Дневник пациента Н

Первый раз меня поймали курящим в восьмом классе, и это была первая сигарета из первой пачки, которую я купил. До этого мы с другом долго спорили, кому идти к табачному киоску, в результате тянули жребий, пришлось мне. Потом мы отправились на пустырь, чтобы кого-нибудь случайно не встретить,  в то время с этим еще было строго. Мы улеглись за пригорком и с серьезными лицами закурили, делая вид, что нам это нравится. Вдруг появилась собака, а за ней наша учительница физкультуры. Естественно, в тот же день она позвонила нашим родителям. Мать ругала меня так, что ей сделалось дурно, отец молчал. Он смотрел на меня немного не так, как должен был бы посмотреть рассерженный родитель на провинившегося сына, кажется, он хотел мне что-то сказать, но промолчал. Вообще, я не помню, чтобы отец когда-нибудь  меня ругал, да и общались мы редко. И мне всегда казалось, что он что-то не договаривает. Когда-то с ним произошел какой-то скандал, его вроде бы видели с кем-то, с кем ему нельзя было встречаться, или застали в запрещенном месте, не знаю. Именно после этого он стал замкнутым и неразговорчивым. Он часто начинал какую-нибудь фразу и замолкал, иногда просто смотрел на меня с беспокойством, я ждал, но так ничего и не услышал. Потом отец исчез. Говорили, что он заболел, и с ним нельзя видеться. Потом он умер. Я был на похоронах, и не помню ничего необычного.
        Да, наверное все дело в отце, он первым догадался о том, о чем я догадался только сейчас, и его судьба должна была бы стать для меня предостережением, но я понял это слишком поздно.
С самого детства я чувствовал, что в нашей жизни есть какая-то тайна, о которой не говорят вслух, но которую знают многие, очень многие, возможно – все. Чем взрослее были люди, тем меньше я им верил, мне казались подозрительны все школьные предметы, за исключением пения, и откровенно лживыми все университетские, особенно философия – она молчала о главном, скрывала причину наших движений, устройство души, сочиняла какую-то мишуру: категорический императив, воля к власти – вся эта игра ума чтобы запутать, а не разъяснить то, что все и так знают. Кроме меня. Я смотрел на людей и видел, что они не те, кем кажутся, что есть одна тайная пружина всех их поступков, о которой они прекрасно осведомлены, но молчат. С возрастом желание разрешить загадку усиливалось, я пытался заговорить об этом с друзьями, но меня не понимали, точнее, делали вид, что не понимали. У меня оставалась единственная возможность разгадки, такая же, как и у остальных – дойти до нее самому. Никто не мог помочь мне, и в первую очередь те, кто догадался, – они молчали особенно изворотливо.
      И вот – мне стало ясно.
      Я кажусь вам смешным: так долго идти к очевидному! Делать из этого великое открытие! Восклицать! Но в этом-то я и отличаюсь от вас. Я не собираюсь молчать, хотя знаю, что молчать должен, ибо молчание – необходимое условие нашего мира. Я буду восклицать, я не понимаю, как можно спокойно смотреть на обман, масштабы которого соразмерны человеческой истории. Наверное, всем остальным объяснили, почему этого делать нельзя. Мне забыли, и я сделаю то, что считаю нужным, хотя прекрасно понимаю, что это столь же опасно, сколь и бессмысленно.
       У меня есть любовница – Света. Я часто думал, зачем она мне нужна? Действительно, с женой скучно – она не ответила на единственный вопрос, который меня интересовал. Но зачем удваивать скуку любовницей? Очевидно, это налог на безделье. Вчера мне пришлось ехать со Светой к ней на дачу. Мы должны были встретиться в метро подальше от моего дома, чтобы не натолкнуться на кого-нибудь. Когда я спускался вниз, мне кто-то помахал рукой, не знаю кто. Его имя не имеет значения, важно то, что меня увидел какой-то знакомый.  Внизу на станции пришлось подождать несколько минут. Вдруг меня хлопнул по плечу мой приятель, которому я бы обрадовался, если бы он не был свидетелем на моей свадьбе. Мы разговаривали. Света оказалась грамотной, видела нас, но не подходила. Я ее увидел и распрощался с приятелем. Света очень разговорчива, ее никогда не останавливал грохот поезда, она живо рассказывала что-то, я отвечал "да". На выходе из вагона она столкнулась с хлипким человеком, который, увидев ее,  противно заверещал, так он выражал свою радость. Света незаметно подтолкнула меня и отстала ненадолго, потом догнала с загадочной улыбкой, к которой я отнесся совершенно равнодушно. Мы приехали на вокзал, Света отошла, а я встал в очередь за билетами. Вокруг бегали толпы народа в поисках выхода из сложившегося положения, у каждого человека был свой план действий и его разумное объяснение. Я разглядывал затылки. Один из них показался мне знакомым, но вернулась Света и помешала мне додумать важную мысль. Света повела меня по платформе, пытаясь с помощью неизвестных мне примет определить будущее расположение дверей электрички, болтала, говорила, что надо быть в форме, что заплатила за свет, вспоминала клички дачных котов, кошек, разглядывала горошек на своем платье, себя в зеркале, мусор под ногами, все это с неведомой мне связью всех этих действий, а я думал о знакомом затылке – в нем многое можно было понять. Электричка остановилась так как нужно, и мы первыми зашли в вагон. Мы сели напротив продавщицы из нашего магазина, она сидела с неприятно расслабленным лицом и не узнавала меня. Потом раздались удивленные и безусловно фальшивые восклицания – это продавщица увидела своих знакомых. Она пересела. Примерно через час мы со Светой вышли. Было очень жарко, Света покупала мороженое, пока я разговаривал со своим стоматологом. Он через меня посоветовал моей жене не тянуть с передними зубами. Пожалуй именно стоматолог позволил мне понять смысл знакомого затылка.
     – Не слишком ли много случайных встреч? – поинтересовался я у Светы.
     – Ты просто боишься, – сказала она.
     Я действительно боялся, но это ничего не объясняло. В том числе, почему по дорожке навстречу нам шла подруга именно моей жены. От отчаянья я попробовал изобразить непохожего на себя человека.
      – Что с тобой? – удивилась Света.
      – Здравствуй, – сказал я подруге жены, когда стало ясно, что прятаться бессмысленно.
На пляже какой-то мальчишка показывал на меня пальцем. В кафе я поздоровался с одноклассником. Там же я спросил у Светы:
      – Что все это значит? Я знаю, что ты знаешь. Если ты не ответишь, я уеду.
      – Ты что, спятил?
      Я встал. Света пробормотала что-то очень тихо, я не стал переспрашивать. 
      Пока я шел к станции меня два раза обогнала одна и та же машина.
      С каждым шагом мне все более ясной становилась безнадежность нашего положения. Оставалось сформулировать ее в словах. В электричке я играл в карты с сослуживцем и думать не мог. В троллейбусе напротив меня дремала семейная пара, я их не знал и стал думать. Вдруг, приглядевшись, я вспомнил, что видел уже этих двоих – пожилых мужа и жену, – они ехали со мной в этом же троллейбусе, только утром. И тут наконец-то я все понял. Расшифровал! Я даже заплатил за проезд, потому что мне стало все равно.
      Сейчас я скажу вслух то, что вы так боитесь услышать. Вы хорошие актеры, – моя жена, например, она и бровью не повела, когда я ей рассказал, только пробормотала что-то, – но вы боитесь, иначе, зачем столько молчать о том, что мы друг за другом следим!
      Вот оно – самое главное. Кто молод и еще не знает, – слушайте внимательно: каждый из нас под присмотром! Сначала это кажется естественным, и мы не возражаем, мы еще слишком малы, чтобы возражать. Но и потом, когда нам кажется, что стали свободны – мы под присмотром. Нет ни малейшей возможности скрыться. Игра в прятки с детства приучает к поражению, невидимок не бывает. Где бы мы ни были, нас обязательно заметит какой-нибудь знакомый и расскажет – неважно кому, главное – об этом будет известно. Как ловко придумано! Как все элегантно и естественно! Не нужны подслушивающие устройства, доносчики и скрытые камеры. Достаточно ограниченного круга вполне доброжелательных знакомых, и новости о тебе будут настолько полными, что ты можешь в течение жизни сделать, предположим, три пластических операции и уехать, скажем, в Осло, но все равно, на какой-нибудь ослиной улице тебя остановит твоя бывшая школьная учительница и спросит, как ты назвал щенка, которого купил на прошлой неделе. И нет спасения! Даже если вы представляете себя в незнакомой стране, в незнакомом городе и что вокруг незнакомые люди, – это самообман, потому что к концу дня в этом незнакомом городе, в троллейбусе вас уже будет ждать своя дремлющая семейная пара.
      Да, мы друг за другом следим. Даже деликатнейший человек, никогда бы не опустившийся до шпионства, – часть глобальной наблюдательной системы, ее субъект и объект одновременно. И неважно, знает он об этом или нет. Вот в этом и есть источник нашей морали, религии, нравственных извращений, психических расстройств, причина семейных скандалов и мировых войн – разве кто-нибудь стал бы воевать, если бы не был уверен, что о его подвигах когда-нибудь расскажут? Разве не в пристальном постороннем взгляде наше ощущение Бога? И не отсюда ли наш цинизм? Совесть? Привычка чистить зубы? А преступления – это ли не признание собственного бессилия и протест против него одновременно? Все в тебе понятно, видно насквозь, каждое движение твоей души, и если ты считаешь, что ловко спрятался, попробуй показать язык какой-нибудь незнакомой старушке, – через неделю в соседнем городе на тебя будут оборачиваться.
      Да что я об этом говорю?! Все же прекрасно известно, всем, и жене, судя по ее наигранному спокойствию, тоже. Но все молчат! Нигде, ни в одной книжке об этом не упоминается! Не говоря уже о телевизоре. Поразительно и непостижимо – заговор, в который вовлечены все без исключения, который старше Старшей Эдды, который работает не останавливаясь ни на секунду, умудряется быть нераскрытым! Все о нем знают, участвуют, но никто не говорит вслух. Неужели я первый? Неужели никто до меня не пытался сказать правду? Не может быть! Пытались, наверняка были бунтари, борцы за право быть невидимкой, за частное одиночество, за тайную свободу поступка, но где они, что от них осталось? В каких палатах, рядом с какими испанскими королями сгинули смельчаки, на каких  кострах сожгли их книги?! Все их поступки тщательно укрыты многовековым слоем тишины. И, похоже, нет никакой надежды! Пусть прогресс свободы слова перейдет мыслимые границы, но при малейшем намеке на эту – самую большую – тайну человечества, вы становитесь против всех, в том числе против самых родных и близких, вы – изгой, вы – сумасшедший, – да-да! именно сумасшедший, не преступник, если объявить вас преступником, значит признать существование тайны, а в том то и фокус, чтобы делать вид, что тайны нет, – а сумасшедшего можно не воспринимать всерьез.
      Я прихожу к выводу, что на нашей планете эти мои слова не то что опубликовать, произнести вслух нельзя, думать о них нельзя, и я боюсь своей жены, которая уже минут двадцать с кем-то советуется по телефону, я ей сказал достаточно, чтобы понять мои намерения, почему она так спокойно выслушала мои слова – услышать такое и даже не удивиться?! И почему она так смотрит на меня, с такой жалостью, никогда она не смотрела на меня с такой жалостью, почему она на меня ТАК смотрит?! И с кем она разговаривала? Кому это она так поздно открывает дверь?! Кто эти люди?!…
     А этого, с бородой, я уже где-то видел…

     Этот дневник пациента Н. был приобщен к истории болезни. Ввиду того что диагноз – шизофрения – определился, считаю возможным дневник уничтожить.
                Доктор Копытко.