Дома не было.
Магазин напротив - был, хрущевки рядом - тоже, скверик с лавочками, даже помойка за прокопченными от частых загораний бетонными блоками была, а дома не было.
Николай огляделся. Ошибки не было - он приехал, куда надо. Все на месте, за исключением самого главного - дома, в котором жил он и его жена Любочка. Она сидела рядом и вертела головой:
- Коля, мы где? Куда мы приехали?
- Сейчас… - пробормотал Николай и тронул машину в объезд. Развернулся, выехал обратно на дорогу. С полминуты рассматривал светящуюся табличку на соседнем доме: “Ивовая 11”. У его дома был номер 13 по той же самой Ивовой улице. Значит, дом должен был стоять перед ним. Но почему-то не стоял.
- Что за черт!.. – сказал он и проехал еще немного. У следующего дома был номер 15.
- Вот так дела… - Николаю стало не по себе. Любочка повернулась назад, потом посмотрела на мужа и опять спросила:
- Коля, где мы?..
Он не слушал ее. Мысли прыгали, как мячики на корте. Он был трезв – на вечере у Олега почти не пил, так, бокал пива… Может быть, сон? Да какой, к чертовой матери, сон – вот улица, вот Любка рядом попискивает, вот машина, его, “Жигули”-девятка, сколько уже бегает, все сменить недосуг, на ремонтах просадил больше, чем новая стоит… Вот улица его, сколько на ней живет… А где дом-то? Дом где?
Дома не было.
Николай вышел из машины, не закрыв дверцы и направился к пустырю за сквером. Прихватил ладонью ком мокрого снега и растер лоб, пересекая пустырь по диагонали. За пустырем начинался небольшой скверик, за которым светила редкими фонарями следующая улица – Северная Садовая. Все правильно, так и должно было быть, за исключением одной детали – на месте пустыря должен был стоять дом. Его дом. Дом, в котором он прожил без малого двенадцать лет, из них последние семь – с этой дурой, которая сейчас что-то верещит там, за спиной, в машине. И вот дура никуда не пропала, а дома как никогда и не было. Николай расковырял снег носком ботинка. Ничего. Просто земля. Грязь. Даже намека никакого на то, что тут что-то было. Да и не могло же, в самом деле, так случиться – утром еще, когда уезжали, был, а сейчас, вечером, нет! Ну не могло же!!! Осталась бы техника какая-нибудь, развалины там, если он рухнул вдруг, так, говорили, бывает…
Он ткнулся было к одинокому темному прохожему:
- Скажите, тут…
Прохожий остановился и повернул к Николаю неразличимое лицо.
- Тебе что?..
- Нет, нет, спасибо… – Николай отшатнулся. Прохожий пожал плечами и пошел дальше.
Николай вернулся к машине и устало повалился на сидение, вытянув ноги наружу.
- Коля, Коленька, зайчик, ну что ты молчишь, что случилось, а? Скажи, пожалуйста… - Любочка, похоже, уже разводила сырость.
- Помолчи. – Почему-то не хотелось ничего делать. Николай смотрел на фонари Северной Садовой, через свет которых пролетали редкие снежинки. Необъяснимость происходящего казалась странной, может, жутковатой, но не более. Поэтому и думать ни о чем тоже не хотелось.
…Он купил квартиру в доме по адресу “Ивовая, 13” после выхода первой своей книги. Первой и единственной, ставшей по-настоящему удачной.
Юрка Митрофанов, его давний знакомый и по совместительству литературный агент, по прозвищу “Проныра”, тогда долго мял рукопись, заглядывая то в конец, то в начало и говорил ему после очередной стопки, морщась:
- Ну, молодец, Колян, молодец! Сделал-таки! Молодец!.. Давай, пиши, у тебя же талант, остальное – мое дело… Просекаешь?
Окончательно просечь удалось лишь в кабинете какого-то издательского шишки, которому Проныра и отнес рукопись. Шишка много курил, не спрашивая разрешения у посетителей, и много говорил, опять же не обращая на посетителей никакого внимания, так что неясно было, обращается он к ним или просто высказывает вслух случайно забредшие в голову мысли.
- Книга, - говорил он, - должна радовать глаз. Чтобы все в ней хорошо было. Написано должна быть понятно. Доходчиво, как сейчас говорят. Чтоб доходила. Действие, значит, противодействие... Читаться должна. А для этого шрифт должен быть покрупнее. Читателям это нравится. И чтобы округлый был, мягкий такой. Это тоже нравится. Читателям. Бумага тоже...
- Мягкая? - спросил Коля.
- Бумага белая такая, гладкая. Э-э... Обложка там, можно поярче. И смысл чтобы... И смысл чтобы радовал глаз. Или что он там радует?.. Ну, неважно. Короче, смысл. Чтоб был! А то, если нет смысла, то что же это за книга? Это бессмысленная книга! - шишка остановился, видимо, пораженный собственной мудростью.
- А где у вас действие происходит? - спросил он внезапно у Проныры.
Тот, размякнув под потоком шишкиных словес, не сразу сориентировался и подскочил на кресле, как школьник, застигнутый учительским вопросом в момент созерцания траектории полета вороны в заоконном пространстве.
- Колян! - прошептал он, - где действие происходит?
- В России, - ответил за него Коля.
- В Москве? - не унимался работник редакции.
- Ну, да...
- Это плохо. В провинции Москву не любят. Нельзя ли перенести действие... ну, скажем, в Тамбов?
- А почему не в Биробиджан? - спросил Коля.
Проныра двинул его ногой под столом.
- В крайнем случае - в Саратов... - не заметил издевки шишка...
Проныра записал это на диктофон, а потом еще несколько дней шлялся по книжным магазинам и выяснял примерный расклад вкусов.
- Надо писать детективы, Коля! – сказал он потом. – С мистическим уклоном.
- Я не люблю мистики, - отвечал Коля. – И детективов не люблю.
- Как это не любишь? Ты ж один уже написал!
- Это не детектив, - объяснял Коля. - Другое совсем...
- Другое, не другое, какая разница! Главное - их читатели любят…Ты же для них пишешь, не так, скажи?
Деньги за книгу и аванс за следующую позволили ему купить квартиру. Маленькую, однокомнатную, но свою. Через три года он обменял ее на двухкомнатную в этом же доме, этажом выше. Он к этому времени уже был женат – на однокласснице, к которой в школе боялся подойти, а спустя десять лет после окончания школы встретил на вечере выпускников, куда завалился с бутылкой “Васпуракана”, овеянный славой и увенчанный лаврами. Он размашисто надписывал книжки с собственной фотографией учителям и бывшим друзьям, потом в темном коридоре пил коньяк из горлышка, а вокруг него гудели какие-то люди, видимо, бывшие его школьные приятели, и он давал бутылку им, они тоже пили, а он вдруг поймал на себе ее взгляд и на мгновение протрезвел. Стало страшно, как когда-то давно, в школьные еще годы, когда под этим взглядом он потел, краснел и не мог вымолвить ни слова. Но еще через мгновение хмель вернулся и Коля вспомнил, что это было тогда, а сейчас…
- Привет, Ирка! – сказал он и, обняв ее за талию, повел к выходу. Еще через пару часов, когда они курили, лежа рядом, он предложил ей стать его женой. Говорил, что только ее любил все эти годы и сам себе верил…
…Воспоминания прекратились так же внезапно, как и начались. Николая вывел из забытья плачущий голос Любочки:
- Ну, Коля, что ты сидишь, поедем отсюда, поедем…
“Поедем? Куда? Ну ладно, поехали!” – подумал он и завел машину. Проезжая по улице, он продолжал убеждаться, что необъяснимое продолжается: на той стороне светился, несмотря на поздний час, продуктовый магазин с надписью “На Горке” и рекламой “Пепси”, у светофора был помят столб, он был помят уже два года, тогда грузовик на мокрой дороге пошел юзом и задел его. Вмятина находилась высоко и хорошо была видна из кабины “Жигулей”. Какая-то темная фигура на тротуаре принялась махать рукой - может, ловила попутку, а может, и нет... Не стоит обращать внимания. А на перекрестке, слева, выбоина. Тоже давно. Еще дальше – остановка, автобусы… Какие там у них номера? Забыл… Николай усмехнулся: когда он в последний раз стоял на этой остановке? Год назад, два? Пять? Да когда же? Какие там номера?
- Какие автобусы тут останавливаются, не помнишь?
- Что? – спросила Любочка, немного гнусавя, наверное, из-за недавних слез. А может, и до сих пор плакала. В голосе ее пробивались и удивление, и надежда. – Какие автобусы?
- На этой остановке. Номера какие?
- Н-не помню… Коля, а куда мы едем? Домой?
Николай резко затормозил. Потом повернулся к жене и почти крикнул:
- Какой, к черту, домой, дура?! А сейчас мы где?!!
- Не-не знаю… Не знаю, - сказала она жалобно и вдруг разрыдалась в голос:
- Не кричи, Коля, поехали домой, поехали домой…
Он уже почти успокоился и отстранил ее руки, которыми она пыталась схватить его за плечо. Потом пристыдился немного – ну что там, в самом деле, ведь девчонка же еще, двадцать шесть всего, да и недалекая к тому же. Он, мужик здоровый, писатель, что в книгах своих и не такое присочинить мог, сам ничего понять не в состоянии, а ей-то, соске малолетней, куда? Он обнял ее за плечи и сказал тихо:
- Ну, все, все. Не плачь. Сейчас что-нибудь придумаем.
- А где мы, Коля?
- Не знаю, Любка.
- Как не знаешь?! – Люба моментально перестала плакать и отстранилась. – Как не знаешь? Ты же едешь, а куда - не знаешь?
- Да, не знаю. – Николай достал пачку “Золотой Явы”, закурил. – Район узнаешь?
- Узнаю… - ответила Любочка.
- Вот район наш, а дома нашего почему-то нет…
Любочка уставилась на него.
- А почему?! Почему?!! Снесли?..
- Какое, в ****у, снесли?!! Ты что, не видела ничего? Вообще нет!
Он жадно затянулся и опять замолчал.
...Роман со школьной подругой продолжался полгода. Еще год они жили по инерции, даже занимались любовью иногда, без всякого, впрочем, энтузиазма с обеих сторон. Штамп в паспорте не спас ячейки общества, а Николай к тому времени задумал роман с продолжением, для этого требовались тишина и уединение и он без зазрений совести показал Ирине на дверь. Обошлось, как ни странно, без скандалов. Юрка-Проныра стал называть себя его литературным агентом и улаживал дела с издательствами. Книжки выходили достаточно регулярно, и так же регулярно раскупались, но всегда был наготове новый тираж, так что о материальных проблемах можно было забыть, даже несмотря на дорогостоящий обмен, покупку машины и много еще на что. Личная жизнь протекала “нерегулярно” и, в целом, сумбурно. Настолько, что однажды подцепил триппер от одной не в меру пылкой поклонницы с журфака. Шалава была отменная – разве что в метро минет не брала, а в подъезде или в машине могла запросто… Потом сам на себя удивлялся - как мог купиться на такую дешевку? Слава Богу, опомнился, когда однажды пошел в сортир отлить вчерашнее пиво и пошло оно с таким скрежетом зубов… Тут и Любочка подвернулась...
- Коля… Коля… - Люба тихонько тронула его за плечо. – Как же так? Ну, поедем куда-нибудь, давай в милицию, а?
“Чем она поможет, твоя милиция? - подумал Николай. – В розыск, что-ли, дом объявит? То пишут – “ушел из дома и не вернулся”, а тут будет “Ушли из дома, а возвращаться некуда”. Или того круче: “Дом ушел с концами!”
Но стоять на месте тоже не годилось. Николай достал телефон и принялся набирать номер Митрофанова, но тот, похоже, отбыл на дачу, а мобильный отключил. Набрал другой номер:
- Олег? Привет, Коля. Да, доехали нормально… Слушай, у меня такие дела – не поверишь… В том-то и дело, что плохие. Понимаешь, у меня дом пропал… Вот так, пропал – и нет! Подъезжаю – пустое место вместо него… Да не смеюсь я! Не шучу, бля буду! Правда, нет дома!.. То же самое место… Да что я, своего города не узнаю?.. Совсем не пил, ты же видел… Не разыгрываю, приезжай, сам посмотришь… Дочка? Что дочка?.. А, не можешь… А что в таких случаях делать, не знаешь? Нет?.. Ну ладно, я тебе потом позвоню еще…
- И этот туда же, – сказал он, обращаясь как будто к Любочке. – В милицию!.. Ну ладно, поехали…
Во дворе отделения, куда они въехали, воспользовавшись открытыми воротами, молоденький сержант скоблил снег фанерной лопатой. Николай, не обращая на него внимания, прошел внутрь двухэтажного кирпичного здания. За стойкой сидел милиционер чином повыше – старший лейтенант и что-то писал в журнале, для верности повторяя написанное себе под нос.
- …В квартире не обнаружено. Гражданин Горюнов предупрежден о… - лейтенант задумался и почесал карандашом за ухом. – О чем же он предупрежден?
При этих словах лейтенант поднял взгляд на Николая, как будто задавал вопрос ему.
- О недопустимости впредь подобного поведения… - буркнул Николай, роясь в кармане в поисках паспорта.
- Нормально! Сойдет… - сказал милиционер и быстро дописал в журнале недостающие слова. – Что у вас, гражданин?
- Да вот… - Николай замялся, не зная, как лучше изложить суть своего вопроса. – Дом у нас… пропал…
- Куда пропал? Сгорел, что ли?
- Не сгорел! – крикнула с порога Любочка. – Мы приехали – а его нет…
- Кого нет?
- Да дома… - сказал Николай, чувствуя, что медленно, но верно сползает в идиотское положение. Он тряхнул головой и продолжил, стараясь говорить уверенно:
- Нас не было целый день. Мы были в гостях. Вы можете позвонить, проверить, это серьезный человек, директор издательства, Третьяченко, Олег Иванович. Я у них в издательстве печатаюсь… Когда мы вернулись домой, то дома нашего не было на месте. Пустое место, понимаете? А дома нет. Все остальные дома на месте, а нашего нет. У него номер 13, 11-й стоит, 15-й тоже есть, а вот 13-го, нашего, нет… Вот…
Лейтенант выслушал его молча, не отрывая взгляда, который к концу этой маленькой тирады стал настороженным.
- А улица какая? – поинтересовался он.
- Ивовая…
- Значит, Ивовая, 13? Так?
- Да.
Милиционер задумался.
- А гражданка эта кто? – спросил он вдруг.
- А это жена моя, Маркова Любовь Викторовна, она тоже в этом доме живет. Мы вместе живем, в одной квартире. То есть жили…
- Живете или жили?
Николай почувствовал, что начинает потихоньку закипать.
- Да, живем! Прописаны там, Ивовая, 13, квартира 45. Но дома-то нашего нет!
Лейтенант привстал со стула, разглядывая Любочку, которая пряталась за спиной мужа и время от времени издавала звуки: то ли всхлипывала, то ли подтверждала сказанное мужем.
- Документы ваши, граждане…
Любочка с готовностью протянула паспорт. Николай давно уже мял свой в руках. Милиционер взял оба, прочитал странички с пропиской, направился к карте участка.
- Серега! – крикнул он куда-то в коридор. – На Ивовой 13-й дом есть?
- Чего? – спросил немедленно появившийся Серега – коренастый сержант с намотанным на руку ремнем АКСУ. – 13-й дом? Нету…
- Почему?
- А я откуда знаю? Там развалюха какая-то стояла года два назад, так ее снесли. А потом ничего не построили. Собирались вроде…
- Нету… - повторил лейтенант, вытягивая губы, и еще раз посмотрел на карту участка. Николаю при этих словах стало плохо, как еще не было с самого начала этой дикой истории. – А в паспортах у них, слышь, Серег, написано: “Ивовая, 13”. Ну-ка, проводи ты их в обезьянник, пока мы тут все не выясним…
- В какой обезьянник? - тихо, как будто сам у себя спросил Николай. Сержант дулом автомата показал на отгороженный решеткой угол комнаты. Любочка вцепилась в рукав мужниного пальто.
- Но за что? – попробовал протестовать Николай.
- Как за что? – удивился лейтенант. - У вас же налицо подделка документов! И как сделано-то – от настоящих не отличишь…
- Они и есть настоящие…
- Ну, вот мы и проверим, а заодно и про историю вашу с домом тоже разберемся, а вы пока тут посидите…
Николай, волоча за собой хнычущую Любочку, направился за решетку. Там он уселся на темную деревянную скамью, до блеска отполированную задами многих, сидевших до него, вытянул ноги и снова задумался…
…Вполне возможно, что при другом раскладе жизненных ситуаций он никогда не стал бы писателем. В детстве зачитывался фантастикой и завидовал фантастам – еще бы, какую хочешь, такую книжку и напишешь. Такого можно напридумывать… Много раз начинал писать что-то, но ни разу, будь то в задумке хоть рассказ, хоть роман, не дописывал до конца.
Но случилось, что в их классе появился новый ученик. Произошло это на стыке 6 и 7 классов, в опасном подростковом возрасте, когда уже решено, кем будет каждый мальчишка – своим или «изгоем», и очень трудно оказаться своим в чужой компании. Сергей – так звали новенького, – не стал ни своим, ни чужим. После нескольких попыток прощупать новичка на стойкость он сумел дать отпор, но остался, как и был – сам по себе. Учился он хорошо, но никому не приходило в голову попросить у него списать.
На географии он сидел рядом с Колей и однажды подсмотрел, как тот что-то писал на клочке бумаги, писал долго и явно не на тему животноводческой направленности сельского хозяйства Аргентины.
- Чего ты пишешь? – спросил его Сергей.
Коля обернулся, посмотрел на своего соседа с вечно растрепанными светлыми волосами и как бы нехотя ответил:
- Повесть…
Сергей посмотрел на него недоверчиво и больше вопросов не задавал.
Ту повесть Коля, конечно, не дописал – «умер» странице на пятнадцатой. А после каникул Сергей пришел в школу и сразу протянул Николаю тетрадку с хрустящими, густо исписанными листами.
- Хочешь почитать?
Коля молча взял тетрадку, перелистал, посмотрел на автора чуть высокомерно и ответил:
- Давай…
Он вернул тетрадку через неделю, полный эмоций, которые изо всех сил пытался всю эту неделю скрывать, поскольку прочитал ее целиком, от корки до корки, в первую же ночь, сначала при свете лампы в комнате, потом на кухне, а когда мама погнала спать – в туалете. Конец дочитывал, в лучших детских традициях, с фонариком под одеялом. И уже ночью думал – что сказать автору? Правду – не дай Бог, возгордится. Ведь это его, Николая Прохорова, в классе дразнили «писакой», произнося это слово, конечно же, с оттенком уважения, а не какого-то там вечно лохматого Сережку, новичка, нелюдима и молчуна. А вдруг он даст почитать кому-то еще? Что тогда он, Коля, ответит?
Выход из создавшегося положения был только один. Если не хочешь потерять свой авторитет, надо принимать вызов и отвечать на него. Надо, проще говоря, написать что-то свое, не менее интересное.
И Коля принялся за дело. Всю неделю он не делал уроков, не выходил на улицу, сидел в комнате и писал. Он исступленно марал листы бумаги, выдумывал героев, сочинял им немыслимые биографии и приписывал невозможные подвиги. Результатом стали изуродованный двойками и трояками дневник, вызов родителей в школу («Виктория Павловна, что стряслось с вашим сыном?»), нелегкий разговор в семье и груда исписанных листов, из которых удалось вычленить небольшой, вполне приключенческий рассказик с открытым концом.
- Ничего… - сказал он, возвращая Сергею его тетрадь и собственное сочинение в придачу. – Я тут тоже написал, хочешь, почитай…
- Здорово! – сказал Сергей следующим утром. – А чего дальше было?
- Я еще не придумал… - протянул польщенный и успокоенный Коля, поняв, что первая атака конкурента успешно отбита. – Я, может, летом допишу…
Сергей целый день ходил, трепля пальцами свои светлые вихры и, уже собираясь домой, вдруг предложил Коле:
- А давай вместе писать?
Такого поворота Коля не ожидал.
- Я подумаю! – буркнул он, сгреб учебники в портфель и побежал домой.
…Лампы под потолком отделения жужжали и время от времени принимались подмигивать.
“А интересно, - думал Николай, - сколько народу на этой скамейке сидело до меня? Тысяча? Да какая там тысяча – вон, отполированная вся. А отделению этому лет тридцать, не меньше. Каждый день примерно десяток – за год три с половиной тысячи уже набирается. Ну, положим, кто-то неоднократно. Но это вряд ли часто – таких уже не скамейки, а нары ждут”. На стене сбоку была криво процарапана надпись “Держись Колян еще недолго”.
“Давай, давай!” – ответил неизвестному автору граффити Николай и порылся в карманах в поисках сигарет. Пачка обнаружилась в правом кармане пальто, и он удивился, так как уже в процессе поиска вспомнил, что сигареты у него отобрал сержант, когда препроваживал в загон. “Наверное, курить нельзя” – подумал он и начал осторожно разминать цилиндрик сигареты, не вынимая его из кармана и разглядывать профиль лейтенанта за стойкой. Тот уткнулся в какие-то бумаги, изредка их переворачивая и перекладывая.
В это время дверь раскрылась, и на пороге показался чей-то темный силуэт – высокий, плечистый, несомненно, мужской. Разглядеть его получше мешала яркая лампа на столе лейтенанта. Силуэт постоял некоторое время неподвижно, потом качнулся и сделал шаг вперед. Лейтенант поднял голову. Николай достал сигарету из кармана и сунул в рот, поднес зажигалку. Сержант встрепенулся, схватил дубинку и направился к «обезьяннику».
- Эй, там! Брось курить!
- Пробовал. Не получается...
- Я чего сказал?! Сигареты сюда! Гасим окурок, быстро!
- Пошел в жопу, - огрызнулся Николай.
Сержант остановился, и за его широкой спиной не было видно, что там дальше делают лейтенант и вошедший. Потом перевесил дубинку на запястье и начал отпирать клетку. Позади него раздался странный клокочущий звук, и сержант, не переставая приговаривать “Сейчас, сейчас я вам задам… Задам, задам сейчас я…” попробовал обернуться, но лишь странно дернулся и начал медленно оседать на пол. Выражение лица его моментально изменилось и застыло, выражая одновременно и досаду, и удивление, и радость предстоящей разборки с заведомо слабым противником. Когда тело опустилось на пол (Николай проводил его глазами), за ним обнаружился давешний силуэт. Разглядеть его получше по-прежнему не представлялось возможным – свет был сзади силуэта. Но блестящее лезвие в руке было хорошо заметно. Сзади сдавленно пискнула Любочка. Николай закашлялся табачным дымом.
- Все нормально! – сказала темная фигура, вынимая из мертвой руки сержанта связку ключей. – А ты молодец, здорово придумал, с сигаретой… А то, если б мент не отвлекся, я бы, пока летеху кончал, запросто мог на очередь нарваться. А теперь уходи, нечего здесь светиться…
И он схватил его за руку своей большой, вымазанной в крови лапой.
… Совместного творчества у них с Сергеем не сложилось. Коля, подумав, согласился, но весь апрель приятели обсуждали тему и сюжет, споря и даже ругаясь, потом наступил май, и пора было наверстывать то, что недоучил в течение года, а потом их надолго разлучили каникулы. Сергей уехал к бабушке на Волгу, Николая отправили на дачу, где он совершенно позабыл о какой бы то ни было литературе, кроме, может быть, читаемых урывками «Мушкетеров». Подождет литература – после августа целый учебный год впереди…
Литература ждала долго. Изредка то у одного приятеля, то у второго возникала мысль написать что-то, но такое желание быстро пропадало. Старшие классы предлагали более насыщенные, чем изящная словесность, развлечения. Коля охотно принимал участие в увеселениях вместе с одноклассниками, Сергей, как и прежде, держался немного стороной.
Николай отдернул руку, вскрикнул и огляделся.
В загоне никого, кроме него и Любочки, не было. Отделение по-прежнему было залито светом, лейтенант клевал носом над бумагами, сержант грустно глядел на лампочку, что-то медленно пережевывая.
Сердце колотилось. Николай отодвинулся от жены, к которой привалился, видимо, когда заснул и достал сигареты, закурил. В это время дверь открылась и на пороге возник темный силуэт, высокий, широкоплечий, несомненно, мужской. Сержант встал с места и направился к загону, что-то говоря на ходу. Лейтенант поднял голову. Николай вытянул руку и показал на вошедшего, но сержант ответил, не оглядываясь:
- Чего ручонки тычешь? Гаси окурок, живо!
Когда сержант начал открывать дверь, Николай кинулся к нему навстречу, изо всех сил оттолкнул и увидел мирно беседующих лейтенанта и позднего посетителя. Посетитель был, похоже, малость датый, отчего излишне энергично махал руками. Ни в одной, ни в другой ладони ножа не было. Лейтенант отвлекся и обратился к сержанту:
- Ну что там у тебя, Серег? Почему шум?
Николай посмотрел на Серегу. Тот после толчка отшатнулся к стене, но сейчас снова надвигался, всем видом показывая серьезность намерений. Палка в его руке ходила ходуном.
- Померещилось… - Николай виновато улыбнулся.
- Что лыбишься? Я тебе, тварь, сейчас покажу “померещилось”! – и он коротко, но ощутимо ткнул его концом дубинки в солнечное сплетение. Николай согнулся, выронив сигарету. Он задыхался и смотрел, как маленький огонек, вращаясь, приближается к доскам пола, достигает их, на мгновение подпрыгивает и исчезает под каблуком сержанта. Отчего-то стало нестерпимо жалко и этот огонек, и себя, и Любочку, и дом, который пропал без привета. Себя, конечно, больше всех. Николай распрямился, переводя дыхание. Сержант менял диспозицию, чтобы закрыть собой действие от глаз посетителя, разговаривающего с лейтенантом. Этим и удалось воспользоваться. Николай левой рукой вцепился в дубинку, а правой нанес сержанту удар снизу вверх под ребра, вспомнив студенческие тренировки в боксерской секции. Теперь настал черед милиционера ловить воздух ртом. Николай вырвал дубинку у него из рук, добавил еще сверху по шее и метнулся к выходу, мимо тянувшего в окошко руки лейтенанта и его совершенно ошалевшего собеседника. Коридор от этой двери до выхода на улицу показался невероятно длинным. Когда он, наконец, распахнул тяжелую дверь и увидел, что на дворе опять идет снег, за спиной взревела сирена. Николай шагнул вперед и провалился куда-то. Сердце тоже провалилось, наверное, в желудок, легким оттого стало слишком просторно и не хватало воздуха, чтобы заполнить образовавшийся в груди излишний объем. Через мгновение он понял, что не заметил ступеньки вниз, и падение остановилось. Но спокойнее не стало – оказалось, что пока он сидел в загоне и смотрел сны про зарезание ментов, ворота закрыли и его “жигули” оказалось заперты во дворе отделения. “Тогда в калитку!” – сообразил он и со всех ног бросился в прямоугольный проем на улицу и дальше, в темноту теней от домов. Он бежал по вязкому и густому снегу, который все сыпал и сыпал сверху, и в свете редких фонарей полы его пальто развевались, как тяжелые крылья, на которых никак нельзя взлететь, а можно лишь сколько угодно раз повторять и повторять попытки полета…
Сзади послышался визг милицейской машины. Николай оглянулся, тяжело дыша, и увидел приближающийся маячок “лунохода”. Фары шарили по улице, грозя вот-вот сойтись на беглеце, и заточить его, как зайца, в круг света, но удалось метнуться в ближайший двор, и то ли уже было темно, то ли снег мешал обозрению, но машина проехала мимо. Николай дворами направился к железнодорожной платформе, рассудив, что в метро соваться не стоит, там его будут ждать вернее всего. Дубинку он бросил в сугроб через пару кварталов.
Через полчаса он, спрятав лицо в воротник, ехал в электричке на дачу к приятелю, который, он надеялся, не пропал, подобно дому. Ехал следовало долго, не меньше часа. За это время многое можно обдумать…
…Тем летом, которое отделило школу от остальной жизни, и было наполнено хлопотами и волнениями поступления в институт, Николай нашел чуть времени для того, чтобы снова взять чистый лист и написать пару рассказов. Наудачу послал их в молодежный журнал. Ответ пришел быстро. Коле посоветовали найти лучшее применение своему таланту. Он выбросил машинописный трафарет на фирменном бланке со вписанными от руки именем и фамилией в мусорное ведро и поступил в институт, ни малейшего отношения к литературе не имевший.
Сергей поступил на журфак.
- Козлы! – сказал он Коле после истории с журналом. – Не огорчайся….
…После этого Коля не писал долго. Изредка брал чистый лист, смотрел на него, покрывал несколькими рядами букв и откладывал в сторону. Иногда он делал это несколько дней подряд, иногда раз в месяц, иногда – в год. Делал свое дело институт, где в одной из комнаток кафедры информатики на компьютере можно было упражняться в “Лексиконе”, сочиняя рассказики и шаржи для стенгазет. Заодно и программное обеспечение осваивал. Сергей тоже перешагивал в своем журфаке с курса на курс и иногда приносил газеты и журналы, где под плотными строками статей стояла его, Сергея, фамилия.
- Ты еще пишешь? – спросил он как-то раз, попивая пиво на кухне у приятеля.
- Я?.. Да так… - не нашелся Николай.
- Помнишь, мы в школе?
- Ага…
- Я недавно нашел тетрадку эту! Представляешь? И рассказ твой нашел!
- Да ну? – удивился Коля. – Представляю…
Наверное, сказал он это с интонацией чеховского Тонкого: "Хо-хо… Детьми были!"
- Да нет! – сказал Сергей. – Знаешь, неплохо написано. Я вот что подумал…
Оказалось, что задумал Сергей написать роман – в сюжет прекрасно укладывались и содержимое давешней тетрадки, да и некоторые моменты Колиного рассказа, но осторожничал, не знал, как подступиться к большой форме. И поэтому, как несколько лет назад, в школе, звал Николая в соавторы.
- Надо подумать… - почти как тогда, ответил Николай.
На сей раз совместное творчество пошло немного лучше. Сергей предложил сюжет – интересный, почти детективный. Вместе обрисовали главных героев. Написали начало – несколько страниц.
А потом с Николаем произошло то, что должно было произойти с молодым парнем – он влюбился. Причем влюбился так, что сам понял – это не увлечение мимолетное с перспективой перепихнуться, а нечто очень, очень серьезное.
Произошло это уникальное событие летом.
В Москве было жарко. Жарко непередаваемой московской жарой, липкой и выматывающей. От которой даже по ночам не было укрытия и простыни превращались в мокрые вериги, тяжкие и удушающие.
Красные пассажиры в автобусах отдувались, вытирая пот несвежими платками. Продавцы на рынках демонстрировали неэстетичные торсы. В парках паслось население, семьями и поодиночке, протирая спинами и животами чахлые газоны. На пляжах было не протолкнуться, Москва-река ежедневно украшалась россыпью голов над поверхностью воды. Небо слепило. Такая жара падает на столицу раз в год, как правило, летом, недели на две-три. Ее все проклинают, чтобы потом, зимой, вспоминать с грустью.
Но у такой жары было одно положительное следствие. А именно то, что наряды на девушках становились очень смелыми. Обыкновенная поездка в метро давала огромную пищу для сексуальных фантазий, и это очень и очень хорошо, когда тебе еще нет двадцати и ты не связан путами ханжеской морали, семейных забот и общественных поручений.
Николай был свободен. Он чувствовал себя молодым. Ему хотелось бежать и прыгать под этим палящим солнцем, ощущая каждой клеткой своего молодого и здорового тела льющуюся сверху энергию. Он выходил из дома, шел по улице, читая надписи на стенах – глупые, остроумные и прочие. Он нырял в метро и видел вокруг их – тоже молодых и здоровых, красивых (красивыми были почти все) и столь, судя по одежде, доступных.
Поезд трясся на неровных рельсах, где-то на Филевской линии. Солнце пробивало вагон насквозь, яркое и беспощадное. Николай прятался от него в убогую тень между окнами и дверьми, стараясь при этом не слишком прижиматься к мокрой и жаркой толстухе с гирляндой сумок. При очередной попытке занять более удобное положение он почувствовал, как по его руке, искавшей, за что бы ухватиться, скользнуло что-то мягкое, упругое и прохладное. Николай быстро осмотрелся и первым, что он заметил, было подрагивание рядом светло-синей ткани. Ткань принадлежала платью, платье – темноволосой девушке, а подрагивала от его нечаянного прикосновения грудь девушки. Грудь была высокой и свободной.
Николай не почувствовал, что ему стало жарче, чем было до этого, но пот высыпал на лбу, а глаза предательски скользнули прочь, лишь бы не видеть этой девушки, ее замечательной груди и синего платья. Девушка между тем, похоже, совершенно не смутилась, а может, даже и не заметила его проступка.
Коля отодвинулся подальше, под лучи беспощадного солнца. Но светило его больше не беспокоило. У солнца появился конкурент.
Не раздумывая ни секунды, Коля вышел из вагона на той же станции, где вышла девушка, и пошел за ней по пустой, в дымчатом мареве, улице. Девушка шла, переставляя по мягкому асфальту красивые голые ноги, заканчивавшиеся снизу длинными каблучками. Вспомнилась почему-то старинная гравюра, изображавшая утехи дьяволов с дьяволицами. Дьяволицы были все как на подбор полногрудые, с красивыми ногами на копытцах. Почти с такими же красивыми, что шагали теперь метрах в двадцати…
"Ну, попал!" – подумать так Коля, конечно, не мог. Просто почувствовал, как в жизнь его вошло что-то, что забудется очень нескоро, если забудется вообще.
Девушка шла, не оглядываясь. Коля не отставал.
"Сейчас или никогда".
Коля убыстрил шаг. Следовало, конечно, продумать сценарий знакомства, но, как назло, на улице не было ни бандитов, ни злых собак, от которых девушку с красивыми ногами он, Коля, мог бы спасти. Поэтому приходилось полагаться на экспромт.
- Давайте познакомимся! – произнес Коля, поравнявший с ней.
Случился первый облом – девушка то ли не услышала за городским шумом, то ли не захотела услышать его слов. Коля вздохнул, взглянул на вздрагивающую в такт шагам грудь девушки и прошел немного вперед.
- Давайте знакомиться! – повторил он и сделал шаг ей наперерез.
Девушка остановилась и спросила:
- Зачем?
Законы экспромта требовали немедленного ответа.
- Вы мне понравились… - произнес Коля.
- Я вообще-то на улице не знакомлюсь… - ответила она.
По ее тону невозможно ничего было понять, но слово "вообще-то" обнадеживало.
- А это не улица… - ответил Коля. – Это переулок.
После этого дня недели две Николай был совершенно потерян для общества. Хорошо, что сессия уже закончилась, иначе не миновать ей полного завала. Он забыл о друзьях, о Сергее в том числе. Он не отвечал на звонки, если на определителе не высвечивался номер Маши. Так звали девушку. Сам он звонил ей по нескольку раз в день, радовался звуку ее голоса. Встречал из института, пытался шиковать, катая ее на такси и водя по барам.
Но все было напрасно. Мария относилась к нему снисходительно, позволяя себя любить, но в корне пресекая все возможные вольности.
Так продолжалось довольно долго – почти полгода. Кончилось лето, началась учеба, Маша уезжала на практику в Карелию, Коля ждал ее, зачеркивая дни в календаре, а когда дождался, ничего не изменилось. Дружба – вот и все, что она могла предложить ему. Но Николай был рад и этому.
Маша познакомила его с рядом интереснейших (по ее словам) людей. Одни из них Коле сразу не понравились, потому что он предполагал в них своих счастливых соперников, другие вызывали чувство ревности чуть меньшее, поэтому он вступал с ними в длинные, изнурительные споры по самым разным вопросам – от национального до футбола.
Звонил иногда Сергей, предлагал попить пива и вернуться к совместному творчеству. Коля слушал его, почти не понимая. Что писать? Зачем? Он любит, он счастлив. У него есть Маша.
Но в этом он ошибался. Маша была не у него, а сама по себе. И он был в ее жизни хорошим знакомым, не более. Он мог пойти с ней на концерт, в кафе, поторчать в компании. И только. Ситуация была тупиковая, но Николай ничего не делал, чтобы исправить такое положение. Ну друг, так что же? Пока просто друг, а там видно будет…
Но случилось непредвиденное. Вообще-то Коля сам ввел Серегу в круг Машиного общения, сам познакомил их. И слишком поздно заметил, что оказался в роли отработанной ступени ракеты-носителя. Его лучший друг пошел на более высокую орбиту. А ему, Коле, оставалось крутиться на своей, ожидая входа в плотные слои атмосферы.
Закатывать скандал Маше или выяснять (да и как? морду бить?) отношения с Сергеем было бы глупо – ведь Маша никогда не была его девушкой. И Николай просто устранился. Сам себя он уверял в том, что не стал мешать другу, поступив мужественно и благородно. И лишь иногда признавался себе, что просто не стал бороться за Машу, изначально посчитав дело проигранным. И уступил ее без боя.
Конечно, нет худа без добра – он сумел остаться другом для них обоих. И по-прежнему заходил к Маше в гости даже тогда, когда Сергей обзавелся в ее квартире собственными тапочками.
…За окошком медленно плыл перрон станции – судя по темноте за ее оградой, уже подмосковной. Несколько теней отметились на покрытом инеем стекле, из них одна, более темная и крупная, чем остальные, задержалась и махала руками, словно подавая ему, Николаю, какие-то знаки. Но поезд уже тронулся, и он опять закрыл глаза.
Написание романа у Сергея медленно, но верно продвигалось, хотя и затянулось на несколько лет. Колю он в соавторы больше не звал, лишь попросил разрешения использовать кое-какие сцены из его "школьного рассказа". Однажды Сергей попросил его зайти на днях.
- Пива взять? – привычно поинтересовался Коля.
- Не-е… - протянул Сергей. - Чего получше найдется.
- Есть повод?
- Ага…
- И что же это у тебя "получше"? – приветствовал его на следующий день Коля.
Вместо ответа Сергей протянул ему пачку листов.
- Еще текила есть.. – добавил он.
- Что это?.. – Коля повертел пачку в руках. На верхнем листе крупными буквами было напечатано: "БЕСПОКОЙСТВО".
- Текила? Это такая мексиканская водка. Из кактусов…
- Сколько тебе можно говорить, не из кактусов, а из агавы! – сказала вышедшая в коридор Маша. – Привет, Коль!
- Неужели дописал? – догадался, наконец, Коля.
- По этому случаю и пьем… - сказал Сергей.
- Прочитаешь? – спросил Сергей его чуть позже. “О чем речь!” – ответил Коля. Маша в это время резала лимон и смотрела на мужа влюбленно. “Ты первый” – сказала она Коле. Тот ее не понял сперва, но потом сообразил, что он первым прочтет Сережкин роман. "Ты это, - сказал Сергей, - никому не распространяйся". Коля многозначительно кивал и уверял, что ни одна живая душа романа не увидит. Сам он только прочтет и скажет свое мнение. Сергей в тот вечер если не нервничал, то выглядел слегка взвинченным, может, от текилы, но когда Коля уже собрался уходить, он взял его за рукав и проговорил быстро: “Слушай, Коля, прочитай, скажи все, как есть, как думаешь. И Машке не говори, если что не понравится. А мне не ври. Идет?” Коля вместо ответа крепко пожал ему руку. “Ой, а давайте сфотографируемся? Мы никогда не фотографировались вместе!” - предложила Маша и извлекла из сумки “Полароид”. Поставила на автомат, присоединилась к уже усевшимся на диване друзьям и в последний момент вспомнила, что не причесалась. Карточку, несмотря на ее протесты, Сергей отдал Коле. “Машка потеряет, это как пить дать. А я так спрячу, что потом не найду. Пусть у тебя останется”.
…Перевернув последнюю страницу, Коля понял: все. Игра окончена. Его, Колина, игра в писателя. Вот Сережка – писатель. С большой буквы, простите за банальность. «Надо было соглашаться на соавторство» – мелькнула и сразу исчезла мыслишка. Стало душно, словно под метровым пластом июльского асфальта. Коля распахнул окно, в комнату проник сырой и холодный еще апрельский воздух. Легче не стало. Коля еще некоторое время шагал по комнате, ворошил «запачканные вдохновением», как любил говорить Сергей, листки, глядя на них почти со страхом. Наконец, возбуждение улеглось, пришла болезненная расслабленность. Коля, не раздеваясь, повалился на диван.
Сон его был коротким, рваным и нервным. Иногда он просыпался, глядел в белый потолок, на прямоугольник окна, что-то шептал про себя и забывался снова. Ему снилось мокрое шоссе, стремительно бегущее навстречу, лес по сторонам, встречная громада грузовика. Потом широкое поле с частоколом невысоких заборчиков и редкими деревьями. На деревьях зеленели молоденькие листочки, а вокруг стояла молчаливая толпа темных людей. Еще снился большой серый дом с одиноко горящим окном на восьмом этаже, магазин напротив, помойка, отгороженная от двора прокопченными от частых загораний бетонными блоками, пятиэтажки рядом. Несколько раз ему снилось, что он просыпается, все время в разных местах: то в полутемной комнате, на широкой постели рядом с красивой женщиной, то за решеткой в комнате с темно-зелеными облупленными стенами, то в вагоне электрички…
Сон кончился, когда пришло время проваливаться, почему-то по горизонтали, в темный тоннель. Коля вздрогнул и проснулся. Этого нельзя было ощутить, но он понял: что-то изменилось. Он подошел к окну, держа себя за плечи: забыл закрыть на ночь. На улице все было по-прежнему. Те же бетонные коробки с темными пятнами окон, провода и ветки на фоне серого предрассветного неба. По двору бегала собака на четырех ногах. Это показалось странным. Коля присмотрелся. «Господи, да что это?» - подумал он, просыпаясь окончательно. Собака убежала. Коля отошел от окна.
…Через четыре дня Сергей позвал его поехать с ними на дачу, но Николай отказался. А вечером из новостей узнал, что на шестьдесят втором километре Ярославского шоссе произошло событие, официально именуемое в милицейских сводках ДТП – дорожно-транспортное происшествие. Результатом ДТП оказались искореженная до неузнаваемости "девятка" и двое погибших – мужчина и женщина, 25 и 23 лет соответственно, жители Москвы. Сергей и Маша.
Электричка остановилась возле очередной засыпанной снегом платформы. В динамиках послышалось бульканье и скрежетание, но Николаю удалось разобрать в этих звуках название нужной станции. Он выскочил на платформу. Снег уже не сыпал, зато ощутимо похолодало. Он поднял воротник пальто и пожалел, что по старой водительской привычке вышел из дома без шапки. До дачи Митрофанова было километра два, но сейчас, по глубокому снегу, в темноте, эти два километра могли растянуться на сколь угодно долгое время. Зато холод подгонял…
Он поскользнулся на лестнице, что вела с платформы вниз, на тропу, но ухватился за перила. Перила были вымазаны в чем-то липком. Николай вполголоса выругался, отер ладони снегом и натянул перчатки. Тропа уходила от платформы куда-то вдаль, и была хорошо видна даже в неярком свете луны и станционных фонарей. Она была вытоптана в глубоком снегу так, что по обе ее стороны поднимались высокие, выше колен, стенки, что делало ее похожей на лилипутский окоп. Николай осторожно шагнул на его днище и двинулся вперед.
Пройдя несколько шагов, он оглянулся. Платформа, освещенная редкими тусклыми фонарями, показалась уютной и теплой, хотя он понимал прекрасно, что на ней так же холодно, как и здесь, на тропе, а идти все равно надо вперед, потому что больше идти некуда. Еще пару часов назад все казалось таким простым и ясным: он уважаемый и обеспеченный человек. У него есть дом, машина, семья и положение в обществе. Все это казалось совершенно незыблемым, и вот - стоило убрать одно звено - всего лишь одно - дома нет, и он - изгой. Нет дома, жена в заточении, он сам разыскивается милицией и бредет здесь, по снежному полю, в надежде найти поддержку и понимание не у друга даже, потому что друзей тоже нет, их не было и до этой истории с домом, нет, найти понимание у своего литературного агента, который ценит его, Николая, наверное, лишь за возможность заработать на нем деньги.
Впереди раздался шум, как будто чье-то покашливание. Николай обернулся.
Перед ним стоял высокий и широкий силуэт, несомненно, мужской. Можно было ручаться, что еще мгновение назад его здесь не было. Силуэт протянул руку, намереваясь ухватить Николая за рукав. Николай резко подался назад, споткнулся, упал на спину. Лица незнакомца видно не было, но во всем остальном это был тот же головорез из милиции. “Но это же был сон! - подумал Николай. - Сон!” Он вспомнил клокочущий звук в горле лейтенанта, звяканье связки ключей в замке клетки, холодную ярость сержанта, которого оттолкнул к стене. Нет, ну конечно же, сон.
Но силуэт никуда исчезать и не думал. Стало жарко.
- Ты к-кто? - заикаясь, спросил Николай, силясь подняться. Незнакомец сделал шаг вперед, протянул руку и, внезапно схватив его за плечо, резким рывком поднял на ноги. Боль пронзила тело, Николай снова отшатнулся.
- Кто ты? – снова спросил он. – Чего надо?
Вместо ответа темный опять потянул Николая за рукав. В свете фонарей виднелась его ладонь – матово-серая, как застарелая зола в пепельнице. Терпеть этот кошмар становилось невозможным, и Николай, оттолкнув, что было сил, незнакомца, бросился бежать, но не к станции, а дальше по снежному полю, изо всех сил, не глядя под ноги...
В конце концов, ни Мария, ни тем более Сергей не были для него всем. Жизнь продолжалась. Он снова пытался писать, но быстро забросил. Не давала покоя мысль, что каждое написанное слово хотелось сравнить с тем, что написал Сергей. Рукопись лежала на столе, время от времени Коля брал ее в руки, перелистывал, клал обратно, но никогда не убирал далеко. Он никому не сказал о ее существовании, да никто и не спрашивал.
Однажды ему повстречался старый, тоже еще школьный, знакомый, Юрка Митрофанов. В последнее время говорили, что он сумел "приподняться" на таких-то не шибко чистых операциях, завязанных на рекламе, газетах, чем-то еще.
- Колян! – восторженно крикнул он. – Какими судьбами?
- Дык… Живу я здесь…
- От здорово! А я случайно, знаешь, заглянул… Может, по пивку ради такого дела?
Коля согласился. Они зашли в ближайшее кафе.
- Ты ж у нас теперь писатель! – восклицал Митрофанов. – Мне, знаешь, мать газету приносит, это не Колька наш, говорит? Гляжу – ты!..
- Понравилось?
- Нормально! Только я не понял – а кто такой Славик?..
Коля пустился в долгие объяснения по поводу того, что герои рассказа, опубликованного когда-то, чисто случайно, в известной газете, личности суть выдуманные, сборные, так сказать, персонажи…
- А сейчас как жизнь творческая?.. – спросил Митрофанов, отхлебывая холодное пиво.
- Ничего, - ответил Коля, сам не зная, что имеет в виду - “ничего” в смысле “ноль” или “все нормально”.
- Совсем ничего? - выбрал Митрофанов.
Коля опять пожал плечами.
- Напрасно.
- Да какой из меня писатель… - отмахнулся Коля.
Вместо ответа Митрофанов достал из портфеля цветастую книжку.
- А из нее, что – Лев Толстой?! Из этой долбаной трещотки писатель, как из говна пуля!.. Однако, раскрутили, печатается, вот… - Юрка добавил энергичное выражение.
- Кто раскрутил? Ты?
Митрофанов промолчал.
Они расстались уже поздно вечером, обменявшись телефонами и обещаниями не забывать друг друга.
Но Коля об этой встрече очень скоро забыл, а вот Митрофанов, похоже, нет.
…Николаю чудился свист чужого, напряженного дыхания у себя за спиной, хотелось и в то же время страшно было обернуться. Наконец, когда он почувствовал, что сил бежать больше нет, что сердце вот-вот разорвется от непосильной нагрузки, а легкие уже не смогут перерабатывать этот выжигающий его нутро воздух, он остановился и, не в силах стоять на ногах, опустился на колени. И посмотрел назад. Тропа-траншея уходила вдаль, еле видимая в свете луны и редких фонарей станции, до которой было, наверное, не менее полукилометра. И на тропе никого не было. Он был один, посреди поля, на дне снежного окопа. Ему было жарко и очень хотелось пить. Он ловил раскрытым ртом редкие снежинки, которые таяли у него на языке и губах, не принося облегчения.
Наконец, он отдышался и опять огляделся. Вокруг было пусто. “Опять почудилось? - пытался он успокоить себя, - Конечно, почудилось! Почудилось!” Но тягучая боль в плече, которое стиснул темный незнакомец, и разорванный рукав пальто говорили об обратном.
Он потеребил лоскутья вылезшей из прорехи подкладки и пригнулся, затравленно озираясь. В какое-то мгновение ему опять померещился темный силуэт за плечом и он резко повернулся. Никого не было - просто темнота в этой стороне была более густой... Он сделал шаг в сторону, потом еще, еще и снова побежал. Он бежал уже не от страха, а просто от необходимости что-то делать. Хотелось лишь одного - наступления ясности, и для этого можно было и вернуться в отделение и терпеть издевательства сержанта - там, по крайней мере, все было понятно, и все необъяснимое оказывалось лишь сном... Полы его пальто хлопали при беге, путались в ногах. Он падал, вставал и бежал снова. Сухой снег шуршал под ногами. Высокое темное небо сливалось с горизонтом, луна тщилась разогнать мрак. Уже не сознавая, что поле кончилось, он углубился в лес. Стало совсем тихо, а впереди светились едва различимые огоньки. Попавшая под ноги коряга опрокинула его наземь, он опять упал, но теперь уже не поднялся, а продолжал лежать, слушая стук собственного сердца и свист тяжелого дыхания. Лицо приятно холодилось снегом. Захотелось полежать вот так, просто полежать на земле, ничего не делая, забыть обо всем. Отключиться от действительности, превратившейся вдруг в кошмар. Получилось.
…Однажды, когда в конце холодного и совсем не весеннего марта посыпал снег, Коля смотрел за окно и думал: "Падает снег. Снег – потому, что зима. А падает – потому, что сверху". От раздумий его оторвал звонок телефона. Звонил Юрка Митрофанов.
- Здорово, Колян! Ты мне вот что скажи – у тебя сейчас для печати что-нибудь есть?...
- Ка-кой печати? – запнулся Коля.
- Нормальной печати. Ну, рассказов там сборник, романчик какой-нибудь… Ты ж сколько писал!
"Ага, писал. – подумал Коля. – Да не дописывал".
- Надо подумать… - ответил он.
- Ну думай, думай, только скорее думай!
- А почему?
- Поезд уйдет! Торопиться надо, крутиться! Давай, собирай, что у тебя там имеется из плодов литературного творчества. Есть шанс неплохо пристроить…
Коля некоторое время слушал короткие гудки в трубке. Потом сел и глубоко вздохнул. Судьба, похоже, делала поворот. И удержаться на этом повороте следовало любой ценой. Иначе не жизнь, а…
"А что же печатать-то? Нет, на книгу мне не собрать…"
Коля так и сяк прикидывал количество того, что написано им и что не стыдно представить на публику пусть даже под такой же цветастой обложкой, как та, что Митрофанов демонстрировал ему в кафе. Но не получалось никак.
Он сходил на кухню. Принес стакан и початую бутылку коньяку. Налил себе прилично, пальца на три, и выпил, не закусывая.
Сережкина рукопись, совсем свеженькая, лежала на своем обычном месте – на столе, возле телефона. Коля покосился на нее и сразу отвел взгляд. Потом посмотрел снова, взял в руки, перелистал, положил обратно. Снова походил по комнате, достал старую газету со своим рассказом и небольшой фотографией. Некоторое время рассматривал себя на фотографии и корчил рожи. Когда это занятие наскучило, опять стал ходить по комнате. Но в конце концов вернулся к столу, взял пачку листов и долго не выпускал ее из рук, поворачивая так и сяк.
- Что же делать? – спросил он вполголоса. Отшвырнул рукопись и та разъехалась по столу веером листков, покрытых ровными черными строчками.
«Что это? Просто бумага!.. Ничего более. Но вот случилось так, что эта бумага покрыта некими знаками. Получается текст. Осмысленный. Хотя, это как взглянуть».
Он взял один лист, перевернул его и долго вглядывался в поставленные с ног на голову буквы.
«В таком вот положении много ли смысла? Да, почитай, никакого. Или, допустим, было бы это написано по-зулусски. Или я был бы зулусом. Нет, лучше французом… Короче, не понял бы я ни слова, и что тогда? Бессмысленный набор знаков?..»
Коля вытер вспотевший лоб и опять зашагал по комнате.
- Это же просто бумага! Просто бумага!.. – бормотал он. – Моя? Или не моя?..
Николай вспомнил день похорон. Стояла весна, конец апреля, деревья над кладбищем уже зазеленели. Мария была совсем как живая – Коля, пока сам ее не увидел, не верил, что такое возможно. Ему казалось, что она притворяется, а вокруг творится невероятный спектакль, или, может быть, это опять был сон? Но стоило перевести глаза на соседний гроб, и увидеть остроносое лицо Сергея, покрытое густым слоем грима, как все становилось на место: они мертвы.
- Владелец этой бумаги умер. А я – вроде как наследник, - прошептал он заплетающимся языком. – Хотя…
Коля закрыл лицо руками и некоторое время сидел, покачиваясь на стуле взад-вперед. Он шумно дышал, почти постанывая при выдохе. Потом решительно пододвинул телефон и набрал номер, который помнил наизусть с незапамятных времен. Трубку подняла мать Сергея.
- Алле? – послышался ее тихий вопрос.
И Коля снова вспомнил похороны, и то, как еще тогда решил не отдавать рукопись Сергея этой маленькой, сухонькой женщине. Она тогда суетилась, то поправляя ленты на венках, то покрывало в гробу и все ее горе выглядело каким-то напускным, пародийным. Лишь на кладбище, когда комья грязи уже полетели в могилу, она вдруг осела, ухватилась за стоявших рядом старушек и беззвучно затряслась в рыданиях. Коля поймал себя на мысли, что все это очень похоже на одну из сцен Сережкиного романа, а когда услышал ее слова, сказанные кому-то в плаче “Эта стерва”, понял, что речь идет о Маше.
- Алле, кто это? – снова послышался голос.
Коля аккуратно нажал пальцем на рычажок. Ему казалось, что, если бросить трубку, на том конце поймут, что кто-то не захотел разговаривать. А так, может быть, подумают - просто не соединилось… Ведь бывает же так, что просто не соединилось…
Некоторое время Коля лежал на диване, глядел в потолок и беззвучно шевелил губами. Один раз он громко рассмеялся – вспомнил старый анекдот. Потом опять лежал молча, все так же глядя в потолок и о чем-то рассуждая про себя. Так прошло часа два.
Когда валяться на диване надоело, он встал, налил себе еще коньяку, достал сигареты. Долго глядел на пламя зажигалки, прежде чем прикурить. Вдруг схватил со стола листок и поднес его к огоньку. Уголок листка медленно почернел, желто-оранжевые язычки поползли вверх по бумаге. Буквы кривились и растворялись в огне. За первым листком Коля поджег второй, потом третий. Потом сгреб все листы Сережкиного романа и отнес их на балкон, вывалил в жестяной таз и опять принялся чиркать зажигалкой.
- Как будто и не было… Как будто не было…
Все вместе листы горели ярким, сильным пламенем. Несколько раз Коля порывался погасить огонь, спасти хоть что-то, но останавливался и смотрел на пламя. Наконец не выдержал и побежал на кухню, схватил чайник. Кое-как залил огонь, запустил руки в теплую еще, дымящуюся черноту, но спасать, кроме угольно-темной жижи на дне таза, было уже нечего. Сережкиного романа не стало…
Колю разбудил звонок. Он с трудом поднял голову со стола. К щеке прилип листок с ровными черными строчками. Коля со злостью отодрал его.
В трубке послышался голос Митрофанова.
- Нашел? – спросил он.
- Чего? – спросил Коля.
-Ну чудило, я ж тебе говорил – печатать чего, нашел? На книжку хватит?
Коля протер глаза и посмотрел перед собой. На полированной поверхности стола находились: пустая бутылка из-под «Белого аиста», стакан, карандаши (3 шт.), шариковая ручка «Паркер», телефон, трубку которого Коля сейчас прижимал к уху, книги, блокнот и стопка листов с машинописным текстом. Коля схватил ее. Все листы, похоже, были целы, только титульный с одного уголка потемнел.
- Приснилось, что ли? – пробормотал Коля.
- Чего ты там бухтишь? – поинтересовался Митрофанов. – Материал, я тебя спрашиваю, нашел?
- Да, - ответил Коля.
Время, когда он лежал, уткнувшись лицом в снег, остановилось. По крайней мере, он не смог бы ответить, сколько минут или даже часов провалялся так. Наверное, он был без сознания, а может быть, мозг, спасая себя от безумия, сам блокировал приток внешних раздражителей, чтобы спокойно разобраться в лавине впечатлений и мыслей.
Он очнулся от холода. Лицо было мокрым, щеки и нос почти онемели. С трудом поднявшись на колени, Николай огляделся. Впереди действительно виднелись слабые огоньки. Видимо, это и был дачный поселок.
Он встал и побрел дальше, через чахлый лесок вышел к сетчатой ограде и поплелся вдоль нее, ища калитку. А когда нашел, то понял, что не ошибся, вышел правильно и сейчас надо пройти немного прямо, потом, через пару дворов, повернуть налево и там идти до колодца, рядом с которым и располагалась дача Митрофанова.
Он не успел подумать, что будет делать, если того не окажется дома. Но ему повезло - окна горели. Он, держась за перила, поднялся по ступенькам и толкнул незапертую дверь. Она со скрипом отошла в сторону, Николай постучал по косяку, чтобы хозяин вышел и встретил гостя. Обошлось без напастей, Митрофанов со словами: “Колян, ты такой откуда? Проходи!” вышел к нему. Только на пути по коридору случилась небольшая заминка: Николай, увидев под ногами темный диванный валик, попытался отпихнуть его в сторону, как у валика выросли ноги и куцый хвост, а сам он, обиженно потявкивая, убежал. Это был бассетсаунд Митрофанова, которого тот, презрев его паспортное имя Цезарь, называл просто Бася.
Хозяин помог ему снять пальто, усадил за стол, сам принялся хлопотать с самоваром. В углу почти беззвучно светился телевизор, горел торшер, на столике рядом лежала раскрытая книга (“Моя? Нет, не моя” - разглядел Николай) и стоял стакан с бурой жидкостью, видимо, виски - Митрофанов был давним его любителем.
Через пару минут был готов чай, в стакане плавал лимон и Митрофанов сыпал сахар, три ложечки, как обычно:
- А то, может, покрепче выпьешь?
Николай молча кивнул. Он до сих пор так и не сказал ни слова. Хозяин достал из шкафа початую бутылку “Ballantines”.
- Какими судьбами, Коля? - спросил он, усаживаясь напротив.
Николай мотнул головой, собираясь с мыслями. Виски приятно согрело желудок, проторив дорогу чаю, мысли вроде бы успокоились, тревога притупилась, можно было начинать рассказ, но как?..
- У меня дом пропал, Юра, - сказал, наконец, он.
Митрофанов вежливо улыбнулся.
- Куда пропал? Какой дом?
- Мой дом. Сегодня приехал - на месте нет. Пусто. Все совпадает... - Николай жестом остановил попытку Митрофанова что-то спросить и, не останавливаясь, в течение, может быть, пяти минут, а может, и часа, непрерывно говорил, выговаривая все, что случилось с ним, его женой, домой, машиной и всей его жизнью за этот вечер...
Роман Коля тогда перепечатал за полторы недели. Через десять дней был готов электронный вариант и Проныре он отнес не пачку бумаги, а дискету в блестящей экранированной коробочке - пусть сам распечатывает. Он, Коля, отныне автор и знает себе цену.
Проныра позвонил через два дня:
- Коля, откуда у тебя это?
У Николая ослабели ноги, и он сел.
- Как... откуда? Написал...
Голос Митрофанова почти сорвался в крик:
- Да ты представляешь, что это?
- Что?..
- Это колоссально! Ты гений, Коля! - и он бросил трубку, успев крикнуть напоследок: - Дома сиди! Я позвоню! Теперь заживем...
Потом Митрофанов водил его на прием к какой-то редакционной шишке и тот долго излагал им свои взгляды на проблемы современного книгоиздания. Коля не знал точно, что делал Митрофанов с его (теперь он готов был так считать) романом, но еще через неделю тот показал ему несколько листков очень белой и, наверное, дорогой бумаги, где черным по белому, изящным шрифтом “Таймс” на лазерном, наверное, принтере, было напечатано: “Прохоров Николай Владимирович, именуемый в дальнейшем “Автор”... ЗАО “Издательско-типографский комплекс “Звезда”, именуемый в дальнейшем... рукопись объемом 9,3 печ. л. для последующего издания...” В конце второго листа стояли цифры : 8 500.
- Это долларов, - пояснил Митрофанов.
Коле показалось, что он умер.
- Я хотел побольше, да там, знаешь, такие юристы - палец дай, руку отхватят. Зато еще проценты! Небольшие, правда, но перепродавать права - только с твоего согласия и с учетом интересов, понятно... Вот, прочитай.
Коля невидящим взглядом тыкался в бумагу, видя только указательный палец Митрофанов, что бегал по строчкам. Ноготь на пальце был сломан и остаток его торчал справа острой зазубриной.
“Надо его ножницами, - подумал Коля. - У меня в столе...” - и холодное, противное чувство, сродни страху, заползло ему под футболку. В столе лежал также оригинал романа, того, что стал предметом договора, который сейчас Митрофанов совал ему под нос, автором которого был назвал он, Коля и который был оценен в восемь с половиной штук не наших денег. Поверх романа в столе лежали ножницы, в которых нуждался ноготь на указательном пальце Митрофанова.
Роман вышел. Первый тираж разошелся на ура, потребовалась допечатка. Митрофанов бегал по издательствам и договаривался о дополнительных гонорарах. О книге говорили в литературных и прочих кругах, писали в газетах, Колю приглашали на какие-то собрания, конференции, даже, кажется, на телевидение. Приходила журналистка, симпатичная, но с короткими ногами, в мини-юбке. Коля отвечал, наливая рюмочку за рюмочкой, предлагал и журналистке, но та отказывалась. Он наплел ей откровенной шизы, а она, похоже, даже не поняла, что он над ней издевается. Она сидела напротив, закинув одну свою полную ногу на другую, а когда меняла их местами, видны становились ее трусики - светлые, похоже, в горошек. Колю это заинтересовало. После очередной рюмки, отвечая на очередной вопрос, он поднялся с кресла, подошел к ней и спокойно задрал на девушке юбку. При этом он продолжал, как ни в чем ни бывало, говорить. Закончив фразу, добавил:
- Но почему в горошек?
Девушка попыталась вернуть юбку на место, но Коля уже пустил в дело вторую руку.
- Но мне... У меня сегодня еще в одно место... - с круглыми глазами пролепетала журналистка.
- Конечно! - согласился Коля, стаскивая с нее трусики в горошек.
...Интервью опубликовали в какой-то газете, Коля не узнал точно, в какой.
Денег оказалось не так много, как сперва показалось. То есть суммы, и по договору, и последующие, выплачивали аккуратно, но процесс траты денег затягивал. Тогда-то Митрофанов и кинул новое предложение:
- Пиши детектив, Коля! С мистическим уклоном...
Дальше все пошло как по маслу. Коля писал, Проныра издавал, деньги делили по справедливости. Со второй книжки Коля купил квартиру в доме 13 на Ивовой улице...
- ...Что молчишь? - спросил Николай. - Скорую будешь вызывать? Или милицию?
- Да будет тебе, - ответил Митрофанов. Помолчал немного и добавил:
- Сюжет хороший. Только это уже было у кого-то.
- Какой сюжет? - не понял Николай.
- Да то, что ты рассказал. Сейчас. Интересно. - Митрофанов разглядывал напиток в стакане на свет.
- Да ты что? - взвился Николай. - Какой сюжет? Я тебе... Я же чистую правду!.. Не веришь? Поехали! - он вскочил и схватил приятеля за руку. - Поехали, сам посмотришь!
- Стоп! - двинул ладонью Митрофанов. - Хватит истерик! Выпей...
Он снова наполнил стакан приятелю. Николай сел.
- Ты, может, есть хочешь? Сейчас я принесу... - и хозяин привстал со стула, намереваясь выйти.
- Не, не надо...
“Не верит... Не верит! Думает, небось, шизанулся я. Я бы тоже не поверил... Сейчас побежит в скорую звонить”.
- Если ты мне, Юра, не веришь, - он старался говорить как можно более спокойно, хотя голос все равно подрагивал, - если не веришь, то поедем ко мне, увидишь - ровное место там, нет дома. Любка в милиции. А я вот здесь тебе сказки, значит, ни с того, ни с сего рассказываю...
Последние слова вышли почти зло. Николай вскочил и принялся нервными шагами мерять кабинет Митрофанова. Большого успеха в этом занятии трудно было достичь. Дом у Проныры был большой, но комнатка, которую он считал рабочей, была всего трех метров в длину и того меньше - в ширину, да к тому же заставлена тяжелой мебелью – Митрофанов не любил больших пространств.
Николай прошел до письменного стола, повернул обратно, прошел еще раз. Митрофанов молча смотрел на него.
- Ну что ты молчишь? - взвился Николай. – Говорю тебе, поехали! Сам все увидишь...
И он схватил Митрофанова за рукав, намереваясь тащить за собой. Впрочем, сил явно не хватало и Николай в изнеможении опустился на пол.
- Отпусти! Отпусти! - вяло освободился от его хватки Митрофанов. - Совсем шизанулся... Ну хочешь, поедем! Едем, вставай! Только если ты, Коля, опять мне дурочку валять станешь, то это совсем не смешно будет... Спасибо скажи, выпить я еще не успел…
Николай молчал всю дорогу, а Митрофанов, целиком поглощенный ездой по скользкой заснеженной трассе, не приставал ни с какими расспросами. Когда они проехали поворот с помятым столбом светофора, в груди заколол едкий холодок. Еще один дом... Еще один. Следующий светофор и...
Прямо перед ними возвышалось массивное здание со светящимся трафаретом “Ивовая 13”. Серое здание, включая все четырнадцать этажей, было на месте. Присутствовало и остальное - магазин напротив, хрущевки рядом, скверик с лавочками, даже помойка за прокопченными от частых загораний бетонными блоками. Николай машинально посмотрел на окна своей квартиры. Они были темны.
Митрофанов положил локти на руль и устало посмотрел на Николая. Тот повернул голову, встретился со взглядом приятеля и снова широко раскрытыми глазами уставился на дом.
Все на месте. Часть окон светится, а в темных стеклах остальных отражаются огоньки фар проезжающих в этот поздний час по улице машин.
Николай вывалился из машины и, разгребая свежий снег ботинками, побежал напрямик к белой панельной стене. Коснулся ее ладонью, потом стащил перчатку, потрогал снова и в изнеможении опустил голову. Сердце колотилось. Дыхание вырывалось из горла с шумом и превращалось в зимнем воздухе в пар. Снежинки падали. Жизнь продолжалась.
За спиной нервно мигнули фары митрофановского “Фольксвагена”. Раздался короткий сигнал и сразу прервался, поглощенный серой громадой здания, которого, в этом Николай мог поклясться на чем угодно, пару часов назад еще (или уже?) не было на этом месте.
- Это шутка такая? – послышался за спиной голос. Николай, не помня себя, стукнул кулаком по бетонной стене. Потом еще раз. И еще, пока испуганный Митрофанов не оттащил его подальше.
- …Но ведь не было же, не было! – убеждал Николай приятеля.
- Ну, не было, значит, не было… - соглашался тот. – Давай поднимемся, чего тут, в машине-то торчать?
Предложение показалось дельным. Уже в лифте Николая догнала мысль об очередной "нестыковочке" – а где же Любка? В милиции? Но если дом на месте, значит, и обвинения в подделке документов быть не может… Впрочем, перегруженная впечатлениями и переживаниями голова уже не в состоянии была решать подобные головоломки. Вот сейчас подняться в квартиру, сделать чайку, а в холодильнике, кажется, еще водочка осталась… Да и поесть не мешало бы – сколько часов уже мотаться пришлось…
Они вышли из лифта и Николай радовался каждому новому доказательству вернувшейся нормальности: вот дверь соседей, рваный коленкор, круглая кнопка дешевого звонка. Вот его дверь и ключи подходят! Темный коридор… Выключатель слева. Свет зажегся и Николай, сбросив ботинки, прямо в носках отправился на кухню.
- Пить будешь? – спросил он Митрофанова.
- Смотря что!
Николай наполнил стопки прозрачной, чуть вязкой жидкостью из моментально запотевшей бутылки. Сообразил на стол нехитрую закуску, включил чайник, потом телевизор.
После первой стопки метущиеся мысли улеглись. Митрофанов ничего не спрашивал и Николай был ему за это несказанно благодарен. Он подцепил вилкой кружок колбасы, потом дольку селедки из жестяной банки, перехватил капусты – его так называемая теща, Любкина мать, неплохо готовила капусту на зиму и всегда всучивала дочке пару-тройку банок. Николай не был против. А что? Неплохая закуска… Вот и сейчас пригодилась. Он налил еще по одной. Приятели выпили, Николай достал сигареты и закурил. Митрофанов был сам некурящий, но против общества курильщиков обычно ничего не имел.
По телевизору замелькали новости.
- Сегодня в одном из отделений милиции города, - вещала хорошенькая дикторша, - было совершено дерзкое преступление. Убиты двое милиционеров. Подробности с места происшествия…
Камера показала несколько спин в одинаковых серых куртках на фоне темно-зеленых облупленных стен, мелькнули прутья решетки, темные пятна на дощатом полу, потом чья-то властная ладонь прикрыла объектив.
- Наш корреспондент сообщает, что помимо убитых милиционеров, было обнаружено также тело неизвестного гражданского лица… Был ли убитый одним из нападавших или просто случайным посетителем отделения, следствию пока выяснить не удалось…
Следующим кадром выплыло заснеженное пространство, освещенное прожектором, огражденное бетонным забором с сиротливо приткнувшейся «девяткой». Его, Николая, «девяткой», десять лет уже бегает, все сменить недосуг, уж на ремонтах просадил больше, чем сама машина стоит…
«Ах, ну да, машина ведь там осталась!» – вспомнил он. И тут же ледяно подползла другая мыслишка: ведь найти владельца машины – раз плюнуть! И паспорт… Паспорт остался у лейтенанта! Значит, найдут, придут скоро… Дом пусть нашелся, значит, подделки документов никто ему не припишет, а вот нападение на милиционера, да еще побег из ментовки – это уже другая, куда более серьезная статья…
- Да что же делать теперь? – спросил Николай сам у себя.
- Что? – спросил Митрофанов. Он хлебал чай и посматривал в телевизор. В какой-то момент лицо его окаменело, а чашка замерла возле рта. Николай проследил за взглядом приятеля.
На экране высвечивалась знакомая фотография. Знакомая, потому, что Николай регулярно наблюдал ее в собственном паспорте, и это была его, Николая, фотография. Голос за кадром вещал:
- Вы видите фотографию предполагаемого преступника. Пожалуйста, если вам известно местонахождение этого человека, сообщите об этом по телефону…
Митрофанов медленно повернул голову в сторону Николая. Тот пожал плечами и вымученно улыбнулся.
- Это что? – протянул Митрофанов. – Это тебя там… показали?
Николай снова пожал плечами, наполнил рюмку и выпил один.
- Но… это, Коля… - рассыпая слова, бормотал Митрофанов, - там же того, «преступник», говорят? Как так? Ты же говорил…
- Ну, говорил! – взревел Николай, вскочив с табуретки. Рюмки на столе вздрогнули и наполнили кухню тихим звоном. А может, это звенела тишина после его возгласа.
- Так что же это… получается? – снова спросил Митрофанов.
- То и получается… - Николай сел, встал, вышел из-за стола. Юрка глядел на его движения с нескрываемой опаской. – Я же рассказывал тебе… Любка в ментовке осталась, я сбежал… А все потому, что дома-то не было! Не было, понимаешь? А мент этот, как попка, заладил: «подделка документов, подделка документов, разберемся»! Вот и разобрались! – Николай ткнул пальцем в экран телевизора.
- Но ты же слышал, там убили двоих…
- Ага… Ничего, может, оживут еще… - Николай снова прокрутил в памяти давешний сон, что видел в отделении. Хрипящий, булькающий звук из горла лейтенанта… Короткий тычок дубинкой и недоуменный взгляд оседающего на пол сержанта Сереги… Блестящая, в алых разводах, полоска стали. Все правильно, убили обоих. В его сне. А наяву они остались живы. А теперь и наяву мертвы?..
- Все! – отрубил он и опять взял Митрофанова за рукав. – Пошли!
- Куда? – спросил тот, но поднялся и поплелся вслед за Николаем. – Куда еще?..
- В ментовку! Там Любка, там… Разберемся! – ответил он. - Да чушь это, чушь, Юра, ты понимаешь? Прикол чей-то дурацкий…
Юра слушал его и молча кивал.
По дороге Николай снова молчал, а Митрофанов ни о чем и не спрашивал.
Возле отделения милиции никакой суеты не наблюдалось. Не было ни телевидения, ни суетящихся милицейских начальников, ни серых курток ОМОНа. У Николая в душе шевельнулась надежда – может, и не было ничего, о чем говорили в новостях, все это в самом деле непонятное и жуткое совпадение, мистификация, тогда сейчас надо забрать отсюда Любу и обратно, к целому и невредимому дому под номером Ивовая, 13, к прежней, спокойной и понятной жизни…
Дежурный пропустил их, ничего не спросив.
- Вам чего, граждане? - спросил их давешний лейтенант.
Николай оглянулся на Митрофанова. «Ну? Вот видишь? – спрашивал его взгляд. – Нет ничего! Все живы!» Митрофанов пожал плечами.
- У вас тут жена моя должна была остаться… - начал Николай, кивая на огороженный стальной решеткой угол комнаты. «Обезьянник» был пуст.
- Жена? Как фамилия? – лейтенант потянулся к темной клеенчатой тетради.
- Маркова, Любовь Викторовна…
- Что-то не помню… - бормотал лейтенант. – Нет, не поступала.
- Да как же так? – спросил Николай. Давешнее холодное чувство страха необъяснимого опять зашевелилось на коже. – Ведь мы же вдвоем, здесь вот сидели! У вас и паспорта наши остались! – воскликнул он, вспомнив такую важную улику.
- Паспорта? Ваши?.. – удивился лейтенант. – Зачем?
- Так это… У нас же дом пропал…
- Какой дом?
- Ну, наш, на Ивовой, 13!
- Ивовая, 13, - уточнил лейтенант и посмотрел на карту участка. – И что?
Николай чуть не застонал.
- Так ведь не было же дома!
- Кого не было дома? – понизил тон лейтенант.
- Да самого дома не было! - закипел Николай. – Пустое место! Мы же приходили в вам, а вы еще сказали, что у нас подделка документов. И забрали паспорта! Вот, смотрите!.. Да не мешай ты!
Последняя фраза относилась к Митрофанову, который уже начал тянуть друга за рукав.
- Пойдем, пойдем, Коля!..
Но Николай вдруг замолчал и замер. Из внутреннего кармана пальто на него смотрела знакомая кожаная обложка.
- Ну что? Нашлась потеря? – заулыбался лейтенант. – Идите-ка вы домой, товарищ, да отдохните лучше… Скажите еще спасибо, что вы не одни, а то пришлось бы вас задержать на всякий случай…
- Что такое? - Из соседней комнаты вышел, позевывая, сержант. Он выглядел совершенно так, как ему и было положено – плотный, коренастый, светловолосый. Тот самый сержант Серега. Тоже живой и невредимый, лишь, может, немного помятый. – Поспать не дали…
Николай невольно отступил назад, вспомнив, как невежливо обошелся с этим сержантом перед тем, как покинул отделение, но Сергей почти не обратил на него внимания.
- К нам сегодня такая… Маркова Любовь Викторовна, поступала? – спросил у него лейтенант.
- Да нет… - скривил рот Сергей. – Сегодня баб, считай, вообще не было… Прокопыч было, бомжиху привел, так я ее выгнал…
Николай уперся пальцами в виски. Неизвестных в задаче, ни с того, ни с сего подкинутой ему жизнью, прибавилось. И находить решение не было больше ни сил, ни желания. Хотелось уже только одного, прийти обратно, в нашедшийся, слава Богу, дом, подняться в свою квартиру на восьмой этаж, хорошенько, в дребезги, напиться и уснуть крепким, как смерть, сном. А там, может, все само собой разберется. Утро вечера мудренее.
Позади послышались чьи-то осторожные шаги. Николай обернулся. В проеме коридора виднелся темный силуэт -–высокий, плечистый, несомненно, мужской. Силуэт приближался. У Николая перехватило дыхание. Он осторожно сделал шаг в сторону, потом еще один, еще, и, наконец, обогнув темного посетителя, бросился бежать.
- Эй, что такое?.. – послышался за его спиной возглас лейтенанта.
- Коля, постой! – вторил ему Митрофанов, но голоса вдруг пресеклись. Потом что-то, грохнув, упало, послышалось чье-то громкое сопение, шум борьбы, неясные возгласы…
Во дворе отделения все было точно так же, как в прошлый раз, шел снег, вот только никто уже не скоблил его лопатой. Не было и белых «Жигулей»-девятки. Николай быстро вышел на улицу и направился домой. На сей раз он не бежал, потому, что был уверен – никто, как в прошлый раз, его преследовать не будет. Пройдя квартал, подумал: «А где Юрка?» Смутно припомнилось, что Проныра остался в отделении, но дальше вспоминать и думать о том, что произошло там после его, Николая, ухода, не было никакой возможности. В голове образовалась некая мертвая зона, блокирующая целую область сознания, для того, видимо, чтобы сохранить в целости прочие области…
Наступили следующие сутки, когда он подошел, наконец, к тому месту, где когда-то стоял его дом по адресу Ивовая, 13.
За сквером виднелся знакомый уже пустырь. Дома не было.
Николай пошел дальше.
Дежурная в метро покосилась на его разорванное пальто и грязные брюки. На платформе скопились люди – ночь, поезда ходили редко.
В вагоне Николай уселся в углу, поднял воротник и попытался заснуть. Сон не пришел, лишь тяжелая пелена обволокла разум, замедлила мысли. Николай слышал названия станций, видел, как входили и выходили люди, но не обращал на это никакого внимания.
После очередного провала он очнулся, огляделся. Вагон опустел. Никого, кроме него, не осталось, свет не горел. Поезд с грохотом несся по тоннелю. Скорость, похоже, нарастала, за окнами мелькали редкие огни, выхватывая из темноты диванчики, блестящие никелированные поручни, картинки рекламы на стенах.
В противоположном углу вагона что-то шевельнулось. Николай пригляделся, но не увидел ничего. Просто пятно, напоминающее силуэт массивного человека, комок тьмы, не пробиваемый редкими вспышками ламп. Николай уцепился за поручни и на подгибающихся, ослабевших ногах направился к пятну. Подойдя совсем близко, он протянул руку. Ладонь утонула в темноте, холодной и упругой, как студень. Николай отдернул руку.
- Ты кто? – спросил он.
Пятно шевельнулось. Видимо, это означало поворот головы в сторону Николая.
- Здорово… - сказало оно.
Николай, услышав голос, отшатнулся. Стало, как когда-то в детстве, страшно, и хотелось от этого страха спрятаться за кого-то, пожаловаться хоть кому-нибудь на невозможность и необъяснимость происходящего.
- Не надо… - снова послышался голос.
- Чего не надо? – странно, но от низкого и густого звука этого голоса стало чуть спокойнее.
- Слез не надо.
Николай пожал плечами – мол, я и не собирался… Потом спросил снова:
- А кто ты?
- А тебе не все равно?
- Ну, да… - Николай вытер лоб рукавом и сел рядом с темным – он уже совсем его не боялся. – А где мы? Так давно уже едем…
- В аду.
Николай вздрогнул.
- Да ты не переживай. Ты-то уже давно в аду. Ад – это, понимаешь, такая штука… Он ведь у каждого свой.
- Свой, – повторил Николай.
- Да, собственный. И каждый его в себе, внутри, носит. Вот и у тебя свой. А ты в аду или ад в тебе – велика ли разница?
- А почему?
- Что почему?
- Почему в аду? Что я сделал?
Темный вздохнул и проговорил:
- Вот есть рассказ такой. Там один чудик отправился в прошлое. Убил там бабочку. Вернулся в свое время – а там все по другому…
- Ты это к чему?
- Вот в прошлом что-то поменяешь – в настоящем катастрофа. А почему никто не считает, что в настоящем тоже бы надо себя вести поаккуратнее?
«Бред какой-то! – подумал Николай. – Все это бред! Безумие, галлюцинация… Я просто с ума сошел, вот и повело во всякие заморочки. Нет этого ничего вокруг, а я сам где-нибудь валяюсь, к примеру, в белой горячке… И все скоро кончится»
Но поезд продолжал нестись, и сиденье передавало вполне ощутимую, материальную тряску. Болела голова, ныло плечо, на щеках прощупывалась суточная щетина…
«Нет, на бред это не похоже. А какой он вообще-то бывает, бред-то?» – Николай попытался вспомнить, был ли у него когда-нибудь бред и что при этом ощущается.
- Настоящее – тоже тонкая субстанция. В ней менять что-либо надо с огромной оглядкой, - продолжал между тем темный.
- А что с ним будет, с настоящим-то? – спросил Николай. – Если поменять что-то в настоящем – изменится будущее.
- Это так, конечно, - согласился с ним темный. – Но возможно и такое, что возникнет неправильное настоящее…
«Не, ну точно, бред. Съехал я с катушек, как пить дать. Какая, однако, умная у меня галлюцинация – сейчас о параллельный мирах говорить станет»
- Это неправильное настоящее, - продолжал темный, - совсем как то время, в котором жил до него. Ничего отличить нельзя. За одним только исключением – нестойкое оно, нежизнеспособное. Со временем в нем нарушения появляются, противоречия, нестыковки, а потом оно и вовсе исчезает… Ну, как галлюцинация, бред, понимаешь?
- Ты мне это все к чему втираешь? – перебил его Николай почти зло.
- Ты – один из тех, кто думает и делает. Ведь все разумные существа что-то думают и что-то делают, так? Они думают об окружающем их мире и хотят сделать его лучше. Лучше для себя. И ты хотел того же самого.
- А это запрещено, да?!
- Ты захотел сделать мир лучше по отношению к тебе. Очень захотел. А хотеть – значит получить. Нет ничего, что невозможно было бы сделать, если есть настоящее желание. Сдвинуть миры, изменить время, создать другую реальность. Вот и ты создал свою реальность. Но я ведь уже говорил, что запас прочности у таких реальностей слабоват. Не живут они долго.
Николай сжал виски пальцами. Головная боль нарастала, мысли проворачивались в голове, их тяжелое, вязкое движение ощущалось почти физически. Вспомнилось серое утро, белая собака во дворе. «На четырех ногах» - подумал Николай. И тогдашнее смутное чувство свершившейся перемены. А предшествовало этому чтение некоего романа, неизданного еще, неизвестного никому, кроме трех человек, двое из которых через несколько дней отправились в мир иной. А дальше был звонок Юрки Мирофанова, и все завертелось вокруг этой пачки серых листов с надписью «Беспокойство».
В мозгу вспыхивали, как огни на стенах тоннеля, какие-то кадры прежней жизни. Сережка, растрепанный, тетрадка с хрустко исписанными листами. Высокая грудь Маши под голубой шелковой блузкой, ее гордо-красивое лицо, длинные каштановые волосы. Ее же лицо, но уже смеющееся, глаза, влюблено глядящие на Сергея. Распускающиеся нежно-зеленые листья над кладбищем, Сергей, не похожий на себя, и Маша, такая же, какой была при жизни. Поднимающиеся по янтарной жидкости в кружке цепочки пузырьков, тихий, вязкий голос Митрофанова, что-то ему втолковывающий. Яркая обложка книги с его, Николая, именем и фамилией, надпись золотом пониже, все то же «Беспокойство». Он даже не сменил названия, хотя и считал его не очень удачным. Некоторые места редактировал, было дело. Упрощал, подстраивал под себя, но не очень старался, чтобы успеть отдать готовый вариант Проныре… Успел.
- Вот и все… - сказал темный. – Теперь ты все сам знаешь. А мне пора…
- А дом? – спросил Николай, чувствуя, что не хочет оставаться один в этом пустом, несущемся в никуда вагоне. Уж лучше такая, непонятная компания, хотя бы такой собеседник, чем вообще никого. – А дом?
- Что дом?
- Ну, почему дом пропал? И в милиции потом, убийства эти… И почему…
- Дом? Должно же было с чего-то начаться… Ты ищешь логику там, где ее нет, и быть не может. Пустые это поиски. Извини. Мне пора.
Николай раскачивался, охватив голову руками.
Дом, конечно же, ерунда. Следствие, а не причина. Начаться могло с чего угодно – жена, например, пропала, или машина... Хотя нет. Машину можно купить новую, объясняя пропажу прежней банальным угоном. А взамен Любки-то... Даже думать смешно.
Он попытался вспомнить, как познакомился с ней. Была вечеринка у какого-то приятеля, ныне напрочь забытого и он опять напился и, кажется, танцевал, ощупывая ягодицы партнерши, а та щебетала: “Вы писатель, да? Это так интересно! А что вы сейчас пишете?” “Ничего, - хотел сказать Коля. - Сейчас у меня руки заняты - я тебя, дура, лапаю...” А может быть, и не танцевал он тогда, а Любочку на ощупь изучил чуть позже, когда привез к себе домой, зато более досконально...
Но теперь нет и Любки – пропала, не оставив следа, и неведомо, где ее искать. Да как искать-то? Юрка Митрофанов, последний нормальный человек рядом – где он? Наверное, там же, где остальные герои того выпуска новостей… Не повезло им – попали под свертывающуюся реальность.
Поезд продолжал свой путь по бесконечному тоннелю. Николай дернул дверцу кабины машиниста и не удивился, никого там не обнаружив. В вагоне было темно, но перед лобовым стеклом в свете фар кольцеобразным ореолом высвечивались стены тоннеля с двумя тоненькими ниточками рельсов. В центре кольца располагалось темное пятно. Именно в него поезд и направлялся, наращивая скорость.
- Но я не хочу здесь оставаться! – вскричал Николай. – Не хочу! Я хочу назад, к нормальной жизни! Я хочу вернуться!!
- Возвращайся. Постарайся захотеть этого, и возвращайся.
И темный исчез. Это было совершенно незаметно, просто темнота в том углу вагона, с которым Николай разговаривал, стала обыкновенной.
- Захотеть? – спросил Николай у этой пустоты и постарался вернуться. Это ему почти удалось.
…Он еще некоторое время тупо жал на клавиши, глядя, как на экране возникают буквы, пока не понял, что думает вовсе не о словах, в которые слагаются эти буквы, а о чем-то другом. Все. Вдохновение ушло. Да и было ли? Просто возникло легкое желание пописáть, вроде как бывает охота иногда попúсать, несмотря на то, что мочевой пузырь вроде бы не полон.
- Ну, потворил - и хватит... - сказал Николай, ни к кому не обращаясь. За спиной что-то звякнуло. Он обернулся. На пороге стояла жена, Люба, со стаканом чая в руках, такого, как он любил: с лимоном и в тяжелом подстаканнике. Она размешивала сахар и говорила:
- Хочешь чаю, Коля?
- Хочу, - сказал он, взял стакан и поцеловал ей ладонь.
- Что-нибудь написал?
- Да так... Ерунда какая-то в голову вступила. Хотя сюжет неплохой... Да, чуть не забыл – завтра у Олега прием. Мы приглашены.
- У какого Олега? – спросила Любочка.
Николай вздохнул.
- Ну, у Третьяченко! Ты как хочешь, а мне надо быть обязательно…
- А какой костюм погладить?..
Николай пил чай и думал: “Надо Проныру напрячь. Сколько можно ждать - пусть переиздают, я так без гроша могу оказаться”. Он открыл ящик стола и из пачки бумаг извлек старую записную книжку. С внутренней стороны была вставлена уже потерявшая яркость цветная фотография: он сам, совсем еще молодой, лет двадцати с небольшим, и еще двое: юноша и девушка. Девушка поправляла рукой тяжелые темные волосы и как будто хмурилась, а юноша - худощавый, всклокоченный - улыбался во весь рот.
Под записной книжкой лежала пачка машинописных листов и на первом было напечатано: “БЕСПОКОЙСТВО”.
Дом на Ивовой, 13, стоял там, где ему было положено. Николай пил чай в своей 45-й квартире, на восьмом этаже. Все остальные этажи тоже были на месте. Хотя сквозь первый, если приглядеться, можно было различить огоньки Северной Садовой. А может, это были просто блики в окнах от проезжающих мимо машин.
Когда стемнеет
© Copyright: Леонид М, 2003
Свидетельство о публикации №203062700012
Свидетельство о публикации №203062700012
Рецензии