Чудовищ разумом рожденных не боясь

И во сне, и наяву он стремится избавиться от этого наваждения. Его неодолимо влечет окунуться в вязкую глубину пасти Левиафана, насладиться жгучей болью, захлебнуться испражнениями собственного животного страха, чтобы восстать, преобразиться, подняться над давящим мраком бессилия.
Лимонный огрызок луны цепляется за краешек желания, набухает, уродливо расползается по всей кровати, словно пьяная женщина теснит, плющит, заполняет собой пространство, липнет к плоти и пожирает ее. Спасение в одном - в прямоугольном листе ватмана на столе. Все последние картины из серии о луне - коварной,  ехидной, влекущей, глупой, далекой.
Нет спасения.
Нет успокоения.
Нет ничего более, кроме луны, в теплом смраде этой комнаты, ставшей для него тюрьмой.

 XXX

Южное лето обычно сочное, спелое, как краснощекое яблоко. Хочется вкусить и зажмуриться от удовольствия.
А в этом году все наперекосяк. Зима была протяжная, заунывная, кисло-грязная. Весна напомнила о себе застенчиво лишь в конце апреля. Слезливо-бесконечная морось, низкое небо тянется к земле.
Теперь вот лето. Календарно оно, конечно, наступило, но больше похоже на раннюю весну. Ни тепла, ни солнца, косматая пыль, которую то и дело взрыхляет беспокойный ветер.
Стас испытывал жуткую депрессию. Искал успокоения в книгах, в долгих прогулках по тихим, погруженным в столетнюю дрему улочкам и переулкам, в лихорадочных попытках излить на бумагу бурлящие в душе желания и чувcтва - не находил.
Виктор Павлов позвонил во вторник. Поинтересовался самочувствием, рассказал вкратце об успехах дочери и последних планах издательства. Цель звонка была известна им обоим. Глава крупнейшего на юге России издательского дома "Кавказ"  Виктор Павлов умел общаться с людьми, тем более с личностями творческими - непредсказуемыми, обидчивыми, импульсивными. Он никогда не повышал голоса, никогда не позволял себе малейшего пренебрежения или глупого самодовольства по отношению к авторам. Он всегда был готов  помочь, однако Стасу в этой ситуации творческого кризиса могло помочь только время, да еще, возможно, большие деньги, открывающие путь к  сердцам длинноногих  красоток и приятным возможностям удовлетворения большинства заоблачных желаний.
- Надо встретится. Жду в офисе, - вынес свой вердикт Павлов.
И Стас приехал.
После двух рюмок водки из запотевшей от холода квадратной бутылки с золотым вензелем "Наполеон" в голове просветлело, мир вокруг как-то подтянулся, подобрался, приветливо улыбнулся. На тарелочке лежали порезанная толсто, щедро ветчина и дольками спелый помидор, сахаристый по краям. Стас посмаковал и то, и другое.
- Давай так, - предложил Павлов. - Отложим пока твой незаконченный перевод.
- Сроки поджимают, - вздохнул Стас.
- Отодвинем сроки на время. Займемся благотворительностью. Это, говорят,  вроде бальзама на душевные раны. Как благодать божья и посетит тебя вдохновение.  Я вот тут новым проектом занят. Молодые поэты-сюрреалисты. Книжонка  карманного формата . И твоя хвалебная рецензия на первой странице.
- Не похож ты на известного мецената Джорджа Сороса, - брякнул первое сравнение, которое пришло в голову, Стас.
- Дочь влюбилась в одного из авторов, - пояснил Виктор. - Возвела его в ранг гениев. Если книжонка не окупит затрат, она в нем разочаруется.
- А если она возведет его после этого в ранг "непризнанных гениев"?
- Тогда будем решать эту проблему, - пояснил Виктор.
И Стас согласился.

XXX
там - так и зачинались дети
противные огни планеты
тарелки с псевдо-винегретом
стакан хандры 
 на брудершафт
 там - солнце отражаясь в каплях
вчерашнего
дождя   рыдало
внимая голосу арапа
ищите женщин
ля ля фа….

Ее звали Татьяной. Обычное, ничем не примечательное имя. Обычное, ничем не примечательное лицо - таких сотни, тысячи вокруг, взгляд не задерживается, скользит дальше, в поисках более заметного, необычного, влекущего разреза глаз, линии губ, еще чего-то, трудно уловимого. 
Кто знает, почему одни лица нас привлекают, кажутся знакомыми, узнаваемыми,  другие - всего лишь маски, за которыми немая пустота.
Стас непременно хотел ее увидеть. Художницу, которая оформляет сборник стихотворений молодых поэтов.
Изломанная линия горизонта, треугольные, улыбающиеся лица детей, рассеченные головы на фоне бурлящей от зноя долины, уродливое лицо девушки усыпанной крупными ярко-красными лепестками роз, на которых дрожат зрачки...
Стас сначала долго рассматривал эскизы, макеты, потом взял у Виктора оригиналы - аккуратные прямоугольные листы ватмана, на которых теснились в кошмарном калейдоскопе образы, линии, краски, пятна. Чем манили его эти картины, он словами выразить не мог, возможно, и картинами их назвать было нельзя, скорее поспешные, лихорадочные наброски, мазки, находки, цветовые решения. Но он был зачарован. А затем откуда-то из глубин его собственного, измученного бесплодными попытками к самовыражению сознания, полезли словесные образы, гибкие и точные, как укус змеи, метафоры.
Никогда еще он не писал так легко, как в те дни. Днем, ночью, без нормального сна и отдыха, практически не отрываясь от клавиатуры домашнего компьютера. Потом посмотрел на себя в зеркало и ужаснулся -  лихорадочный, опасный, как у тяжелобольного, взгляд, темные круги, набрякшие веки, пересохшие от чрезмерно много выкуренных за эти дни сигарет, губы. Стас попытался, хотя и с трудом успокоится. Но странное беспокойство не проходило, он брал очередной лист ватмана в руки и вновь хотел писать - о далеких звездах и непознанных странах,  о наивных людях и их непростительных ошибках, о женщинах - странных, неразгаданных, непостижимых... Он садился к столу, понимая, что эта ненормальная страсть, этот безумный порыв может окончательно его доканать. Но остановиться уже не мог.
И вот - она. Минут десять они говорили о стихах, ценах на проезд в городском транспорте, о ее дочери, милой пятилетней девчушке. Стас ничего не понимал. Не рождалось в нем того импульса, который он чувствовал, когда смотрел на то, что она создала. Не рождалось трепета,волнения душевного. Только обманутые надежды бились, метались беспокойно, как птицы, запертые в клетке, в глубине души.
 Стас просто ничего не понимал.
Поэтому минут через десять он встал и ушел
Почти ничего не объясняя.
Оставив девушку в недоумении.
Оставшись в недоумении сам.

XXX
- Нужно ехать в Москву, - говорила Гуля, сидя по-турецки на яркой циновке между большим фикусом в кадке и разрисованным чужими автографами зеркале. Позади большое открытое окно с выходом на широкую террасу. До самого горизонта разлилось море, переменчивое, ни кем не познанное, ни кем не разгаданное. Ветерок теребит легкую занавеску, приглашает, манит, зовет, безмолвно, но настойчиво куда-то. 
- Зачем?
- Чтобы реализовать себя. Только там, где крутятся большие деньги, можно постараться урвать  кусочек от большого пирога жизни.
- Зачем?
- Чтобы доказать самому себе, что ты недаром рожден на свет белый, недаром коптишь воздух.
- Какая разница, с какой целью его коптить?
Гуля поднимается, тушит сигарету о край пепельницы в виде обнаженной наяды, возлежащей на гребне волны, затем, красиво изогнувшись, скидывает тонкие одежды и остается нагая, напряженная, натянутая от кончиков пальцев до макушки.
Гуля знает путь к легкости, невесомости в теле, утолению жажды, иссушающей память.
Стас приникает к ее губам, как к источнику колодезной воды, судорожно впивается в податливое тело руками, ищет спасения, не находит, потом решается – в один краткий миг – в одну секунду – почти неосознанно.
Порыв ветра встречает его на краю террасы, швыряет в лицо охапкой запахи дальних стран, красивых, манящих, волшебных.

Стас шагает с карниза вперед с легкой улыбкой на лице, как будто нашел, наконец, ответ на мучительно трудный вопрос.

XXX

Мальчик у открытого окна.
Слишком большая, как тыква, голова, спина согнута, остро торчат под рубашкой, как обломки крыльев, лопатки. Мальчик часами сидит у окна, жадно вдыхая полуоткрытым, слюнявым ртом запахи, звуки, движения жизни. Порой его губы кривятся в нелепой усмешке, похожей на гримасу.
Мариша привыкла не замечать мальчика. Мыть, одевать, кормить и думать при этом о своем, о приятном.  Событий в ее жизни мало – Гарик, зарплата, визиты матери, бурные ссоры соседей за стеной. Да, еще одним немаловажным событием становится всякий раз приезд двоюродной сестры Татьяны. В последнее время она приезжает чаще, чем раньше. Привозит продукты, каких не достанешь в этом богом забытом поселке, деньги, лекарства, слухи и сплетни о иной, яркой жизни. К себе не зовет – оно и понятно. Новый муж, ребенок, ютятся в двухкомнатной квартире.
С собой Татьяна забирает обычно засолку – разные там огурчики, помидорчики, компоты, все своими руками, все вкусное, полезное, с грядки, с деревца, а еще «малевки», как презрительно называет рисунки сына, больного с рождения, Мариша. Зачем они ей - непонятно. Говорит, скоро при помощи рисунков лечить будут.
Мальчик у окна издает странный, протяжный звук, подзывая Маришу к себе. Он улыбается, Мариша торопливо убирает за ним, тащит его в ванную, переодевает. Потом усаживает на прежнее место, вручает краски, кисть, листы бумаги.
Часа два о мальчике можно не вспоминать.
А у входной двери уже слышны долгожданные шаги Гарика…