Мыслитель Подорешников

В небе гуляло предзакатное солнце. Дул ветер, перебирая тополиные листья. В воздухе стоял легкий шум. Было довольно жарко.
Распластавшись в плетеном кресле, на балконе ветхого блочного дома сидел Подорешников. В одной руке он держал сигарету, иногда вставляя ее фильтром в рот и пуская под потолок облако дыма. Другая рука Подорешникова болталась недвижимо; указательный палец ее время от времени ковырял в носу. Рядом с плетеным креслом – на табуретке – лежала какая-то книга.
Подорешников редко не был погружен в размышления. Он постоянно предавался им, считая, что в этом состоит его призвание. Думал он о разном: о природном круговороте веществ, ходе звезд по ночному зимнему небу, развитии общества и человека. В последнее время Подорешникова начали одолевать раздумья о собственной персоне. Долго мысля и созерцая, он пришел к выводу о том, что возраст его – критический. Не то, чтобы пора на покой, но жизнь дала осязаемую трещину, и возврата к старому нет. Мысли Подорешникова чаще всего носили характер страдательный.
На пороге балкона появилась жена.
– Степан, – произнесла она деловито, – прикрыл бы хоть дверь. В комнате воняет нестерпимо. И вообще – вредно курить так много.
«Вот ведь, – подумал вслед ушедшей жене Подорешников, – все знает, на все вопросы ответить может. Состоявшийся человек! А я никогда не могу удовлетвориться достигнутым. Мне необходимо постоянное развитие …»
К чему нужно было постоянное развитие, и в чем собственно оно должно было выражаться, Подорешников объяснить не умел. Однако, состояние, противоположное развитию, он привык именовать «мещанством».
Сделав последнюю глубокую затяжку, Подорешников выбросил окурок с балкона. Теперь мысли его обратились к проблеме вреда, наносимого курением табаку.

Подпитывая поток своих мыслей, Подорешников читал книги. Тематика их была столь же широка, как и его размышления. Философия Бердяева сменялась происхождением Вселенной в результате «большого взрыва», далее следовали чтения по истории; на смену им приходили мутные образы символистов. Символистов Подорешников не очень-то понимал, но, как человек добросовестный, считал, что знать надо всё. Потому и читал. Чтение выходило достаточно бессистемным, и хаос в голове становился еще пущим. Придать же размышлениям характер более систематический у Подорешникова как-то не хватало духу. Он пытался оформлять их в виде письменных сочинений. Но письменные сочинения следовало создавать на строго заданную тему. Для этого надлежало упорно работать в каком-то одном направлении. А это было не в характере Подорешникова. Получались лишь отдельные статьи – не без проблеска оригинальности, но все-таки довольно куцые. Впрочем, их иногда публиковали научные журналы, которые мало кто читал. Время от времени перепадали даже гонорары. «И то хлеб», – деловито заявляла Антонина, супруга Подорешникова. Автор бормотал вслед таким репликам бессвязное. Конечно, он писал свои сочинения не ради гонораров, и женино отношение к ним считал «мещанством».
 Вообще же Антонина часто упрекала Подорешникова в недостаточной продуктивности его труда. Жалование, получаемое в школе, где учительствовал Подорешников, было и вправду довольно скудным. Однако, считая, что не хлебом единым жив человек и полагая себя прирожденным (пусть и не выдающимся) мыслителем, Подорешников предпочитал тратить свободное время не на поиски дополнительных заработков, а на размышления. Надо ли добавлять, что ему, натуре мягкой и склонной к самоанализу, со школярами приходилось солоно. Это было еще одним оправданием его мнимого бездействия. К слову сказать, на дворе стояло лето, и школы были закрыты. Это была одна из немногих радостей последнего времени.
Когда мысли и книги одолевали, Подорешников отправлялся на рыбалку. Пруд, где он удил, находился в городской черте, был невелик и довольно мелок. Рыбой он не изобиловал. Но Подорешникову нравилось смотреть, как рыба нет-нет, да пустит со дна пузыри. Иногда, наоборот, шмыгнет по поверхности. Как играет в чуть колеблемой воде заходящее солнце. Как носятся и вопят над головой чайки, как утки проплывают у островка с небольшим выводком. В конце концов, и поплавок иногда подергивало. Это значило, что рыба клюет даже на удочку Подорешникова. Порой ему доводилось ее вытаскивать. И, прежде чем положить в ведерко небольшого карася, Подорешников с улыбкой его рассматривал. В такие моменты в нем проявлялся созерцатель. 
Когда-то у Подорешникова были друзья. Трудно сказать, что они были друзьями по духу. Скорее, они были связаны только общим времяпрепровождением. Но теперь встречи их становились всё реже, связь – всё тоньше. Когда-то Подорешников сильно об этом сожалел. Теперь же, поразмыслив, решил не отчаиваться.

Солнце за окном дома, в котором жил Подорешников, начинало склоняться к Западу. Косые лучи его становились менее ярки. Ветер стихал. Подорешников по-прежнему сидел на балконе и в голове его, как всегда, бродили мысли. Он думал о той вынужденной изоляции, в которой оказался из-за своего образа жизни. Что люди – вдали от него, и он, помимо деловых отношений на работе, почти и не имеет с ними живого общения. Что ближайший человек его – жена Антонина – не до конца понимает его, и он не очень-то стремится открывать ей каждый закоулок своей мысли. «Все равно не поймет, – размышлял Подорешников, – не оценит». Жалел, что уделяет ей недостаточно времени. Думал о том, что и сам-то к людям он не стремится: для этого надо прилагать усилия, а он довольно ленив и инертен. Думал, что рано или поздно у него с Антониной будет ребенок. И каким-то он будет?.. Как он, мыслитель Подорешников, всю жизнь проведший над печатной и исписанной бумагой, будет обучать его реальной жизни?.. Конечно, был опыт «воспитания» детей в школе, но это была скорее работа, чем призвание. Вспомнились и частые материальные затруднения. Подумалось, что он, – человек, которому и тридцати еще нет, живущий в том возрасте, когда иные только начинают толком осознавать происходящее вокруг, уже так ко многому остыл, сделался почти безразличен! Все из-за того, что слишком многое постиг … Как часто говаривал сам Подорешников, «на теоретическом уровне». Но этот «уровень» не давал вкуса к жизни и вряд ли мог его дать, а вот по этому-то вкусу так часто тосковал Подорешников!.. Он и не знал, наверно, толком, что это такое. Но что-то неотвратимо влекло к нему. Вспомнил, что и мысли-то его – отрывочны и часто не оформлены. Подумалось вновь о безотрадности собственного существования. На минуту промелькнуло глобальное обобщение о бренности сущего, но здесь же почувствовалось, что это – вовсе не то. Что это – опять же – «мысль», а мысли обобщают … Что-то … Живую действительность. Подумалось и о том, что никому не дано охватить бытие в его целом, каждый видит лишь чрез призму собственного рода занятий и бытия личного … Но и это показалось отвлеченностью.
Чем-то заунывным пахнуло от мыслей Подорешникова.
Нудным, безжизненным.
Подорешников на минуту охватил своим сознанием весь тяжеловесный сплав того, что давило его последнее время. Вспомнилась давешняя мысль о «критическом возрасте». За всей отвлеченностью в ней брезжило что-то насущное.
«Бифуркация», – пронеслось в его голове.
Подорешников знал, что где-то недавно вычитал это слово, но не мог в точности припомнить его значения.

23 июля 2003 г.