Два храма часть II

Некоторое время спустя после вышеописанного события, довелось мне побывать и в другом храме. На этот раз основной причиной такого посещения явилось желание изучить как можно лучше обстановку, царившую в небольшом городке, где предстояло мне ещё некоторое время жить, и о котором уже упоминалось. Но перед тем как рассказывать о деталях моего посещения этого островка Божьей благодати, было бы нелишним хотя бы вкратце описать и сам городок, тем более что внутреннее его устройство непосредственным образом влияло на пронизывавшую его атмосферу тишины и покоя. От Москвы его отделяло несколько десятков километров. Население было небольшим и составляло немногим больше десяти тысяч человек. Техническую направленность он имел весьма отличную от промышленных или торговых устоев крупных городов и в этом смысле не представлял по сравнению с ними никакой ощутимой ценности. Это был типичный пример научного городка, некогда закрытого, где всё население было собрано вокруг нескольких институтов, являвшихся центром городка и главной, а может и единственной причиной его возникновения. Центральные улицы не имели и десятой части тех автомобилей, которых можно было видеть на столичных магистралях. Толпа также тут почти не образовывалась, что создавало тишину и покой, характерные только для деревень и таких маленьких городков, как этот. Вдоль его улиц раскинули свои ветви сосны и лиственницы, перемежаемые большим количеством очень любимых мною берёз. Вдоль скверов были высажены конские каштаны, скрывавшие своими широкими листьями несколько общественных заведений и клубов. Здесь же обнаруживалось обилие декоративных растений, в том числе больших кустов шиповника, привлекавших обилие шмелей на свои крупные, ярко-розовые махровые цветки. Среди птичьего состава особенно выделялось необыкновенное количество галок, в ущерб более обыкновенным в других городах грачам и воронам. Хотя помимо них повсюду кишели стаи воробьёв и голубей, что для города, пусть и небольшого, совершенно обычно. Возле города протекала река, пологие берега которой скрывались гущей прибрежной растительности. Наибольшая суета здесь концентрировалась возле находившегося недалеко от институтов общежития, волей судьбы ставшего на некоторое время моим пристанищем.
Церковь, о которой будет идти речь, располагалась на окраине города, недалеко от реки, со всех сторон окружённая деревьями, создававшими впечатление густого леса. Но, несмотря на это, звон колоколов в положенный час каждый раз напоминал людям о её существовании, разносясь над всем городом и звуча, порой, до получаса. Ясный и чистый, всегда наполнял он моё сердце какой-то неизъяснимой радостью, но не громкой и суетливой, подобно той, что возникает во время некоторых праздников и торжеств, а неизменно спокойной и кроткой. Кажется, ни один из музыкальных инструментов сам по себе не способен звучанием своим возбудить подобные чувства. Может быть, такая особенность колоколов тесно связана с необычайной духовной высотой излагаемого ими смысла, который и отзывается в моей душе в ответ на рождающийся в них звон.
К церкви вела неширокая асфальтированная дорожка, вдоль которой выстроились несколько беспорядочные ряды деревьев. По бокам её стояли скамейки с отдыхавшими здесь людьми. Действительно, это должно быть самое тихое и покойное место в городе, хотя и терявшее частично свою привлекательность после скапливания тут значительного количества людей (что обычно случалось по выходным), в особенности тех, кто не сильно заботился о царившей вокруг атмосфере духовной чистоты. Церковь могла показаться большой только в сравнении с незначительными размерами самого города, затерянного на просторах Московской области и затеняемого находившимся в её центре гигантом, несущем звание и привилегии столицы. По столичным же меркам, описываемая мною церковь никак не выделялась бы на фоне таких монументов как храм Христа Спасителя или собор Василия Блаженного. Была же она устроена много проще, хотя и отличалась некоторым изяществом архитектуры. Церковь была около пятидесяти метров в длину, и по высоте главный её купол не превышал размеров четырёхэтажного дома. Её одноэтажное здание совмещено было с располагавшейся здесь же колокольней, через нижнюю часть которой проходил вход в церковь. Стены церкви снаружи были выложены красным кирпичом, и над ними возвышалась пологая железная крыша. Достаточно широкие окна, сверху полукруглые, большим своим числом позволяли дневному свету проникать внутрь и освещать однообразно-белые стены, с висевшими на них редкими рядами иконами. Иконы здесь висели большей частью старой работы, появившиеся, судя по всему ещё до событий 1917 года (а, по моему мнению, и гораздо более ранних), убивших в русском человеке любовь к божественной красоте и сделавших для него невозможным духовное восприятие мира. Возле некоторых икон находились латунные или железные подсвечники, на которых ровными огоньками горело несколько небольших свечей.
Во время вечерней службы, к которой я подоспел, из служителей церкви можно было увидеть единственного священника, стоявшего на коленях перед аналоем, где находилась икона Архангела Михаила, и медленно и проникновенно читавшего нараспев молитву. Он был человеком лет сорока, имевшим правильные черты лица, с небольшими тёмно-русыми усами и бородой, и одетым в рясу. Кроме него здесь был старик лет шестидесяти, невысокого роста, наполовину лысый и с длинной седой бородой. Он был у священника в услужении и ходил по храму с кадилом, расточавшим терпкий и приятный аромат ладана. Была тут и старушка, в серой длинной шерстяной юбке и таком же платке, в обязанность которой входило гасить и ставить свечи по мере надобности. Прихожан было не более десяти человек, включая меня. Все они благоговейно молчали, молясь и творя крестные знамения и земные поклоны. Однажды, оглянувшись во время службы, увидел я возле самых дверей молодую девушку, в штанах и без платка. Вероятно, она только-только приходила к вере, была некрещёной и в храм пришла в первый раз, не зная всех обычаев и предпосылок Православия, в том числе и по части одежды. Однако она с таким душевным порывом творила крестные знамения, каждое из которых оканчивалось земным поклоном, с таким благоговением смотрела на служащего батюшку, что трудно было бы представить, что за рвение своё могла бы получить она от Господа меньше благодати, нежели находившиеся здесь другие прихожане. Её смиренно стоящая у самого входа фигура напоминала мне евангельского мытаря, не смевшего войти в храм и только твердившего: «Боже, милостив буди мне грешному!». Должно быть, девушку привела в храм отнюдь не лёгкая судьба, представившая его перед ней последним оплотом надежды.
В церкви не было хора. Негромко пел только читавший молитвы священник. Как хорошо у него это получалось! Чувствовалось, что он в полной мере ощущал всю глубину произносимых им молитв. Здесь даже не ходили посреди службы люди с подносами для пожертвований, вызывавшие так неприятно нарушающий молитвенное стояние звон денег. Тишина и покой царили невообразимые, во всяком случае, они казались такими после столичной суеты, некоторое время назад испытанной мною. Именно к такому (и даже большему!) молитвенному спокойствию стремились отшельники, скрывавшиеся в пещерах, лесах и пустынях и через эту тишину воспринимавшие Закон Христов, чтобы впоследствии проповедовать его всему миру, примером собственной жизни подтверждая истинность заповедей Христа. Великий русский святой – преподобный Серафим Саровский говорил: «Стяжай дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся!». Как никогда раньше, воспринял я правду его слов. Вот он тот мир и покой, та долгожданная тишина, столь недостижимая в крупных городах и которую так мало ценят люди, вот оно – блаженство! Отныне никакие роскошные украшения столиц не привлекут меня к себе больше, нежели эта скромная церковка, непобедимой вершиной могучего духа высящаяся на карте нашей Родины, и поднявшаяся выше многих других ей подобных, но потонувших в реке человеческой суеты. С исчезновением суеты непременно пошёл бы на убыль и гнев, возникающий обычно в результате постоянного напряжения и беспокойства. Сердцам нашим стал бы много ближе смысл Христовой заповеди: «Люби ближнего своего, как самого себя!» Больше, чем самого себя. Ибо в заповеди этой видится образ Того, кто отдал жизнь Свою, претерпев невообразимые мучения за род человеческий. Невозможно понять атеиста, всю свою мысль напрягающего на отрицание Бога, будучи в то же время не в состоянии доказать Его отсутствие. Такая человеческая слепота тем более прискорбна в мужах учёных, чьё назначение есть поиск истины, а не сокрытие её затуманивающими разум речами. Все ереси земные имеют в себе человеконенавистнические корни, и только в Церкви Православной золотым знаменем развивается идея всеобщей любви!
Но вот служба окончена. С крестом и поклоном вышел я из этого благодатного храма, и двинулся по направлению к общежитию. Солнце клонилось к закату, скрываемое вереницей облаков, сиявших различными оттенками красного, жёлтого и лилового в его лучах. Где-то в роще пел соловей. Вокруг шелестели берёзы. Тропинка, по которой выходил я на дорогу, шла в гору и терялась во влажной от дождя траве. Из неё с разных сторон доносилось стрекотание саранчовых. Деловитое копошение шмеля было слышно из тёмно-розового венчика цветка шиповника. Вот я прошёл через его заросли и вышел на дорогу, ведущую к общежитию. Заходящее на западе солнце расцветало в моей душе, а за спиной ещё долго слышались серебристые отзвуки колоколов.