Курсы немецкого. глава 4

- Добрый день!
- Добрый день – улыбаюсь я в ответ направляющейся ко мне Лидии. Пока она перебирает тяжелыми ляжками и несет мне навстречу свое молодое, но заплывшее жирком тело в длиннючей джинсовой юбке я успеваю по-русски отдать пару команд Аркашке:
- Обувайся давай. Шевелись.
Лидия причалила, стоит рядом и тараторит непонятное по-немецки. Мои брови первыми отреагировали и подались ей навствечу. Глазами лихорадочно шарю взгляд Лидии, но не нахожу. Брови от напряжения образовали уже огромную морщину на переносице. Куда смотреть-то?
Лидия косоглаза. Один глаз у нее совершенно отсутствующий. Даже цвета непонятного. Нет такого цвета глаз в природе. Он не то белый, не то зеленый, не то желтый. Мне кажется что он вообще искуственный, хотя может и бельмо на нем. Я не специалист по глазным болезням. А смотреть пристально не будешь ведь, неприлично. Так, надо найти ее взгляд или хоть какую-то точку, на что-то смотреть ведь я должна. Что за дурацкая привычка смотреть людям в глаза? Второй глаз у Лидии карий, но тоже «себе на уме», смотрит куда-то вдаль.
Ладно, пора бы и понимать начать что же она мне тут говорит - распинается. Я же еще даже не удосужилась прислушаться. Нахожу точку на переносице Лидии и смотрю туда. Выхватываю из ее рассказа первое попавшееся слово и повторяю его с вопросительной интонацией.
- Да, на этой неделе. – поддакивает мне Лидия. Только на этой неделе, пожалуйста. – небольшая пауза и опять - Так во сколько Вы сможете Аркадия завтра забрать?
Я прикидываю в уме – так, занятия у меня закончатся в час, потом надо на автобусе да с пересадкой. Ладно, плюс еще час, ну и пол-часа на то-се, вдруг что по дороге случится. Лучше сказать попозже, а прийти пораньше, чем наоборот, думаю я и говорю:
- В половине третьего. Нормально?
- Да, хорошо, спасибо. – кивает Лидия и плывет в группу.
Я пытаюсь сообразить что ж случилось-то. Тоже мне, вежливая выискалась – ругаю я себя. Другая бы дотошно слушала и все бы поняла. А не поняла бы, так переспросила бы. А я переспросить постеснялась. Что же она говорила?

День разбивается на две части – учеба и семья.
Я  - в просторном холле детского сада. Аркадий мой учит немецкий тоже совсем недавно, месяц-полтора всего.
- Аркаш, что там у вам случилось? Почему тебя надо всю неделю забирать пораньше?
- А у нас Ба(р)бра заболела и Но(р)ман тоже и Ви(р)джиния.  – мой картавый мальчик идеально произносит немецкие имена своих воспитателей.
Как будто его отец специально постарался и передал в генах свое знание немецкого. Отец у Аркашки был замечательный.  Поэт, полиглот и просто умный нежный любимый мой мужчина. Один на миллион. Я хочу теперь такого же сына. Он как предчувствовал – хотел назвать сына Пашей тоже. Я не захотела.
- Ну нет – Пал Палыч? Нет.
- Лучше Паша – Аркаша, как у нас Оля – Поля.
Правда, дочку все называли Полина. Она с детства была очень взрослая. Молчаливая и понимающая все-все. Вот и сейчас – поняла и сама же отпустила:
- Да, мама, едь. Я - потом.
Ну как ребенок мог понять то, что до других взрослых не доходило? Как она могла прочувствовать, что я с ума схожу и что еще немного и чисто физически умру сама.
Во мне сидели слова – «Он обрел покой в мире ином.»
В мире ином.
В ином...

Здесь все не так.
Хотя все очень похоже на прежний мой мир. Здесь – мой иной мир. Здесь я хочу обрести покой.

Ничего прежнего больше нет.
Жизнь не останавливается. Не прерывается.
Она перемещается.
Я переместилась.
Аркадий переместился.
Полина...

- Здравствуйте, Тамара Степановна!
- Ой, Оля! Ты? (прикрывает трубку и говорит кому-то: «Ольга звонит. Да заткнись ты! И телевизор выключи.»
- Ты из Германии?
- Да. Ну как, выслал Алексей согласие?
Меня распирает чувство обиды. Я выпрашиваю для дочки согласие ее отца. Выпрашиваю напористо и методично. Регулярно звоню и как ни в чем ни бывало «чирикаю».  Мне тяжело говорить, но приходится успокоить зуб на зуб не попадающее от волнения дыхание.
- Ты простыла?
- Ага. А у вас холодно?
Моя первая свекровь теперь – посредник. Между мною и моим первым, бывшим. Давно уже бывшим. Она – в принципе хорошая женщина.
Но вот до сих пор считает, что разрыв произошел по моей вине и что ее сын пострадал от развода.
Можно, конечно, было бы жить как все и растить дочь в перерывах между частыми ссорами и слишком уж его задушевными встречами с друзьями.
Да, Тамара Степановна, конечно, Вы правы. Я не смогла так жить.
Что мне было надо?
Наверно, беспокойной жизни.
Слишком спокойное бытовое пьянство и лениво монотонные будни – это, увы, не мое. Не могу объяснить почему.
Я просто не умею пить, наверно.
- Ой, Оля, а Алексей так расстроился. Ну ты же знаешь, как у мужчин. Вспомнил. Затосковал. Душа-то болит. Даже вот несмотря на то, что столько лет прошло...
Ну какая душа?
О чем она?
Почему у него не болит душа о том, что дочь, его дочь, лежит сейчас в Ангарске на своей кровати и давится слезами. Ей еще 13. Уже 13.

Я играю роль. Оля. Это роль. Просто роль хорошей бывшей невестки. Вот положу трубку и тогда – хоть вой, хоть ори! Сейчас нельзя. 
Надо подстроиться. Настроиться на их волну и поподдакивать. Нельзя срываться!
Мой бывший мне завидует.
Это глупо, но факт.
Он собрался уже с женой приехать сюда по приглашению от моего Клауса и сейчас идут торги – им не хватает денег. В один конец билеты здоровой бездетной работающей сорокалетней парочке должна оплатить я.
Ну а кто их еще в Германию свозит?
Это же мне повезло в жизни.
- Ну не чужие же люди. Свои люди.
Я слушаю.
Я поддакиваю. А что мне делать? Орать в трубку?
Свои???

Соглашаться меня научил Клаус.
- Да и пусть приезжают.
- Он не видел дочь почти девять лет! Он ею вообще не интересовался. Ни разу даже плюшевого мишку не прислал.
- Не надо паниковать – пусть себе планирует. Будет то, что будет.
- Но...
- Вот будет «но», потом и решим как быть. Пока – хочет ехать – пусть едет. Нам главное, чтобы Полина здесь была.

Странно, но Клаус меня сразу понял.
Вот тебе и разные языки.
На каком языке я разговариваю с Ларисой?
На каком языке я вообще разговариваю?
Как я могу говорить, что понимаю немецкую речь?
Почему меня не понимают русские, говорящие на моем родном?
Может, так люди и сходят с ума?
Я сошла с ума. Я оставила ребенка с мамой и не могу его забрать к себе. Вернуться?
Я не могу. Там меня нет. Я в мире ином.
Обретаю покой.
Хочу обрести.
Очень.

Хорошо еще что есть подруги на свете.
- Ну и что ты ревешь? Полина у тебя не маленькая. Живет не на вокзале, а у родной бабушки. Клаус тебя любит. Ну? Все у тебя хорошо!
- Я устала.
- Я - тоже. Думаешь, другим легче?
Наверно нет.
Я сама не слушаю других. Они тоже ведь живут. А как?

Мы едем с Ларисой в одном автобусе, в одном направлении. Я – забирать пораньше сына. Она – к себе домой.
Я веду разговор. Я учусь спрашивать. Спрашивать и слушать. Давно я не прислушивалась к другим. Чем они живут?
- А ты где живешь?
- В Бибрихе. Сестра сняла однокомнатную.
- Здорово.
- А сестра?
- Она с мужем. Недалеко живут. Но мы не каждый день видимся. По телефону вот только часто разговариваем.
- Сестра у тебя старшая или младшая.
- Маринка?
- А сколько их  всего?
Лариса расплывается в улыбке и  радостно уже говорит:
- Одна. Младшая. Она у нас без приключений – не может.
- Давно здесь живет?
- Два года. В общей сложности.
- А не в общей?
- Она год сюда только ездила. Ну, работа у нее такая была. За год умудрилась одиннадцать раз побывать в Висбадене.
- А так можно? – робко спрашиваю я.
- А что? Кстати, ты торопишься?
- Да нет, сейчас только начало второго, а забрать можно и в пол-третьего.
- Пошли ко мне. Чаю попьем.

По дороге Лариса заводит меня в булочную. Булочные тут открываются в шесть утра. Закрываются в три, четыре дня. К обеду – почти все прилавки пусты.
Берем длинный, покрытый уже толстым слоем сухой ломкой корки багет.
Улочка петлей ныряет вниз. Лариса рассказывает как тут зимой было скользко. Снег этой зимой выпадал ровно три раза, ровно столько, сколько я легкомысленно пообещала Аркашке еще осенью.

- Только три? А почему у нас в Ангарске зима долгая? А у Полины – снег?
Да, у Полины снег. Даже сейчас, в начале марта – островки нестаявших грязных сугробов.
- А когда у Полины снег растает?
- Скоро.
Я помню свою первую свадьбу. 25 марта. Огромные лужи почти совсем растаявшего снега. Снег в лесу. Мокрый, насыщенный кислородом воздух и мы – такие молодые, счастливые. Самая красивая пара. Двухмесячная Полинка у меня в животе.
- Горько!

Ужасно горько вспоминать. Два разных красивых человека выбирают дорогу к свадебной «Чайке» в луже недотаянного снега.

У Ларисы тоже была семья. Была работа. Детей, правда, не было. Они тоже разные были с мужем. Он часто и подолгу жил и работал за границей. Ей говорил:
- Ты не сможешь там жить. Ты слишком русская.
И вот она здесь. Уже два месяца.
Комнатка узкая и маленькая, как коридор. Разделена на кухню с диваном и телевизором и прихожую с диваном же и шкафом из ИКЕИ, вместо стенок у которого – свисающая плотная материя. Ее можно закатать в рулон и перевязать тесемечкой. Таким образом шкаф «откроется».
Толстый ковер синего цвета. Лариса разувается. Повторяю за ней, отвыкшая от когда-то принятого ритуала и ставлю кроссовки возле намоченной тряпочки перед входом.
Да, мы разуваемся. Мы – русские. Я стала это забывать.
Мать у Ларисы – заслуженный учитель. Отец – организовал собственный институт экономики и финансов. Ларисе 35. Мне непривычно слушать взрослую женщину, только и повторяющую «папа, мама».
Папа сделал, Папа сказал. Папа денег заколотил. Папа отправил сюда. Мы с мамой выращиваем цветы на даче...
Сестра Марина – самостоятельная. С рождения такая. Характер. Что в голову взбредет – не переубедишь, пока сама себе шишек не набъет. И потом тоже – не будет никого слушать. Лариса же – до сих пор – лялька.
Лариса очень увлеченно говорит и говорит. В основном про сестру.
Мы пьем чай с конфетами «Коровка». Нетронутый багет лежит на столе рядом – слушает непонятный русский треп – как бы ни о чем и обо всем сразу.

Марина училась в инязе. Английский, немецкий. Диплом писала у отца в институте. Днем и ночью возле компьютера. Случайно предложила себя в качестве переводчицы. Случайно нашелся вариант. У «варианта» было совсем невеселое предложение – найти самую лучшую клинику и непременно вылечить за любые деньги больную раком мать. Доктора уклончиво отвечали, советовали, предлагали. Гарантий – никаких. Риск.
И вот Марина впервые в жизни одна едет в Москву. Дяденька-«вариант» оформляет в течении одного дня все бумаги через своего родственника из Думы. Потом – Германия - встречи, разговоры с врачами, фотографии, проспекты...
Отчет понравился. Второй раз уже едет с капризной раковой бабулей.
Одиннадцать поездок за год.
За этот год Марина повзрослела больше, чем за предыдущие двадцать два.
Старушка оказалась, действительно, очень привередливой и ворчливой.
Дядя-«вариант» - очень «крутой» и такой же нервный.
Марине приходилось не сладко. Заработанные деньги «халявными» никак не назовешь. Очереди, больницы, посольства, врачи, депутаты, разговоры, поездки, встречи, аккуратно приколотые чеки, отчеты, деньги...
Денег Марине платили немного. 200 долларов в месяц.
Во время очередной очереди в посольстве встретила молодого парня из Югославии и вот - поженились.
Югослав живет в Висбадене. Свое жилье. Своя строительная компания.

Лариса недовольна. Папе югослав тоже не понравился. Мусульманин. Свинину не ест.
Да и Марина изменилась. Она сидит с ним дома, убирается, варит-парит и отказалась от предложения работать стюардессой в Люфтганзе. Работает несколько часов в неделю секретарем в офисе за 250 евро в месяц.
Права водительские недавно получила. Выкидыш был. Похудела сильно.
Я с интересом слушаю про Марину. Вроде ничего особенного, но мне нравится как она цепляется за жизнь. Мечтает и добивается. Независимая. И сумасшедшая немного.

У Ларисы – кризис среднего возраста. Был муж, работа.  Теперь вот только ненавистная  ей Германия.
С работы сократили. Муж ушел.
Сестра устроилась. А ей что? Цветочки на даче выращивать?
Неунывающая младшая вытащила Ларису в  Германию, сняла квартиру, устроила на курсы и подыскивает вариант с фиктивным браком.
Лариса учится.
После курсов – сидит запершись в комнатке и читает Донцову, привезенную еще из России. Много книжек.
Наверное, было тяжело тащить.

Я разворачиваю очередную «коровку», мою любимую с детства молочную конфету.
От Ларисы веет зеленой тоской, как от сыра с плесенью.
Запиваю непонятный от общения привкус чаем...