Слёзы Туранги Бахытжана Бектепова миф в мифе

Истинный смысл эпиграфа, предпосланного Бахытжаном Бектеповым к своему рассказу “Слёзы Туранги”, понимаешь уже при повторном прочтении этого произведения.

Если есть не остывший в золе уголёк,
Значит, пламя костра не угасло,
Если в поле бесплодном пробился росток,
Не бесплодно оно, а прекрасно.

(Из старинной кипчакской песни)

Таков эпиграф. Это перевод фрагмента старинной кипчакской песни или, скорее, стилизация под фольклор, но звучит эпиграф современнее самого рассказа, сотканного плотными нитями мифа, – фольклорная песня не использует ни рифму, ни силлабо-тонический метр, как в этой строфе. Эпиграф здесь – это время и ракурс читателя, его возможность чуть остановиться перед ознакомлением с рассказом и задуматься.
Тело (иначе не скажешь – так красив этот литой текст!) самого рассказа делится на 12 неравновеликих частей, отделённых друг от друга пробелами. Бахытжан Бектепов начинает рассказ с мировидения птицы – грифа-стервятника. “Старый стервятник долго кружил над степью и, лишь вдоволь насладившись небесной прохладой, плавно, будто нехотя, опустился на вершину одинокого кургана, поросшего редкой щетиной жингиля. Он деловито притоптал под собой землю и замер, устремив свой величественный взор туда, где с высоты полёта высмотрел большой отряд всадников”. Обратите внимание, как меняется гамма чувств и ощущений стервятника: наслаждение небесной прохладой, неохотное приземление, деловитое притаптывание места под собой, величественный взгляд вниз, на людей. Птица смотрит на людей свысока, зная “своё могущество даже над этими опасными из всего живого существами”. Но “неуклюжие (по мнению грифа – Е.З.) существа с их остроконечными тростинками” оказываются хитрее умной птицы. Стервятник намеревается позабавиться над всадниками: привлечь к себе их внимание и с силой взмыть в небо на недосягаемую высоту. Но сотник Тогул просчитывает ход мыслей птицы: сотня огибает курган справа, а Тогул остаётся на месте и убивает грифа стрелой. Тогул и стервятник похожи между собой: хищная птица ведёт себя, как мыслящий человек (“…для старого стервятника это было забавой…”), разумный человек – как дикая птица (“…хищно прищурив глаза, Тогул стал всматриваться в вершину кургана…”). Симпатии читателя на стороне грифа: забавы птицы беззлобны, Тогул же убивает не ради добычи (он даже не подбирает мёртвую птицу), а ради самого процесса убийства.
Сцена убиения живого существа другим живым, но более жестоким, выписана Бахытжаном Бектеповым мастерски: “Он (гриф – Е.З.) круто повернул голову. В глаза ударил ослепительный луч закатного солнца. Испуганно вскрикнув, гриф взлетел и рухнул, пронзённый насквозь огненной болью”. Здесь нет ни единого слова с семантикой смерти: обманутый людьми, “крылатый повелитель здешних мест” умирает необыкновенно красиво. И руки ликующего Тогула (“Хай-я! – завопил Тогул, опуская короткий лук”) не оскверняют мёртвого тела мыслящей птицы.
Смерть грифа для Тогула – поданный богами знак, предзнаменование “ещё более интересной охоты и по-настоящему желанной добычи”. Сотня Тогула по приказу Тайши-батура идёт по следу жены хана Каратая, красавицы Ултай-бегим и её пятилетнего малыша, жемчужины рода – Мадибека. По воле автора сюжет в рассказе не совпадает с хронологической последовательностью фабульной нити. В начале рассказа (который хочется назвать всё же не рассказом, а малой повестью) читатель застаёт уже середину фабулы. Вернёмся к её истокам.
Род Дяукара, один из самых могущественных кипчакских родов, занимал обширные степные просторы. Правил тем родом славный батыр Каратай. Внутренние неурядицы в роду случались редко и заканчивались не кровопролитием, а тоем в знак примирения. Но с востока обрушился на род Дяукара внешний враг. Захватив аул Актас, предводитель вражьего войска Тайши-батур убивает всех жителей. В живых остаются двое – оставшийся безымянным лазутчик врага и юноша Тагай. От лазутчика Тайши-батур узнаёт о хане Каратае – стволе рода Дяукара, его жене Ультай-бегим, прекрасном плоде на древе рода, и их сыне Мадибеке – жемчужине, волшебном семени, в котором спрятана вековая сила рода. Лазутчик советует Тайши-батуру обязательно уничтожить основу рода Дяукара – Мадибека. Другой пленник, Тагай в ярости убивает предателя. Тщеславный Тайши-батур в насмешку посылает Тагая к Каратаю предупредить о приближении врага. Мудрый Каратай отсылает в дальний аул Бурабая свою жену и сына. Старый Бурабай и его помощник Саттар прячут жену и ребёнка Каратая в тайнике, люди в ауле знают об этом. Тем временем происходит схватка войска Тайши-батура и Каратая, в которой побеждает первый. Каратай взят в плен. В бреду он случайно выдаёт местонахождение Ултай-бегим и Мадибека. В аул Бурабая отправляется сотня Тогула. Перед всем аулом Тогул убивает Бурабая, но жители не выдают Ултай-бегим и Мадибека. Сотник даёт время на размышление до утра. Старый Саттар поёт старинную песню о Туранге. Песня призвана пробудить в сознании людей чувство родовой общности. Наутро из ряда жителей выделяется молодая женщина с ребёнком и сдаётся в руки врага. Её привозят в стан Тайши-Батура. Приводят Каратая, и тот видит перед собой незнакомую женщину с незнакомым ребёнком: за Ултай-бегим себя выдала внучка Саттара Айгерим, ребёнка которой тоже зовут Мадибек. Так был спасён наследник рода Дяукара Мадибек.
Отдельный сюжет имеет вставная новелла – песня, которую исполняет Саттар. Песня возвращает слушателя в то время, когда “ещё не родился бог по имени Зло” (поэтому во вставной новелле и нет таких отрицательных персонажей, как, к примеру, Тогул). Люди жили в согласии со всем миром и друг с другом. В ауле отца расцветала красавица Туранга. На шестнадцатилетие дочери бай Нурали устроил той и состязания. Все туры соревнований выиграл батыр Каражал, и в награду ему досталась Туранга. Однако девушка была влюблена в другого батыра – красавца Темира, лицо же Каражала рассечено шрамом, оставшимся после былой схватки с тигром. Молодая женщина уже начала прирастать сердцем к мужу и ждала от него ребёнка, когда аул Каражала, пока тот был на охоте, случайно и мимолётно посетил Темир. И Туранга, пылая страстью к Темиру, избавляется от ребёнка с помощью старой гадалки Тумы. Вернувшийся с охоты батыр узнаёт о постигнувшем его несчастье. Он делится горем с родом и требует возмездия. Аксакалы изгоняют Турангу из аула, заведомо прокляв каждого, кто обмолвится хоть словом с преступницей. Каражал пронзает своё сердце кинжалом. Страдалица-Туранга превращается в туранговое дерево, листья которого “плачут” прозрачными каплями.
На первый взгляд, сюжет мифа о Туранге – антипод сюжета основного рассказа. Во вставной новелле женщина избавляется от ещё не родившегося ребёнка, в рассказе – женщина защищает своё дитя. Но общность концепций двух мифов, сросшихся по воле автора в один, явственнее их различия. И там и здесь жизнь вершится по воле рода, аула. “Гулом презренья и негодования встретил её (Турангу – Е.З.) аул”, ”Долго ещё стояли безмолвно ошеломлённые жители аула, провожая горестным взглядом отважную женщину (Айгерим – Е.З.)”.  Для того и спел мудрый Саттар миф о Туранге, чтобы усилить в людях чувство родовой слитности.
Миф о грешной Туранге своими ветками прочно срастается с мифом об Ултай-бегим. Родство основного и вставного мифов создаётся не только общностью характеров славных батыров Каратая и Каражала, но даже созвучием их имён. Одинаково отношение повествователя к природе. Олицетворены разные пейзажные явления (“готовясь ко сну, лениво вздыхала река”), живые существа отождествляются с неживыми явлениями природы: “казалось, не кони то были, а два ошалевших ветра, гонимых друг другом”; люди (а также их психо-физические жесты) сравниваются с растениями или даже превращаются в них, как Туранга, с животными, явлениями природы: “ведь люди что сорная трава, сколько ни топчи, не вытопчешь”, “аул Каратая гудел, как растревоженное пчелиное гнездо”, “рекой, берега сокрушившей в дни половодья, хлынули слёзы из глаз Туранги”.
В обоих мифах удивительна красота и стать слога (“разве может ответить взаимностью солнце, даже если его очень любишь”, “за рекой взахлёб плакали шакалы”), поэтизирован быт (“золотыми самородками лежали груды баурсаков”). Но язык легенды о Туранге всё же иной, чем язык основного повествования. Прозаическая песня о девушке-дереве сказывается протяжно, певуче, музыкально. Встречаются метризованные участки, чистый амфибрахий: “участники тоя хвалу воздавали победе батыра”, “на круг он выходит и с ходу хватает железной рукой Каражала”, “змеями смех её жуткий пополз по землянке”, “страшны были муки, от боли в глазах помутилось” и т.п. Ткань песни изобилует анафорами (красив тройственный зачин легенды: “То было время, когда люди жили в согласии друг с другом и миром. То было время, когда никто не ведал, что такое зависть и подлость, коварство и жестокость. То было время, когда тысячеликий бог по имени Зло ещё не родился на свет”), инверсиями (“Ни небо бездонное, ни цветущая степь не могли с Турангой красотой сравниться”), градациями (“Семь кругов наездники мчались плотной клубящейся массой. На восьмом стали медленно вытягиваться в ленту. На девятом два скакуна оторвались вперёд”), эпитетами (“железной рукой”), сравнениями (“могучий, как тигр, и кроткий душою, как лань”), метафорами (“шестнадцать – возраст, когда распускается полностью бутон девичьей красоты”) и другими многочисленными стилистическими фигурами и тропами.
Пристальное внимание в обоих мифах уделено вычерчиванию и главных, и второстепенных, и эпизодических героев. Полнокровны и выпуклы не только Каратай, Каражал, Туранга, Тайши-батур, Тогул, но и второстепенные герои – преданный своему роду Тагай, щедрый и справедливый отец Туранги Нурали, влюблённый, но не нарушающий обычая предков Темир, шепчущая заговоры, ясновидящая Тума, мудрый и бесстрашный Бурабай, Саттар и Айгерим, спасшие род Дяукара, а также эпизодические персонажи – аксакал Жолымбет, “слово которого считалось таким же священным, как слово Пророка”,  пастух, обнаруживший плачущее дерево. Отрицательные герои выписаны не только чёрной краской. Так, лазутчик говорит самой образной из всех персонажей речью, от которой в сердце оседают полноценные зёрна родовой спаянности. Но лазутчик предаёт свой народ, и даже Тайши-батура коробит его предательство. А как великолепен Тайши-батур в роли военачальника! Вот как передаёт Бектепов тактику боя в рассказе: “Каратай повёл своё войско, собрав его в кулак. В то время как Тайши-батур разбил тысячу на более сильный центр… и фланги, которые с ходу стали огибать войско Каратая. Так беркут, вцепившись когтями в добычу, обхватывает её крепкими крыльями, лишая возможности двигаться”. “Кулак” Каратая оказывается слабее “беркута” Тайши-батура.
С большим вниманием Бектепов относится к описанию главного кипчакского богатства – коней: “слава и даже сама жизнь воина – в копытах коня”. У Каратая – огненно-рыжий скакун Жаскулан (Каражал также обгоняет Темира на рыжем коне!), у Тогула – “отменный, быстрый и выносливый” жеребец Тау: “за этот подарок самого Тайши-батура алчные купцы не раз предлагали табун лошадей”. Описаны лошади даже эпизодических персонажей: Бадма подъезжает к Тогулу на “крепкой саврасой кобыле”. И человек видоизменяется верхом на коне: “казалось, не люди припали к конским гривам, а джинны”. Демонический Тогул, заметьте, восседает на коне по имени Гора!
Пожалуй, из всех созданных здесь Бахытжаном Бектеповым образов менее всех конкретизирован Мадибек – волшебное семя рода Дяукара. Но разве можно принижать конкретикой идеальную жемчужину рода? Мальчик, ради которого живёт и страдает так много людей и ради которого завязана нить рассказа “Слёзы Туранги”, к счастью, остаётся жить в вечном времени, где расстояние мерится полётами стрелы, а люди в одиночку охотятся на степных волков и свирепых камышовых тигров.  



Ссылка на текст рецензируемого произведения:
http://prostor.samal.kz/texts/num0403/bek0403.htm