Плакала птица

Плакала птица в лесу, стонала человеческим голосом.
Эту фразу  Соня повторила раз двадцать, но так и не поняла, что с ней делать. День сегодня выдался не такой. Просто не такой, как  остальные, не такой, какой она ждала. Не приехал Мики, не было в душе спокойствия. И ещё эта дурацкая фраза про плачущую птицу привязалась. Подхватив подол платья, она бросилась к реке и там отыскала укромное место, где можно было сесть на песок, обхватив колени, и смотреть, как кружится темная вода над омутом, как тонут палые листья, как сверкает на солнце глупая рыбка, плещущаяся у поверхности.
-Соня, Сонечка! – бежала к ней нянюшка. – Война, война началась!
Так вот отчего не приехал Мики…
Австро-Венгрия, эрц-герцог Фердинад, Сараево… Гудящая толпа, бабы, нервно теребящие на груди платки, хмурые мужики. И она, нелепая в своем светлом шелковом платьице. Война! Значит, Мики уехал в корпус, не успел с неё попрощаться.
Папенька велел заложить коляску, и они старались побыстрее доехать до дома в надежде, что Мики сможет забежать к ним перед отъездом на фронт. Но он так и не зашел. Через неделю пришло письмо, из которого неясно было, где он и что с ним. Цензор вымарал все, так что читать письмо было страшно – сплошной черный цвет. Траур.
Стало не то модным, не то привычным собираться по вечерам в гостях, читать письма с фронта. Если писем не было, или были короткие, то читали газеты, разговаривали о том, что творится ТАМ. И было почти не страшно, казалось нереальным, что родные, с детских лет знакомые мальчики в это же время, поправив ременные портупеи готовятся стрелять в других, которые тоже поправляют ремни. И в этих бесконечных жестах, казалось, и был сосредоточен весь ужас войны. Соня все равно не смогла бы представить, как они стреляют, и от винтовочных стволов отлетают пороховые облачка, и кто-то падает в траву, схватившись за грудь, навзничь или ничком. Непонятно, как пахнет порох, неужели так, как пахли разноцветные дымки святочных фейерверков?
Хуже было ночью, когда глаза сами собой широко раскрывались в темноту, и где-то лаяла собака, и кто-то мычал страшным пьяным голосом, пока не слышался свисток жандарма, и все стихало. Тогда Соня жалела себя, что так и не успела вырасти и стать настолько взрослой, чтобы Мики мог сказать ей, что влюблен в неё без памяти, и целовать руку, и падать на колени. И папенька бы хмурился, с укоризной поджимая губы, а она бегала бы счастливая…
Но ничего пока нету, они снова вернулись на дачу, доживают последние дни до осени, жгут по вечерам старые свечи, керосин экономят. И нянюшка плачет часто – у неё мужа Степана тоже на фронт отправили. Грустно стало, лучше бы поскорей вернуться в Москву, и пойти по магазинам, и гулять в Александровском саду, и задерживаться у дверей булочных, нюхая сдобное тепло. Соня любила Москву, скучала на даче и ждала писем от Мики, которые привозил по вечерам папенька.
А птица в лесу все плакала и плакала.