - Ну и в коридорчике первый человек, которого я увидала была эта Оля. Она искала для себя подходящие курсы, ее отправили тест сдавать. Ну вот, я уже учиться начала, проходит неделя или две и Оля к нам в группу присоединяется.
- Так я не одна так пришла? – спрашиваю я, почему-то мне становится легче.
- Нет. Ну, к нам и Клементия так же присоединилась.
- Это кто?
- Это маленькая такая из Бразилии. С Джон-Полем сидит. Кстати, интересно, на каком языке они с ним болтают? Она как пришла, сели они вместе и как стали трещать. А по какому? Интересно даже. Джон-Поль не думаю, что по-испански умеет, может они по-английски?
- Может быть, - соглашаюсь я. Пока мне имя Клементия ничего не говорит. Я ее просто не помню. Я помню, что из Бразилии Елена, ну та яркая. А кто еще? Ладно, в понедельник надо будет присмотреться. Сегодня четверг. Впереди три дня отдыха. Мы занимаемся четыре дня в неделю.
- А еще у нас китайцы были. Ты их не видела?
- Откуда? Я только вчера появилась.
- Ой! Ну эти китайцы такие хорошенькие были. Так пели хорошо.
- И куда они подевались?
- Наверно их в другую группу перевели. Они совершенно ничего понять не могли. С ними Хайка, видимо, не стала заниматься. Они в совсем слабую группу перешли. Их вообще невозможно понять было. Они же «л» не выговаривают. Да плюс еще половину букв.
- А пели они почему?
- Да тут история такая вышла смешная. Хайка им на дом задала. Говорит, раз прочитать не можете, то спойте. Они вышли и спели песню какую-то свою, китайскую. Такие голоса красивые. Жалко, что ушли. Вон одну Ви оставили.
- Ви?
- Ну китаянку так зовут – Ви?
Так это правда у нее имя такое, а мне показалось, что ослышалась. Ви – это непонятно что за человек. Лет ей под 40. Маленькая. Сухощавая. Аккуратненькая. Скромная и тихая. Моя соседка по парте Имрана – это женщина-пакистанка из Канады только сегодня мне шептала на ухо во время ответа Ви:
- Мужу ее, наверно, друзья завидуют - где такую нашел. Мой все время не понимает, как у меня может рот часами не закрываться.
- А. – вспоминаю я. – Это та, которая ужасно тихо говорит.
- Ну да.
Эта китаянка на занятиях сидит вместе с Ларисой за одним столом.  Когда ее Хайка спрашивает, то я вытягиваюсь вперед, чтобы получше расслышать. Но и это не помогает. Ви говорит очень тихо и невнятно. Как будто рот у нее весь склеен и ей невозможно его даже открыть.
- А ее Хайка оставила? – задаю я глупый вопрос. И так ясно, что оставила.
- Ну да. – поддакивает Лариса и тут же продолжает. – Только я так и не понимаю чем она лучше тех двоих китайцев отвечала. Она и сейчас тоже еле-еле соображает что говорит.
- Интересно, а она как в Германии окзалась и надолго ли тут.
- А ты с ней поговори. – со смехом предлагает мне Лариса, заранее представляя, как у меня ничего не получится. Мы с ней пытались поговорить, так так никто ничего и не понял. Одно выяснили, она тут замуж вышла. За немца?
Лариса только пожимает плечами.
- А ты замужем? Расскажи, как ты тут оказалась?
- А меня сестра пригласила.
- В гости?
- Да.
- А курсы?
- Ну а что здесь делать?
- А после этих курсов?
- Домой поеду.
- А немецкий тебе зачем? Ты кем работаешь?
- Я учитель химии.
Я чувствую себя абсолютной дурой. Ну ничегошеньки не понимаю. Если бы я с Клаусом так же разговаривала, да ни за что бы я здесь не осталась. Пусть по-английски, но я привыкла, что мы не загадками с ним говорим. Четкий вопрос – четкий ответ. Если что непонятно, переспрашиваем, разъясняем друг другу что имели в виду. Наверно, я отвыкла от недомолвок. Недоступная теперь Ларисина логика начинает раздражать. Ну ладно, думаю я, не хочется ей говорить не буду и спрашивать. Мне ведь тоже не очень хочется делиться своей историей.
В автобусе почти все пассажиры вдруг столпились возле выхода.
- Нам выходить. Я вон по тому зданию ориентируюсь. – показываю я на разрисованное в стиле «графити» здание детской художественной школы. – По названиям остановок пока туго соображаю. Я всего-то в городе была раза два одна.
- А я вообще одна не была. С сестрой только ходили. Мне нравится тут по дорогим магазинам ходить.
У меня внутри все сжалось и к горлу подступила обида. Что я тут делаю? Боже, зачем я сюда приехала? Мы выходим из автобуса, сосредоточенные на самом процессе выхода, пропуская неторопливых старух, глядя себе под ноги и вынужденно толкаясь с остальными, устремленными на выход людьми. Даже освободившись из автобусной тесноты не получается высвободиться из потока людей. Все  сплошной массой текут, перебирая при этом ногами и щурясь от яркого солнца, к перекрестку. На перекрестке толпа замирает и ждет сигнала светофора. Мы стоим. Я невольно тяну подбородок вверх, распрямляю струной спину и втягиваю живот. Лариса, опираясь на одну опорную ногу, свешивает голову и плечо с сумкой набок и старается казаться росточком пониже. Она не баскетбольного роста, всего-то примерно на десять сантиметром выше меня. Мой рост считается средним – метр шестьдесят четыре. Иногда я тоже кажусь дылдой, рядом с невысокими и маленькими. Мне знакомы Ларисины «страдания», правда, мне не приходится сутулиться. Дело в том, что я располнела, а сутулая и полная – это уже слишком. Когда я замечаю, что живот «висит» и грудь старается спрятаться в спину, я немедленно выпрямляюсь, даже если рядом со мной коротышки. В конце концов, если бы при общении с собственным сыном я бы только и делала, что сутулилась...
Зеленый. Идем. Перейдя через одну половину широкой дороги снова останавливаемся и ждем очередного сигнала светофора.
Да, определенно есть в нас что-то общее. Мои мысли текут в привычном уже для меня русле. Сколько я успела книжек по психологии поперечитать! Как говорится, даже если судьба швырнула тебя на асфальт, бери себя за шнурки и поднимай.
Если я испытываю нехорошие чувства, то сразу же включается мой внутренний анализатор. Я пытаюсь отстраниться от ситуации в которой пребываю и посмотреть на нее со стороны. Но самое главное – понять, что ситуация создана именно мною, и что я же и могу ее разрешить в тут или иную сторону, если правильно нет, нее разберусь, тут мозги не самый лучший советчик, надо прочувствовать изнутри. Германия со своими дорогими магазинами и богатыми дядями и тетями существовала давно и существует по сей день, то, что я не вхожу в их число и злюсь при одном только упоминании о них – это только мои проблемы. Кто мне о них напомнил? Лариса. Правильно. Значит сейчас я злюсь на нее. А она, в свою очередь злится на меня. Почему? Потому что все друг друга отражает. Она задела меня. Значит я в чем-то задела ее. А справиться с ситуацией поможет именно она. Мне просто надо внимательно к ней присмотреться, прочувствовать ее, уловить.
Я бросаю на Ларису прищуренный от солца взгляд. Она тоже щурится и вытянув шею смотрит на светофор.
Зеленый. Идем.
Теперь можно идти спокойным шагом. Толпа хоть и не испарилась никуда, но поредела. Каждый выбрал нужный для себя ритм хотьбы и направление движения.

Центр города. Или как его называют все русские - пешеходная зона. Все пространство дороги предоставлено лишь пешеходам. Уже не надо спотыкаться, если у тебя на пути еле переставляющая ноги старушка. 
- Этот магазин? – спрашивает Лариса, кивком показывая на ближайший.
- Нет, вот за углом видишь? Там вон перед ним книжки поразложены.
- Хм. А мы помнится в каком-то другом видели эти учебники, прямо на витрине, когда с сетрой тут ходили.
- И часто вы тут ходите? – перевожу я тему.
- Да не очень то. Несколько раз в ресторанчиках посидели, да так побродили. Мне понравилось по дорогим магазинам ходить.
Снова она об этом. Ладно, придется слушать. Моих денег не хватает на такие удовольствия. Я не про рестораны. Рестораны здесь не настолько уж великая роскошь. Очень даже часто ходим. Тем более что рестораны здесь не похожи на русские. В наши русские рестораны семьями не ходят. Не увидишь детей в колясках, не говорю про инвалидов, закативших сюда по одной простой причине – перекусить. Причем, вкусно. Для детей в ресторанах есть даже свое меню. Официанты непривычно приветливые и кажется рады вам как родным. Ну да, они за это деньги получают. А у нас что? Не получают что ли? И где в России принесут скучающему ждущему еды ребенку разукрашку и карандашики? Где подарят после обеда игрушку и леденец?
Я привыкла к ресторанам и не представляю уже что в них можно себя неуютно чувствовать.
Но магазины!

Одежда в жизни женщины вообще отдельная тема для разговора, но одежда в жизни женщины, начинающей жить в другом государстве...
Говорят, переезд равняется пожару, у меня получается пожарище. И я как погорелец с детьми под мышкой заставляю себя носить то, что экономнее и теплее, а не то, что модно и что носят все в этом сезоне. Кстати, а что же мне действительно идет. Пару раз пробовала одна без Клауса заглядывать в магазин. Ну не получается у меня. Ну почему я такая. Потерялась я тут. Потерялась среди пестроты толпы, кажущейся свободы выбора стиля, а по сути сама внутри себя потерялась. Я чувствую себя маленькой и брошенной на произвол судьбы. Никто не подойдет, никто не поможет, не спросит: «Ну что ты плачешь, девочка? Пойдем, я тебя к маме отведу». Меня никто не замечает. А я хочу реветь.  Мне так и хочется выкрасить волосы в ярко синий цвет, подстричь их и заставить стоять торчком, типа ежика, выпустившего на  толпу колючки, напялить что попало, лишь бы броско и ярко, что то типа штанов и юбки поверх них. Здесь так ходят. Молодые, конечно же. Как мне жалко себя, что пропустила тот возраст, когда такое не возбранялось. Ха ха три раза. Не возбранялось. Это где же это и кем, скажите на милость? Очень даже возбранялось.
Я помню, даже в чем-то просто новом выйти во двор боялась, пацаны засмеют. Так что если у нового пальто вдруг неожиданно обрывалась пуговица, это было как счастье с неба упавшее. В новом пальто, но с оторванной пуговицей можно было выходить смело, говоря, да оно и не новое вовсе, дома в шкафу валялось, вон и пуговицу где-то потеряла.
Я не знаю, запуталась уже. Почему молодые люди так одеваются. Почему они спокойно напяливают юбку поверх джинсовых широченных штанов и это считается нормой. Почему женщина за тридцать не может так же одеться? А в каком возрасте я вообще позволяла себе так одеваться? В том то и дело, что ни в каком. Так что теперь я разрыдаться даже хочу, когда вижу их «можно» и вспоминаю свое «нельзя». А кто запрещает?
- А что если я волосы обстригу коротко-коротко?
- Что? Хочется? – смеется он, прищуриваясь и разглядывая меня как художник свое творение. - Ну делай.
- А тебе понравится?
- Не знаю. Это волосы. Отрастут быстро.
- А если налысо?
- Будем тряпочкой лысину полировать.
Ага, ему хихи. А я серьезно. Не понимает он меня. Так же, как я и я его. Ладно. Вот правда обстригусь, потом посмотрим.

Напоминание о хорошей одежде заставляет, наконец, присмотреться повнимательнее к одежде Ларисы. Ничего я не понимаю. Где она эту дорогую одежду прячет? На ней обычные синие джинсы, черные ботинки, темно-красная кожаная куртка, большая черная квадратная сумка из плащевки. У меня чуть по-другому. Куртка – обычная квадратная стеганная на синтепоне, а сумка – кожаная. Тоже ботинки. И все это светло-коричневого цвета, джинсы голубые. Вот и вся разница.
Заходим в огромный книжный магазин. Книг – видимо-невидимо. Огромный торговый зал разделен на небольшие участки, объединяющие книги по тематикам. В уютных закуточках – мягкие кресла и диваны. Немцы сидят там и читают. Вот это да! Сиди себе, блаженствуй. Ну когда же я выучу немецкий. Учебная литература как я помню располагалась внизу, на нулевом этаже. Где же лестница? Ага, вот за поворотом, как раз возле диванов с фонтанами. Нет, это эскалатор, по которому поднимаются. Делаем петлю от фонтана. Вот лестница. На нулевом этаже помещение так же огромно. Неожиданно натыкаемся на нужные нам учебники. 12 ойро фуфцихь, фу, хватает. У меня в кошельке – 30. Я никогда не ношу много денег. Непривычно. В России все деньги лежали дома, все были в наличке, банкам мало кто из нас уже доверял. Надо сохранить – меняй на доллары и укладывай под подушку. Целее будут. Ну а государство с его неизменным ростом инфляции само позаботится о процентах. Странно, как же мы умудрялись жить, приумножать свои валютно-подподушечные вклады и еще выглядить по нашим меркам прилично. Еще и детей умудрялись рожать. И их кормить – поить – одевать... У меня целых двое. Зачем? При одной мысли о несветлом будущем меня начинает давить и плющить, мне больно. Мне ужасно больно жить без денег. Хотя я по настоящему никогда без них и не жила. Я не голодала. Не бичевала. Не просила милостыню. Я всегда жила с небольшим количеством средств, как раз хватающих на практичную жизнь. Может быть поэтому мне понятны немцы с их дотошной экономией. Они могут пожертвовать новой кофточкой ради куска мяса, но не наоборот. Зачем я приехала? Я продолжаю вести экономную жизнь.
Если, напрмер, я сейчас вернусь в Россию меня просто не поймут. Скажут а зачем ты вообще ездила? Что приобрела?
Ну как я объясню, что мне хватает того, что имею. Что тряпки для меня сейчас – это...
А что для меня сейчас тряпки?
Тряпки всегда красноречиво говорили о человеке. По одежке встречают...

Я реву. Я еле добралась из магазина до дома. Размазалась по стене и задыхаюсь от сухих слез. Зачем только ты Лариса встретилась у меня на пути?
Я почти заставила себя распрощаться с прошлым. А оказывается оно не ушло от меня. Оно просто размокло от соленых слез и растеклось по моему телу и стало меня сушить изнутри. Я чувствую себя законсервированной в прошлом. Я не могу дышать. Наверно я все таки умерла тогда. Конечно, засохшая вобла с жирком. Я чувствую, что вишу на веревке под лучами солнца и нет сил сдвинуться с места. Все мои начинания просто стоят. Моя дочь – все еще в России. Я – все еще между Россией и Германией. Мой сын – впитывает новую жизнь, как губка и ненавидит меня за те перемены, которые достались на его долю. Это не новость, что дети ненавидят своих родителей. Одни более, другие менее. Называйте это конфликтом отцов и детей. Называйте это как хотите. Я не хочу украшать фразы. Ребенок отрицает родителей и начинает жить своей жизнью. Отрицать – значит выживать. Не меняться невозможно. Никто не может стать хорошим для всех. И вот, несмотря на то, что все, что я сделала было ради моих детей, я теперь становлюсь источником страданий для них. Сын вынужден принимать этого чужого мужчину как папу. Жить с ним под одной крышей и становиться самостоятельным. Дочь вынуждена жить с бабушкой, которая не пускает ее никуда, как меня когда-то, никакой свободы и ни капли самостоятельности.

Ну хорошо, если бы все случилось по другому? Если бы я жила себе без забот в России в своей квартирке на восьмом этаже. Если бы...?

Снова очередной срыв. Простой срыв. Нервы.
Я не смогу вернуться в прошлое.
Его нет и никогда уже не будет.
И не надо.
И Полина и Аркадий взрослеют. Чужой дядя? Да он мне роднее всех родных. С Аркашкой он не сюсюкает. Этого я и сама не люблю.
Нормальные здоровые отношения.
Тянет меня назад?
Ну что ж, тоже понятно. Здесь нужно ко многому привыкать. Пришлось прочувствовать свою беспомощность даже в автобусе. Вот почему я до сих пор по проездному езжу? Потому что не могу поговорить с водителем.
Почему я не езжу часто в центр города? Потому что не хочу разговаривать с продавщицами, например.
Я же сама уединяюсь.
Мне же нужен этот покой.
Я же сама страдала от беспомощности. Теперь я не одна. Клаус помогает и решает кучу проблем. Сколько документов!
Смешно сказать, но в России я не могла получить глупую справку о том, что не замужем.
В моем паспорте стоял штамп о браке. Но было же еще свидетельство о его смерти!
Какой беспомощной я почувствовала себя после этой дурацкой смерти!
Каких трудов стоило мне продолжать.....

Я все делаю правильно!
Я – самая умнейшая. Я – самая красивейшая. Я – самая-самая. Потому что я все могу. Я живу. Я добиваюсь своего! Я не сдаюсь! Да, Лариса. Катись ка ты со всеми магазинами. Мне не до них.