Немного светлого

Немного светлого…
Мечты.
В её мечтах она была далеко от этих мест, от этих банальных проблем, от пар по английскому и от серого большинства студентов, которым было невдомек, что она сейчас чувствует, какие мысли владеют ею. В своих грезах она была на озаряемом солнцем песчаном побережье острова, который ещё не был открыт, и которому не грозила такая участь. Остров опирался на её ноги, и с её исчезновением он тут же пропал бы вместе с ней, этот райский уголок, который принадлежал ей, в котором она отдыхала от житейских забот, где не надо мыть посуду или готовить ужин для семьи.
Здесь, на острове,  не отмеченном ни на каких картах, действовали только её законы, которые она меняла по своему желанию, и даже солнце на горизонте занимало одну и ту же позицию, и не было понятно, то ли оно всходит, то ли опять собирается утонуть где-то далеко в море. Она стояла на побережье, песок которого напоминал ей бархат, омываемый теплым и ласковым морем, а постоянный прибой одевал её босые ноги в розовую пену.
Море в её мечтах каждый раз приобретало новый, в зависимости от её прихоти цвет. Сегодня оно было лиловым, вчера серебряным, а завтра оно будет цвета индиго, так она решила. Один раз оно было даже желтым, и создавалось такое впечатление, что это не вода, а простой апельсиновый сок, и у неё возникало желание войти в море и пить до тех пор, пока он не иссушится, обнажив все свои сокровища и секреты, спрятанные под сладко-приторной бездной. Тогда солнцу уже точно некуда будет спрятаться, потому что не будет моря.
Но никогда оно не было красным, потому что она не посещала потаенный уголок своей мечты в гневе, боясь что этот хрупкий мирок её чувств будет разрушен ураганом её ненависти, а мангровые заросли и пальмовые рощи будут превращены в салат, приправленный кетчупом моря и присыпанный сверху сорванным с неба мелкотолченым, багровым солнцем, для придания блюду гнева остроты и жара, который свойственен для небесного светила. Ей смутно представлялась такая картина, нарисованная в багрово-кровавых тонах, с отдельными мазками зеленой краски, что раньше были пальмами, и она предпочитала не думать об этом, опасаясь что некоторые элементы этого апокалипсиса незаметно прокрадутся туда, где были воплощены все её грезы, и не хотела, чтобы этот мир пропал для неё, лишив её последнего убежища от скучной реальности и серой обыденности, преследующих всех и каждого в этом огромном и тесном мире разбитых надежд и потерянных душ.

Осень чувств.
Ее день прошел сегодня как обычно. Так же незаметно, как и остальные дни, пролетавшие, словно стая журавлей, решившие улететь на юг поодиночке, унося с собой частицы остывающего лета, которое невозможно было возвратить назад. Теперь ее лето, которое она потихоньку теряла, было отдано на милость осени, которая, победоносно облачившись в рыжеватую, местами багряную мантию, со свойственным ей высокомерием кинула остатки знойной поры, перемешанной с веселыми воспоминаниями на корм воробьям и голубям  - постоянным спутникам и желанным гостям на столе у прохладной императрицы. На месте безжалостно склеванного лета прочно обосновалась осень, и лишь дождь, проливавший время от времени все еще теплые слезы по солнечным денькам, напоминал о том, что лето все-таки вернется, возродившись, словно птица Феникс из пепла.
Но для неё это лето прошло вместе с этим днем, серым, будничным и ветреным, полным суеты, мелких проблем, и омраченным плохим настроением. Даже солнце сегодня не захотело выйти из-за облаков, и разнузданный ветер–хулиган, почувствовав временную свободу, стал срывать с деревьев листья – последние символы жизнелюбивой поры и кружить их в своем замысловатом хороводе. Вскоре полил дождь и ветер–хулиган, бросив прежнее занятие стал размазывать капли по стеклу, а она вытирала капли с щеки, падавшие и разбивавшиеся о листок с многократно написанным именем, которое расплывалось от горячих и горьковатых от чувств слез.
У нее в голове вертелось тысячи вопросов: что такое любовь? есть ли она вообще? Почему люди причиняют боль друг другу без каких-либо причин, и откуда столько злости вокруг? Но ее вопросы оставались безответными, возможно до той поры, пока она не поймет, что ответы были, но она их не видела…Вскоре незаметно стемнело, щербатый полумесяц, покрытый оспинами кратеров, тускло светил сквозь редкие прорези в густой пелене туч, окутавшей все небо, и еле освещал влажную от дождя землю.
Наступала осень чувств, за которой следовала суровая зима. Но она, собираясь отходить ко сну и смыв остатки прелести с лица, знала, что завтра выглянет солнце и осушит все самые глубокие лужи, на дне которых вероятно и скрывались все ответы на ее многочисленные вопросы.

Она шла по улице…
Она шла по улице уверенным и неторопливым шагом, не оглядываясь назад, не смотря по сторонам, и не обращая внимания на взгляды прохожих и сигналы машин, то и дело проезжающих по проспекту. И на первый взгляд было трудно понять, о чем она думает, девушка, надевшая маску безразличия на красивое и безупречное лицо не знавшее косметики, кроме как губной помады, подчеркивавшей скрытую чувственность, о существовании которой можно было сомневаться: так глубоко она была спрятана. Однако было в ней что-то естественное, природное, ненадуманное, свойственное кошачьей породе.
Казалось, она переняла ту гибкость и грацию, присущую пантере с той же легкостью и небрежностью, с которой носила небольшую сумочку с дамскими принадлежностями, не отягощавшую ее походку. Даже хитро-лукавый взгляд ее прищуренных зеленых глаз был схож по природе с кошачьими глазами черной хищницы в момент охоты, оценивающей силу и быстроту своей добычи, с которой она предпочитала поиграть, перед тем, как отведет ей участь обеда. В отличие от пантеры ее добычей были самые жадные ловцы ее душепроникающего взгляда, которым она ранила, вскрывая самые потаенные мужские желания, похороненные до лучших времен. А пока, она шла по проспекту уверенной, неторопливой походкой, спрятав руки в карманы расклешенных джинсов, отгородясь тем самым от незнакомых прохожих и враждебного внешнего мира, но всегда готовая показать свои острые коготки в случае посягательства на ее спокойствие.
Однако, повадки большой кошки, заметные только опытному глазу, каким-то образом сочетались с неприметными остальным людям качествами. Было в ее характере что-то схожее с необузданностью и строптивостью дикого мустанга, свободолюбивого обитателя необъятных прерий, опьяненного неограниченной свободой, дарованной ему самой природой, который не давался в руки ковбоев, желающих объездить его, и от которых не было отбоя. Для которого лассо на его мощной вихрастой шее было сродни золотому кольцу на ее изящном, безымянном пальце, означающее конец чего-то определенного и начало чего-то другого, неопределенного.
Наступала весна, и несмотря на ярко светящее оранжевое солнце, она была одета в курточку, застегнутую до самых ворот, на который волосы ниспадали длинным, волнистым, каштановым водопадом. А аромат ее терпких и пряных духов, вызывающих в памяти картинки восточного базара, казалось, затмили собой запахи первых цветов, распустившихся на газонах и оперенных в белые лепестки деревьев, источающих парфюм весны. И только прохожие слегка удивлялись тому, что почувствовали аромат лета, оттенявший запахи весны, но тут же забывали об этом, унесенные своими мыслями. А она все так же шла по улице уверенным и неторопливым шагом, не оглядываясь назад, не смотря по сторонам, и не обращая внимания на взгляды прохожих и сигналы машин, то и дело проезжавших по проспекту.