Салик

Бабушка долго перебирала вещи в сумке, перетряхивая и что-то шуршащее и звенящее, потом, наконец, найдя нужную бумажку, поправила на носу очки и прочла: «Улица Зеленодольская…Ага…. На чем бы нам с тобой поехать, на метро или на автобусе?»
- На автобусе, - мысленно взмолился Салик, и он чувствовал, как сердце гулко стучит где-то между ребер.
- На метро, вроде, быстрее… - задумчиво говорила бабушка, разглаживая бумажку, – а на автобусе светлее…. На чем бы поехать…
Любая задумчивость для нее была мучением, она принимала решения быстро. Салик отвернулся от нее и уставился на маленький холмик под ногами, торчавшим из серого ковра асфальта , как спрятавшаяся мышка. Неожиданно бабушка хлопнула в ладоши: Все, на метро! У Салика внутри все оборвалось.
Неприятности начались уже с входа. Прохождение стеклянной двери всегда рождало у Салика полное ощущение безысходности. Способа пройти ее по-человечески еще не придумали. Если, толкнуть дверь будет сопротивляться, а если потянуть на себя, то, пропустив тебя вперед, дверь тут же захлопнется, и ты еще долго, до самого эскалатора, будешь идти, потирая спину.
Сегодня бабушка открыла Салику дверь сама, потянув ее на себя, но тут же через эту дверь прошел отвратительный бомж, оставивший за собой шлейф запаха гниющего мяса. Салик почувствовал, что подкатывает тошнота.
- Ты чего побледнел?
Сжав зубы, он помотал головой. Скорей бы уже все кончилась.
Бабушка достала  удостоверение, потянула Салика за собой.
- Такой здоровый, а все бесплатно ездит? – прикрикнула тетка в кабинке, но вставать поленилась, поэтому турникет они прошли довольно благополучно. Салик только поежился от крика, который относился к нему, и ему показалось, что все слышали этот крик и теперь идут и думают, как же это гадко, что такой большой мальчик проходит с бабушкой через тетку в кабинке, вместо того чтобы купить себе билет. Но бабушка денег не давала, поэтому приходилось мечтать о тех временах, когда он вырастет, будет зарабатывать и будет каждый день покупать себе по новому билетику и засовывать его в автомат с маленькими воротцами.
- Держись за мою руку! – строго сказала ему бабушка, и Салик ухватился за ее тонкую изящную кисть, торчащую из пышной фиолетовой манжеты. Он бы и лицо спрятал в ее сером, пахнувшем горьковатыми духами, плаще, но бабашка снова прикрикнула:
- Смотри под ноги! Упадешь!
Бабушка у Салика была стройная, подтянутая, изящная, хотя и довольно старая. Она красила сморщенные губы фиолетовой помадой и зачесывала белые,  как у Женькиной куклы, волосы в высокий пучок. Салик ее не очень любил, но тут, в метро, она была единственной, на кого он хоть как-то мог положиться. Хотя, конечно, дрянь все это, дрянь… Салик снова на секунду закрывает глаза, а потом широко открывает, набирает воздуху в грудь и вместе с бабушкой сходит с движущейся дорожки, которая уходит под землю, врезаясь в железный порожек с зубчатым краем, и Салик представляет себе, что как-нибудь он зазевается, зубчики – рр-раз! – вонзятся в его ботинки, прорежут кожу и вопьются в пальцы…
- Направо! – командует бабушка, и Салик торопится за ней, спотыкаясь, и пытается прижаться к ней, слиться с серым плащом, чтобы его не коснулись грязные мужики с баулами на плечах, матерящиеся друг на друга и сплевывающие сквозь зубы на пол желтую пенистую слизь.
- На этом не успели, - вздыхает бабушка, но тут же бодро говорит, - ничего! Идем в первый вагон!
Они доходят до того места, где, по бабушкиному мнению, должен начинаться первый вагон. Бабушка подводит его почти к самому краю платформы. И тут Салик впадает в оцепенение. Широко раскрыв глаза он смотрит туда, вниз, в овраг из каменной плитки. Его начинает быть дрожь, но все равно он смотрит, не отрываясь. Салик уже не чувствует бабушкиной руки, он как будто висит над пропастью и его страх достигает какой-то звенящей точки. Салик замирает, и четко, вполне определенно, чувствует, что сзади кто-то протягивает руку, большую, в черной перчатке, и толкает его вниз, в овраг! И вот он, Салик, лежит на рельсах, а поезд, выезжающий из черного тоннеля, высвечивает его, бьющегося от ударов тока….  Он вздрагивает всем телом…
- Ты чего? – удивляется пожилая женщина в сером пальто, с торчащими фиолетовыми манжетами, - что ты трясешься?
Салик закрывает глаза, вдыхает горьковатый запах передержанных духов и снова ощущает бабушкину руку.
- Ничего, - шепот мальчика тонет в гуле приближающегося поезда.
На Зеленодольской на деревьях не росли зеленые дольки. Вообще это был такой тихий и серый район. Дома маленькие, пятиэтажные, на детских площадках – кривые визгливые карусели и торчащие из земли лесенки, искореженные ножами старшеклассников. Бабушка находит нужный дом, и они заходят в подъезд, обдавший Салика облаком крысиного запаха.
Они долго поднимаются пешком, и у Салика в висках стучит только одна мысль: Домой! Скорей бы! Домой! Скорей бы!».
- Осторожно! – кричит бабушка, но уже поздно, и Салик, содрогаясь от страха, наступает на что-то скользкое и большое. Он почти теряет сознание, и бабушка тащит его за шиворот дальше.
Они  доходят до квартиры, где их встречают еще три старушки, отличающиеся друг от друга только степенью серости волос и цветом кружевных манжет. Они все целуются между собой, и Салику тоже достаются три сухих горьковатых поцелуя. Но бабушка спрашивает:
- Тапочки есть у тебя, Марина?
- Санечке?
- Ему. Надо переобуться. У вас, что, крыс травят?
- Травят, паразиты…
- Почему паразиты? – удивляется бабушка.
- Да хоть бы убирали потом этих крыс…. Валяются по всему подъезду.
Салика старушки пристраивают довольно быстро. Ему дают кусок смородинного пирога с вытекающей начинкой, книжку «Виды Москвы» и закрывают в спальне.
Пирог был вкусным, книжка неинтересная – черно-белые фотографии неизвестных ему зданий. Салик вытирает руки о носовой платок, и начинает слоняться по спальне, пока не натыкается на круглое зеркальце в оправе из лепестков, похожее на то, какое было в мультфильме про царицу и свет мой, зеркальце, скажи…Салик садится на край кровати, опасаясь облокотиться на накрахмаленные подушки, и заглядывает в зеркальце.
 Там он, Салик. Он видит свое бледное, худое лицо. Большие голубые глаза, тонкие губы. И золотые кудри, которые, несмотря на все его мольбы, бабушка категорически отказывается стричь. За эти кудри Салика прозвали во дворе «Скрипачом». А Саликом его называют дома, потому что когда он был маленький, и дедушка, бабушкин муж, тогда еще живой, спросил его: «Тебя, мальчик, как зовут?» (можно подумать, дедушка не знал?!) и Салик ответил, как учили, не выговаривая половины букв: «Саликсанл»…
- Как? – засмеялся дедушка, и Салик стал Саликом.
Он жил с мамой и сестрой Женькой. Мама с папой были в Разводе. Салик до сих пор так и не мог понять, город этот Развод или деревня, но почему-то нужно было упоминать об этом всякий раз, когда речь шла о родителях. Вообще, странно. Салик тоже в разных местах был, но не сообщать же об этом каждый раз, когда он с кем-то знакомится.
Развод Разводом, но жили они все отдельно – мама от папы, они с Женькой – от папы, папа – от них. Только бабушка, папина мама, была единственным связующим звеном между ними. Женьку она не любила, называла «грубой шестнаднадцатилетней дылдой», а Салика, действительно похожего на задумчивого музыканта, с удовольствием брала с собой в гости. 
Салик приставил зеркальце поближе, внимательно разглядывает свой нос, рот. Все-таки он отличается от Женьки. У нее совсем другое лицо. Она  похожа на папу. У папы – крупный нос и огромная рыжая шевелюра. Папа огромный. Любит носить желтые клетчатые пиджаки и смеется басом. Женька тоже немного басит и у нее большой нос. А кожа жирная, на солнце прямо блестит. Не то, что у него, Салика – бледная, с голубыми прожилками. И еще сестра носит намного больше одежды.
Но несмотря на то, что Женька рыжая, и вообще копия папы, мама Женьку любит больше, чем Салика. Они постоянно шепчутся о чем-то и хихикают. Обсуждают постоянно мужчин и красят друг другу ногти. Салик тоже хотел как-то раз накрасить себе ногти, но они на него разорались и прогнали его. Ну и ладно! Нужны ему их дурацкие ногти!
Бабушка называет маму «вертихвосткой». Это еще можно понять. У мамы куча разных платьев – синих, красных, блестящих и прозрачных, которые ей надарили ухажеры.(которые жрут, что ли, постоянно?). И она любит примерять их и драгоценности тоже и во всем этом крутиться перед зеркалом. Но почему она маму «таскушкой» и «раституткой» называет, это непонятно. Раститутка…. Как будто приказание какому-нибудь цветку: «Расти тут-ка!».
- Ну, как дела? – бабушка заглядывает в комнату. Она не такая суровая, немного раскрасневшаяся. Салик знает, это потому что они там выпили «наливочки». Есть такие напитки, от которых все добреют. Мама, к примеру, любит «белое вино». А Женька «шампанское». Пьют и сразу становятся веселыми. Иногда. А иногда плачут у друг друга на плече и кидаются в него диванными подушками, когда он заглядывает в мамину спальню.
- Хорошо, - Салик послушно держит руки на коленях. Наливочка наливочкой, а за непослушание бабушка может легко рассердиться.
- Ну, молодец! Давай, собирайся! Домой тебя отвезу.
Пока он натягивает ботинки, застегивает курточку, бабушка качает головой, жалуется на маму Салика, называет их с Женькой «раститутками» и  прощается с разноцветными старушками.
Она доводит его до подъезда, он послушно целует ее в морщинистую щеку, машет рукой и идет домой. Салик не ездит на лифте – всегда боится застрять. Он вбегает по лестнице, тяжело дыша и вздрагивая от каждого шороха в темном углу, стараясь не наступать на чужие половики – мало ли кто под ними живет….
Мамы нет. Видно по ботинкам. Зато слышен громкий смех Женьки с кухни, и Салик догадывается, что пришел Миша. Миша – Женькин ухажер. Склонности постоянно «жрать» Салик за ним не замечал, однако у Миши было полным полно других противных привычек. Во-первых, он сам был противным – худым, прыщавым и над толстой верхней губой у него густо росли черные усы. Миша смеялся тоненьким голосом и норовил шлепнуть Салика по плечу, когда тот проходил мимо.  Салик чуть не падал от этих шлепков, а Женька, вместо того чтобы защитить его, нежно улыбалась «ухажеру». Про Мишу еще было известно, что он «учился на психфаке» (это Женька гордо заявила маме), но если это место, где полно таких мерзких усатых миш, то пусть и дальше там учится. Салик туда  не пойдет. Он вообще в школу пойдет. Скоро.
- Аслик, ты? – крикнула Женька с кухни, и раздались Мишины противные смешки.
- Я, - тихо сказал Салик, чуть не плача от обиды за «аслика».
- Эй! – из кухонной двери высунулась Женькина вихрастая голова, - ты чего молчишь?
- Ничего.
- Ну и иди, куда шел, - дверь захлопнулась.
Салик пошел в ванну, вымыл чисто начисто руки, и уже направился в свою комнату, как вдруг заметил, что дверь в Женькину комнату открыта, и шкаф тоже открыт. Салик обрадовался, потому что он давно хотел поискать для Гоши более мягкое местечко. Он оглянулся на кухню и зашел к Женьке. Из шкафа высовывалась мешанина одежды. «Неплохо» – отметил про себя Салик, - «Пожалуй, Гоше здесь помягче будет…. А это что?».
Салик выудил из мешанины некий предмет в виде двух белых кругов, скрепленных перепонкой. «Лифчик», - сообразил он. Это была одна из тех одежек, которые Женька зачем-то на себя нацепляла. Он развернул лифчик, и вздрогнул от отвращения – внутренняя каемка была грязновато-коричневой. Салик бросил лифчик обратно и выскочил из комнаты. Ну, не-ееет! Пусть Гоша у него под подушкой спит. Там, по крайней мере, все чисто.
С кухни послышались голоса, кто-то щелкнул выключателем.
- Идем ко мне! – услышал Салик голос сестры.
Он быстро зашел в свою комнату и захлопнул дверь, однако дверь тут же открыли. Женька.
- Ты чего в темноте сидишь?
- Ничего.
- Других слов не знаешь?
- Не знаю.
- Ну и сиди. Просто хотела сказать, что мама сегодня не придет. Она на всю ночь ушла.
- Ладно.
- Есть хочешь?
- Нет.
- Ну, как хочешь. В мою комнату не заходи!
- Ладно.
Дверь закрывается. Салик подходит к кровати, достает из-под подушки Гошу. Из-под кровати достает шоколадку «Аленка». Со всем этим он подходит к окну и смотрит вниз. На улице уже зажглись фонари, и поэтому все прекрасно видно. Салик устраивает Гошу на подоконнике, открывает шоколадку. Отламывает одно бревнышко, кладет перед Гошей. Отламывает второе, кладет себе в рот, жует и смотрит на Гошу. Гоша – маленький плоский резиновый дракончик. Он красный и голова его, похожая на подсолнух, из-за Гошиной  гривы, повернута вбок. Гоша улыбается. Он единственный друг Салика. Они съедают шоколад, и Салик тоже садится на подоконник. Он берет Гошу в руки и шепчет:
- Женщины - дуры!
Гоша молчит.
- Правда, дуры! – убежденно говорит Салик. 
Скоро совсем стемнело, и Салик ложится спать. Гоша тут, рядом.
Ночью Салика разбудили какие-то звуки. Он сел на кровати, прислушался. Звуки доносились из Женькиной комнаты.
Тогда Салик спустил ноги, надел тапки и вышел в коридор. Женька как будто бы «ойкала». Ей плохо?! Салик приоткрыл дверь в комнату сестры и замер. Потом бросился бежать. Он запрыгнул на свою кровать, отдышался и прислушался. Кажется, они его не заметили…
Но что они там делали за ужас?
Салик успел заметить немногое. Только разбросанную одежду и худую спину Миши. Салик застонал. Да что он там делал, с Женькой….Он ей больно, раз она охала?
Салик лежал, вспоминал, и внутри него рождалась ненависть к Мише, да заодно и к Женьке, раз она позволяет ему делать ей больно и все равно улыбается с ним.
Утром Салик сидел над тарелкой вчерашней каши, когда они вошли в кухню. Сначала Женька, раскрасневшаяся, с томной улыбкой, в мамином красном халате. За ней Миша, улыбающийся, приглаживающий свои мерзкие усы. Он прошел мимо Салика и хлопнул его плечу. Но Салик вдруг неожиданно развернулся и укусил Мишу на руку. И как только почувствовал во рту волосатую потную руку, то ощутил подкатывающую тошноту и не слыша вопля Женьки, отпустил Мишу и понесся в туалет. Там он заперся и, отдышавшись, прислушался.
- Чего это он?
- Не знаю. Маленький придурок.
- Странно…
- Ничего странного. Ревнует меня к тебе.
- Думаешь?
- Конечно! – Женька засмеялась.
Наконец, вернулась мама. Не одна.
- Познакомьтесь, дети! – мама говорила важно и красиво, как актриса.
За ее спиной стояла девушка в простом, по сравнению с роскошной белой маминой шубкой, пальтеце и больших коричневых ботинках.
- Это Настя, - сообщила мама, взглянув на девушку, - она будет помогать убирать нашу квартиру.
- Здрасти! – сказала Женька равнодушно. А Салик вообще ничего не сказал. Зачем здороваться с очередной женщиной? У них и так их навалом.
Настя сняла шапку, из-под которой выскользнула густая русая коса, и посмотрела на детей.
Вообще, оказалось, что Настя будет не только убирать, но и готовить, стирать и приглядывать за Саликом. О последнем ее мама попросила. А ее Женька. Женька тогда так на Салика разозлилась за Мишу, что отказалась с ним сидеть, а он боялся оставаться один до безумия. Ему казалось, что стоит ему остаться, как тут же выключат свет, и из шкафов вылезут шубы и его задушат. И никакой Гоша не спасет. Он даже не успеет из-под подушки вылезти.
Поэтому Салик стал сидеть с Настей, точнее она с ним. Настя при ближайшем рассмотрении оказалась довольно красивой. У нее были огромные серые грустные глаз, и, когда она, поставив в духовку сырные пирожки, и садилась напротив плиты за ними приглядывать, то была похожа на царевну, которую прижимал к сердцу Иван-царевич, сидящий верхом на огромном волке.
Находясь вместе, они молчали. Настя занималась домашними делами. Салик исподлобья разглядывал ее.
Постепенно она нравилась ему больше и больше, и прежде всего потому, что Настя была аккуратной и чистой. Когда она убирала со стола, то у нее никогда не оставалось, как у Женьки или мамы, противных желтых пятен от супа или хлебных крошек. После Настиной уборки дышалось легко, и в углах не было комков гадкой душной пыли и комков волос. Даже от самой Насти всегда пахло свежевыстиранным бельем, и, вдыхая этот запах, Салик успокаивался.
Настя приготовляла обед, вычищала комнаты, и они устраивались рядом, смотреть телевизор. Точнее, Настя устраивалась и смотрела телевизор во все глаза, а Салик подсаживался к ней и вдыхал чистоту квартиры. Однажды он спросил ее:
- А у тебя, что, нет телевизора?
- Нет, - просто ответила она.
- А где ты живешь?
- В общежитии.
- Что это?
- Ну, вроде квартиры, в которой живут разные люди. Не родственники.
- А зачем ты тогда у нас убираешься?
- Это моя работа. Надо же жить на что-то.… А днем я учусь.
- И ты только у нас убираешься?
- Теперь – да. Раньше в двух квартирах убиралась. И с детьми сидела.
- С какими детьми? – ревниво спросил Салик. Она, что им тоже чистоту наводила?
- С разными, - улыбнулась Настя.
- Они лучше, чем я были? - добивался чего-то своего Салик.
- Нет, - ответила Настя спокойно, - с тобой лучше. Ты тихий.
Салик улыбнулся. Надо перед сном Гоше сказать, что Настя называла его «тихим». Это здорово, все-таки!
В другой раз они только собрались посидеть перед телевизором, как случилось, наконец, то, чего так опасался Салик. Выключили свет.
- Вот тебе раз! – огорчилась Настя, - а я хотела «Мою семью» посмотреть!
- Страшно, - прошептал Салик.
- Чего тебе страшно? – удивилась Настя.
- Страшно в темноту…. Сейчас шубы выйдут…
- Какие шубы?!
- Из шкафа….
- Это, что, сказка?
- Я не помню….Наверное, - Салик отвечал, не думая, а сам прикидывал, стоит ему бежать за Гошей, или он не успеет.
- Дурацкая сказка! – решительно сказала Настя, - Слушай! Я тебе сейчас другую расскажу…Про Ивана-царевича.
Салик замер. Про Ивана-царевича была его любимая картинка в книжке.
- Жил-был, - начала Настя и закончила только, когда пришла сердитая Женька и включили свет.
- Ну, все, я пришла! – хмуро сказала сестра, входя в комнату. И только тогда Салик очнулся. Это, что, был сон? Или он действительно сражался с Чудо-Юдом, добывал молодильные яблочки и спасал Василису? Вот это Настя….Такая хорошая рассказчица оказалась!
- Пока! – сказала Настя ему, уходя, и Салик заулыбался ей на прощанье. Потом вернулся в комнату. Там сестра швыряла вещи и ворчала: «Никогда нельзя после ее уборок ни одной вещи найти!».
- Ты чего? – спросил тихо Салик, который молчал до сих пор, боясь расплескать в себе чудесное волшебство сказки.
- Ничего! - огрызнулась сестра, - не твое дело! Все вы, сволочи!
- Кто, вы? – удивился Салик.
- Мужики.
- Почему это?
- По кочану. Вы все из одного теста!
- Из какого это теста?
- Да заткнешься ты со своими идиотскими вопросами?  Из идиотского теста! Из сволочного!
- Я – нет, - ответил Салик, и уже собрался уходить, как услышал:
- Ну это мы еще посмотрим! Яблоко от яблони недалеко падает! Твой папаша тоже был сволочь!
- У нас папа одинаковый. Если я такой, то и ты такая, - рассудительно сказала Салик.
- У меня-то хороший папаша, - вдруг сказал Женька ехидно, - а вот твой…
- Почему ты так говоришь? Он мой тоже!
- Ага! Щас! Тебя мама «нагуляла»!
- Чего-оо?
- Ты – незаконный! Мама гуляла и тебя нагуляла! А он ее бросил! А мой папа с мамой разошелся! Вот! – Женька рубила фразы.
Салик стоял, оглушенный. Потом растерянно посмотрел на Женьку.
- А где мой тогда?
- Ну, я откуда знаю….Улетел…Уплыл…Не знаю я! Мне вообще все равно!
Салик выбежал из комнаты.
Ночью он не спал. Гладил по загривку резинового Гошу. Слышал, как вернулась мама, как орала за что-то на Женьку, как сестра начала плакать, и потом они плакали вместе. А Салик лежал и пытался сообразить. Он раньше думал, что папе он не нужен. Потому что к нему ездила только Женька, Салика на это время отдавали бабушке. Он и видел-то его только пару раз, да еще на фотографиях. А теперь, он наверное, и маме-то не нужен. Потому что из-за него, Салика, папа с мамой разошелся. А кому он тогда нужен?
- Правда, Гоша? – спросил Салик, и в первый раз подумал о том, что Гоша – всего лишь игрушка, и вряд ли его слышит.
Утром Настя нашла Салика на кухне. Он сидел, держа прямую спину, и смотрел перед собой.
- Что с тобой? – спросила она.
- Так, - пожал плечами Салик. Если он тут никому не нужен, то он просто подождет, пока вырастет и уйдет. Как Иван-царевич – куда глаза глядят.
- Ты странный сегодня какой-то. Может, тебе сказку рассказать? Пока суп-то варится?
- Расскажи…
- Про кого?
- Расскажи…про дракончика…
- Какого дракончика?
- Красного…
- Хорошо, - Настя задумалась, - жил-был дракончик…Звали его Петя….
- Гоша, - поправил ее Салик.
- Гоша? Может, ты сам мне эту сказку расскажешь? Если лучше меня знаешь?
- Нет, - Салик молитвенно сложил руки, - только это…Остальное расскажи…
Настя несколько раз прерывалась то на пылесос, то еще на что-то, поэтому сказка получилась длинной, но ужасно интересной. Салик сидел, слушал и наслаждался. Он даже забыл, что он никому не нужен. Ему было тепло, спокойно и уютно.
Настя опять закончила только перед самым уходом.
- Ну как? – усмехнулась она.
- Ух ты! – восторженно ответил Салик и показал большой палец.
- Ну, хорошо!
Она ушла, а Салик вспомнил, что хотел спросить ее о том самом, о важном. Но это ничего, он спросит потом. После сказки весь этот ужас, про который ему говорила Женька, казался далеким и ненастоящим. А пока он пошел в свою комнату, достал из-под подушки Гошу и весело его поприветствовал. Вот, оказывается, какая у Гоши интересная жизнь! А он и не знал!
- Молодец, - тихо сказал Салик хитрому дракончику, - я даже и не знал про твои приключения.…Но ты не волнуйся, мне Настя расскажет.
И Настя рассказала. Сначала еще про Гошу. Потом про Гошиных друзей. Потом про паровозик, про паучка, про пузырь, соломинку и лапоть, про вьетнамскую девушку, и еще множество других сказок и историй. Салик стал обожать Настю. Доверял ей безгранично. Везде за ней ходил и все рассказывал. А она улыбалась, когда он радостно подскакивал при виде ее.
- Ты на моего братишку похож! – как-то сказала она, - он тоже любит сказки слушать. Я вот рассказываю тебе, а сама Кольку вижу. Ты похож на него, на брата моего…
Салик сначала обрадовался. Вот было бы здорово, если бы Настя была его сестрой. Но потом помрачнел. У него же была уже сестра. Хотя…она, наверное, ненастоящая….
- Насть…
- А, что?
- А если у людей разные папы, но мама одна, то они кто?
- Они сводные братья. Или сестры.
- Настоящие?
- Ну, конечно…какие еще могут быть?
- Насть…
- Ну?
- А если мама ребенка «нагуляла». А потом ее папа бросил….То теперь все этого ребенка не любят?
- Ну, почему, - задумчиво сказала Настя, - ребенок-то причем….Тут от родителей зависит….Если они черствые, как сухари, то они никого любить не будут.
- А ты кого любишь?
- Слушай! Маленький еще, чтоб такие вопросы задавать!
- Тогда сказку расскажи…
- Ладно….Про Гошу?
- Про Гошу…
Вдруг хлопнула  входная дверь. Послышался Женькин смех. Салик удивился, обычно Женька так рано не приходит. И тут же на Женькин смех откликнулся противный хохоток. Миша!
- Ну, все, - Женька, не здороваясь, ввалилась в кухню, - Настя, все, вы можете уйти сегодня пораньше. За ней вошел Миша. И уставился на Настю во все глаза. Салик это заметил и разозлился.
- Никуда она не пойдет, - громко заявил он, чувствуя, что его щеки начинают гореть.
Женька уставилась на него.
- Сдурел? – поинтересовалась она.
- Нет. Пусть Настя мне расскажет сначала сказку.
- Я тебе расскажу сказку, - угрожающе сказала Женька.
- Нет. Не хочу твою. Хочу Настину. Иначе я расскажу маме, что он у тебя на кровати лежал, - неожиданно сказал Салик.
Женька покраснела. Миша кашлянул и снова глянул на Настю. Та нахмурилась, взяла Салика за руку, вывела из комнаты. Там усадила на диван и, заглянув ему в лицо, сказала:
- Ты чего скандалы устраиваешь?
- А чего она тебя выгоняет?
- Никто меня не выгоняет. Просто она раньше пришла.
- А я не хочу так! Настенька….Ну, пожалуйста…
- Ну, не реви! – Настя погладила его по голове. Потом села рядом. Запахло свежевыстиранным, успокаивающим. Салик взял ее за руку, и глядя в ее огромные серые глаза, слушал ее рассказ.
Ночью Салику приснилось, что он скачет на сером волке и держит в руках Настю, а глаза у нее грустные-грустные, потому что ей страшно. «Не бойся!» – кричит ей Салик, а она все равно такая печальная, как царевна.
Женька и Миша стали приходить раньше постоянно. Но скандалов Салик больше не устраивал. Наоборот, иногда они даже пили чай вместе, вчетвером. Чтобы быть рядом с Настей, Салик был готов терпеть присутствие грубой сестры и ее усатого «ухажера». Хотя Салик не обращал на этих дураков внимания, а смотрел, любуясь, на свою Настю, радовался, когда она смеялась. Миша шутил с ними обеими, и Женька, запрокидывая голову в басистом хохоте, не замечала, как задумчиво-мило улыбалась Настя.
Она снилась ему теперь довольно часто, и ему хотелось подарить ей что-то. Наверное, лучше всего ленту или заколку для волос. Правда, у Салика не было денег, но ведь можно было найти на улице. Поэтому, когда он гулял, то теперь тщательно осматривал землю вокруг в надежде найти заколку или ленточку. В своих прогулках он уходил все дальше, а когда возвращался, то Настя сердилась, наливая ему дымящийся суп:
- Где тебя носит, я волновалась!
- Настенька, не сердись, пожалуйста, это сюрприз…
- Сюрприз…Все нервы истратила, пока тебя ждала! Ешь!
- Уже ем!
Настя садилась рядом, наблюдая, как он хлебает.
- Аккуратнее ешь, не капай…Твоей сестры кавалер заходил.
- Миша?
- Ну, да…
- Что ему надо было?
- К Женьке приходил. А ее нет, гуляет где-то….
- Ага….Насть, а ты волосы пока не будешь стричь?
- Да нет вроде, а что?
- Ничего, так…. Ну, все, поел! Спасибо!
Наконец, ему повезло. Этот день даже можно назвать самым везучим в его жизни.
«Самый везучий! Самый везучий!», - пел Салик мысленно, ликуя. В руке у него была чуть грязна, но вполне целая чудесная заколка для волос. Он нашел ее у пруда, в траве. Даже камешек, украшавший заколку, сохранился! Самый везучий, са-мый!
Он шел домой и торжественно нес в руках находку, представляя, как сейчас вручит ее Насте. Нет, сначала лучше помыть! Нет, сразу отдать! Нет…
Ради такого дела Салик даже проехался на лифте и вдвойне обрадовался: Не застрял!
Он знал, что Настя дверь не запирала, потому что из-за гудения пылесоса могла не услышать, как он звонит. Салик открыл дверь и прислушался. Гудения не было. Вообще было тихо. Тогда он быстро скинул ботинки, дошел до кухни, открыл дверь и замер. Посредине кухни худой отвратительный, мерзкий Миша обнимал своими ручищами Настю и прижимал свои губы к ее лицу…Салик опустил руку и выронил заколку. Настя вздрогнула, оттолкнула Мишу, подбежала к Салику. Но Салик не слышал, что она говорила. Он замер и слушал себя. Там внутри нарастало гудение, как у пылесоса.
- Ты слышишь! – раздался голос Насти над ухом.
Он очнулся. Миши не было.
- Матери не говори! Сестре тоже. Хотя сестре можешь сказать. Он скоро ей сам все скажет. Ну, что ты молчишь? Ты не расскажешь?
- Нет, - услышал Салик свой голос.
- Ну, хорошо…. Садись обедать! Будешь? Не будешь? А что делать? Ну, хочешь, сказку тебе расскажу? Хочешь, да? Какую? Про кого?
- Не хочу, - вдруг крикнул Салик страшным голосом и убежал к себе в комнату.
Он лег на кровать, достал Гошу, поставил его на живот. Долго смотрел в улыбающееся Гошино драконье лицо. А потом тихо, но внятно сказал:
- Я ее ненавижу.
На следующее утро Салика разбудила Настя. Она заглянула в комнату и сообщила:
- Вставай! Поехали, к бабушке тебя отвезу. Мне уехать надо, брат заболел.
Салик открыл глаза. Сначала он решил, что все вчерашнее ему приснилось, и он уже хотел бежать за Настей, но вдруг снова ясно увидел Мишу, обнимающего Настю, и почувствовал, как накатывает безграничная ненависть к Мише, к Женьке, и, самое главное, к Насте…Предательница…Женщины – дуры, а эта еще и предательница….
Он молча съел ее кашу.
- Дуешься за вчерашнее? – спросила, улыбаясь, Настя, - а чего ты так злишься? За сестру обидно? Да она мелкая у тебя еще…. И его не ценит.
Салик пил чай, обжигаясь, глотая по полчашки, стараясь не представлять, хотя хотелось, как он возьмет чашку и кинет ее вместе с горячим чаем, в лицо гадкой предательнице.
- Одевайся, - скомандовала Настя после завтрака – помочь тебе?
Салик покачал головой. Еще не хватало! Да ему противно, чтобы она к нему прикасалась! Настя пожала плечами и развернулась, и Салик в первый раз увидел, что ее толстая русая коса похожа на змею.
Они ехали в лифте, и Салик с отвращением разглядывал Настино пальтишко и коричневые боты, которые он обожал раньше, как и все, связанное с Настей. На улице она взяла его за руку, и он пожалел, что забыл дома варежки, чтобы не ощущать ее мерзких предательских прикосновений.
- На метро поедем или на автобусе? –  спросила Настя, наверное, не у него, а у самой себя.
А Салик опять стоял, опустив голову, только сейчас ему было все равно, любое передвижение с ней ему казалось одинаково отвратительным.
- На метро, - решила Настя.
И они снова подошли к входу в этот подвал с движущимися лестницами и поездами, снова Салика больно стукнула  по плечу дверь. На эскалаторе он гордо освободил руку из Настиной, но тут же потерял равновесие и подался вперед, уткнувшись носом в чью-то спину…. О нет… Это бы грязный хрипящий бомж, обдавший Салика, помимо невыносимого запаха, волной грязной ругани, но он и тогда не взял Настину руку, которая тут схватила его.
- Чего ты за руку не держишься? – сердито спросила Настя.
- Отпусти меня, - с ненавистью прошипел Салик, пытаясь стереть с носа бомжиный запах, и удивленная Настя убрала руку.
Они дошли до перрона.
- Девушка, какой у вас очаровательный сынишка, - жирный дядька в черной шляпе сально улыбался Насте, а она, она тоже ему улыбнулась, и Салик почувствовал, что у него кружится голова. Он как будто увидел себя, со стороны – той ночью, когда он нашел у Женьки Мишу, только теперь это была не Женька, это была Настя, но тоже без одежды, Миша дергал ее за косу, она смеялась, и ноги у нее были голые, как у Женьки тогда, а на Салика накинулся тот грязный лифчик, и стал его душить….
- А-ааааа! – закричал изо всех сил Салик, и вдруг неожиданно, развернулся к Насте и …толкнул ее туда, в овраг, вместе с ее косой, серыми глазами и смеющимся гадким  лицом, а уже гудел на подходе поезд, заглушая вопли человеческого ужаса, которые издала толпа.
Салик закрыл глаза и бросился бежать. Он бежал, падая, натыкаясь на людей, получая в ответ пинки и крики, но он несся изо всех сил, пока не стукнулся об скамейку и не залез под нее, дрожа всем телом и так и не открыв глаза. Тут же на скамейку кто-то сел, стало темно. А потом совсем никак.
…Салик очнулся в больнице. Люди вокруг двигались медленно, как рыбы в аквариуме. Он никого не узнал. Ему было все равно.   
Его забрала бабушка. Мама сказала, что он душевнобольной, и даже хотела отдать в больницу на лечение. А Женька вспомнила, как он тогда укусил Мишу, и заявила, что не желает жить с человеком, который может ее ночью прирезать ножом. Салика забрала бабушка. Она сказала, что все это – последствия разболтанного воспитание, никто Салика ничему не учил, а она научит. Салику было все равно. Он впал в какое-то оцепенение. Целый день он сидел у окна в бабушкиной квартире и смотрел во двор, не обращая внимания на кучи не распакованных вещей у дверей. Гоша потерялся при переезде. Салик сидел и ни о чем не думал. В голове у него было какое-то «бу-бу-бу», а перед глазами, – словно все затянуто серой пленкой.
О Насте при нем никогда не говорили, а сам он не спрашивал. Зачем преступнику спрашивать про того, кого он убил?
Салик жил, как во сне. Три раза в день бабушка брала его за руку, вела на кухню, там кормила, потом снова отводила в комнату, сажала у окна.
Его никто не навещал. Кроме одного человека. Как ни странно, это был Миша.
Миша приходил несколько раз в неделю, серьезный, зачем-то в очках. Он садился рядом с Саликом и тихо с ним разговаривал. Пытался задавать вопросы, но Салик молчал. Тогда Миша сам все рассказывал. Про себя, как он сейчас живет. Про Тот случай ничего не говорил.
Салик его то слышал…то не слышал (особенно, когда в голове было это «бу-бу-бу).
Миша потом выходил в коридор, и что-то говорил бабушке про какого-то пациента. Это он вроде бы про Салика говорил. А, может, и не про Салика. Какая вообще разница…
Однажды Миша пришел, посидел, поговорил, а когда собрался уходить, то подошел к Салику и взял его за руку. Салик хотел отдернуть руку, но вдруг увидел, что у него на ладони лежит маленький красный дракончик.
- Вот, - сказал Миша, внимательно глядя на Салика, - я недавно нашел у них…Подумал, может, твое? Твое?
Салик кивнул. «Бу-бу-бу» неожиданно прекратилось, и кто-то чисто и ясно сказал в голове: Го-ша!
- Гоша, - прошептал Салик, и погладил драконью резиновую гриву.
- Ну, хорошо, - сказал Миша, - я пошел. Пока, Салик!
Салик промолчал, думая о чем-то своем. Но у самых дверей вдруг окликнул Мишу. Тот обернулся.
- Я просто хотел спросить… - проговорил Салик, сжимая Гошину голову, - Настя…
- Жива! – сказал Миша, обрадовавшись, - Жива-здорова! Я думал, тебе сказали…
- Жива? – растерянно повторил Салик.
- Конечно! Она тогда откатиться успела под перрон. А потом ее достали. Ее потом, как тебя, от шока долго лечили. Но сейчас поправляется. Ты, я смотрю, тоже!
Салик опять уставился на Гошу. Настя живая.
- Ну, пока! – весело повторил Миша.
- Миш, - опять позвал Салик.
- А?
- А ты когда еще придешь? 
- Ну…хочешь, завтра?
- Ага.
- Договорились. До завтра, Салик!
- До завтра.
Когда Миша вышел из подъезда, то поднял голову. Салик знал, что он так сделает, потому что его, Салика снизу было видно. Только на этот раз он помахал Мише рукой. А потом еще помахал Гошей. Потом вздохнул, как будто проснулся. Жизнь начиналась.