Только раз...

Рассказ

Стать Ван-Гогом Вину было не суждено - он забросил живопись сразу после окончания Рязанского художественного училища. Несколько своих холстов привез в северный город, где жила его мать, и повесил на стену, на том искусство и кончилось. Считал, что если в этом городе нет своего художественного училища, его талант будет востребован. Увы...

К счастью, способности Вина были многостронними - он писал стихи, журнальные статьи и его приняли литсотрудником в областную молодежную газету "Молодой коммунар".

Имя и фамилия  у него были другими, даже громкие как для художника, так и для поэта - Виктор Виногорский. Но не смотрелся он для такой роскоши! И вообще в то время было принято сокращать по-американски: Хемингуэй - Хем... А у нас, значит, Вин. Но падкие до прозвищ журналисты скоро стали награждать его иными, обидными кличками: Свин, Винчестер, Небритая Сосулька. И было за что.

Был он маленького роста, худой, сутулый и весь какой-то сморщенный, как пережаренный в постном масле пирожок: вроде как забыли его вовремя вынуть из печки, вот и подгорел. Черные всколоченные волосы, черные сросшиеся брови, усики - два пучка под носом, блуждающая улыбка. Впалую грудь скрывали неизменный толстый серый свитер и пиджак, пропахшие крепким табаком. Вин выглядел гораздо старше своих 30 лет, и когда однажды вся редакция гуляла на свадьбе у заведующего отделом спорта, кто-то из сторонних гостей потихоньку спросил, кивая на Вина:

- А этот старичок с чьей стороны?

Вскоре после перезда Вин не поладил с матерью и демонстративно ушел из дому. Ему стало негде жить. В то время наш редактор как раз разругался с обкомом комсомола, новый еще не пришел, и в период безвластия Вину позволили временно ночевать в редакции. Там он спал, завернувшись в ковер, пил чифир, обливая им общественную электроплитку, что-то сочинял и очень много курил. Комната провонялась дымом, казалось, до последней бумажки в архиве, и заходя утром в отдел, учетчица писем Стелла Вильевна первым делом распахивала настежь окно - в любую погоду. Она ненавидила Вина и говорила, что он, наверное, и зародился в такой атмосфере - из ничего. Самостийно. Даже Девы Марии не понадобилось.

Не было бы для Стеллы Вильевны счастья, да несчастье помогло... Однажды Вин то ли не загасил окурок, то ли забыл выключить электроплитку, но ночью ковер загорелся. Перепуганный виновник вовремя проснулся и сумел потушить пожар. Однако за дыры пришлось отвечать. Ему запретили устраивать в редакции ночлежку, и где он обитал с тех пор, никто не знал достоверно. Однако из редакции не выгнали...

*   *  *

Тут следует немного отвлечься и рассказать, что представляла собой редакция газеты "Молодой коммунар" в благословенные застойные времена.

Всю историю "молодежки" можно представить как долгую вялотекущую борьбу с учредителем и хозяином - обкомом комсомола. В стройной системе комсомольско-партийной дисциплины газета представляла собой провал: нечто вроде провинциального рассадника инакомыслия, общественной кухни. Здесь пересказывали не публиковавшиеся городские новости. Сюда несли свежие анекдоты. Забредала писательская интеллигенция, чтобы под звон стаканов помянуть свою молодость и отдохнуть от семейной жизни. Однажды здесь вымыли голову шампанским писателю-почвеннику Ивану Сермягину.

К праздникам готовили роскошные стенгазеты в несколько ватманских листов, где в вырезанные из "Крокодила" и журналов мод картинки вклеивались рожи сотрудников в невероятных ракурсах, сочинялись стихи либо сентенции типа: "Кривая ихнего алкоголизма". Иметь такую газету на память хотелось каждому, и редакционный фотограф великодушно размножал уменьшенные копии за казенный счет.

Иногда ночные застолья имели продолжение. В истории редакции сохранился утренний визит жены писателя В., когда она грозно вопрошала недавнего комсомолькского работника. а ныне литсотрудника отдела комсомольской жизни Ирку:

- Где мой Генка?!

- А я почем знаю? - боязливо вжималась в стул Ирка.

- Ты что, не помнишь, с кем сегодня спала?

Было, было о чем вспомнить в те благословенные годы...

Время от времени общество раздувало слухами о диссидентах, о Сахарове, о том, что кого-то где-то посадили... Коллеги чесали затылки и подозревали друг друга в стукачестве. Стучал ли кто на самом деле, до сих пор не знаю. Но никого из нас не посадили, даже для "показаний" не вызывали. Может, потому что гебисты - люди умные - понимали: мелочь мы кильковая, с такими возиться - ни толку, ни славы.

Но обком комсомола - не госбезопасность. Мы все-таки были их подразделением, и когда редакция внизу "гудела", наверху вздрагивали. Обком терпел долго... только клокотал, как вулканический резервуар, в котором что-то бурлит и варится. А когда "взрывался гейзером" - меняли редактора.

Новый назначенец с комсомольским значком на лацкане пиджака обычно был приятной внешности, подтянут, с русской фамилией. Иногда его даже присылали из столицы - для продвижения по службе было желательно пройти низовую школу управления. Начинал он, как правило, с укрепления дисциплины и обязывал сотрудников являться на редакционные летучки. Редактор поумнее назначал на девять тридцать, поглупее - на девять. Однако к началу рабочего дня все равно никто не приходил, и редактору волей-неволей приходилось умнеть.

Далее начинался продолжительный период борьбы нового со старым, целеустремленного начала - с богемой. Богему, как известно, диктаторы не могли сломить даже в самые жестокие исторические времена. Куда уж неоперившемуся назначенцу! Самое интересное, что здесь с посланцем власти никакой организованной борьбой и не пахло. Каждый отдел вел борьбу с другим отделом, а внутри отдела тоже шла своя внутривидовая борьба, где вид точнее было бы назвать индивидом, или творческой личностью. А каждая творческая личность признавала только себя. Если бы вы были молодым поэтом и пришли в редакцию за консультацией, в первом же кабинете вам рассказали бы, что здесь в стихах никто не понимает (перечислялись коллеги, скромно умалчивалось только одно имя - свое собственное). Итак, молодой поэт теперь точно знал, на кого ориентироваться. Впрочем, в соседнем кабинете с ним побеседовали бы точно так же.

Враг был невидим и потому оставался не сломленным, начальник слабел в изнурительной борьбе, умнел, сдавался и теперь мечтал только об одном - поскорее ринуться в настоящий, верхний эшелон власти, где, по крайней мере, есть партийная дисциплина.

Вот в такой переломный момент и попал в редакцию наш Вин. Новый редактор, не умея ориентироваться в "броуновом" движении умов и вкусов, боялся трогать чудом уравновешенный коллектив. В то же время "молодежке" требовалось разбавлять официоз "цветочками", а Вин, при всех своих недостатках, умел красиво писать, в этом сказывалась его художественная натура. Собирать серьезный материал Вин ленился, но единственный факт мог расцветить до размеров приличного очерка.

К затейливым опусам в редакции относились по-разному. Насмешливый и въедливый заведующий идеологичексим отделом Женя Масснер говорил, что "Вин уцепится за какое-то место и ковыряет-ковыряет его, раздуваясь, как клещ, а сожми пальцами - ничего и не останется".

Но были и другие мнения. Однажды Вина послали в командировку на село написать о трактористе, который в честь какого-то юбилея пахал до рассвета. По прибытии на место журналист и герой сразу напились за счет принимающей стороны... Потом уже никто ничего не помнил. Тем не менее, очерк "Жаворонок над степью" появился в "Молодом коммунаре" в положенный срок. В нем рассказывалось о героическом характере, о том, как комсомолец всю ночь не мог оставить трудовой пост и запел, встречая рассвет. Очерк похвалили в обкоме комсомола. Журналист и герой потом встретились на областном слете, тракторист сказал:

- Вообще-то я тогда не пел, а матерился. Но ты все это очень здорово написал, мне понравилось.

Вину ни при каких обстоятельствах нельзя было давать денег - долг он не возвращал. Попадались "на удочки" нештатные авторы, новые сотрудники... Но помногу Вин не брал: все-таки в нем иногда пробуждалась совесть.

На горизонте вот такого человека и появилась Дина Каргополова.

*   *   *

Дина составляла методички для сельских праздников в Доме народного творчества, а в редакцию принесла статью на криминальную тему. Статья была длинной и основательной, как методичка, там все было очень доказательно и грамотно. Материал почистили, пригляделись к автору... и Дину зачислили в штат.
Была она широка в кости, круглолица, топала сапогами, говорила басом и много курила. Ей бы подошли кожаная куртка, кобура с наганом и обращение "Товарищ Дина". Но не те уже были времена... В Доме народного творчества Дина пристрастилась к рукоделию и кулинарии, а на ее свитера и сумки крупной вязки в народном стиле заглядывалась вся редакция. У нас ее прозвали Каргой.

Скоро Дина нашла любимую тему - выпускать страничку для сельской молодежи "Светелка". Дело нужное, а до этого никто раньше не додумался. Рейтинг Карги сразу вырос.

- Бодяжечку столкнула, - с удовольствием басила она, бывало, откидываясь в кресле и закуривая (имелось в виду задание редактора на дежурную тему). - Теперь можно удалиться в "Светелку".

И все бы было хорошо, но все ее материалы, даже в "Светелке", были правильные и какие-то прямоугольные, как сама Дина. И злые языки посмеиваясь, приговаривали:

- Дине не хватает фантазии, а у Вина ее в избытке. Как природа ошибается! Вот сложить бы их вместе и поделить пополам, цены бы обоим не было.

Шутили-шутили...

*   *   *

Однажды я задержалась в редакции дольше обычного. Перед уходом заглянула в отдел комсомольской работы... Сидит наша Карга в кресле, дымы пускает, а перед ней на столе примостился Вин, тоже курит и философствует. Оба они в дымах, прямо как в облаках, к небесам поднимаются. И вот что удивительно: у нас ведь Вина в редакции и всерьез-то никто не принимал, даже до конца не выслушивал, а Дине, похоже,  интересно. Она даже рот от удовольствия приоткрыла и чуть вперед подалась...
Дальше - больше. Вин пришел на работу в новом шикарном свитере. Можно было не спрашивать, откуда у него - в редакции только один человек этим занимался.
Потом он уволился от нас, но приходил почти каждый день к концу рабочего дня, чтобы проводить Каргу до общежития и донести ее красивые сумочки. Идут вместе - он возле нее вроде запятой у дорожного столбика, но наплевать им обоим, кто что про них думает...
И вот настал день, когда Карга прошла по всем отделам и объявила, что нет больше никакого Вина-Винчестера, а есть нештатный корреспондент областного радио Виктор Виногорский. В руках держала список сотрудников и опрашивала, кому сколько Виктор должен. Долги Дина погашала лично и сразу. Так как документов не заводилось, можно было назвать любую сумму, но мы, пораженные таким оборотом дела, даже свое законное замалчивали.
... Свадьба состоялась в январе в областном Доме журналистов - в первый и в последний раз я была на таком пышном торжестве! Похорошевшая невеста под фатой выглядела настоящей русской красавицей, а подтянутый, гладко выьритый Витя, наверное, впервые в жизни надел черный шерстяной костюм. Было много гостей, родственники и друзья с обоих сторон, столы ломились от шаманского и дефицитных в те времена апельсинов. Кому было уже невмочь пить и есть, выходили курить под звезды, а из освещенных окон доносились нестройные голоса:

"Только раз бывает в жизни встреча,
Только раз судьбою рвется нить.
Только раз в холодный зимний вечер
Мне так хочется любить..."

Вскоре молодым дали отдельную квартиру, а через год Дина Виногорская родила черную, как жучок, дочку.

Пакеты с подарками от всего коллектива отвезла Стелла Вильевна. Потом рассказывала:
- Лежит наша Дина на подушках просветленная, но и озадаченная: "Девочка-то страшненькая, вся в отца..." - А я ей: "Подрастет - похорошеет, радоваться будешь".

*   *   *

Я посетила тот город через много лет. По каким-то делам зашла в местную администрацию и вдруг в одном из кабинетов увидела... Дину. Сколько лет, сколько зим! - мы забросали друг друга вопросами, но я сразу поняла, о чем спрашивать не следует. На дверной табличке значилось: "Заведующая отделом Д.Г. Каргополова".

Друзья рассказали, что при семейном разделе Вин не стал требовать своей доли жилплощади, помирился с матерью. Но больше не женился.
А дочка у Дины чудо как хороша. Живая, черноглазая, характером - в маму. Учится в детской художественной школе.