КОМА

Посвящается Максу.

Все события и персонажи этой повести — вымышлены. Сами думайте, что за жизнь наводит на такие мысли.
FFF RAR
Проводник — человек, который показывает дорогу в неизвестной местности.
(справочная информация)
Intro-1
В пустой квартире звонит телефон...
Сначала всегда звонит телефон. И если снять трубку, никто не ответит. Когда так повторяется трижды — пора бежать. Можно верить или не верить этой примете. Тот, кто пытался проверить ее на себе, ничего никому не расскажет.
"Ощущения смазаны. Я один. Шелестящий звон переполняет уши, от него пухнет голова и болят виски. Очень странный звук — словно в кровь насыпали колокольчиков и подают это дело в уши через усилитель. Собственно, это все, что в конечном счете остается от чужих телефонных звонков. Я устало прикрываю глаза, облокотившись спиной на стенку. Дрянной привкус химии во рту. Напряжение сползает по спине словно грязь, оставляя меня совершенно пустым. Я уже один. Тот, кто был рядом со мной, наверное, еще минуту назад, теперь уже должен очутиться в другом, лучшем месте. Хм, я не говорю, что так и есть. Но мне нужно верить во что-то подобное, чтобы делать свою работу. Маршрут окончен. Да и мне пора...
Открываю глаза со смешанными чувствами — нетерпение и нежелание. Глаза чуть-чуть слезятся, в них будто набился песок и двигать ими не очень-то приятно. Обычное дело на вторые сутки без сна. Я измотан и пуст, к тому же туп неимоверно. Остатков сил едва хватит на автопилот, а я еще далеко не дома. Отлепившись от стенки, начинаю движение из темноты к ближайшей освещенной улице, ориентируясь на звуки, пробивающиеся сквозь блокаду звона. Пару раз спотыкаюсь — в асфальте под ногами выбоины. Мимо маленького дворика: детская площадка в темноте кажется полигоном ваятелей-сюрреалистов, через вездесущие гаражи и прилагающиеся запахи, по небольшой кленовой аллее до гулкого портала арки.
А потом меня вытряхивает из тьмы в гул и шум. Секунду я стою посреди улицы, беспомощный и злой. Мне кажется, что все фонари и фары высвечивают меня, как телезвезду. Это ночное, обостренное зрение играет со мной в свои игры. Я озираюсь. Понятно. Далековато от дома, но... Это хотя бы МОЙ Город. А мог бы очутиться... знаешь где? Я уже расслаблен и счастлив до такой степени, что могу начать целовать прохожих. Рука, опущенная в карман, находит мятую пачку сигарет. То, что нужно. Прихрамывая, медленно плетусь к Подземке, ощущая разбитую, слабую радость оттого, что курение приносит такое удовольствие. Приходится прятать глаза от назойливого света, заново привыкая к тому, что он вообще есть.
Я — рыжий. Не то, чтобы многого хочу. Просто не везет. Я не панк, хотя многие утверждали, что похож. Меня здесь знают, как Хворого. Давным-давно какая-то сердобольная девочка-хиппушка пожалела... С тех пор и привязалось. В Городе много разных течений. В поисках "своего" я когда-то долго мотался из крайности в крайность. Но так и остался сам по себе. "Проводник всегда один", и это уже привычка. Хотя налипло всякого — не отскрести. Я не брезглив. С подозрением отношусь к "чистеньким", которые пытаются меня пожалеть. Такие порывы нужно давить, как окурки. Если этого не делать, мне придется сесть и поплакать над своей невезучестью. А я мчусь в воющем, гремящем вагоне подземки, и скоро моя станция. Из щелей рвется сквозняк — искусственный ветер с синтетическим запахом. Горло сушит. Но даже не смотря на это хочется курить снова. Я неприветливо сутулюсь и морда моя, отраженная в черном стекле, мрачна и небрита. Я люблю Город — шумный, мелочный, сумасшедший. Город, столько раз швырявший в грязь лицом, что начинаешь уже привыкать. Я люблю его. Мы похожи. Зачем я об этом? Так просто. Поезд тормозит, стремительно сбрасывая скорость. Высокое завывание черт знает каких моторов скатывается вниз, до утробного бормотания. Все, мне пора. Как-нибудь увидимся..."
"In you room"
Была только комната и дверь в ней. Внутри никого, темно и тепло. Через окно без занавесок на потолок откуда-то снизу, с улицы светил фонарь. Форточка была открыта. И еще тикали часы. Непонятно, где они стояли. Слабо пахло табаком и пылью. Тишина, уютная, как чья-то галлюцинация.
В коридоре раздались неторопливые шаркающие шаги, и через некоторое время в замке повернулся ключ. Дверь открылась, прочертив по полу расширяющуюся дорожку света. Долговязый силуэт сделал шаг вперед, щелкнул выключателем.
Вошедший оказался потрепанным, худощавым, и нескладным. В общем, это был он, тот самый тип. С волос капало — попался поливальной машине. Обведя комнату мутным взглядом, он неопределенно хмыкнул, сбросил с плеча сумку, швырнул ее в угол и принялся стаскивать куртку. Разувшись, он пересек комнату, повалился на низкий диван, посмеиваясь каким-то своим заморочкам. Минутой позже стянул с ног носки и забросил их под батарею. Потом закурил. Пепельница стояла на полу.
Он дымил, прикрыв рукой глаза от света, нервно чему-то улыбался в потолок. Наверное, пытался уснуть и не мог. Поворочавшись, в конце концов замер, уткнувшись в подушку своей улыбкой.
В комнате вместе с дымом повисло ожидание. Тикали часы. Примерно около двух часов ночи пошел дождь. Стало слышно, как капли стучат по стеклу. Хворый наконец-то спал. Не слышал никаких шагов, улыбаясь во сне.
...Темно-рыжие волосы цвета засохшей крови — грязные, голодные зеленые глаза с огромными зрачками и темные пятна под ними — изможденное лицо патологического поклонника иглы. Двухдневная щетина. "Он потенциально опасен."
Это первое, о чем она подумала, когда он резко поднял голову на ее окрик: "Могу я войти?" На самом деле она уже давно вошла. Но она была зла. И ей было скучно.
— Входи, — промямлил он.
Стоило отвести глаза, как он снова спал. Пантера пересекла комнату, склонилась над ним. Длинные волосы ссыпались со спины. От него пахло мужчиной. Но он спал, как младенец — так глубоко и беспечно, что и не дотянуться до дна его снов. Пантера досадливо покусала губу. "Чем проводник после маршрута отличается от мертвеца? Ничем."
Какая-то красивая мелодия капала сверху, просачиваясь сквозь перегородки. Красивая и заунывная. Пантера уже лежала рядом, потому что тоже устала, а диван здесь только один. Ей снились цветные сны. Они встретились под тяжко-бронзовым закатом на берегу невероятной реки, сидели спиной к спине и говорили ни о чем — о самом сокровенном:
— Не хочу я просыпаться... — вздохнула Пантера. — Нас ведь никто не ждет там.
— Бежать глупо, — пожал угловатым плечом Хворый. — Глупо или слишком далеко. И объявлять войну всему миру — тоже фигня. Так что бежать нам некуда.
— Ты так любишь эту фразу! У меня она вызывает тошноту.
— Это всего лишь правда.
— Мне плевать, что это.
— Ничего. Люди меняются.
— Это самообман. На самом деле...
— Не знаю... Я никогда не пытался себе доказать, как должно быть на самом деле. Мне все равно.
— И тебе от этого легче?
— Мне от этого никак. Но я тоже не хочу просыпаться.
— Куда бы ты делся!.. — с издевкой.
— Может быть к тому времени что-то изменится...
— Надеешься? А если нет?
— Тогда мы взорвем эту контору и погреемся у огня.
Кажется, это была его шутка.
— Слишком много бессмысленности!.. Ловушка...
— Поэтому никто пока не разгадал планов ловца и не смылся отсюда. Но, может быть, остаться здесь — это и есть бегство. Меня устраивает такой вариант.
— Странные у тебя понятия о свободе.
— Свобода вообще странная штука. Я не понимаю, зачем ее искать.
— Надо же что-то делать...
— Неужели нет идей получше?
— Ну давай проснемся и займемся любовью?
— Неплохо. Только ничего не выйдет. — Ядовитый вопрос "почему" даже не был произнесен вслух: — Да дело не во мне. Просто в дверь скоро постучат, а ты захлопнула ее.
— Я не собираюсь просыпаться! Это не честно!
— О чем ты говоришь?!
Он посмеялся. Пантера чувствовала его острый хребет своей спиной. Ей было тепло от прикосновения к другому живому существу. Ради этого она даже готова была его слушать.
— Хочешь, расскажу, где бываю с хорошего прихода?
— Ну?
— Тальниковые заросли на берегу маленького озера. Там никого больше не бывает. Никаких людей.
— И долго ты можешь там пробыть?
— Иногда да.
— Я знаю... Смешно. Ты тоже беглец...
— "Игла — всего лишь компостер в трамвае. А рельсы трамвая ведут никуда." Но я могу быть хотя бы там, а у тебя вариантов не так много.
— Да пошел ты со своими вариантами!.. Ты ничем не лучше меня!
— Я и не хочу быть лучше.
— Интересно, чего-нибудь ты хочешь?
— Да.
— Чего?
Стук.
— Проводи меня!..
Все распалось и сплавилось в совсем иную реальность. Сквозь щель приподнятых век она увидела свет электрической лампы. Стук повторился.
— Занято! — раздраженно огрызнулась Пантера. Ее не услышали и постучали еще раз.
— Проваливай!
Но и это не помогло. Пришлось вставать и идти к двери.
Совпадения похожи на телефонные провода. Иногда это короткий обрывок в прихожей, иногда — кабель с руку толщиной, уходящий глубоко в переплетения тоннелей Подземки. Собственно, совпадения и телефоны — единственное, чему можно доверять в этом Городе. Не считая проводников. Но этих мало, а Город велик. Так что те трое, которые сидят на полу в одной из комнат общаги Стэя, практически, не в счет. Всего-то одно желтое окно среди множества таких же. Светятся все двенадцать этажей. Легче всего затеряться среди этих огней — улица, другая, третья... Счет человеческих душ идет на сотни. А если подняться повыше, становится видно, как в мокрой темноте перемигиваются фонарями городские районы и выкладывают желтыми окнами на плоскости стен тайные знаки. Город еще не спит, но уже улегся, натянул на плечи покрывало сизой дымки. Пожалуй, сегодня больше ничего не случится. Разве что в Подземке... Но она слепа, и часто ошибается. У нее скверный характер — ее есть за что ненавидеть. И, возможно, любить.
В такие моменты хорошо бы увидеть городские улицы, как нечто целое. Человеческие глаза здесь не годятся. Нужно видеть, как одна улица переходит в другую, как похожи они и, одновременно, — как различны. Нужно обладать немыслимой чуткостью, чтобы уловить отражения, вечную повторяемость большого в малом. Город наводнен намеками, ассоциациями и осколками старой памяти. Иногда, кажется, будто изрядное количество головоломки соединилось, и можно прочесть хоть часть зашифрованного послания. Но это иллюзия. Бесконечная игра смыслов.
Город закрывает глаза, продолжая думать о совпадениях. Он — древнее существо. Еще вернее было бы сказать, что у него иные отношения со временем. Совсем не те, которые может представить себе человек. Он дремлет, накрыв собой Подземку, которая выглядит моложе, но на самом деле досталась ему в наследство с тех времен, когда первый осмысливший себя человек выкопал в земле яму. Город можно сравнить с огромным животным лишь на том основании, что он лишен чего бы то ни было человеческого. Но и тогда это очень странное животное — распавшееся на части, обреченное на неподвижность, живущее одновременно миллионами осознающих себя отдельных клеток, пораженное, пронизанное чужеродной паутиной телефонных сетей — паразитом, который не подчиняется нервному контролю носителя, но не может существовать без него. Все, что можно привести в систему, медленно поглощается Городом, присоединяется к уже существующим уровням его сознания. Раздробленное на бесчисленное множество частей, тем не менее, это — одно существо. И запахи мусорных баков, готовящейся еды, выхлопов машин и остывающего асфальта — все это один запах.
На улицах чуть ярче становятся фонари, а окна гаснут одно за другим. В артериях подземных тоннелей затихает стук последнего монорельса. И любое замкнутое пространство — будь то телефонная будка или стены квартиры — становится замкнутым вдвойне. Наступает время, которое может почувствовать каждый, хотя название ему дал кто-то из проводников: блокада. Это ловушка, это ночь, это прозаическая невозможность никуда уехать и это... нечто большее. Возможно, ожидание, подобное току в проводах.
Телефоны молчат.
Где-то в глубинах Города, разрозненное и лишенное смысла, ждет своего часа то, что должно произойти. Если бы даже удалось отыскать все эти части, ни одному мудрецу не под силу постичь, как им предстоит соединиться. Людские души, предметы и совпадения.
Как медленно тянется ночь. Время издевается над ними. Они сидят втроем на полу и молчат. О чем говорить? О том, что в Городе дождливая ночь и блокада до первого монорельса? Они отлично знают это. Им тепло в этой комнате, а это уже немало. Собственно, это все, что у них есть.
Стеффи редко, короткими фразами рассказывает им новости, смущенно улыбаясь и поглядывая то на одного, то на другую. Он до сих пор думает, что помешал им, но ни Пантера, ни Хворый не сказали ни слова по этому поводу. Стеффи — девятнадцатилетний мальчишка. У него огромные серые глазищи, очки в тонкой оправе и светлые льняные волосы, собранные в короткий хвостик. Жаль, что он тоже дитя Подземки.
— Опять неделю не был дома?.. — проворчал Хворый неодобрительно.
— Отстань от него, — насмешливо оборвала его Пантера. — Добродетель — не твоя стезя.
Хворый глянул ей в глаза, едко скалясь: "Я не хочу, чтобы он стал таким, как я!" "Ты уже опоздал. Он похож на тебя. Может, ты слишком хороший пример?" — глаза Пантеры по-кошачьи сощурились.
— Я звонил матери, — спокойно ответил Стеффи.
— Ты просто завидуешь ему, — тихо промурлыкала Пантера, наклонившись к уху Хворого. — Пора бы повзрослеть.
Хворый поскреб загривок. Она не увидела его лица.
— Скучно! — вздохнула Пантера, потягиваясь. Встала и отошла к своей сумке. Достала оттуда блокнот и ручку.
— Дневник ведешь? — усмехнулся Хворый.
— Историю болезни, — процедила она.
— Своей?
— Да пошел ты...
— Потерпи немного. Кто-то должен прийти.
Пантера не отреагировала, сделав вид, что погрузилась в свои записи. Хворый закурил.
— Можно? — Стеффи кивнул на пачку.
— Валяй.
Зажав сигарету в зубах, Хворый уставился в потолок.
— Как в Студии?
Стеффи вытащил книгу из рюкзака, бросил рядом с собой на пол:
— Как всегда. У Морга какие-то новые заморочки. Он просил закинуть дискету в контору Башни. Возьмешь?
— А сам?
— Не хочу.
— Ладно.
Хворый зябко прижался к батарее. Этот озноб — как привычка. Теперь он точно знал, что кто-то придет.
Все становится привычкой: холод, усталость, даже боль. И все, что стало ею, перестает быть тем, чем раньше. Если кто-то привыкнет ко мне, кем я стану?
Деки появился часа через два, когда у Хворого осталось полпачки сигарет и немного терпения. Ночь и не думала убираться. Чай был давно выпит, грязные стаканы разбрелись по углам. Хворый все еще сидел под батареей, но ему стало жарко. Он избавился от свитера, хотел снять рубашку, но покосился на Стеффи и только расстегнул верхние пуговицы. Не стоит мальчишке видеть его руки…
Пантера сидела на диване по-турецки и что-то писала в толстом блокноте. Делала вид, что ее не интересуют жилистые эпизоды хворовского тела. Хворый старался не замечать ее коротких, режущих, как бритвы, взглядов. Его горло и грудь уже были исполосованы в кровь.
Когда Деки вошел, первое, что они увидели — его широкую улыбку, как вспышку света в темноте.
— Привет всем! — карие, ищущие глаза задержались на Пантере. Деки — жадина.
Она коротко смерила его взглядом и сделала вид, что занята. Немного холодка ему не повредит.
Стеффи бегло кивнул ему, оторвавшись от книги.
— А я сегодня был наверху! — сообщил Деки, усаживаясь посреди комнаты. — Чуть патруль не сцапал!
— Был ты им нужен! — съязвила Пантера.
— А почему нет? Там такое сегодня творилось... Верхние выражали недовольство.
— Кто бы привередничал!!! — удивился Стеффи.
— И на кой ты туда мотался? — спросил Хворый.
— Искал работенку.
— Как?
— Ну видишь же, я один.
— Сюда не ходят с ведомыми.
Деки напоролся взглядом на его расширенные зрачки. Так и утонуть можно!
— Какая разница... А ты отдыхаешь?
Хворый кивнул:
— Вернулся вчера.
— Хорошо тебе! Как маршрут?
— Как обычно.
Хворый был на взводе. Видел это только Деки. И подумал: "Сейчас он закурит." Худые узловатые руки Хворого неподвижно лежали на коленях. Вечная ироничная мимика куда-то подевалась. Острый взгляд и напряженно поджатые губы — ничего лишнего. Когда он так задает вопрос — без единого слова, одними глазами, под прицелом его зрачков долго не продержишься.
Деки вяло ухмыльнулся и едва заметно кивнул ему. В общем-то Хворого можно понять...
Хворый заметно расслабился, откинул голову на ребра батареи. Подождал, пока Деки откроет рот, чтобы задать ненужный вопрос, и произнес:
— Какие еще новости сверху?
Деки поискал его глаза, но и без того понял, что его интересует уже другое.
— Я никого не видел из верхних. Был сквозняк по поводу рейдов, но я так понял, что это сейчас не актуально.
— А с работой глухо?
— С ней ведь никогда не угадаешь... И не пойдешь в бюро по найму. Я ничего не нашел. Говорят, Западный перекрыт.
— Ого! Я не знал.
— Никто не знал. Ходят слухи, что там кто-то сгинул. Не из наших. Из другой команды.
— Кто-нибудь туда звонил?
— Не знаю. Малыш F запретил туда соваться.
— Пойдем, пройдемся, — Хворый сгреб с пола пачку и зажигалку. Поднялся на ноги. Усмехнулся: — Расскажешь подробнее.
Коридор. Двое мужчин у стены. Один склонен над рукой другого. Их длинные-длинные тени на грязном полу...
Не то, чтобы Хворый скрывал свои дурные привычки — от кого тут скрывать!.. Каждый четвертый... Впрочем, статистики он не вел. Просто не любил любопытных взглядов.
Внезапная слабость размазала очертания окружающих предметов. Повинуясь ей, он сполз по стенке на пол, зажав ранку у локтя.
— Как? — навис над ним Деки.
— Нормально. Иди.
— А ты?
— Вали, сказал!
— Вернешься?
— Да. Еще поговорим.
И только когда хлопнула дверь, он закурил.
Пантера встретила Деки требовательным взглядом:
— Он, что, ушел?
— В каком-то смысле, — усмехнулся он, наблюдая, как кисло кривит губы Пантера, которая всегда знает, кто прав. Но она промолчала, и Деки подумал: "Кто такой этот Хворый, если даже Пантера не берется его судить?!.."
Стеффи выжидательно смотрел на него, решив, что Деки как-то пояснит свои слова. А тот улегся на диван и просунул вытянутые ноги под колени Пантеры. Она не обратила на это никакого внимания. Деки был несколько задет. Если бы она начала возмущаться, он бы ловко возразил ей, что диван у них только один, а лежать скрючившись очень неудобно.
Деки продолжал приставать к Пантере чисто автоматически. Как, впрочем, к любым женщинам, которые ему попадались.
Стеффи отложил книгу и направился в угол комнаты, где жили плитка и чайник. Деки проводил его взглядом и снова подумал: "Кто вообще такие эти проводники? Черти из ада? Откуда они берутся?" При этом ему и в голову не пришло, что его собственная история может показаться кому-то загадочной. Она-то был самой обыкновенной. Ну а вот Стефан... Деки своими ушами слышал, как про него рассказывали дикие вещи!..
...Стеффи считал, что маршруты — нечто большее, чем способ избавлять обывателей от их проблем и зарабатывать деньги. Лет с шестнадцати он тусовался с ангелами дорог, и за пару лет пережил все стадии отношения к этой тусовке: от восторга до полного разочарования. Нужно заметить, что ему задолго до этого говорили: "Тебе тут не место, ты же прирожденный проводник, парень!" В проводники Стеф не рвался. Ему не нравилась зависимость любого вида. Но когда идти стало некуда, он пошел к ним.
К Малышу F он попал отчасти случайно, отчасти потому, что ему было все равно. Малыша их встреча удивила и выбила из колеи. Во-первых, Стеффи был отлично осведомлен о своем будущем занятии, во-вторых, имел неплохие природные задатки. Можно сказать, некоторые гладко гоняли маршруты и с меньшими способностями. В-третьих, у него уже были свои маршруты, словно собранные наугад у нескольких старых проводников, давным давно ушедших "на покой". Малыш глядел на Стеффи, как на ожившего мертвеца. До этого он был уверен, что умершее никогда не возвращается. Перед ним стоял восемнадцатилетний мальчишка. Двенадцать лет назад, когда по этим маршрутам еще кто-то ходил, ему было шесть. Не могло того случиться, чтобы старые мастера, которых Малыш F застал одного за другим сходящими на обочину, стали бы возиться с этим щенком. Малыш помнил их не зря. Они того стоили. Хорошие проводники попадались и сейчас, но Малышу казалось, что таких, как те, никогда больше не будет. Он отдавал себе отчет, что сейчас все было бы по-другому. Но это были его шестнадцать лет, это была его память.
Малыш F попал в Город озлобленным, вечно голодным волчонком. И среди десятка безликих, равнодушных тусовок вдруг нашел ту, которую смог назвать своей. И даже больше. Его приняли с неожиданной теплотой. Может быть, чуть снисходительно, но с настоящим сердцем. Малыш успел в последний момент. Не сведи их судьба, позже он уже не смог бы поверить ни теплу, ни этим людям, ни их странным мифам и легендам. Но он успел. Все, что связывало его с тем временем, имело для него особую ценность и статус неприкосновенности. Для тех, кто знал Малыша сейчас, он был человеком без прошлого. Появившийся ниоткуда, такой, как есть, рано или поздно он вернется в свое "никуда". Один Малыш был горько уверен — вернуться невозможно. Поэтому он сверлил Стеффи недоверчивым острым взглядом, от которого ныли виски и хотелось пить.
Стеффи, обычно мягкий и вежливый, на этот раз уперся, ничего не желал отвечать на расспросы Малыша, резонно возражая одно и то же равнодушным, чуть насмешливым тоном:
— Это важно?
Малыш не хотел держать в своей команде постоянное напоминание. Прошлое — в прошлом, это закон.
Тогда Стеф предложил Малышу спор. Он заявил, что сможет покинуть квартиру Малыша против воли хозяина и без его ведома. "Хорошо, "  — согласился Малыш F и отправился закрывать замок на входной двери. Когда он вернулся в комнату, Стеффи там не было. Малыш держал ключ от двери при себе больше суток — более чем достаточное время, чтобы обнаружить в квартире человека, как бы хорошо он ни скрывался. Уж конечно, Малыш проверил все укромные места, выглядывал в форточки со своего тринадцатого этажа, но тела на асфальте не нашел. Малыш провел безумную ночь и совершенно сумасшедший день.
Стефан позвонил ему через трое суток и заявил, что приступает к работе.
История эта в свое время была довольно широко известна в узких кругах. Но Стеф, в каком бы состоянии он ни прибывал, так и не раскрыл секрета, как ему удалось надуть Малыша.
Не смотря на отличные задатки, Стеф поначалу угробил несколько ведомых. Ему не хватало банальной жесткости. И опять имел скандал с Малышом. Разъяренный Малыш F кричал, что вышвырнет его, если тот сам не уберется. Правда, кое о чем Малыш молчал. Молчал о том, что на этих маршрутах срезались те двое старых монстров, от которых Малыш F в свои шестнадцать особенно тащился. К несчастью для Малыша, за Стеффи вступились Пантера и Хворый. Вышвырнуть его они не дали. Малыш разругался с Хворым в дым (после этого рыжий не на шутку опасался его долгое время), велев забирать щенка и самому с ним возиться. Стефан ничего об этом не знал. После битвы с Малышом F Хворый заглянул к Стеффи и обронил:
— Будешь продолжать.
Стеффи был удивлен. Даже больше, чем удивлен. С первой минуты знакомства Хворый постоянно склочничал со Стеффи и заявлял, что Стефану совершенно нечего делать среди проводников. Господи, никто, похоже, не хотел так ухода Стеффи, как этот рыжий псих! И вдруг он идет к Малышу и с куском задницы вырывает у него маршруты Стефа. До этого мальчишка наивно полагал, что Хворый боится конкуренции. Услышав хворовское "будешь продолжать", Стеффи был удивлен.
Хворый ничего не объяснял. У него просто не было такой привычки. Расспрашивать Пантеру Стефан не рискнул. Две недели прожил на нервах и в непонятках, пока Хворый не заглянул к нему по-новой. И все так же, без объяснений, заявил:
— Собирайся, идем.
Стеф не посмел возражать.
Хворый протащил его по собственному маршруту вместе с ведомыми, по окончании бросил "пока" и пошел своей дорогой.
Видимо, Хворый оказался довольно жестким учителем. На Стефана жалко было смотреть, когда он вернулся. И все-таки Стеффи усвоил урок. На этом провалы его закончились. Ну а кошмары… Кошмары снятся всем, разве не так?
Хворый тоже постепенно смирился с тем, что щенок оказался упрямее его. В данный момент он сидел на полу в коридоре, не подозревая, что Деки вспоминает их историю. Если бы он об этом знал, он мог бы выдать что-нибудь для него типичное, например:
— Истории никогда не заканчиваются. Они продолжаются, хотим мы того или нет.
Ни о чем таком он не думал. Хворый наблюдал за дымом, сидя в коридоре. Дым приобрел странный объем. Такая 3D проекция и не снилась нашим мудрецам...
История гостеприимства
Этот человек бросался в глаза, как опасная бритва в чьей-то руке. Клер следила, как он входит, небрежно толкнув дверь ладонью. Рыжие, спутанные волосы до плеч, узкие черные джинсы и длинная рубаха навыпуск, висевшая на его плечах, как на вешалке. На шее криво повязана пестрая косынка.
В первое мгновение она замерла в ожидании грома или еще чего-нибудь сверхъестественного. Ей показалось, что она где-то встречала этого человека. Где-то в темных закоулках Города и при странных обстоятельствах. Дежа-вю.
Но ничего не произошло. Он подсел к стойке, что-то заказал. Она пристально разглядывала его несколько минут, прежде чем он обернулся через плечо. Может быть, он почувствовал, как ему смотрят в спину, а может быть, кого-то искал. Его взгляд скользнул мимо нее.
Клер на мгновение захотелось спрятаться.
Когда человек у стойки бара закурил, Клер встала из-за столика, еще не зная, подойдет ли она к нему или просто выйдет за дверь. Второе было бы предпочтительнее, тем более, что она и так собиралась уходить. Но когда она обнаружила, что стоит прямо у него за спиной и протягивает руку к его плечу, она поняла, что что-то в ней думает по-другому.
— Привет... Не угостишь сигаретой?
Их взгляды встретились. У него были мутные серо-зеленые глаза с нехорошим шизоидным огоньком на дне зрачков. Он чуть помедлил, смерив ее оценивающим взглядом:
— Привет, — и протянул ей пачку коротким движением.
Клер почувствовала омерзение, словно ее облизала бродячая собака. Она ждала чего-то подобного, и все-таки ее задела его прямолинейность. А убегать прямо сейчас было уже глупо. Клер закурила. Если выдержать вежливую паузу, еще можно будет уйти...
— Скучаешь?
— Веселюсь, — отпарировала Клер.
Он пропустил ее ответ мимо ушей.
— Да брось... Ты уже попалась.
Клер удостоила его холодной усмешки, похожей на укус. Какие смелые выводы!
Забавно. Краем глаза она рассматривала его резкий профиль: высокий лоб, острый нос с горбинкой, губы в темных трещинах. Такого рода привлекательность не отделима от отвращения. Он некрасив — в этом вся соль.
— Я где-то видел тебя. Напомни?
Далеко не новый ход. Если бы не та простота и непринужденность, с которой он его использовал.
— Не уверена, — Клер мысленно улыбнулась, чувствуя натяжение связавшей их ниточки.
— Тогда просто поверь мне на слово.
Значит, Леди и Бродяга? Игра начинала ее развлекать. Хотя отчетливый привкус предостережения еще держался на кончике языка. Игра с огнем? Или со льдом... С предчувствиями всегда так — ничего не ясно до конца.
— Ты бываешь на Стэе?
— Нет.
— Напрасно... Впрочем, ты, видимо, уже выросла из детских игрушек, да?
— А ты?
Он ядовито оскалился, демонстрируя крупные желтые зубы. От крыльев носа к уголкам губ пролегли резкие морщины.
— Всего понемногу? — Клер усмехнулась в ответ, невольно копируя его заразительную мимику. — А как насчет Нижнего города?
Судя по его лицу, она попала в десятку. Какой-то миг в его сощуренных глазах шевелились монстры мыслей — те, что живут на самом дне и не любят дневного света. Клер поспешила немного успокоить его:
— Я бывала там. Давно.
Так лучше.
— Это может быть правдой, мисс...
Кое-что становилось на свои места. Город крыс как клеймо на лбу, и многие терпеть не могут таких, как он. Она испытала тень жалости, наблюдая за его руками. Наверняка...
Он держал сигарету небрежно и цепко, как хищник держит мелкую добычу.
— Как твое имя?
— Это важно? — спросила Клер.
— Если не возражаешь против "мисс"...
Он умел издеваться с наслаждением истинного ценителя.
— Я Клер, — бросила она, вставая.
— Уходишь?
— Боюсь, что да.
— Не бойся, я провожу тебя.
Они вышли вместе.
— Меня зовут Хворый.
Вот и познакомились.
В августе долгие ночи. Нужно ими переболеть, чтобы увидеть, как тяжелое небо со спелыми звездами нависает над Городом, проваливаясь пологом между колонн небоскребов. Городской смог пахнет как-то странно, и все огни не могут победить гулкой тьмы. Город прижимается к земле и грезит сизым дымом. В эту пору ему не до людей. Город давно живет по своим правилам, которые не имеют ничего общего с тем, что люди думают на этот счет. А люди думают, что их Город сошел с ума.
— Кого-нибудь помнишь из Нижнего?
Клер не думала, что ему хочется копаться в воспоминаниях, но должен же он был спросить! Она пожала плечами и ответила, чтобы поскорее закрыть тему:
— Немногих. Брата, Ворона... Ну, Малыша F, конечно. Прошло четыре года...
— Там мало что меняется, ты знаешь, — в его глазах появилась и погасла искра ожидания.
У Клер возникло противоречивое чувство, что он одновременно старше и моложе ее. Она помнила одну из старых тусовок, но он был там ВСЕ это время...
Он назвал еще несколько имен. Некоторые звучали знакомо. Она сказала ему об этом. Но Хворых на ее памяти не было. Клер подумала, что ее дежа-вю вызвано чем-то другим.
— Будешь курить?
— Нет.
Когда он подносил к сигарете зажигалку, Клер заметила на его запястье кожаный ремешок. Фенька? Вряд ли. Он выглядит слишком взрослым для романтических глупостей.
Небрежно затягиваясь, Хворый шел рядом, травил какую-то байку. Ничего особенного, просто альтернатива молчанию. Клер не мешала ему. Хворый нес в себе нечто потенциально опасное, словно неведомый вирус. Нездоровое любопытство не сдавало своих позиций, но Клер решила: не сейчас. Достаточно было и того, что он умерил свою язвительность после упоминания Нижнего.
Мостовая мокро блестела. Был дождь?
— Я здесь живу, — негромко сказала Клер, и Хворый замолк.
Он огляделся вокруг, словно определяя, куда попал. Потом усмехнулся, неопределенно кивнув:
— Ну что ж, доброй ночи.
И отступил назад. Так, будто не хотел пересекать какой-то незримой границы.
— Счастливо! Как-нибудь увидимся... — весело ответила Клер, отлично зная, что лжет — едва ли они встретятся снова. Внутри она была обескуражена. Ей показалось, что от него не так легко будет отделаться.
— Возможно. Пока.
Он неторопливо пошел прочь. В темноте сверкнул брошенный окурок.
Клер вошла в подъезд. Странный осадок в душе. Недоумение. Почему он смылся? Из головы не шел его первый взгляд. В нем определенно был вызов. И все-таки он ушел. Словно и не было... И еще засела в памяти его цветная косынка — на худой шее Хворого она походила на обрывок петли.
Для Клер новая встреча была полной неожиданностью.
— Что ты делаешь здесь?
Он подпирал стену плечом, стоя в лестничном пролете. Слабый утренний свет делал его лицо серым. В подъезде пахло сыростью, цементом и было очень тихо. Прошло больше недели с тех пор, как они встретились впервые. Клер вопросительно глядела на человека, черты которого наполовину стерлись из памяти. Смотрела и понимала, что встреча эта меняет правила игры.
— Помнишь меня? — произнес он с вялой ухмылкой.
— Что с тобой стряслось? Не слишком хорошо выглядишь... — невольно выговорила Клер.
— Ничего, просто давно не спал. И... такое дело... мне некуда пойти. Выручишь?
Вот так, сразу, в лоб...
Клер опустила голову. Он молча ждал. Просто ждал.
— Почему я должна тебе доверять?
— Не знаю.
— Ты странный тип...
Хворый не ответил.
Клер протянула ему ключи, тихо звякнувшие в гулкой каменной тишине, с острым чувством, что этого делать не стоит:
— Все необходимое для жизни в холодильнике. Ключ бросишь в почтовый ящик.
Хворый слабо улыбнулся — это была первая на памяти Клер улыбка, не отравленная сарказмом.
— Спасибо.
Он не спеша начал подниматься вверх по лестнице. Клер смотрела ему в спину между лопаток и поняла, что неосознанно целится в сердце. Ей стало не по себе от такой выходки и еще оттого, что Хворый сломал простые привычные правила, по которым она играла чуть ли не всю жизнь. Там, внутри, под маской спокойствия Клер была в ярости. Когда она заговорила с ним впервые, она искала развлечений, а не друзей. Теперь вот придется считать его человеком…
Позже она вспомнила, что не называла ему номера своей квартиры.
Вечером, когда она вернулась, ключ лежал в почтовом ящике, а Хворый спал в гостиной на диване. Клер накинула на него плед и отправилась на кухню. Имущество можно было не проверять.
Оказалось, легко забыть о присутствии Хворого, пока он не подавал признаков жизни. Поэтому, когда сзади раздался его охрипший сонный голос, Клер вздрогнула:
— Который час?
Он уселся на диване, потирая лицо ладонью.
— Половина двенадцатого, а что?
— М-м-м, черт... Почему ты не подняла меня?
— Ты мне не мешал, — небрежно ответила Клер, пожав плечом.
— Ч-черт...
В комнате было темно, если не считать экрана телевизора.
— У тебя есть телефон?
— В прихожей.
Он побрел туда, пошатываясь спросонья. Некоторое время, видимо, искал выключатель и набирал неведомый номер. До Клер долетел его приглушенный голос:
— Алло. Это я. Я не успел. Пришлось остаться наверху... Нет, здесь уже блокада. Дождись утра, я у вас буду... Номера нет... Просто повезло, я думаю... Не психуй, я успею. До связи.
Хворый медленно положил трубку, глядя на нее завороженным взглядом. Именно тогда, когда он должен быть на той стороне провода... Первое, что он заново ощутил, когда проснулся, был запах чужого жилища.
— У тебя можно курить?
— Да.
Клер включила свет. Странное ощущение возникло у нее, когда она услышала слово "блокада". Как будто пространство замкнулось вокруг них в небольшую сферу. Почему-то казалось, что они вместе попали в западню. Вот тебе и страшные тайны!.. И, наверное, уже поздно выяснять, невезение это или судьба.
Хворый курил у окна, глядя в ночную черноту. Нервное, электрическое молчание. Потом:
— Мне показалось, тебе некуда идти?..
Хворый дернул плечом, не оборачиваясь:
— Так и есть.
— ...поэтому я не подумала, что ты будешь куда-то торопиться.
Он опять ее злил.
— Ладно, я благодарен тебе. Остальное тебя не касается. Устраивает?
— Не совсем.
— Не так вежливо, как ты ожидала? Я не люблю обременять людей благодарностью.
— Интересно, как к этому относятся люди?..
— Терпят. С трудом.
Помимо воли Клер усмехнулась. И в черном стекле тоже отразилась ухмылка.
— Давай представим, что я просто зашел в гости и ты предложила мне чашку кофе, — примирительно произнес Хворый.
— Да?
— Да.
— Тебе никто не говорил, что ты удивительный наглец?
— Думаю, это часть моего обаяния, — заметил он вполне серьезно.
"Нервы... Ничего, не страшно. Я не останусь здесь надолго..."
Он вспомнил ее, вспомнил такой, какой она была три года назад. Она встретила его на вокзале, когда он приехал в Город. И притащила в Студию. По большому счету тем, что он остался здесь он был обязан ей. Но, конечно, она не помнит этого. Так и должно быть. "Не бойся, девочка, я не скажу." Боже, как она изменилась!
В начале не было ничего...
Ничего примечательного.
Потом стало понятно, что за окном ночь.
Электричка ползла медленно, словно подкрадываясь к вокзалу с намерением напасть. Мимо плыли огни. Он курил в тамбуре и ждал. Этот город ничем не отличался от сотен других городов. Он решил сойти здесь — ему было все равно.
Остановка. Шипение дверей. Ночь.
Когда толпа прибывших схлынула, он все еще стоял на платформе, оглядываясь по сторонам, вслушиваясь, принюхиваясь — пытаясь угадать, что его здесь поджидает.
Порыв ветра вызвал тяжелую волну озноба, окатившую с головы до ног. Да, это Город. Он никогда не любил урбанистических пейзажей. А здесь — Город с большой буквы. И, если верить предчувствию, ЕГО остановка.
Закинув на плечо потрепанный рюкзак, он не спеша побрел через пути к зданию вокзала. Рельсы резко блестели под светом прожекторов.
У входа в угольно-черном треугольнике тени стояла какая-то девица и провожала его взглядом. "Ждешь кого-нибудь?" — мысленно усмехнулся он.
Время здесь ведет себя странно. То замирает, лениво затаивается, растягивая вязкие минуты, то срывается с цепи, накручивая на циферблат километры часов. Здесь море людей, сложные течения приезжающих и уезжающих, приливы, отливы, бухты залов ожидания и мелководья кафе.
Любимым развлечением Ангела было бесцельно бродить по этажам и наблюдать за лицами. И давать им оценки по шкале вызываемого интереса. А еще забавно, как каждый человек пытается подчеркнуть свою обособленность в толпе. Преобладали "закрытые" позы, горы чемоданов и газеты, закрывающие лица.
Она ждала и забавлялась, комментируя увиденное. Только одно отличало ее от здешних "обитателей" — она, обычно, не знала, КОГО встречает. В том и заключается ее то ли работа, то ли развлечение — узнавать.
К часу ночи внутри натянулись пружины. Это может ничего не означать, просто скоро придет последняя электричка и прояснит ситуацию. Возможно, придется сидеть до утра, но ей не надоест.
Ангел пожала плечом и направилась к выходу на платформы.
Облизнула губы в предвкушении. Веселая игра.
По разливу железнодорожных путей тянулась дорожка от луны-прожектора. Рельсы напоминали то ли ручейки ртути, то ли лезвия мечей. Она так и не решила, что именно. Их скрыла толпа, хлынувшая от раскрытых дверей электрички. "Наплыв пришельцев из других миров... — подумала она. — Ложноножки в виде баулов."
Инопланетяне прошумели мимо, не задев, да и не заметив ее. Снова показались лезвия. А потом и человек, шагавший с усталой небрежностью. Кажется, он даже прихрамывал, но это могло быть не более, чем игрой теней.
"Посмотрите-ка, что вынесло на наш берег..." — Она пристально следила за ним. Луч света выхватывал детали: потрепанная куртка, тощий рюкзачок, волосы, собранные в короткий хвост — никаких цветов, черное и белое. Так не бывает в жизни.
Ничего особенного, на первый взгляд. Сотни таких бродяг шатаются по свету. И все же...
Он прошел совсем близко, зацепил ее глазами, но не задержался. Она проводила его взглядом и вздрогнула — по спине наискось тянулась пара швов, очень напоминающих шрамы. Интересно, это только куртка порвана? Или...
Незачем травить себя риторическими вопросами. Скоро все станет ясно.
Он прогулялся до сортира, потом поднялся на второй этаж. Без спешки обошел огромные залы, подыскивая тихий уголок. Времени много... Хватит на всех.
Она шла за ним на приличном расстоянии. Не хотелось терять его из вида. Хотя не страшно — никуда он не денется. Он сошел на ее станции, а это кое-что значит.
Он взял в забегаловке стаканчик кофе и унес свою добычу в дальний угол.
Она смотрела, свесившись через перила, как он устраивается на скамейке у стены.
Кофе, конечно, был дрянной. Но засыпать пока не хотелось. Жаль, что сигареты вышли. Идти стрелять как раз сейчас было лень. Что это за крошка скучает на лестнице?.. Та самая? Издали не разобрать.
Она ощутила, как вспотели ладони. Так всегда. Нервничать тоже можно по привычке. Наверное, пора идти.
Глубоко вздохнув, она покинула наблюдательный пост.
Он смял пустой стакан и зашвырнул в урну. Попал.
— Привет!
Дежурная усмешка на губах. Как щит. На всякий случай.
Он вскинул на нее глаза — зеленые, внимательные, как у волка. На секунду ей стало не по себе. Кто он? Откуда? Она не знает о нем ничего, кроме того, что он сошел на ее станции...
— Здравствуй...
Нерешительная улыбка смягчила выражение его лица. Воздух между ними потеплел. Ангел немного расслабилась. Человек, который может так улыбаться, не вцепится тебе в горло.
— Можно вопрос?
— Ну?
— Зачем ты приехал?
Он удивленно хмыкнул:
— А почему я должен тебе об этом рассказывать?
Ангел небрежно пожала плечами.
— Почему бы и нет? Кроме меня ведь все равно никто не спросит...
— Ты так думаешь?
— Я знаю.
— Ага... Ну ладно. Низачем. Просто так.
— Значит, собираешься здесь остаться?..
— Как получится.
— Знаешь, на самом деле я пришла сюда за тобой.
— Да?
— Да.
— Мы знакомы?
— Нет. Это не важно.
— А что важно?
— Ты можешь мне доверять.
— С чего?
— Хорошо. Тогда можешь не доверять. Так больше нравится?
Он не ответил.
— Ну?
— Что-то странное творится...
Она посмеялась через силу.
— Зачем я тебе нужен?
"Ну не для интимных же услуг!"
— Да в общем-то никто и не говорил, что ты мне нужен. Скорее уж я — тебе.
— Забавно... Почему?
— Подумай сам... — Ангел сделала полшага вперед. — Ты здесь один. Ничего не знаешь. Тебе некуда идти. Много у тебя вариантов выжить в этом Городе?
— Постой, постой... Да с чего ты взяла, что мне некуда идти? — возмутился он.
— Хватит строить из себя добропорядочность, — усмехнулась она с усталой иронией. "Так не пойдет. Еще немного, и я ухожу." — У тебя даже денег нет.
Конечно, ему снова нечего было сказать. Ангел продолжала:
— Все просто. Я предлагаю тебе помощь. Ни за что. Даром. Разве это плохо? Хотя мне все равно. Можешь остаться при своем гордяке!
— Эй, эй, не заводись. Откуда я знал, что ты хочешь помочь...
Ангел язвительно хмыкнула. Машинально полезла в карман за сигаретами.
— Как мне хоть называть тебя?
— Ангел. Ангел дороги.
— Это, что, шутка?
— Должность, — вяло огрызнулась она.
Он не удержался и прыснул:
— Что-то типа кондуктора, да?
— Что-то типа... — великодушно согласилась Ангел, и ей стало понятно, что защита поколебалась.
— Поделись сигаретой?
Она подала ему раскрытую пачку. Заметила, что казанки на протянутой руке красноречиво разбиты.
— Садись, — он убрал рюкзак со скамейки на пол.
— Приглашаешь?
— Угу.
— Вообще-то здесь нельзя курить.
— Фигня!
Он затянулся, и на его лице расплылось выражение блаженства.
— И что дальше, товарищ Ангел?
— Можешь пойти со мной.
— Далеко?
Она повернула голову, пристально поглядела на него:
— А тебе не все равно?
— Ну вообще да...
Когда она встала, он тоже поднялся.
— Мне нужно позвонить.
— Желание дамы — закон.
Они пересекали привокзальную площадь. В порывах ветра чувствовались капли дождя.
— Это первый дождь в моем сезоне, — заметил он.
— Для тебя это важно?
— Да.
— А какой у тебя сезон?
— Весна.
— Интересно, откуда ты приехал? — она испытующе взглянула на него.
— Для тебя это важно? — усмехнулся он. — Мы, кажется, прошли все автоматы...
— Отсюда я не дозвонюсь.
Они помолчали.
— Как мне тебя называть?
— Как хочешь.
— Неужели у тебя нет имени?
— Пока нет.
Она вполне его понимала. Прошлое иногда должно остаться в прошлом. Любого другого человека заинтриговала бы такая таинственность. А она не собиралась взламывать замки и лезть ему в душу.
— Хорошо, буду звать тебя рыжим. Надеюсь, ты не очень устал? У нас впереди богатая культурная программа.
— Экскурсия по выживанию?
— Примерно так.
— Кажется, я оказался в самом странном городе из всех, которые знаю.
— Не представляешь, как ты прав.
— Интригуешь... Может, мне не стоило выходить здесь?
— Может быть. Но уже поздно.
— Почему?
— Глупый вопрос. Смотри, там Центр. Ну, в той стороне. Ничего там интересного нет. Еще у нас четыре огромных района. Для простоты их называют по сторонам света: Северный, Западный ну и так далее. Под нами находится Подземка или Нижний Город, или Город крыс — забавное место. Я думаю, там ты обязательно побываешь. Это что-то типа дренажной системы для "отходов общества".
— Клевая перспектива...
— Ну или местный андеграунд, кому как больше нравится. Не морщись, там обыкновенные люди. Просто их не устраивает то, что происходит наверху. К тому же жилье там почти ничего не стоит.
— Как обычно.
— Вообще-то география Города частенько меняется. Зависит от того, что ты хочешь найти.
— Не понял.
— Поймешь. Нам туда.
— А что там?
— Волшебный монорельс. Он у нас бесплатный. Можно попасть в любое место Города без особых проблем.
Они спустились в переход, свернули на широкую лестницу, уводящую далеко вниз.
— Эскалаторов нет?
— Только в центре. Считается, что за ними дорого присматривать. В Южном у нас масса учебных заведений. Там же общаги, так что район считается негласным филиалом Подземки. На Стэе много всяких тусовок и вообще интересное место. Да, Стэем называют университетский микрорайон. Захочешь поразвлечься — приходи.
— Ясно.
Пока они ждали на платформе, рыжий разглядывал огромный зал. Лампы под потолком горели через одну, свет был голубоватый, как в морге. Вдоль стен лепились не то магазинчики, не то будки — с первого взгляда не разобрать. Ощущения замкнутого пространства не возникало. Скорее улица, только отсутствует небо. Редкая публика ничем не отличалась от своих собратьев, живущих наверху. Большинство из них проходили мимо, из коридора в коридор, словно вяло искали выход из лабиринта.
Подошел громыхающий поезд, выдохнул пассажиров, втянул других. Рыжий и Ангел попали в пустой вагон.
"Интересно, как чувствовал бы себя я, доведись мне родиться здесь? — подумал он. — Наверное, стал бы каким-нибудь мутантом, умел бы находить дорогу в этих бетонных кишках инстинктивно.."
— Что, скис?
— Не слишком веселое место.
Ангел усмехнулась с оттенком презрения:
— А ты собирался веселиться? Успеешь... Еще надоест.
— Обнадежила...
У него в глазах отражались светлые точки от лампы над головой. Она засмотрелась на них. Ей показалось, что мгновение зациклилось и она теряет сознание от бесконечно повторяющейся секунды, соскальзывает в абсолютную пустоту, потому что невозможно мыслить в таком маленьком кругу. Понадобились все силы, чтобы стряхнуть наваждение. И в награду пришло ощущение простого бытия — здесь и сейчас она сидит напротив него в этом вагоне, смотрит на свое отражение в его зрачках. Неожиданно она поняла, что ее тянет к этому человеку. Очарование здесь ни при чем, половое влечение тоже. Все из-за того, что он уловил ту маленькую ловушку времени, в которой они чуть не застряли. Она знала это точно так же, как знала, что ладони у него сейчас теплые. И это дало ей повод для размышлений.
— Какой-то ты угрюмый. Не грузись. Лучше расскажи что-нибудь.
— Нечего рассказывать...
— Да ну! Например, с кем это ты подрался?
— Когда?
— Не знаю… У тебя куртка на спине располосована.
— А-а… Это не я дрался. Это прежний хозяин.
Ангел нахмурилась, спросила с нервозным юмором:
— Интересно, он все еще жив?
— Это длинная история, — неопределенно ответил рыжий, как показалось Ангелу, с долей иронии.
— Ладно, фиг с тобой.
Рыжий смотрел в окно, когда поезд выныривал из-под земли. Смотрел с детской жадностью, временами улыбался, будто встречая что-то знакомое. Город здоровался с ним расплывчатыми нитями огней, распускал перед глазами нарядные перья проспектов. Ангелу подумалось, что, возможно, рыжий и Город говорят друг с другом. Как новые знакомые, вглядываясь в глаза, выясняя, на что способен собеседник, чего от него можно ждать. Рыжий, в общем-то, славный парень. Только вряд ли ему удастся приручить этого зверя. И что будет с ним, когда он узнает Город поближе?.. Ангел выдохнула и устало откинулась на жестком сидение. Почему-то она знала, что рыжий не уедет отсюда так скоро.
Поезд причалил к платформе конечной остановки. К этому времени всех пассажиров можно было пересчитать по пальцам. Ангел и рыжий некоторое время брели по переходам, гулким и абсолютно пустым, потом поднялись на поверхность.
— Что это за место? — хрипло спросил рыжий. Судя по тону, окружающее произвело на него сильное впечатление.
Ангел искоса взглянула на него. Ничего не сказала. Ей не хотелось говорить здесь, где эхо надолго повисало между стен высотных домов, в которых не было ни одного светлого окна. Улица действительно была мрачной, просто она давно привыкла к выходкам Города.
— Они, что, вымерли? — рыжий перешел на шепот.
— Просто пустые дома... В Городе полно такого добра. Если захочешь, можешь поселиться в любой квартире, — тихо пояснила Ангел.
— Нет, спасибо...
— Вот поэтому они и пустуют.
— Куда мы идем?
— На телефонную станцию. Я говорила, что мне нужно позвонить.
— Ты там работаешь?
— Когда-то работала.
Здание, в которое они вошли, ничем не отличалось от остальных. Пришлось подниматься на последний этаж при свете фонарика. Потом Ангел толкнула незапертую дверь и вошла в помещение, наполненное негромкими звуками. Рыжему показалось, что сюда согнали кучу электронных кузнечиков, и все они вяло стрекочут во сне, притаившись на металлических стойках.
— Здорово, — признал он.
— Атээска заброшенная. На действующих еще круче, — пожала плечом Ангел.
— По-моему, она вполне живая.
— Ну, ее потом подключили снова, втихаря. Для местных нужд.
— А что, такое возможно?
— Как видишь. Послушай, найди себе какое-нибудь занятие, пока я буду тут возиться.
Рыжий на секунду задумался.
— Тогда я поднимусь на крышу. Устроит?
— Вполне.
Когда стоишь на самом краю, всегда хочется сделать еще шаг. Провал под ногами манит земным притяжением или обещанием полета. А еще кажется что вся махина здания плывет, медленно раздвигая густую темноту над Городом, разгоняя игрушечные огоньки внизу.
Рыжий любил бывать на крышах. Страха высоты он не испытывал, сводящее кишки острое ощущение было для него чем-то иным, родственным восторгу. Без всяких на то оснований он верил, что спрыгнув вниз, разбрызнется на асфальте миллионом сверкающих осколков. Как стекло. Эту мысль он хранил на самом дне, как запасной выход из жизни. И не то, чтобы спешил им воспользоваться. Просто хранил, как карту в рукаве.
Он смотрел на Город. А Город смотрел на него всей россыпью огней до горизонта и внимательной, осмысленной темнотой. Они могли не доверять друг другу, но это там, внизу. А здесь ветер еще пах дождем, здесь рыжий улыбался из-под полуопущенных век, и ему хотелось раскинуть руки. Он не размышлял о том, что с ним происходило. Чувствовал, что оценивать еще рано. Он был открыт, принимал все, что видел и слышал. Сживался с новым привкусом воздуха. Ему нужна была новизна, чтобы заслонить ею что-то, от чего он ушел. И в будущее он тоже не заглядывал, предпочитая смаковать резкое и мощное ощущение ожидания.
Здесь все по-другому.
— Есть новости, Малыш, — усмехнулась Ангел, прижимая трубку плечом и роясь в карманах. Она сидела на полу у стойки, поджав под себя ноги.
— Хорошие? — спросили на той стороне.
— Похоже, у нас новенький.
— Кто?
— Откуда я знаю! Просто он из наших.
— И что ты собираешься делать?
— Ничего.
— Можете зайти ко мне?
— Ну уж нет! Мы идем в Студию. А там пусть сам решает.
— Энджил!
— Не забывай, милый, я на тебя больше не работаю. Счастливо!
Ангел закурила под короткие гудки. Ей еще предстояло набрать несколько номеров.
— Рыжий? — позвала она осторожно, выбираясь на крышу с чердака.
— М-м?
— Ты не замерз здесь? — Ангел передернула плечами. После застоявшегося воздуха внутри ей показалось тут довольно свежо.
— Нет. А что?
— Нам предстоит еще продолжение экскурсии. Монорельс уже не ходит, так что придется прогуляться пешком до того места, где можно будет отдохнуть. Выдержишь?
— Почему нет?..
— Это довольно далеко, — Ангел подошла и встала за его спиной. Попыталась определить, что за точка на горизонте приковала его взгляд, и у нее ничего не получилось.
Рыжий обернулся.
— Ну, пошли...
Эти окна под самой крышей было видно с трех остановок. Студия.
Он впервые увидел их сквозь синеватые предутренние сумерки, пока новый день продирал мокрые от дождя глаза. Фонари уже не горели. Рыжий приметил окна без подсказки. Немудрено — во всей двенадцатиэтажке светились только они.
И когда он вслед за Ангелом вознесся на последний этаж в лифте и вошел в незапертую дверь, он как-то сразу почувствовал, что ему здесь понравится. И дело не в том, что какой-то полусонный персонаж тут же возник в прихожей и радостно сообщил им, что "чайник как раз скипел". Дело не в том, что рыжий успел устать и озябнуть по дороге, и как приятно было заново ощущать тепло, забившись в угол между холодильником и захламленным кухонным столом. И вообще нельзя объяснить, в чем тут дело.
Чай оказался совершенно чудесным. К нему нашлось даже варенье в блюдце и подсохший за ночь хлеб. Сонный персонаж по прозвищу Марка сидел между рыжим и Ангелом и сыпал свой бесшабашный речитатив на обоих сразу, умудряясь рассказывать Ангелу новости и расспрашивать рыжего обо всем на свете. Негромкий, хрипловатый голос, гипнотическая и такая привычная, почти любимая капель из крана, разморенное теплом и усталостью тело — все вместе превратилось в солоноватую дремотность, которая то захлестывала его с головой, то отпускала на время. Реальность уже казалось рыжему дырявой, как сито, и сквозь прорехи виднелись всякие забавные вещи. Половина того, что происходило на самом деле, ему тоже приснилась. Впрочем, ничего особенного и не происходило. Кто-то заметил:
— Смотри, он сейчас заснет...
— Мы всю ночь болтались, — ответила, кажется, Ангел.
— Ну-ка, давай, пойдем. Ляжешь по-нормальному, — это относилось к нему. Рыжий медленно встал и побрел за маркиной спиной.
По дороге тот еще пытался что-то втолковать ему, но вот что это было?..
Рыжий растянулся на диванчике у окна, завернувшись в пушистый плед, желтый, как подсолнух. И, против ожидания, еще долго плыл в ласковом полусне, пока ему не начало казаться, что он жил в Студии всегда.
Позднее он заметил, что Студия словно не принадлежит Городу. Отдельный замкнутый мирок, который невозможно не любить и не помнить, потому что он дарил ощущение полной адекватности. Нет, это все трудно объяснить так вот, пока спишь и пытаешься заглянуть в будущее. Просто рыжий сразу и надолго влюбился в Студию и в людей, которые туда приходили. Его некоторое время в шутку прозывали "наш новый горожанин" и спрашивали, останется ли он надолго. А он пожимал плечами, и сам чувствовал вранье в этом жесте. Конечно. Конечно, он останется. Не из соблазна поддаться безмятежному чувству остановившегося времени, которое всегда царило в Студии. И даже не из-за новых знакомых, с которыми он общался жадно, почти взахлеб. Иногда ему хотелось сказать себе, что он остался просто так. И, если не верить в предчувствия, то это могло бы быть правдой. Но у него оставался Город. Как не разыгранная карта. И почему-то ему очень хотелось ее открыть.
В этой истории остается досказать немного. Была весна, а она — особенное время года. Легко потерять берега, и куда занесет половодье — никто не знает. Рыжий просто жил, дышал влажным воздухом, бродил по улицам и улыбался. Были новые знакомства и встречи. Многих из тех, с кем он познакомился в то время уже давно унесло течением. Ангел оказалась одной из первых. Но рыжий простил ей это бегство. В конце концов, он не имел представления о его причинах. Ему казалось, что невозможно в здравом уме уйти из Студии однажды и больше не появляться. Но люди меняются. И сейчас, когда он смотрит на ее отражение в черном стекле, он чувствует это с двойной остротой — люди меняются.
"Иди за мной"
...впервые вызвал оцепенение. И это было лучшее, что можно... Именно тогда не хватало обыкновенной пустоты. Чтобы разглядеть себя получше, пришлось выключить свет. Или вообще уйти оттуда. А дальше — просто. Если успеваешь на монорельс, значит, цель оправдывает средства. Продолжим игру?
...лил дождь, и они забежали в подъезд. Там тоже было холодно.
— Нам еще долго идти? — спросила Маленькая Принцесса, хмуро оглянувшись на дверь, хлопнувшую позади.
Острое чувство голода. Хворый облизнул мокрые губы:
— Нет.
Лестница вела вверх. Лифт не работал. Глядя на ее недовольное лицо, Хворый проворчал:
— Я не нанимал тебя в попутчицы...
— Заткнись.
Хиде знала, что он еще отомстит за эту просьбу.
Квартира выстыла от ветра — какая-то сволочь, уходя, не закрыла форточку. На окне лежали сухие листья. Откуда им было взяться в Городе? Здесь никто не жил несколько месяцев. Пришлось включить плиту на кухне.
Трудно определить, когда он теряет сознание, а когда спит. В это время он одинаково не похож на живого. Хворый дремал. Или просто лежал с закрытыми глазами, невозмутимо зарывшись под грязное одеяло. Он устранился, исчез из ее пространства. У Хиде было ощущение, что она одна. Сжавшись в кресле, она пыталась согреться.
— Хворый! Почему здесь так холодно?!
Молчание. "В отключке..." — вяло подумала Хи.
— К вечеру станет теплее.
Она укоризненно взглянула на него, но Хворый не открыл глаз.
— И что мне делать до вечера?
— Ждать.
— Издеваешься?!
Он помолчал. Хмыкнул:
— Иди ко мне.
— Что?!!
— Есть варианты?
У Хиде ныла спина. Она слишком устала, чтобы спорить.
Стоило улечься, как он бесцеремонно уперся руками ей в спину.
— Эй, не тащи сюда мокрые тряпки! Разденься.
— Потерпишь! — огрызнулась Хи.
Но Хворый был прав, ей самой хотелось скинуть одежду, пропитанную сыростью. Он еще раз усмехнулся, и притиснул ее к своему впалому животу. Прикосновение к его коже обожгло и смутило ее на секунду. Она опустила тяжелые веки, прикусила губу, внимательно вслушиваясь в чувство соприкосновения между их телами. Странный, тяжко-отчетливый ритм, который невозможно было проигнорировать, оказался сердцебиением Хворого. Гулкие, какие-то надрывные удары отдавались во всем его теле. Он должен был бы давно умереть, распасться на части. Только злой мотор жжет и терзает его изнутри, влечет этого флегматичного маньяка по тоннелям бытия. Это странный, почти страшный человек. Человек ли? Хиде было не по себе рядом с ним. Так близко.
Маленькая Принцесса пошевелилась. Хворый чуть приподнял тяжелую руку, давая свободу. Слегка задев ее маленькую теплую грудь, Хворый с усилием сглотнул голодный ком в горле. В венах гудел электрический ток. Дразнящее чувство. Даже сейчас, придавленный галюциногенным прессом, он не мог выбросить из головы приятные мысли. Она задела его глубоко. До самой сердцевины. Он хотел доиграть в эту игру до конца.
Хиде повернулась на спину. Рядом с Хворым становилось жарко. Его косматая голова лежала на подушке так близко, что уха Хиде касалось горячее дыхание. Их лица разделяла только угловатая, костлявая кисть Хворого, похожая на дохлого паука. Маленькая Принцесса не видела дохлых пауков, но представляла их именно так. Она разглядывала его отталкивающее, истощенное лицо и размышляла о том, почему его раскаленная кожа непостижимо сохраняет тонкий, острый запах мороза — оттенок застывшего металла, оттенок льда, оттенок стерильности, как в больнице. И табачный дым. Непостижимо, как его можно хотеть. Просто они лежат слишком близко, чтобы не думать об этом.
А это уже зима настала. Замерзшие руки, замерзшие губы... На полгода от этого никуда не деться. Есть два разных взгляда на зиму — из окна теплой комнаты на заснеженный двор и со двора на чужие желтые окна. Нетрудно догадаться, насколько они разные.
Хворый долго, заворожено долго смотрел в окно. Сквозь опустевший после возвращения из другой вселенной разум летели пушистые снежинки. Здесь, в комнате было слышно дыхание спящих людей. А там, за стеклом — Хворый чувствовал ее — жила глубокая тишина. Именно она приковала его к окну. После недавней "соковыжималки" выжили только усталость и тишина.
Во всей вселенной шел снег. Возможно, каждая снежинка, касаясь земли, рождала глубокий гул далеко за пределами слышимости. И, сливаясь, миллиарды ударов снежинок о землю заглушали все остальное.
Хворый тоже относил себя к остальному. Поэтому тихо, почти не дыша, смотрел в окно. И когда зазвонил телефон, он и не подумал просыпаться. Протянул руку куда-то в темноту, защищая спящих властно-рассеянным жестом, снял трубку. Приложил ее к уху и прислушался: вдруг там тоже идет снег?
— Хворый.
Малыш F.
— Что?
— К тебе придет человек. Есть заказ на маршрут.
— Нет, Малыш. Я только что вернулся. Суток не прошло... — он говорил ровно и мягко, без всяких чувств.
— Сожалею, но ничего поделать не могу. Он уже идет.
— Что происходит на этом сраном свете? — поинтересовался Хворый отстраненно. — Нас скоро будут вызывать на дом?
— Не начинай, парень, ты удолбан. Сделай это для меня или для себя, если хочешь... только сделай.
Хворый почувствовал, как разозлился, но где-то далеко, словно это был другой человек, а Хворый просто знал, что тот злится:
— Малыш, тебе корона не жмет?
Трубка некоторое время молчала.
— Не хотел бы сам проводить того, кому Грань перебежала дорогу? — Хворый аккуратно подливал масла в огонь, пока на той стороне не громыхнуло.
— Так, — произнес Малыш F подчеркнуто спокойно. — Обсудим это попозже.
Короткие гудки заполнили нутро неприятным предчувствием. Почему-то подумалось: "Не станет же он поставлять своих проводников?.." На что был способен Малыш, никто толком не знал.
Хворый задумчиво потер переносицу указательным пальцем и побрел на кухню.
Яркий свет резанул по глазам. Щурясь, как кот на солнце, он включил электрический кофейник, медленно опустился на стул. И вдруг реальность раскололась на мелкие кубики и рухнула на его голову обвалом. Оглушенный, придавленный, Хворый длинно выдохнул и пришел в себя окончательно. Оказалось, он злился. Еще как! А мысль о маршруте, навязанном Малышом, рождала беззвучный тоскливый вой. Что угодно, только не... Он вымотан. Слишком сильно, чтобы что-то начинать. Нельзя. Иначе он может просто не заметить нужный поворот.
Кофейник начал шуметь.
Никто еще не пробовал сбежать от предстоящего маршрута.
Хворый закурил, глядя в потолок. Трижды затянулся и потушил сигарету. Встал. Таких людей называют легкими на подъем. Найти среди спящих свой потрепанный рюкзак не помешала даже темнота. Куртка висела в коридоре. Хворый нагнулся зашнуровать ботинки. Когда он заканчивал возиться со вторым, в дверь позвонили. "Вот оно как бывает..." — подумал он, медленно распрямляясь.
За дверью стоял человек в длинном пальто. Таких принято нанимать в телохранители.
— Ты Хворый, — вопроса в его тоне не было.
Хворый с трудом подавил смешок. Для него это прозвучало как та еще шутка: плечистый парнище, одетый настолько представительно, что кажется вылизанным, разглядывает через дверной проем то, что недавно выползло на свет из другого измерения. И говорит, не теряя достоинства: "Ты — Хворый." И что ему после этого ответить? Хворый? Ну и что, здоровяк?
— Ну и?.. — был бы смысл отпираться...
— Мне нужен проводник.
Нелепо было то, что они беседовали, стоя в дверях. А уж сказанное им вообще не лезло ни в какие ворота. Хворый не вытерпел и заржал.
— Шутник... — выдавил сквозь зубы, отсмеявшись.
— Идешь со мной? — более чем прохладно и, мягко говоря, брезгливо.
— Посмотрим, — Хворый не остался в долгу. Да, он пойдет с ним. До какого-то момента. А потом — все городские лазейки в его распоряжении.
"Телохранитель" смотрел на него с неприятной уверенностью, что все будет так, как ОН решил. Хворый сделал шаг вперед, но вместо того, чтобы пропустить его, человек двинулся навстречу. Уже чувствуя его руку и зная, что сейчас его хорошенько приложат об рассохшееся дерево дверного косяка, Хворый ядовито подумал, что этому типу хотелось сделать так с самого начала.
Что было дальше?
Отключился, что же еще?!..
Одежда лежала тяжелыми складками на ее узких плечах. Про себя он окрестил ее Маленькой Принцессой. Она выпустила изо рта белый клуб дыма, посмотрела на него, сощурив холодные — чертовски холодные, чертовски красивые — глаза. Хворый чувствовал Грань неподалеку. Она не солгала.
— Не за даром... — оскалился он, издевательски вежливо склонив голову. Как королевский шут.
— Сколько?
— Сколько не жалко.
Они начали с этой цены и за полминуты договорились.
Хворый продолжал сидеть напротив нее, поджав под себя ногу, продолжал курить с едкой усмешечкой. В комнате были только двое. Но даже если бы она полна была народа, эти двое видели бы лишь друг друга. Хворого заводила мысль поработать с этой маленькой стервой. Он никогда не любил таких людей, как она. Но чуял, как их уже связывает будущий маршрут. Возможно, он даже рассчитается за удар мордой о дверной косяк. Пока ноет скула, он этого не забудет.
Она спокойна, как хорошо вооруженный охотник. Такой взгляд, как у Хворого, ей не в новинку.
— Когда ты приступишь к выполнению своих обязанностей? — с неповторимым ледяным ехидством поинтересовалась Хиде.
— Прямо сейчас. Переоденься.
— Зачем?!
— Мало ли где придется полазить...
— Ах, да... — она покривила губки.
Пока она пропадала, Хворый лениво размышлял о том, что могло понадобиться Грани от Маленькой Принцессы. Он проводил уже достаточно людей. Все они были разными, но до сих пор он без труда угадывал в них одну общую черточку. Хиде на них не походила. Может быть, она хищница? Грань не любит таких, но все равно трогает редко. С усмешкой он вспомнил Пантеру. Тогда, в первый раз она так увлеклась, что сама чуть не попала в ловушку Грани. Странно, что при этом люди могут быть прирожденными проводниками. Пантера — одна из них. Правда, никто не завидует тем, кого она ведет.
Она вошла, когда он давил в пепельнице окурок. Оглядев ее, Хворый удержался от комментариев. Вряд ли ему удастся добиться от нее большего даже предупреждением о том, что им придется лазить по дренажным колодцам. Достаточно того, что джинсы в обтяжку были черными, а куртка — без всяких блестящих побрякушек.
— Идем, — кивнул он, поднимаясь.
Лифт. Дверь. Мокрый ветер в лицо, словно только и ждал. Хворый, поежившись, засунул руки в карманы. Проспект звал их, стелил под ноги асфальт с раскисшим демисезонным снегом.
— Куда? — спросила Хиде.
Хворый молча мотнул головой в нужную сторону. Позволил ей идти впереди, пока это возможно. И смотрел, как уверенно она шагает в неизвестность. Ее непомерная гордость принесет пользу — доведись им попасть в мясорубку, она скиснет далеко не сразу.
Маршрут мог длиться сколько угодно. Для таких вещей не существует математики. Хворый видел проводников, вернувшихся после месяца скитаний. Некоторых — мертвыми.
Он никогда не думал о том, что и как он делает. Это запрещено. Какое-то темное, звериное чувство диктовало ему ходы. И еще была "схема маршрутов".
Город пережевывает людей, многие замечали его странности. В основном в них старались не верить. Но когда ты сам попался на зуб, закрывать глаза — не выход. Выход — довериться человеку, который придет и скажет: "Иди за мной". Некоторые считают, что проводникам известно что-то такое... Нет. Они знают, что Город живет. Это все. Город дышит, мыслит и действует. Любая логика ему чужда. И чтобы обмануть его, нужно быть чуть более безумным, чем он.
Хворый повел плечами. Погода доводила его — там, на небесах все не могли решить, уже зима или еще осень. Три дня подряд шел снег, потом его смыло. Если бы не маршрут, он залег бы в Нижнем. Если бы не этот проклятый, сраный маршрут!.. Он так устал. А это только начало.
Выудив из кармана почти пустую облатку, он ногтем выколупнул оставшиеся таблетки — две. Сжевал их, морщась от мерзкого привкуса.
— Потанцуем, — пробормотал себе под нос.
А вот, скажем, Пантера...
Хворый возвращался мысленно к ее истории снова и снова. Смотрел на Хиде, думал о Пантере. Они похожи, этого нельзя отрицать. Они могли бы быть сестрами. Хворый вспомнил, как смотрела на него Хиде из своего кресла. У Пантеры нет поводов для таких взглядов, но выходка — вполне в ее стиле. Они могли бы быть не только сестрами. Они могли быть одним человеком. Не споткнись Пантера о Малыша F, она превратилась бы во что-то подобное.
Хворый думал, что вспоминает историю Пантеры, но на самом деле ему хотелось ее позвать. Проводники так иногда делали, хоть и редко. Прямо сейчас подойти к автомату и позвонить наугад — Пантеру дома почти не застать, но если она снимет трубку — это судьба. Может быть, он даже сдаст ей маршрут и свалит...
Был момент, когда ему хотелось этого больше всего на свете.
"Ладно, я позвоню, — сдался Хворый сам себе. — Когда совсем припрет, я позвоню... возможно. Не сейчас..."
У Пантеры были темные серые глаза. Необычно яркие, с карими ободками по краю радужки. Длинные волосы свои она всегда носила распущенными и презирала косметику. Ее тонкие пальцы просвечивали на свету настольной лампы, когда она сидела в кресле с книгой в одной руке и сигаретой в другой, а на подлокотнике в ожидании замерли стакан с кофе и пепельница.
Ее внешность была обманчиво хрупкой. Пантера выглядела как пятнадцатилетняя девочка, обладала твердым упрямым характером и острым ядовитым языком. Ни один из множества ее мужчин не избегал соблазна поучить ее жизни. Ни одному она этого не прощала. Как правило, пресловутое мужское самолюбие не позволяло пострадавшему оставаться рядом с ней после того, как она жестко ставила его на место. Единственное слово, неведомое Пантере, было — "жалость".
Когда она приехала сюда, ей было семнадцать, и она считала себя вполне взрослой. Свой родной городок она покинула без особого сожаления и с большими планами, для которых он был, конечно, мал. Она хотела поступить в универ и заниматься любимым делом — переводами. Огромный серый словарь на 35 000 слов был уже при ней. Первой ее ошибкой было поселиться в общагах Стэя. Но где еще она бы с такой легкостью нашла жилье? Если бы ее угораздило снять квартиру поближе к центру, где люди почти не верят в очевидные вещи, история Пантеры сложилась бы более прозаично и гораздо более благополучно. А на Стэе верили во все подряд, даже в то, чего не было. Поэтому она не очень удивилась, когда увидела во сне сигнальный огонь.
Высокая башня почти скрывалась в клубящейся тьме ветренной ночи. Пантера видела только крохотное окошко на самом верху, светящееся красным. Сначала она просто глядела на него. Потом во сне появилось ощущение ответного взгляда. Она поняла, что на башне кто-то есть. Возможно, этот кто-то смотрит вниз, чтобы найти ее.
Сны повторялись время от времени. Точнее, засыпая, она иногда оказывалась там и каждый раз сон прокручивался немного дальше. Порой башня долго не давала о себе знать. Однажды Пантере стало настолько любопытно, что она начала пробираться на свет красного огонька. К тому моменту она знала две вещи: огонек зажжен для нее... и для таких, как она. А еще — безымянная опасность. Опасность в воздухе, в голой холодной земле, в ветках растрепаных ветром кустов — повсюду и нигде.
Просыпаясь, Пантера подумывала, не записать ли эту историю. Могло получиться любопытно. Но слова как-то не шли. Все оставалось в ощущениях, предчувствиях, догадках... до тех пор, пока ее не ударила током фраза, случайно услышанная в вагоне монорельса. Плечистый косматый трешер в потертой косухе, прежде чем выйти, достал из кармана дискету и протянул ее невысокому светловолосому пареньку лет восемнадцати. "Закинь ее на Башню, а то я совсем замотался," — попросил он. Парень кивнул, словно речь шла о само собой разумеющихся вещах. Пантера приходила в себя после окатившего ее колючего озноба минуты три.
До этого она почти не выбиралась из общаги и Город знала плохо. Но что-то остановило ее в тот раз от попытки выяснить у знакомых, что за место зовется Башней. И конечно, она ни на кончик хвоста не поверила, что это — случайность.
Пантера завела привычку бродить по улицам Города, словно прислушиваясь к ним. Она искала свой странный сон наугад, по запаху тьмы и опасности. Она искала красный огонек в верхнем окне. Раньше она не слишком серьезно относилась к увиденному под опущенными веками. Постепенно игра увлекла ее. Тогда она совершила вторую ошибку — позволила себе верить, что отыскать Башню для нее действительно важно.
Скитаясь по Городу, всегда в одиночестве, она натыкалась порой на странные вещи. И узнавала их по тому же ощущению смутного предчувствия, которое, как с Башней, нельзя было выразить связно. Пантера не замечала, как Город постепенно меняет ее. Она не замечала, что начинает видеть его другими глазами. Маленькая хрупкая Пантера ни разу не попадала в неприятности — ее никто не пытался изнасиловать, ограбить, налитые кровью глаза невменяемых искателей приключений скользили мимо нее. Она прогуливалась по подворотням в самые глухие ночные часы и этим снискала себе славу отчаянной девицы. Но ее интересовала не слава. Пантеру преследовало ощущение, что Город... это трудно объяснить. Он не то, чем кажется. По отдельности дома оставались домами, перекрестки — перекрестками, телефоны-автоматы — все теми же автоматами, а люди — людьми. Но стоило взглянуть на все это вместе, и возникала какая-то связь, система. Пантера не могла представить ее целиком. И тогда подумала, что ее Башня может ей в этом помочь.
Как-то она неизвестно зачем поднялась на последний этаж высотного дома и вышла с площадки на лоджию, исписанную граффити. Оттуда было видно восточный сектор Города. Слегка перегнувшись через перила, Пантера полюбовалась панорамой, потом глянула в сторону и увидела его. Красный сигнальный огонек. Он плыл в темноте на игле антенны, торчащей на крыше огромного здания. "Эта штука, наверное, самая высокая в Городе," — подумала тогда Пантера. Небоскреб отличался по виду от башни, которая ей снилась. И все равно, это была она.
Нельзя сказать, что сердце ее тревожно забилось. Она с удивлением обнаружила, что почти не удивлена. Прикинув сверху примерное направление, Пантера вернулась на землю и отправилась туда. Ей оставалось вспомнить про себя не так уж и много. Мелочь какую-то, всего одну важную мелочь. Чувствуя, как замедляется время, подбираясь к полуночи, она шагала и размышляла, что это за мысль так ловко ускользает от нее.
Была апрельская ночь, на редкость теплая и тихая. Моросил едва заметный дождь, асфальт поблескивал в нереальном свете оранжевых фонарей. На широком проспекте, куда вышла Пантера, не было ни души. Для Города с его ночной жизнью — довольно странное дело. Не было даже машин. Можно хоть самолет посадить посреди дороги!
Пантера забыла о том, что в ее сне был ветер. Ветер, пахнущий опасностью, резким тревожным предчувствием. А в Городе царил полный штиль. Ей так и не довелось припомнить эту деталь. Ее внимание привлек странный вид тротуаров и домов по обоим сторонам. Нет, ничего особенного в них не было, наверное, просто оранжевый свет слепил ей глаза — дома, витрины, остановки казались размытыми, призрачными, будто их небрежно нарисовали на гигантском куске полиэтилена. Да, они похожи на декорации, решила Пантера. Она шла по проезжей части, и ей не хотелось приближаться к тротуару. Пусть бы дома походили на что угодно, ее интересовала только Башня. Красный маячок, почти невидимый отсюда, нависал сверху, манил ее вперед.
Потом она краем глаза заметила на противоположной стороне улицы двоих прохожих. Они шли неторопливо, переговаривались между собой. Не походили на запоздалых гуляк. Вот только... Пантера не слышала их. Ни звука шагов, ни голосов. А так не бывает. Ей сделалось не по себе. Мгновенно накатило ощущение, что прямая линия проспекта, отрезанная по обе стороны фонарями, — единственное, что сохранило реальность и твердость. Остальное растворяется под действием неведомой кислоты, тает, пропадает.
Пантере захотелось кричать. Она и крикнула:
— Эй, парни, закурить не найдется? — собственный голос показался слишком высоким, почти истеричным. Пантера поморщилась, и это помогло ей собраться.
Ни один не обернулся. И эха тоже не было. Пантера с ненавистью поглядела на оранжевые фонари, будто они были во всем виноваты. Дорога была по-прежнему пуста. Пантера перешла на другую сторону. И тут окончательно поняла, что не сможет пересечь границу света. Такая простая, привычная вещь! Но для нее сейчас это было столь же немыслимо, как пройти сквозь стену.
Страх захлестнул ее волной. Иррациональный, как и все остальное, безымянный, слепой страх. Пантера расплакалась бы, если б не закурила. Проспект был широким, словно река — слишком велик для маленькой девочки, которой Пантера была когда-то, которой стала снова. Беспомощно оглядываясь, она продолжала идти вперед, пока не придумается что-нибудь получше. Но ничего не придумывалась. Наоборот, в ее душу вползало холодное, тошнотворное понимание: все таково, как есть, не убежать, не позвать, и вообще ничего сделать нельзя.
Огонек Башни плыл наверху, но сделался блеклым, далеким, почти ненужным. Пантера уже забыла, как ее занесло на этот проспект. Она брела вперед, как ей показалось, очень долго. Настолько, что могло бы начаться утро.
Утро не начиналось, мертвенный оранжевый свет не терял яркости, а за его пеленой реальность почти исчезла в дымке водяной пыли. И вдруг Пантера разглядела перекресток. Среди ночи светофор все еще работал. Три цвета сменяли друг друга, им не надоедала эта игра. Пантере показалось, что там что-то изменится. Она пошла быстрее, почти побежала. Уже привыкнув к пустоте проезжей части, она выбралась на середину верхнего ряда. "Никому не расскажу этой глупости," — отчасти успокоившись, повторяла она себе. Ей хотелось верить в то, что нервы и ночь сыграли с ней жуткую, но безобидную шутку. Белые полосы "зебры" были в пяти шагах. Пантера была уверена — как только она ступит на них, сможет убраться с ненормального проспекта.
Сзади ее догонял шелестящий шум, похожий на поднимающийся ветер. Пантера задержалась, решая, на какую сторону ей перейти. Оглядываться было незачем — едва ли существовали сокровища, за который она согласилась бы идти назад. Но она оглянулась.  Грузовик показался ей огромным и каким-то косматым от разлетающихся брызг. Водителю было наплевать на светофор, он гнал во всю, а Пантеру, наверное, просто не заметил. Он даже не посигналил. Пантера бросилась в сторону с острым ощущением потерянного времени — слишком близко была машина. Она почти поверила, что сейчас умрет.
Грузовик канул в обманчивый оранжевый свет, будто исчез.
Пантера лежала на асфальте, глядела вверх и размышляла о том, что машина не может двигаться так тихо. Теперь, когда ей было почти все равно, она услышала, наконец, шаги.
Хворый повернул голову в тот момент, когда девушка на перекрестке отлетела в сторону, а здоровенный дизель промчался мимо, прочертив по глазам алыми росчерками задних габаритных огней.
— Твою мать!..
— Что? — вяло спросил человек, шедший рядом. Его маршрут заканчивался, он устал.
— Дальнобой сбил девчонку.
Хворый двинулся на перекресток, не задумываясь, даже не вспомнив, как несколько минут назад говорил себе, что не сунется в этом месте переходить проспект ни за какие коврижки. Ведомый его поотстал, должно быть, решил не мешаться.
Девчонка лежала на дороге с открытыми глазами. Она дышала, но на всякий случай Хворый проверил пульс на шее.
— Ты цела? Болит что-нибудь? — спросил он. Никакой крови и торчащих костей он не обнаружил.
— Голова, — ответила девчонка после паузы.
— А все остальное?
Она медленно начала подниматься. Взгляд у нее был остекленевший, скользил мимо Хворого, не задерживаясь. Он сидел на корточках, наблюдая за ее попытками встать, и думал, как это глупо, нелепо — угодить под грузовик на совершенно пустой дороге. Хворый оглянулся на проспект. Ему что-то не нравился вид этих оранжевых фонарей.
Мгновение врезалось в память до мельчайших подробностей. Запах холодного мокрого асфальта, перекрещенные тени на белых полосах "зебры", ощущение глубокой ночи, зависшей в точке полуночи. Тот, кто привык мерять время по тяжести, с которой оно давит на плечи, знает это чувство. Звякнуло что-то в кармане пятнистой ветровки. "Наверное, ключи," — подумал Хворый. Тонкие белые пальцы оттолкнулись от блестящей шкуры асфальта, девчонка встала. Попробовала шагнуть, и ее повело, словно пьяную. Неужели? Нет, ерунда, он бы учуял. А вот на сотрясение очень похоже. Хворый встал и поймал ее за воротник, удержав от падения.
— Тошнит? — уточнил он.
— Кажется, да, — вяло промычала она.
— Еще бы не тошнило...
Он подхватил ее на руки, унес с дороги. Надо быть или очень везучим, чтобы отыскать в центре Города охреневшего дальнобойщика, или... Черт знает. Он что-то упустил. Отчасти потому, что размышлял, куда двигаться дальше. Она, конечно, легкая, но тащить ее с собой представлялось сомнительной затеей. Ей бы прийти в себя, отдышаться — осмысленностью в серых глазищах пока и не пахнет. Хворый мысленно прикинул варианты ближайших знакомых, до кого можно добраться отсюда в блокаду. То есть, пешком. Ага, да ведь Малыш F живет совсем рядом! Адреса Хворый не помнил, но можно попробовать угадать.
Он кивнул ведомому и свернул во дворы.
Респектабельный район... Элитные квартиры. Малыш живет на тринадцатом этаже. Лифт работает всегда, даже ночью. На двери подъезда кодовый замок и переговорник. Прежде Хворый как-то заходил к нему, уже не вспомнить, зачем. Но тогда он проскользнул внутрь вслед за старой черепахой лет восьмидесяти и позвонил в дверь квартиры. Малыш, открыв ему, ничего не сказал, но в холодных голубых глазах читалось предупреждение: "Больше тебе появляться тут не стоит". Малыша до странности беспокоил вопрос поддержания имиджа. Малыш был стильный блондин, и задрипанные гости портили ему если не репутацию, то настроение уж точно. Хворому было в известной степени насрать на настроение куратора. Он больше не приходил туда по другим причинам. А теперь мучился, пытаясь припомнить номер квартиры.
На звонок долго никто не откликался. Потом послышался шорох и заспанный голос:
— Кто там?
— Гости, — не удержался от иронии Хворый.
— Валите...
— Да, конечно, разбежался... — пробормотал Хворый сквозь зубы, и терпеливо объяснил: — Малыш, это Хворый. Открой, мне срочно нужна твоя помощь.
Он предположил, что про "помощь" Малышу будет приятно послушать.
Последовала пауза.
— Ты, что, позвонить не мог? — спросил Малыш уже более осознанно.
— Вот, звоню.
— Твою мать... — обронил Малыш.
Замок щелкнул.
Малыш был немало удивлен, когда Хворый с порога вручил ему незнакомую девушку.
— Это подарок?.. — попробовал он пошутить.
— Это сотрясение, — напористо ответил Хворый. — У меня на шее висит ведомый, возиться некогда. Присмотри за ней. Вызови неотложку... разберешься.
Он смерил Малыша откровенно предупреждающим взглядом.
— Твоя сестренка, а? — ядовито усмехнулся Малыш. Он терпеть не мог, когда ему объясняли, что нужно делать.
— Я хорошо ее знаю, так что будь осторожен, — вместо ответа произнес Хворый ровно.
Он врал. По дороге он выяснил только имя девчонки. Точнее прозвище — Пантера. Вряд ли ему удастся узнать, чем кончилась эта история. Вряд ли он увидит Пантеру.
Спускаясь вниз, Хворый все еще думал о ней. Нести ее на  руках было все равно, что нести ребенка. Это задело его, зацепило за сердце, он и не ожидал, что так выйдет. Был момент, совсем короткий, когда он улыбнулся сам себе и подумал, что сестры у него никогда не было. Такой беспутной маленькой сестренки... Кто ей дал это глупое прозвище?
Хворый пожалел, что оставил ее у Малыша. Но выхода-то не было! Эта мысль вернула его назад, на землю. Под нее он вышел из подъезда. Две минуты тепла и улыбка были забыты.
Тогда он был почти уверен…
Но Пантера не канула в неизвестность. Если обычно про любовниц Малыша F не распространялись, то про эту говорили все. Хворый, помнится, еще задумался — действительно, любовь или маленькая месть? Хотя ему должно быть "около птички", что там у них такое.
У Малыша был бурный роман, затянувшийся аж на три месяца, пока он не рассказал Пантере о том, чем занимается. Неизвестно, что он наплел ей в самом начале, но можно предположить, что сработала его больная тема — всем хорош был Малыш, да только способностей проводника не имел. И совершенно неясно, почему его в молодости прикормили именно проводники.
Пантера, которая запомнила свое спасение обрывочно, долгое время считала, что подобрал на дороге ее Малыш. Тем более, что он внимательно выслушал ее сумасшедшую историю про Башню и нисколько не удивился. Он пространно ей объяснял, в чем заключается сущность Города и его опасность. Он мог прямо и не называть себя проводником. Но как-то так делалось понятно, что он, конечно, тоже...
А потом он, должно быть, забыл. Или недооценил память и сообразительность Пантеры.
Скандал состоялся на Стэе, при изрядном стечении тусовки. Когда Пантера вколачивала последний гвоздь в гроб с поруганным авторитетом Малыша, благодарная публика аплодировала. Мало кто из этой ветреной тусовки по-настоящему ненавидел Малыша. Но и любить... А шоу стоило оваций.
Через полгода оба остыли. Пантера не могла жить, как ни в чем не бывало. Она превратилась в проводника еще в бытность свою с Малышом. Слишком увлеклась идеей. Кончился мертвый сезон, она отыскала Малыша и прохладно сообщила, что хотела бы работать. Малыш прохладно согласился.
Когда она снова встретилась с Хворым, она знала, кто он. Но благодарить было глупо. Слишком много прошло времени.
Рыжему не нравилась Пантера. Та, какой она бывала обычно. Но где-то под ее циничной усмешкой пряталась сероглазая девчонка, которую Хворому довелось тащить на руках. Он не пытался отыскать ее. Достаточно того, что она была. К тому же, у них с Пантерой имелся общий враг, а это сближает рано или поздно.
"Есть враг у Маленькой Принцессы?" — с усмешкой подумал Хворый.
Пожалуй, что и есть. Он сам. И раз так все оборачивается, хрена он будет кому-то звонить. Он доиграет. Осталось не так уж долго.
Хворый глубоко вздохнул над самым ухом.
— Не спится? — ехидно поинтересовалась Хиде.
— И тебе тоже, — отчетливо произнес он.
— Не смеши!
Хворый почувствовал жжение под ложечкой. За закрытыми глазами расплывалось зарево, затопляя все тело. Он приподнялся на локте и бесцеремонно накрыл ее собой. Хиде замерла, потом запоздало рванулась, но обоим было понятно, что уже поздно. Они оба в западне.
До отвращения четко запомнилось его мокрое от пота лицо с налипшими прядями волос и глаза — жадные, пожирающие, словно он и взгляд свой пытался вогнать в нее как можно глубже. Его злая нежность сводила с ума и бесила Хиде. Со стороны было никак не понять, дерутся эти люди или занимаются любовью.
И потом, когда все было кончено, когда реальность вернулась, отяжелев их сбитым, неровным дыханием, Хворый облизнул пересохшие губы и откинулся на спину. "Один-один". У него перед глазами все плыло.
Хиде чувствовала приближение сна, но не спешила. Разглядывала пыльные углы комнаты, переваривала раздражение, покусывая губу. Хворый. Этого не могло произойти. Она не могла с такой легкостью позволить вывалять себя в грязи. Она даже не воспринимала его как мужчину!!! Проводник чертов! Хуже всего, что с ним было так хорошо...
Из сна ее вырвал страх. Показалось, что судорога, пробежавшая по телу Хворого, сомнет ее. Принцесса выпуталась из его объятий, еще только приходя в себя, пытаясь сориентироваться в незнакомой темноте. В комнате было душно, звуки вязли в давящем безмолвии. Все, даже глубокое дыхание Хворого.
— Эй, рыжий! Проснись! — она толкнула его.
Хворый не отреагировал.
— Ч-черт, — зло прошипела Хи сквозь зубы.
Чтобы разбудить его, пришлось изо всех сил хлестнуть по колючей щеке. Следующий удар он перехватил неожиданно резко.
— Что... А, это ты... Какого хрена?..
— Ты чуть не свернул мне шею во сне!
Он помолчал.
— За ЭТО ты дала мне по морде, да?
Хворый расхохотался. Его смех царапал слух, как царапанье по стеклу. Хиде ждала, когда он успокоится, но Хворый, похоже, впал в истерику. Нашарив на полу зажигалку, она чиркнула кремнем у самых его глаз. Хворый резко отвернулся.
Его рука опустилась куда-то за край кровати, и на полу зажегся зеленый светильник. Хиде разглядела загнанное выражение на его лице.
— Хватит, прошло, — прошипел он. Медленно провел ладонью по лицу. — Дай воды, — сухой, ломкий шепот приобрел умоляющий оттенок.
Принцесса нехотя встала с кровати и долго пропадала в темных недрах квартиры.
Хворый свесился с края постели, сделал несколько глубоких вдохов через исколотое сухостью горло. Пошарил по полу. Сигареты были там. На миг глаза заволокло мутью воспоминания. Хворый ухмыльнулся: "Она ненавидит меня за это..."
Маленькая Принцесса принесла воду в банке. Глядя, как он приподнялся, чтобы пить, она без жалости отметила, что он довольно близок к последнему издыханию. А она — к желанию пристрелить захворавшую скотину.
Ее проводник уселся на кровати, принялся курить. Хиде потянулась за рубашкой.
— Давно ты не отдыхал? — спросила она равнодушно.
— Давно, — сухо бросил Хворый.
— Про тебя ходят легенды... Точнее, про твои сумасшедшие выходки...
Он бросил на нее презрительно-жадный взгляд и усмехнулся. Она дразнила...
— Брось мою сумку!
Хи подняла с пола изношенный рюкзак.
— Давай сюда.
Хворый рылся в нем самозабвенно, откинувшись на стену спиной. Иногда облизывал разбитую губу.
Принцесса вытянула из нагрудного кармана тонкую ароматную сигарету, а когда подняла глаза от огонька, Хворый уже ждал ее взгляда с ампулой в руке.
— Поставь сама, — он положил на смятую подушку машину и иглу — до тошноты доверчивым жестом. — Мы увидим, что будет. Вместе.
— Ты псих!..
Глаза в глаза, и невозможно стало вырваться. Да и некуда бежать. Ему двадцать три, но в это трудно поверить. Он гораздо безумнее. Хи вдруг подумала, что он сейчас стоит всего этого двинутого Города. Точнее, целый Город не способен выкупить его чистой, стерильно чистой больной души. Такая чистота ЕЙ и не снилась. Только Город не станет платить. Хворый уйдет вот так же, купившись на глупую подначку какой-нибудь зарвавшейся девочки. Да, она хотела бы отомстить. Но не так. Это слишком... Хиде стало неуютно.
— Пошел к черту, — она отвернулась.
Он судорожно всхлипнул... нет, усмехнулся.
— В этом доме есть душ? — Хи поднялась и потянулась.
— В конце коридора.
Хворый подтянул к груди голые колени. Проводил ее взглядом.
— Ну и зачем мы здесь? — голос Хиде был не теплее замерзших рук Хворого.
Ветер громыхал куском жести где-то наверху. Неуютная общественная лоджия, на которую можно попасть с лестничной площадки, украшенная завсегдатаями в меру своего художественного вкуса.
— Ты считаешь, все должно происходить "зачем"? — огрызнулся Хворый без особого раздражения. — Отсюда видно полгорода.
Хиде подошла к перилам, глянула вниз, ежась от ветра. Там —трансформаторная будка, машина у подъезда и желтый фонарь, создававший в круге своего света зону альтернативной реальности. Масштабы — игрушечные.
— Сюда, наверное, приходят самоубийцы...
— Хм. Да, отсюда легко сорваться.
Хворый чуть не наполовину свесился через край, вглядываясь в темноту, простреленную огнями. Где-то слева, среди толпы таких же высоток можно увидеть окна Студии. Ну, теоретически. По крайней мере, ничего не мешало ему считать, что в Студии, как обычно, кто-то не спит.
— И все же?.. — ее голос, отчасти приглушенный ветром, показался Хворому больше, чем далеким — чужим. Это до странности неприятно задело его.
Бывают места — вроде Студии — откуда Город не может тебя выцарапать при всем желании. Можно перевести дыхание, отдохнуть. Эта лоджия относилась к ним. Долго здесь, конечно, не просидишь...
Хворый повернул голову, глянул из-за плеча на Маленькую Принцессу. Он хотел ее кое о чем спросить.
Она отошла в угол, подальше от ветра, насколько это возможно. Прислонившись спиной к стенке курила свою тонкую дамскую сигарету и смотрела на него.
"Ты же знаешь, о чем я... — подумал Хворый. — Ты всегда знаешь, на что я злюсь, чувствуешь, когда я удолбан — по твоей, между прочим, милости — просто чтобы не отрубиться на ходу. Ты же с первого раза угадываешь, о чем я думаю и чего хочу... Кто ты такая, хотел бы я знать! Нахрена свалилась мне на голову?! Ну?.. Давай, подойди ко мне. Тресни в лоб или поцелуй — мне все равно".
Он отвернулся. Так ничего и не сказал.
Мокрая ночь блестела в свете фонарей. Холод уносил остатки тепла. Хворого начинало знобить. Он загреб пятерней грязную длинную челку, откинул ее назад. Под балконом была такая бездна, что схватывало дух.
Вот она — ночь, на ладони. Беспощадная, страстная. Осенью он захворал когда-то. Осенью же, впервые уделанный, скитался под дождем непонятно где, так изголодался и промерз, что вынес это воспоминание через все ошалелые веселья и пьянки. Темно-синий комочек жил под сердцем — не забудь. Ночь. "Спи, малыш. Когда-нибудь я тебя догоню." Он был молод и глуп тогда. Хорошо, что он не знал, где находится могила, на которой это нужно написать. Пустое... Точнее, пусто.
— Пойдем. Мне холодно, — произнесла Хиде у самого уха. Совсем не тем тоном, к которому он привык.
Хворый развернулся к ней.
Два человека стоят друг против друга, их одежду теребит злой мокрый ветер, у обоих на душе темно и тревожно. Обоих сторожит внизу Город.
В глазах Хворого промелькнуло что-то... "Прыгнуть прямо сейчас..."
Он сглотнул и бросил:
— Идем дальше.
Хиде вернулась следом за ним на площадку. Не важно, что ей померещилось. Он — всего лишь ее проводник.
— Ты голоден?
Он выпустил дым ноздрями.
— Да.
Истонченная до кости рука медленно потянулась к банке, но та была пуста. На губах остался мерзкий кровяной привкус.
— Начинаю раскисать, — чуть слышно прошептал Хворый сам себе.
Заторможено замер, уставившись в одну точку. Сигарета тлела.
Все когда-нибудь заканчивается. Маршрут  закончился коридором, а коридор — дверью. Они стояли возле нее и молчали. А о чем им было говорить? Не извиняться же! Хворый подпирал стену с таким видом, будто вот-вот сползет на пол. Хиде глядела на него и думала, что больше никогда не увидит этого человека. Он предупреждал, что так будет. И не важно, что она там чувствовала на самом деле. Маршрут не резиновый. И за это ей хотелось его убить. Да еще за ощущение, что он отлично ЗНАЕТ.
Такая вот сказка...
Хворый тоже размышлял о чем-то подобном — да, шла она неплохо, да, она ему нравилась, да, им не о чем говорить, да, они слишком разные, чтобы вообще рассматривать такое понятие, как "вместе". Принцесса оказалась слишком прекрасной, а чудовище, наоборот, не дотягивало до первостатейного монстра. Так себе чудовище... В одном они сходились — прощального поцелуя не будет. А в таком случае стоит ли долго...
Хворый отлепился от стенки. Маленькая Принцесса опустила глаза. Потом взглянула на дверь:
— Я хочу тебя убить.
— Знаю, — сухой бесцветный шепот.
— Уходи. Беги.
Она не повернулась, чтобы увидеть его едкую усмешку. Она знала про нее. Дождалась, пока он свернет на лестницу, и толкнула дверь ладонью.
Хворый не строил иллюзий по поводу того, что успеет смыться. Какое-то время, пока он шагал вниз, ему было тоскливо и страшно, но это прошло. Он слишком устал.
Дробный грохот шагов по лестнице. Осталось четыре пролета... три... два... один...
Темнота и гул. Нет, тишина. Просто ток крови отдается в ушах. И еще теплый запах знакомого жилища. По его мнению так и должно пахнуть ДОМА.
— Ну сколько можно, Хворый!
Губы слиплись сладко. Не хотелось отвечать.
— Снова и снова, одно и тоже! Тебе не надоело? Когда это кончится?
Он пересилил себя и все-таки ответил:
— Никогда, наверное... Иначе я перестану быть собой.
— Да, я знаю...
Его тело наполняло пьяное чувство отдыха после огромной усталости. Утопая в нежной мягкости, он плыл-падал куда-то и не мог открыть глаз. Так всегда. И чья-то рука гладила его по волосам. Он узнавал малейшие интонации ее голоса, знакомым казался даже мягкий свет на веках, но все это он воспринимал в полусне и ни разу ее не видел. Ни разу — наяву.
Это не для него. Ему хорошо здесь, но это не для него. Трудно было размышлять. Вернее, лень. Накатывал сон.
...А потом ведь было уже не разобрать, глюк это или реальность. Да и есть ли смысл гадать? Он проснулся в пустой квартире. Быстренько собрался и вымелся прочь, захлопнув за собой дверь. Чтобы не спугнуть наваждение неловкой попыткой узнать правду. Посмел только оставить на смятой постели записку из одного слова: "Спасибо!"
Он тогда надолго исчез с обозримых горизонтов. Как водится, никто не знал, куда. Это потом он рассказал кому-то, что болтался по пустым квартирам из "схемы маршрутов", наслаждался одиночеством, лечил в очередной раз истрепанные нервы. И еще рассказал, как однажды проснулся оттого, что небо за окнами начало блекнуть, а для него предрассветные сумерки всегда были как команда "подъем". И потом он стоял у окна и не мог разобрать, что так настораживает в этом серо-синем свете. Очередной хмурый и грязный день крадется из засады на востоке...
Сигарета, предчувствие и заторможеность. Чего еще желать?
Тогда он подумал о любви.
Легенды
Малыш F иногда мысленно возвращался к загадке по имени Хворый, хотя поминать его вслух считал плохой приметой. Рыжий проводник обладал редким чутьем. Ходили слухи, балансирующие на грани выдумки, что он может слышать разговор, в котором его называют по имени. Про Хворого вообще много говорили. За ним тянулись хвосты невероятных историй, мрачных баек и всевозможных предположений по поводу того, кто он и откуда взялся.
Его окружало молчание. Даже когда он говорил, у большинства людей создавалось ощущение, будто нечто важное остается позади слов. Те немногие, кто мог назвать себя его близкими друзьями, тоже заражались этим молчанием. Они как бы переходили на его сторону в информационной войне. Так, наверное, и рождаются легенды.
До тех пор, пока не появился Хворый, Малыш неплохо уживался со своей командой проводников. Не то, чтобы это была нежная дружба, но они не смели показывать зубы. Хворый за пару месяцев расставил акценты по-своему. Иногда Малыша посещали сомнения по поводу того, кто кому подчиняется. Он старательно гнал от себя подобные мысли. Если бы он этого не делал, пришлось бы признать, что команды Малыша F уже нет. Есть команда Хворого. И ее нужно крепко держать за горло. Но Малыш не жалел. Он простил рыжему даже Пантеру, с которой все так замечательно начиналось.
У Малыша тоже было неплохое чутье. Той давней ночью, когда Энджил в последний раз позвонила ему, и Малыш услышал про Хворого, он почувствовал — в Город забрело нечто стоящее, не смотря на заверения Ангела в обратном. Малыш не терял его из виду и ждал почти полгода. Пока не наступил подходящий момент. Малыш был удивлен тем, насколько быстро рыжий сдался. Он еще подумал, что охота окажется напрасной — много ли может стоить человек, которого срезала какая-то там несчастная любовь? Но Малышу просто повезло, как везет лишь раз в жизни. Он играл с Хворым наугад и умудрился зацепить его за больную струнку. Малыш до конца не понял, что именно сделал, но сделал все верно. И получил свой приз.
Если оставить в стороне вопросы главенства, Хворый был лучшим проводником из всех, кого Малыш знал. Возможно, лучшим в Городе. Очухавшись от своих неприятностей, он стал выносливым, как черт. Железным, алмазным. Малыш нарочно проверял его (не без тайной надежды угробить). И ничего не добился. Он мог бы гордиться... если бы не вопросы главенства. Работа Малыша превратилась в бесконечную войну. Он по-прежнему заботился о своей команде, но немало сил и времени отнимала осторожность. Малыш и Хворый довольно мирно беседовали при встрече, почти не хаяли друг друга за глаза и ждали. По крайней мере, Малыш был уверен: при случае Хворый его загрызет. Было за что.
Глядя в экран пустым взглядом, Малыш разминал сигарету — непобедимая привычка, приобретенная в те времена, когда приходилось курить всякую дрянь.
...Где кончается логика и начинается слепота страха? Где проходит разделяющая их грань? И что такое эта грань?..
— Что такое Грань? — спросила вчера Ника.
Малыш чуть не подавился кофе. Ника — милая девочка, красивая и умная ровно настолько, насколько это необходимо женщине. На восемь лет младше его самого. В общем, мечта. Если бы не этот странный вопрос, Малыш был бы полностью ею доволен.
— Какая "грань", солнышко? — он попытался прикрыться непониманием, хотя не сомневался, о чем речь.
— Ну та, с которой имеют дело проводники.
Малыш почувствовал, как настроение у него стремительно портится. Еще одна Пантера?
— Зачем тебе это знать, солнышко? — вздохнул он с усталой снисходительностью.
— Это ужасно интересно, милый! Я немного слышала про все эти дела... такая жуть! Звонил человек с твоей работы, а тебя не было. Мы немножко поболтали. Он почти ничего не рассказывал, сказал только, что ты объяснишь мне все гораздо лучше.
"По крайней мере, становится ясно, откуда это плывет," — подумал Малыш и мысленно пообещал Деки большие неприятности.
— Что он говорил?
— Ужасы разные. Как Грань пережевывает людей, как начинают твориться разные гадости без причины…
— На самом деле так и есть.
Ника вопросительно склонила голову. Малыш не сомневался: он будет для нее самым умным и замечательным, пока длится его рассказ. Она хочет быть напуганной, чтобы позволить ему защитить ее от неведомых опасностей. Хорошая девочка...
— Знаешь, солнышко, для каждого Грань — это что-то свое. Для кого-то — ночной кошмар, для кого-то — частичка прошлого, для кого-то — тусовая байка, а для некоторых — повод для дурацких розыгрышей. Грань — штука индивидуальная. Она подбирает ключи к нам, а не мы к ней.
— Но как она выглядит?
Малыш пожал плечами:
— Никак. Это явление из области психологии, даже психиатрии.
— О, мировая патология?..
— Мировая? Не знаю... Но подумай сама, насколько по-твоему патологичен страх? Страх, как переживание одного человека и тот страх, который охватывает огромные массы людей подобно пандемии? Согласись, это разные вещи, но если заходит речь об определении того и другого, как патологии, возникает потребность провести некую "грань"... — Малыш F усмехнулся. Он был уверен, что Ника его не поймет, и он напрасно тратит время. Но пусть она хотя бы запутается и устанет. — Вот тебе одно из определений. Носителями Грани являемся мы все. И в то же время она существует отдельно, обладает некой волей и силой. Грань — одна из составных частей уравнения общественного сознания.
— Значит, Грани не существует? Ну... физически?
— Тебе бы стоило задать этот вопрос человеку с моей работы, — злорадно посоветовал Малыш.
Ника загрустила:
— Так ты не хочешь об этом говорить? Ладно, я спрошу у него, когда он в следующий раз позвонит…
Малыш обругал себя идиотом. Впрочем, пусть. Вряд ли проводники станут с ней возиться. А Деки… его вообще не просвещение интересует.
— Но она опасна? — не сдавалась Ника. — Реально опасна?
— Да. И для этого ей вовсе не обязательно быть чем-то физическим. Люди, знаешь ли, могут умереть от множества вещей, которые не способны потрогать и взвесить. Говорят, можно умереть даже от смеха... Только разбираться в таких вещах, как Грань, ты начала не сначала. Она — лишь одно из "чудес" нашего удивительного Города. Скажи мне сама — Город существует физически? Что он такое?
Такой простой ход. Очень простой, очень надежный. Девочка надолго примолкла, недоуменно хлопая на Малыша ресницами. В конце концов он смягчился:
— Да расслабься ты! Что такое Город для тебя?
— Куча высоких домов! Улицы, дворы, машины... Удивительно гадкая погода, ты слышал? Говорят, этот проклятый мороз продлится не меньше недели!
— А еще?
— Люди. Если честно, я не помню, сколько их живет тут по официальным подсчетам, помню только, что эта цифра неприятно меня потрясла. Я всегда была уверена, что у меня уйма знакомых, но... если представить, сколько чужаков меня окружают каждый день... Я стараюсь об этом не думать.
— Могу кое-что прибавить, — небрежно произнес Малыш и внутренне улыбнулся: "Пора напугать тебя как следует..." — Город — множество систем, наложенных одна на другую. Транспортные маршруты, электросети, телевидение, Подземка, сети магазинов, телефонные станции, больницы, бюро ритуальных услуг, канализация и общественная благотворительность... Город давно стал сложным организмом. Соринка случайности, попавшая в его жернова, порождает цепи неожиданных событий. И становится чем-то большим, чем просто случайность. Сегодня, возвращаясь с работы, кто-то решит рискнуть и, вместо того, чтобы ехать домой на автобусе, спустится в Подземку. Может быть, ничего особенного не случится. Но МОЖЕТ БЫТЬ, проснувшись завтра, этот человек увидит за окном зеленое небо.
— Ну, зеленое небо — это как-то слишком. Ты разыгрываешь меня?..
— Почему? Я видел зеленое небо много раз. Иногда для этого достаточно одеть очки с цветными стеклами, — рассмеялся Малыш. — Но я не сказал, что он непременно что-то увидит. Возможно, человек никогда не узнает, какие события вызвал к жизни своим неожиданным решением, но это не означает, что они его не коснутся. Когда-нибудь он почувствует, что Город готов сожрать его. Темные подъезды будут казаться ему ловушками, машины на проспектах — хищными тварями, прохожие — зомбированными ублюдками. Если наш гипотетический человек встретит проводника, ему несказанно повезет. Если нет — одна из параноидальных идей рано или поздно окажется реальностью.
— Выходит, проводники — это нечто вроде скорой помощи?
Девочку явно тянуло спихнуть все на медицину.
— Извини, — снисходительно улыбнулся Малыш, закуривая, — я не возьмусь определять такие тонкости. Мне известно лишь одно — люди, проходившие маршрут с моими проводниками, до этого чаще всего не страдали никакими расстройствами. И оставались совершенно здоровыми после маршрута. Но, конечно, ты не обязана мне верить, не так ли?
— Ну почему же? Я верю... хотя выглядит это, как бред. Человек заболевает безумием, как простудой?.. Ни с того, ни с сего?
— Хм, теория блуждающего безумия хороша. Но ты пытаешься рассматривать все по отдельности. А вместе... получается нечто большее. Новое существо, живое, обладающее сознанием или даже чем-то покруче. По крайней мере, становится проще объяснить некоторые вещи, вместо того, чтобы утверждать, что весь Город сошел с ума. В таком свете Грань уже не кажется чем-то невероятным, разве нет?
— Но все равно я не понимаю, что она такое! — сдалась Ника.
—Ты просто пытаешься нарисовать ее себе, заключить в какой-то определенный образ. Это невозможно.
Она помолчала, переваривая его слова. Ей понадобилось на это минуты три.
— Хорошо, давай вернемся обратно к проводникам. Что это за народ?
— Ну... это те, кого нанимают, чтобы они показывали дорогу в незнакомой местности. По-моему, это и есть изначальный смысл слова.
— Просто люди? Что-то не вяжется, Малыш. Тогда они тоже должны быть носителями Грани, а как при этом у них получается... ну... то, что они делают?
— Они не люди, — небрежно обронил Малыш. Небрежно и отчасти мстительно. — Они вне системы, Город не имеет над ними силы. Это как дар. Те, кто обладает им, становятся проводниками. При этом каждый чем-то отличается от других. Отличаются его методы работы на маршруте, характер, привычки, слабости... Поэтому всем им необходим человек, способный связать их в одну команду. Я координирую их действия и... контролирую до определенной степени каждого из них. Все проводники держатся кучками.
— А как они находят тех, кому угрожает Грань?
— Это часть их способностей. Некое внутреннее чутье.
— То есть, случайно?!
— О, боже, Ника! В нашем мире столько всего происходит случайно, что о контроле нельзя говорить без иронии. Закономерности устарели. Они оказываются несостоятельными одна за другой. Взгляни за окно! Век логики прошел, оставив нам в наследство математику. Теория вероятности правит нами.
— Но, насколько я поняла, проводников не так много. Как они успевают?..
— Никак. Это просто невозможно. Их мало. К тому же, между ними принято держаться особняком. В пределах одной команды им еще хоть что-то друг про друга известно. Между разными командами, как правило, обмена информацией нет. Подчас люди, знакомые много лет, могут так никогда и не узнать, что оба они проводники. Мне приходится общаться с другими "кураторами подводных течений", как они нас зовут. Но опроса тут не проведешь, я не знаю, сколько нас есть. К тому же, состав групп постоянно меняется. Нагрузка... — Малыш пожал плечом. – Самый "старый" из моих проводников работает больше четырех лет.
Малыш замолчал, прежде чем пройтись по теме "пора на свалку". Иногда его посещало неприятное чувство, что Хворый его переживет.
— Как им это удается? Что, заморочки Грани на них не действуют?
— Ну, во-первых, Грань так же вредна для организма проводника, как и для любого другого, — хмыкнул Малыш, одновременно подумав про себя: "Зачем я ей все это говорю? Я же ни хрена не понимаю в том, как оно происходит на самом деле!" Когда-то кто-то сказал ему: "Быть проводником все равно, что выйти за дверь". "За дверь чего?" — спросил Малыш. "Всего". Нет, он никогда не признается Нике в своей некомпетентности. Никому не признается. Он же не виноват, что просто НЕ МОЖЕТ быть проводником! Параллельно мыслям Малыш продолжал говорить: — Они всего лишь знают, с чем имеют дело. Они не пытаются закрывать глаза на происходящее, не пытаются отгородиться здравым смыслом от потока сюрреальных явлений, вызываемых к жизни близостью Грани. И, поскольку они "видят" пресловутую Грань, они могут выбирать направление для бегства. Я уже сказал, что их практически невозможно подчинить чужой воле. И воле Города в том числе. Что касается своеобразной нечеловеческой логики, которой оперирует Город, даже не спрашивай, как им удается его переиграть. Один из проводников когда-то дал этому забавное определение: "Не пытайся ЗНАТЬ. Тот, кто знает, что делать, должен писать завещание". Их работа отчасти напоминает магический ритуал, отчасти — азартную игру. Психика проводника — хрупкая вещь, разум постоянно лишен точки опоры, определенности. Это как идти по канату — нужно постоянно двигаться, иначе сорвешься.
— Забавно, Малыш... Ты говорил о контроле. А потом сказал, что подчинить проводников чему-либо невозможно. Как же ты с ними справляешься?
— Между нами что-то типа взаимовыгодных отношений. Как видишь, о подчинении речи нет.
— И насколько эти отношения прочны? — Ника позволила себе улыбнуться.
— Довольно-таки. Думаю, в некотором смысле мы друг другу необходимы.
— А ты имеешь с этого какую-то выгоду?
"Я этим живу!" — хотелось выпалить Малышу, но прямота никогда ему не нравилась. Не к лицу. Он только утвердительно кивнул. Пусть девочка додумывает сама.
Она, действительно, замолчала на некоторое время. Малышу показалось, что она узнала достаточно для первого раза. Или больше. Ника не стала продолжать. Вместо этого она обошла столик и забралась ему на колени. У Малыша под носом оказалось ее округлое плечо с тоненькой бретелькой платья. Он счел такой ход самым разумным с ее стороны, иначе его настроение было бы трудно поправить.
Малыш позволил себе считать, что скользкая тема его профессии навсегда забыта, но это было не так. Поздно ночью, когда Малыш курил, вытянувшись на кровати, голый и довольный, Ника на его груди сонно промурлыкала:
— Напомни мне утром, где я могу откопать твоих проводников, ладно?
Мысленно Малыш досадливо фыркнул — дотошная девчонка! Иногда он забывал об ее упрямстве. Подсунуть ей Студию... Нравы там настолько демократичные, что ее не постесняются выставить.
Утром Ника ушла. Малыш не любил проводить с женщинами слишком много времени. Это балует их.
А теперь сидел и думал: была ли вообще хорошей идея посвящать ее в свои дела? Студия — неподходящее место для молоденьких девушек. Слишком вольные там дуют сквозняки.
За стеклом мерцали ночные огни. Чуть слева — мозаика окон Башни.
Башня...
Пантера...
Проводники…
Ну а на самом-то деле? Загадочная каста среди отбросов общества? Мистическое братство? "Не важно, кем ты был при жизни". Так они о себе говорят.
Малыш сказал, что они не люди. Сказал, что проводники не желают друг друга знать… Нет, все это верно, но… Они узнают друг друга с первого взгляда в любой толпе. Просто не говорят об этом. Им, подчас, вообще не нужны слова. Случайности служат им, как дрессированные собачки. Их везучесть стала чем-то вроде притчи. И Малыш никогда сам бы не поверил в их человеческую сущность, если бы не видел их так близко почти каждый день. Они люди. Их так же легко убить… Может быть, как раз они-то и люди…
Не стоило выходить на улицу сегодня вечером. И вообще не стоило выбираться из-под одеяла. Но пока он лежал, что-то мутное и неразборчивое не давало ему покоя, и только потом, когда, конечно, было уже поздно, он понял, что это был банальный жар грядущей хвори. Нет же, его понесло прогуляться по ночному Городу "просто так", без всяких маршрутов, словно он вдруг решил помириться с обезумевшим монстром. Но надо заметить, что монстру было не до Хворого в то время. Город, парализованный морозом, тоже пытался выжить. И задуманное ему тоже удавалось с трудом.
Первое, что увидел Хворый, высунув нос из подъезда — необыкновенно красивые желтые нимбы вокруг фонарей. Первое, что он учуял — такой ненавистный, такой любимый запах перемерзшего воздуха. Эти вещи окончательно выманили его из укрытия. Он побрел вверх по улице собирать маленькие сокровища впечатлений. Иногда случаются такие минуты, когда самые привычные вещи кажутся потрясающе новыми. Хворый не собирался пропускать такую удачу или менять ее на нечто меньшее, вроде тепла и уюта. Он, конечно, подумывал, что можно будет зайти к кому-нибудь в гости, но это потом, когда придет необходимость поделиться найденным. Машины показывались редко. Каждая из них, проезжая мимо, рассыпала целую коллекцию мелких звуков, вроде поскрипывания спрессованного снега под протекторами, многоголосого бурчания мотора или остатков запертой в салоне музыки. Каждый раз звуки были другими, не похожими на предыдущие. А скрип дверей, когда торопливые прохожие ныряли в подъезды!.. Музыка! Если идти под окнами, то делались слышны еще более призрачные вещи вроде обрывков телепередач и чьих-то голосов. Хворый ни на минуту не верил в их реальность — зайти в дом, позвонить в любую квартиру, и наваждение исчезнет, голоса настороженно замолчат, а свет в окнах будет выключен. Но он не заходил.
Снег на дороге — совсем отдельная тема. Он искрился, словно улица сплетена из миллиардов оголенных проводков. И жутковато было ступать по ним, не веря в изолирующие свойства обуви. Часть этого сухого электричества вилась в воздухе мелкой пылью и ощутимо покалывала кожу, особенно губы. Хворый не удержался и подобрал горсть снега с обочины, где его не потревожили ни машины ни люди. На ладони он почти не таял. Зато боль моментально продела кисть до самых костей. Хворый зашипел и стряхнул искристое месиво нафиг. Но даже в боли было что-то... Какое-то нужное чувство, иначе не сказать. С трудом сжав онемевшие пальцы, он засунул руку поглубже в карман. Перчаток у него в помине не водилось. Улица, отмеченная гирляндой фонарей, тянула его в глубину. Туда, где воровато подмигивали на перекрестках светофоры, отмечая поперечные течения. Он шел, сворачивал, если хотел, накручивая на видеопленку памяти череду ирреальных ночных пейзажей. И в какой-то момент начал подозревать, что его автопилот разладился, а еще в какой-то — что ноги не дают о себе знать и, может быть, уже замерзли, а еще — хотелось курить. Он вынул из пачки последнюю сигарету и зажал в зубах. Пользоваться руками не рискнул, только прикурил. Вкус дыма невозможно было узнать. Чуть не стошнило. Хворый решил наведаться в подъезд, отогреться и продумать дальнейший маршрут. Пока он бродил, наступила блокада, а занесло его гораздо дальше, чем хотелось бы.
На первом этаже он задерживаться не стал. Там неприятно урчали трансформаторные шкафы, и он почему-то воспринял это на свой счет. Между третьим и четвертым нашлась горячая батарея. Хворый уселся на нее и через некоторое время ему стало тепло. Хворый испытал к неодушевленному предмету такую нежность, что почувствовал себя извращенцем. Жар постепенно пропитывал его, расползаясь от задницы в обоих направлениях. В носу тоже что-то оттаяло. Хворый блаженно прикрыл глаза. Идти больше никуда не хотелось. И даже когда подумал, что увлекаться не стоит, в общем-то, все равно было поздно. Он уже взмок, по телу ползли ручейки. Четкие очертания перед глазами смазались, слегка затерлись головокружением. "Вот так ловушка! Подсел на батарею..." — подумал он. И лениво сполз на корточки. Просто нужно через некоторое время отлипнуть от нее и немного остыть. А потом — до ближайшего желтого окошка.
Стоило попробовать, чтобы понять — никуда он отсюда не уйдет. Вдали от батареи на Хворого напал озноб и тоска, и почему-то показалось, легче переночевать в подъезде, чем выбираться на мертвящий мороз снова. Он окончательно раздумал экспериментировать.
Постепенно приходило состояние отрешенности. Это похоже на прибывающую воду. Когда она достигает глаз, сквозь нее хреново видно, но под водой другая система ценностей. Тебе нужно вдохнуть, и не важно, насколько хорош обзор, если тебе грозит захлебнуться. Захлебнувшись же, будешь смотреть на мир и вовсе иначе. Время тоже меняет свои свойства, когда его слишком много. Оно напоминает гофрированный шланг. Такое же удручающе однообразное, грязно-зеленого или синего цвета. Хворый в подробностях изучил точечки на полу под ногами и расположение окурков в углу, выяснил, какие ассоциации вызывают у него три пятна отпавшей штукатурки на стене слева. Эти занятия в меру развлекали его, но по большей части было не до культурного досуга. Потому что со временем становилось хуже. Часа, наверное, в два ночи внизу хлопнула дверь. Хворый вяло подумал, что если ему повезет, он посмотрит на полуночника.
Она честно собиралась пройти мимо. Не в первый раз зима загоняла в подъезд бродяг, спасающихся от мороза своими методами. Но этот чем-то ее задел. Не в последнюю очередь тем, что обычно на этой батареи ее ожидали неудачливые гости. Но Альди миновала сидящего на корточках человека, а он молча проводил ее взглядом. И все.
Возле своей двери она не выдержала и обернулась. Он смотрел на нее. Взгляд у него был какой-то странный.
— Ты не ко мне?
Он отрицательно помотал головой.
Альди пожала плечами, отперла дверь и вошла.
Через полчаса дверь снова открылась. Она выглянула на площадку. Он был там. Альди хотела что-то сказать, но не решила, что именно. К тому же почувствовала себя глупо. И вернулась в квартиру.
Еще через какое-то время в дверь позвонили.
— Дай закурить, — хрипловато произнес Хворый.
Альди растерянно фыркнула:
— А "пожалуйста"?
— Пожалуйста, — покорно выдохнул он, видно, курить хотел сильно.
Она принесла ему сигареты и зажигалку. Прикурив, он тут же уселся у стены, словно Альди больше не было на свете. Она какое-то время стояла, пытаясь побороть недоумение. Автоматически тоже закурила. Перешагнула через порог.
— Откуда ты взялся?
Он не ответил. Вдоль скул на бледном, сухом, как у ящерицы, лице полыхал нездоровый румянец. По вискам сползали капли пота — это в холодном-то подъезде. А он болен... И что? Что теперь с ним делать?
— Как тебя зовут? — спросила Альди машинально.
Он коротко покосился на нее.
— Отстань...
— А меня Альди.
Больше тем для разговора не нашлось.
Он дотянул до самого фильтра, прежде, чем затушить. Видимо, ему стало легче — чуть-чуть.
Страшное у него было лицо. Истощенное и страшное. Альди пыталась не смотреть. Она все не могла решить, сбежать ли ей или продолжать травить его надеждой. Пожалуй, она слишком долго тянула с уходом. Подав ему вторую сигарету, поинтересовалась:
— Нафига торчишь в подъезде?
Зеленые глаза были мутными, веки припухли. Он промолчал, мимолетно скривившись в усмешке. Пояснений не требовалось.
— Пойдем, — устало вздохнула она.
— Куда? — выдал он после долгой паузы.
— Как ты думаешь?! — съехидничала Альди.
Он опять долго молчал. Так долго, что она поняла — соображает он с трудом. А потом выдал:
— А "пожалуйста"?
Альди удивилась, как ей хватило сил промолчать.
На следующий день он выглядел еще хуже. Между приступами выворачивающего кашля отдыхал, прикрыв глаза покрасневшими веками. Жар сменялся ознобом: его то крупно трясло, то плавило в полубреду. Губы покрылись лоскутами пересохшей кожи, которые он постоянно обкусывал.
Альди была зла на него за то, что он уснул в ее кровати, а ей пришлось ночевать на раскладушке для гостей. Ее злости хватило ровно до того момента, как она увидела его голую спину. Точнее, что уж там приукрашивать — позвоночник. Вчера, когда он заявил, что его зовут Хворым, она не удержалась поинтересоваться: всегда ли. Теперь она глядела, как напрягаются мышцы на боках при кашле, и ей делалось не по себе. Нужно было растолкать его, а то он со своей температурой отапливал полквартиры. Альди присела на кровать, обтерла лицо Хворого мокрым полотенцем. Он облегченно простонал, еще не понимая, что с ним происходит. По его физиономии можно было читать, как по губам.
— Хворый... Хворый!
Мутные, мокрые глаза мучительно сощурились:
— Ты кто?..
— Я Альди, — объяснила она терпеливо.
— М-м-м... почему не помню? — он говорил шепотом, на выдохе.
— Послушай, тебе нужно выпить лекарства.
— Ты о чем?
— О таблетках. Жаропонижающее и от кашля.
— Ты что-то гонишь... Я не...
Он закашлялся, отвернувшись к стене и собравшись в комок. Альди поджидала, пока он вернется, и думала, что в пояснения пускаться не стоило. Хворый откинулся на спину заметно выжатым. Длинная прядь прилипла в уголке рта. Он молча нашарил полотенце. Вытер лицо.
— Так будешь пить?
— Что? Ты о чем?
— О таблетках.
Он посмотрел на нее жалобно, словно моля оставить его в покое.
— А покурить дашь?
— Не торгуйся, Хворый.
Примерно так прошел весь день. Следующие сутки он проспал, не считая походов в сортир и пожирания таблеток горстями. Состояние его уже можно было считать вменяемым, и Альди его не трогала. К тому же она смирилась с ночевками на раскладушке.
Про себя Альди звала его Странным гостем. Временами ей начинало казаться, что он живет здесь очень давно. И даже больше — это она попала к нему в гости и никак не может привыкнуть к странностям хозяина. Хворый владел какой-то непостижимой магией вещей. При нем шторы никак не желали висеть ровно, провод телефона скручивался в непотребные фиги, одежда, аккуратно сложенная на кресло, ерзала, как только на нее переставали смотреть. Сначала Альди дергалась, потом стала посмеиваться. В общем и целом соседствовать с ним было нетрудно. Тем более, что за весь день он не сказал ни слова.
Утром третьего дня, года от Рождества Христова такого-то Хворый приплелся на кухню, где Альди мыла посуду, и произнес историческую фразу:
— Дай чего-нибудь поесть.
— Хотелось бы знать, как ты все-таки здесь оказался?
— Угу, мне тоже.
— Ты вообще не помнишь?
— Частично.
— Ты сидел в подъезде. Я подобрала тебя, как бездомного котенка. А ты взамен выжил меня с моей кровати.
— Да? Давно это было?
— Три дня назад.
— Может, так оно и есть. Я помню совсем по-другому. Не важно. Надеюсь, я хорошо себя вел?
— Да уж...
Он подкупающе улыбнулся. Его щеки украшала рыжая щетина. Альди улыбнулась ему в ответ.
Он мурлыкал какую-то глупую песенку, когда ходил по квартире с мокрой головой и сигаретой в зубах. А потом сказал:
— Я буду звать тебя Лето.
— Почему? — Альди удивилась полной серьезности этого заявления.
— Ты дала мне согреться.
Через некоторое время до нее дошло, что Хворый так сказал ей "спасибо".
— Расскажи о себе? — предложила Альди. Она устроилась в кресле с книгой, но книга оказалась занудной. К тому же глупо было отмалчиваться, проведя трое суток под одной крышей. Хворый валялся на кровати и, похоже, не нуждался в развлечениях — просто лежал, и все. — Чем ты, например, занимаешься?
— Зачем тебе? — саркастически хмыкнул Хворый. — Собираешь статистику?
— А тебе есть что скрывать?
— Нет. Просто не люблю эти банальности.
— Как хочешь. Тогда расскажи что угодно.
— Могу рассказать сказку.
Альди улыбнулась, представив, как Хворый с неизменной сигаретой в зубах рассуждает о трех поросятах.
— Страшную?
— Как всегда...
— Давай.
— Знаешь, как появился этот Город?
— О, ты увлекаешься историей?
— Нет, но можно сказать, что это напрямую меня касается.
Альди удивленно промолчала.
— Давным-давно никакого Города не было. А на его месте был пустырь. Может быть, свалка. И на эту свалку подтянулись пятеро торчков. Разложили свою походную кухню, устроились поуютнее и приступили. Вставило ребят в ту ночь предельно, до упора. Когда они открыли глаза, они увидели Город. И увиденное им почему-то очень не понравилось. Конечно, сперва они решили, что это глюк. И их в общем-то можно понять... Они никогда не хотели ничего запредельного. В том числе и этого чуда. Но Город был так же реален, как сейчас, и они скоро в этом убедились. Мало того, он оказался похож на все города разом, словно собран из клочков. Ты скажешь, что все города похожи между собой, но тут другое. А наши знакомые торчки ждали, что их отпустит, пока не стало очевидно, что они заперты в собственном мираже. Ситуация, а? И это не все. Мираж был разумен и обладал на редкость скверным характером. Творцы или неочародеи — не важно, как их назвать — скоро почувствовали его тяжелую руку. Но еще до этого между ними разыгралась грязная сцена, в результате которой выяснилось, что каждый сам по себе. Их можно понять и в этом. Кто бы не перепсиховал на их месте? Они разбрелись в разные стороны. Каждый по-своему пытался выбраться из Города, а Город постепенно растворил их в себе, переварил, и говорят, что именно поэтому в нем пять районов. Правда, ходят слухи, что одному из них, уже полупереваренному, удалось-таки смыться. Это был совершенно отмороженный тип и ветеран заоблачных путешествий. Он перепробовал все, самые безумные вещи. Он барахтался до последнего. И нащупал слабое место в нервной системе монстра. Не знаю, как ему удалось заморочить целый Город. Видимо, правда, что он спустил в водопровод несколько тонн наркоты. И под шумок смылся. Говорят, где-то есть стена, на которой он написал своей легендарной рукой, что Город прикончит тот, кто полюбит его. Но если она, действительно, есть, то, я не думаю, что у беглеца было время украшать стены. Тот чувак просто не мог знать, очухается ли монстр. Он спешил свалить. А уж благодарные потомки слегка подправили легенду, вот и вышло веселое пророчество. У Города, действительно, есть такой прикол — уничтожать тех, кто мог бы полюбить его. Это все обыкновенные люди, разные. Я их видел хрен знает сколько на своем веку. И сперва никак не мог понять, что же между ними общего. А Город свихнулся в тот день, когда все пили воду. Так появилась Грань.
Хворый ненадолго замолчал. Альди поежилась:
— Интересная сказка. Кто ее сочинил?
Хворый поглядел на нее, и взгляд его неожиданно стал тяжелым. Он сказал:
— Был один смешной чувак. Однажды он приехал в Город, и на вокзале его заарканила девчонка по прозвищу Ангел. Сперва чувак был наивный и тоже думал, что Грань — это просто слово. А потом он заболел и кое-что выяснил. У этого Города странные отношения с мертвецами. А живых он просто предпочитает до случая держать при себе. Ничего не делается явно. Нужно попробовать выбраться, чтобы почувствовать все эти сложности. Но если ты чувствуешь, что достаточно отморожен, можешь попробовать показать Городу фак. Не получится — винить некого. Некоторые добиваются в этом определенных успехов. Их называют проводниками. Предприимчивые люди вроде Малыша пытаются даже извлекать из них выгоду. Тут важно удержаться в тени. Если бы эта бредятина стала известна широкой публике, например, из газеты, то никто не поверил бы в подобные вещи. А поодиночке — верят. И каждый думает: "Ведь никто не знает, что я водился с проводниками..." Иногда их так препирает, что они готовы на все. Скажем, немного заплатить. Малыш прав, проводники — очень полезные существа. Просто ими нужно как-то управлять. А как управлять теми, кто кладет на все правила? — Хворый криво ухмыльнулся: — До сих пор известен только один способ. А теперь представь себе картинку. В нужном месте и времени кто-то негромко роняет несколько слов. По воде идут круги. Торопиться тут не нужно, тем более, что Город подыгрывает тебе. Через какое-то время мы имеем субкультуру. Они росли на этом, они знают, что такое их Город. Тут снова появляется некто и говорит: есть вариант! Нужно только воспользоваться этой волшебной жидкостью, и свобода — ваша! Когда D-5 появился в Городе, это напоминало эпидемию. Недорогое и плавное торчево, почти легальное, потому что его просто не успели запретить, угодило многим. Волна прошлась по Городу и почти до крыш затопила его. Выплыли на этой волне считанные единицы, но остальным уже плевать было и на свободу и на все прочее. Когда спохватились городские власти, лечить и запрещать было поздно. Тогда они открыли дренаж и спустили всех святых в Подземку. А на мокрых городских улицах остались маленькие ценные рыбки. — Хворый помолчал. — У меня счеты с Городом. В том числе и за смешного чувака.
Хворый смолк окончательно, и они потонули в тишине.
Пока он говорил, сквозь окно пробрались сумерки, и Альди не видела больше его лица. Только когда он закуривал и затягивался, слабое красное сияние выхватывало то одно то другое выражение его физиономии, словно медленный и странный стробоскоп. Альди окутывала темнота и оторопь. Она не могла бы сказать, верит ли его словам. Но ей было жутко, это точно. Когда она открывала дверь Хворому, она думала, что помогает простому человеку, такому же смертному, как она. А оказалось, что они настолько разные... Хворый словно почувствовал ее мысли:
— Завтра я уйду.
— Сдурел? Ты же еще болеешь! Я не буду снова выискивать тебя по подъездам! — запротестовала Альди.
— Завтра холодно не будет. Увидишь. Мне, правда, пора. Соскучишься, приходи в Подземку.
— Иди-ка ты!..
— Пожалуй, ты права.
Утром он исчез так тихо и так рано, что Альди разозлилась. А впрочем...
Шторы снова висели ровно, вещи перестали корчиться, вешалка в прихожей опустела. И ни следа не осталось от того жуткого откровения, которое она вчера услышала.
В квартире стало слишком просторно.
Холодно, действительно, не было. Наоборот, что-то в воздухе позволяло надеяться, что зима не продлится вечно. Всего лишь надежда... странная штука. Никто не верит в нее до конца, никто не может выкинуть ее из головы.
Мертвецы, вроде Хворого, не любят оттепели. Уж слишком те напоминают весну, а это такая вещь, о которой не стоит думать лишний раз. Она настраивает на слишком человеческий лад. Тут уж поневоле хватаешься за сигареты, куришь, говоришь гадости и психуешь, метаясь по клетке. У мертвых свои тайны и радости. Они бродят по заснеженной земле и обретают свои сокровища под Рождество. Единственное, чего они боятся — это напоминаний о том, как когда-то... Когда ночью можно выйти из дома босиком за сигаретами, когда идут дожди, когда горожане разъезжаются по отпускам и дачам... Одним словом, лето. И Хворый никогда так просто не сдавался надежде. Только после того, как в Городе наступали медленные дни — их ни с чем не спутаешь.
Город не выглядит утопающим в зелени. С поздней осени и до весны кажется, будто, кроме столбов, здесь вообще ничего не растет. Но в мае убеждаешься, что это не так. Одуревшая от талой воды и яркого солнца зелень вылезает из почек на кривых деревцах, жадно захватывает газоны, прогрызает тротуары и всходит на крышах старых домов. А с небес рушатся шумные, теплые ливни. И тогда за несколько дней что-то неуловимо меняется в сердце Города. Он щурится на ослепительное солнце и затихает. Никто не знает, почему летом у проводников нет работы. Так повелось. Время замедляется, проводники собираются в кучки или, наоборот, пропадают по своим делам. Их нетрудно узнать весной по одинаковому выражению в глазах: усталое облегчение, немного вины, немного сожаления. Как будто они, сами того не желая, пытаются сказать: "Лето же!.. Может быть, мы теперь как люди? Можем мы побыть немного обыкновенными?.."
Когда лето закончится, по улицам прокатится быстрая, яркая, судорожная осень, и монотонные дожди возвестят открытие сезона. Те, кому надоели такие дела, покончат жизнь самоубийством, а остальные будут жить дальше.
Долгие летние дни, гудящие от солнца крыши — пыльная летопись забвения и размеренной жизни. Можно не думать, забыть. Об этом даже не говорят никогда. Только шепотом в самые крепкие морозы напоминают себе: ведь будет лето...
У Хворого сложился своего рода ритуал закрытия сезона. Лето начиналось для него еще в середине мая. День (обязательно теплый и ясный, чтобы солнце утром забралось на подушку) начинался с того, что Хворый торжественно зашвыривал на антресоли очередные свои говнодавы, доставал летние туфли или кроссовки — в зависимости от того, что у него водилось — и выставлял их в прихожей. После этого первую часть церемонии можно было считать оконченной, и он шел умываться.
Вторая часть заключалась в том, чтобы выйти на балкон голым по пояс и долго щуриться на солнце, подставляя плечи под его тепло, но при этом ничем больше не заниматься и даже не курить. Просто радоваться.
Позже Хворый оставлял в покое свою драную куртку и серо-зеленый растянутый свитер, в котором таскался с февраля по май, с не присущей ему аккуратностью складывал эти вещи в шкаф. А вместо них извлекал старые полинявшие джинсы с заплаткой на колене и клетчатую рубашку. В таком вот виде Хворый шел закрывать маршруты. То есть, заходил в некоторые квартиры, посмотреть, как там дела, кое-где немного прибраться. И всякий раз, когда он запирал за собой дверь, ему чудилась в этом некая символичность. Хворый бродил по Городу пешком — жалко было разменивать такой день на Подземку. Покончив с обязательной программой, он заходил в одно из нескольких своих любимых местечек — чаще всего это было маленькое кафе в подвале под зданием старой библиотеки, где водился отличный черный кофе, а на столах всегда лежали уютные клетчатые скатерти. К тому моменту, как он допивал кофе и тушил сигарету, можно было не сомневаться — лето наступило.
В течение недели Хворого еще можно было отыскать, чаще всего в Студии. А после этого он пропадал окончательно. И снова никто не знал, чем он занимается. Ходили слухи, что он уезжает.
Хворый жил летом в старом городе — район, приютившийся на южной окраине Центра. Никто из проводников почему-то не заглядывал туда. Узкие улицы, где тротуары покрыты серым от старости, залатанным асфальтом, зеленые фонари и скамейки в запущенных скверах, кирпичные пятиэтажки, покрашенные в нелепые яркие цвета, с торчащими на крышах самодельными антеннами, ленивые пестрые кошки на окнах и флегматичные дворняги, бредущие по своим делам сквозь горячее марево вечного полудня.
В старом городе не было пустых квартир, но на лето кто-нибудь охотно сдавал Хворому жилье за символическую плату. Чаще ради того, чтобы дом оставался под присмотром. Хворый брался исправно кормить прилагающуюся к квартире кошку или гулять с хозяйским псом.
Порой он целыми днями валялся на крыше с книгой. Иногда там и засыпал. Хворый любил солнце, и всего за пару слоев слезшей шкуры приобретал загар, державшийся почти до марта. Наверное, встретив рыжего в старом городе с очередным барбосом на поводке, мало кто смог бы его узнать. За три полных месяца Хворому удавалось напрочь забыть, что он здесь тоже гость, что придется когда-нибудь возвращаться в ущелья улиц новых районов, в бетонные тоннели Подземки, под резкий свет ночных проспектов.
Хворый любил старый город за то, что здесь он не был проводником. И еще. Никто не лез в его одиночество. Хотя сердобольные старушки время от времени пытались его женить, Хворый понимал, что это игра, порой даже делал небольшой шаг навстречу, чтобы его противницы не заскучали. Но близко он никого не подпускал и упрямо оставался один.
У него была мечта.
Он приметил одно окошко на третьем этаже — с его зеленой занавески, собственно, у Хворого и начался роман со старым городом — шел куда-то поздно вечером под проливным дождем, случайно вскинул взгляд и увидел золотисто-зеленый квадратик. Окно выделялось среди прочих. Хворый как-то сразу сообразил, что это подарок.
Город — жестокое существо. Но порой он делал вещи, за которые Хворый прощал ему все. Как сейчас.
Он постоял, поглядел немного на нежданное чудо и побрел своей дорогой. Такие вещи ведь не захватишь с собой...
Что-то внутри отозвалось, раскрылось, потянулось навстречу этому окошку. Доверие, да? Так это называется? Прежде он испытывал нечто подобное пару раз. Когда возился с Пантерой и... в тот раз. Ну, не важно... Тут ведь совсем другая история. Он постоянно думал об этом окне: кто там живет, как выглядит комната, чем в ней пахнет? Какой ключ у ее двери? Есть ведь от нее ключ?! Хворый загадал, что когда-нибудь подержит этот ключ в ладони.
Он никому не рассказывал про старый город. Не смог бы подобрать нужных слов, даже если б хотел. Старый город позволял ему быть мягче, и не умереть. Быть живым. Оказывается, это очень много — побыть время от времени живым. Для мертвецов, вроде Хворого, — много.
Таким рыжий был, когда поселился в общаге на Стэе. Стены коридоров до сих пор помнили его. А люди — давно разъехались. Стэевским общагам Хворый доверял гораздо больше, чем "схеме маршрутов". Жаль, что негласное правило запрещало приводить туда ведомых. Иногда, находясь в той комнате с раздолбанным диваном, он почти походил на Хворого летом. И все же не переступал этого "почти", ни на минуту не забывал: если лето кончилось, оно кончилось.
Вместо лета — старый свитер, ледяные ветра, короткие передышки и бесконечные попытки согреться. Тоже ведь жизнь... Если становилось совсем плохо, он забредал на Стэй в поисках тепла.
Город еще грызли морозы. Все ждали от зимы пощады, затаившись по укромным углам. Хворый, наверное, один шатался в это время в поисках работы. Но и его холод загнал к желтым общажным окнам. Здесь легче выжить.
В подвале было сыро, с потолка капало. Как всегда. Коллекция граффити на облезлых стенах пополнилась новыми фразами на старые темы. Где-то тут был душ... Хворый пожал плечами — почему бы и нет? Не худший способ убить время блокады. А за одно и отогреться.
Кафельный пол оказался прохладным и мокрым. Приятно было встать на него босыми ступнями, освобожденными от привычной тяжести ботинок — Хворый покосился на них, как на чужие и отставил в угол. Куртка звякнула замком. Длинный черный шарф он запихнул в рукав и повесил ее на ржавый гвоздь под потолком. Остальную одежду развесил по батарее — едва ли сюда кто-нибудь придет в полтретьего ночи и потревожит его вещи.
Решительный шаг под горячий дождь — и из горла вырвался легкий стон. Тело жадно наполнялось ломотой, жаром, входящим внутрь, до промерзших костей. Хворый с отрешенной тоской пожалел, что теперь не лето. Так в жаркий день неумолимо сочится под кожу солнце. И уже нельзя шевельнуться, можно только ждать ночи, распластавшись на гудящей, раскаленной крыше. Он стоял неподвижно долго и долго, делая воду все горячее, пока не начал задыхаться. И после этого — еще, до темноты в глазах. Начав сползать на пол, успел до предела выкрутить холодный кран.
Общажный душ казался Хворому каким-то почти мистическим местом. Когда он сюда забредал, оживали воспоминания, вставали, как зомби из могил, и ничто не могло загнать их обратно. Они обретали временную жизнь и самостоятельность, хозяйничали в его голове.
...Как он спускался сюда по истертым ступеням с полотенцем на шее и сигаретой в зубах — сколько раз?.. как вахтер по прозвищу Огнетушитель однажды запер его на ночь... как зимой они устроили тут пьянку "с дождем"... как приходилось идти сюда с девушкой, когда больше было некуда — не сказать, что место удобное, но зато ни разу не было скучно...
Сидя в луже, поджав под себя ноги, Хворый усмехнулся: тысяча слайдов под грифом "золотое время". Зомби... А если кто-то из них пытается расковырять старый шрам, всегда можно сказать себе: "Твою мать, сколько же лет успело пройти?.."
Он примерно знал, что будет делать дальше — курить и сушиться, сидя на ступеньке, или делать то же самое, скитаясь по этажам. И, может быть, кого-нибудь встретить...
Полутемный коридор. Он узнал ее силуэт сразу. И задолго до того, как они сошлись на середине, как два парламентера, он знал, что будет дальше.
— Привет! Давно не виделись.
— Привет. Давно.
— Ты все по-прежнему?
— А ты?
— А я вот опять здесь.
— Я тоже.
— Холодно там?
— Да. Очень.
— Это ничего. Зайди, я могу напоить тебя чаем.
И Хворый неторопливо побрел за ней, послушный, как пес.
Они похожи, почти как брат и сестра. У них много общих привычек. И почему, когда прошел час или два и Ирма позвала его в постель, он должен был отказаться?
Все было хорошо, все было просто замечательно, и он уже дразнил ее и себя, подбираясь к самому острию... А потом она, обвив его шею рукой, впилась ногтями в тонкую кожу за ухом. Это оказалось больно. Хворый успел подумать, что попался, и тут словно замкнуло клеммы. Его тело разрядом тока тряхнул оргазм. Хворый коротко простонал, закатив глаза, чувствуя, что в эту секунду и сдохнуть не грех... Под веками гасли искры после взрыва. Откатило. Неторопливо, неумолимо... Затихло. Он очутился в реальности, лежа на боку и загнанно дыша. Мокрые волосы лезли в лицо. Голова кружилась — ну еще бы! Хворый глотнул — ничего не вышло, рот и горло надежно пересохли.
— Кажется, я обкончался, — охрипшим голосом недоуменно пробормотал он.
Ирма рассмеялась, коротко и жадно поцеловала его:
— Ты прелесть!
Хворый подождал, когда придет желание курить, и потянулся за пачкой.
Когда-то он здесь жил. Года, наверное, полтора, пока окончательно не перебрался в Подземку. Занимался всякой ерундой — дворничал, чинил проводку — в таком духе. А потом решил сбежать от воспоминаний. Но продолжал периодически возвращаться, потому что никак не удавалось уйти насовсем.
Примерно так же дела обстояли и с Ирмой. С той разницей, что от нее не было нужды уходить. Она не удерживала его. Может быть, когда-то без слов поняла, что он сторонится крепких привязанностей, а может, не так уж был ей нужен клинический торчок с неопределенной профессией. Вот уж сколько все шло само собой. Хворый надолго пропадал, потом появлялся. И за это время они ни разу не пытались выяснить отношения. Постепенно между ними появилось нечто большее, чем постельные привязанности — бессловесное понимание. Оно не нуждалось в подтверждениях, оно не зависело от частоты встреч. Оно просто было.
Иногда Хворый приходил с маршрута, выжатый до предела, толком не соображая, где верх, где низ, а Ирма невозмутимо бросала плед на топчан и стерегла его сон, посылая немногих посвященных, которые умели находить его везде. Иногда ее саму одолевал депресняк и одиночество. И когда становилось невмоготу, он появлялся. Неизменно вовремя, неизменно в самый последний момент — в лучших традициях жанра.
Ирма давно спала. Она уже выпуталась из кольца его рук, ее сонное тело забыло о том, что кто-то есть рядом. Хворый вроде как был больше не нужен. А за окном понемногу светало. Поэтому он осторожно выбрался из-под одеяла и начал одеваться. Говорят, приятно проснуться утром от поцелуя и получить чашечку кофе в постель. Но в этом смысле Хворый себе не льстил — на подношение кофе он не годился и галантным кавалером спросонья не был. Потому всегда предпочитал смыться еще затемно, не прощаясь, не утруждаясь обещаниями "зайти как-нибудь". А так же во избежании случайных встреч с... прочими мужчинами. Он ничего толком об Ирме не знал (за столько лет!), но не могла же она довольствоваться им одним?!
Была идея попить чаю на дорожку. Он ограничился холодной водой с заваркой. Ценитель чая из него был никакой. Быстро выглотав сомнительную смесь, Хворый прошелся по комнате, подхватил забытые сигареты, задержался у окна. Там все еще было холодно. Он сам не знал, как определяет такие вещи. Но снаружи было холодно и... сомнительно. Погода менялась. В этот раз — надолго. Морозы готовились отступить. Да ведь скоро весна! Он почти забыл...
Хворый засмотрелся в одну точку. Тело приятно ныло. Это потом некоторые специфичные мышцы будут болеть от нетренированности. А пока было славно, тепло и очень спокойно. Для него — не избалованного безмятежностью — это ощущение, подобное вкусу редкого вина.
"Странные правила у этой игры... — удивился про себя Хворый. — Чем лучше мне где-то, тем быстрее оттуда нужно смываться..."
Ничто в нем не отозвалось на риторическую провокацию.
Пора. У входной двери — ритуал надевания куртки и шнуровки ботинок. А потом — захлопнуть замок как можно тише. В этом он был профессионал.
Коридор общаги выглядел по-ночному уютно. Совсем скоро тишину разгонят шаги и хлопанье дверей. Скоро, но не сейчас. Хворый шел по поскрипывающим доскам, мотив которых выучил давным-давно. Шел мимо пятен ободранной краски на панелях, мимо надписей, мимо очагов скопления окурков, локализованных, в основном, напротив дверей. Сейчас — мимо, а бывали времена, когда он охотился на такие очаги.
Вначале он пришел сюда по вполне тривиальной причине — найти жилье. Это было как раз тогда, когда он понял, что остается в Городе надолго, но еще не знал, зачем. А потом он влюбился. Она тоже жила здесь. Училась. После того, как их отношения закончились нелепым и страшным словом "автокатастрофа" с пояснением "вдребезги... где-то за Городом", Хворый мог бы сразу отправляться в Подземку. Туда ему и дорога. Но он тогда плохо соображал. Были пьянки с завидной регулярностью, без особых результатов. Были друзья, не понимающие, чем помочь. Потом появился человек-компостер с машиной в руке, пробивший в вене первую дырку.
Человек рассказывал странные сказки. И все, о чем он говорил, рано или поздно сбывалось. Хворому не было страшно только потому, что все чувства притупились. Ему было холодно и пусто. Постоянно. Везде. Плюс мучительный голод, ничего общего не имевший с желудком. Что его тогда удержало на грани психоза — непонятно. А человек — звали его Малыш F, Хворый узнал об этом много позже — сказал, что ему скоро останется либо бежать из Города, либо...
...И на колени упала синяя записная книжка. Кто-то нацарапал ручкой на обложке: "схема маршрутов". Судя по ее виду, она прошла через множество рук.
Хворый сидел на полу у батареи. Курил. Разглядывал переплетения вен, сжимая и разжимая кулак. Как вариант. Тот, другой. Равнодушно спросил:
— Почему?
— Хм, а чего ты ждал от этой жизни, дружок? Милосердия?
Хворый оторвался от созерцания руки, поглядел на Малыша пустыми невыразительными глазами:
— И это лечит?
— Нет. Просто помогает забыть.
Он, морщась, выдохнул дым и с ним вместе:
— Согласен.
А потом возвращался в эти коридоры, заходил в эти комнаты, пил чай или водку, ругался или шутил... Все уже было по-другому. Нет, он стал другим. Стал проводником. У них свой взгляд на мир.
Иногда ему казалось, что он что-то ищет здесь. И не может найти. Дурной атавизм. Ничего ему не было нужно. Заморочек и так хватало за глаза.
Утро — дохлый номер найти кого-нибудь из знакомых. Черт знает, почему!.. То есть дохлый номер, если кто-то из них срочно нужен. А если не расположен общаться, тогда пожалуйста, вот идет хмурая как туча Пантера, засунув руки в карманы своей короткой шубки. И поздно давать задний ход, он уже замечен.
— Привет, не встречал Стеффи?
— Нет.
— Я его порву!
— За что?
Они пошли рядом. Им по пути, видимо. На монорельс.
— Он угнал на маршрут мои кассеты.
— Вернет.
— Вряд ли это ему поможет.
— Ты сейчас куда?
— Кататься по Кольцевой. А ты?
— Не знаю. Может быть, в Студию.
Пантера поглядела на него. Усмехнулась чему-то.
— Поехали со мной? — предложил Хворый.
— Нет, у меня дела.
Они дошли до станции, спустились вниз. Прежде, чем разойтись, привычно бросили друг другу "счастливо-пока". Пантера проводила взглядом его спину. Понимающе покачала головой. Хорошо оттраханный Хворый это все-таки зрелище...
Вариант спасения
Подземка. Низкий свет сзади, в спину. Сквозь густой смог медленно проступают силуэты людей, лежащих, сидящих, стоящих вдоль стен, бесцельно бредущих куда-то. Галерея монстров. Галюциногенная буря в мозгу гасит возможность соображать и раскрашивает все это в бешеные цвета. Хворый прорывается сквозь искореженное пространство тоннеля, двигаясь болезненно медленно, словно воздух слишком густой для него. Снаружи — ледяная маска, отмороженная физиономия дегенерата. Изнутри — заходящиеся в истерике нервы. И вся эта система — нервная, перевозбужденная — накручена до предела. С минуты на минуту она рванет, оставив от его личности кровавые ошметки. Сердце, выгнанное тошнотой куда-то в горло, липко пульсирует. Каждые семь секунд — вышвыривает из реальности, подобно удару волны. Пока не сдал автопилот, Хворый торопится оказаться в какой-нибудь "безопасности", чтобы там спокойно пасть жертвой перегрузки всех систем.
Кто-то дернул его за локоть — щекочущее прикосновение, неприятное, как легкий разряд тока. Он оглянулся. Какая-то девица всматривалась в его лицо, словно решая, обозналась она или нет. Хворый смерил ее взглядом, вяло мотнул головой в попытке отогнать дурман и решить, что с этим делать. И вдруг за ее спиной ирреальная бездна распахнула пасть. Видения мелькнули и исчезли раньше, чем запечатлелись в мозгу, но Хворый отшатнулся, будто в лицо плеснули кислотой. Девица удивленно потянулась к нему. Он поймал ее ладонь и потянул за собой.
Рот наполнился металлическим привкусом. Грань. Хворый сейчас не видел ее, но чувствовал — совсем рядом. И, Господи, как не вовремя!!! Мокрая холодная ладошка в его руке была как оголенный провод — изоляция горела и от сцепленных рук шел острый запах опасности. На пол сыпались искры.
Через пару часов они выбрались наверх, к станции монорельса. В предутренних сумерках медленно падал крупный снег. Хворый шагал чуть впереди, засунув руки в карманы. Морфи молчала, глядя на него со смешанным выражением испуга и доверия. Видимо, Хворый успел уже что-то отколоть. Хворый тоже молчал. Голова болела адски. Холодный воздух слегка облегчал страдания. Мостовая белела под ногами, только за ними тянулась двойная цепочка следов. Снег шелестел на грани слышимости. "Беззвучный дождь..." — подумала Морфи.
— Куда мы идем? — осторожно спросила она.
Хворый оглянулся, посмотрел на нее с каким-то странным выражением, которого она не поняла.
— Ты мне доверяешь? — негромко спросил он, остановившись.
— Ну... да.
— Умница, — обронил он, трогаясь дальше.
Морфи неуверенно сглотнула и побрела следом. Снежинки, застрявшие в его волосах, начинали светиться, попадая в кислотный свет уличных фонарей.
В пустом громыхающем вагоне монорельса Хворый оттаял настолько, что спросил:
— Ты кто?
— Морфи. Куда мы едем?
— К тебе домой.
— Зачем?
— Тебе нужно взять свои вещи.
— На кой?
— Глупый вопрос.
— А что потом?
— Потом пойдешь со мной, — ответил Хворый и отвернулся к окну.
Морфи раздраженно откинулась на сиденье.
— Ты псих какой-то!..
Едва заметная улыбка оживила лицо Хворого.
...однажды попавшись. И затерялся в нем. Сначала думал, ненадолго, потом — навсегда. Но ничто так и не стало вечным — ни боль, ни отчаяние, ни ощущение торжества после того, как мстительно произнес в пространство: "Я убежал от тебя!" Город... у него странные отношения со своими детьми. Он по-своему лечит раны. Правда, лекарства его вызывают привыкание. Город — место страшное. Я боюсь его, мы все его боимся. Быть может, вся беда в том, что мы живем в нем, а жизнь — ненормальная девка... Хотите поиграть? Пройтись по Грани? Не стоит. Ваш проводник может не успеть...
— Как давно я тут не был! — вздохнул Хворый, проходя через запыленную комнату и падая на смятую постель прямо в ботинках.
Все вокруг выглядело так, словно хозяин вышел за дверь полчаса назад. Только покрылось пылью.
Морфи поставила рюкзак на пол и огляделась в поисках окна. Оно находилось почти под потолком, в размерах уступая иному слуховому.
— Жаль, что у тебя эта амбразура, — заметила она, — можно было бы осмотреться.
Хворый криво усмехнулся:
— Уймись.
Не глядя сунул руку под свисающее с кровати покрывало и достал оттуда ужасных размеров пепельницу. Порывшись в книжной полке над своей головой, Хворый извлек еще и мятую пачку.
Морфи оживилась. Недостаток никотина в крови давно донимал ее.
— Я не знала, что у тебя есть курево!
— Я тоже не знал, — ответил Хворый, втягивая синеватый дым и кидая ей пачку.
Морфи выбрала себе большое кресло, скинула с него ворох каких-то журналов и забралась туда с ногами.
— Что будем делать? — спросила она после продолжительного молчания, когда оба жадно курили.
— Уймись, — отрезал Хворый.
— Ладно, ладно.
Снова повисло молчание. Хворый, наконец, скинул ботинки и отвернулся к стене, затушив окурок.
Подняв глаза, Морфи уперлась взглядом в его худосочную задницу, обтянутую черной джинсухой.
— Надеюсь, есть ты не хочешь... — пробормотала она, вставая и отправляясь искать кухню. Хворый простонал в ответ нечто неопределенное.
Тесная кухонька этой квартиры-конуры с первого взгляда наводила на мысли о давнем запустении. Морфи пришлось долго рыться по шкафам и полкам, прежде чем собрать минимум ингредиентов для приготовления пищи. Поставив кастрюлю на плиту, она уселась за стол. Уже в который раз с усталой паникой подумала: " Вот и встряла же я!.. Что творится-то? Я играю в эту игру, не зная правил, а так не честно! Я иду с ним потому, что верю ему... но стоит ли?.. Хворый... Черт, подходящее прозвище! Но вовсе не повод доверить ему свою жизнь." На ум пришло воспоминание о том, каким Морфи увидела его однажды в Подземке. Так давно, что у нее еще не было прозвища "Морфи". Теперь время и место случайной встречи казались ей перекрестьем прицела: он вяло переругивался с кем-то, потом отошел и уселся у стены...
...стащив с себя потрепанную куртку и бросив ее на пол.
Устроившись поудобней, он достал из кармана машину и флакон, закатал рукав драного свитера на левой руке. Пальцы, как всегда, дрожали, а внутри все горело болезненным предвкушением. Бросив хмурый взгляд по сторонам, он заметил ее. Шестнадцатилетняя девочка. Слишком прилично одетая, чтобы быть местным персонажем. Сквозь течение прохожих она смотрела на него широко распахнутыми глазами с выражением удивления и ужаса на лице. Девочка была единственным человеком, кто вообще обратил на него внимание.
Хворый представлял, как выглядит со стороны. Девочка забыла об одном — в Подземке все такие. Интересно, как ее вообще занесло сюда? Подарить ей что-нибудь на память?
Глядя ей в глаза, Хворый оскалился волчьей усмешкой. Девочка попятилась, налетела спиной на стену. В следующий миг ее унесло течением толпы.
Хворый на минуту задумался, глядя ей вслед. Иногда ему хотелось изнасиловать что-нибудь вот такое же. Но это была не страсть, а злость, как с Маленькой Принцессой. Что она искала в этом зверинце?.. Неприятности? Не его дело. Еще секунда — и он о ней забыл, возясь со жгутом. Единственное, что осталось — кривая усмешка уголком рта, не убавившая на лице Хворого ни мрачности ни сарказма. Впрочем... издевался он скорее над собой.
Хворый взглянул на свою руку, прикидывая, куда. "Куда ведут дороги, если они не железные?" — старый торчковский прикол. Его личный километраж свидетельствовал о том, что он уже давно в пути. Хворый еще раз слабо ухмыльнулся. И нашел вену.
Кто-то сказал, что мир нельзя изменить? Солгал...
Голова откинулась назад, стену за спиной перекосило так, что сидеть стало удобней. Он втянул воздух сквозь зубы, массируя запястье, щурясь от бьющего в глаза света, ставшего нестерпимо ярким. Потом его рука машинально собрала все имущество и снова сложила в карман рубашки.
Хворый уронил голову на грудь, тихо засмеялся, вспомнив что-то свое. Потом, запустив пальцы в волосы, загреб назад крупные пряди грязной рыжей челки, отросшей до середины щеки, и снова запрокинул лицо к потолку. Губы смерзлись в бессмысленной усмешке. Время замедлилось и встало.
Морфи возвращалась той же дорогой. Коридор уже опустел, и только рыжий тип по-прежнему сидел у стены, запрокинув голову и свесив перед собой узкие мосластые кисти. Неподвижный взгляд упирался в стену, на губах застыла улыбка, от которой Морфи сделалось не по себе.
Она прошла мимо, приостановилась и сделала шаг назад. Наклонившись, осторожно тронула его за плечо:
— Эй... ты жив?
Рыжий не ответил. Вообще никак не отреагировал. В распахнутых глазах поблескивали блики от ламп под потолком. Морфи увидела в его радужках свое отражение. У нее возникло чувство, будто она заглядывает в выключенный экран телевизора. Тот же непонятный серо-зеленый цвет, столько же осмысленности.
Под бесформенным свитером было невозможно разобрать, дышит этот человек или нет.
Хворый наблюдал за ней из скорлупы скованного неподвижностью тела. Зрение для этого было не обязательным. Он слышал ее дыхание, ощущал правой щекой тепло от кожи, улавливал тонкий, аккуратный запах косметики. Хворый сам себе казался злобным духом, заточенным в мертвую оболочку. Если она простоит рядом неблагоразумно долго, он найдет силы освободиться. Ему уже не хотелось ее насиловать. Скорее убить.
Нет, девочка растерянно потопталась и ушла.
Словно решив, что видел все, что нужно, Хворый опустил веки и очутился в полной темноте.
В кухне стало тепло от работающей плиты, на которой кипела нехитрая похлебка. Морфи помешивала ее, когда услышала из комнаты истошный крик Хворого. Упустив ложку в кастрюлю и даже не заметив этого, она метнулась в комнату.
Он лежал, разметавшись на постели, тяжело, загнанно дышал. Лицо темное, мокрое от пота.
— Что случилось?
Он повернул голову, посмотрел на нее и со стоном отвернулся.
— Ничего. Кошмар. Дай сигарету.
Она подала ему пачку, присела на край кровати.
— Ты меня напугал.
— А, забудь...
Морфи наблюдала, как он курит. И что-то было не так, неправильно... И вдруг до нее дошло. Но словами это трудно объяснить. Словно понимаешь, что если взять нож и разрезать ему руку, пойдет кровь. Но важно не это, а то, что ему будет больно точно так же как и тебе. Морфи почувствовала глубокую общность между ними, заключенную в том, что они — люди.
Молчание.
— Не думала, что тебе могут сниться кошмары.
— Не думал, что мне могут сниться нормальные сны, — огрызнулся Хворый.
Он, действительно, болен. Он знает об этом. Все обещания спасения не стоят одной этой хрустально-чистой уверенности. Единственный и всемогущий его козырь — то, что ему нечего терять. Единственная опасность — поверить....
Он уставился в потолок, вдыхая и выдыхая дым.
...Но у такого образа жизни есть и побочники.
Тишина в комнате сгустилась, словно время затаилось в засаде. Морфи почувствовала это кожей. Оглянулась на Хворого — не он ли устроил эту западню? Нет, у него было алиби. Ему просто страшно. Что-то он увидел такое в своем сне, чтобы напрячься. Морфи положила ладонь ему на лоб, провела по волосам. Хворый поглядел на нее удивленно и недоумевающе, будто спросил: "Откуда ты знаешь?" А потом просто закрыл глаза. Она наклонилась и осторожно коснулась его губ, чувствуя, как Хворый замер, боясь спугнуть это странное заколдованное молчание. Она вспомнила, что с самого начала ей было интересно, как это будет и будет ли вообще. Он не отвечал ей какую-то длинную секунду. А потом незаметно обвил тяжелыми своими руками, спрятал от всего мира. Поцеловал в ответ жадно и благодарно. И только она удивилась вкусу его губ, только ей начало казаться, что в этом огромном Городе можно выжить... Хворый со стоном оттолкнул ее от себя.
— Хватит! — голос его охрип.
— Ах, так?! — выкрикнула Морфи, вскакивая на ноги. Влепив ему звонкую пощечину, она бросилась к двери.
— Не смей уходить! — заорал он, и в следующую минуту клацнула входная дверь.
Отчаянно выругавшись, он сорвался с кровати.
Хворый догнал ее только в конце коридора, схватил за локоть и толкнул к стене.
— Спятила, сучка? Я запретил тебе уходить!
— Пошел в жопу со своими долбанутыми запретами! Я минуты рядом с тобой не останусь!
— Ты будешь делать то, что я скажу!!!
— Пошел ты!.. Убери руки!
Она попыталась вырваться, Хворый крепче стиснул ее локоть.
— Мать твою, да это не игра!
— Мне насрать, что это!
— Ну уж нет... — он взвалил ее на плечо и потащил обратно. Какая-то кость больно впилась живот, и Морфи пришлось замолчать. Она попыталась вывернуться, но ощутила в полной мере силу его жилистых, цепких рук.
Вернувшись в квартиру, он отпустил ее на кухне и, выходя, запер дверь. Морфи тут же принялась барабанить в нее кулаками:
— Открой немедленно!
— Остынь, — коротко бросил он, и за стенкой в ванной зашумела вода.
Морфи зло поджала губы:
— Захочешь жрать — откроешь!
Хворый жадно напился из-под крана обжигающе холодной воды, потом сунул под струю голову.
— Чертова девчонка! — прошипел он.
А потом все-таки догнало, накрыло с головой. Опустившись на колени, сложил локти на край ванной и тяжело уронил голову на руки. В душе орудовал бульдозер, с кровью сдвигая пласты памяти, что-то там искал...
Что, Хворый, еще способен себя удивить? Кушай на здоровье. И после этого можешь на каждом углу кричать, что убежал от нее!
Оцепенение. Нет сил шевельнуться, или даже поднять тяжелые веки. Кажется, он на какое-то время выпадал из реальности. Шум воды. Холодные брызги на руках. Очнулся Хворый дрожа. Поплелся в комнату, нетвердо чувствуя пол под ногами.
— Качает, — заметил он себе. — Она права, нужно поесть.
Но сил тащиться в кухню не было. Тем более ругаться снова.
Хворый уселся на кровать, подтянув колени к груди.
Бред.
Вот что нашел бульдозер:
"Остаться в одиночестве можно по-разному. Сперва исчезают люди, потом мысли о них, и только когда совершенно обрывается связь с действительностью, когда ты уже не уверен в существовании такого понятия, как "общество", наступает истинное одиночество.
Именно в один из таких моментов с Хворым и случилась эта история. Он смотрел свои цветные сны, затерянный в дебрях субъективной реальности, и знал, что его никто не отыщет. Он мог позволить себе извлечь из дальних углов памяти то, к чему никогда не прикасался при свете, то, что никому не доверял.
Воспоминания похожи на брызги воды в солнечном свете. Воспоминания не желают хранить ничего темного и плохого. У него было другое имя, он был здоров, как бык, а руки не портила ни одна дырочка. Но он доверял прошлому не поэтому. Он знать не знал о Подземке, о страшных заморочках Города, но и это не главное. Он был влюблен. Возможно, эти цветы отцвели и увяли бы, если б время позволило им сказать, глядя в глаза друг другу: "Я все понимаю, но извини, мы не можем быть вместе потому, что..." Это было бы неприятно, даже больно, но прошло через какое-то время. Никто не узнает, как могло быть. Она пропала куда-то. А потом ему сказали посторонние люди: "Компания на машине... Разбились вдребезги... Где-то за Городом." Ему и в голову не пришло расспрашивать подробности, потому что вдруг трудно стало дышать. Порой он сомневался в том, что остался жив тогда. Но это — после. А в тот момент он закуривал одну сигарету от другой и говорил себе: "Жизнь не кончается. Жаль, малыш, ужасно жаль, но я постараюсь забыть тебя. Я справлюсь..." А ветер уносил из мира краски, оставляя черное и белое в разгаре лета.
Прошел месяц. Он перестал смотреться в зеркало. И все было... не то, чтобы здорово, но не плохо. Он держался. Кончилось лето. Осенью стало труднее, но он — забывал. Пока однажды не увидел свое отражение. Свои глаза. Вот это было откровение!
Паники не было, хотя он почувствовал страх. Холодный разумный страх: "Я попался." Боль никогда не терзала его до умопомрачения. Червоточинка слева, не более. Но каждую секунду, час за часом, день и ночь... Тогда он подумал, что болен и ему нужны лекарства. Не те, что в аптеке, скорее, в винном.
Он смирился с тем, чего не может выкинуть из головы. Воспоминания посадили его на цепь. Он смирился с тем, что не может больше спокойно смотреть в небо. Да плевать, на свете много других вещей! На вопрос: "Почему я ничего с собой не сделал?" он сам себе усмехался: "Да просто не успел!"
Он выпускал на свободу чудовищ памяти только тогда, когда последующее забвение было гарантировано.
...Ему ужасно нравилось, когда она приходила с пляжа и от ее кожи пахло горячим песком. Очень хотелось еще раз услышать этот запах. Нельзя, но он сказал себе — пусть она придет сейчас. Это будет больно, но пусть это будет. Хворый точно знал, что если умрет в такую вот минуту, сразу окажется рядом с ней, минуя рай и ад, минуя чистилище и анатомичку. В какой-то другой жизни они остались вместе, она родила ему двоих сыновей, а он приносил с работы деньги и был счастлив. Может быть, в следующий раз...
— Я люблю тебя, малыш, — шепнул он.
— Я люблю тебя, Рыжий.
Теплая ладошка нашла в темноте его щеку. Он замер, стараясь задержать такое нужное, такое желанное ощущение. И всего на секунду позволил себе верить в то, что мечты исполняются. "Я свихнусь," — подумал Хворый спокойно. Его руки знали и помнили ее тело. Странно, как память об этом не стерлась, выжила после потравы. Он поднялся на ноги, потянулся ей навстречу и почти не удивился, когда начал узнавать. Тяжелая, ноющая боль раскрылась в нем, как цветок, пустила корни, кромсая внутренности. Все равно. Он этого хотел. Он спускал с поводка душу и знал, что когда-нибудь она может удрать от него. Он больше не размышлял, он знал точно, что сошел с ума. И так стиснул ее, что она вскрикнула:
— Тише!..
— Прости.
Стоп!.. А если?.. Хворый чуть отодвинулся, отравленный подозрением:
— Ты кто?
А если кого-то действительно занесло в комнату? Запирал он дверь? Черт знает...
— Рыжий, это я. Честно. Я думала, ты меня узнал...
Вот так... И нет никакой реальности. Вообще никакой.
Поверил сразу, словно сломался. Отозвался эхом:
— Узнал.
Голова шла кругом и ноги не держали. Слишком... Это слишком... больно. Может, он и перебрал... Пьяно пошатнувшись, Хворый отступил назад. Под колени врезался край кровати, пришлось сесть. Нашарив сигарету, он долго не мог прикурить. Дрожь била его всего. Вытянув до фильтра за несколько затяжек, он поглядел сквозь дым на то место. Там. Все еще там. Ему мерещится!
— Это злая шутка! — прохрипел он. — Это... чересчур...
Воздуха было слишком много, а пальцы болели, обожженные угольком. Нет... кричать не годиться. Нельзя, она обидится.
— Рыжий? — недоуменно позвала она. — Я не шучу. Я не хотела... Прости, пожалуйста. Хочешь, я уйду?
— Нет. Нет, я... болен, малыш. Не слушай. Иди ко мне.
И она пришла. Не исчезнув, не растаяв. Всем телом обвив ее, прижавшись к ее теплу, он лежал и думал, выдержит ли сердце. Глаза слепило светом.
Она целовала его взахлеб. Кажется, плакала.
— Что с тобой? Что с тобой стало? — судорожно шептала она. Тогда, давно, у нее тоже была привычка нашептывать и целовать.
— Потом...
Все потом. Сейчас только она. Только...
Любовь пришла. Голодная до слез, побитая камнями любовь. Они содрали друг с друга одежду и сплелись в одно. Они наплакались, изголодались друг по другу. Их можно понять. И потом, через долгое долго, когда ночь вывернулась днем, рыжий уже знал, что проснется без нее. Знал еще во сне. И подумал про...
Проснулся от холода. Один. Ничего другого он и не ждал. Хорошо хоть, что пришел в себя. Внутри что-то невыносимо тянуло, грозясь оборваться. Бред свой он помнил удивительно ясно. Обкусанные губы саднили. Хворый усмехнулся, неторопливо оделся и взял в руки табурет. Восьмой этаж. Окно. Рама. Стекло. Шаг с замахом. Стоп-кадр.
Другой кадр: Хворый стоит у самого стекла и оцепенело смотрит во двор. Смотрит в себя. Рядом валяется злосчастный табурет.
Голос в его голове ясно и спокойно произнес: "Не смей. Ты нужен мне".
В тот раз он поверил. Это и скосило его, как траву.
Он заболел. И почему-то думал, что это расплата.
Он лежал на кровати пластом и не мог встать. Время куда-то шло, а он занимался одним и тем же — пытался выжить. Перед глазами все сливалось, склеивалось в бессмысленные разводы. Хворый дотянулся до банки с водой, напился, чувствуя покалывание в потрескавшихся губах. Вторые сутки он кормился водой. Иной пищи травленое нутро не принимало. Хворый потер сухой горячий лоб, потом нашарил сигареты. Истощение глушило все, даже голод. Но курить хотелось. А с первой затяжкой перед глазами потемнело, и сдавило виски.
Это тоже игра. Либо организм постепенно выгонит отраву из крови, либо... Но помочь своей бедной шкурке никак нельзя. Нечем. Можно было бы... Но до аптеки он не доползет.
Сигарета истлела. К этому времени стало получше: самую малость. Слегка мутило — реакция на жар. И в то же время Хворый постоянно зяб. А время какое-то опухшее, еле ползет. До рассвета еще очень далеко. Это утром пропадет блокада и, может быть, кто-то придет... Хотя кто... Ну хоть кто-нибудь!
Хворый натягивал на себя ворох "шкур" в нескончаемых попытках согреться. И засыпая, всякий раз благодарил Бога за передышку. Он за эти сутки много спал. Очень много. Правда, вспышки боли доставали его и сквозь сон. Он стонал, наверное... Некому слушать. А во сне потрошил "схему маршрутов" и сжигал листы по одному, держа на ладони.
Никто так и не пришел."
Этот Город слишком велик, чтобы выжить.
Судя по часам, минула полночь, когда Хворый щелкнул задвижкой и вошел в кухню. Морфи дремала, сидя за столом. У ее локтя стояла чашка с остатками кофе. Он сел рядом и потеребил ее за плечо.
Открыв глаза и вспомнив, где она находится, Морфи увидела Хворого, прикуривавшего сигарету.
Морфи жадно облизала губы:
— Дай мне?
Хворый протянул сигарету ей.
— Последняя.
Его лицо казалось еще более изможденным, чем обычно.
— Что с тобой? — неожиданно для себя спросила Морфи. Она-то думала, что все еще сердита на него.
— Ничего. Не спал, — сухо ответил он.
— Сколько нам еще?..
— Дня три-четыре.
— Не так уж долго. А дальше?
— Не знаю, — тихо выдохнул Хворый, глядя ей в глаза.
Он не попросил прощения даже взглядом. Морфи решила, что по-своему он прав. Он проводник. Ее проводник. Касается ли ее остальное — не вопрос.
Докурив до половины, она вернула ему сигарету.
Последние два часа они бежали вверх. Прорывались через Нижний город невообразимыми закоулками. Морфи казалось, что каждая ступенька, каждый кусок асфальта обрывается позади них в пропасть. Она не оглядывалась. Хватало и того, что земля под ногами горела. Она даже не следила, куда Хворый вел ее. И когда он неожиданно остановился, она налетела на его спину.
— Что...
Огромная пустая площадь — черный мокрый асфальт под ногами, черное слепое небо и бьющий в лицо со всех сторон жесткий белый свет.
— Что это? — подавилась Морфи.
— Время!.. Время! — простонал Хворый.
Часы были только у нее и она автоматически посмотрела на них:
— Двадцать три сорок семь.
Он загнанно огляделся.
— Последняя остановка. Теперь только ждать.
Там за зыбкой гранью света не было ничего. Слепая темнота. Кусок плоскости, выброшенный в небытие. И две человеческих фигурки на ней — жалкие, одинокие, прижавшиеся спиной к спине, как напуганные дети. Тошнотворный ужас заполнял нутро Морфи. В лопатки отдавалось бешеное сердцебиение Хворого. На самой границе чувств она слышала чье-то приближение оттуда, из тьмы.
— Они не выйдут на свет, — глухо произнес Хворый. — Они будут стрелять.
— Бежим! — взмолилась Морфи.
— Нет. Отсюда нельзя убежать.
Иногда время измеряется не секундами, а ударами сердца. И удивительно резко в этой глухой тишине вдруг пропищали часы. Хворый отшатнулся от нее, едва не упал.
— Все... это все... полночь...
Белый свет царапал его щеки черными тенями.
— Что с нами будет дальше?
— Понятия не имею.
— Постой... Это конец?
— Да, маршрут окончен.
— А ты?
— Что я?
— Мы же больше... Да?
— Да.
— Так быстро... Могу я остаться?
— Малышка, зачем? Не имеет смысла.
— Да, наверное, не имеет. Можешь проводить меня?
— Могу.
— До первой машины. Терпеть не могу ждать эти поезда.
— Хорошо.
До объездной они добирались молча.
— Хворый?
— М-м?
— Я поцелую тебя? Теперь ведь это ничего не будет означать.
— Угу.
— Точнее, будет, но совсем другое...
— Я понял, малыш. Хочешь — целуй.
Вынужденное молчание.
— Все-таки ты негодяй.
— Угу.
— Иди к черту! Ненавижу долго прощаться.
— Угу.
— Отпусти меня, мне нужно машину остановить!..
Шум мотора сквозь ветер, свет фар, шорох покрышек по укатанному снегу.
— Иди, а то замерзнешь! Счастливо!
Хлопок двери. Габаритные огни в темноте.
— Не замерзну, — шепот, тихий, ласковый, никому уже не предназначенный.
Забывая все больше и больше, кружился в сумасшедшем вальсе трассы, посреди безнадежно длинной ночи, в обнимку с метелью. Холод штопал серебряной иглой свежие порезы. И приговаривал: "Больно не будет". И каждый шаг уносил все дальше от привычных тем и морали в какую-то другую систему координат. Хворый хохотал, запрокинув голову — ветер хлестал прямо в горло — и в конце концов рухнул мордой в сугроб, чтобы остыть.
Утром было все по-другому. Болели сильно обветренные губы, свет был неярким, каким-то приблизительным. Утро он встретил, сидя на кухне Тихой Вписки со стаканом настоящего кофе в руке. Где-то рядом была хозяйка, он чувствовал ее.
Размышлял, почему человек забывает большую часть своих трипов. Может, помнить это просто нельзя. И тогда все попытки проникнуть "на ту сторону" бессмысленны. Хочешь знать, как там, но никогда не узнаешь... Но, с другой стороны, если бы было именно так, все беглецы давно посходили бы с ума. Значит, дорога обратно есть? Или мы все сошли с ума?
Саламандра появилась. Сказала:
— Ты видел себя в зеркале?
— Нет.
— У тебя лицо разбито.
Этого он не помнил совсем. Захотелось согреться. У нее, должно быть, теплые руки... Или больше — прижаться к ее телу целиком, не важно, будет ли одежда. Ему не нужна женщина, ему нужно тепло. Обычно люди не понимают таких простых вещей. Впрочем, хватит и того, что она повозится с его рожей.
Горячий кофе обжег пораненные губы. Хворый поморщился.
— Поди поспи, — посоветовала Саламандра, когда макияж из йода и пластыря был наложен. — Ты ночью пришел с трассы и еще не отдыхал.
Тогда, наконец, Хворому стало тепло и пришло то самое ощущение полной свободы, о котором он думал не раз, пытаясь понять элементарную вещь — свобода просто есть, независимо ни от чего.
Он улегся. Это было приятное и нужное ощущение. Здесь, в этой комнате, где нет понятия "объективная реальность". Подчиняясь безупречной логике, нашарил в одном из своих бездонных карманов флакончик и нулевую машину. Пропуск.
Хрустальные вазы — очень хрупкая вещь. Если разжать пальцы, там, внизу, на асфальте взорвется целая вселенная. И в каждой капельке стеклянного льда будет гореть свет, освещая непонятную ночную мглу. Легче не станет. Наоборот, сухая гроза будет швырять молнии между полушариями мозга. А потом настанет тошнотворная усталость. Полный штиль. Но это бывает настолько необходимо... чтобы заснуть. Долгие путешествия ужасно выматывают.
Чтобы увидеть мир таким, какой он есть, нужно перестать видеть его таким, каким ты его видишь. А тебе разве не будет жалко?
Хворый давно спал, замкнувшись в крошечном пространстве, в теплом мутном облаке. Ему не было дела до вселенных, что вовне, что внутри него. И боги должны иногда отдыхать. А он всего лишь бродяга, обыкновенный грязный и удачливый житель дорог. Вы живете в одном или двух мирах, а он один видел их столько...
Его сон охраняли серые ангелы-хранители с дубинками в руках и сигаретами в углах рта.
По щеке бежал холодный свет, не отражаясь в темных глазах. Она смотрела в окно машины. В голове крутилась только одна мысль — ДАЛЕКО. И Город и Хворый. Она знала, что больше никогда не увидит его. Жаль...
Скоро машина остановится, и она выйдет, чтобы поймать следующую.
Грань разумного
Это настоящая глубина. Самые корни Города. Сюда ведут бесконечные лестницы, покрытые мрачными граффити, наслоенными одно на другое. И пока спускаешься, уже не думаешь о надежде. На тяжелой скрипучей двери какой-то остряк написал белой краской: “Добро пожаловать в лето. Станет страшно — кричи!”
…Тонкий ледяной звук — скрип промерзшего металла — напоминал атональный напев скрипки. Он слышал его когда-то давно, далеко отсюда. Но у скрипки голос теплый, а этот оставляет кровяной серый привкус на губах. Хворый жадно облизнулся. Тяжкий приход размазал его тело по плоскости пола. Он не мог поднять руки, чтобы прикрыть глаза от слепящего света в лицо. Собственно, у него не было руки. Его самого не было. Только это хрустальное завывание несуществующих колес на каких-то зимних перегонах… Мелодия повторялась. Свет слепил глаза и тоже ходил по кругу. Потолок распадался на октавы нагроможденных сверху перекрытий.
Кто-то больно наступил на ладонь. Хворый тихо застонал, не разжимая губ. Руку оставили в покое. В комнате был кто-то живой. Но Хворый не видел его четко, не было сил пробиться сквозь блокаду, чтобы узнать его. И говорить он тоже не мог — челюсти сдавила судорога, язык едва шевелится.
Веки захлопнулись, в глаза въелась соленая резь. Хворый почувствовал, как слезы скатились по вискам. Темнота набросилась с хлороформовым кляпом в руке. Двадцать минут ухода в себя. Время, которое уже невозможно отсчитать по внутренним часам.
Только здесь можно почувствовать настоящее одиночество. Как перед смертью. И здесь можно увидеть нечто настолько страшное, что смерть кажется праздником. Хозяин этого подземелья любил повторять: “Мы тут глубже всех могил.”
Кто-то говорил рядом. Хворый узнал голос — Фенечка. Она тоже здесь, на мрачном флэту, где нет обычных вахтующих, и все уторченные, мертвые и живые, предоставлены сами себе. Порой он встречал ее наверху, на обжитых уровнях Подземки. Иногда они даже беседовали… Не стоило бы ей видеть всего этого. Хворый знал ее брата. Он, должно быть, где-то здесь. Она часто приходит искать его.
Разомкнув веки, он увидел ее. Неожиданно для себя. Возможно, прошло много времени и его отпускает. Он спал?.. Фенечка продолжала что-то ему рассказывать. Хворый не мог уловить смысла. Вместо этого он невнятно произнес:
— Дай мне пить... Пожалуйста.
Лучше получались короткие слова. Длинное вязло само в себе, подсовывая последний слог вместо первого.
— Я принесу, — ответила Фенечка, — но там, в коридоре дыра в полу... И в ней нет лестницы. Кто-то ее накрыл кривой доской. Я попробую.
Хворый с трудом сообразил — девчонка не совсем в себе. Сперва он разозлился от этого. Потом подумал: лучше уж так, чем запомнить то, что здесь происходит. Может она так чувствует волну?
Хворый пролил немного воды за шиворот. Холодная. А рот и глотка оказались почти раскаленными. Вода остудила их самую малость. Напившись, он посмотрел на Фенечку собачьими благодарными глазами. Она изможденно улыбнулась.
— Уснешь?
— Не знаю...
— На полу холодно. Лучше тебе перебраться. А то вернутся хозяева, станут спрашивать про подвисшие лифты.
В этой комнате гонево ее звучало зябко и страшно. Теперь Хворый понимал ее — они вошли в резонанс. Он перекатился на бок, приподнялся на руках. Глаза тут же залепила чернота, его швырнуло вперед, как следует шмякнув о выстывшие доски пола. У этого пола вырос коготь. Хворый лежал на нем и не шевелился, боясь разодрать себе щеку. Ему на лопатки вспрыгнула темнота, своей неимоверной тяжестью вытолкнув остатки сознания. Глупо, конечно, было пытаться встать. Еще рано.
Осело ощущение потери крови — слабость, легкость, никакой ориентации. Плюс холод, продравший до костей. Теперь он должен добраться до дивана.
Пол то подламывался, то выпячивался под ногами. Хворый рухнул на диван с ощущением проделанного долгого пути.
Сидя на краю, он курил и обозревал комнату, хотя темные клубы дыма мешали, давили собой периферию. Дым не принадлежал сигарете. Скорее какому-то пожару — черная, вонючая гарь, похоже кем-то придуманная. Охота было думать о такой дряни!
Комната была пуста. Почему-то казалось, что, пока он лежал, на полу был еще кто-то. Место его еще не остыло. Рука двигалась невероятно медленно. Хворый курил и слабоумно улыбался. Никакая внутренняя цензура не откликалась на это. Потом он откатился к батарее и снова уснул.
— У тебя лицо в крови. Волосы прилипли. Это ты об гвоздь на полу, да?
Фенечка сидела к нему спиной и разглядывала его раскрытую ладонь, линялую, будто откачана кровь — большая, раза в три больше, чем у нее.
Хворый подумал, что ухитрился чем-то приманить ее. Приятно, когда твоя страшная, истощенная морда не отпугивает такого вот глупого, милого котенка. Котенку не важно, кто ты, и ты ему не нужен, но он нужен тебе, этот котенок, нужен позарез. Потому что будь ты один…
— Сколько времени прошло?
— Не знаю.  Многие уже ушли. Ты ведь был последним...
Он лежал у батареи и не мог согреться. На него катился многоэтажный страх от мыслей про котенка. Если что-то вдруг понял — сразу, целиком, до мелочей — никуда не деться. Приходится потеть холодным потом и дрожать, обжигаясь о ребра батареи.
— У тебя сердце бьется... — сказала Фенечка.
Реальность отпрыгивала, когда он на что-нибудь смотрел. Предметы мира казались четкими и бесплотными — отраженными в стекле, за которым ночь. Если он переводил взгляд, реальность отпрыгивала снова. И почему-то настоящим в этой игре было не отражение в стекле, а мрак. Попробуйте-ка угадать, как это действует на нервы?
Хворый уже достаточно пришел в себя для того, чтобы покинуть опостылевшую клетку флэта. Но пока не уходил. Кто-то звонил утром и говорил, что в верхнем мире холодно. Первая связь с реальностью. Но кто сказал, что она существует, эта реальность? Не проходило ощущение закупоренной банки. И Хворый не находил в себе сил пытаться сбежать от этого. Он знал — куда ни кинься, на самом деле все равно останешься внутри. И что толку швырнуть в стекло чем-нибудь тяжелым? Что лучше — иллюзии знакомого на плоскости или тот объемный мрак в котором мы живем на самом деле? Нужно собрать все свои личности в кучу и хором поспорить, является ли банка благом. Хворого она просто достала.
Очнувшись на полу в углу, опять промерзший до самой тонкой нежной сердцевинки, Хворый стаскался в кухню, где напился горячей воды и долго держал под струей озябшие руки. Вернулся. Сел у обогревателя — диван был весь завален незнакомыми трупами. Теперь потягивал бычок. В висках звенело, никотин зловредно рвал крышу.
В проеме появилась какая-то девица, смутно знакомая по проколотой ноздре. С воспаленной эмоциональностью Хворый подумал, что никогда не знал ее имени. И не хотел знать.
— Голодный?
Вопрос был адресован единственному живому среди зарослей неподвижных тел.
Хворый тяжело кивнул, выпуская дым сквозь ноздри.
— Идем.
Отрицательный кивок.
— Умойся.
— Зачем? — он, наконец, подал голос.
— У тебя морда в крови.
Хворый мысленно начал отсчет на старт. Отсюда можно уйти или вовремя или навсегда. После мрачного изматывающего торча просто необходимо забраться в мягкий теплый угол, побольше кушать и дремать. Впрочем, как получиться. Хворый сидел на полу и мечтал о том, что ему повезет. Без этого нельзя выбраться. Но это уже не страшно.
Может быть, кто-то молился за Хворого. Ему повезло. Может быть, кто-то молится за него и теперь. Не за грехи его. Не за прощение ему. Это все его дело. А за то, чтобы светило на пути окошко, и было кому протянуть руку при встрече. И тот, кто молится, не спасет никого из них. Но, может быть, сам...
Примерно так для него и прошла зима. В общагах Стэя его давно потеряли, потом перестали искать. Все, кто его знал, сходились в одном: захочет — появится сам.
Он окончательно вылез из подземелий Нижнего только в конце февраля. А до этого болел или торчал — занимался непонятно чем. И вот явился на поверхность, чтобы узнать, что морозы откатились, а снег запаршивел и потемнел. Хворый стоял ранним утром у выхода со станции монорельса. Ветер царапал лицо, вызывая резкую боль, потому что ветер этот насквозь был пропитан старой памятью. После скольких зим он вот так просил прощения у первого теплого ветра? И где те люди, с которыми он встречал год, но не смог проводить?
Было очень больно и немножко радостно. И хотелось тихонько выть. Он пытался приглушить остроту чувства сигаретой, но дым, смешанный с запахом ветра только обдал жаркой волной — а сколько раз было именно так?..
Он плелся по тротуару, изможденный, помятый, как бродячий пес, и не мог поверить, что он ЖИВ. Что он все еще... ЗДЕСЬ. Душа билась на ветру, как тряпочка, и куда подевались наледи метровой толщины, когда им положено было защищать ее? На месте оборонительных сооружений он сегодня ничего не нашел.
Меряя шагами знакомые дороги, Хворый подумал, что хватит, что пора бы назад, что нельзя ведь бесконечно провожать давно уехавшего человека...
Пахло талой водой. Еще слишком рано, чтобы назвать это весной. Скорее — ее предчувствие. В таких вещах, как правило, трудно ошибиться. Рано или поздно весна все равно наступит. И каждый имеет право сказать "я так и знал".
Хворый брел, наблюдая, как пробирается по сугробам свет. Раннее утро начинается у самой земли и никакого отношения не имеет к небу. Хворый ступал так же осторожно, почти крался, бессловесно повинуясь внутреннему приказу: "Будь как это утро. Или еще тише." Это игра. И иногда казалось, что играет в нее уже не он. Он только смотрит фильм или сон об этом человеке.
В конце концов, он никогда не пытался придать своему бестолковому образу жизни солидный подтекст. Это помогало, если вдруг забавы становились реальностью и сбивали с ног. Он не тратил время на удивление, а думал о том, как при падении уберечь голову. Но нельзя сказать, что такие "пинки" отрезвляли. Город — слишком интересный партнер. Единственный способ держаться с ним на равных — играть вслепую. Забыть о разуме, о логике. Полагаться только на необъяснимый внутренний слух. А когда научишься хорошо слышать, услышишь мелодию. И можно танцевать, закрыв глаза.
Он шел, за его спиной начинали загораться окна, разбавляя синее кофе утра желтым электрическим молоком. Хворый знал наперед, что дойдет до общаги, не встретив ни одной живой души.
Небрежно толкнул знакомую дверь. "Не заперто". Никогда не заперто, если там есть хоть кто-то. А комната оказалась полна народа, азартно о чем-то спорящего. Редкое зрелище — вся команда разом. В том числе и Хворый. Стоя на пороге удивленным столбом, он все не мог отделаться от чувства, что... он же лежит сейчас на раздолбанном диване, пуская дым в потолок и препираясь с Пантерой. Никакого значения не имело, что этот новый человек внешне ничем не походил на Хворого. Остальные начали оборачиваться на раскрытую дверь. Хворый заставил себя шагнуть внутрь. Ему кивали и бросали приветы — все как обычно. Хворовский двойник взглянул на него без особого удивления. "Ну конечно, — усмехнулся про себя Хворый. — Заочно знакомы!"
— Это Нокс, — небрежно пояснил кто-то.
Черные глаза. Хворый думал, что в жизни так не бывает. Ошибся. И в этой двойной темноте он начал различать что-то знакомое. Что-то связанное с ним, очень важное для него и для... для... Ну, кого?.. Ведь совсем уже близко...
— Так и будешь дверь подпирать? — разбудил его вопросом Деки. — Ты внутрь или наружу?
— Угу, — ответил Хворый и стал стаскивать куртку.
Теперь бесполезно. Наваждение ушло.
Он уселся на пол у батареи — единственное незанятое место из тех, которые он считал своими. Ему вручили чай в стакане, угостили сигаретой, объяснили, откуда взялся Нокс. А на то, что он как-то странно на все реагирует, никто внимания не обратил. Удолбан, вот и весь сказ.
Хворый молча растворился в их голосах, не пытаясь понять. Пропуская сквозь себя все их "слушай", "подожди", "да ты гонишь"... Его больше интересовало другое.
Стеффи — сидит на краешке дивана, весь всклокоченный, азартно доказывает что-то Деки. У него новые очки, а волосы, уже порядком отросшие, растрепаны по плечам. Деки несколько минут подряд разминает сигарету и, когда окончательно выпотрошит ее, достанет следующую. Заметно, что он пытался обзавестись усами. Дэв, кажется, нисколько не изменился. Все тот же светлый Травник, бескорыстный утешитель страждущих — немножко психолог, немножко доктор... Усталый взгляд. Наверное, к нему часто обращались в последнее время...
— Давно тебя не видно... — это Пантера. И когда успела сесть рядом? К Хворому лицом, спиной ко всему миру.
— Отсыпался в Нижнем, — ответил он и подумал: "Кто она мне?" Было время, когда они тихо ненавидели друг друга, потому что с первого взгляда поняли: им не спать вместе. Бесила именно эта категоричность. Позже, увидев Пантеру в действии, Хворый решил, что ему повезло. А она как будто начала уважать его за то, что на ее чары он не велся. Но прошло уже столько времени, что Хворый привык к ее злому языку, к ее вечному стервозу и вообще слабо представлял мир без Пантеры. Глядя на нее, он осознал, что соскучился по этому голосу, по этому лицу. И если бы у него не хватило терпения пережить ее выходки, ему не было бы сейчас так тепло на душе.
— Ты, как всегда, вовремя, — заметила она.
— Что-то происходит?
— Что-то происходит.
Он улыбнулся. Они друг друга поняли.
Настало утро. Кто-то устало потянулся:
— Сколько же времени-то?..
И дальше:
— Вы как хотите, а мне...
— Ты завтра свободен?
— "Сегодня", дурак!..
— Пофигу.
— Всем счастливо, я пошел!
— Давай, увидимся...
— Позвони в Студию.
— Мать вашу, где же второй... Ага, вот он.
— Хворый, ты где будешь?
— Здесь, видимо.
— Тут нужно...
— Эй, а...
— Да пошли же!..
Нокс задержался в дверях, глянул на Хворого, словно взял на прицел. Но потом, видимо, решил, что успеется. Он закрыл за собой дверь, и в комнате стало тихо.
— Остаешься? — спросил Хворый.
— Вообще-то я собиралась домой, но лень тащиться, — ответила Пантера. — Всю ночь семинар этот... Я — спать.
Солнце в окно. Сияющая, мягкая тишина. Скоро что-то начнется. Поэтому нужно отдыхать. Перед боем? Перед праздником?
Хворый часто видел сны. В какой-то мере он жил ими. Ему снилась весна — ручьи на тротуарах, остатки грязного снега и слепящее солнце. Тот самый балкон, где они с Маленькой Принцессой обсуждали возможности самоубийства. Они сидели там в углу на корточках, прижавшись друг к другу, и все было совсем по-другому — Морфи не уехала из Города, он — смог ей поверить.
Мир принадлежал им. Не вещи, нечто более важное — острый привкус весны на влажных губах, той самой, что буянила внизу, размывая сложившиеся за зиму устои. Или холодный ветер, который заставлял яснее ощущать тепло, возникающее от прикосновения.
Это была обыкновенная живая и настоящая тоска. Ее бесполезно заворачивать в обертку слов, она исчезает. Она как боль, которая дает нам понять, что мы еще живы. На свете есть только чистая радость и эта тоска, ласковая, нежная, жестокая... Но радость — поди найди ее, поэтому и боль иногда бывает праздником. Хворый закрыл глаза и от этого лишь ярче ощутил, как Морфи легонько коснулась губами его щеки…
Он глядел в высокое небо, еще холодное от зимних ветров. В голове крутилось: "Иногда меня тянет к тебе треклятым магнитом, будто я — сраная маленькая железка — так, что вынести нельзя. Я хочу тебя. Но даже не в этом... Меня тянет к тебе всего, со всеми потрохами, с дурацкими мыслями и поводами для смеха. Там, на той стороне я живу для чего-то. Я хотел бы жить с тобой..."
Но он снова не успел ничего сказать ей. Время передышки истекло. Он узнал об этом по запаху серы — кто-то рядом прикурил от спички. Хворый проснулся злым.
Прошлое состоит из запахов. И все мы остаемся в нем каким-то незамысловатым букетом. Была у этой минуты еще куча нюансов, оттенков, да только это не важно. Как первая нота, как пролог осталась эта несчастная спичка. Зажег ее Нокс, присевший рядом на корточки, чтобы разбудить его. И одного взгляда Хворому хватило, чтобы "поймать линейку" — ощутить между ними связь, которой не было до этого и которая исчезнет, едва они отработают какую-то совместную программу. На секунду ему тоскливо подумалось: "Не хочу... с меня хватит!.." Он мотнул головой, будто разгоняя дрему.
— Откуда ты взялся? — судя по голосу, Хворый хотел его убить.
— Я пришел пригласить тебя на прогулку за Грань.
Глаза Нокса азартно горели, и глядя на его тоненькую маниакальную ухмылочку, Хворый прикинул, что это вряд ли розыгрыш. А раз так, то остается один вариант:
— Да ты псих!
— Да он псих!
Хворый и Пантера выдали это одновременно.
Грядет день новых свершений...
Но они обычно ложатся спать под утро, поэтому им наплевать, что там такое грядет. Гораздо важнее знать, что задумала ночь.
Прогулка за Грань... Фраза могла бы стать крылатой.
Грань была оружием Города. Черта, предел, за которым кончается этот мир. А за ней? Никто оттуда не возвращался, чтобы рассказать...
Поэтому безумная идея понравилась всем. Нокс вовсю распоряжался. Хворый ходил нервный и возбужденный, даже не ходил, а маялся, потому что идея полностью заняла его мозги, и до непосредственного ее осуществления девать себя ему было некуда. Роли распределились сами собой. Деки и Стеф засели в центре Города, буквально поселившись на верхнем этаже небоскреба, который прозывался Башней. Благо, у них было полно знакомых в нескольких конторах, державших там офисы, и парочка уверенно косила под сторожей. Дэва после небольших уговоров посадили на телефон, объяснили, что ничего делать не надо, главное, чтобы их не искали. Хворому и Ноксу пришлось перебраться из общаги на квартиру к Пантере, чтобы быть в пределах досягаемости новостей из Башни. Последняя в особом восторге не была, но возражать тоже не стала.
Дальше шло ожидание. Вряд ли кто-то из них мог бы объяснить, чего именно.
Хворый курил. Точнее, дымил, как полоумный паровоз. Ничто другое не помогало снять высоковольтное напряжение внутри. Спать он почти бросил и ел, только когда Пантера стояла над ним и угрожала смертной казнью.
Нокс действовал совсем по-другому. Он впал в какую-то чуткую летаргию, большую часть времени дремал, но когда изредка звонил телефон, сна у него не было ни в одном глазу.
— Мы его так совсем засушим... — сказала как-то Пантера, глядя на Хворого, хитростью опоенного снотворным.
Нокс поглядел в ту сторону из-под длинных своих ресниц, выбрался из кресла и встал за спиной Пантеры.
— Ты знаешь, сколько еще придется ждать? — спросила она, не оборачиваясь.
— Никто не знает.
И осторожно обнял Пантеру за плечи.
— Тебе страшно, да? — тихо проговорил он. — Мне тоже...
— Ты хоть соображаешь, что делаешь? — она перешла на шепот. — У него скоро предохранители сдохнут. Поверь мне!
— Он должен пойти. Кроме него никто не сможет прорваться туда.
— А ты разве не с ним? — с удивленным возмущением поинтересовалась Пантера.
— С ним, с ним... Знаешь, пообещай мне одну вещь... — он наклонился и что-то прошептал ей в самое ухо.
Глаза Пантеры округлились. Справившись худо-бедно с собой, она спросила:
— А остальные?..
— Я поговорил.
— Хорошо, — кивнула она.
Нокса порадовала ее спокойная уверенность.
— Только объясни мне, что все-таки происходит, — упрямо продолжила Пантера.
— Наверное, что-то меняется в мире, — судя по тону, он и не думал издеваться.
— Ха, в мире постоянно что-то меняется! И для этого не обязательно...
— Ты же веришь мне, Пантера. Он — тоже.
— В этом вся наша беда, — хмыкнула она.
Но стоять и греться в его объятиях было все-таки лучше, чем мучиться своими мыслями в одиночку.
Стеффи позвонил и сказал, что в Городе тихо. Такая "эфирная тишина" случается, наверное, не каждое лето — время мертвого сезона для проводников.
 — У нас тут снег идет, — со скрытым восторгом прибавил он.
— Снег везде идет! — цинично заметила Пантера. Зрелище за окном было красивое, но лично ее не впечатляло.
— Он уснул... — обронил Стеффи по поводу Города.
"Да и хрен бы на него!" — подумала Пантера.
— Ну ладно, давай!.. — попрощалась она, глядя на темный силуэт в дальнем конце комнаты.
Это Хворый маячил у окна. Он любил окна. "...Он любил окна верхних этажей и узкие сводчатые двери... — Пантера прикинула фразу на вкус. — Интересно, бывают ли сводчатые двери?"
— Что там?
— Ничего.
Нокс был отправлен за продуктами, поэтому Пантера временно отвечала на звонки. Хворый к телефону не подходил.
— Нужно пройтись, — вздохнул он. — Пока окончательно не охерел.
Довод показался Пантере логичным, но не очень привлекательным.
— Я одна буду тут сидеть?
— Нокс вернется.
— Дождись его.
— Не хочу.
На том и сошлись. Хворый ушел.
И пропал.
Вечером Нокс обрывал провода и грязно ругался в прямом эфире, пытаясь его обнаружить. В конце концов бросил трубку, провел ладонью по лицу, будто умываясь:
— Похоже, этот гад умчался на маршрут...
— Что?!
— Его видели в компании какого-то типа аж на Кольцевой.
— Он с ума сошел!
Нокс только пожал плечами:
— Надеюсь, он вернется.
— Погоди... какой маршрут?.. Утром звонил Стеффи, сказал, что в Городе тихо, как в морге!
— Да?..
...А больше просто ничего не оставалось! Если бы он сидел и ждал, он бы тронулся, и на этот раз окончательно. В предложение поработать Хворый вцепился мертвой хваткой. И даже отжал того паренька, который решил отдать ему своего ведомого, но потом попытался передумать.
Ведомого звали Маньяк. В Городе носить такое прозвище все равно, что в Америке быть мистером Смитом. Хворый даже начал подмечать между "маньяками" сходные черты: все они, обычно, были трэшеры, профессиональные самоубийцы и, как правило, сидели на грязной наркоте, причем "грязной" даже по меркам Города.
Маршрут оказался легким, Хворый прошел его, как во сне, не задумываясь. Город вел себя тихо, словно умышленно оставляя много сил на переваривание своих заморочек. Это доводило больше всего. Маньяк, оказывается, слышал про Хворого раньше, причем какие-то кровожадные байки, родить которые мог только воспаленный от грязного торчева мозг. То, что он попал в подобный фольклор, Хворому нисколько не льстило. Но от навязчивых мыслей голова шла кругом, и бежать было уже некуда, поэтому Хворый согласился на предложение отметить "успешное окончание" вместе со свежеспасенным Маньяком, не задавая вопросов.
Он был уже на кончике иглы, и от приглушенного золотистого света волосы его казались светящейся медью. Он улыбнулся, щурясь от дыма зажатой в углу рта сигареты, и шепнул:
— Не тяни, дурак!
Маньяк коротко взглянул ему в глаза. Всего на секунду, но неожиданно пристально.
Хворый сидел поперек кровати, устало и весело скалился ему. Не разглядел в остром отрывочном взгляде тайного знака. Тогда Маньяк мысленно пожал плечами. Хворый затушил окурок, зубами стянул перетяжку. Маньяк вынул иглу. Рыжий зажал ранку и сложился пополам, чуть слышно поскуливая.
Даже если бы он понял, он все равно обречен. Такие, как он, исколотые до ушей, не сходят с иглы. И сотни тому причин...
Маньяк легонько оттолкнул его к стене, на подушку, готовую принять в объятия самого счастливого человека на свете. Посмотрел с тенью сочувствия на изжаленные руки, на пару старых кожаных фенек... Теперь он дома, а на маршруте эти руки были упрятаны до кистей. Да, теперь он ДОМА. И что бы ни случилось, это его вряд ли обломает. Гуманно...
Маньяк приподнял его голову за подбородок:
— Конец тебе, рыжий. Красиво уйдешь, я завидую… — проговорил он, ухмыльнувшись, заглядывая в зеленые, подернутые дымкой глаза, счастливые, как у собаки. — А водишь ты классно.
И ему стало страшно — зрачки Хворого чуть сузились, набирая фокус. Он глянул на Маньяка с оттенком разума, который давно должен был его оставить. Губы дернулись, застыли сладко растянутыми.
Маньяк скривился, ему сделалось тошно. Он торопливо сгреб со стола машину и пустую банку, не глядя засунул в карман.
— Куда ты... Маньяк... ты же собирался... остаться… — с трудом прошептал Хворый.
Тот голодным волчьим взглядом смерил рыжего, окутанного золотистым сиянием. Отвращение к себе неожиданно хлестнуло через край. И чтобы сорвать на нем злость, Маньяк выплюнул ему в лицо фразу, давно жегшую язык. Выплюнул мстительно и едко, отлично зная, что заденет...
— Ты же сдохнешь сейчас! И знаешь, что я скажу тебе на прощание? Я знаю ее адрес, Хворый. Той девчонки, которую ты все искал…
Хворый вгляделся в его темные глаза,  прячущие душу  получше черных очков,  и понял,  что говорит с ним Город.  Не то,  чтобы Маньяк являлся его воплощением,  для этого Город слишком  велик. Но глаза...  На  дне  их  светилась  паника  существа,  ставшего марионеткой. Все разом встало  на  места  —  странный  маршрут, молчание  Города,  и тот пристальный взгляд в начале...  Страшнее всего то,  что радужный мир захлестывал  Хворого  с  непобедимой силой.  И как только он сдастся,  он все забудет. Город знал это наверняка.
Маньяк ухмылялся. С Хворым обошлись честно и довольно мягко. Он был достойным соперником, но ставки уже слишком высоки. Он должен уйти.
Хворый выбросил руку вперед, на край стола, в жалкой попытке подняться. Только ногти царапнули дерево. Он как младенец, он не встанет. Его снова размазало по стене в полулежачем положении.
— Бывай, — Маньяк погасил свет, не в силах смотреть на его отчаянную рожу.
— Стой, Маньяк, стой!.. — взвыл Хворый ему вслед. Слова вязли в горле. Этот приход... слишком... Он раздавлен им. Из последних сил крикнул в темноту: — Маньяк!!! — бесполезно. За ним уже хлопнула дверь.
...А руки вязнут по локоть в стене, мышцы словно резиновые, только наоборот, из тугой, неподатливой автопокрышки. И непонятно, как ориентироваться в этих картинках, потерявших объем.
Как Славно Было Бы Поддаться...
Откинувшись на зеленоватые облака, бесконечно падать, как листья... Стать кончиком иглы, входящей в темно-красные бредни несущей частоты. Или слишком...
Стоп! Отмотай, это дрим!
Свесившись вперед, он придавил локтем прыгающий стол, протянул руку, нашарил и включил лампу. По глазам полоснуло чуть не до крови. А потом — комната. Господи, почему такая огромная?! Как она тут помещается?!
Хворый встал. И мир опрокинулся. Спасла привычка ничему не удивляться. Слева зашли какие-то темные пятна и заявили, что их тут быть не должно. Тем временем действие уже свивалось в воронку и затягивало несуществующие предметы реальности с блеском и журчанием. Его тоже чуть не засосало в водоворот. Якорем послужило пламя зажигалки, палящее ладонь. Боль осталась на некоторое время. Помогла отключить большую часть глюков. И расчистить пространство для ходьбы. Комнату штормило баллов на семь, поэтому Хворого пару раз приложило о стену, прежде, чем он дотянулся до двери.
Дорога к лифту была кошмаром. Галлюцинации поняли, что соблазнами его не пронять, и приступили ко второй части плана. Ввалившись в лифт, Хворый вдавил кнопку первого этажа и стек по стенке на пол. В какой-то момент резко, как от удара, мир стал монохромным. Сознание начинало угасать. Хворый взмок от страха. А лифт тащился вниз так долго, словно собирался в ад. Периодически Хворый приходил в себя после микрообморока и панически боялся пропустить хоть одно пробуждение. Он чувствовал себя компьютером, которому методично нажимают на "резет". Наконец, ненавистные двери открылись. Первый этаж. Ваш выход, господин!!! Субъективное время немыслимо ускорилось. Все как в замедленной съемке.
Хворый добрался до телефона-автомата медленно и странно, как зомби. Полуповис на трубке, набирая чей-то номер. Неизвестно чей.
Гудок. Обрыв, пустота, обморок. Гудок. Обрыв, тишина, страх, какие-то шумы. Гудок. Ужас, обрыв, обморок, включение. Гудок... Клацающий звук — трубку сняли.
— Алло?
Чей же это голос?.. Непонятно. Исковеркан.
— Алло, кто это?
— Хворый, — выдохнул он.
— Привет.
— Вытащи меня!
— Что случилось?
— Не знаю.
— Где ты?
— В общаге.
— Встрял?
— Да.
— Где тебя искать?
— Не... знаю... Поблизости.
— Жди.
Короткие гудки защипали ухо. Хворый стоял, стиснутый оцепенением и глухой, как боль, благодарностью к этому человеку. А потом очень ясно понял, что во вселенском унитазе открылся слив. И его сейчас смоет без сопротивления, с легкостью и шумом, изящно закрутив в водовороте. Никаких человеческих сил не хватит удержаться. Только бы память не выпустила свою добычу!..
И его смыло в глубокое подпространство. А там — все по-другому.
Огромный бархан белого песка. На песке или на снегу битые стекла. Некоторые в крови, словно тонко усмехаются. Но ему нужно на самый верх. Он вязнет в песке, часто падает. Руками на стекла. Усмехающихся осколков становится больше. Они как-то слизывают кровь с песка на свои грани. А он уже наверху. Секундный прорыв в черноту и дождь. И снова белое. Он наверху, но песок оползает, стаскивая его за собой. Вниз по склону осколки все крупнее. У подножия насыпи вообще миниатюрные скалы. Он пытается сопротивляться, но зацепиться не за что. Безликая сила медленно и ласково волочет его туда, раздирая по дороге.
Он лежит и пялится в бесцветное небо бесцветного мира. Бок песчаной насыпи раскрашен им на славу. А по заледенелой, покрытой стеклянными торосами равнине к нему бежит алмазный пес. Зверь очень красив. Он весь из прозрачных граней. У него в разинутой пасти тонкие серые иглы вместо зубов. Собака совсем рядом. Слышно, что дыхание его пахнет больницей.
Все мятое, ломкое, отвратительное, как грязные газеты. Но достаточно светло.
— Они, что, били тебя? — спрашивает Дэв, сидя спиной к нему на краю матраса.
— Кто "они"?
Дэв шумно выдыхает дым.
— Те, кто тебя уширял.
— Нет. Это был один человек. Мой ведомый. Что-то не так было с его маршрутом...
— Не было никакого маршрута.
— Что?
— Не важно. Не сейчас. Где ты так испортил шкуру?
— ...хрен знает!..
— А кто тебя вытащил?
— Что?!!
— Кто-то же приволок тебя сюда... Это было без меня.
Хворый прекратил морщить лоб — больно. Все так отвратительно, что не стоит и размышлять. Вообще ни о чем не стоит размышлять. Дэв сунул ему сигарету, поднес огонек.
— Ты без этого не уснешь... Кури и спи.
Вкус дыма тоже вызывал омерзение, хотя это была именно та марка, которую он предпочитал. Как ни досадно признаться себе, а Дэв прав.
И он спал. А потом говорил:
— Как же мне хреново! — и уходил в сортир. Оттуда долго было слышно, как он пытается  вывернуться наизнанку. Возвращался взмыленный, шатающийся, но все-таки живой.
— Дэв, что это было?
— Похоже на передозняк...
— Чем?
— Тебе виднее!
— Сколько времени прошло?
— Смотря откуда считать.
— А сколько я у тебя?
— Вторые сутки. Ты как?
— Слегка.
— Скоро пройдет.
— Дэв... Эй, Дэв!..
— М-м... чего тебе?!
— Меня искали?
— Искали, искали... Блин, кажется, заснул...
— Нокс?
— Все подряд!
— Дэв?
— Пошел в жопу, Хворый!..
— Я только...
— Отвали! Дай поспать, наконец!.. Третьи сутки...
— Спасибо.
— А?.. Ага... Иди в жопу...
— Матерь Божья! Наконец-то! Где тебя носило? У нас времени в обрез. Хватай то, без чего не сможешь жить, и сваливаем!
Нокс был бледен и взъерошен, он безостановочно двигался по комнате, спотыкаясь, опрокидывая и роняя предметы, затейливо матерясь. Он что-то искал. Хворый прислонился к стенке. У него кружилась голова, особенно, если смотреть на Нокса.
— Чего ты встал? Ты идешь? — спросил тот, пробегая мимо.
— Иду.
— Так собирайся!
— Я уже.
— А где ты был?.. Ладно, не важно. Потом...
Из кухни появилась Пантера со стаканом кофе в руке. По ней было заметно, что последнюю ночь она не спала.
— О! Что у тебя с лицом?
— Подрался кое с кем...
— Хм...
Из комнаты донесся торжествующий вопль Нокса.
— Ну все, идем, — поторопил он, выходя в прихожую.
— Счастливо, — пожелала Пантера.
— Давай!..
Дверь за ними захлопнулась.
— Что ты такое искал? — спросил Хворый.
— Свою зажигалку.
Они вошли в лифт.
— Так куда ты делся? — поинтересовался Нокс уже более спокойно.
— Подрался с Городом.
Казалось, Нокс не был удивлен.
— За что?
— Да так, за один адресок...
— А, — отмахнулся Нокс. — И стоило?.. Мог бы спросить у меня.
Фонтан красноречия у Нокса бушевал вовсю. Хворый где-то слышал, что у некоторых людей так проявляется волнение.
— Вы сами-то хороши! — болтал по дороге Нокс. — Сидите на заднице, пока кто-то не придет и не даст вам пинка! Ты же мог все сделать без меня, чего ты, вот лично ты, ждал? Неужели тебе не приходило в голову, что там, за Гранью тоже должно что-то быть? Для чего, как ты думаешь, она существует? Доставлять вам неприятности? В таком случае у вас, господа, сильно завышено самомнение!..
— Перестань, — поморщился Хворый. — Я боялся Грани. Как и все. Ты это знаешь.
— Ты?! Боялся?! Кого ты лечишь, Хворый? Тебе всегда было наплевать на страх. Нет, на цепи тебя держало что-то другое... И я не знаю, что это могло быть, но заранее уважаю эту штуку.
— Откуда такая осведомленность? — ядовито процедил Хворый.
 Нокс и не подумал обижаться.
— Я про тебя все знаю, — отмахнулся он.
— Неужели? Ну-ка поясни...
— Тебе реальность или правду? — насмешливо прищурился Нокс.
— И то и другое.
— Хорошо. Я поговорил с народом... У меня был вагон времени, чтобы с каждым побеседовать по душам. Даже с Малышом F. Некоторые люди знают тебя порой лучше, чем ты сам.
— Например, Малыш?
— Например Пантера. Или Стеффи. Ну а если правду... — Нокс обогнал его и остановился, повернувшись к Хворому: — Посмотри на меня внимательно. Ты же с первого взгляда разгадал, в чем прикол.
Хворый мрачно покосился на него, обошел и зашагал дальше.
— Ничего я не разгадывал, — обронил он раздраженно. — Ты просто псих.
Нокс выглядел разочарованным.
— Как скажешь, — он пожал плечами и тронулся следом. — Тогда ответь, что же тебя держало?
— Тебе не все равно?
— Это тебе не все равно, — грустно хмыкнул Нокс.
— Ладно. Я сомневался, что смогу вернуться.
— Вернуться? В Город? Зачем?
Теперь остановился Хворый. Лицо у него сделалось холодным и удивленным одновременно.
— Да так, по мелочам, — ответил он в конце концов.
Нокс озадаченно поскреб щеку.
— Э-э... Извини.
— Отвали.
Они пошли дальше.
— Оно того стоило? — осторожно спросил Нокс, выдержав паузу.
— Отвали, — повторил Хворый, и Нокс решил, что пауза была недостаточной.
Он некоторое время изучал профиль Хворого — тот упрямо глядел перед собой.
— Ладно, хватит, — произнес Нокс тоном ниже. — Это все из-за той девчонки, адрес которой ты ищешь. На этот раз я угадал?
— Я не хочу об этом говорить, — подозрительно спокойно произнес Хворый. — Ты меня понял?
Нокс счел за лучшее не продолжать.
Они брели по заснеженным улицам. Над их головами тяжело плыли громоздкие тучи. Хворый закурил. Нокс смотрел под ноги, поглубже засунув руки в карманы и нахохлившись от холода.
— Глупо, — не выдержал он.
Хворый молчал.
— У тебя есть что-нибудь, кроме этого? Кроме того, что давно прошло?
Порыв ветра гнал по тротуару невесть откуда взявшийся целлофановый пакет. Страдалец вырулил на проезжую часть и припустил впереди легковушки. Нокс даже не улыбнулся.
— Есть? — с нажимом повторил он.
— Есть.
— Врешь. Ничего у тебя нет. Но это не важно. Каждую весну ты встречаешь один. Вот так же. Твои говнодавы месят таящий снег, а на душе тихо, сумрачно и спокойно. Ты можешь забывать об этом и вспоминать снова. Ты всегда будешь чувствовать, что вот-вот задохнешься, захлебнешься этой весной. И не в сраном переносном смысле, а в самом прямом. Умрешь. Это замкнутый круг, это бессмысленно!
Хворый опять ничего не ответил.
— Крутишь динамо вхолостую, друг. Страдаешь от старых головняков, а кому ты дал согреться, если оно так для тебя важно?
Хворый выкинул окурок.
— Заткнешься или помочь?
— Разве я не прав?
— Да кто ты вообще такой, откуда взялся?! — не выдержал Хворый.
— Я посланник, — отмахнулся Нокс. — Не думай обо мне. Я случайность, ветер, который тебя унес.
Хворый помотал головой. Он даже разозлиться как следует не мог на этого типа. Романтик, что с него возьмешь! Они всегда пытаются что-то исправить в мире.
— Парень, эти разговоры имеют смысл только когда ты уверен, что вернешься, что останешься жив. Ты уверен?
— Ну... может быть.
— Ты уверен, что я вернусь?
Нокс опустил голову:
— Ты не понимаешь, все не так просто!..
— Именно так. Если знаешь адрес, дай его мне. А если нет, смирись с тем, что я не такой, как ты. И не надо меня лечить, — попросил он.
— Хворый, я...
— Что ты?
— Хотел помочь.
— В чем?
Нокс глянул на него коротко, с вызовом.
— Я хотел разозлить тебя. Тогда уходить было бы легче.
— Откуда ты знаешь? Уже ходил через Грань?
— Да. Когда шел сюда.
— Что?! — остолбенел Хворый.
Неожиданно происходящее показалось ему невероятно смешным. Хворый не засмеялся. Открыл было рот, чтобы задать сразу несколько вопросов, и снова его закрыл.
— Спасибо за помощь, — сдержанно произнес он через некоторое время. — Но как уходить, это мое дело. Договорились?
Нокс кивнул.
Они свернули за угол. Хворый посмотрел вперед и подумал: "Она где-то рядом. Так скоро?.."
Перекресток. Ледяная корка на дороге. Светофор. Окна домов. Все выглядело таким знакомым... И даже чувство опасности, ворочавшееся внутри — он давно привык к нему. Хворый с предельной четкостью осознал, что он стоит на одной из улиц Города, в котором прожил шесть лет, который любил по-своему. Ветер с еле уловимым привкусом смога лижет холодом небритую щеку.
"Хотелось бы мне остаться?..."
Впрочем, нет никакой дороги назад. Надежда — глупое чувство, еще никому она не принесла ничего, кроме самой себя и неприятностей.
У Хворого было странное ощущение, что он стоит тут один. Внутри нарастала инстинктивная паника — сколько он себя помнил, он убегал от Грани, прятался, хитрил, ускользал... А теперь должен идти навстречу. Одиночество заставляло почувствовать себя голым на этом ветру. Оно не рассеялось, когда Нокс тронул его за плечо и негромко сказал:
—  Если надо попрощаться, давай прямо сейчас.
Нокс сделался серьезным, слегка побледнел. Черты лица заострились.
— Может, возьмемся за руки? — усмехнулся Хворый. — Пошли, я не прощаюсь.
"Понимание приходит всегда. Рано или поздно, так или иначе. И если ты заплатил за него четыре года жизни — это твоя цена. Нас было двое — я и Грань. Я и страх. Тот страх, который много больше обычных человеческих страхов. То самое, что страшнее смерти. Я лишь знал о нем, но не мог его испытать. Мои глаза были закрыты, зубы — стиснуты. Я шел вслепую. Бывают моменты, когда никакого выбора нет. Нужно идти, чего бы это ни стоило. И никто, кроме тебя, не узнает, как было больно, жутко, холодно и по-детски жаль себя. Я жил, стараясь забыть, зачем я приехал в этот Город. Притворялся обычным человеком, чтобы не думать… Даже надеялся, что вообще смогу этого избежать. Но это мое, было моим изначально. Я пришел, чтобы пересечь Грань. И с самого начала знал — эта прогулка ничего от меня не оставит. Человек просто не способен пережить… Я шел на одном упрямстве. Без мыслей о прошлом и будущем, без надежды на то, что скоро все кончится. Знаю, и этого ничем теперь не вытравить — я остался там. Навсегда застрял в секунде преодоления, на самом краешке жизни. Где-то глубоко внутри я плакал от бессилия, а вокруг меня была тишина, тишина, тишина…"
Они ушли. А за ними, как круги по воде, раскатились волны сплетен. Через пару-тройку суток Хворый и Нокс были самыми популярными сумасшедшими Города. Люди смаковали выдуманные подробности, удивлялись, сокрушались, восхищались — переваривали информацию. Телефонные линии раскалились, опухли, как больные вены, передавая голоса, говорящие, говорящие, говорящие... словно слова имели силу, могли что-то изменить... Провода оплавлялись. Ажиотаж местами переходил в истерию.
— Ты слышал?..
— Я говорила тебе...
— Полный отпад!!!
— Думаю, подобный...
— Да брось, это утка...
— Послушай, тут такое творится!..
— А что, тела еще не нашли?
— Куда?
— Грань?..
— ...невменяемость...
— Он так сказал!..
— Они с ума сошли!!!
— Малыш, что происходит?
— Ты о чем?
— О твоих спятивших проводниках. Они уже устраивают ловушки для Грани!
— Они шею свернут...
— Дай-то Бог, Малыш, дай-то Бог...
Эта лихорадка странно разграничила мир в сознании тех, кто остался по эту сторону черты. Никогда раньше они не испытывали такой общности. Они стояли по одну сторону — все вместе. А по другую были только двое.
Хворый.
Нокс.
И сумасбродная идея Нокса стала модной. Нижний город был сражен ею наповал, заманчивый блеск нового фетиша пробивался даже наверх, находя какие-то бреши и щели в бетонных перекрытиях. Город не знал таких "цунами" с тех пор, как появился D-5. Нет, ни в коем случае, никто не собирался повторять их "подвиг" и куда-то идти. Мода распространяет символы, но никак не суть. От этого сами символы становятся таинственными и многозначными. Так что скоро ни один уже не знал, с чего все началось. Увлеченное подражание отчаянным проводникам, идущим навстречу смерти самопрогрессировало, развивалось согласно законам общества и теряло всякие смысловые связи с породившим его событием. Над тем местом, где в воду упал камень, давно была неподвижная гладь.
Ника собиралась в Студию довольно долго. Малыш, должно быть, решил, что ее любопытство совершенно угасло, и был этим доволен. Но Ника так просто не сдавалась. На нее навалились посторонние хлопоты, она ждала времени, когда освободится. Что-то внутри подсказывало ей — общение с проводниками может затянуться или затянуть ее. На несколько дней, возможно, больше. Кто знает, сколько времени нужно, чтобы понять?.. А она хотела именно понять. Праздный интерес не погнал бы ее на другую сторону Города вьюжной февральской ночью.
Нике повезло.
Когда она постучалась в дверь Студии и спросила, может ли увидеть кого-нибудь из проводников, на нее посмотрели как-то странно. У нее даже возникло чувство, будто человек в дверях (рослый парень в потертых джинсах, расстегнутой рубахе и с барабанными палочками за ремнем) сейчас покрутит у виска и захлопнет дверь. Но он только поежился, поджав пальцы на ногах под ледяным сквозняком, и торопливо сказал:
— Заходи.
Как только дверь закрылась, им обоим стало теплее.
— Я не знаю насчет проводников, — прибавил парень тут же. — Не в курсе... Поспрашивай сама.
Он развернулся и исчез в глубине квартиры. Ника перевела взгляд на вешалку. Два частых ряда крючков, прибитых прямо к стене на всю длину прихожей. Ни одного свободного. Под одеждой на полу — не менее впечатляющая шеренга обуви. Впрочем, шеренга — это так, образно, никакого порядка в этом построении не было.
Потоптавшись в прихожей пару минут, Ника поняла, что парень не вернется. Скорее всего, про нее он уже забыл. Кое-как пристроив свою шубку, Ника осторожно вошла в комнату.
Из живых существ ее встретила лишь кошка. Горел свет, все двери были распахнуты, и за ними слышались голоса обитателей. Но никто не появился в поле зрения. На мгновение Нике показалось, что она попала в какое-то заколдованное место.
Кошка на ковре рассудительно мяукнула и направилась в кухню. Гостеприимная кошка — это хорошо, только Ника хотела бы увидеть людей. И она отправилась на поиски. Для начала — в ту же кухню.
Трое сидели у стола, женщина возле раковины мыла посуду, на подоконнике пристроился человек с трубкой в одной руке и чашкой в другой. Никто даже не посмотрел в сторону Ники. Она пару раз стукнула по дверному косяку, чтобы привлечь их внимание. Один из сидящих за столом оглянулся.
— Чаю хочешь? — спросил он.
Ника подавилась заготовленным приветствием.
— Нет, я... — она запнулась, вспомнив, как посмотрел на нее тот парень после вопроса о проводниках. Наверное, здесь так не принято? Она была совершенно сбита с толку. Как же она должна говорить об этом?
Человек отвернулся, не дождавшись от нее ответа. Ника почувствовала, как ладони становятся мокрыми. Подобного глупого стеснения она не испытывала с детства. В голове промелькнула спасительная идея: немедленно уйти!
Ну вот еще! Тащиться сюда через полгорода, чтобы уйти?! Нужно что-то придумать. Малыш говорил... Малыш?.. Кажется, она нащупала подходящую мысль.
— Я ищу Малыша, — громко произнесла Ника.
Теперь от стола повернулись все трое.
— Кого?
— Малыша F.
— Ну... сегодня его здесь точно нет. Знаешь, он редко появляется.
— Может быть, есть кто-то, кто знает адрес? Или телефон? — Ника решила, что проводники должны иметь со своим куратором какую-то связь. Вот если ее спросят, зачем ей Малыш, она может погореть.
— А приходил сегодня кто-нибудь из его команды? — спросила женщина у мойки.
— Я видел Деки. Он в Отстойнике, и с ним куча народа, — говоривший обратился к Нике: — Знаешь, где Отстойник?
Ника отрицательно помотала головой.
— По коридору третья слева.
Ника вышла из кухни и отправилась искать коридор.
Квартира — абсолютно сумасшедшая. Третьим слева оказался туалет. Но после первой победы Нику не так-то просто было сбить с толку. Она заглянула в следующую же дверь и спросила Деки. В конце концов она его нашла. И Отстойник — тоже, размышляя о странности местной нумерации. Комната была лишена какой-либо мебели. Пол застилали несколько разномастных ковров, а с потолка свисал абажур на длинном проводе — вот и вся обстановка. Но первое ощущение, которое приходило здесь — покой и изолированность от внешнего мира. Несколько человек в разных позах расположились вдоль стен, негромко переговариваясь. Посреди комнаты, раскинув руки, лежал черноволосый мужчина в темных очках. В полутьме это должно было выглядеть нелепо, но Нике почудилось в этом нечто жуткое. Может, он слепой?
— Здесь живут проводники? — полушутливо спросила Ника.
С этого момента у нее и возникло то странное ощущение…
Нет, какие-то чувства возникают всегда, когда попадаешь в компанию. Иногда они приятны, иногда — не очень. На местном языке это явление называлось "степенью адекватности". Но в этом случае об адекватности речи не было.
Ника переводила взгляд с одного лица на другое и необъяснимым образом чувствовала, что она смотрит на них с другого берега жизни. Не то, чтобы собравшиеся казались ей чудовищами, нелюдьми, как сказал Малыш, но...
Если забежать немного вперед, как раз тогда-то до Ники и начало доходить, что понять этих людей будет ей не под силу. Она еще не признала этого. Но восприняла. И дело не в том... Нет, конечно, дело не в том, что они разные, и насколько далеко пролегают их жизни друг от друга. Просто в мире существуют вещи непостижимые. Привыкнуть к этому нельзя.
В тот момент Нике, действительно, стоило извиниться за нелепую шутку и уйти.
В комнате на несколько секунд повисло удивленное молчание. Потом какой-то парень улыбнулся и произнес:
— Ну, чего уставились? Мы здесь живем или нет? — он повернулся к Нике: — Да ты проходи, не обращай внимания. Давай. Можешь сесть сюда. Извини, стульев нет. Ты ко мне?
— Наверное, ко всем сразу... — смутилась Ника.
— Принести чаю?
— Да, — сдалась она, решив, что это даст ей время собраться с мыслями.
— Сейчас, — гостеприимный парень поднялся.
— Мне тоже, — потребовала из угла девушка, листавшая какой-то толстый фолиант.
— Только если хорошо попросишь, — оскалился парень.
— Бегом!
— А что, собственно, случилось? — спросил через некоторое время тип в темных очках.
— Ничего такого, — ответила Ника чуть более уверенно. — Я хотела с вами поговорить.
— Мадам из разведки?
— Э-э... да. Психоделический шпионаж Плеяд. Специальный агент на земле. Очень приятно.
Шутка была принята негромким одобрительным смехом.
— Весьма впечатляющая маскировка, — заметил от двери тот парень, что уходил за чаем. Он принес два стакана в подстаканниках и поставил их на пол.
— Благодарю, — отозвалась Ника, ощутив себя свободнее. — Это только пластик и резина. На самом деле у меня шесть ног.
— Разрешите пощупать?
— Специально для любопытных двести тысяч вольт, — невозмутимо парировала она.
— Что ты хотела узнать? — заботливый молодой человек уселся напротив нее, сверкая улыбкой. — Любые тайны по сходной цене.
— Может быть, сначала познакомимся? — жалобно попросила Ника.
— Дама права, — заметил человек в черных очках. — Можно считать, Деки ты уже знаешь, раз согласилась пить его ненаглядный чай. Будь осторожна, его болтовня вызывает иногда морскую болезнь.
— Иди в задницу, Лекс! Твоя болтовня наводит меня на мысли о геморрое.
— Дэв, по-моему, Деки нужна твоя помощь. Это Дэв. Наш семейный доктор.
Светловолосый сероглазый Дэв печально ей улыбнулся, разводя руками.
— Психиатр, — добавила из своего угла девушка с книгой.
— А это Пантера.
— Аплодисменты, — хмыкнула Пантера.
— Там вон Ордо из рода Ворона. Моя вечная безответная любовь, — закончил Лекс.
Ордо только отмахнулась.
— Меня зовут Ника.
— Итак? — подбодрил ее Деки.
— Расскажите мне о Грани, — попросила Ника, собравшись с духом.
Опять возникла пауза.
— Я вас предупреждал, — непонятно к чему воскликнул Лекс. — Готовьтесь давать автографы!
— Мода докатилась в наш забытый Богом уголок, — вздохнула Ордо.
— Мода? — искренне удивилась Ника.
— Но ты ведь спрашиваешь про этих двух психов? — уточнил Деки.
— Вообще-то я не знаю никаких психов... — призналась Ника.
В это время дверь в комнату снова открылась и вошел светловолосый паренек лет восемнадцати, прижимая ладони к замерзшим щекам.
Все разом повернули к нему головы.
Видимо, он знал, чего от него ждут, потому что красноречиво помотал головой.
— Привет, Стефан, — сказал Дэв.
На лицах проступило разочарование.
— На западном фронте без перемен, — констатировал Деки. — Присоединяйся, у нас гостья.
Стефан устало присел поблизости от Пантеры. Покосился на стакан возле ее ног.
Деки возвратил все свое внимание Нике, набрал побольше воздуха и начал рассказывать. Вскоре выяснилось, что без упоминания "психов" понятие "Грань" как-то не раскрывается. Деки переключился на "психов", потом на их поход. Чтобы хоть что-то понять, Нике приходилось постоянно переспрашивать. Если кто и мог изложить дело более связно, то не захотел этого делать. Пантера и Лекс время от времени комментировали его рассказ, каждый в своем стиле. Через двадцать минут Ника попросила разрешения закурить. Вместо ответа ей подали пепельницу. Повествование Деки все больше удалялось от первоначальной темы, увлекая за собой всех, у кого имелись уши. Полчаса спустя, он очнулся посередине какой-то байки, придвинул к себе остывший чай Пантеры.
— Ну и вот. А в это время...
Деки неплохо рассказывал. Если бы не один маленький недостаток — Ника чувствовала, что упорядочить этот поток информации абсолютно невозможно. Зато ей стало весело и несколько более уютно в этой странной компании. Незаметно наступил вечер. Все давно болтали, будто старые друзья. Возможно, за исключением Ники, так оно и было. Она узнала, что познакомилась с полным составом команды Малыша, за исключением одного человека. Лекс был из какой-то другой команды, как и Ордо. Проводники обсуждали собственные темы, Нике оставалось только слушать. Но она решила, что так даже лучше.
— Я свой последний маршрут с радостью выкинул бы на помойку, — поморщился Лекс.
— Он тебе не понравился? — с ироничной жалостью удивилась Ордо. — Зря, свою работу нужно любить!
— А по-моему, кроме тебя никто подолгу не держит этот хлам в голове, — сказал ей Лекс.
— Почему?.. Я помню один до сих пор, — нерешительно заметил Стеффи. — Тот, что проходил с Хворым.
— Что за Хворый? — негромко поинтересовалась Ника.
— Да тот самый псих, — пояснил Лекс. — Говорят, один из лучших... Он вел тебя, Стеф?
— Если бы...
— А-а, передавал наследственность? — Лекс глянул на Стеффи, картинно приподняв очки. Потом повернулся к Нике и прибавил: — Этот мальчик считает себя учеником Хворого.
— С чего ты взял?! — ощетинился Стеффи.
— Вы с ним постоянно ругаетесь, — ухмыльнулся Лекс. — И когда вы это делаете, любо-дорого посмотреть на вас. Прямо непутевый сын и его заботливый папашка...
— Что-то ты развеселился, — спокойно заметила Пантера. Ее тонкие пальцы, державшие сигарету, слегка просвечивали на свет лампы. Темно-серые глаза невыразительно, но неотрывно глядели на Лекса.
Между ними повисло молчание. Всего на секунду, но этого было более, чем достаточно. Не только Лекс, все остальные поняли, что персону Хворого трогать не стоит.
Лекс криво, с пониманием улыбнулся Пантере. Она легко догадалась, на что он намекает, но ее взгляд не изменился и постепенно вытеснил лексову усмешку. Пантера никогда не подбиралась, не готовилась к прыжку перед дракой. Только взгляд делался вот таким — пустым, прицельным, лицо теряло всякое выражение. Тем, кто знал ее поближе, было известно, что будет дальше. Пантера не наказывала. Она уничтожала.
— Извините, но я слышала, что каждый проводник делает свою работу по-своему? — Ника осторожно подвесила вопрос в колючей тишине.
Плечи Лекса расслабились. Он повернулся к Нике, еще раз покосился на Пантеру и заговорил:
— Что-то вроде преемственности существует. Начинающему проводнику так или иначе приходится учиться. Потом ученик сменяет учителя на его маршрутах. А если цепочка прерывается, маршруты передает наш куратор. Это называется "наследство мертвеца"...
— Я уже два года хожу сам, — насуплено перебил его Стеффи, испортив мрачный эффект от последних слов.
— И где вы лазили с Хворым? — поинтересовался Деки.
— Под Кольцевой, — неохотно буркнул Стеффи.
— Неслабо! — выдохнул Деки. — Один я бы туда не сунулся.
— А что там? — спросила Пантера. Она вообще избегала Подземки.
— Там Глотка, — вяло дернул плечом Деки. — И вы кого-нибудь вели? — он повернулся к Стефану.
— Хворый тащил парочку влюбленных.
— Ого, — признал Лекс.
— Да нет, они были почти синхронные, к тому же делали все, что скажут, — пояснил Стеффи.
Лекс промолчал.
— А кто еще таскал двоих? — обратился Деки ко всем сразу.
— Земля таскал, — подала голос Ордо.
— Ворон, говорят, тоже...
— Ворон! Когда это было!.. Кроме того, он потом кого-то позвал.
— Все равно... — начал было Лекс и замолчал.
— Лекс, ты когда-нибудь звал? — мстительно поинтересовался Стеффи.
Лекс раздраженно сдернул очки.
— Мальчик, в этой комнате нет человека, который бы хоть раз не позвал!
— Вот именно, — сквозь зубы процедил Стеф, и все невольно вспомнили о Хвором.
— Стефан, ведь зовут еще для того, чтобы найти человека, — примирительно вклинился в их с Лексом поединок Дэв.
— Вы и поисками занимаетесь? — подхватила знамя Ника.
— Редко. Но тогда уж достаем из-под земли, — Лекс сбавил обороты и вернул на место очки.
— А что проводники умеют еще? — мирно улыбнулась Ника.
— Жарить яичницу, — хмыкнула Пантера, снова листавшая словарь. — И жрать гвозди.
— После этой выходки с Гранью, я думаю, на очереди полеты в ночном небе, — пробормотал Лекс.
— А ты бы не пошел? — тихо спросил Деки.
Стеффи потерял интерес к беседе. Он сидел, скрестив ноги, и хмурился, будто прислушиваясь или что-то пытаясь припомнить.
— Я бы сначала подумал, к чему это может привести, — пробормотал Лекс.
— И к чему же?
— А сам не видишь? — огрызнулся Лекс.
— Брось ты, ничего страшного не происходит.
— Пока... — вставила Ордо.
Деки потер подбородок.
Лекс начал говорить:
— Они охотились за Гранью и, возможно, поймали ее. Но что из этого последует — я не знаю. Собственно, это меня и гнетет. Поди голова у них не болела за весь Город, а? Что тут с нами случится, до этого им дела не было?
— Да что ты злишься?!
— Я... — Лекс дернул головой в сторону Деки. — Я не люблю, когда меня кидают. В Городе до сих пор тихо, как на кладбище. Почему, ты думаешь, мы с Ордо сидим в Студии? Все так просто, что дальше некуда! И у меня иногда возникает чувство, что мы потеряли работу.
— Нет, — вдруг произнес Стеффи, и все посмотрели на него.
Он сидел в той же позе, уперевшись пустым сомнамбулическим взглядом в стену.
— Что? — переспросил Деки.
— Мы не потеряли работу, — ответил Стеффи, не выходя из оцепенения.
— Откуда ты знаешь? — с вызовом, но как-то обиженно возмутился Деки.
— Знаю, и все, — ровно сказал Стеф.
— Хворый тоже всегда так говорит, — обронил Деки и испуганно покосился на Пантеру.
Но ни Пантера ни Стеффи на него внимания не обратили. Стеффи говорил:
— Я не думаю, что Грань так легко стереть. Я не думаю, что они ставили себе целью ее уничтожение. — Стеффи вдруг повернул голову, взглянул на Деки и как-то устало, негромко проговорил: — Работы скоро будет полно.
Лекс отвернулся, поджав губы. Во рту у него появилась неприятная горечь. "Зачем полез в проводники этот щенок?! — пронеслись в голове какие-то чужие мысли, похожие на бегущую строку. — Его же так легко убить..." Лекс слегка передернул плечами, сбрасывая чужеродность.
Ника не спеша переводила взгляд с одного лица на другое.
— Ребята, о чем вы мечтаете? — неожиданно для себя спросила она.
— Уйти из Города, — скорее задумчиво, чем зло обронил Лекс.
— Отменить деньги, — улыбнулся Деки, — все равно их вечно нет!
— Надрать задницу Малышу, — сказала Пантера.
— Закончить маршрут, — произнес Стеффи почти одновременно с ней.
Пантера помолчала и заметила:
— Мальчик, ты перегрелся?
— Просто каждый раз, когда я отпускаю ведомого, у меня возникает чувство, что надо двигаться дальше. Будто нечто важное не сделано, маршрут не закончен. Но вы же знаете, как вообще трудно двигаться в том состоянии!.. Усталость. И говоришь себе: в следующий раз обязательно. Только не сейчас... — Стеффи опустил голову.
— И что будет, когда ты его закончишь? — спросил Лекс.
— Пока не знаю. Мне кажется, если долго идти под маршрутным гоневом, можно... уйти из Города насовсем, — закончил он не слишком решительно.
— О! Новый выход для больных всего мира! Хоть убейте, но это точно хворовская идеология! — взорвался Лекс.
— Спихивать свои маршруты на другого, по-твоему, лучше? — ощетинился Стеффи.
— Какое право я имею запрещать людям делать то, что хочется? Разве ты не по своей воле ввязался в это говнище?
— Ну хорошо, Стеф, — терпеливо заговорил Деки, — мы все закончим маршруты и уйдем. Кто останется, братец? Грань — одна на весь Город? Посмотри-ка в окно. Тут и так почти что нечего спасать! Люди жмутся к центру, изо всех сил стараются верить в собственное благополучие. Их окружают районы, целиком из заброшенных домов. Чем ближе к окраинам, тем страшнее эти развалины. Под ногами у наших славных обывателей весело приплясывает Подземка. Они и рады бы бежать из оцепления, но над ними только небо, а они не умеют летать. Пойми ты, Город не умрет без людей. Он станет другим, но все равно останется. Но люди, Стефан, люди МОГУТ умереть. Они частенько делают это и почти привыкли. И ты не представляешь, как мы нужны этим людям. Мы приходим и спускаем пар, мы ставим их на место, бьем по морде и заставляем почувствовать себя живыми. Мы нужны им, чтобы было кого ненавидеть и просить о помощи. — Деки поднялся, прошелся по комнате, растопырив руки: — Посмотри, в кого они превратили нас! Мы играем роль их отбросов, этот долбаный андеграунд!.. На самом деле мы свободны, Стеф! Мы в белых одеждах! Мы давно были бы там, где всегда светит солнце, вот только... Они создали Подземку. Они лили туда дерьмо, пока в нем не зародилась жизнь. А теперь мы стоим у подземных переходов, болтаемся по перекресткам и высматриваем, как бы сунуться в драку между родителями и их деткой. — Деки похлопал себя по груди: — Сколько, ты думаешь, сантиметров в этой броне? Тридцать? Сорок? — Он снова сел.
— Какой сознательный, — усмехнулся Лекс. — Пантера, ты уйдешь из Города, если сможешь?
— Не знаю. Может быть.
— Деки, когда здесь станет жарко, ты вспомнишь про свои белые одежды? Оставишь их себе или по-дружески спихнешь другому ангелу?
— Это не выход, — обронил негромко Стеффи.
— Да есть ли он вообще?! — фыркнул Лекс.
Все молчали.
— Попробуйте его приручить, — предложила Ордо.
— Что? — очнулся Деки.
— Ну есть же легенда про Город...
— Ага, еще тащите сюда всякие сказки!
— Давай, Деки, попробуй! О тебе напишут в газетах. Выдерни перо из крылышка, чтобы давать автографы, — подразнил его Лекс.
— Я убью эту вонючку, — сказал Деки в сторону.
После выступления Деки Ника совсем притихла и теперь чувствовала себя здесь чужой. Кроме того ей передалось от остальных ощущение тягостной неизвестности. Она захотела как можно скорее очутиться дома и выкинуть все услышанное из головы. Ей уже не хотелось что-либо понимать.
— Поздно, я, наверное, пойду, — проговорила она, вставая.
— Заглядывай еще, — встрепенулся Деки, впрочем, без обычного энтузиазма.
Ника сочла за лучшее ничего не отвечать и выскользнула за дверь.
— Теряешь хватку, Деки, — заметила Пантера. — Я думала, ты помчишься ее провожать...
— Отстань.
Вернувшись домой в тот вечер, Ника первым делом сварила себе какао, которое считала лучшим средством от всех неприятностей и вообще от плохого настроения. С чашкой в руках уселась на любимую тахту и провела, наверное, целый час в пустом, блаженном оцепенении. А когда очнулась, все предметы в мире уже возвратились на свои места.
Она не хотела видеть Город таким, каким его видели проводники, внутри она кричала себе: "Это их мнение, нечего было мне его навязывать!" Злилась, и злость помогала забыть, что ей никто ничего не навязывал, что, возможно, эти люди сами рады были бы... Успешно, как она посчитала, расправившись с неугодными идеями, Ника решила позабыть эту историю.
Прошла примерно неделя. Ника радовалась возвращению к привычной жизни и заботам, сама себе не признаваясь в причинах этой радости. И вдруг однажды вечером обнаружила, что с удивительной ясностью вспоминает лица этих людей, их голоса, жесты, улыбки, словно кто-то прорисовал их в сознании несмываемыми чернилами.
Деки... милый пошляк. Если бы не ожесточение, с которым он говорил о Городе, можно было бы подумать, что он ведет совершенно беззаботную жизнь.
Лекс. Он двигается рывками, все его жесты и взгляды пропитаны горечью. Все-таки горечью, а не озлобленностью, как казалось вначале.
Ордо, выглядящая старше своих лет из-за усталой мудрости, спрятанной где-то под ироничной улыбкой.
Пантера... Вряд ли она когда-нибудь хотела иметь холодное сердце. Вряд ли она мечтала стать циником. Но все это у нее есть.
Дэв — просто очень терпеливый человек. Наверняка его терпение кому-то спасло жизнь.
По сравнению с остальными знакомыми и друзьями Ники, эти люди, выглядели ярче, какими-то более настоящими. Особенно, Стеффи.
Ника вспоминала его серые глаза под длинными светлыми ресницами, вьющиеся космы... У нее были все шансы влюбиться!
Стеффи, такой мягкий, добрый, чистый — подобных людей настолько мало, что некоторые уже не верят в их существование. Странно, что при всем при этом он не выглядел беззащитно. Ника, например, без сомнений доверила бы ему свою жизнь. Ради него она подумывала даже опять заглянуть в Студию, хотя что-то внутри подсказывало: больше она его не найдет.
Так, в сущности, и рождаются романтические герои — из тех, кого мы видели только однажды. Люди должны благодарить судьбу за то, что не могут узнать свои идеалы поближе.
А в тот раз Стеффи что-то беспокоило. Неурядицы с их работой и ожидание неизвестно чего — все это так, но Нике показалось, будто тревога Стефана уходит корнями на огромную глубину. Он один чувствует нечто, не доступное остальным. И он не хочет делиться этой тяжестью. Возможно, он ждет возвращения того единственного человека, которому доверяет.
Время текло. Время заносило мысли и события невидимым песком. Последние дни марта истекли.
В Студии Стеффи больше не появлялся. Он бродил по Городу, неизвестно на что надеясь. Он ждал. Может быть, он был последним из команды, кто еще мог ждать. Хотя однажды его накрыла иррациональная уверенность в том, что Хворый мертв. Для Стеффи это был страшный день. Несколько часов подряд его преследовало ощущение, будто сердце бьется слишком медленно, и каждый удар слабее предыдущего. Стеффи знал, чье это сердце. Но боялся, что связь окажется слишком крепка, и его тоже затянет в черноту. Стеффи не хотел умирать. И в конце концов вырвался, разорвав канал. Едва отдышавшись, он почувствовал едкую горечь своего предательства. Самое страшное, что он так и не узнал, остановилось ли то сердце. Канал был мертв, будто человека, с которым он соединял Стефана, вовсе не существовало.
С того злополучного дня у Стеффи осталось ощущение, что в начале весны наступила несанкционированная осень. Стоило закрыть глаза, и он различал шум бесконечных серых дождей, чувствовал в воздухе дурную, тяжелую влагу и первый холод. Ему казалось, будто по опущенным векам бегут косые росчерки теней, что отбрасывают дождевые струи.
Ничего особенного прежде не связывалось у Стеффи с осенью. Он не умел от нее защищаться. Он остался с ней один на один.
Дальновидный Малыш ненавязчиво предлагал им принять нового человека. Он был осторожен, не называл никаких имен, но всем было ясно, чьи маршруты он попытается передать новичку. Не только Пантера — все в один голос послали его подальше. И Малыш ушел. С нехорошей кривой ухмылочкой, но ушел. И тогда Пантера впервые высказала вслух висевшую в воздухе мысль:
— Глупо. Хворый не вернется.
— Да насрать! — выдохнул Деки. — Повода для радости Малышу я все равно не дам. Доживем до конца сезона, а там...
— Что "там"?
— Посмотрим.
Как и предсказывал Стефан, работы оказалось полно. Деки едва урывал время, чтобы забегать в Студию, поскольку жить без новостей он не мог. Лекса он больше не встречал, но это было обычным делом. Зато однажды снова увидел Ордо из рода Ворона. Девушка выглядела ужасно — серая, заторможенная. Правда разглядел это Деки лишь после того, как налетел на нее с обычным своим шумным приветствием и расспросами про Лекса.
— Лекс мертв, — ровно ответила Ордо.
Деки перестал улыбаться.
— Ну... знаешь, бывает... — брякнул он.
Тогда Ордо разозлилась, хотя голос ее остался спокойным, невыразительным:
— Команда Змея: Зерга. Команда Драга: Овер. Команда Стэлса: Шланг и... Земля. Команда Янве: Лекс. Команда Малыша F: Хворый. Еще Лис, Пятипалый, Откос — я не знаю, чьи они были. Продолжить?
Краем глаза Деки заметил, что вокруг них собираются обитатели Студии.
— Что с ними случилось? — спросил Деки, и вопрос показался ему предельно глупым. Язык частенько его вот так подставлял.
Ордо холодно повела плечами.
— Откуда мне знать. Лекса порезали в драке. Шланг вскрыл вены. Просто так, средь бела дня. Землю... — Ордо с трудом переглотнула, но так и не смогла договорить. — Овер, говорят, взял билет до конечной. Двенадцать маршрутов пусты. И это из тех, которые я знаю.
— Что в этом гребаном Городе происходит? — выдохнул кто-то за спиной Деки.
— Что происходит?.. — слабым эхом отозвалась Ордо. — Выйди на улицу и посмотри.
Деки, действительно, стал проталкиваться в прихожую.
— Куда тебя несет? — окликнули его.
— Позвоню.
— Ну попробуй, — безжизненно усмехнулась Ордо и уронила лицо в ладони.
Деки еще не вышел на улицу, а его уже бил нервный озноб.
Единственное, чего не было в Студии, это телефона. Потому ее так любили проводники и терпеть не могли кураторы. А позвонить при необходимости можно было из автомата у подъезда.
Телефоны умирали. На любой линии висел шум. Номера соединялись как попало. На некоторых станциях приятный механический голос вежливо сообщал о неполадках. Деки провел у автомата полчаса. Отошел от него взъерошенный, нервно сглотнул и полез в карман за сигаретами. Карманы были пусты — оставил в Студии. Подниматься наверх он не стал.
После полудня он случайно встретил Дэва. Деки не видел его с месяц или вроде того.
— В этом Городе творится хрен знает что! — предупредил его Деки. — Ты зайди попозже в общагу, надеюсь, буду знать больше.
Хотя Деки не удалось дозвониться до Малыша, вечером тот явился в их комнату.
Неразлучная в последнее время троица — Деки, Пантера и Стефан — встретили его вопросительными взглядами.
— Кто тебе дал этот адрес? — спросила Пантера вместо приветствия.
— Я тоже рад тебя видеть, — оскалился Малыш.
Ему не предложили сесть, но Малыш F этого и не ждал. Он прошел на середину комнаты, подтащил ногой стул и уселся. Выглядел он, как всегда, аккуратно и собрано. Нужно было знать его не один год, чтобы увидеть, насколько он взвинчен. Его нервозность выдавал сам факт того, что он сделался больше обычного невозмутим. Голубые глаза поблескивали электрическими искорками.
— Так, мои дорогие. Если кто-то из вас уверен, что хочет жить, пусть пакует вещи. Все имеет определенные границы, даже доброта и чувство долга.
Деки глядел на него в тот момент и думал, сколько бы трупов еще Малыш продолжал помалкивать, не разболтай Ордо его (может, не только его) Большой Секрет.
— А маршруты? — спросил Стеффи.
— Маршрутов больше нет, — улыбнулся ему Малыш.
— Подробней можно? — процедила Пантера.
— Нет. Но могу намекнуть. Увидишь Хворого, скажи ему "спасибо".
Было не ясно, то ли это шутка, то ли Хворый, действительно, жив. Никто не рискнул уточнять.
— Это Грань?.. — хрипло выдавил Стеффи.
— Вопрос не ко мне, ребята. Завтра в Студии прощальный бал по случаю ее закрытия. Не опаздывать! Попадется Дэв, скажите, чтоб меня нашел.
Малыш встал и направился к двери:
— Всем спасибо, все свободны.
Никто не остановил его, не попытался что-либо спросить сверх того, что уже было сказано. После ухода Малыша они минут пятнадцать сидели оглушенные.
— Я был сегодня на вокзале, — обронил Стеффи в пустоту.
— И что? — вяло поинтересовался Деки.
— Они отозвали своих ангелов.
— Кого? — удивилась Пантера.
— Дорожных ангелов.
— Что за хрень такая?
— Да, в общем-то, какая теперь разница? — вздохнул Деки. Помолчал и прибавил, обращаясь к Стеффи: — Вот тебе и свобода, парень. Можешь пойти закончить свой маршрут.
Стеффи встал.
— Я пойду. Мне, правда, нужно...
Никто его не слушал.
Пантера налила себе кофе, когда Стефан ушел, забралась со стаканом на диван и закурила, глядя в потолок. Через три минуты раздавила в пепельнице полсигареты, оделась и тоже ушла. Деки лег на ее место.
Дэв постучал в дверь в начале десятого.
Кома
Адрес... Да, он был там. И даже видел ее — ту самую, давнюю, потерянную когда-то любовь. Просто посмотрел через порог и промолчал. Понял. Он еще не оттаял после Грани, пришел к ней, как есть — с больным и чистым сердцем, со льдом того огромного черного страха в голове, от него пахло мертвой тишиной, как морозом… А в таком предельном состоянии трудно, почти невозможно сохранять иллюзии. Поэтому ему было достаточно одного взгляда, чтоб понять.
Он не запомнил, как возвращался в общагу. Впервые от его рожи шарахались. Хворому было плевать. Он не видел всех этих людей. Ощущение полного одиночества было резким, как молодая боль. Несколько лет он прожил с этим одиночеством, но осознал его только сейчас.
В голове, прочерченное ломаными штрихами, прокручивалось давнее воспоминание, как они с Чумой (был когда-то такой чувак), уделанные в пену, курили, как сумасшедшие, и дым в маленькой комнате стоял от пола до потолка. Потом Чума полез открывать форточку и застрял у окна.
— Хворый! Быстро!
Хворый подобрался к окну. Чума за шиворот подтащил его к форточке и сунул в нее лицом.
— Дыши!
Можно было сойти с ума от восхищения. Они вдыхали сладкий, холодный, крепкий воздух огромными глотками, они обжигали глотки. И пьянели от этой простой, элементарной радости — ДЫШАТЬ.
Но это было очень давно. Хворый упал на диван. Голова кружилась. Его продело насквозь, вывернуло наизнанку — внутренности из темноты и всякого дерьма стали ясным, розово-голубым зимним утром.
Холодный воздух пахнет больницей. Теперь Хворый был в этом уверен. Иногда он тянул его сквозь зубы, но все равно чувствовал вкус. И ему казалось, что он болен. Давно и тяжело ("безнадежно" — так это называется) своим одиночеством. Страшное чувство. Он выжат, как тряпка, и вылечить от этого нельзя. А раз так, почему бы не уйти, пока осталось хоть что-то, маленькая крошка от него настоящего. Уйти, чтобы не слышать больше запаха больницы. Ему не за что выписываться отсюда, и некуда бежать. Длинный рейс без пересадок. Все равно, куда.
Под дверью, прежде чем войти, он скурил две сигареты, быстро и зло. Вошел внутрь чтобы только сунуть в нагрудный карман новую пачку. Чудо, что из его команды внутри никого не оказалось.
Он обожрался каких-то транков. Только на следующие сутки его отправили в клинику. Дэв, когда ему рассказали, решил сперва, что это попытка к бегству. Но он продолжал надеяться на случайную передозировку. Хворый был экспериментатором, а не самоубийцей. Так считал Дэв.
Катился апрель, мрачный и грязный. Совсем не похожий на весну. Но как раз перед тем, как Хворый очнулся, два дня светило солнце. И стало понятно, что зима сдалась. Треснул лед где-то в глубине сердца Города. Открылись мутные потоки ручьев, лопнули загрубелые вены сугробов.
Хворый сбежал из клиники, как только смог встать на ноги.
Он возвращался, но его никто не ждал. Он возвращался, дыша непривычно влажным, густым от запахов воздухом, от которого успел отвыкнуть за долгую зиму. Ему не хотелось спускаться в Подземку и идти на монорельс. За пару часов он неспешно доплелся до дома Дэва. Неуверенно хмыкнул — последнее время Дэв редко бывал тут — но забрался на седьмой этаж, пошатываясь от головокружения. Дэв открыл дверь, молча посторонился, предлагая войти.
— Я... — начал Хворый.
— Я знаю, — кивнул Дэв. — Садись, тебя качает.
Он не был больше прежним, этот человек по прозвищу Хворый. Все яркие краски из него вымыло. От агрессивного, мрачноватого героя подземных баек не осталось и следа. Или, может быть, это только спали внешние оболочки? Травник сидел напротив него на краешке стола, глазел на знакомого и незнакомого своего друга и ему становилось почему-то спокойней на душе. Оттуда тоже есть дорога назад... Не в силах знать наверняка, он догадывался, что это ответ на его давние мысли.
Молчание длилось долго, но было легким, сладковатым, как березовый сок.
— Что теперь будешь делать? — спросил, наконец, Дэв. — Я понял, ты не хочешь возвращаться?
— Не знаю. Я не думал об этом. Сейчас просто не смогу... — Хворый развел руками. — А потом... Может быть, что-то измениться. Может быть, все.
— Хворый, м-м... — Дэв покусал губу. — Я могу предложить... Я не знаю, как это происходит... Но, возможно, я смогу заменить тебя?..
Хворый улыбнулся. Чуть-чуть, уголками губ.
— Нет. Спасибо. Дай мне сигарету.
Дэв протянул ему пачку, подал зажигалку.
Хворый некоторое время держал привычные атрибуты на ладони, словно забыл, для чего они. Прикурил и осторожно затянулся. Заметил, что Дэв наблюдает за ним.
— Как ты себя чувствуешь?
— Никак. Чистым. Ты можешь вписать меня?
— Да.
— Славно.
— Я оставлю тебе ключи, когда уйду. Что-нибудь нужно?
— Нет, ничего.
Ему снилось солнце. Оно словно сожгло остальную память, прочие вещи казались маленькими, чем-то даже трогательными в своей незначительности. Одно единственное воспоминание заполняло все сны Хворого. Он не пытался молить о пощаде, он дорожил им, этим солнцем, потому что все остальное тонуло в темноте.
Хворый принес его из-за Грани. Первое, что он увидел, услышал и почувствовал на той стороне — солнечную тишину. Вокруг был тот же Город, те же дома и тротуары… нет, Город был другой. Словами этого не объяснишь. Там, откуда Хворый пришел, асфальт, машины, стены домов — все было холодным. А здесь в каждом кусочке реальности жила РАДОСТЬ. Хворый чувствовал себя оглушенным, ошарашенным. Он совершенно позабыл, как это бывает. Шагнув к стене, он опустился на корточки, прижался к ней лопатками. Нокс, должно быть, решил, что Хворый слишком устал. Он и сам вымотался. Но нашел в себе силы гордо улыбнуться:
— Нравится здесь?
Хворый не ответил. Подставил лицо солнцу и закрыл глаза. Было тепло, как в мае.
Долгое время ничего не происходило. Хворый был рад этому. Ему казалось, что он готов сидеть так вечно. Нокс словно понял его. Он больше ничего не говорил. Потом уселся рядом, вырвал из записной книжки страничку, что-то написал  и сунул ее в ладонь Хворого.
— Что это? — вяло поинтересовался тот.
— Адрес, который ты просил. Мы ведь сделали, что хотели, а я обещал... Правда, я не знаю, зачем он тебе нужен.
— Может, когда-нибудь я загляну туда, — добродушно усмехнулся Хворый.
— Все-таки пойдешь назад?
Хворый поглядел на него, приоткрыв один глаз:
— На какой "зад"? Разве мы не в Городе?
— В Городе. Только… — Нокс замялся.
— Это, что, другой город? — усмехнулся Хворый, но неприятное предчувствие уже дало о себе знать.
— Но мы ведь прошли Грань, — растерянно пояснил Нокс. — Я не уверен, что от этого адреса тебе будет прок здесь.
— Вот как, — медленно выговорил рыжий. — И мне придется выбирать, а?.
— Знаешь, ведь это не потому, что я так хочу! — Нокс выглядел потерянным, даже виноватым. — Ты же сам…
Хворый не слушал его. Прижавшись спиной и затылком к нагретой солнцем стенке, ощущая летнее нежное тепло, он смотрел перед собой невидящим взглядом. Ему было хорошо, не смотря на последнее сообщение Нокса. Приятное оцепенение делалось все глубже, голос Нокса отдалялся, пока не потерял значение. Все потеряло значение, кроме солнечного света.
Хворый не вспоминал свое детство с тех пор, как уехал из дома. Теперь, вот, вспомнил. Всю свою жизнь он пытался вернуться домой. И вот этот Город. Он совсем не похож на то место, где Хворый родился. Но с первого взгляда и вдоха ему было понятно — это и есть его возвращение.
Он мог бы поселиться вон в тех пятиэтажках. Или за углом. Даже здесь, на улице, у кирпичной стенки. Потому что ему удалось наконец-то согреться. Все, чего он когда-либо хотел.
— Как в сказке, да? — вздохнул Нокс.
— Да, — ответил Хворый.
Он никуда отсюда не уйдет. Он отыскал то безымянное, потерянное давным-давно, самое дорогое на свете, здесь на этом старом, потрескавшемся асфальте, в прозрачных теплых лужах. Он устал. Боже, как он устал! Наконец-то можно забыть четыре года вечной осени и... адрес, нацарапанный на клочке бумаги корявым почерком Нокса.
У него нет выбора. Ведь это смешно! Это безумие!
Хворый неохотно оттолкнулся от стенки, тяжело поднялся.
— Я пойду.
У Нокса были больные глаза, Хворый отвернулся. Сунул в карман клочок бумаги и побрел вниз по улице. В голове затихало эхо крика: зачем?!! Хворый шел и тихонько улыбался. Нет, ему не было весело. Но проститься с домом следовало именно так…
— И знаешь, что я думаю? Похоже, народ из Студии специально затребовал проводников, — говорил Деки. — Я больше, чем уверен, что шум подняли они. Может, где-то и существуют добрые кураторы, которым не нужны деньги, но Малыш бы выжал из нас все. Кстати, он искал тебя.
Как ни странно, Дэв не спросил, зачем.
— Ты уйдешь?
Дэв пожал плечами.
— Разве мне что-то грозит? Мне показалось, что гибнут только проводники?..
— Я не в курсе, Дэв. Лучше уходи. Один Хворый, может, способен был бы понять, что творится с Городом... наш Малыш намекал на это.
— Ерунда. Хворый ни при чем. Все началось после того, как он вернулся.
— Что?! — Деки вскинул на него выпученные глаза.
Дэв еле заметно смутился.
— Ну... он вернулся месяц назад, загремел в больницу, потом пришел ко мне.
— Ты говоришь, уже месяц? — Деки задумчиво скривил рот. — Никто ведь не знал, где он...
— В общем-то Хворый не просил молчать, но я понял, что так будет лучше.
— Возможно...
— Знаешь, я не люблю вмешиваться. Захочет, покажется сам.
— Интересно, придет он попрощаться со Студией?..
Хворый валялся на диване и читал, когда Дэв заскреб ключом в замке. Он вошел. Странное у него было лицо. Бросил рассеянное "привет", присел на край стола и закурил.
Хворый сел.
— Чего ты?
Дэв поглядел на него жалко, почти виновато. И в этом взгляде было все. Все, чего он не хотел говорить.
Ему было больно. Не поворачивался у Травника-дурака язык сказать, что кому-то снова понадобился проводник, и что этот кто-то (а скорее всего — Малыш F) все ему объяснил, так что и возразить ничего не нашлось... И та банка с D-5 в кармане жгла ему ладонь...
— Дэв?
— М-м?
— Чувствуешь себя убийцей, да?
— Может быть.
— Брось. Я знаю, что ты там притащил.
Хворый ухмыльнулся. И протянул ему руку.
"Я лежу с закрытыми глазами и прислушиваюсь к звукам Города, к шагам на лестнице. Слух так обострен, что все эти звуки и их эхо раздаются словно бы внутри меня. Я один. Снова один и рад этому. Мертвецу опять не спится… D-5 иногда дает странные постэффекты.
Я могу слышать чей-то разговор сквозь сон. Иногда за несколько километров. Я прислушиваюсь нарочно, чтобы заглушить ощущение бритвенно-острого счастья, вонзенного под дых. В комнате темно.
Возвращение... Только теперь понимаю, как я ждал этого проклятого возвращения!
Отчаянно легко... Нечего решать".
Из-за спешных сборов Студия выглядела разгромленной. Люди сновали туда-сюда, кто-то доделывал дела или собирал вещи, кто-то просто бродил. Каждый по-своему прощался с ней — Студия для многих была домом. Пришли даже те, кто не показывался тут несколько лет.
Желтый свет делался блеклым. Синеватые морозные сумерки лезли сквозь окна.
— Быстрее, быстрее! — торопили кого-то совсем рядом.
— Что в рубке?
— Заканчивают.
Хворый заметил в толчее знакомую девушку, махнул ей рукой, чтобы она подошла.
Он сидел на узком подоконнике, обхватив ладонями локти. Слабый свет делал половину его лица синеватой, накладываясь на бледность после нервной бессонной ночи. Он устало курил и стряхивал пепел под ноги.
Девушка подошла, что-то спросила. Он ответил и слегка улыбнулся. Почему-то от этого ярче проступили морщинки на его осунувшемся лице. Хворый что-то долго говорил ей, будто инструктировал напоследок. Она кивала и старалась сдержаться, хотя наверняка ей хотелось расплакаться. Хворый оставался каменно невозмутим. Она могла не догадываться, но это обыкновенная усталость. Пару раз его окликали. Он отвечал и снова возвращался к прерванному разговору.
— ...И еще одно... — Клер расслышала его голос, подходя ближе: хриплый и теплый, удивительно мягкий. Хворый положил руки на плечи девушки: — Обещай мне не прыгать из окна после того, как мы уйдем, — он говорил без драматизма, так, с легкой иронией, — и прочей такой ерунды... Обещаешь?
Она помедлила пару секунд, потом понуро кивнула. Хворый ободряюще улыбнулся ей. Она невольно улыбнулась в ответ.
Клер поняла, что он тоже прощается, и не стала подходить близко. Пусть закончит.
Хворый коротко обнял девушку.
— Будь умницей, малыш. Береги вены и держись подальше от мрази.
Он наклонил голову и поцеловал ее в висок, потом отпустил. Она ушла.
Клер проводила ее глазами до тех пор, пока девушка не скрылась в толчее. Почему-то Клер хотелось, чтобы ритуал прощания был соблюден до конца. Но та не оглянулась, и Хворый больше не смотрел в ее сторону, полез в карман за очередной сигаретой.
Клер приблизилась и подала ему чашку с крепким кофе. Рука Хворого дрогнула.
— Не расплескай, — мимоходом заметила она.
Хворый глянул на нее исподлобья, усмехнулся глазами. Попробовал кофе.
— Сахар?
— Я не нашла.
— Черт с ним...
Как-то зябко он поводил иногда плечами и сидел ссутулившись, словно пытался сжаться в комок, хотя в Студии все еще было тепло.
— Как ты? — спросила Клер.
— Хреново.
Он потягивал горечь из чашки.
— Деки не видела?
— Он ушел час назад.
Молчание. Клер чувствовала, что Хворый хочет спросить про Малыша F. Но Хворый не спрашивал. И если Малыш F не найдет его вовремя, Хворый так же безмолвно будет терпеть отходняк. Еще одна лишняя забота...
— Когда ты уходишь?
Хворый поморщился.
— Скоро.
— Ведешь кого-нибудь?
— Навигатора и его команду.
Из рубки показался Марка с какой-то коробкой в руках.
— Хворый! Отключай меня, — крикнул он.
Хворый поставил чашку на подоконник, дотянулся рукой до проводов, протянутых по стене, и рывком оборвал их.
— Порядок.
— Удачи тебе! — произнесла Клер.
Он кивнул и одним глотком допил остывающий кофе. Вручил ей чашку.
— Спасибо.
Он побрел в сторону выхода.
Клер осталась на месте. Ей овладело какое-то неуютное, промозглое оцепенение.
Переезд или уход в другое измерение — какая разница! Хлопоты одни и те же.
Навигатор опоздал. Хворому пришлось тащиться в Нижний Город. Монорельс был полупустым — слишком рано. На улицах бледно светили изможденные фонари.
— Какого черта ты не в Студии! — сумрачно бросил Хворый, толкая знакомую дверь.
Комната Навигатора была тоже перевернута. В прихожей стоял набитый чем-то рюкзак.
— Сейчас, я уже бегу, — отозвался тот, роясь в своих стеллажах.
Выхватив с верхней полки пару тетрадей и коробку с дисками, Навигатор протопал мимо Хворого, и запихнул их в рюкзак.
— Все, стартуем!
— Быстрее. Нас не станут ждать.
— Все равно еще час в запасе.
— Живо! — зарычал Хворый.
Постояв на пороге уже с рюкзаком на плече, Навигатор обвел свое жилище жадным, тоскливым взглядом. И захлопнул за собой дверь.
— Тебе никогда не хотелось остаться? — спросил он Хворого, когда они поднимались на станцию монорельса.
Остаться, да?..
— Мне плевать, — ответил Хворый.
Человеку, стоящему на самом краю крыши, всегда хочется сделать еще один шаг. Но даже если размозжить себе череп об асфальт, прошлое не вернется. Разве что не станет будущего. Навигатор еще мальчишка и может не верить в это.
Войдя в вагон, Хворый плюхнулся на сиденье. Шея ныла. Он откинул голову назад. Слишком сильна усталость, чтобы вспоминать или жалеть, слишком.
"Существует легенда о Детях Одиночества. Где-то на свете есть городок. Маленький и странный городок, из которого с наступлением осени уезжают все жители. Они садятся на поезда, простившись друг с другом на целую зиму. И возвращаются весной, будто перелетные птицы. А потом живут дальше, не задумываясь — почему все именно так.
Но некоторые в силу случая или по собственной воле однажды опаздывают на последний осенний поезд. Они проводят зиму в опустевшем городке. Для них прилив становится отливом, и многое меняет знаки на противоположные. Они и есть Дети Одиночества. Стоит им покинуть родной город, и они никогда не возвращаются обратно, никогда нигде не останавливаются. Они не считают одиночество бременем, но оно накладывает на них свою печать. Среди людей они становятся чужаками. Они узнают друг друга с первого взгляда, но никогда об этом не говорят. Люди верят, что именно Дети Одиночества носят осень под левой лопаткой. Там, где сердце."
Хворый откинул со лба мокрую челку и провел ладонью по лицу, размазывая капли дождя. Пахло мокрым асфальтом. Уже почти лето.
Стоя на обочине шоссе, он глядел назад. Что-то внутри еще тянулось туда, тонкие паутинки привязанностей пели на ветру. Отсюда Город казался обыкновенным нагромождением зданий. Глухое сожаление зашевелилось внутри и немало удивило Хворого. Впрочем, он знал эти приколы — стоит только сказать человеку, что он никогда больше... Нет, он не хотел вернуться. Но он будет вспоминать...
Так или иначе, незачем стоять посреди дороги и слабоумно пялиться на все это. Он уже попрощался.
Хворый повернулся и зашагал прочь. Ветер стихал, оставалось только монотонное шелестение дождя. Он успеет порядком отмахать, прежде чем вымокнет и замерзнет.
Хворый шел размеренно, разглядывая трассу, насколько хватало глаз. Пусто. Но для скоростного шоссе это минутное состояние. Позади было тихо. Гром больше не буянил. Когда он закурил, спрятав огонек ладонью, вкус дыма показался совсем непривычным на мокрых губах.
Первая машина зашуршала позади минут через десять. Хворый вскинул руку без особой надежды. Но она затормозила, резко скрипнув покрышками. Он не спеша подошел, взялся за ручку... Женщина за рулем показалась на секунду до боли знакомой. Да нет, конечно, этого не может быть...
Мгновение он колебался, потом открыл дверцу и плюхнулся на сиденье.
— Привет, — сказала она.
— Привет, — отозвался Хворый.
Машина рванулась с места.
— Накинь ремень...
Через некоторое время Хворый спросил:
— Куда ты едешь?
— На запад. Устраивает?
— Вполне.
За стеклом мотались дворники. Монотонный гул баюкал. Хворый устроился поудобней и прикрыл глаза.
"Грань?.. Мотив преследования пронизывает человеческую жизнь, начиная с литературы и заканчивая психиатрией. Существуют тысячи имен того безликого зла, что идет по следу живой крови. Но какое бы имя ему ни давали, с него все начинается и заканчивается тоже им. Черная волна ночного прилива накатывает на берег, укрывает его шелестящим шелком. Когда она уйдет, ничего не останется, кроме мокрого песка. Если человек отваживается что-то полюбить, он должен знать об этой волне".
Intro-2
— Эта история началась... Хм, ни хрена она не начиналась! Когда я приехал в этот гребаный Город, моя история уже катилась вовсю. И то, что случилось — не более, чем продолжение, в какой-то мере даже логическое. Во мне всегда дремала... даже не болезнь, склонность к ней. Наркоманами рождаются!
Он стряхивает пепел в жестяную банку, щелкая по сигарете ногтем. Его губы готовы улыбнуться с заученным цинизмом. Но между нами не принято прикрываться усмешками. Он просто смотрит мне в глаза. От такой доверчивости бросает в жар. Лучше бы он скалился. Я тянусь за сигаретой, иначе не выжить.
— Хочешь во всем обвинить судьбу?
— Нахрена это надо? Нет. Дело не в том. Просто я был всегда одним и тем же. Когда приехал в Город — моложе и наглее, когда мой роман оборвался, я стал отчаяннее, когда уходил из Города — остыл и измотался. И только те четыре месяца я не был Хворым.
Я встретил его во время своих бесконечных скитаний. Встретил в таком захолустье, что не сразу поверил глазам.
И вот он покупает хлеб, роется в кармане в поисках мелочи, а я завороженно смотрю на его руки и узнаю его по ним, по их мелким, почти незаметным ухваткам, по развилкам поблекших шрамов, практически неразличимых из-за хорошего загара. А потом он поворачивает голову и смотрит на меня. И глаза у него зеленые. Я не вижу, я знаю. Усмехаюсь. И подхожу.
— Привет, попросить у тебя закурить, или сам уже догадался?
— Догадался. Привет. Ты ко мне?
— Нет. А что, приглашаешь?
— Ну пошли. У меня бардак, правда...
— В курсе...
Он узнал меня. Но это ничего уже не означало. Он был просто рад старому знакомому. Вот так все просто...
С ним по-прежнему легко. Нужно минимум слов, чтобы общаться. Обычно это — редкость...
— Она настолько перетряхнула тебя? Любовь?
— Я знаю, о чем ты сейчас спросишь.
— Она все-таки ушла от тебя дважды...
— Ты знаешь, а мне плевать. Я видел ее своими глазами. Это случилось со мной, а себе проводники верят. Она могла бы меня вытащить... Что делать, если ей не хватило сил. Я ведь тоже не подарочек. Она пыталась научить меня жить, именно ЖИТЬ. А мне нужен был наркотик, дверь в лето, что-то, чего на свете нет. И любовь тоже вызывала у меня привыкание. Поэтому она ушла. Ну а во второй раз... Наверное, я сам бы прогнал ее. Потому что остаться со мной она могла тогда только из жалости. Я нажрался колес не от большой печали. Я просто понял насчет жалости. И какое счастье, что она выдержала, не попыталась облегчить боль, не стала вслед за мной прыгать в яму.
— Жестокий поступок. Особенно по отношению к тому, кого любишь.
— Она мудрее своей любви. Я понял это только потом. Мы все должны быть немного мудрее своей любви.
— Понял или оправдал ее в своих глазах?
— Какая разница?! Мы никогда больше не встречались. Даже если я оправдываю ее, это всего лишь значит, что я не озлобился. Так лучше. В конце концов, именно это помогло мне освободиться.
— Значит, вот как... И ты счастлив?
— Я свободен. Для таких, как я, это много. Очень много.
— Ты открыл эту категорию людей?
— Нет, не я.
Я видел, как он покупает хлеб. Со стороны взглянуть — ничего особенного. Обтрепанные джинсы, растянутая футболка навыпуск, рыжий "хвостик" на затылке. Он перестает быть неприметным, только когда смотрит в глаза. Все, что осталось в нем от прошлой жизни — взгляд.
И еще.
В городе, где он живет, нет монорельса.
(c) FFF RAR
 15.05.2000
All rights reserved!