Устала молчать...

.....теперь хочу говорить. Я хочу говорить, говорить, говорить. А вы слушайте, слушайте меня, только запаситесь терпением, потому что говорить я буду долго, очень долго. Вы увидите как восходит солнце, а потом вы увидите, как оно садится, окрашивая все в красный цвет. В теплый цвет, в цвет теплой крови. Вам не нравится то, что я говорю, вы морщитесь, ну и что? Я буду говорить и продолжать говорить, даже если вы уйдете. Я слишком долго молчала, чтобы продолжать молчать. Я слишком много слышала, чтобы слышать теперь кого-то еще. Вы не стесняйтесь – спрашивайте свои вопросы. Но ответа не получите. Потому что я буду говорить и вы не сможете перебить меня. О чём я буду говорить – я пока что не знаю, но сейчас еще пару слов и я начну говорить. Слушайте. Слушайте. Да, вы вот уже пытаетесь сказать мне – не много ли слов, а я говорю, что слова должны жить, они должны идти одно за другим в связном потоке речи. Я вот и пытаюсь родить этот связный поток, но как я смогу это сделать, если вы пытаетесь меня перебить. Вы уж молча сидите и слушайте про ромашковое поле. Ромашковое поле. Почему про него? Потому что я хочу рассказать про ромашковое поле. Про жаркий солнечный день лета. Про то, как я бежала по ромашковому полю, сбивая эти солнечные цветы, вдыхая пряный запах нагретой земли. Перед лицом мельтешат бабочки, в траве стрекочут нет, не стрекозы – откуда стрекозам взяться на ромашковом поле – они ведь любят воду. А вы знаете, что вода бывает разная? Я могу вам рассказать про воду. Я могу много вам рассказать про воду. Я могу рассказать какая она бывает спокойной. Каким зеркалом она отражает в себе небо и берега. А еще могу рассказать про белую воду. Про воду, которая, разбиваясь о камни, пенится и бурлит. Про ту воду, которая тянет на дно, если зазеваешься. А еще вода бывает соленой. Вы думаете, что я говорю о море? Нет, не угадали. Я говорю о соленой воде слез. О той воде, которая прячется где-то в человеке и в самый неожиданный момент начинает течь по щекам. И вот я бегу по ромашковому полю и падаю, падаю и снова падаю в душистую траву, переворачиваюсь на спину. Надо мною чистое глубокое небо. Вы слушайте, слушайте. Но если вам надоело, вы можете уйти. Только не хлопайте сильно дверью, а то ромашка, которая у меня в руке завянет и я не узнаю – любит он меня или нет. А как я смогу узнать по увядшей ромашке любит он меня или нет. Даже если лепесток последний скажет, что он меня любит, то все равно он будет увядшим. Может и его любовь такая же увядшая. А если выпадет «не любит», то я все равно не поверю и сорву другой цветок и, перекатившись на живот, начну заново: «любит, не любит, любит, не любит..»  вы уже пошли? Неужели вы не хотите узнать про моего щенка? У меня был славный щенок. Я его нашла зимой на чердаке своего дома. Вы слышите, как он плачет? Один, в картонной коробке. Слепой, глухой, замерзший, голодный. Вы посмотрите – он помещается на половине моей ладошки. Белый с черными пятнами. Глядите, какое у него маленькое вздутое пузико с еще не отвалившейся пуповинкой. Нет, не отворачивайтесь, смотрите, смотрите. Вы даже можете его потрогать. Возьмите на руки, пригрейте. Вы видите, как он тыкается вам в ладони и пытается схватить сосок. Но не может этого сделать, потому что у вас на ладонях нет соска. Отдайте мне его обратно и не смейте говорить, что это крыса. Это славный щенок. Я его сейчас отнесу домой. Там у меня есть уже взрослая собака. Ее я нашла год назад в магазине. Я ей тогда купила двести грамм колбасы. Не помню какой – за два двадцать. Как она называется? Ладно, не пытайтесь вспомнить. Вы лучше помогите открыть мне дверь. И не уходите, потому что надо пока что подержать щенка. А я подогрею молоко. Нет, вы его еще подержите. Почувствуйте, как у него начинают отогреваться лапки. Лапки. Размером с булавочную головку. Почувствуйте ладонью как бьется его сердечко. Сердечко. Как вы думаете -оно по размеру такое же как у воробья? Или меньше? Да что вы смотрите на меня. Что? Собака? Нет, собака не кусается. Она не умеет кусаться. Все, кто приходит со мной – это друг, потому что мой друг – это друг моей собаки. Когда я ее накормила в магазине колбасой, я заглянула ей в глаза. Не смотрите ей в глаза, потому что вы потом будете переживать. В них слезы. Не верите? Зря. Вы никогда не видели как плачут животные? Они плачут. Они плачут чище и искреннее, чем люди. Мой серый конь плакал при прощании со мной. Он плакал огромными слезами, которые переворачивали мое сердце вверх тормашками и заставляли стучаться его наоборот. Не понимаете? Не поймете. Не пытайтесь. А он, мой серый конь, показал как это бывает. Его изящная точеная голова лежала на моем плече и из темного глаза катились огромные слезы. Я обнимала его за шею и говорила, что вернусь. Я вдыхала его запах. Запах чистый, промытый дождями и просушенный ветрами. Я ерошила его гриву. Гриву. А он плакал и не хотел меня отпускать. Но я все равно ушла, потому что меня ждал автобус. А он…. А он стоял на взгорке и смотрел вслед, пока автобус в очередной раз не вынырнув на горку не скрылся за поворотом. Я смотрела в заднее стекло и плакала вместе с конем. Почему вместе? Да потому что он тоже тогда плакал. Он смотрел, как автобус увозит меня и плакал. Что вы притихли? Вы слушаете сердце щенка? А, вы не понимаете почему он все еще скулит? А положите его поближе к собаке, пусть она его оближет. Что? Она его съест. Не смешите – посмотрите на нее. Она волнуется. Она пытается заглянуть вам в ладони. Не бойтесь, положите. А мне помогите лучше эту резиночку от пипетки на горлышко этого пузырька натянуть. Меньше емкости не нашлось, ну да ладно пока что этой обойдемся. Завтра поищу. Говорите, что молоко горячее? Хорошо, если вы переживаете, что оно горячее, мы его остудим. А пока оно остужается, я расскажу вам про комаров. Что вы смотрите на меня как на сумасшедшую? Почему-то разговоры о погоде никого не смущают. А почему же так странно вы относитесь к разговору о комарах? По крайней мере – этот вопрос вполне животрепещущ, потому что видите, сейчас лето и мы сидим на берегу озера. Прислушайтесь – воздух звенит комариными крыльями. Вот, вы шлепаете себя по щеке. Не нравится? Вы начинаете ругаться. А теперь попробуйте сказать – кто самый страшный зверь? Правильно – комар. Но тут вы ошиблись. Заметили, вокруг тайга? Первозданная природа. Прислушайтесь. Слышите, сквозь кустарник ломится кабан. А вон там, приглядитесь. На той стороне озера вышло семейство медведей. Вы плохо видите? А почему вы так елозите? Ах, ясно, вы готовы теперь правильно ответить на мой вопрос. Ну так и кто же самый страшный зверь? Правильно. Мошка. Всепроникающая мошка. Мелкая, чуть видимая, но доставляющая огромное количество неудобств. Все, все, можете успокоиться – молоко уже остыло, давайте кормить малыша. Аккуратней, аккуратней. Да кто же так держит? Вы не сжимайте его – он никуда не убежит. Сейчас, сейчас. Да, он еще плюётся, потому что это коровье молоко. Это мы его пьем нормально, а у собак другое молоко. Но не бойтесь, сейчас он начнет есть. Он слишком голоден. Ну вот, а вы переживали. Смотрите, он просто захлебывается. Похоже, дырочка великовата в соске получилась. Тогда мы аккуратней будем. Да, конечно же он будет лапками шевелить. Нет, он не плывет. Он нажимает маме в живот, чтобы молоко лучше шло. Какой маме? Я не знаю какая у него мама, откуда же? Вы что не помните, как мы его на чердаке нашли? Нет, больше я ему пока что не дам. Ему привыкнуть еще надо. Пока что по чуть-чуть будем кормить, но придется часто, через каждые два-три часа. Да, заснул. Послушайте его дыхание пока что, а я заварю нам чаю, потому что сидеть нам еще долго. Нет, если вам надоело со мной, вы можете идти, я в принципе и сама справлюсь. Нет, что вы, я нисколько не обижусь, если вы уйдете. Я сама попью чай и расскажу зеркалу все, что захочу. Вы не хотите уходить. Зачем вы гладите меня по спине? вы зря это делаете. Вот, она уже начала вторить вашей руке. Почувствуйте, как она следует за вашей ладонью. Как она просит еще и еще. Почувствуйте, как каждое ваше прикосновение к коже будоражит нервы и посылает сигналы через спинной мозг к мышцам. Проведите рукой по моему позвоночнику и почувствуете волну, бегущую за вашей рукой и не хотящую ее отпускать. Не бойтесь, будьте смелее. У меня еще есть шея. А с другой стороны спины у меня еще есть грудь. Она не очень большая. Но зато посмотрите – какая она красивая. Видите, как она просит вашей ласки? Смелее, еще смелее. Отдернули руку и опустили глаза. Почему? Ах да, чайник закипел. Ну что же, давайте пить чай. Только не заглядывайте мне в лицо. Прошу вас. Я слишком долго ждала чьей-нибудь руки, но она сразу исчезла. Поэтому я пока что немного нервничаю. И черты лица немого не мои. Это перед вами  сидит либидо. Но сейчас, я разолью чай и за чаем расскажу вам об одиночестве. У вас в глазах испуг. Вы не хотите про одиночество? Нет, вы все равно послушайте, потому что оно есть у всех. Только оно разное. Оно такое же разное. Как ромашки на ромашковом поле. Не возражайте, все равно ромашки все разные. Каждое маленькое солнышко в ореоле белых облачков лепестков отличается от другого такого же солнышка. Нет, пожалуй я не буду про одиночество, потому что оно не будет долго просить себя звать и придет. А вы тогда точно уйдете, потому что когда за столом сидим я и одиночество, то третий уже лишний. А я пока что еще не все рассказала. Посмотрите в окно, вы увидите, что незаметно пришла ночь. Она скрыла от нас зло и добро, раскрасив все в один цвет. В серый. Ночью не только кошки серые, поверьте. Ночью происходит много чего и оно все серое. Не верите? Изнасилование в грязной подворотне и занятие любовью в чистой постели – это по сути одно и то же. Половой акт. Но какой он разный, не находите? А ночь примиряет эти два действия. Только утром подворотня будет пропитана болью и опустошенностью, а постель будет наполнена нежностью и спокойствием. Смотрите в сторону. Да не бойтесь, мое желание прижаться к кому-нибудь уже прошло. Оно было мимолетно и ветрено, как сам ветер, который ерошит вам сейчас волосы. Не смотрите вниз, потому что под нами пропасть. Не надо так хвататься за камень, на котором мы сидим, свесив ноги. Он достаточно устойчив и выдержит еще много таких, как мы. А под нами летают ласточки, под ними собирают персики. А ветерок к нам долетает с моря, которое ласково целует берег. Вы уже допили свой чай? Тогда протяните руку с чашкой над пропастью и разожмите пальцы. Смотрите, как она плавно переворачиваясь, летит вниз к неминуемой своей гибели. Восходящие потоки иногда поддерживают ее с тем, чтобы потом отпустить дальше вниз, к камням, о которые она разобьется вдребезги с тонким звяком, так похожим на всхлип. Но это все будет потом, через несколько сотен метров.  А сейчас она летит, совершенно не думая о смерти и наслаждается этим полетом. А теперь замрите. Замрите и не смейте шевелиться. Я вижу, как вы уже почти устремились за ней. Вы тоже хотите полететь. Но вы-то знаете, что вас ждет впереди. Это чашка не знает, да ей и все равно в общем-то. Ей абсолютно все равно. А вы подумайте о том, что вы еще не успели сделать в этой жизни. Подумали? А теперь отомрите и скажите мне ответ на вопрос, который мучает меня уже давно. Скажите, кто более счастлив – мальчик, впервые познавший женщину или мужчина, который впервые взял на руки своего сына? У вас нет детей. Ну что же, это ведь одна из тех причин, чтобы не пытаться полететь вниз. А теперь нам пора возвращаться на мою кухню. Видите, ничего не изменилось. Все на своих местах, чайник на плите такой же горячий. Хотите еще чаю? А мне не во что его налить, потому что ваша чашка разбилась о камни. Вы не помните уже этого, а я прекрасно вижу как она разлетается, всхлипнув. Чувствуете, что мы с вами теперь совершенно одни? Вы слышите, что кроме моего и вашего дыхания здесь никого больше нет. Только мое дыхание, ваше дыхание, и две телесные оболочки за столом. А потом, когда вы уйдете, останется только мое одинокое дыхание. Сейчас я вам расскажу что произошло, пока мы с вами пытались что-то понять в этой жизни. Пока нас не было здесь, у щенка открылись глаза, потом он начал ходить. А потом щенок заболел. Он очень сильно заболел. Он перестал ходить, он почти ничего не слышал, он почти ничего не понимал. Мне предлагали его усыпить. Я вижу как вы возмущены. Я вас понимаю, потому что вы слышали его сердечко у себя на ладони. Нет, не бойтесь, я не согласилась на это. Я его лечила. Вы помните, как мы кормили его через каждые два-три часа. Вы не можете этого забыть. Потому что трудно забыть то состояние, когда ты живешь во сне. Ходишь, разговариваешь, готовишь и одновременно видишь сны. Когда просыпаешься от каждого непривычного шороха, которое доносится из коробки, где спит щенок. И я снова пережила это состояние. Я снова боролась за его маленькую жизнь. Вы бы только знали как легко манипулировать шприцами с закрытыми глазами. На ощупь. Вскрыть ампулу, набрать лекарство, потом проткнуть иглой крышечку пузырька, впустить туда физраствор, взболтать, набрать то, что получилось в шприц, потом нащупать хоть какое-то мало-мальски не исколотое место у щенка и сделать укол. Потом поменять шприц, еще лекарство – другое, потом еще одно, и заключительное – внутривенно что-то еще. И потом отдохнуть можно три часа. Через три часа повторяешь это снова и снова. И так вот три недели. День за днем. Ночь за ночью. День за днем, переходящим в ночь. Ночь за ночью, переходящей в день. А потом поехали в деревню. Знаете, он начал ходить. С трудом, под горочку, но ходить. Потом он начал узнавать нас, потом он даже пытался лаять, но после первого же гавка он устало клал голову на лапки и засыпал. Что вы, никто его никому не отдавал. Вы бы смогли его отдать после того, как послушали его дыхание держа его на ладони? Вот и я не смогла. А что произошло? Он утонул. Пошел гулять и упал в канаву. И утонул. Утонул, вы понимаете? У него хватило сил дойти до канавы сквозь высоченную траву, а потом у него не хватило сил удержаться на краю канавы. Он упал, а вечером пошел дождь, который лил всю ночь. А я что. Что я? Я не нашла его. Я искала его до вечера с того момента, когда прибежала с озера и поняла, что взрослый человек все так же и копошится с какими-то дурацкими заботами в сарае, так и не сделав перерыв на семь минут, чтобы присмотреть за щенком. Нет. Не надо его винить. Он заработался. Он пропустил мою просьбу мимо ушей. Он забыл о ней, в конце-то концов. Это я. Это все я. Не верите? А вот поверьте. Я могла пойти в ту сторону, но я не пошла. Я не поняла, что у щенка уже есть силы пробиваться через траву. Не поверила. А он смог. Это было единственное место, где я не искала. Так почему виноват взрослый? Если бы не было дождя, он бы остался жить. Переночевал бы в канаве, она сухая была, пока не пошел дождь с вечера на всю ночь, и вылез бы. Его через месяц нашли и позвонили в город. Я приехала. Приехала, чтобы похоронить. Там же, на склоне этой канавы, под молодой сосенкой. Она теперь уже большая выросла. А вы что думали, что мы с вами на пять минут отлучались? Да не молчите же вы, скажите хоть слово. Скажите. Скажите. Не бойтесь, я слишком долго говорила, я хочу услышать кого-нибудь. А то все я, да я. Мне сказал один знакомый, что у меня везде Я. Даже когда МЫ, то все равно без моего Я его нет. А как может быть МЫ, если нет меня. И как может быть МЫ, если никого, кроме меня? Вы молчите. Вы не хотите говорить. Тогда вы можете спокойно уйти. Я вас не держу, я вас даже гоню. Идите, идите, помните про чашку. И не забывайте крохотного сердечка, которое чувствовала ваша ладонь зимой много лет назад. Идите. А я пойду к зеркалу и расскажу ему про коня. Я расскажу, как я его запомнила. Коня. Серого, окрашенного заходящим солнцем в теплый цвет крови. В цвет теплой крови. Как он стоял на взгорке и плакал, провожая автобус. Он знал, знал, что мы не встретимся больше. Он, наверное еще долго стоял на дороге, прежде чем пойти домой, низко опустив голову. Только зеркало узнает, как он грустил и как он ждал меня по утрам. Как он потом приходил к пастуху и печально будил его, чтобы гнать коров на поля. Вы еще не ушли? Да идите же скорее. Да, я гоню вас. Куда хотите – хоть к черту, хоть на ***. Незачем кому-то знать, что я следующей весной нашла его у дороги к деревне. Мертвого с совершенно голым боком. Голым абсолютно. То есть не лысым. А голым. Без шкуры. Никому не надо знать, что он попал под поезд, а потом шел еще много километров в деревню, куда должна была приехать я. Но он не дошел каких-то несколько километров. Не смог. Он плакал, когда я видела его в последний раз живым. И теперь, когда я смотрела на его такую изящную точеную морду, то я видела на ней следы от слез. Слез боли, обиды и прощания. Уходите же скорее. Уходите. А я поеду на ромашковое поле в середину лета и, сорвав солнышко в ореоле белых облачков буду гадать: «любит, не любит, любит, не любит….»