Плевок фортуны отрывок

Ощущая себя абсолютно никому не нужным, Кравец брел по берегу озера. Старые кроссовки цеплялись носами за  оголенные корни деревьев, путались в траве, просто спотыкались. Хотелось свалиться, наконец, и лежать на жесткой земле, чувствуя, как под штанины заползают любопытные муравьи, смотреть на бегущие облака и не думать ни о чем. Ни о том, что было, и что он, Кравец, так наивно считал счастьем, ни о безобразной сцене, произошедшей не более получаса  назад. В результате её он и бредет по берегу с вспухшей от мастерского удара и наверняка изрядно посиневшей скулой и ощущением собственной ненужности. Никому. Абсолютно. И со странным выводом, что только сейчас он понял, в каком настроении кое-кто вешается на трубе в ванной или прыгает с крыши многоэтажного дома. Нет, ему-то этого как раз не хотелось, но он понял то, что никогда не мог понять, и даже криво усмехнулся от неожиданного открытия: у боли, оказывается, есть и положительные стороны – она дает знания…
А на что, собственно, он надеялся? На то, что Настя со своими длинными ногами и бездонно-пустыми огромными глазами захочет быть верной ему по гроб жизни? Что согласится переехать в его крошечную комнатушку и ухаживать за вздорной старухой, его бабкой, обитающей во второй чуть менее крошечной комнатушке? Что родит ему пару щекастых карапузов и будет ждать его с работы с теплыми котлетами в накрытой крышкой сковородке? И при этом умудряться красиво одеваться, кормить семью и возить детей летом к морю на его смешную зарплату?
Он остановился и захохотал во весь голос. Пара лягушек испуганно шлепнулась в воду, рванули прочь по зеркальной воде жучки-водомерки и озерное эхо понесло дурацкий смех вдоль берега. Кравец пнул камешек, уселся на откос и принялся собирать попадающийся под руки мусор и швырять его в воду. Жизнь кончилась.
Банально и глупо завершилось то, что он считал её смыслом. А без смысла – какая жизнь? Пришел богатенький Буратино и увел его Мальвину. Впору облачиться в дурацкий наряд Пьеро и нарисовать на щеке большую синюю и горькую слезу. Ого, а щека вздулась изрядно…
Здоровенный комар уселся на его коленку, нахально прокусил джинсы и, впившись хоботком, принялся жадно сосать кровь. Уставившись на комара, Кравец пришел к идиотскому выводу: кое-кому он все-таки нужен. Например – кровососам.
Рядом с первым уселся второй комар, тощий и горбатый, и тоже навострился присосаться. Тогда Кравец с явным удовольствием прибил обоих одним ударом ладони, полюбовался на два оставшихся на голубой ткани пятнышка от насекомых: одно – жирно-кровавое, второе – просто серое,  и встал.
Теперь он шел по берегу целенаправленно, стараясь уйти как можно дальше от крошечного пляжика с очагом, сложенным из крупных камней, на котором жарились шашлыки из замаринованной в сухом вине свинины, от черной, с хищными гладкими обводами машины, от Насти и её кавалера. Нового кавалера. А может и старого, кто их разберет… Если бы Кравец был дорог Насте, она бы уже сто раз успела его догнать, заглянуть в глаза, сказать, что любит только его, Кравца, а этот смазливый упитанный мальчик с дурацким именем Мишустик её совершенно не интересует. Не догнала…

Бутылку он заметил случайно, из воды торчало только горлышко с завинченной пробкой, вокруг которой белесой юбочкой топорщилось что-то непонятное. «Записка от потерпевших кораблекрушение» - пришло сразу в голову, и он засмеялся, ощущая боль, отдающую в скулу. Какие кораблекрушения могут быть на этом тихом, хотя и немаленьком озере?  Вон и дома ближайшего микрорайона видны даже отсюда. Кравец потоптался на берегу. В воду лезть не хотелось – ещё толком не прогрелась, а бутылка кивала горлышком метрах в пяти от берега. Хотя дно тут очень пологое. Он разулся, решил было закатать джинсы выше колен, потом передумал и просто снял их. Вошел в воду, поежился и быстренько добрел до загадочной бутылки. Этикетка отклеилась, но похоже, бутылка из-под коньяка, дорогого коньяка, а что внутри её – не видно, стекло почти черное. Под завинчивающуюся пробку, должно быть  для герметичности, был подложен обрывок полиэтилена. Скорее на берег, а то пальцы судорога сведет. В бутылке наверняка ничего нет, или ерунда какая-нибудь.
Он попрыгал на берегу, стряхивая капли воды с ног, уколол пятку об острый сучок, разозлился и открыл бутылку. Внутри что-то шелестело, но вытрясти содержимое не удавалось, и веточка, засунутая в горлышко, не помогала. Тогда он швырнул бутылку о камни. Она разлетелась темными брызгами стекла, оставив бумажную полуразвернувшуюся трубочку. Ну точно, послание от бойскаутов. Рискуя изрезать об осколки босые ноги, Кравец подхватил бумажку. И пальцы сразу нащупали внутри неё что-то твердое и плоское: в свернутый вчетверо листок был вложен странный  - длинный и плоский – ключ.
Записка была написана черным жирным карандашом, крупные торопливые каракули:
«Тому, кто найдет. Срочно открой квартиру по улице Новикова, 45-67. Там собака. Все, что найдешь – твое, только спаси Берта. Шифр – 917434. Меня они всё равно убьют. Макс»
Минут пять Кравец осмысливал написанное. Ну ни фига себе… Получалось, что какой-то Макс, которого собираются убить, вложил записку и ключ в бутылку в надежде, что кто-то её найдет и спасет его собаку. Но сколько проплавала эта бутылка? Озеро ведь не река, тут течений нет. А ветром бутылку могло носить по воде неделями, а то и месяцами. Так что же делать? Размышляя, Кравец машинально оделся и натянул кроссовки. Пятка болела. Скула болела. В руках был ключ и странная записка. Он сунул их в карман и, прихрамывая, зашагал к городу.
На улицу Новикова он добрался уже в сумерках. Это был район, застроенный новыми многоэтажными домами на сложном, холмистом рельефе.  Дом номер сорок пять был кирпичной свечкой-двенадцатиэтажкой с одним подъездом. Кодовый замок открылся без проблем – три кнопки так и сияли от частого употребления. Третья комбинация подошла. Шестьдесят седьмая квартира – девятый этаж. В лифте Кравец глубоко вздохнул и уставился в потолок. Что ожидает его в чужом доме? Скорее всего, ничего хорошего.
Лифт остановился. Кравец некоторое время таращился на стильную дубовую дверь, пока не обнаружил в ней узкую щель. Поскольку это было единственное место, относительно похожее на замочную скважину, он вставил в неё ключ.  Тихий щелчок прозвучал в тишине пистолетным выстрелом. Потянув ручку, Кравец обнаружил, что под благородным дубовым шпоном скрывается тяжелая сталь – дверь открывалась бесшумно, но не очень легко, чувствовался вес.
Кравец шумно выдохнул и шагнул в сумрак и запахи чужого жилища. Пахло не очень приятно, и он подумал, что его худшие ожидания подтвердились. Запах вызывал тошноту. В спертом воздухе было трудно дышать. Нашарив правой рукой на стене выключатель, он нажал на плоскую клавишу. Вспыхнуло сразу несколько точечных светильников на потолке, и Кравец вздрогнул. Прямо перед ним сидел огромный серый пес в желтом кожаном ошейнике и смотрел ему в глаза. Верхняя губа пса морщилась, обнажая сахарно-белые клыки.
Дуэль взглядов длилась долго. Кравец раздумывал, не развернуться ли ему и не выскочить из квартиры, оставив дверь только прикрытой, чтобы кто-нибудь другой это заметил и спас собаку О чем думал пес, можно было только догадываться. Его впавшие бока мерно ходили, временами дрожа от сдержанного рычания. Янтарные глаза смотрели настороженно и с каким-то отчаянием. Кравец уже сообразил, откуда шел отвратительный запах. Собака провела довольно много дней взаперти и вынуждена была гадить прямо в квартире.
Собак Кравец не любил и побаивался с детства. С тех самых пор, как на него, пятилетнего, неожиданно выскочила дворняга, охранявшая соседний с родительским дачный участок. Пес был не злой, но службу нес рьяно, и напугал маленького Кравца до того, что он некоторое время слегка заикался, с год примерно.
В их доме никогда не было собак, только кошки. А потом и кошек извели,  бабка стала совсем старой, а ему было не до животных – крутился на двух работах, потому что зарплата с одной целиком уходила только на погашение долга. Платить оставалось немного, всего четыреста долларов. Был бы долг его, Кравца, не так бы было обидно… Но ему приходилось расплачиваться за машину, которую три года назад разбил отец, севший пьяным за руль их старой «копейки». Отец погиб на месте, а владелец «форда», в который он врезался, потребовал возмещения убытков с Кравца. Пришлось платить, иначе их с бабкой давно бы на кладбище свезли. Хорошо, что этот бугай согласился получать частями – по сто пятьдесят долларов в месяц, видимо, сообразил, что с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Прижавшись  спиной к двери, Кравец меланхолично перебирал в уме все свои глупые неприятности. И что за жизнь у него? Сплошное недоразумение. Вот и сейчас неизвестно зачем приперся он в чужую вонючую квартиру и занимается игрой в гляделки с огромной тощей и злобной собакой.
Тут пес вздохнул и неожиданно с глухим стуком улегся на ковровое покрытие. Лобастая голова опустилась на передние лапы. Но глаза продолжали светиться медовой настороженностью. Сейчас хорошо стали видны обрезанные почти до основания уши. Пород собак Кравец не знал, но что-то говорило ему, что перед ним представитель одной из самых агрессивных. Хотя – кто знает… Вот уже и не рычит.
Только сейчас Кравец почувствовал, как устал.  Какая-то ватная апатия навалилась сверху, ещё немного, и он усядется прямо на пол рядом с этой изголодавшейся несчастной собакой. Дурацкая ситуация.
— Берт? — стараясь, чтобы голос звучал спокойно, произнес Кравец. — Я знаю, что ты — Берт.
Пес медленно поднял голову, и в глазах его сменилось выражение. Теперь это была смесь удивления и тоски. Он так долго не слышал своё имя.
— Я знаю, Берт, что не нравлюсь тебе. Но меня прислал Макс. Макс.
Золотистый огонь в собачьих глазах стал мягче. Или Кравцу показалось?
— Макс  тебя любит. Он тебя не бросил, он прислал меня, чтобы я покормил тебя. Ты ведь хочешь есть, Берт?
Теперь он точно видел, что не показалось — пес вздохнул. Но добродушнее выражение его морды не стало. Он всем видом показывал, что слушает чужого. Но — слушает. И дышит уже без глубинного скрытого рычания. Может, рискнуть?
Кравец усилием воли оторвал спину от двери, к которой она словно приросла. Теперь он стоял прямо, готовясь сделать шаг. Пес смотрел на него с напряженным интересом.
Кравец шел по коридору, одновременно ощущая онемение в коленях и неимоверное облегчение оттого, что собака не бросилась на него, а просто встала и пошла следом. Так они дошли до арки, за которой была большая кухня.
Теперь он понял, почему пес не умер с голоду — на застеленном красивой циновкой полу валялся пустой разорванный мешок из-под сухого собачьего корма. Большой, килограммов на пять. И ни одного, даже самого маленького комочка не осталось, ни крошки. Как Берт сумел открыть дверцу  нижнего шкафа, где хранился его корм, и вытащить мешок? Но он несомненно сделал это — облицованная светлым деревом створка и сейчас была распахнута, а на полках виднелись ряды консервных банок с надписью «Роял Канин». Консервы пес открывать не умел.
Кравец обернулся. Берт смотрел на него с прежним интересом. Ждал.
Открывалка нашлась в пятом по счету ящике. Кравец принялся за дело. Говорят, что обученные собаки не едят из чужих рук. Но это, наверное, не слишком голодные собаки. Или магическое слово «Макс» помогло? Кравец вскрывал одну банку за другой и вываливал их содержимое в большую глиняную миску. Берт ел быстро, но аккуратно. На четвертой банке Кравец спохватился: пес выглядел истощенным, значит корм у него давно кончился, а после такой голодовки сразу много есть нельзя.
Пес вылизал миску и поднял морду.
— Я тебе потом ещё дам, — пообещал Кравец. — Ты не обижайся, но пока хватит.
Пес требовательно гавкнул и поскреб лапой в пустой миске.
— Пить хочешь? — сообразил Кравец, налил в ковшик воды и перелил её в миску.
А что он пил все это время? Вряд ли он научился открывать и закрывать кран. Кравец с сомнением посмотрел на пса. Кто знает, что в этой лобастой башке? Соседка Маша рассказывала про своего пуделя, что тот понимает речь, почти как человек. Кравец никогда не интересовался уровнем интеллекта собак. Но поведение Берта внушало мысли о том, что умственной отсталостью эта псина не страдает.
Пес попил, но часть воды осталась в миске, значит от жажды он не умирал. Кравец смотрел на собаку, осознавая, что чувство страха перед ней почти ушло, оставив только некоторую опаску. Хорошо бы теперь определить степень собственной свободы. Он улыбнулся. С собачьих губ капала вода.
Он ходил по чужой квартире, за ним ходил чужой пес, не спускавший с него внимательных глаз. Огромный коридор, куда выходило шесть дверей. Ближайшая к кухне исцарапана и полураспахнута. Туалет. Теперь понятно — собака открыла, чтобы пить из унитаза, чуда импортной сантехники. Да, Берт, ты умный пес. Хотя, наверное, каждый станет умным, если жить захочет.
В столовой было нечем дышать — вонял загаженный ковер. Кравец настежь распахнул окно и стало чуть легче. Пес виновато вздохнул. Да, он поступал недостойно, а что было делать?
Вторая комната, гостиная – мягкие диваны, стенка с аппаратурой, большой бар. Кравец ни к чему не притрагивался — молча смотрел. Чувствовал он себя не то, чтобы неуютно… как-то отрешенно, воспринимая всё вокруг, словно кино. Только размеренно дышащий сбоку пес был реальным.
Следующей была спальня. Судя по круглой вмятине посередине застланной синим атласом кровати, именно тут все это время спал Берт. И было ему одиноко и страшно. Кравец почти физически ощутил этот собачий страх, быстро развернулся и вышел. Когда он прикоснулся к двери ещё не осмотренной комнаты, пес внезапно зарычал, словно предупреждая: тут запретная зона. Кравец вздрогнул  и отдернул руку. Ладно, раз нельзя, значит, нельзя.
Мимоходом заглянув в ванную и поразившись её черно-кафельной роскоши и никогда ранее не виданной треугольной емкости (в подсознании  всплыло название «джакузи»)  тоже антрацитовой масти, Кравец вернулся на кухню. Ему вдруг страшно захотелось есть, ведь после утреннего кофе и пары бутербродов у него маковой росинки во рту не было. А какой шашлык жарили… Ладно, забудем. Найти бы хоть корку засохшего хлеба, иначе придется есть собачьи консервы.
Пес улегся у стола и внимательно наблюдал, как Кравец, включив электрочайник, исследует содержимое холодильника. На пачке скисшего молока была дата — двадцатое мая. А сейчас — конец июня. Теперь хотя бы известно, что ещё месяц назад Макс был тут. Остальные продукты либо не содержали даты изготовления, либо эта дата была ещё более ранней. Он достал полпалки сухой колбасы, банку шпрот и скукоженную пачку творога. Творог полетел в мусорное ведро. Остальное годилось. В хлебнице обнаружилась горбушка неопознаваемого под зелеными зарослями плесени горбушка. Тоже в ведро. Поочередно заглядывая в шкафы, он разыскал таки пачку сухих хлебцев, теперь можно было поесть, не рискуя заработать расстройство желудка. Но вначале он скормил Берту ещё банку консервов.
Поедая неожиданно вкусную, хотя и твердую, как подошва, колбасу, хрустя хлебцами и запивая всё это крепким чаем, Кравец размышлял, как ему быть дальше. Забрать отсюда пса невозможно, слишком уж мала его квартира для такого животного, там ему, привыкшему к простору, просто не развернуться. Да и бабка скоро вернется. Тогда как?
Неделю назад Кравец уговорил, вернее заставил двоюродную сестру  Зину забрать бабку на месяц к себе. Наслушался он при этом предостаточно. И про то, что Зина работает, и про то, что у бабки характер вреднющий. Пришлось напомнить, что по завещанию бабкина часть квартиры делится после её смерти между обоими внуками – то есть им, Кравцом, и Зиной. И просто несправедливо, что терпеть бабкины закидоны и ухаживать за нею приходится одному ему. А работ у него, между прочим, две, а иногда бывает и три. Так что Зинка могла бы иногда и подумать о том, чтобы хоть немного помочь и дать Кравцу чуточку передохнуть. Тем более, что у Зины есть муж Сергей и дочь-семиклассница, а Кравец один-одинешенек должен кормить и обихаживать почти не встающую с постели бабку.
Так что сейчас ему, слава богу, не нужно разрываться между бабкой и собакой. А что будет дальше — посмотрим. Хорошо бы неизвестный ему Макс вернулся живой-здоровый и избавил его от пса. Просто так уйти и оставить Берта Кравец не мог, хотя если бы его спросили: почему, вряд ли он нашел бы ответ. Наверное, потому же, почему он не отправил бабку в дом престарелых, хотя Зинаида не раз ему это предлагала. Слишком хорошо он помнил привкус своего детского одиночества.
У других вкус детства — это вкус манной каши, новогодних мандаринов или малины в бабушкином саду. А у Кравца — безвкусие тепловатой водопроводной воды и одиночества. Нет, он не голодал, и кашей его пичкали, и компоты перепадали, но отчего-то остался именно вкус летней, чуть затхлой воды из-под крана. И бессмысленное лежание в темной комнате, когда ещё совсем не хочется спать, а «надо ложиться ровно в девять». Ощущение того, что о тебе ни одна душа в мире не думает, и растворись ты сейчас в этом душноватом сумраке, никто и не вспомнит, что ты был. Наверное, поэтому он и был не способен сделать что-то такое, что заставит другое живое существо ощутить себя одиноким и ненужным. Даже вредную бабку и чужую собаку, о которой он ещё утром и не подозревал.
Он допил чай и откинулся на спинку стула. Странное приключение досталось ему сегодня. Странное, и даже в какой-то степени опасное. Но что делать дальше?
Словно отвечая на его вопрос, пес поднялся и на минуту ушел в глубину квартиры. Появился он, неся в зубах какой-то моток, и со стуком уронил его к ногам Кравца. Это был крепкий поводок с массивным железным карабином.
— Ты намекаешь на то, что пора тебя вести гулять? — спросил Кравец, и в ответ пес громко гавкнул. — Понятно.
Пристегнув поводок к ошейнику напряженно замершего пса, Кравец повел его из квартиры. Он все ещё слегка трусил, но Берт вел себя вполне миролюбиво.
Едва выскочив из подъезда, пес нетерпеливо потянул его куда-то в сторону, за дом. Кравцу оставалось только перебирать ногами, и глядеть под них, чтобы не зацепиться за поребрик или не налететь на какую-нибудь скамейку. Берт носился от куста к кусту, рылся носом в траве, что-то выискивая и выкусывая, а потом принимался кататься по земле, смешно извиваясь и восторженно дрыгая лапами в воздухе. Кравец боялся, что он вырвет у него из рук поводок и убежит, поэтому, спотыкаясь в темноте, бегал за псом от одного дерева, у которого тот с сосредоточенным видом задирал заднюю лапу, к другому. Со стороны их метания наверняка выглядели комично. За полчаса прогулки Кравец взмок, как мышь под метлой, и принялся уговаривать Берта идти домой, суля еду, много вкусной еды. Но пес только минут через десять угомонился и спокойно потрусил у левой ноги Кравца. Обратно в квартиру они попали без проблем.
— Ну ты и горазд жрать, — вздохнул Кравец наблюдая, как исчезают в собачьей пасти ещё три банки корма.
Наевшись, пес отправился в коридор и улегся там на стеганую подстилку, показывая, что спать он будет теперь тут, а не на кровати. Кравец расценил это как предложение остаться. Хотелось ли ему сейчас, в одиннадцатом часу вечера, тащиться на другой конец города? Абсолютно не хотелось. Он устал, у него все ещё ныла скула. Проткнутая сучком пятка, растревоженная беготней за Бертом, тоже побаливала. А ещё ведь собак нужно выводить гулять рано утром. Он это знал наверняка — не раз наблюдал, идя на работу, как таксы, болонки и овчарки выволакивали во двор сонно чертыхающихся хозяев. Так что он решил остаться до утра.
Пес спал, смешно подергивая лапами во сне и иногда тонко, по-щенячьи тявкая. Что снится собакам? Кравец не знал. Он почесал в затылке и отправился в ванную. Через час основная уборка была закончена: он свернул и вытащил в лоджию испачканный ковер, трижды вымыл со стиральным порошком полы в столовой, а потом и сам залез под душ.
Чистый и облаченный в коричневый махровый халат Макса Кравец долго смотрел на себя в зеркало, старательно стирая с него ладонью матовую испарину. Среди бегущих по стеклу капель его лицо выглядело ирреальным: впавшие щёки, обметанные отросшей за день щетиной, настороженные глаза, на которые неряшливо падали пряди мокрых волос, крупный нос с небольшой горбинкой. Кравец разглядывал своё отражение словно портрет постороннего человека. Нравился ли ему этот худой лохматый парень, редко и неумело улыбающийся, привыкший к дешевой пище и ни разу не покупавший одежду в магазине — только на рынке, у шкодливых китайских девчонок? Нет, какой-то он был тусклый, словно недопроявленный снимок, сумрачный, с прячущейся  на дне зрачков нерешительностью. Он скорчил сам себе рожу и побрызгался лосьоном из голубовато-прозрачного флакона.
Спать Кравец устроился на диване в гостиной — огромная синяя кровать чем-то его пугала. Долго, как в детстве, лежал в темноте, пялясь в угадываемое за прозрачной кисеей занавесок окно и размышляя, в какую же историю он вляпался. Царила почти абсолютная тишина, в которой не было шума автомашин и грохота трамваев, давно ставшего привычным и почти незамечаемым. Не тикал будильник, не храпела за стеной бабка, не капала вода из кухонного крана. Вязкая и глухая тишина. Кравец уже почти спал, когда зазвонил телефон. Вернее, он не сразу понял, что эта тихая трель, похожая на пенье сверчка — звонок телефона. Он вспомнил, что видел аппарат на стеклянном столике в центре комнаты, и принялся неуклюже его нашаривать. На трубке зеленым светом тревожно полыхала овальная кнопка. Кравец нажал её и осторожно поднес к уху. Кто это может быть? В трубке молчали и почти неслышно дышали. Не смея ничего спросить, Кравец слушал это дыхание. Потом кто-то тихо спросил: «Милый, это ты?», и почти сразу раздались короткие гудки.
Он лег на диван, держа трубку в руке. Подумал, и положил её рядом с подушкой, почти под нос. На мгновение закрыл глаза, а за окном уже успело зазолотиться солнце.
Кто-то сосредоточенно дышал ему в ухо.
Спросонья он показался ему ещё громаднее, размером с теленка, слегка сутулый и какой-то вроде бы нескладный. Ушей нет, хвоста нет… Зачем обрезали, зачем собаку изуродовали? Вместо ушей торчали островки пушистой светлой шерсти, а хвост был каким-то заячьим, несолидным. Берт. Пес вздохнул прямо ему в лицо. Хорошо бы научить  собак по утрам чистить зубы.
И не тыкать носом в чужие уши в шесть часов утра!!!
О завтраке до прогулки не могло быть и речи, Кравец чертыхался, стараясь зашнуровать кроссовки, а Берт нетерпеливо бодал его лобастой головой под коленки, едва не сбивая с ног. А потом снова таскал за собой по двору и катался в траве. Черт побери, таких собак нужно заводить тем, кто хочет похудеть! Но Кравец и без того был тощ, и для него следующим этапом могло быть только полное измождение.
И когда он наконец затащил пса обратно в квартиру, залез под прохладный душ и потом, обернувшись полотенцем, решился  включить телевизор, чтобы узнать, не взорвали ли за прошедшую ночь ещё полмира, ему показалось, что он стал белкой в колесе. А всего лишь вытащил бутылку из озера, как последний дефективный романтик… И теперь ему до скончания века по утрам и вечерам придется носиться за чужим безухим псом по безлюдному пустырю, вскрывать ему консервные банки (кстати, сколько их там осталось?), а по ночам слушать близкое дыхание в телефонной трубке. Кравец встряхнул головой и попытался нащупать смысл в происходящем. Но кроме чувства голода внутри себя ничего не нащупал.
А завтракать придется опять этими картонными хлебцами с наструганной прозрачными лепестками твердой колбасой. И ни одного яйца в холодильнике, хотя он его обшарил весь и выкинул заплесневелый сыр (может и со специальной плесенью, но уж больно тошнотворный), вялый трупик сосиски с явными признаками разложения и одеревеневший коричневый лимон. Остались все те же шпроты, банка сгущенки, апельсиновый джем и огромное количество бульонных кубиков в прозрачной пластиковой банке. Неужели Максу нравилось это синтетическое желтое пойло? Зато в шкафу нашлась почти полная банка гранулированного «Чибо».
Телефон зазвонил, когда он уже допивал кофе.




На этом пока всё. Что это было, не знаю. Честно!
Возможно, будет продолжение. Но не гарантирую.