Молодость

Проживание в городе казалось временным, хоть и было предначертано на всю жизнь. Воспитанный на классической русской литературе, Саша не умел не мечтать о том, что было в прошлом. Равенство и братство виделось менее привлекательным, чем избранность дворянства; квартиру с электричеством и водопроводом он, не задумываясь, променял бы на старый холодный дом в полях. Там, в собственных угодьях, он видел свою неукротимую молодость. Там она давала нужную широту плечам и крепкую здоровость сил.

В мокрой ото сна рубахе он вскакивал на коня, ощущал всем телом его мускулистую резвость и с громким гиком пускал в даль. Он мчал, взрывая комьями землю, рассекая высокую сочную траву, с разбегу врезался по грудь в реку и разгоряченный ледяной водой, почти соскальзывая с лошади, мчался дальше. Запыхавшись от многочасовой езды, он сваливался в рыхлый мох под крепкими соснами, щурясь, смотрел в синюю безмятежность, а потом, едва передвигая ноги, плелся по мокрой траве, давя босыми ступнями землянику, на крутую спину горы, откуда был виден весь мир. С нее, вцепившись горячими пальцами в гриву, он снова скатывался вместе с конем навстречу ветру и мчал, надрывая до хрипа горло, отдаваясь просторному краю.
Тогда в высоте он слышал могучий голос, он затягивал странный церковный напев, в него, как трубы органа, врезался многоголосый хор и величественно сливался вниз, нарастая, как крики толпы, и обрываясь, застывая в пространстве гулом похожим на далекий звон громадного колокола.

Май был душным и цвел сухими лепестками яблонь. В классе были распахнуты все окна. Саша тяжело сгорбился над партой под отрешенными взглядами русских писателей. В центре, над пустой доской, строго смотрело вдаль лицо Тургенева.
Рядом с Сашей, тесно прижавшись и не жалея липкой теплоты, сидела Марина. Колени ее обнаженных ног были напряженно сдвинуты и, когда, изнемогая от жары, она пыталась разнять их, влажная кожа чмокала, как тихий поцелуй. Взгляд Марины взволнованно блуждал по раскрытой книге, всеми силами стараясь передать мозгу значение печатного слова. Близость Марины и белизна ее голых колен не волновали Сашу, через неделю они поженятся. Сзади них в окно метнулась тайно выкуренная сигарета, в классе стоял ее горький запах, и Марина чихнула. Учитель подумал, что запах проник из уборной и закрыл дверь.
« 21 – вый век есть  только в больших городах», - подумал Саша. Но и там все юноши мечтали о резвой скачке, а девушки готовились  к первому балу.

Вечером по двору двигалась свадебная процессия. Соседи, оторвавшись от экранов, смотрели в окна. Впереди процессии шли две одинокие женщины: мать Саши и мать Марины.  У обеих были широкие тяжелые лица, чуть подмалеванные и торжественно строгие, как у индейцев, ступивших на тропу войны. Обе были широкоплечи, так как несли на себе две части дома: и мужскую и женскую. Их короткие сильные руки сцепились неразлучно друг с другом. Позади них шла невеста, высоко и упрямо подняв бледное лицо и жертвенно сложив на выпуклом животе руки с повядшими цветами. Потом следовала тугая толпа родственников: деревенские старики в орденах, старушки в шерстяных платках и принаряженная голоногая молодежь. Наконец, позади всех, с двумя друзьями, ссутулившись и глядя на запыленные носки черных ботинок, шел Саша. Костюм жениха некрасиво висел на нем.
Они шли к сырому подъезду пятиэтажного дома из рыжего кирпича. От городской площади его отделяла детская площадка с футбольным полем, огороженным сеткой и качелями, на которых можно было делать «солнышко».  На крыльце поджидала всех тетка Марья, держащая с гордой улыбкой большой каравай.
Саша вдруг дернулся в сторону и, никем не остановленный, подался в кусты. Взрыхлил песок на футбольном поле и, сквозь дырявую сетку пролез к качелям. Качели тихо скрипнули, ветерок зашуршал объявлениями, которые, как разноцветные бумажные флажки, украшали столбы вокруг поля, и зашумел в верхушках деревьев. Саша распрямил плечи, вскочил на качели и, оттолкнувшись пыльным ботинком, стал наседать, набирать высоту. Его тело разрезало воздух и, не чувствуя больше собственной тяжести, он подскочил к самому небу и нырнул головой к земле. Качели дрожали, но крепко сидели в  почве. Вновь и вновь, преодолевал он притяжение и вот уже снова послышался ему глубокий возвышенный голос, к которому присоединился хор, органные трубы взорвали городское небо, и забил вдали громадный одинокий колокол.
Вдалеке стояла Марина и плакала.