Питер Бург

Р1

Питер Бург

Почему? Ну почему, объясните мне… Никто, больше никто подобного не замечает. Ведь это настолько, даже в некоторых местах до неприличия, естественно. Просто один… нет, не так…вернее, у одного чувства притуплены, а у другого наоборот. Стоит мне только спуститься с трапа самолета, ступить на эту землю, и тут же, первым отчаянным вздохом я пьянею, я схожу с ума в прямом смысле. Я ничего не могу с собой поделать. Да и надо ли? Ведь я наслаждаюсь каждой грешной минутой своего земного, скорее даже неземного (по ощущениям), пребывания на этой земле. Очень часто хочется просто употребить банальную фразу про тот самый комок, что, мол, каждый раз подступает к горлу, но не буду. Это другое. Тут нет и тени банальности и неприличия. Здесь признается другая расчетная единица, степень помешательства или возведение в культ. Пока для меня не существовало понятий пространства и времени, когда я существовал на этом диковинном островке суши.

Господи, что еще написать… Пожалуй, что все. Сейчас можно много всего «навалять» того, за что в последствии будет обидно, как за поспешность в изложении чувств на бесчувственные листы бумаги.

Он безо всякой спешки спрятал во внутренний карман куртки только что исписанный листок, сложенный между тем уже еще и до написания в несколько раз, и уставился сквозь не слишком чистые стекла автомобиля на местность, которая еще несколько мгновений тому назад и побудила его к написанию лирических настроений в его душе.

Дорога всегда навевает тягу к размышлениям. Порой, некоторые из них абсолютно не пригождаются нам в последующей жизни, другие необходимы, как кислород. Осмысленные, законченные размышления всегда помогают самоутвердиться в любых жизненных передрягах. Те же дороги, и есть, по сути, передряги. Очень редко на этом земном шаре, да и в его многочисленных окрестностях не часто, встречаются переезды, то есть перемещение по дороге, по доброй воле. Скорее – поиск. Разумеется, лучшего в бегстве от худшего. Ищем, бегаем, удираем, а толку – пшик. Потому, как бегаем по кругу.

Машина довезла его до конечного пункта назначения. Вернее, он попросил водителя притормозить где-то в центре. Захотелось пройтись и попутно прикоснуться к вечности  памятников архитектуры, заполнившими город. Он повернулся назад, чтобы посмотреть, не затаился ли сзади трамвай, под который так легко попасть – ведь они так облюбовали город, что никто не знает, как он будет обходиться без них. Удостоверившись, что транспорта не наблюдается в зоне видимости, он вылез, поблагодарил шофера и побрел, не зная куда.

Как все-таки люди слепы? Они не понимают, чем дорожат. Это правильно, должно быть. В рутинных походах по своим мирским надобностям они просто не способны всей грудью, всем свои существом овладеть магией камня. Он везде особенный. Здесь, на Фонтанке он один, там [попутно отправив свой целеустремленный взгляд куда-то в сторону], на канале Грибоедова он абсолютно иной, у Юсуповского дворца он, нет, не третий, а четвертый, пятый, двадцать восьмой. Нельзя их сравнивать, он скривился, понимая, какую оплошность он допустил. Он еще бы сравнил Русский музей с Эрмитажем. Ну, где это видано? Где, я вам задаю вопрос, чтобы сравнивать кладези искусства между собой. Культурологи или искусствоведы заблуждаются в том, что называют какой-то музей более или менее богатым, например, по сравнению с другими. Это просто невозможно, ты просто обрекаешь себя носить всю жизнь мундир с биркой «Несостоятельность», заявляя подобную ерунду на весь белый свет.

О чем мы спорим, даже если вода в реке абсолютно другая в разных местах. Когда совершаешь прогулки по рекам и каналам, садясь в катера и лодки на Фонтанке или на Мойке, у Летнего сада или у входа в Петропавловскую крепость, в знойный полдень или во время остывшего пурпурного заката, то  даже можно отличить запахи. Они различны так, как различны небо и земля, море и суша, лед и жар.

Они непохожи, они губительны непосвященному, потому как с каждым инструментом надо учить обходиться. А искусство – самый тонкий и хрупкий инструмент. Именно им и пытаются воспользоваться те, кто неспособен ни к чему светлому, они лезут туда грязными сапогами, в то время как туда и стерильных-то тапочках допускать следует с опаской.

Последние мысли ему навеяла статья, что он прочитал в самолете во время полета. Одна крестьянка, совершенно не знакомая с творчеством одного из самых великих мастеров кисти прошедшего века, вставила вместо стекла в сарае его бесценную картину. Ну, как могло подобное случиться? Просто уму непостижимо.

Сразу побежали мысли в голове про аэропорт. Хотелось, как только опять соприкоснулся с этой землей, упасть на колени. Просто целовать асфальт на летном поле, выдергивать и бросать вверх траву (если бы приехал зимой, то заменой траве, несомненно, был бы снег), пытаться растянуться во весь свой рост на этой земле, впитать в себя хоть часть той энергетики, что в ней присутствует.

Он заулыбался, потому, как пристроился на лавочке и, задрав голову к небу, продолжил восхищаться еще и этой стихией. В небе ведь, еще и в одночасье можно уловить столько цветов и оттенков. Жаль, что возможности нашего зрения не безграничны, потому, как все цвета неба невозможно отследить. Сейчас техника это может сделать, но мы, опять-таки, неспособны с этой техники считывать эти всевозможные оттенки. Небо тут особенное. Абсолютно не боясь на огромное количество колчанов выпущенных критических стрел на свое последнее заявление, он твердил об этом всем и всегда, когда его просили рассказать про город, где он обитает.

Престранно у него жизнь сложилась, очень престранно. Родился он здесь, но вот когда был еще совсем дитя, был вынужден покинуть родину по рождению и отправиться на родину по национальности. Все это было сделано естественно даже не столько по решению родителей, сколько по сложившимся обстоятельствам. Нестабильность пугала его семейство, они привыкли ко всему равномерно-текущему в этой жизни, что объяснялось их иностранным менталитетом. Они долго решали, что же собственно им предпринять. Оставаться дальше в беспокойной России, где ситуация складывалась не лучшим образом для жизни, или «метнуться» в западном направлении от государственной границы теперь уже бывшего Союза Советских Социалистических Республик. Даже название страны, которое пришлось учиться выговаривать чуть ли не полгода по приезду, придется теперь выучивать заново.

Нет, все-таки они уехали… Но, к большому счастью, ненадолго. Они вернулись, как к власти вернулось чувство стабильности. Страна нуждалась в том, чтобы ее «обживали» заново. Чтобы вся «новая» жизнь была лучше «старой». Он понимал, что тот выбор семьи был сделан очень правильно.

Город абсолютно уникален. Просто кварталы его – музеи, улицы – страницы истории, реки – причина исторического строительства. Никто не смеет с этим спорить. Не стоит говорить и об усадьбах-резиденциях, что окружили город со всех сторон. В одной резиденции использовано такое количество золота при изготовлении единственной только статуи фонтана, что хватило бы с лихвой на целую среднюю европейскую страну. В другой - дворец с подземельем ходом и диковинным эхом, а третья, вообще, крепость или не крепость, сам основатель придумал диковину, что все вражьи корабли пали от орудий фортов, четвертая - … нет, довольно, так можно запросто утомить кого угодно, да и самому сойти с ума проще простого.

Он ощутил холод. Да, это начинался этот волшебный дождик.

Почему волшебный? Да тут все такое. Надо всегда все называть в превосходной степени положительного смысла и жизнью можно запросто наслаждаться. Искать и находить счастье во всех негативных моментах, тогда все будет прекрасно.

Тем не менее, дождик, хоть и волшебный, стал довольно близко подбираться к лавочке в парке у памятника основателю города. К той самой лавочке, где все это время вольготно располагался наш увлеченный господин. Он встал, осмотревшись по сторонам, словно его любознательный и искрометный взгляд искал убежища от надвигающейся стихии. Но, оказывается, он искал несколько иное, так как пошел по наиболее незащищенной от дождя дорожке, лишь только подняв ворот у своего кардигана, да молнию у куртки застегнул почти до самого конца.

- Прекрасное создание, не подскажите, сколько времени? – обратился он к девушке, спешно собирающей вещи, чтобы те не намокли от дождя.
- Маньяк! – оборвалось с ее губ и, схватив свою сумочку, пакет и платок, она быстрым шагом помчалась прочь от нашего знакомого.
- Премного Вам благодарен! – сказал он, доставая из кармана мобильный телефон, и добавил, - А  ведь так не хотелось его доставать, чтобы посмотреть, сколько времени, но…

Он уже давно не носил часов на руке. Вот такой пречудный прагматизм, полученный из своих европейских генов – зачем носить две вещи, по сути, дублирующие свои свойства. А престиж? Нет, это не для него. Тогда следует ему следовать во всем. Говорят, что рубашки не покупают за пятую, четвертую или даже за третью часть зарплаты. Их вообще не покупают. Да-да, их шьют, на заказ, в ателье. Ну, как Вам это нравится, разве можно до такого уровня поднимать престиж собственной значимости? По-моему, то есть, по его мнению, нет. На том и остановимся, на том и порешим.

После не слишком приятного диалога, а вернее, после сверки времени, он прибавил шаг. Все-таки, опоздание, хоть и выглядело призрачно, но вполне реально вырисовывалось. Так, где же тут ближайшая станция метро. Придется проехаться на этом волшебном (уже второй раз приходится употреблять это прилагательное) виде общественного транспорта.

Тут процентов пятьдесят находятся только с одной единственной целью – «потолкаться». Еще этот час-пик, с его более ста процентами загруженности подземных площадей. Интересная вещь на станциях это вход в вагон. Он представляет собой двери, которые одновременно открываются с дверями подъехавшего состава. После поездок в столицу он подметил, что там не существует ничего подобного. Какие причины послужили такому архитектурному решению трудно представить. Неужели уже тогда существовала проблема «случайного» падения человеческих тел на пути перед движущимся составом? Или это связано с тем, что жители города не должны играть в загадки по поводу места остановки дверей вагонов, а должна существовать какая-то определенность. Только зайдя в вагон, он стал еще задумываться и над этим очередным «волшебным» явлением, подмеченным сегодня, мужской голос прямо около его уха, словно рупором, прогорлопанил: «Э, ребят, полегче там, хорош, вагон-то не резиновый!». Но его не слишком услышали эти «ребята», поскольку уже на следующей станции «волной» пассажиров были заполнены и эти «резиновые» пустоты. Пожилые женщины со стороны другого уха начали ему вторить.

- Как сельди в банки!
- Да нет, селедкам в банке комфортней. Там еще водичка имеется.

Просто великолепно! Рубашка прилипла к спине, к рубашке, в свою очередь, прилип свитер. Последней держалась ветровка, но и она сдалась при торможении на станции, на которой следовало выходить.

- Три тысячи извинений, но, случайно, Вы не выходите сейчас? – спросил он, опять боясь грубого ответа со стороны милой старушки.
- Выхожу, молодой человек, и даже не «случайно»!
- Извините, что Вас обидел.
- Вы меня нисколько не обидели, я просто…

Тут разговор прервал, возможно, именно тот мужской голос, который объяснил две станции назад всем пассажирам, из какого материала сделан вагон: «Давай, поживей!» Все послушно покинули вагон и пингвинообразно направились к эскалатору.

Пожилая женщина порадовала. Наверное, коренная жительница города, да еще и в каком-нибудь сумасшедшем колене. Настоящая живая история, она знает столько, что с трудом можно было бы вместить в исторический справочник. Очень мило поговорили, хотя следует заметить, что не без обмена взаимными укольчиками. В любом случае лучше, чем диалог на поверхности. Наверное, мысли, которые пришли ему как-то раз во время посещения метрополитена, вполне, справедливы.

Люди из благоустроенного подземелья намного умнее своих надземных соотечественников. Это сугубо личное мнение и нисколько не имеющее в своем корне ссылку на обиду. Большинство обитателей технологического «подземелья» научились делать множество вещей на этой бывшей шестой части суши, кроме зарабатывания денег. Они великолепные обладатели пробирок и микроскопов, живописнейшие служители эпистолярного жанра, рабы кисти и мольберта и далее также. Но они не способны все это перевести, весь свой интеллект в денежные знаки, а потому и обретают на уровни прожиточного минимума, но нисколько не считают себя несчастными. Наверное, всяк разумен хочет быть похож на них. Ему тоже было необходимо постоянное общение с народом, варясь с ним в одном соку жизни, в местах, куда вход наиболее доступен.

Вот и двери метро остались позади. Осталось еще пройти несколько сотен метров и я на месте. Вдруг, что-то сзади обожгло его ногу, и впереди упал какой-то маленький человечек. Достигнув земли, ребенок вскочил и схватился за левую руку. Скорее всего, он бежал и, зацепившись за ногу нашего знакомого, грохнулся о мостовую со всей своей бегущей скоростью. Да, похоже, вывихнул или, не дай Бог, сломал свою конечность.

- Как ты, малыш? Ушибся? Очень больно? Дай, посмотрю! – вопросы послышались, как очередь штурмовой винтовки, названной именем самого известного русского во всем мире.
- Да, так… вроде, так… не очень…ай-ай, - испуганно выпалило дитя, старательно и со знанием дела ощупывая поврежденную часть тела.
- Похоже, что не все так. Все серьезнее, чем ты думаешь, - сказал, задумчиво глядя обладатель ноги, которая явилась причиной падения, - ты далеко живешь? Тебе надобно домой!

Посмотрев на часы (в смысле на экран телефона), он понял, что опаздывает уже достаточно, и, взвыв от безысходности своего не самого завидного положения, повторил последний вопрос к ребенку, добавив: «Пойдем, я тебя отведу».

Не дождавшись ответа, он взял не ожидавшего такой прыти ребенка и повел его в ту сторону, куда тот кивнул головой в то время, когда отвечал на вопрос о своем месте проживания. Уходя с места происшествия, где, слава Всевышнему, не успела еще собраться толпа, которая давно уже является притчей во языцах в бывшей стране советов.

Они прошли путь по протяженности не менее километра, когда ведомый потянул здоровой рукой за рукав ведущего куда-то в сторону. При этом действии он добавил: «Так быстрее, тут проходной!».

Совсем забыл за этот день восхититься дворами этого города. Таких точно нет нигде. Тут целый квартал можно пройти, ныряя в арки и протискиваясь в узкие щели между домами. Каждый двор – свой автономный мир: с деревьями, столами и лавки для домино и для «козла», досками объявлений, на которых остаются лишь те листки с торопливым почерком, на которых либо клей нанесен толстым слоем, либо они получили «добро» дворника. В каждом дворе своя жизнь. Свои ссоры, свадьбы, отсидки и праздники. Народ, насильно поселенный вместе по решениям Партии, существовал, не особо ропща на какую-то тяжелую судьбу. Поколение «блокадников» вырастило себе подобную молодую поросль, а они свою, так и получилась замечательная, уникальная порода – жители, которых больше нигде нету.

Они прошли через три двора, зашли в подъезд, вид которого не оставит равнодушным никого, кому дорога история и священная старина. Пешком поднялись по лестнице на второй этаж. Ребенок подпрыгнул и за этот прыжок умудрился достать до звонка и позвонить в него. Появившаяся женщина была настроена очень агрессивно.

- Кто вы? Что вам нужно от моего ребенка? Зачем ты его привел с собой? [последняя и последующая реплики были обращены к маленькому спутнику] Кто он такой? Сколько раз я тебе говорила - не знакомиться на улицах с незнакомыми людьми? Марш на кухню! Весь день не видно было тебя!
- К несчастью, у меня нет столько времени, чтобы отвечать на все эти вопросы и тем более ожидать ответов от вашего ребенка. Я очень спешу. Ваш ребенок упал, повредил руку, я его привел домой. Вызовите скорую помощь, возможен перелом, хотя и вывих, простой вывих не исключается. Все. Говорить «спасибо» не надо.

Он оставил семейную идиллию разбираться со всем самостоятельно. Рванул вниз по лестнице. Тут не так далеко от работы, всего несколько кварталов, бегом минут десять. Решился через несколько минут перейти улицу на красный сигнал светофора, как запрещают делать в детстве все родители своим отпрыскам. И уже через пару минут нырнул в подъезд дома, который, как две молекулы кислорода был похож на тот, что он посетил ранее.

Хотя лифт тут работал, но он решился на очередной спринт по лестнице на третий этаж. Там он приблизился к самой последней двери в длинном, очевидно, бывшем коммунальном коридоре.

Ключ проворно скрипнул и утонул в замочной скважине, молодой человек тщательнейшим образом вытер ноги о коврик, что приглашал всех смотрящих на него войти, опустил руку на ручку двери, и она отворилась. Он зашел внутрь, и уже оттуда послышались звуки куртки, повешенной на вешалку и удаляющихся шагов. Дверь лениво притворилась легким сквозняком. Послышался хлопок от закрытой двери, и табличка, висевшая до этого и так на двух маленьких, железненьких гвоздиках, немного поколебавшись, сорвалась с одного из них, но осталась висеть. На ней, после того, как она перестала раскачиваться вследствие потери одной из своих поддерживающих сил, можно было прочитать: «Питер Бург. Влюбленный в город».