Схватка. Часть 3

 

           Чувства в бою обострены как никогда. За этой фразой невозможно описать пресловутого чувства предвидения (*), данного человеку. Но именно оно иногда спасает и бережет.
           Именно это чувство позволило почувствовать беду впереди, замаскировавшуюся и ждущую нас среди камней. Именно оно, а не грохот выстрелов  пулеметной очереди, позволило кинуться на склон раньше несущейся навстречу смерти.
           Замирая от смертельного ужаса и вспышки: “Все, пронесло!”, слушать щелчки крупнокалиберных пуль, раскалывающих камни, и дрожать всеми поджилками, зажмурив глаза, ощущая секущую тяжесть каменных осколков.
           Смерть просвистела тягучим: «Тиииииу…» рядом, оставляя от себя град осколков оболочек тяжелых пуль, каждая из которых способна перерубить тебя пополам.
          Пулемёт, наконец-то, умолк. Как по команде вскакиваем с уже взведенными гранатами. Бросок, падение, хлопки взрывов впереди. Вскакиваем. Перебежка. Последний прикрывает.
          Снова усиленные стенками ущелья звуки выстрелов навстречу. Опять тягучее: «Тиииииииииу…» навстречу, и вновь обнимаем камни, ждем передышки.
          Серега поворачивает кровоточащее лицо ко мне:
          - Не уймется, гад!
           Меня клинит. В голове сумбур. Какая-то каша из воспоминаний о доме, лиц ребят из моего взвода, страшное желание выжить и смертельное препятствие впереди. Всё это осторчертело.   
           Расстегиваю застежки лифчика и броника, откидываю гранатный карманчик, тяну нож с плечевой лямки, вытаскиваю и снимаю с предохранителя АПС (**)
           Побелевшими губами спрашиваю Серегу:
           - Спорим, я до них добегу?
           Предугадывая его движение ко мне, выбрасываю свое тело непонятным мне импульсом за спасительный валун. Разрывая легкие дыханием бегу, кувыркаюсь, растягиваясь на камнях. Секут пулевые строчки, ближе и ближе, но вот она – граница! Бросок гранаты.  Замираю колотящимся сердцем и внеземным счастьем:
           - Я – жив!  Яаааааааааа…  жииииив!
           Сжимаю следующее округлое тельце с ребрышком посередине, привстаю, бросаю, падаю ничком. После хлопка, в опьянении, вскакиваю, добегаю и ору, посылая во все шевелящееся и стонущее вокруг патрон за патроном очередями:
           - Суууууукииииииииии.......
          Я - жив... Я! Жив! Колочусь сердцем и внутренним мандражом. Твою мать! Кончился магазин! Нового нет. Запасной остался там, за валуном, в жилете.
           - Теперь только нож, суки! Я и нож против вас всех.
           Спокойно! Не думать, что они люди. Я - победитель!
           Прыгаю на опешевшего духа. Ножом по глазам. Душара хватается за голову. Отскакиваю, оборот навстречу, выпад.
            - Ну, кто еще хочет? Ах, ты?! Получай!
            Разрез от брови через губы, удар наотмашь ногой в живот.
            - Мать вашу… да сколько вас еще?!
            Стреляют.
            Уворачиваюсь чудом.
             - Я – победитель! Я! Я – против всех один! Против вас всех…   
             Врываются на позицию Серега и Толик. Все! Вот он, пулемет. Сникшие тела вокруг. Все, конец…
             Меня трясет, бьет крупной дрожью. Бойцы хлопают по моим плечам, обнимают. Присаживаюсь и глупо улыбаюсь им.
            - Ладно, пошли, сержант, – это Толик.
            Иду следом, на ходу оглядываясь, всё ли закончено.
*******
            Как ручейки после ливня, бегут по склону люди. Бойцы маленькими группками, огибая скальные уступы и промоины, стремятся вниз. Никак не могу посчитать, сколько их осталось. Под ногами камни, впереди снова эхо выстрелов, разрывов и смертельное: «Тииииииуууууу...» Но это не по нам. Это по остаткам колонны. Оборот для нее серьезный. Судя по ответным выстрелам – там не многие уцелели. Торопимся к ним
           Ударяем по духовским позициям сверху. Они нас не ждут и, увидев перевес, стараются уйти по перевалу за гребень хребта. Мы их не преследуем - знаем, там их ждёт десантура и вторая рота. Наша задача – колонна с беженцами. Спускаемся ниже и, надо же, из - за полуразбитой, выложенной ледниковыми камнями стенки выпрыгивает дух. Стреляет. Навскидку. В меня. Не успеваю даже испугаться. Очередь звенящим молотом ударяет в каску. Все, что успеваю - зажать каску-колокол руками и не вижу дальнейшего. Не вижу, как Серега с Виталиком снимают душару в упор. Не вижу, как бежит ко мне старлей Сережка Бесчастных. Жмурюсь изо всех сил, до одури зажимая гудящую голову руками поверх каски.
           Наконец приходит ощущение жизни. Расцепляю руки и глаза. Солнце слепит! Выпускаю воздух из сжавшихся легких. Дрожащими, ободранными пальцами долго расстегиваю упрямую пряжку каски. Меня трясет за плечи Бесчастных и что-то спрашивает. Снимаю долбаную каску, тупо смотрю на пулевые отметины на металле сквозь разодранный маскировочный материал. 
          - Глянь-ка, Серега, – очумело протягиваю каску орущему Сергею, - Раскололась…
          Командир перестает меня трясти. Снимает тяжелые ладони– лопаты с моих гудящих плеч. Берет в руки каску:
           - Везучий ты, Татарин! –, говорит он, усмехаясь. – Не перестаю удивляться. Надо - же… - Любуется змеящейся по куполу каски трещиной.
           Подходят ребята. Толик напяливает на меня сброшенный около камня броник и разгрузку.
           Стараюсь унять трясущиеся губы и руки.
           - Это очень много для меня сегодня, - шепчу про себя. - Очень много!
            Ребята затягивают на мне ремни.
            - Ладно, везунчик, пойдём, посмотрим, что тут у нас, – говорит Бесчастных.
            Вспоминаю, что я еще ко всему прочему и командир взвода. Идём с Серёгой мимо простреленных «Уралов».
           На отбойниках, в неглубоких ямах лежат окровавленные тела в изодранной взрывами и пулями форме. Кюветы завалены барахлом и бронежилетами. Неожиданно все это начинает шевелиться и, мягко подавшись, разваливаться над появившейся человеческой фигурой.   
           Подбегают бойцы, разбрасывают наваленные детские матрасики, броники, шмотье. Достают из завала плачущих женщин и детей. Они обнимают нас и плачут. Сергей отворачивается, прижимаясь лбом к изрешеченному борту машины.
           - Господи, хоть ради этого стоит жить, - слабо улыбаясь растянутыми губами, говорит он.
           Приваливаюсь к тому же борту гудящим затылком.
           - Навоевался? - спрашивает он.
           Я молчу.
           Он отходит и начинает командовать. Мимо меня проносят уцелевшего пулеметчика с разорванным животом и лейтенанта с обескровленным лицом, но живого и пытающегося что-то сказать Бесчастных.
           Ещё оглушенный и плохо ощущающий реальность, иду дальше на дрожащих ногах. Сережа Бесчастных, кричащий и лазающий зачем – то в кузова разбитых машин. Плачущая  женщина, запрокинувшая лицо в небо, обнимающая большими руками маленького щупленького солдата. Все воспринимается как разорванные картинки. Бойцы стаскивают оружие, трупы укладывают в линию.
          Присаживаюсь на корточки рядом с щуплым солдатом, отталкивая руки женщины, и пытаюсь нащупать пульс на шее. Пульс есть. Слабый, ниточкой бьющийся на тонкой шее. Он открывает невидящие меня глаза и шепчет. Наклоняюсь ниже и слышу:
           - Жить...
           Женские руки приподнимают его и ее губы касаются щеки раненого.
            - Мама…
            - Я здесь, сынок!
            Он закрывает глаза. Женщина качает его как маленького ребенка.  Всё. Пропал пульс. Ухожу.
            Сергей громко окликает меня:
            - Пойдем, Татарин, посмотрим, - машет рукой в сторону ближнего грузовика.
            Лезем в тентованный кузов. Среди разбросанных вещей видны сложенные мешки. Сергей достает нож и распарывает один. Взлетает облачко белой пыли. Сергей кончиком языка пробует лезвие ножа и глухо материться. Протягивает мне, но я отказываюсь, торопливо мотая головой. С меня хватит. Я и так знаю, что это. Сергей все так же глухо говорит мне:
            – Понимаешь, слишком аккуратно было раскурочены машины, - добавляя непечатное. Затем машет бойцам за спиной, – А ну, давайте все это в кучу.
            Получается неплохой холм из порошка, выброшенного из трёх «Камазов». Сергей подзывает огнеметчиков,  и они обливают холм горючкой, а затем дают залп. Столб огненно красного, с клубами черного смолянистого дыма, поднимается вверх. Мы стоим и смотрим в огонь.
           Подбегает радист, протягивая гарнитуру:
           - Товарищ старший лейтенант, вас.
           Серега прикладывает телефоны к уху и долго слушает. Потом поворачивается ко мне и говорит:
            – Сейчас прибудет вертолет. Приказ встретить и обеспечить работу.
           - Понятно. Встретим и обеспечим, - отзываю бойцов.
          Те уходят искать подходящую для посадки площадку.
           - Летит, товарищ лейтенант,  – боец тыкает пальцем на увеличивающуюся в прозрачно-сероголубом небе точку.
           Бойцы дают дымы по краям площадки. Вертолет прибивает дым к камням, разрывает и выбрасывает его прочь. Стоим и смотрим, как к нам, пригибаясь от вертолётного вихря, бегут трое.
           Первый – коренастый крепыш, остановился  около пылающего костра и ошалело уставился в пламя:
           - Да как вы! - потащил, было, пистолет из кобуры.
           Мы с Сергеем не шелохнулись, продолжая всматриваться в гудящее пламя. Бойцы вскинули автоматы. Словно очнувшись и не замечая взбешённого офицера, Сергей спросил:
           - Где вертушки для эвакуации?
           Радист, почему-то виновато, ответил
           – Передали - вертушки на подходе.
           - Сколько?
           - Две.
           - Две - мало! - решительным шагом направился к прилетевшему вертолету.
            - Лейтенант, я не понял! - крепыш попробовал схватить Сергея за руку.
             Тот с разворота ударил кулаком в лицо.
             Бойцы подбежали ближе, не теряя с линии стрельбы вновь прибывших. Разоружили, связали и посадили спина к спине.
             - Вы за это… - снова начал крепыш, шевеля распухшими губами.
            Но Сергей его не слышал. Поговорив с летчиком в открытую форточку, подбежал к нам и скомандовал:
            – На погрузку раненых и женщин с детьми.
            Грузим, грузим, отводим к вертолетам, подсаживаем. Места в обрез. Мы уйдем на броне, подошедшей снизу. Матери мечутся, дети в суматохе теряются, люди ищут документы, плачут, умоляют, пытаются протащить свой нехитрый скарб.
            Но вот и все, последняя вертушка, сверкнув в закатном солнце блистерами, оторвалась и ушла в небо, отстреливая тепловые ловушки–светлячки. Вот и все.
           Садимся на броню. Мимо проводят троицу. Крепыш цедит сквозь губы:
            – Ответишь, лейтенант!
            -  Да пошел ты! – лениво бросает Сергей и хлопает меня по плечу, – Давай, Татарин, на последней машине пойдешь.
           Я подхожу к своей БМП все еще держа в руках за ремень каску. Долго смотрю на трещину, потом размахиваюсь и  забрасываю ее подальше. Меня втаскивают на броню, к башне, на постеленный брезент. БМПшка сильно дергается и, выстреливая выхлопом, рвет с места.

(*) Пресловутое чувство предвидения – иногда называется шестым. На самом деле органов чувств у человека десять:
1. орган зрения;
2. орган слуха;
3. рецепторы осязания;
4. рецепторы обоняния;
5. рецепторы вкуса;
6. вестибулярный аппарат;
7. терморецепторы;
8. рецепторы мышечных напряжений;
9. рецепторы состояния внутренних органов.
Подробнее читай:
Шостак В. И. Природа наших ощущений. - М., 1983. - 127 с.
**АПС – Автоматический пистолет Стечкина
*** Урал – тяжелый армейский грузовик