Анечка

История выглядела броско и непристойно, но Анечка успела забыть о ней, а если и вспоминала случайно, то неизбежно издавала истеричного характера хохоток. Плесень нарастает на памяти гораздо быстрее, чем может показаться с первого взгляда. Те немногие, кому она рассказала, даже не успели осудить – так быстро ворвалась мысль об избитости и банальности сюжета, и потом – вокруг такое творится – а тут какая-то очередная первокурсница с избытком опыта общения с противоположным полом и нерастраченной нежности. Лишь легкое сумасшествие одиночества весенних сумерек иногда напоминает им об этом, да и то не всегда.
Анечка знает людей такого сорта, людей, питающихся чужими липкими историями и не брезгующих порыться в вашем отслужившем свою нелегкую службу белье - свое-то у них ходит долго, потому что прикасаются к нему только хозяйки и только в помещениях, куда не ходят больше, чем по одному. Жалко их даже немножко. Их жизнь не изобилует ни событиями, ни грехами, а ведь давно известно, спасибо Уайльду за точные слова, что нет ничего наркотичнее греха – какая почва для! какой соблазн! какие сладкие муки! какие милые сердцу угрызения совести!
Преподаватель университета, волей судеб кандидат исторических наук, так мил и любезен со всеми прекрасно-прыщеватыми представительницами прекрасно загримированной половины человечества. Отличный семьянин. У него просто талант толкать перед собой коляску, полную розового тельца по образу и подобию его. Он умен, хорош собой, у него елейный голос и «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей» - замечательно ухоженные руки. Она так устала от неловких влажных ласк своих сверстников, их торопливых глубоких поцелуев, непродолжительного нетерпеливого секса и нелепых нежных сочетаний слов великого могучего! Она решила проверить, взрослеют ли мужчины к тридцати пяти годам, или просто вырастают.
Анечка обнаружила, что мужчины к тридцати пяти годам просто вырастают и, не взрослея, становятся крайне циничными. А также не романтичными.
Она знала, конечно, с самого начала, что из этого ничего хорошего не выйдет, но не могло же это быть, плюс ко всему, еще и так неприятно и унизительно. Когда в первый раз его холеная рука взметнулась вверх с ее бедра в воздух и обрушилась оглушительной пощечиной на ее же лицо, еще не успевшее измениться от притворной гримасы неземного удовольствия, она просто встала с парты – деревянной хранительницы их тайны – поправила юбку и повторила вопрос:
- Так ты не берешь меня с собой именно потому, что едешь один?
Он, застегиваясь:
- Деточка, я понимаю, что неэтично, аморально и безответственно с моей стороны то, что я сейчас делаю, но и ты должна понять меня – это деловая поездка, я должен буду работать..
- Хорошо, езжай. Пока тебя не будет, я не позволю твоей жене скучать.
Это было больно. Еще одна пощечина, а потом ее локоток спел жалобную песенку впившимся в него аккуратным, но ужасно больно давившим пальцам.
- Детка, не надо так со мной, а не то очень скоро ты отправишься обратно в свою деревню зарабатывать на лесной дороге под колхозными трактористами.
- Хорошо, не буду. Счастливого пути.
Анечка продолжила день за нескончаемым бокалом томатного сока с водкой. Немного помогло. Плакать она не умела никогда.