Гибель синего орла

Мая 12-го, года 2000-го, от Рождества Христова, господин из Сан-Франциско не захотел умирать…
А умерли, вместо него, нежданно, в очередной раз, орел, сенбернар и крыс (крыса – кобель, он же). Неисповедимы пути…
Собственно, вот вся и история. Однако, для «непросвещенных», к коим относится подавляющее число жителей шара Земного, за исключением единиц, требуются пояснения. Поясняю.
Оказавшись, волею судьбы, провидения, случая ли, своих ли собственных мало-мальски осознанных действий (что маловероятно) в условиях длительной изоляции от мира, «большой земли» (иносказательно), в замкнутом пространстве, покинуть которое было не в нашей воле, мы, несколько взрослых мужчин (более или менее взрослых, по возрасту и развитию), в изредка меняющемся составе и количестве, от чуть более пяти до чуть менее десяти человек, с увлечением предавались одному из немногих оставшихся в распоряжении нашем интересных занятий, столь нехарактерному для времени нашего – рубежа тысячелетий, веков – а именно, чтению. Читали все и всё. «Всё что горит и плавится», что имеет нечто похожее на тексты отпечатанные кириллицей; качки и инвалиды, «торпеды» и доценты, слепые и глухонемые, прочитавшие «на воле» всё что только было можно, и вовсе не умеющие «на воле» читать. Последнее, в отличие от некоторых других преувеличений случай действительный. Был один «кадр»…Научившийся (заново, после оконченных и благополучно забытых, двух-трех классов деревенской школы) читать в двадцать девять лет, и прочитавший первую в жизни книгу. Что-то из Д.Х. Чейза, помнится… Вторая, точно, была «Кавказский пленник» Толстого. И так далее… читать начинали и другие, у кого, по собственным признаниям это «…была первая книга…», читали и дальше, втягивались. Читали и те, и то, кто всегда был любителем чтения и что в других обстоятельствах никогда не стали бы они читать – от повествований о труде (сказал бы – нудных, в исполнении большинства авторов, представляющих собой местную библиотеку) трудовых буднях колхозов 70-х г.г.; «о муках» социал-демократических и прочих «подпольщиков» - революционеров в Царских застенках; монументальных тягуче-основательных, под стать их речи, толстенных трудов прибалтийских классиков и представителей других братских культур»; вплоть до безвкусно сказочно-восторженных «художественных» произведений о становлении быта корейской деревни, времен начала «руковождения» великого товарища Ким Чен Ира, снабженных весьма местными комментариями советских «искусствоведов» в том числе и о «художественных достоинствах» (интересно, было ли им стыдно?) этих произведений; и самой низкопробнейшей беллетристики, нынешней, доморощенной, которая ничуть не лучше «шедевров» корейских (до сих пор помню, как - именно что добивал (!) – я «детектив» - «роман» (два слова безусловно в кавычках), созданный на основе сериала «Агент национальной безопасности» - лишь только от безделья и упорства, вызывал сей «роман» у меня единственное желание – блевать – стойкое и физиологически ощутимое. За сам сериал ничего сказать не могу, не видел ни одной серии, мне отзывались о нем неплохо). Читал, естественно, и я. В тот день перечитывал я Бунина – по крайней мере большую часть произведений, что были в том сборнике я раньше читал, давно, лет пятнадцать назад до этого, однако удовлетворение от чтения достаточно простых вещей великолепного русского писателя, особенно после описаний подвигов крутого и «толкового» агента национальной безопасности (полчаса соображающего, где же он видел этот дом раньше, но все же сумевшего в конце концов сориентироваться, что за несколько дней до этого он работал сторожем на стоянке расположенной под окнами этого дома), получал большое.
В бытовавшем промеж нас лексиконе, касающемся чтения, прочтения книг, окончания чтения их, по врожденной генетически заложенной, приобретенной ли в отнюдь не благостной и милосердной атмосфере, среде общества нашего жестокости, по другой какой ли причине, слышалось постоянно слово «добить», что и естественно, для «настоящих монстров» – каковыми являлись все члены нашей теплой компании, газетным по характеристикам судя:
 «Ну, я сегодня добью графа...
 Второй том?
 Какой второй? Первый! Второго я убивать еще и не начинал...»
 «Ты когда «Пришельцев» добьешь? А то я остальное уже прочитал.
 Не знаю, что-то сопротивляются сильно они, туго идут...»
Так, из месяца в месяц, изо дня в день, добивали мы кого-нибудь да.
Вечером, начав читать «Господина из Сан-Франциско», объявил я, что его сегодня же и добью, тем паче, что недавно совсем было сказано, что «Господин из Сан-Франциско классная вещь...», с чем я согласился, но обсудить не смог, т.к. помнил рассказ этот смутно весьма.
Но в этот вечер обессмерченному в рассказе господину не судьба была ни отбросить коньки, ни сыграть в ящик, в раз очередной.
Почему настоящий рассказ называется: «гибель синего (именно синего) орла», история умалчивает.
Тот, которому довелось первому погибнуть, заместив собой господина из Сан-Франциско, был цвета коричневого, даже коричнево-золотистого, по утверждению рассказчика.
По очередному перерыву в чтении возник у нас отвлеченный разговор, перешедший плавно в еще одно из остающихся не самых скучных времяпрепровождений, в травление баек, именно.
Первой была байка о золотисто-коричневом орле. С черными, даже, еще и полосками.
Вообще, «Гибель синего орла», это расхожая фраза, очень часто употребляемое выражение, присущее одному лицу, а именно рассказчику истории об орле коричневом, Роману, характеризующее, означающее у него нечто страшное, смешное, выдающееся, поражающее воображение, в зависимости от ситуации, смысл которого можно сравнить со значением слова «финиш» в разговорной речи, применительно к подобным ситуациям, или, лучше, словом на букву «п», рифмующимся с «конец», «несколько» нелитературным – повторяюсь, это из разговорного, и послужившее, посредством тончайших ассоциаций, плохо поддающихся анализу, причиной написания и собственно этого произведения, и, следовательно, гибели еще одной, литературного, орла коричневого.
Ассоциации эти действительно довольно трудно объяснить, так, буквально за несколько десятков часов или просто часов, – смотря от чего и до чего отсчитывать, до несостоявшейся смерти господина из Сан-Франциско, и гибели орла коричневого, устной, с синим орлом не связанной, или литературной, связанной с ним напрямую, – такое же часто употребимое на протяжении предыдущих месяцев тем же «рассказчиком» слово «носорог» – которым он, по поводу и без повода, по теме и не в тему, пользовался для определения личностных характеристик людей (некоторых людей, некоторых характеристик) породило, вызвало к жизни – сначала, видимо, в моем подсознании, которое выплеснуло его в яркий сон, а затем и в зафиксированном на бумаге виде, другое животное – оранжевого саблезубого носорога. Впрочем жизнь его и в этих «измерениях» была очень недолгой (это грустный рассказ, в нем в конце концов все погибают), хотя, смотря что в этом случае, положении вещей, считать жизнью и смертью...
Пожалуй, в качестве иллюстрации к размаху, разгулу я бы даже сказал, ассоциаций моих собственных я включу и сюда эпизод с оранжевым носорогом. Насколько бы это ни было неоправданно с литературной точки зрения (хотя бы потому, что первоначально этот отрывок предназначался для другого произведения), есть иное оправдание – вполне возможно, что никакого другого литературного произведения окончить я не смогу и рождение, равно, как и гибель, столь необычного животного пропадут втуне, что было бы мне жаль. Да и эпизод небольшой, это также небольшое по формату произведение, он не загромоздит.
Итак, чтобы было понятно, перед началом «эпизода» герой находился в саванне, гуляя по Африке, в одиночестве с минимумом вещей, в руках, однако же, держал он штуцер – хороший, фамарсовский, а то и холланд – холандовский, думается, под пятьсот – нитроэкспресс (500 – nitroexpress; патрон) вроде бы; двуствольную, то бишь, горизонталку.
Штуцер – это мощное, как правило, «нарезное» ружье, меньшего по сравнению с гладкостоволками калибра, но большей мощности, предназначенное для охоты на крупных животных; можно сказать и что это крупнокалиберная мощная винтовка, зачастую конструктивно устроенная как двуствольные «гладкие» ружья – это как посмотреть, смысл не меняется – в общем, это такая убойная пушка, в данном случае двуствольная, для отстрела медведей и слонов; принадлежность «буржуинская»: Штуцер, Нитро-экспресс; «Роял»; Holland-Holland; Хаудах; Сафари... – в нашей бывшей стране рабоче-крестьянской малоупотребимая, сейчас, впрочем, думается, как и другие предметы роскоши, вошли и штуцера в обиход обыденный современных олигархов и около того; магнатов и полумагнатов; сатрапов и почти сатрапов новоросских.
Далее, соответственно, записанный сутками ранее эпизод:
«...из-за кучно стоящих акаций крупной рысью выбежал большой носорог ярко-оранжевого цвета. Кожа его удивительно напоминала апельсиновую кожуру – насыщенного, глубокого цвета – только морщины намного крупнее. Двигался он очень быстро, отвернув в сторону голову и несколько выдвигал вперед одно плечо, по направлению на героя, однако по такой траектории, что, как бы хотел коснуться его лишь по касательной. Впрочем, учитывая массу и скорость зверя и этого бы хватило, да и чуть изменив траекторию в последний момент, стоптать, либо поддеть на рог героя апельсиновому гиганту труда бы не составило никакого. Тем не менее, завороженный, сбитый с толку необычнейшей его окраской герой секунду-другую лишь смотрел на приближающегося монстра, опустив ружье (штуцер), успев отметить для себя странный будто бы насмешливый блеск его красно-черного глаза, но не предпринимая ничего. И только когда носорог, до которого осталось уже менее тридцати метров, приоткрыл (тоже как будто в усмешке!) пасть, в которой обнаружились клыки, сделавшие бы честь самому тщеславному из саблезубых тигров, герой наш мгновенно вскинул ружье. Пуля с первого ствола вошла апельсиново-саблезубому толстокожему между шеей и левой лопаткой, пройдя насквозь, поколебала его бег, и даже немного снесла в сторону его переднюю часть, но не остановила, видимо, не задев сердца, зверь еще чуть развернулся, и пошел уже прямо на героя, однако, вторая пуля вошла ему точно посередине груди, пробив грудину, и, наверное, намотав на себя все его внутренности, вплоть до желудка; носорог приостановился, будто натолкнувшись на невидимое препятствие, однако, сразу же заднюю часть его занесло, и, крутанув чуть не полное сальто через голову, он упал, едва не задавив тушей нашего героя».
Как уже сказано ранее, орел был коричнево-золотистый с черными полосками, был он большой, по всей видимости гордый и сильный, и жил он в большом городе в голубятне, на двери которой было «окно», металлической сеткой забранное, сквозь это «сито» орел и виден был «местной публике» – населению окрестных дворов, любимцем которого он и являлся.
Не всего, однако же, населения...
В доме, во дворе которого и находилась голубятня, прочего в числе населения, проживали тогда два человека, которым орловские прелести экзотические (это же город «большой», областной центр, где вся фауна – собаки, кошки, воробьи да голуби, вороны это максимум экзотики...) были абсолютно до фонаря, да и сам орел был им до лампочки – сидел себе и сидел за решеткой – сам факт его существования отмечался, но и не более того, был он им безразличен.
Двое этих довольно молодых еще людей проживали в этом доме, да и в городе, временно, усиленно занимаясь своими делами, каковые дела, впрочем, не были для них обязательными, определенными кем-то, а были они несколько криминальными, занимались ими «молодые люди», исходя из собственных желаний и намерений, и жизнь они вели, соответственно, в целом безалаберную и беззаботную. Одним из них был собственно рассказчик Роман, другой же именовался просто – Солома. Занимались они зачастую «делами» в местах различных, отдельно друг от друга, не испытывая в деньгах нужды особой, они, однако, иногда в ночь (а появлялись «дома» они в основном поздно вечером) оказывались без продуктов – любых, годных к употреблению в пищу – так как пиво, либо водку, либо пиво и водку, закупить вечером не забывал никто, а вот продукты – бывало, что каждый надеялся на другого, а выходить ночью за хлебом и колбасой было лень (кабы за водкой и пивом!) – «в облом». Были оба товарища людьми стойкими, неприхотливыми, прошедшими огонь и медные трубы, поэтому случаи такие их не задевали, относились они к ним, как и к жизни вообще, легко, на столь незначительные мелочи внимания не обращая.
Однажды, однако, в судьбу, в вопрос жизни и смерти вернее, благородного коричнево-золотистого животного вмешались некоторые обстоятельства, с образом жизни Соломы и Романа, описанным выше, непосредственно связанные.
По словам Романа, как-то вечером пригласили они к себе на квартиру девушек; «сняли телок», если дословно. Девушки пришли, но к упомянутому перечню алкогольных напитков, имеющихся в наличии, и даже изобилии на квартире, они добавили только некоторое разнообразие в «алкогольный репертуар» (вино какое-то кажется) и всё. «Товарищи» понадеялись на «девушек», «девушки» на «товарищей»...
«Сорваться» с похода в магазин не было никакой возможности.
Роман с Соломой вышли из квартиры с намерением однозначным – добраться до магазина и приобрести что-нибудь съестное.
Но во дворе была голубятня...
Мысли, идеи, поступки человеческие, тем более причины их, с трудом поддаются объяснению и выявлению, иногда даже людьми, произведшими их (мысли, поступки), тем паче сторонними наблюдателями. Думается все же, что здесь основную роль сыграл древний охотничий инстинкт, благодаря которому и до сих пор добыча самим полученная, на рыбалке, охоте, у костра – да хоть и дома – приготовленная, кажется слаще, вкуснее, лучше «добытой» в магазине, на рынке; да и соответственно охота, рыбалка, особенно любительские, процветают в наше время только по причине сохранившегося в нас этого инстинкта. Плюс к этому живущий в каждом мужчине ребенок – вопрос: «а ты орла пробовал?..»...
Короче, идея возникла спонтанно, и, практически, одновременно, никакого расчета тут не было, да и быть не могло, увидев сквозь сетку орла в голубятне, Рома с Соломой, не сговариваясь, изменили направление, повернув к пернатому узнику; участь гордой птицы была решена, ей было суждено погибнуть в неравной схватке с двумя намного превосходящими его массой и тактическими возможностями противниками. Оружия, правда, никакого не было у них с собой, но клюв и когти в этом случае орла спасти не могли...
Справиться с висячим замком было дело плевое, а дальше, по словам Романа, было смешно, очень жаль, что здесь я этого «юмора» передать не могу...
Голубятня была довольно низкая, проникнув в нее, Солома продвигался по направлению к птице на четвереньках, Роман заходил чуть в стороне пригнувшись, орел, стоя на полу, рядом с корягой, служившей ему «насестом», искоса, с презрительным недоумением, смотрел на непрошенных гостей, вторгшихся на его территорию. Когда Солома достиг пределов досягаемости, пернатый хищник не пустил в ход «холодное оружие» – клюв и когти, он всего лишь ударил крыльями, но и этого хватило, чтобы почти опрокинуть противника. Дальше началась беспорядочная «рукопашная» схватка, в которой орел, поначалу, имел явный перевес – бил он беспорядочно, но сильно и часто, так, что доставалось обоим, обмен ударами с мощной птицей был явно бесполезен, навыки рукопашного боя с представителями совершенно другого биологического вида – HOMO SAPIENS – оказались ненужными и бессмысленными, а «выйти в клинч» до поры до времени не удавалось – пока Рома не пожертвовал, скинув с себя, своим пиджаком, накинув который на голову хищнику и удалось «фулл-контакт перевести в партер», а далее уже, – как казалось, – было лишь дело техники, орел и после этого сопротивлялся бешено – Солома через пиджак пытался свернуть ему шею, а Роман «заламывал руку», т.е. пытался сломать крыло что в конце концов ему и удалось, хотя тем временем пернатый боец сумел разодрать когтями и брючную ткань до лохмотьев, и кожу на ногах чуть ли не так же сильно; когда орел обмяк, его завернули в пиджак насколько было возможно, и быстренько оттранспортировали его в подъезд и затем в квартиру.
В квартире девушки, пребывавшие в полной уверенности, что товарищи наши мирно добывали пропитание в магазине обычнейшим способом, были огорошены заявлением, что: «Принесли «курицу», надо ощипать и приготовить», самой добычей в пиджаке, думается и видом добытчиков. Будучи вываленным на пол, предполагаемо мертвое тело, предназначаемое к приготовлению для утоления голода, орел, освобожденный от пиджака, встал на ноги и, волоча по полу сломанное крыло, двинулся в атаку на своих обидчиков, бешено, но внимательно осматривая их, ворочая головой, двумя глазами, и угрожающе щелкая клювом. Представительниц слабого пола, конечно, созерцание такого пернатого чуда, явно настроенного агрессивно и довольно большого, в миг удуло из коридора в комнату с визгом и криком, однако птица, не обращая на них внимания, двигалась целенаправленно на своих недавних противников, которые поначалу тоже несколько опешили, ему удалось загнать их в кухню, первым опомнился и сориентировался Роман, – царю мира пернатых пришлось погибнуть геройски в схватке с царем природы, но человеку понадобилось прибегнуть к помощи технических средств, – орел был забит насмерть массивной деревянной разделочной доской с рукояткой.
Грустная смерть, и тем более нелепая, что оказалась она бесполезной – будучи «ошкуренным» (с него сняли вместе с перьями кожу), орел тот варился, тушился и парился в течение нескольких часов, но все одно оказался несъедобным – ни по консистенции (невообразимо жестким), ни по вкусу, и мясо его, в конце концов, было выброшено за ненадобностью. Хоть не оказался съеденным...
Жестокая расправа с благородным животным. Вроде бы. Но это лишь антураж такой – необычный, потому и, возможно, затронет кого-то участь этого орла за живое. Но, если вдуматься, ничем не лучше «обычные» охоты, даже и рыбалки, не говоря о скотобойнях и т.п. – вот там действительно страшно от массовости, обыденности, от тупости даже, с какими все это происходит.
Следующая «байка» была уже совсем и не байка, а так, случай в тему, сама по себе она и не заслуживает никакого внимания, но в тот вечер всё было именно так, в такой последовательности...
В другом большом городе (а может быть и в том же самом, неважно), тоже во дворе, с хозяином жил сенбернар, что, естественно, гораздо более естественно, чем в случае с орлом, само по себе.
Сенбернар был большой, откормленный, вялый и глупый. Гулял он с хозяином без поводка, подолгу, и, так как темпераментом он отличался, ну, скажем, примерно «эстонским», хозяин частенько оставлял его без присмотра явного, занимаясь в это время во дворе другими делами, общаясь со знакомыми и т.д. По словам рассказчика очередного, на сенбернара, в отличие от орла, охота шла целенаправленная и планомерная. Подготовив «ловушку», приманку, «оружие» и пути отступления двое «охотников» во время очередной прогулки «сели в засаду». В качестве ловушки было использовано подвальное окно, несколько расширенное по такому случаю, приманкой была колбаса, в виде оружия применялся баллон с пульверизатором, содержащий какую-то смесь для травли насекомых, а путь отхода проходил через такое же окно на другую сторону дома. Расположившись у первого окна «охотники» довольно долгое время поджидали, пока «дичь» приблизится к очередному из своих излюбленных мест – кустику, чтобы справить нужду, – старательно вычисленному в ходе «подготовительных мероприятий», слежки за объектом охоты. Когда пес находился у нужного куста, в ход пошла приманка, запах которой заинтересовал его, когда он еще находился в процессе предыдущем, для которого он и подошел к кустику. Сунув морду за колбасой в окно, зверь был сразу же оглушен струей из пульверизатора и «потерял сознание», погрузился в «глубокий обморок» (который, судя по практике, по словам рассказчика, часто оканчивался самым что ни на есть глубочайшим летальным исходом), был втащен в подвал, и с завиднейшей быстротой был доставлен на другую сторону дома, а там уже оттранспортирован по месту назначения. Вся операция заняла не более часа, по истечение которого безобидное, на беду свою отлично откормленное животное, очнулось подвешенное за задние ноги в момент, когда с задней части его уже (сочтя его мертвым) снимали шкуру.
Думается, сенбернар был в ужасе, в ситуации такой «очнувшись». По крайней мере открыв глаза и подгавнув два-три раза, он снова «сознание потерял», видимо уже от ужаса, и больше уже не оживал.
Никаких иных побудительных мотивов, за исключением непосредственного и естественнейшего – добычи себе пропитания в желаемом виде и доступным способом – в этом случае не было; флегматичный пес был съеден также запросто, как едим мы баранов и коров – было изготовлено из него блюдо под названием «пхе» – тушеное с перцем и чесноком мясо с соусом, сделанным на основе жира, рассказчик был корейцем (даже и не знаю точно, то ли просто звали его так, внешность была соответствующая, но, с таким же успехом «тянул» он и на казаха, то ли действительно был он корейцем по национальности, скорее второе) и для него мысль о гастрономическом предназначении и использовании собак столь же обычна и естественна, как для нас об употреблении в пищу свиньи, а для сериального пришельца Альфа о таком же предназначении и использовании кошек.
Общество человеческое на протяжении истории своей, а точнее сказать общества человеческие разделенные исторически и географически, в разные периоды свои, совершенно различные традиции, обычаи, привычки, вкусы имели – устои, представления – моральные, что такое хорошо и плохо, что есть добро и зло, понятия о том, что красиво и что добродетельно, что безобразно и что зловредно; в том числе и гастрономические пристрастия, конечно, отличные, и, – что уж там причина, а что следствие – моральные устои; запреты и поощрения, соответственно под эти пристрастия подбитые.
Третья байка никакой гастрономической подоплеки под собой не имеет, и рассказана была она по аналогиям к доскам разделочным с рукояткой, баллончикам с пульверизаторами, и гибельными происшествиями из мира животных.
Третий рассказчик незадолго перед случившейся историей (также имевший некоторое криминальное прошлое, да и некоторое настоящее) приобрел квартиру, довольно обширную. Квартиру уже обставили и по большей части отремонтировали, вселились прочно в нее, но кое-где, в некоторых закоулках, ремонт еще продолжался.
На момент исторического случая в квартире проживали постоянно трое: герои – рассказчик, жена его и крыса белая женского пола в клетке. По ночам рассказчик с супругой проживали, в основном в спальне, крыса же в клетке, стоящей на полу, в смежной комнате. Ремонт продолжался только на кухне, где недоперестеленный пол открывал доступ в «подпольное» пространство; квартира, впрочем, находилась на пятом этаже.
В один из вечеров, герой-рассказчик, намеревавшийся мирно предаться сну с женой в своей родной спальне, насторожен был странными звуками, раздающимися из комнаты с клеткой. Выглянув в нее осторожно, обнаружил он большого серого крыса (крысу-кобеля, по собственному его определению), явно стремящегося проникнуть в клетку к белой, причем желание было обоюдное. При первом чуть более резком движении героя-рассказчика крыс герой-любовник ретировался поспешнейшим образом – как ветром его сдуло. Хозяина квартиры, однако, с охотничьим совместно, охватил инстинкт собственнический – «как это, в моей новой квартире, к моей крысе белой, без спросу, какой-то крыса-кобель бегает!» – и решено было нарушителя спокойствия изловить и уничтожить. Во исполнение этого плана герой наш, ничего лучшего не придумав (по его собственному признанию мысль о простейшей ловушке, мышеловке пришла к нему позже), перенес клетку с белой крысой в спальню, а сам «затаился», взгромоздившись на шкаф, с целью захлопнуть дверь в комнату после появления в ней крыса. В качестве оружия приготовлены были ракетки для большого тенниса, жене наказано было находиться на кровати, по возможности беззвучно и безвылазно. Засада продолжалась около получаса, пришло решение уже затею эту оставить, но герой-любовник появился в спальне.
Дверь захлопнулась, крыс оказался в «ловушке», но ловушка получилась совсем не маленькая – в «ловушке» этой предстояло грызуна еще и изловить...
Охота проходила долго, и без особого успеха. Вообще без успеха даже. Вооруженный двумя ракетками враз герой-человек гонял героя-крыса по спальне минута за минутой, десяток за десятком минут. По мере того, как крыс в очередной раз уворачивался от «хорошего» удара, достававшегося безответной мебели; забивался в труднодоступное место, из которого его приходилось «выкуривать», без особого, впрочем, для крыса ущерба; «подставлял» вместо себя очередной предмет домашнего обихода, или сам таковой предмет, в процессе гонки бешеной, портил, хозяин все больше свирепел. Удары сеткой ракетки крыса не брали, а ребром достать его достаточно сильно не получалось. Крыс скачками носился по спальне, жена в постели визжала, белая крыса металась по клетке, в ужасе от наблюдаемой картины, рассказчик метался по комнате, раздавая удары направо и налево, иногда попадая и по крысу. Загнав крыса в очередной труднодоступный угол, убедившись в малоэффективности ракеток, он схватил, не разбирая, пару флаконов с парфюмерией и посредством пульверизаторов, в бешенстве не соизмеряя дозы, потребные для небольшого животного, произвел на крыса массированную газовую атаку. Героический грызун убежище свое покинул сразу, однако, облака едких химикалий, используемых людьми для «исправления» запахов своих, и укладки собственных волос, преследовали его по всей спальне, не прекращаясь, сбивая дыхание, зрение, координацию; и в результате, потеряв ориентацию полностью, задезодорированный до помутнения... м-м... – крысиного «рассудка» и залакированный до скованности движений, крыс остановился, ошарашенный, на открытом месте, посреди спальни – что и неудивительно было – белая крыса на тот момент давно уже в глубоком обмороке пребывала, хотя «доза» ей досталась несоизмеримо меньшая, да и сам герой-рассказчик «выхватывал кумар» порой – и голова покруживалась, и координация подводила.
Ну, дальше расправа последовала над несостоявшимся героем-любовником, крысом, как русский бунт почти, бессмысленная и беспощадная. Прижав его к полу одной ракеткой, ракеткой второй, ребром, чуть ли не в фарш по клеточкам сетки раскатал его человек, от столь длительной и неудачной «охоты» пребывая в ярости.
Очень грустный получился рассказ...
Истории же эти, байки, напротив, рассказаны были чрезвычайно смешно, смеялись, «угорали» все, и рассказчики, и вся публика, и я, конечно.
Гибель всех этих замечательных животных не позволила мне «добить» в тот вечер Господина из Сан-Франциско... И рассказ этот я не дочитал, и собственно литературная смерть господина в тот вечер для меня не случилась.
Смерть, в различнейших ее проявлениях, также, как была она постоянной реальной спутницей человечества на протяжении всей его истории, так и отражалась – нет, лучше сказать, существовала в идеальном, виртуальном мире, мире, созданном человеком – в искусстве, во всех его проявлениях, всегда, от начала существования искусства как такового, особенно, конечно, в литературе.
Неизвестно еще, что страшнее и что неприятнее, то ли грубые и липкие сцены насильственной гибели животных, то ли «естественная», простая – по своей обыденности, простоте и страшная – смерть господина, чьего имени и не запомнил никто. Часто, как ни странно, описание смерти какого-нибудь безвинного животного трогает сильнее и глубже, чем гибель какого-либо, вполне человекоразумного, литературного героя, если, к тому же без симпатии особой к нему относишься. Странно, странно... Отношения человека с миром животных, отношение к смерти, гибели животных, в том числе и по вине человека, тоже относится ко временам столь же древним, как само человечество, а в искусстве первые отражения, воплощения этого относятся к живописи пещерной – самого древнего, пожалуй, занятия человеческого, которое можно отнести к собственно искусству. Мы, видимо, довольно глубоко урбанизировались, чтобы такие моменты перестали быть для нас банальными, чтобы соответственно, испытывать чувства сентиментальные, однако, недостаточно глубоко, чтобы совсем «похоронить» в подсознании своем (что уж там за инстинкты отвечает...) древние, близкие к основным, по крайней мере на протяжении тысячелетий сопутствующие, обязательно, утолению чувства голода, инстинкты.
В любом случае, животного ли, человека – «маленького», великого ли – в мире реальном, материальном, единственно безусловно объективном, общем для всех нас мире, смерть есть смерть. Эту зафиксированную, обессмерченную в произведениях искусства гибель, прекращение существования, неизвестно чем считать, как, когда...
Люди, в различные сообщества собираясь, добровольно или случайно, в большие, или совсем маленькие, из нескольких членов состоящие, осознанно, бессознательно ли, моделируют, отношения строят, структуру общества избирают, беря за основу уже сложившиеся отношения, которые процветают в целом обществе человеческом. Потому сообщество, состоящее из нескольких человек, оказавшихся волею случая в замкнутом пространстве, относительно долгое время, является, в некотором роде копией, отражением всего человечества.
Соответственно и идеальные, воображаемые миры, возникающие в таких сообществах, и являют собой всего лишь отражения отражений, через «объективный», реальный мирок этих нескольких человек, реального и идеального миров всечеловеческих.