Петрович

Если вашего отца звали Петр, если вам за 50, если вы почти никогда в жизни не надевали галстук и не увлекались театром, то у вас есть все, чтобы окружающие звали вас Петрович. Если, вдобавок, вы принадлежите к тому слою общества, который все привыкли в свете прожектора перестройки без должного уважения называть «пролетариат», то шансы, что вас будут называть именно так, возрастают почти до ста процентов.
Сергей Петрович Андропенко кроме обладания довольно нелепо звучащей производной от фамилии одного из отцов советского общества, был наделен и всеми вышеперечисленными дарами, а потому коллеги по службе звали его именно Петрович. Он так привык к этому, что и сам себя иначе не называл.
Петровичу не повезло. Он родился слишком рано для того, чтобы пробить себе дорогу в благополучную жизнь среди молодых и голодных волчат, и слишком поздно для того, чтобы пополнить ряды орденоносцев стариков, которым, как героям ВОВ, причитались хоть какое-то подобие льгот и, пусть хрестоматийное, но уважение. 
Когда завод, на котором он проработал последние тридцать лет, закрылся, Петрович оказался одним из полчища несчастных людей предпенсионного возраста, без должного образования и какой бы то ни было надежды на более или менее приличную работу, обеспечивающей хотя бы минимальный прожиточный уровень. И, хотя до бедствования им с женой было еще далеко, перед растерянным, более того, напуганным, Петровичем замаячил призрак голодной смерти,. Их дочь жила с мужем военным под Красноярском и на ее помощь вряд ли приходилось рассчитывать – дети сами едва сводили концы с концами. С сыном все обстояло еще хуже, он не держался ни на одном месте работы больше месяца и был постоянным предметом забот и волнений семьи Андропенко. 
Почти полгода Петрович метался по Москве в поисках стабильного заработка и, когда он почти совсем отчаялся, Фортуна ему улыбнулась. Не то, что он унаследовал миллион или выиграл в лотерею, просто его по знакомству устроили работать в один из так называемых «элитных» домов… охранником.
Дом был не эксклюзивным, но и не для простых россиян. В нем имелись большие и даже шестикомнатные квартиры, подземный гараж, пруд с фонтаном перед центральным входом, огороженная территория и набор таких же, как Петрович, дяденек, что объяснялось «неэксклюзивностью» дома, так как его жильцы не желали платить по 300 у.е.  в месяц за техобслуживание, получая вместо полноценной охраны что-то вроде вахтеров – в форме и отслуживших в свое время (многие довольно давно) в Вооруженных Силах.
Половину населения дома представляли собой мелкие бывшие и действующие бандиты, не сумевшие наворовать на «эксклюзивный» дом, и обходясь «элитным». Они занимали почти все квартиры с количеством комнат больше четырех, ездили на дорогих иномарках и разговаривали с обслуживающим персоналом сквозь зубы. Петрович их уважал и боялся, но не любил. Другая половина дома была заселена людьми образованными и трудолюбивыми, из тех, что смогли ловко пристроиться на инофирмы, в банки и в нефтяные компании. Большинство из них относились к Петровичу доброжелательно и вежливо. Их Петрович не любил еще больше, потому что завидовал. Он был слишком труслив, чтобы воровать и восхищался смелостью и решительностью первой половины дома. Вторая половина никакими достоинствами, кроме удачно сложившейся  судьбы, по мнению Петровича, не обладала, а значит, не была ничем лучше его самого и наслаждалась всеми благами благополучной жизни совершенно незаслуженно. 
Среди всей популяции Петрович, симпатизировал, пожалуй, одной семье. Николай и Лида Самойловы. Он – статный мужчина лет сорока, с элегантно серебристыми висками, она – намного моложе, с медовыми волосами и яркими зелеными глазами.
Когда они переехали в этот дом, Лида была на сносях. Ее круглое, похожее на арбуз, обтянутый платьем пузо, казалось прилепленным к изящной, длинноногой фигурке каким-то растерявшимся скульптором.
Николай оказался очень вежливым и приятным человеком. Проходя мимо вахты, всегда здоровался с охранниками, перебрасывался фразами о погоде, справлялся о делах, никогда, впрочем, не опускаясь до фамильярностей, держась достойно и строго, каждый раз, тем самым, внушая Петровичу неизменный восторг и глубочайшее уважение. Лида тоже всегда имела в запасе добрую улыбку и минутку, чтобы поговорить. Она знала все семейные дела Петровича и все его последние новости. Видимо, что-то было в этой паре, потому что ни к кому другому в доме, Петрович такой теплоты не испытывал, хотя со всеми держался подобострастно, смутно надеясь, что в случае чего, хорошие связи могут пригодиться.
В общем, эта работа его устраивала. Его обязанности заключались в том, чтобы сидеть с важным видом на вахте, следить, чтобы мальчишки из соседних, менее благополучных домов не лазили через забор и не швыряли камни в фонтан, при надобности вызвать лифтера, сантехника или электрика, и каждый день раскладывать почту по ящикам.
В одно прекрасное утро Петрович пришел заступать на свою смену, и застал своего начальника – управдома Колесникова (на визитке у него было написано модное слово «менеджер») всматривающегося в телевизионный экран.
Петрович тоже подошел к экрану, который чтобы узнать, откуда он здесь вдруг взялся, и увидел на нем двор и центральный вход.
- Вот, - сказал Колесников значительно, - вчера установили, наружное видео наблюдение.
В этот момент экран поделился на четыре части, и на каждой из них появились разные кусочки территории.
- Там еще один стоит, - махнул рукой Колесников куда-то в угол, - и три видеомагнитофона. На два пишется, один запасной. Камеры над всеми подъездами, над воротами, над гаражом и у фонтана. Теперь в ваши обязанности входит за всем этим следить. Садись, будешь учиться.
Петрович нехотя сел, только современной техники ему здесь не хватало, глядишь, еще компьютер притащат, и наймут кого помоложе, что бы во всем этом разбирался.
Все оказалось намного проще, чем Петрович думал. Несколько кнопок, функции которых он тщательно записал на бумажке, обеспечивали весь контроль над умным оборудованием. Теперь им оставалось только следить за тем, чтобы не кончился запас видео кассет.
Дежурили охранники по двое, один всегда сидел в будке, другой расхаживал по двору, контролируя обстановку и движение в гараж и из него. Это смотрелось довольно внушительно, хотя большинство охранников дома вряд ли обидели бы даже муху.
Вся жизнь дома проплывала перед охранниками, за полтора года работы Петрович имел счастье наблюдать три свадьбы, похороны, четыре рождения и один арест. Теперь все эти события можно было наблюдать с черно-белого экрана телевизора. Именно на экране Петрович увидел, как родилась дочь Самойловых. Вернее, не как она родилась, а как бледную от ужаса Лидочку, хватающуюся за свой огромный живот, вывел и посадил в машину ее муж. Вернулся он счастливый, как мальчишка, поставил в охранку бутылку и три дня метался между роддомом и своим подъездом, слегка приплясывая в такт собственным мыслям.
Скоро они вернулись все вместе. Третьим был маленький розовый сверток, который не замедлил запищать, как только его вынесли из машины на улицу. Петрович с любопытством заглянул в отверстие на свертке и увидел сморщенную мордашку величиной со средний кулак.
На него тут же нахлынули воспоминания о том, как давным-давно принесли домой его собственный детей. Правда, их привезли не на черном «БМВ», а на старом «Жигуле», но это уже были детали. Лида сияла, и уже через неделю сама гуляла с малышкой, которую назвали Даша, вокруг фонтана во дворе. Было совершенно незаметно, что Лида только что родила ребенка, и Петрович невольно любовался ею.
Прошло полгода, Петрович теперь был на «ты» с новой техникой, его сын в очередной раз с треском вылетел с работы, девчонка из сто восьмой квартиры выскочила замуж за банкира, в подъездах начали делать ремонт, Дашенька Самойлова научилась твердо сидеть в своей колясочке. Петрович щипал ее за румяные щечки и играл с ней в «козу».
Время от времени Самойлова привозил на машине офисный шофер. Шофера звали Игорь. Он курил возле подъезда с независимым и нагловатым видом, и трудно было понять, кто он: шофер или начальник, которого возят.
Игорь рассказал Петровичу, что собирается поменять работу. Не долго думая, Петрович отловил Самойлова и, делая вид, что не знает ничего про уход Игоря, расплывчато попросил «если что, да если вдруг, может быть пристроить его непутевого сына…»
Самойлов посмотрел на него внимательно, поправил галстук и вежливо, но уверенно ответил, что не нуждается в новом человеке, а через две  недели его привез домой уже другой водитель.
Петрович очень обиделся, но виду не показал. Он уже пожалел, что рассказывал Самойлову, про то, какой у него непутевый сын, будь он на месте Самойлова, он тоже вряд ли взял его к себе на работу, но неприятный осадок остался.   
Прошло еще полтора года, двор засыпал снегом февраль, маленькая Даша Самойлов вразвалочку ковыляла по двору, подбирая с земли камушки и дохлых жуков, в нескольких квартирах поменялись жильцы, ЖЭК постановил еще раз пролить швы на кровле, через дорогу от дома выстроили дорогущий универсам. 
Петрович сидел в охранной каморке и грустно наблюдал за ободранным котом, который что-то отчаянно откапывал из-под грязной корки февральского наста. Раздался звонок на внешней калитке. Петрович поднял голову и увидел почтальона Гришу, машущего ему рукой. Из-за неуклюжей форменной синей куртки, он был похож на надувного человечка из рекламы колес «Мишлен». Петрович нажал кнопку, чтобы впустить его.
Гриша вбежал в каморку, притоптывая и потирая нос - на улице стоял мороз.
- Держи вот, - сказал он, чихнув и протягивая Петровичу конверт, - это в двести сороковую, надо расписаться.
- Я распишусь, - сказал Петрович.
- Не знаю, старик, - засомневался Гриша, - нужна личная подпись… этого…- он поднес конверт к глазам, - Самойлова.
- Да ладно тебе, - фыркнул Петрович, - сколько раз я тут за них всех расписывался.
Он на самом деле часто принимал письма за подписью, в большинстве случаев это были какие-то рекламные брошюры, за которые надо было расписываться только для того, чтобы доказать отправителю брошюр, что курьер не выбросил их в ближайшую урну.
Петрович расписался на бланке, попрощался с Гришей и положил толстый конверт на видное место, чтобы вечером отдать его Самойлову, когда тот вернется с работы.
Вспомнил он про конверт только через неделю, разгребая завалы газет на столе в каморке. Конверт завалился за стол, вытесненный мощным потоком рабочих бумаг Колесникова. Петрович выругался про себя и засунул конверт под куртку. Он положил конверт в ящик Самойловых, вместе с остальной почтой и благополучно забыл про это, с легким сердцем вернувшись на пост.
Когда нахмуренный Самойлов быстрым шагом прошел в кабинет Колесникова, Петрович не придал этому значения. Скорее всего, он хотел выразить свое возмущение по поводу грязи, которую развели в подъездах и во дворе в связи с ремонтом. Уже многие жильцы приходили с этим вопросом, вываливая все свои отрицательные эмоции на Колесникова – мальчика для битья, как тот сам себя называл.
Поскольку кабинет Колесникова и каморка охранников были когда-то одной целой комнатой, а и теперь их разделяла только гипсовая перегородка, слышимость между ними была отличной, и то, что Петрович невольно услышал, ему совсем не понравилось.
Поздоровавшись, Самойлов довольно резко спросил менеджера:
- Можете ли вы мне ответить, кто принял это, и сколько это пролежало у вас, прежде чем попасть в мой почтовый ящик?
Ничего не знающий менеджер что-то испуганно пробубнил в ответ. Речь могла идти только об одном, и Петрович на всякий случай разволновался.
- Кто-то из ваших сотрудников расписался за мой конверт и не изволил мне его передать, - говорил Самойлов, не повышая голоса, но тон его не предвещал ничего хорошего, - вы знаете, что за документы были в этом конверте? Я очень много могу потерять из-за того, что кто-то не слишком рьяно выполняет свои обязанности. Я требую, чтобы вы нашли виновного и наказали его…. Штамп указывает, что пакет был доставлен шестнадцатого. Я думаю, будет несложно установить, кто дежурил в этот день.
Петрович похолодел и почувствовал, как медленно катится по спине струйка пота.
- Черт побери, - закончил Самойлов горько, - ну почему вам пришло в голову потерять именно этот конверт.
- Мы обязательно разберемся, обязательно, - тараторил Колесников, который давно усвоил, что хамством и глупым отпирательством ничего не решишь.
Дом хоть и не был эксклюзивным, но жильцы были здесь превыше всего.
Самойлов вышел от Колесникова, хмуро поздоровался с вросшим в кресло Петровичем, и, хлопнув дверью, ушел.
Тут же из кабинета вылетел Колесников и голосом, которым можно было бы замораживать воду, спросил.
- Кто был на вахте шестнадцатого?
Петрович тяжело сглотнул и молча показал ему на график, висящий на стене. Злой как черт, Колесников немедленно выяснил, что дежурными были Петрович и Синявин. Последний раз так на Петровича орали в армии. Колесников обзывал его ужасными словами, а самым невинным обещанием, было его увольнение. Петрович не мог понять, почему Колесников принял разговор с Самойловым так близко к сердцу, в конце концов, Самойлов не орал на менеджера и не обещал спустить с него три шкуры, но, может, Петрович просто чего-то недопонимал в менеджменте.
Домой он вернулся разбитый, постоянно хватался за сердце, и был уверен, что его уволят. Жена суетилась вокруг него, пытаясь выспросить, что произошло, но он только шипел в ответ, как рассерженный кот и вертелся в кровати всю ночь, будучи не в силах заснуть.
Его не уволили, но с этих самых пор Колесников стал внимательно следить за каждым его действием. Менеджер остыл, и даже извинился за некоторые фразы, однако почту под роспись брать им запретили, а дисциплина стала строже. Все были уверены, что это не надолго.
Теперь вид Самойлова стал неприятен Петровичу. Он бурчал приветствие и старался не встречаться глазами ни с самим Самойловым, ни с его семьей.
- Нет, ну надо же так, - жаловался он своему напарнику Синявину, - взял и сразу побежал к Колесникову, - сказал бы мне, я бы извинился. Что за манеры такие, или брезгует со мной разговаривать?
- Новые русские, - презрительно отзывался Синявин.
Впрочем, Петрович знал, что никем Самойлов не брезгует, и даже признавался себе, что на месте Самойлова поступил бы точно так же, но он был не на месте Самойлова, и с каждым днем вид этого счастливого семейства вызывал у него все более и более неприятные ассоциации. Ко всему прочему, этот добрый житель элитного дома вел себя так, словно ничего и не произошло. Кажется, он даже не знал, что виновником этого происшествия был Петрович, он по-прежнему приветливо здоровался и расспрашивал о делах, но охранник отделывался односложными ответами, так как боялся, что сейчас закричит: «Отвратительно у меня дела и все из-за тебя и таких же, как ты». Сдерживала его только боязнь за место.
Так он и носил в себе эту неприязнь, которая день ото дня становилась все больше и чернее, и грызла Петровича изнутри.
Однажды в воскресенье Петрович отвез жену на вещевой рынок, а сам прогуливался с сигаретой в руке вдоль улицы, уставленной машинами. Вдруг его взгляд упал на черный «БМВ», аккуратно припаркованный между продуктовым магазином и прачечной. Петрович сразу узнал эту машину. Он гордился тем, что знал номера и владельцев всех машин в их доме. И в том, что черный «БМВ» с чуть поцарапанным бампером, принадлежит Самойлову, он не сомневался ни секунды. Он столько раз видел на экране, как эта машина въезжала в гараж.
Повинуясь мгновенному порыву, Петрович поднял с земли камушек, оглянулся по сторонам, в надежде, что никто на него не смотрит и, забыв об осторожности, быстро пробежал вдоль борта автомобиля, на всем протяжении прижимая камушек к его блестящему покрытию. Завопила сигнализация и Петрович, едва взглянув на уродливую царапину, который оставило его орудие, знакомое еще самым древним предкам человека, быстро зашагал прочь, стараясь не перейти на бег. Он вспотел от возбуждения и переполнявшего сердце злорадства.      
На следующий день, Самойлов пожаловался охранникам.
- Представляете, оставил вчера машину в центре, и все крыло какие-то паразиты поцарапали.
Петрович и Синявин синхронно качали головами в осуждении. Петровича так и распирало желание рассказать напарнику про вчерашнюю проделку, он не сомневался, что Синявина это только бы развеселило, но осторожность удержала его от столь опасного поступка.
Приближалась весна. В людях пробуждалось желание вить гнезда. У некоторых была возможность это желание осуществить. К менеджеру Колесникову зачастила риэлтер Оксана, пытавшаяся продать еще пустующие квартиры элитного дома. Оксана была высокая, очкастая и очень злая, потому что  ей было уже 35 лет, а она еще ни разу не была замужем. Колесников ее не любил и почему-то боялся. На охранников Оксана смотрела взглядом уставшей от поисков женщины – они ее раздражали.
Колесников зашел в охранку с кислой физиономией и критично посмотрел на Петровича и Синявина, словно оценивая, справятся или нет. Потом, поразмыслив, сказал.
-  Оксана придет завтра. С клиентами.
Охранники заржали…
- С покупателями, - раздраженно поправился Колесников, - надо проверить все ли в порядке на площадях, которые они покупают.
Колесников всегда называл пустые квартиры площадями, ему казалось, что это звучит более профессионально. 
- Я бы сам пошел, но мне надо срочно отъехать. Петрович, ты сходи, Синявин посидит на вахте. В первом две квартиры, во втором три, и в третьем две. Вот список номеров. Сходи, проверь, чтобы все было в порядке, ну сам знаешь….
Петрович знал, они часто проверяли квартиры перед приходом потенциальных покупателей, следили за тем, чтобы было чисто, не было плесени или разбитых стекол, работали краны и сантехника, хотя все новоселы все равно ее меняли.
- Много так, - сказал Петрович.
Колесников задумчиво посмотрел на охранника и Петрович притих. Ему все еще казалось, что Колесников помнит происшествие с письмом.
- Можете поделить с Синявиным, - все также задумчиво отозвался он.
Петрович взял листок с квартирами, снял со стенда ключи и вышел из охранки.
Он довольно быстро обошел все квартиры, где-то что-то подтянул сам, куда-то позвал сантехника, направил дворника. Наконец, он добрался до третьего подъезда. В двести сорок третьей квартире на кухне чуть подтекала батарея. Петрович уже знал, каким бы элитным дом не считался, недоделки были везде. Он уже совсем было заговорил в рацию, чтобы сантехник подошел и сюда, но вдруг понял, что он стоит прямо надо квартирой Самойловых. Ему тут же захотелось попрыгать и потопать погромче,  но он сдержался. Вместо этого в голове его созрел дерзкий и довольно рискованный план. Он прикрыл капающий кран большим куском фанеры, и, посмеиваясь про себя, продолжил осмотр.
Вихрем пронеслась гарпия Оксана вместе со своими потенциальными покупателями.  После осмотра, они перестали быть потенциальными и стали просто покупателями, выбрав квартиру в первом подъезде, от чего Оксана даже немного растаяла и снисходительно улыбнулась охранникам, отдавая ключи.
Дождавшись своей следующей смены, Петрович сказал Синявину, что пойдет на осмотр, и, тихонько взяв с гвоздика ключи от двести сорок третьей квартиры, поднялся наверх.
Зайдя на кухню, он осмотрел подтекающую батарею. Течь стала немного сильнее. Петрович задумался, он не хотел, чтобы что-то произошло в его смену. Ему хотелось, чтобы все выглядела как маленькая бытовая катастрофа – вентиль должно было сорвать на следующий день. Не очень зная, как это устроить, Петрович тихонько постучал по вентилю. Из-под него полилась тонкая струйка…..
О том, что Самойловых затопило и весь ремонт на кухне нужно делать заново, Петрович узнал приняв смену. Размеры бедствия ему красочно описал дворник.
- Ничего, заново сделают, - меланхолично ответил Петрович, - денег все равно куры не клюют.
- Ты же проверял все там, на днях, - заметил Синявин.
- Проверял, проверял, - нервно отозвался Петрович, - Я ж не сантехник. Вчера не текло, а сегодня прорвало, я ж не могу предсказать, когда это случится.
- Да, ладно, успокойся, - усмехнулся Синявин, - кто тебя обвиняет? Не за письмо ж ты им мстишь.
Петрович вспотел и зло посмотрел на Синявина. Ему не нравилось, что про письмо еще помнили.
Лето промелькнуло быстро. Жители дома уезжал в отпуска, приезжали загорелые, бодрые и снова принимались за свою работу. Загар с них быстро сходил, и многие снова приобретали бледно голубой оттенок, за который, видимо, надо было упрекать вечно-дневное офисное освещение.  Зима была бесснежной и теплой. На дворе стоял конец февраля, снегу было едва, едва, и даже вода в бассейне фонтана во дворе никак не замерзала. Она покрывалась хрусткой корочкой, а потом выходило солнце и дробило лед в грязную кашицу.
Отсутствие снега было бы радостью для дворников, если бы не почти весеннее месиво на асфальте. Двор регулярно убирали, не без помощи импортных химикатов, самого лучшего качества, которых так не хватает на Московских улицах по ту сторону огороженной территории.
Стараниями дворников двор был почти чистым и сухим, и лишь в бассейне фонтана, куда дворники непредусмотрительно сбрасывали снег, почему он и засорился, был ужасный бардак. Колесников хотел заняться фонтаном весной, когда все растает, потому что сейчас это все равно не имело смысла, но каждый раз он хватался за сердце, проходя мимо многострадального фонтана, предназначенного украшать двор, а не быть причиной головной боли всей коммунальной службы и личного колесниковского позора.
Зиму Петрович перенес тяжело. Он чувствовал, как все больше ненавидит свою работу, бесконечные обходы, разборки с парковками автомобилей, мерзкую синюю форму охранника и превыше всего – жителей этого дома. Ему все время хотелось спать и настроение никогда не бывало хорошим.
Март принес слякоть и сырость, но в воздухе носился дух весны, он щекотал ноздри и взъерошивал волосы, так что даже угрюмые дворники выглядели счастливее.
На улицу высыпали ребятишки. Не то что они не гуляли раньше, но теперь их стало больше, как и шуму, ими производимого.
Дети во дворе элитного дома играли без присмотра. Это была привилегия элитных жителей. Кованая решетка забора создавала чувство безопасности, и даже самые маленькие могли на короткий срок расслабиться без родительского надзора, их не боялись выпускать одних. 
Петрович смотрел на них неодобрительно. Маленькие невоспитанные будущие хозяева жизни, которые будут учиться в Лондоне за папины деньги, жить в еще более элитных домах, и командовать таким как Петрович разобраться с протечкой их унитаза.
Лида Самойлова вывела Дашеньку на прогулку. Девочка была одета, как куколка в пушистое пальтишко, белую шапочку и высокие ботиночки.
Лида присела перед девочкой, поправила ей воротник пальто и сказала:
- Мамочка быстро сбегает в магазин, а ты поиграй пока с детками.
Даша серьезно посмотрела на маму и, кивнув, засеменила к детской ораве. Лида окинула взглядом двор, будто прикидывая, нет ли вокруг какой опасности, и почти бегом направилась в универсам напротив, по дороге улыбнувшись Петровичу.
Петрович нехотя ответил на улыбку и отвернулся, делая вид, что занят. Через десять минут он поднялся – была его очередь делать обход. Он сделал круг вокруг всего дома, заглянул в гараж, в подсобку, а вернувшись, увидел, что ребятня куда-то исчезла, двор совсем опустел, а вокруг фонтана одиноко разгуливает Даша Самойлова.
- Дашенька, а где остальные детки? – спросил Петрович у девочки.
Та подумала и показала пальчиком на арку, ведущую за другую сторону дома.
- А меня не взяли, - добавила она обиженно.
- Ну, ты сама поиграй пока, мама скоро придет, - посоветовал Петрович и пошел дальше, не нянчить же теперь ему еще и их девчонку.
Он отошел совсем немного и, случайно обернувшись, вдруг увидел, что девочка забралась на невысокий бортик фонтана. Противно хлюпнула серая жижа, и охранник увидел, как девочка бултыхается в бассейне. Потом, уже вспоминая, как все произошло, Петрович употреблял выражения «что-то нашло» и «черт попутал», а тогда он совсем ничего не думал, просто почувствовал, как ноги сами несут его к фонтану. Он стоял и смотрел с противоречивой смесью ужаса и злорадства, как светлое пальтишко становиться серым. Бассейн был по пояс взрослому человеку. К тому же теперь он был наполнен остатками растаявшего снега и жидкой грязью. Ботинки скользили, у нее не получалось встать, она несколько раз падала, а когда упала в последний раз, ударилась головой о бетонный бортик и вдруг почти перестала биться.
Яркое, весеннее солнце, вырвавшись из-за облака, освещало неподвижную кучу одежды в грязной воде. Петрович разглядел еще несколько пузырей, потом подумал, как плохо будет Самойлову, и как Бог его наказал, потом решил, что ему надо поскорее убираться от фонтана, и тогда все упреки будут нерадивой мамаше.   
И тут Петрович увидел, как к нему дико крича и размахивая руками, бежит Синявин. Понимая, что о чем-то он не подумал, Петрович, словно проваливаясь в кошмарный сон, увидел направленный прямо на фонтан глазок видеокамеры.