Курсы немецкого - глава 3

Жизнь течет. Мой вчерашний ручеек слез сегодня превратился в реку, имя которой Рейн. Вода в нем темно-зеленого цвета, притягивающая взор и хранящая под плотным мутным завесом чужие тайны. Река похожа на длинную широкую киноленту, навечно уносящую кадры жизни в дальние дали. Вдоль берегов, как и положено у пленки - перфорация - один за другим тянутся города и поселения. В каждом городе – целые пласты истории. Строят дом - натыкаются на старинные развалины, крепости и замки, рвы и укрепления. С годами сменяют друг друга формы построек, покрой одежды, праздники и будни... Кажутся неизменными лишь люди. Они так же печалятся и так же смеются. Так же влюбляются и приносят в жертву любви свои дары. Кто-то дворец с огромными парками и фонтанами, кто-то жизнь свою. Скольких красивых женщин загубили, обвинив в колдовстве, вожделеющие их монахи! Совсем немногие прелестницы изловчились заполучить полцарства впридачу к обезумевшему от страсти завороженному поклоннику.

Мужчин тянет потолковать об истории. Но понимают они ее слишком уж однобоко - боя и сражения, осады и погромы, завоевания и пожарища. Когда они говорят об этом, от них попыхивает жадным огнем власти. Как будто это они сами являются генералами и полководцами, влияющими на исход истории. Сколько писателей – мужчин! Сколько аналитиков мужчин! Сколько историков мужчин! Сколько правителей мужчин! О! Если бы все было так, как пишут мужчины! Их послушать и можно подумать, что красота писана цифрами 90-60-90. Что «Пришел. Увидел. Победил.» - формула завоевателя. Многие приходили на эту землю, видели что-то, не отрицаю, в чем-то побеждали, но мир так и не ложился к их ногам. Многие приближались к заветным 90-60-90, да так и остались неизвестными для потомков.
Истина – эта призрачная предутренняя дымка на воде игриво парит и вдруг исчезает так и не открыв свою тайну. Неторопливые щипачи - лебеди величаво касаются ее крылом, уносят вдаль и стряхивают на темную землю. И лишь жабы земляные, мыши полевые да гады ползучие торопливо прячут ее в своих норах.
Кто осмелится вызволить ее?
Ведьмы.

Начался март. Солнце сегодня особенно яркое. Представить не могу, что всего пару дней назад я втягивала шею в воротник, а руки в карманы и торопливо перебегала из помещения в помещение в поисках тепла. Сейчас хочется развалиться на лавочке, вытянуть ноги и раскинуть руки вдоль всей  деревянной спинки. Воздух нагревается и я, млея, запрокидываю голову и подставляю лицо навстречу жарким лучам. Солнце заполняет своими бликами мой разум, рисуя плавно сменяющие одна другую причудливые картины. Состояние забытого спокойного счастья пьянит и раскачивает, убаюкивая.
Насладившись покоем я, опускаю голову, постепенно открываю глаза и смотрю сквозь ресницы. Передо мной в тени раскидистого дерева стоит юная стройная девушка с изумительно  зелеными волосами. Волосы длинные зелено-синего чуть дымчатого цвета волной украшают стройную фигурку, одетую в какой-то балахон и...
Оля, а не умом ли ты...
Моя полусонная эйфория исчезает в долю секунды. Я выпрямляюсь и уже сижу как дубина с разинутым ртом. Моргаю. Передо мной, возле широкого ствола дерева стоит та самая девушка с зелеными волосами, в балахоне и выглядывающими из под него... джинсами! Одна рука у нее прижимает маленький телефончик к уху. Русалочка щурится, глядя на солнце и потом цокающе-шипяще начинает что-то тараторить.

Город готовится к празднику. Прощание с зимой. Магазины завалены костюмами. Школьники, не дожидаясь праздника уже сейчас демонстрируют свои наряды на улице.
Ведьмы и тролли, колдуны и вампиры. Лица разрисованы, на головах остроконечные колдовские колпаки.
- Я хочу быть ковбом.
- Это кто такой? – интересуюсь я у ставшего здесь уже пятилетним сына.
Мы стоим в отделе дешевого супермаркета. Рядами тянутся полки с разложенными на них нарядами. Костюмы лежат, висят на плечиках, красуются на манекенах. Рядом игрушечные мечи и кинжалы, латы, краски и парики.
- Да вот же. – показывает он мне на рыцарские пластмассовые доспехи.
- Нет, - морщится Клаус, - меч слишком длинный. Он может ударить кого-нибудь, когда этим мечом будет размахивать. - Клаус не любит ничего, напоминающего о войне. - Нет. Ну-ка примерь вот это.
Сначала мой Аркадий недовольно шаркающе движется к зеркалу. Спустя минуту он уже нахлобучивает одну за одной ковбойские, полицейские, клоунские шляпы...   
С огромными шуршащими пакетами возвращаемся мы в наш маленький трехэтажно- трехкомнатный старый домик. Заполняем холодильник и я оставляю Клауса колдовать на кухне. Это его любимое занятие. Пока он настраивается и молчаливо курит мы с Аркашкой наперегонки тащим оставшиеся пакеты в его комнату. Как жаль, что Полины нет сейчас с нами. В следующем году мы обязательно все нарядимся и шумно выйдем на улицу прогонять порядком надоевшую всем колючую и тормозящую жизнь зиму.

Ужин опять получился поздним. Когда же я на диету сяду? А, ладно, успеется. Я блаженно вытягиваюсь во всю длину кровати, смотрю сквозь окно, врезанное в покатую крышу, на черное звездное небо.
- А почему ведьмы?
- Не знаю я. Ну а кто еще?
Вообще-то логично. Только все равно, про ведьм мне интересно.
- Я слышала, что настоящие ведьмы до сих пор существуют и все так же летают на шабаш.
- Да вот у меня на работе Юта – ведьма. Они ездят - тут Клаус называет какое-то название то ли городка то ли деревеньки по-немецки. – Каждую весну, по-моему.
- А ты там был?
- Нет. Мне зачем?
- А я бы с удовольствием. – мечтательно тяну я. - Можно будет?
- Я тебя с ней потом познакомлю. Спросишь.
Как я хочу побыстрее заговорить! Заговорить по-немецки! Мне еще так много надо сделать. Ведьмы – моя страсть. С детства будоражили воображение. У меня начинают чесаться зубы, кажется что кто-то щекотит изнутри живот. Блаженное распластывание на кровати раздражает, я оскаливаюсь, закрываю глаза. Дыхание делается очень глубоким, насыщенным, воздух - удивительно вкусным. Я медленно и почти до предела легких наполняюсь этой вкуснятиной и меня вдруг начинает распирать от невесть откуда взявшейся внутренней энергии и желания встать сейчас, пройтись босиком до печной трубы, войти в нее сквозь толстую кирпичную кладку и взмыть в холоднящий щекочущий черно-синий воздух. 



Проснулась раньше будильника, Под душ. Бужу сына. Быстрыми четкими движениями на кухне готовлю завтрак, параллельно включаю ноутбук и проверяю почту. Никто не пишет. Ладно. Переживем. Сама же написала, что пока некогда мне будет письма шлепать. Потом. Все потом. Мне просто необходимо уйти от привычного просиживания возле компьютера. Мне необходимо поменять свое расписание, свой распорядок жизни. Я жажду перемен.
Сейчас быстренько кофе мне, какао сыну, пара бутербродов для двоих. Летаю, собираю карандаши и резинки, тетрадки и деньги. Так, все взяла, ключи, часы, проездной на автобус. Пора.
До детского сада петляем двадцать минут. Вот бы на своей машине. Но нету. А хочется. У Клауса мопед. Ему хватает. Практично, как он говорит, расход бензина небольшой, с парковкой нет проблем.
Висбаден – город, в котором мы сейчас живем очень раскидистый. Он очень старый и  знаменитый – кстати,  не только своими теплыми целебными минеральными источниками, но даже нашим Достоевским, который в местном казино все состояние продул. Есть даже улица Достоевского – Dostoewskistraße. Сейчас я могу понять названия некоторых улиц. Они до смешного просты. Совсем как у Антонова – пройдусь по Абрикосовой, сверну на Виноградную. Мы живем на улице Яблочного царства. Вот только что проехали Ореховую. Ну ладно, не буду о городе, я про машины речь завела. Так вот, пробки на дорогах и прочие «прелести» большого города рачительным немцам диктуют новые правила жизни. Если еще лет двадцать назад машина была сплошное удовольствие для владельца. Его гордость и характер. То теперь немцы приспосабливаются к новым условиям жизни по-новому. Машина теперь на семью – это норма. Так как получается явная экономия на проезд в городском транспорте. Ну а если ты живешь один, проще и выгоднее обойтись мопедом. Во-первых можно гонять без прав, а это тоже имеет свои плюсы. Мопед развивает небольшую скорость, по городу – самое то, быстрее не проедешь, а значит и от лишних штрафов застрахован, мопед более маневрен и в пробках почти не застревает. Конечно же мне хочется катить на машине. Но я понимаю, что сначала надо заняться изучением немецкого, потом пойти на курсы вождения, потом сдать экзамен, ну а с машиной проблем не будет. Сначала возьмем очень дешевую, поскольку первые уроки по закреплению навыков вождения придется именно на ней отрабатывать. Зачем же бить дорогую? Ну а Клаус уезжает на работу в 6 утра. Как можно на него рассчитывать, что именно он развезет нас всех по школам и учебам? Я буду развозить. А пока. А пока что удобно утром сесть в автобус и не думать о дороге, о встречных и поперечных, проносящихся и тормозящих перед каждым пешеходом.
В двухвагонном автобусе наши любимые места – самые последние во втором вагоне.  Сейчас на них вальяжно развалилась парочка невзрачных парней. Один ужасно прыщавый, видимо одними бутербродами питается. Кстати, пора бы тоже перейти на более здоровую пищу, до ужина пока Клаус не приготовит питаюсь чем придется. Варить не варю. Мы распределили роли. Он - варит, я – посуду мою. Мне посуду мыть больше нравится. Странно? Сама себе удивляюсь. Но варить я правда ужасно не люблю. Я уж лучше будербродом перекушу.
Этот прыщавый одет в неизнашиваемые трикушки китайского пошиба, развалюхи – кроссовки, одежда очень темная, почитаемая у мужиков своей носкостью. Грязь к ней не пристает, а впитываемый в нее пот не так ясно проступает, так как сливается с резким запахом мужского дезодоранта, набрызганного как правило прямо на одежду, а не на чистое тело ее обладателя. Малость сдерживает запах потного дезодоранта черная кожаная затасканная куртка. Другой одет посолиднее. На нем короткое черное драповое пальто, черные же модные туфли, брюки и вполне приличная прическа.
Мы садимся сбоку от них на пустые места. Конечно же я их разглядываю, для этого якобы лениво поворачиваю голову, делая вид, что смотрю по сторонам, сама же вытянула уши и ловлю каждое слово. Зачем ловлю? А что еще рано утром в автобусе делать? Я прекрасно имитирую полнейшее безразличие и абсолютное непонимание их русского беззаботного трепа. Аркадий сонный, голову наклонил. Вот хитрый. Понятно, это он наклонил, чтобы показать какой он примерный ребенок, сидит якобы и не понимает как взрослые матом ругаются.
А эта парочка и впрямь разошлась. Развернулись, глядят в заднее окно автобуса и чуть ли не коленями на сиденье встали. Если бы не стекло, выпрыгнули бы, точно.
- Нет, ты видел этого кАЗЗЗла? – спрашивает один, тот, который смотрится  посолиднее.
- Да что ты на этих бзиков не насмотрелся еще? Нет, ты прикинь, жмоты буржуйские, пилит на работу на велике паршивом. Совсем, блин, охуели. В доме живет под 300 тысяч ойро, а в гараже вонючий ржавый мопед и велик.
- Да ****ь, лучше ногами шаркать, чем это гавно крутить.
- Да жлобы они тут. Я вот на днях в Голландии... – хвалится «бутербродный»
Ну ясно, наши, родные... на могучем русском испражняются. Не самые пока деньгастые, но с огроменным гонором. За машинами сюда прибыли. Вернее за аферным богатством. И скорее всего пару дней, а то и часов и находятся здесь, раз думают, что если на их маты никто не реагирует, так и не понимает. Русских в Германии пруд пруди.
Почти треть населения. Другая треть – турки.
Я вас прекрасно понимаю, земляки разлюбезные. Понимаю даже почему шумите. Не первый день на свете живу.
Обычная защитная реакция в незнакомом месте. Маленькая собачка тоже громче всех тявкает.
Нам пора на выход.
Март, постояв пару дней солнечным и жарким, теперь простуженными голосами кашлял, выбрасывая пары теплого воздуха в холодное туманное утро. Морозец легко проникал до кожи головы. Волосы не такая уж надежная защита. Нос вбирает морозный воздух и выдувает парной углекислый газок. Город пускает клубы пара в серые большие облака, висящие, как огромные мешки для сбора пыли в голубом небе. Днем разъяснится и будет теплее. Пока приходится носить куртку. А так уже хочется тепла и весны.
Из-за того, что отвожу Аркадия в детский сад приходится делать большой круг. Сейчас еще одна пересадка, теперь уже я в самом центре города. Народ здесь суетливее и сосредоточеннее. Да и машины запрудили дорогу по четыре ряда с каждой ее стороны. С непривычки я совершенно не реагирую на людей. Они для меня сейчас – огромная плывущая по сигналу светофора масса.
- Доброе утро. Как дела?
- Спасибо. А у тебя. – отзубренно реагирую я, еще не успев сообразить кто же меня приветствует.
Мне улыбается женщина неопределенного возраста, с распущенными черными волосами гораздо ниже плеч. Черные солнечные очки прикрывают глаза и приходится увидеть ее неровные крупные передние зубы. Кто это? – никак не могу узнать я.
Она снимает очки и ... да мы сидим с ней вместе на курсах, за одним столом. Она еще говорила, что из Канады. Как же ее зовут? Вылетело уже из головы.
Она первая прерывает неловкое молчание, спрашивая говорю ли я по-английски.
Ну конечно, она же из Ка-на-ды! – теперь ясно доходит до меня. Почему я не сообразила с ней по-английски сразу заговорить? Так и стояли бы.
Я непроизвольно разглядываю ее. Вообще-то началось это разглядывание из-за ее зубов. Прямо заставили они как будто на них смотреть. А так как глаза у нее были без каких-то внешних изъянов, то после зубов они меня совершенно не интересовали. B я, равнодушно взглянув в ее глаза, и, поняв кто же передо мной находится, снова опустила взгляд к ее рту. Губы у нее как у зайца были несколько выпячены вперед. Если бы она не улыбалась, возможно, мне стало бы не по себе.
Но Имрана была очень приветлива. Я же рядом с ней напоминала истукан. Она все говорила и говорила.
- Вот, пришлось сегодня на автобусе добираться. Машина моя сломалась.
А у меня и сломанной и несломанной нет. – молчу я.
Завидно. Еще бы. Ну чем я хуже? Сколько же ей лет? Меня немного постарше должно быть. Волосы красит тоже. Они у нее черные как воронье крыло, но солнце безжалостно выдает длинные сединки.
- Вчера еще сломалась вечером. А наладят когда, неизвестно, сегодня муж должен в ремонт ее сдать. – не останавливается Имрана.
- Да , - только и поддакиваю я.
- Ты давно здесь живешь? – спрашивает она.
- 6 месяцев.
- О! – брови ее вскидываются вместе с головой, которая при этом О! Откидывается от меня немного в сторону, губы округляются и прикрывают теперь зубы. Наверно поэтому Имрана любит «окать» . Что бы ей не ответили она уже чисто механически так и делает. Вскидывается вверх и чуть на бок голова, откидываются волосы, брови подскакивают на лоб, а в это время рот прикрывает так откровенно торчащие зубы и Имрана становится обаятельной. Правда, ненавязчивая отличная собеседница. Ее устраивают мои короткие реплики на простые вопросы. А потом она сама с радостью выкладывает кучу информации. Говорить с ней легко. Можно вот как я сейчас думать о чем-то другом, даже не пытаясь понять, потому что говорит она как бы об одном и том же. Итак, Имрана продолжает:
- Я тоже. Я здесь живу тоже шесть месяцев. С сентября? – непонятно то ли задает она вопрос, то ли отвечает она. Но интонация вопросительная. Поэтому я опять же немногословно реагирую:
- Да.
К Имраниному способу говорить по-английски поначалу приходится приспосабливаться. Она говорит с таким несгибаемым пакистанским акцентом! Как хорошо, что говорит много. Пока она тараторит я как радио настраиваюсь на волну ее звуков, на тембр голоса. Так, сначала нужно понять что фильтровать, какие звуки не пропускать. Я полностью поглощена впитыванием ее звуков и пропусканием их через свой фильтр, убирающий ее «вах-ухание». Слова, которые она говорит, доходят до меня пока общим потоком. Как хорошо, что где-то внутри меня есть нечто, понимающее эту уже отфильтрованную речь.
Она меня спрашивает:
- Ты замужем?
Я улыбаюсь и согласно киваю.
- О! Я тоже. – восторгается Имрана.
- А дети есть?
- Нет.
- Да? – удивляюсь я.
- О! Да. Нет детей. А у тебя?
- Двое.
- О! – изумлена Имрана.
- Да. – киваю я.
Со стороны мы, наверно, похожи на каких-то галдящих птиц. Мы стоим напротив друг друга и копируем друг друга же. Она заражает меня своей улыбкой, вскидыванием бровей и головы. Я – своими короткими ответами. Теперь она задает короткие вопросы. Потом я начинаю так же коротко расспрашивать ее. В это же время мы не перестаем улыбаться и вскидывать и опускать чуть наклонив набок голову, вытягивая как бы по птичьи губы .
- Мой муж живет здесь давно.
- Да?
- Уже 25 лет.
- О! – это уже я .
- А твой?
- Всю жизнь.
- О! – брови и голова вверх - вниз.
Если честно, то у меня от этой утренней разминки устали уже мышцы шей и лица. Я повернулась посмотреть на табло когда же придет наш автобус.
- Минута до автобуса.
- О!
- И вот мне пришлось приехать и учить язык.
- Да. – киваю я.
- Женщине приходится выживать. – вот тут с Имраной не поспоришь.
- Да. – немного задумчиво соглашаюсь я.
Внутри меня как будто кто-то зажег лампочку внимания. И я теперь не просто занимаюсь утренней зарядкой для мышц лица и шеи в ожидании автобуса. Я с жадным интересом смотрю на Имрану и совершенно искренне уже хочу продолжать этот разговор. Она сказала то, чему я верю. Что-то в ней есть такого, что нас объединяет. Я очень хочу продолжить разговор, подыскиваю слова - не в лоб же спрашивать что с ней случилось. Но приходит автобус.
В автобусе прямо перед дверью стоит Лариса, здоровается со мной, поднимая вверх подбородок и тут же как-то исподлобья умудряется перейти на немецкое приветствие Имране. Имрана находит себе место и садится, оставляя меня с Ларисой. У меня все еще не сходит с лица улыбка. Я верчу головой и встречаю взглядом взгляд Елены. Ну вот, моя улыбка кстати пришлась, Елена, кажется, тоже светится от радости. Мы киваем головами, приветствуя друг друга.
Я не открою Америки, сказав, что иностранцы часто улыбаются. Только многие утверждают, якобы улыбки эти поддельные, неискренние. Не знаю, мне приятно, что улыбаются. Мне это нравится. Действительно нравится. От этих улыбок собственные вечно опущенные уголки губ так и тянутся к ушам. Все лицо раскрывается. Раскрываются глаза, рот готов уже что-то вежливое или просто приятное сказать. Ну неприятно мне сегодня на Ларису смотреть. Она пялится в стекло автобуса, исподлобья глядя на проносящиеся дома с лепниной – вот  торсы Атлантов поддерживают балкон, вот лепные маски, гербы; пронумерованные деревья,  ровно подстриженные кусты. Лариса как будто этого не замечает. Утро свежо и солнечно. Люди вокруг деловито торопливы, вежливы и внимательны. Лица проснувшиеся уже, умытые и светящиеся.
Не понимаю что со мной. Я ведь могу с Ларисой спокойно разговаривать на любые темы, но вот стою напротив, ехать нам примерно десять минут вместе, а на ум ничего не приходит, никакой даже дежурной фразы.
Да, я прожила здесь почти пол-года и из русских, не считая Аркадия, общалась лишь пару раз с парикмахершей, да несколько раз с продавщицей в ближайщем к нам продуктовом магазине. Может быть я просто отвыкла от задумчиво-хмурых лиц? А может быть ей нездоровится?
- Ты как? – вылетает у меня перевод нормального немецкого приветствия „Wie geht´s?“.
- Что?
- Ну... - неловко подыскиваю я слова, пытаясь теперь расшифровать свой торопливый вопрос. По-русски надо было спросить «Как дела?», а у меня вот вылетело. С Имраной поговорила, теперь привязалась ко мне эта дежурная немецкая фраза. На нее отвечаешь так же дежурно «Спасибо. Хорошо.» или «Спасибо» или «А ты?» и все. Теперь мне приходится выкручиваться и придумывать что-то подходящее. – ты не болеешь? – Да уж, неудачное начало, ну да ладно. Слово не воробей, вылетело уже.
- Нет. Просто сегодня видимо давление пониженное. Наверно, погода испортится.  Голова тяжелая.
Хи-хи – привычный разговор о погоде по-нашему. Мне становится веселее и легче на душе. Как приятно поговорить с близким по духу - родным, можно сказать, человеком.
Лариса тоже оторвалась от стекла.
Я смотрю на часы:
- Не опаздываем? По-моему мы медленно едем. – автобус тормозит на каждом повороте. Пробка.
- Да не торопись. Зачем нам торопиться. – успокаивает меня Лариса. И вот она уже как сторожил начинает рассказывать мне о ставших для нее уже привычными, уроках немецкого. Говорит она очень тихо. Если фраза ей нравится, то после нее следует кривая усмешка, но во время этой усмешки проговаривается уже другая фраза. Я стараюсь не выпустить слов из ее рассказа, поэтому почти вплотную прислоняюсь  к высокой Ларисе.
- Сейчас там все равно шарик воздушный кидают.
- Что? Каждое утро?
- Ну да. Хайка любит нас всякой ерундой занимать. Пол-часа шарик кидаем, пока все не соберутся. Потом начинается проверка домашнего задания. Утомительно долго спрашивает. Меня бесит, когда Ви говорит или вот эта Елена – бросает Лариса изподлобья недобрый взгляд в сторону цветущей Елены, криво усмехнувшись продолжает. - Что они говорят, хрен кто разберет. Нет, ну ты же знаешь, я рядом  - выделяет это слово она – с Ви сижу и ни хрена не слышу. Как ее Хайка понимает? Или она специально время тянет. Короче, можно эти учебные четыре часа в два раза сократить, никто и не заметит. – снова усмешка. – Ну ты еще сама наслушаешься, поймешь. Хотя в других группах, ну там, где немцы занимаются. Не немцы, а русские. Ну ты меня поняла какие. – морщится Лариса – В тех группах вообще дурью маются. Они полгода проходят то, что мы тут за три месяца. Но занимаются, в отличае от нас, по целому дню и пять раз в неделю, то есть выходит, что наш курс раза в четыре короче. Надоело мне уже. Вот раньше не Хайка была, а другая, так с той скучать не приходилось.
- Другая.
- Ну я пошла на эти именно курсы, потому что их должна была Габи вести. А она потом заболела и вот ее Хайка стала заменять. Ну и понеслась тягомотина. Эти игры. Мячики, шарики, «ручеек». Вечно, только сядешь – идите в центра. Только в центр класса придешь, теперь садитесь. И так тянет и тянет. Пока  время не выходит. Хотя надо отдать ей должное, она сама совсем не садится. Все четыре часа на ногах. Это, конечно, класс. – тянет теперь участливо Лариса. - И еще она приносит кучу откопированного материала, картинок много, ну в общем много наглядности. Наглядных пособий. И не лень ей.
Автобус медленно, но все же добирается до нашей остановки. Все торопливо выходят. Лариса где-то потерялась. Я оглядываюсь и снова встречаюсь взглядом с Еленой. Теперь мы обмениваемся уже вслух вежливыми немецкими приветствиями. Ларисы все еще не видать. Куда она испарилась? Рядом же стояли на выходе. С Еленой поговорить не могу. Не знаю как спросить не видела ли она куда Лариса успела подеваться. Я решаю не стоять и не ждать специально Ларису, а медленно идти за Еленой. Лариса появилась лишь после моего второго оборачивания. Она неторопливо выписывала длинными ногами лениво волочащиеся загигулины, корпус ее был наклонен низко к земле. Если ей сейчас мысленно пририсовать конькобежные коньки, то получилась бы очень замедленная картинка ленивой спортсменки. Даже вот руки умудрилась, как будто специально для этого случая, за спину заложить. От конькобежки Ларису отличала лишь свивающая с плеча огромная черная сумка.
- Ты что так тихо вышагиваешь? – выговариваю я.
- Я же тебе сказала – там еще играют. – как непонятливому ребенку неторопливо растягивает мне в ответ Лариса.
Идти рядом становится невыносимо тяжело. Наверно, если бы я несла мешок с углем, мне бы было легче. И зачем я только ее ждала? Шла бы сейчас с Еленой вместе. Все веселее. Вон она уже почти до парадной двери дошла. – завистливо смотрю я ей вслед.
- Кстати, ты заметила, сколько у Елены одной только верхней одежды? – говорит вдруг Лариса.
- Нет. Я же только на прошлой неделе начала заниматься.
- Ну так ты присмотрись. – учит меня Лариса. - Это какой надо чемоданище было тащить, чтобы столько привезти? Я вот две сумки приволокла, да все равно немного получилось.
Вообще-то Лариса удивительно внимательная. Она умеет находить общий язык. Всего секунду назад она меня раздражала из-за своей походки, теперь даже приятно идти так неспеша и обсуждать Еленину одежду. И вообще всю одежду в целом. Про урок немецкого само собой даже вылетело из головы. Тем более, что появился еще один хороший объект для разговора по этой одежной тематике. На парадном крыльце стояла кричаще вульгарная красотка в черном. 
Впервые я ее увидела в автобусе, возможно, это было недели две назад, поскольку тогда я на курсы не ходила еще. А ее видела днем, скорее всего после курсов она домой возвращалась. Она тогда сидела с подругой и выделялась своими чернущими длинными прямыми волосами со строго горизонтально подстриженной челкой, бледным лицом и нарисованными больше основного контура ярко красными губами. Помада с губ стерлась, остался только нарисованный карандашом где-то на сантиметр больше с каждой стороны губ контур. Красотка носила все черное. Накладные прямоугольные полоски ногтей кровели алым блеском. Она очень напоминала мамашу из фильма «Семейка Адамс».
Сейчас она стояла и как будто специально для нас позировала. Как бы небрежно развернула голову на 90 градусов, театральным жестом от локтя откинула руку с кровавыми ногтями с длинной сигаретой в сторону головы и, по-моему, даже томно закатила глаза.
Мы с Ларисой переглянулись и чтобы не прыснуть невовремя от смеха, наклонили головы и торопливо уже забежали внутрь здания.

Как и предсказывала Лариса, Хайка и остальные, невовремя рано пришедшие, вовсю упражнялись с воздушным шариком в центре класса. Мы незаметно пристроились рядом и за последующие еще минут двадцать успели наиграться тоже.
Игра была незамысловато проста – надо было называть слово на определенную букву и кидать шарик другому. Слова повторялись. Шарик ловили лениво. Потом долго держали его в руках, пытаясь подыскать слово, подыскивали или же снова повторяли что-то уже звучащее ранее и бросали мячик, посматривая при этом на Хайку в надежде услышать от нее распевное  „uuuund sitzen-„  и сесть наконец, чтобы начать заниматься.

Хайка говорила для нас специально медленно. И очень часто повторяла „immer langsam“, когда мы не могли сразу составить фразу по-немецки верно звучащую. Она терпеливо ждала пока любой, даже вот непонятливая Елена или слишком тихая Ви выражал наконец свою мысль на немецком. Это для нас было невыносимо трудно вынести. Когда говоришь сама, и когда другие ждут тебя, время не тянется. Оно, кажется, мчится. Ты только успеваешь реагировать. Но когда «тянет резину» Ви! Это ужас.
Сегодня понедельник. Бросание шарика не привело нас в рабочий режим и урок тянется на редкость тоскливо. Я с трудом давлю сомкнутыми губами зевки. После очередного подавленного сладкого напоминания о теплой постельке глаза мои увлажняются. Умный организм. Сам себя умывает. И правда, как бы здорово сейчас умыться холодной водой, снять с себя это нудно-тягучую утреннюю дрему.
От какой-то навалившейся внезапно тоски хочется опустить голову на стол и отключиться. Как утомительны в Германии утра... – ну вот, улыбнулась и легче.
За окном ярко светит солнце, а в классе горит свет. Сейчас этот электрический свет начинает меня отвлекать. Тоже мне, экономные немцы. Ну вот что он сейчас горит – думаю я, глядя вверх на лампы и поддерживая тежелую голову руками. Потолок высокий. Здорово. А у меня в доме – низкие потолки. Как я уже отвыкла от нормального размера потолков. О, Господи, что я тут сижу делаю? Ну надо было разве идти сюда как повинную отсиживать четыре невыносимых часа? Не лучше ли было дома посидеть, чем-нибудь заняться.
А, кстати, чем бы дома заняться?
Моя жизнь полностью переменилась. Нет привычной работы, занятий, нет двух-трех часовых подряд болтаний по телефону, нет привычных соседей, привычных проблем. Вот что тут прикажете делать? Как только Клаус умудряется что-то придумывать? Сначала мы почти два месяца и дома-то не успевали посидеть. То в один городок съездим, то в другой. Сколько выставок, праздников, ярмарок понасмотрелись. Конечно, сначала все было как в сказке – карусели, машинки, поезда, кораблики, катамараны, цветочки, новые блюда, ресторанчики... но потом эти поездки стали утомлять. Да и погода портилась. Пришла осень. Дождливая. Потом Клаус занялся ремонтом в доме, но, так как не хотел повыбрасывать неугодную мне мебель, да и бумаг, которые требовали разборки у него накопилось немыслимое количество, он охладел к ремонту и перешел на ремонт своего мотоцикла. Потом он нашел в интернете соратников по своим мотоциклам и стал уже активнее их чинить, продавать, короче, всю зиму занимался вроде бы делами, но  своими. Я ему даже позавидовала – умеет человек найти себе занятие. Мы же с Аркашкой варились в собственном соку. Ролики и скутеры нам быстро поднадоели. Да и потом зима, пусть и без снега, тоже не располагала к активным действиям. Рисовать и телевизор смотреть нам тоже надоело. По магазинам мы тоже находились. Аркашка требовал игрушки, которых и вправду стало появляться слишком уж много. Его интересовали только самолеты. И вот один самолет свисал с потолка, другие валялись повсюду... Игры в компьютер тоже утомили. Язык немецкий дома не учился. Плюс параллельно велись дела о нашем замужестве, переводы на немецкий, кабинеты нотариусов и чиновников, встречи с его родственниками, знакомство с коллегами по работе и друзьями. Потом завязалось ужасно тягучее дело о перетаскивании моей Полины сюда. Дело не шло гладко, нужно было согласие ее отца, с которым вот уже  семь лет не виделись. Потом моя мама слегла на операцию. Всю зиму я жила «на чемоданах». То ли  ехать вот-вот надо, то ли здесь оставаться. Оставаться хотелось уже все меньше и меньше. Но и думы о России переваривала я со страшной изжогой с горле. Еле дотянула до февраля, а там для Аркадия  освободилось наконец место в детском садике. И он ожил. А я, с освободившимся от Аркашки временем могла уже тоже распорядиться своим в свое удовольствие. Ну а что тут за удовольствие – сидеть сейчас и мысленно поторапливать стрелку часов.
Хайка объясняет непонятливой сегодня Марьяне из Афганистана почему приставка от глагола переносится в конец предложения.
Почему да почему? Надо так, вот и переносится. Не все же умом понимается. Другой язык. Другое утрамбовывание мыслей в предложение.
Мы по-русски говорим: – Он влетел в класс.
Они говорят: - Он летел в класс в.
Или еще пример: - Она забрала сына из садика.
Они говорят, примерно так: - Она брала сына из садика за.

Ну что тут непонятного?
О! Этого я не ожидала. Теперь и Лариса туда же. Говорит, да, я понимаю, что приставка отделяется и ставится в конец предложения, но почему «в» и «в» стоит в предложении «Он летел в класс в.»?
Они что сегодня все?
И вот мы сидим и в который раз слушаем Хайкино дотошное объяснение –
Глагол-сказуемое ставится всегда на второе место. Так надо. Глаголы бывают с приставками и без. Бывают с отделяемыми приставками. А бывают с неотделяемыми. Вот если приставка отделяемая, она должна переноситься в конец всего предложения. Если приставка неотделяемая, то никуда она не переносится. Она как была с глаголом, так при нем и остается, причем еще и впереди.

Вон тут сколько из Турции женщин сидит. Да и Афганистан этот не лучше. Глагол с приставкой – это как муж с женой. У одних жена как стояла перед мужем, так и будет стоять, какое бы предложение дальше не получалось (сколько бы детей у них ни было) , а у других жена что с детьми, что без, всегда позади всех плетется. Вспоминаю я сейчас обычную картинку – турецкая семья. Впереди муж, потом коляска, в которой один ребенок сидит, другой позади, как кучер на козлах стоит на специальной дощечке, везет коляску турчанка в платке и длинном, почти до земли плаще, прикрывающем не то что ноги, башмаки и те. 
В Германии женщины-турчанки очень отличаются. Одни ходят в платках. То есть – платок, кофта, джинсы или брюки, кроссовки или туфли на каблуках, много очень золота – кольца, браслеты и пр. Одни красятся, другие –нет. Но как правило, эти турчанки с кучей детей, и они ходят таким колхозом – впереди муж, за ним жена в платке и с коляской, возле коляски бегает парочка маленьких турков, в коляске самый маленький орет, а в животе еще один «на подходе».  Турчанки в возрасте очень расплываются, фигуры уже не остается, такие уже носят черную одежду, черный платок, длинные платья, поверх брюк, туфли в любое время года, а зимой тут тоже холодно.
Есть другие турчанки – обевропеевшиеся. Эти без платков, с голым пупком. По дискотекам только и успевают ходить.

Нет, я этого не вынесу. Теперь то же самое не доходит до Ольги. Что она там учила в своей школе раньше?
Она спрашивает:
- А в предложении два «в» стоит. Почему?
Нет, лучше бы я сегодня вообще не приходила. Это что за коллективное отупение?
Почему да почему? Потому что одно «в» в конце - это приставка, от глагола отставшая, а «в класс» как было так и осталось.

Ну укоротила бы Хайка предложение. Недогадливая то же мне.
Вместо «Он влетел в класс». Разобрала бы сначала «Он влетел».
Что тут и к чему сразу бы прояснилось.
Сначала:  - Он летел в.
Потом: - Он летел в класс в.
Да, два вроде бы одинаковых «в», но одно – приставка-турчанка-мусульманка, а другое – перед словом «класс» - предлог.

Что они сегодня? Все сплошь лениво-непонятливые.
О, Боже! Хайка говорит, что сейчас на перемену выйдем, а после перемены она продолжит объяснение.
Нет. Я этого не вынесу. Интенсивный курс! Такими темпами учаться! Я дома и то больше успела пройти.

На перемене внезапно появляется передо мною по очереди Нелля и Оля. С одним и тем же вопросом.
- А ты на следующий курс записалась?
- Курс? – теперь отыгрываюсь я. Они теперь слушают меня недогадливую и растолковывают:
- Надо сейчас на второй курс записываться. А то потом поздно будет. Запись идет на 28 апреля. Мы 10-го заканчиваем этот. Надо же дальше продолжать учиться.
- А что потом не запишут что-ли?
- Потом мест не будет.
Как я сегодня устала. Неужели они думают я смогу вынести еще один курс? Ни–за-что.
- Ну и ладно. – безразлично отвечаю я.
- Но надо же дальше учиться. – изумляется моей беспечности Нелля.
- Я на другие курсы пойду.
- Где другие?
Зачем я это сказала? Какие курсы?
- В Майнце. – вылетает у меня.
- Ну а там такая школа?
- Не знаю я. Надо в газете прочитать повнимательнее. – лишь бы отстали торопливо отвечаю и иду в дамскую комнату.
Пора охладиться. Какая приятная водичка! Хорошо что я без косметики, даже ресницы не накрасила, умыться можно в полную сласть.
Красота! Я смотрю на свое отражение в зеркале, висящем перед раковиной. Глаза ввалились. Лицо заспанное. Я раннним утром и то не такая проснулась.
А как было здорово пробежаться утром вдоль реки, встать под душ и просто стоять вот так, наслаждаясь. Ну и кто мешал потом сесть за учебник немецкого, чуть подучить, вечером Клаусу вслух детектив почитать на немецком. Ведь нашла же я по интернету столько прекрасной литературы, все по этапам. И с аудио и с видео. Занимайся – не хочу. Не хочу. А начинала же уже заниматься. Так славно все получалось. Что я тут делаю? Лучше бы купила себе на эти деньги какую-нибудь красивую одежку и радовалась бы жизни. Верно говорится, что имеем не храним, потерявши плачем. Классика. А как актуально.
Совсем недавно мучила меня мысль о потерянном чем-то райском в России, сегодня вот горюю по поводу потерянного недавнего удовольствия здесь в Германии. Ну что ты, Оля, вечно недовольна всем? Хватит кукситься. Сама же ныла, что учить дома одна не можешь уже. Вот и сиди теперь здесь и слушай. Теперь ты не одна. Теперь ты с народом. Причем, даже с соотечественниками. Можно и о чем-то помимо немецкого поговорить. Тебе же не хватало общения.
В конце-концов, не вечность здесь отбывать. А если и дальше пойдет такая же тягомотина, можно в другую группу перевестись. – осеняет меня.
Успокоившаяся и посвежевшая от холодной водички, энергичной походкой возвращаюсь я в класс.
В классе – музыка. Хайка включила магнитофон и куда-то ушла. Окна – нараспашку. На своем месте, слева от меня - бедная, не вставала и не выходила никуда даже – сидит молоденькая турчанка. Ей зовут Назибэ. Она увидела меня, улыбнулась и что-то торопливо стала сворачивать. Перекусила. – догадываюсь я. Тоже бы не мешало. Ничего не взяла с собой, жалко. Чтобы не смущать суетливую Назибэ я прохожу дальше до распахнутого окна, опираюсь на низкий подоконник и чуть ли не свешиваюсь вниз. Как на улице хорошо! Тепло. А воздух! Блаженно закрывааю глаза и направляю лицо навстречу солнечным лучам.
Как хорошо. Странно, но чтобы понять такую простую истину мне пришлось перед этим тоскливо просидеть два часа в душном классе. Всегда так. Ценить начинаешь только то, чего перед этим лишаешься.
Вот похожу я сюда, привыкну, втянусь, а потом убери внезапно это из моей жизни и я затоскую. А может уже и нет. – улыбаюсь я солнцу.
- Я ценю то, что здесь и сейчас. – мысленно внушаю я себе, разворачиваюсь лицом к классу и счастливо улыбаюсь всем входящим. 
Может от моих мыслей, а может от прилива кислорода оставшееся время не пришлось убивать. Я теперь мысленно помогаю Хайке. Она только начинает фразу и тянет паузу, приглашая продолжить – я тут как тут. 
Вместе с ней мы удивительно быстро разбираем как по-немецки строятся предложения: «Он может влететь в класс.» и «Она хочет забрать сына из садика.»
Все проще простого.
Глагол-сказуемое стоит ВСЕГДА на втором месте.
Он может...
Она хочет...
Все остальное – почти как у нас, только ставший уже второстепенным глагол «влететь» становится на самое последнее место в предложении. И там, в конце, от него никто и ничто не отделяется. Как был с женой-турчанкой, так и остался. Теперь они рядышком. Оба «в хвосте» плетутся. О как. Как будто не язык, а жизнь изучаем.
Итак, получается:
Он может в класс влететь.
Она хочет сына из садика забрать.

Можно теперь даже поиграть с предложениями. Поменять кое-что местами.
Можно сказать:
Сегодня хочет она сына из садика забрать.
Сына хочет она из садика сегодня забрать.
Из садика хочет она сегодня сына забрать.

Или:
Сегодня берет она сына из садика за. (почему «за» стоит в конце – потому что это отделяемая приставка-турчанка, отделилась она от глагола своего суженого-ряженого в мусульманскую чалму наряженного)
Сына берет она из садика на.

Фу! До всех дошло. Наконец-то. – вздыхаю я.
Конечно же про турчанку я не заикалась. Неудобно было. Раньше бывало в нашей многонациональной России лезла я невовремя с анекдотами о национальном характере, так что вот теперь сижу - помалкиваю. Немногие спокойно реагируют на свою национальность.
Если разобраться – все не так уж и плохо.
Вот, например, когда начинаешь что-то сравнивать? Сравнивать можешь почему?
Сравниваешь, потому что это видишь. А видишь, потому что это тебе тоже известно. А не было бы известно, так и не получилось бы и сравнивать. Подумаешь, узбеки, турки, русские, немцы... Еще неизвестно сколько в каждом из нас разных кровей понамешено. Вот сидим мы сейчас в этом классе – и турки и немцы и русские... Я очень много вижу одинакового в нас. Пусть у кого-то бросается в глаза одно, у другого- другое, но здесь и сейчас мы одинаковы. Похожи во многом. Не зря нас судьба таких разных вместе свела. И Хайку – уставшую дирижер(ку) тоже.
Кстати, в немецком принято в каждой профессии или роде деятельности выделять кто этим занимается – мужчина или женщина. Для обозначения женщины используется окончание „-in“
Раз есть  «учитель», есть и «учительница».
Раз есть  «врач», есть и «врачица». – не буду я говорить «врачиха» - звучит уже грубо, а «врачевательница» - это уже совсем другое.
Раз есть  «президент», есть и «президент...» - ага, попалась. Как по-русски правильно сказать? Если добавить окончание «-ша», то получится жена президента. Ну, как, например: банкир – банкирша; кукловод – кукловодша?
«Кукловодиха» - это грубовато, не по-женски, как «крокодилиха» с большой ряХОй и пузяХОй звучит. А есть у нас «кукловодица»? Или «кукловодительница» правильно? Почему тогда он не кукловодитель. Шофериня получилась. Хм.
А «банкирица»? Или все-таки «банкириха»? – нет, это опять из той же грубой серии. Может, тогда «банкир..» что подставить-то?
Запуталась я.

А не получается по одной простой причине – нет у нас в русском языке таких слов. И не намечается пока. Евразия – одним словом. Полу-Европа, полу-Азия.

Воздух тяжелеет от наших дыханий. Окно уже закрыто. Все-таки на улице еще не лето. Те, кто сидит за этоми полукругом поставленными столами спиной к окну мерзнут, если открыть окно. Еще Оля включила батарею. От этой батареи становится душно и все теперь сняли верхние кофты, пропитанные пОтом пополам с запахом дезодорантов.  Мозги снова плавно отключаются. Хайка стоит посреди душного класса и шумно раздувает широко раскрытые как у лошади ноздри. На щеках у нее нарисовался нездоровый румянец. Сухие рыжие мелко-кудрявые от химической завивки волосы клочками торчат по обеим сторонам ее пухлого краснощекого лица. Она напоминает старого усталого клоуна, вынужденного веселить немую стаю краснощеких рыб.
Я загипнотизированным взглядом смотрю на ее волосы. Все остальное для меня перестает существовать. Они такие тоненькие. Сухие и безжизненные. Кажется, что эта батарея испарила последние соки, питавшие их. И стоит только слегка дунуть на них сейчас и они улетят, как белые парашютики одуванчика. Вот улетят и останется Хайка с лысиной. И не будет больше похожа на старого Бетховена.
Пора заняться собой. Когда я своим волосам последний раз маску делала?
Себя надо почаще радовать.
Здесь я скисла. Хочу домой.
Домой.
А где мой дом?
Я открываю ключом почтовый ящик. Из него выпадает несколько конвертов.
Не для меня.