ЧАСТЬ I
ЛЕЖАЧАЯ ВОСЬМЕРКА
Окула я нашел на берегу. Пижон этот сидел на дырявой циновке, скрестив ноги и уставясь на океан невидящим взором. Рядом валялось пять или шесть пустых бутылок. Я подошел, подхватил его под мышки и начал трясти изо всех сил. Постепенно глаза его прояснились. Я поставил его на ноги.
– Что это? Где я? Какой сегодня день?
– Детская любознательность украшает философа. Отвечаю: Июль 2997 года, пятница. Ты находишься на самом пустынном берегу самого дрянного из океанов на самой никчемной планете, где мог поселиться только законченный псих.
– Это ты, Дон? Какого черта ты тут делаешь?
Я начал рассказывать. Вначале он слушал внимательно, но очень скоро взгляд его снова остекленел. Я повторил встряску.
– Послушай, Окул, это очень важно. Сосредоточься: Ночь Двойного Полнолуния на Цетере, роскошное празднество. Не может быть, чтобы ты его пропустил или не запомнил.
– Святая Бездна! Сколько раз повторять? – я не пропускаю ничего. Но и не утруждаю себя запоминанием. Мне это ни к чему.
– Не трепись, ты не можешь обходиться совсем без памяти.
– Вот как? Это почему?
– Ну-у-у, хотя бы для того, чтобы осмысливать увиденное...
– Хе-х! Декарт доморощенный! А я не мыслю, я созерцаю. Я проникаю повсюду. Миллионы картин одновременно. Карнавал на Галлиопе, созревание Великого Яйца, сезонные войны. О, я веду бурную насыщенную жизнь.
– Бессмысленную.
– Что?! Святая Бездна!
– Созерцание созерцанием, но ты-то ни в чем этом не участвуешь!
– Уж не затем ли ты пришел, чтобы принудить меня к вмешательству? Ты же знаешь, чем это грозит, – меня лишат дара. Совет бессилен навести хоть какой-то порядок в этом Проклятом Хаосе и потому карает всех, кто хоть что-то пытается изменить. А чтобы избавить себя от сложных разбирательств, они запретили всякое вмешательство. Ты понимаешь, всякое! Я не могу даже сдунуть пыльцу с крыльев бабочки, а ты хочешь...
– Я вовсе этого не хочу. Я не хочу, чтобы тебя лишали дара. Я прошу всего-навсего вспомнить Ночь Двойного Полнолуния на Цетере.
– Но я не могу!
– Не можешь? Кретин безмозглый!
– Я художник.
– Что-о-о-?
– Я эстет. Я наслаждаюсь созерцанием.
– Художник, Окул, творит, создает нечто, что он может показать другим, поделиться.
– Я тоже.
– Что, ты тоже?
– Могу показать нечто, поделиться.
– ?
– Композиции из наиболее впечатляющих событий. Я их храню в кристаллах Ли. Бери.
Он высыпал мне в ладонь пригоршню самоцветов. Крохотные причудливые огоньки заиграли, заплясали в прихотливом танце.
– Ты отдаешь их мне?
– Ты же сам сказал: «Поделиться с другими». Надеюсь, ты найдешь там то, что ищешь. Прощай.
– Прощай. Спасибо тебе.
Их было двадцать семь. Я не знал, с какого начать. Полнолуние могло быть в любом. Или ни в одном. Но мне больше не на что было надеяться. Я снял плащ. Огляделся. Типичное жилище холостяка, на первый взгляд. Но эта скромная квартирка была оснащена самой мощной аппаратурой, недоступной даже Совету. Мысли мои заскользили по привычной колее. Злосчастное противостояние Комитета и Совета... Сколько блестящих планов было загублено, сколько полетело голов и сколько проходимцев нагрело на этом руки. А я должен балансировать. Я – заместитель одного из Директоров Совета и Член Комитета, один из Девяти, Имеющих Голос. О первом знали все, о втором – никто. Вербовка в Комитет анонимна. Связь – трансферная, в персональных кодах. Информация хранится в компьютере, к которому имеют доступ только Девять-Имеющие-Голос и который должен уничтожить сам себя, если кто-то попытается проникнуть в систему, кто-то, чьи цвета спектра не совпадают с девятью зафиксированными. Правда, за все двенадцать лет не было ни одной такой попытки.
Я взял ближайший ко мне кристалл, включил психовизор. И тут же шарахнулся назад, ощутив на лице прикосновение крохотных щупалец. Все в порядке – я забыл подключить защитный экран. Щупальца исчезли. Появилось изображение.
Белый песок. Необозримая матово-белая протяженность. По ее поверхности пошли узоры. Они стали объемными, приняли очертания людей и вступили в медленный танец, светясь слабым светом на фоне агатового неба. Это было завораживающе красиво. Незаметно балет превратился в снежный смерч, который сменился пожаром в девственных лесах. Обезумевшие звери неслись прямо на меня. Через минуту на меня неслись уже легионы свирепо орущих воинов. Их сменил Праздник Победы Над Хаосом. Символической победы над карикатурным Хаосом. Тошнотворный парад плавно перешел в Большие Спортивные Игры. Победители приблизились к трибуне Совета, принимать награды из покрытых старческой пигментацией рук вершителей судеб.
Хм! Окул называет этот бред композицией! Осталось двадцать шесть... Когда я уже не был способен отличить водопад от извержения семени гела, я сделал перерыв. Проклятый Хаос! Что находит Окул в созерцании всего этого? Что чувствует Бог, создавший все это? Что могу сделать я... Стоп! Меня не уполномочивали решать вечные вопросы. Я должен сделать очень простую вещь: восстановить картину Двойного Полнолуния на Цетере. Если это возможно. А для меня не должно быть ничего невозможного. Я – один из Девяти.
Но если я не могу ответить ни на один из проклятых вопросов, то какой смысл... Идиот! Ты не можешь уничтожить Проклятый Хаос. Никто не может. Даже Бог. Или не хочет. Почему? Может, Он видит в Хаосе смысл? Тогда должен увидеть и ты. И не маленький, карманный смысл, оправдывающий твое существование, а смысл, равновеликий Хаосу, оправдывающий Хаос. С чего все началось? Нет. Началось-то с самого начала! Но когда это стало невыносимым? Когда впервые уста человеческие произнесли: «Проклятый Хаос»?..
Все были недовольны, Все были просвещены и полны справедливого негодования. Все были согласны, что коррекция необходима. И начали корректировать. Пока исправляли одно, возникало другое. Корректировали это другое, возникало новое уродство. И тогда решили уничтожать. Отсекали одну больную ветвь за другой. Когда поняли, что больно само дерево, опомнились. Но было уже поздно. Система вырвалась из-под контроля. Тогда и осознали начало новой эры в истории Союза Цивилизаций. И само собой появилось и укоренилось ее название – Проклятый Хаос.
Совет признал свои ошибки, принял Закон о Невмешательстве и перешел на расследование отдельных тяжб. Это было просто и гениально. Не могло быть лучшего способа остановить панику, охватившую весь Союз и даже Нецивилизованные Миры: люди, которым обещали так много и которые так дорого за это заплатили, усомнились во всем. Не оставалось ничего устойчивого, ничего надежного. Хаос воцарился повсюду, но главное его царство было в душах обманутых людей.
В этих условиях Совет принял вину на себя, смиренно признал свое ничтожество перед величием Бога. Извлекли из-под спуда и использовали тезис о неисповедимости Его путей. Это сработало. Это объясняло все, даже Хаос. Незачем стало безумствовать, пытаться что-то понять и исправить. Неисповедимость! Надо смириться, замолить грехи и жить дальше. Это так понравилось, что даже требование оппозиции распустить и покарать Совет, провалилось на референдуме. Неожиданно для самого Совета.
Я, впрочем, никогда не винил Совет. Я-то считал, что Хаос был всегда. Его только не замечали. Почти никто. А я? Я ненавижу Хаос, но знаю, что мы перед ним бессильны. Опыт коррекции дал отрицательный результат. Что же я делаю, что я... Я ищу полнолуние. Двойное Полнолуние на Цетере.
Я просмотрел все двадцать семь кристаллов. Безрезультатно. Окул не включил Двойное Полнолуние в свои «композиции». Мне нужен свидетель с Цетеры. Свидетель, который в час, когда все были заняты небесами, заметил кое-что, что творилось на земле.
Как погиб Ахк? Экспертиза установила смерть от нервного шока. Но Ахк не был слабонервным. Непримиримый враг Совета, единственный из Девяти, требующий его свержения, воплощенное чувство долга, он не мог умереть от нервного потрясения. Или эстетического экстаза, как утверждали цетеряне, желая загладить инцидент. Ахка убили. И я должен выяснить, кто это сделал. А почему, собственно, я должен это выяснять? Только члену Комитета можно доверить... Да неужели? А если Ахка убил Совет? Тогда я обвиню Совет. И что последует? Дискредитация высшего координационного органа Союза Цивилизаций. Союз распадется как пить дать. Мокрое место останется от Союза. А какова цена Союзу, основанному на замалчиваемых преступлениях? А каково будет без Союза? Останется один Комитет. А ты хорошо знаешь, что такое власть тайная, бесконтрольная. Власть Девяти. Девяти ли? Даже ты, один из них, не уверен ни в чем. А что если убийство подстроено Комитетом с целью дискредитировать Совет? Что тогда? Тогда я обвиню Комитет. Я потребую его ликвидации. Как? Комитет неуязвим. Им даже не понадобится тебя устранять. С тобой согласятся, объявят о самороспуске, а на деле просто отстранят тебя от дел, перекроют все подступы. Комитет был задуман как баланс Совету. Самыми порядочными, самыми просвещенными, самыми гуманными... Да заткнись! Ты один из Девяти. Ты порядочнее своих соседей? Вспомни. Это совсем другое... В самом деле? И, потом, власть деформирует сознание. Даже самое гуманное.
Ахковы филиппики против Совета основывались не на доказательствах. Подозрения порождались самим противостоянием. Вот пример его логики: «Совет не смог прекратить войну между маками и камами путем переговоров. Тогда он стал на сторону маков, хотя те не были «правее». Камам ничего не оставалось, как сложить оружие. Они оказались одни против всего Союза. Результат? Война прекращена. Но какой ценой?! Поставленные на колени камы фактически порабощены своими соседями. И не забывайте, кое-кто нагрел на этом руки».
Потом, эти стихийные бедствия, катастрофы и приграничные конфликты. Совет, тут как тут, организует помощь. И кто-то всегда греет на этом руки. Ахк считал, что все эти напасти устраивает сам Совет. Этакий вселенский монстр! Но ведь они все на виду. Комитету это было бы гораздо легче. Комитету этого не надо. А что нужно Комитету? Может, Комитет знает, как справиться с Хаосом? А, может, Комитет и не заинтересован в этом. Ибо в мире, в котором нет Хаоса, Комитет ни к чему. Ты не можешь знать, чего хочет Комитет. Ты можешь говорить только от себя. Что ты можешь противопоставить Хаосу? Ты веришь, что его можно одолеть? Нет. Ты веришь в его высший смысл, как учат неисповедимые? Нет. Ты веришь в Бога? Нет. То есть... Я не знаю. Может, есть кто-то, кто создал этот мир, но я не верю в Его неизреченную мудрость. Этот мир с таким же успехом мог создать и сумасшедший. Или никто. Или компания непримиримых врагов, почему-то объединившихся для этого дела. Хаос был всегда. Люди просто его не замечали. Они цеплялись то за одну глобальную идею перекройки мира, то за другую. Коррекция была очередной попыткой подогнать мир под прокрустово ложе некоей схемы. Самой разрушительной в истории Цивилизаций. Очнувшись среди обломков, люди впервые увидели кошмарный лик, безобразное лицо Хаоса. И всеми овладело безумие. И Йен написал свое знаменитое «Пришествие Хаоса». Помнишь?
Черный Хаос обступил меня со всех сторон.
Беснующаяся ликующая чернота залепила мне глаза, ноздри и рот.
Она схватила меня за горло.
Сердце мое разорвалось от боли, но душа продолжала страдать.
А Хаос хохотал и тряс меня за горло.
Он хотел вытрясти из меня эту мою душу.
Я корчился от боли, удивляясь ее цепкости.
Она все еще во мне.
Но кто я?
Я привык к Хаосу.
Ты помнишь, как ты брызгал слюной? Ты ударил Йена, обозвал его истериком и соплей. Орал, что тебя тошнит от него. Меня и впрямь от него тошнит. Меня вообще тошнит от поэтов. Делают вид, что им известно нечто. Марают бумагу, морочат головы бабам и живут на их деньги. Паразиты. «Пришествие Хаоса» читали и превозносили все, не одни только его бабы. Ну и что? Помогло это хоть чем-нибудь? А ты помнишь, что он сказал в ответ на пощечину? Он сказал: Прости, Дон, тебе, конечно, больнее всех». – Почему он так сказал? Намекал, что ему известно больше, чем другим? Ничтожество! А ты – достойная личность. Кто ты, в сущности? Я – один из Девяти. Да, Номер Семь. Понял? Ты – номер. Ты даже не человек, а номер – там, где сосредоточено самое значительное в твоей жизни. Ты потерял свое имя. Ты лжешь Совету. Ты лгал Ильде. При чем тут Ильда? Ты расстался с ней, сказав, что не имеешь права на счастье в условиях Хаоса. А сам просто утратил потенцию после облучения. И долго тайно лечился. Но и после излечения не вернулся к Ильде. Тебе было стыдно. Чем же ты лучше Йена? Йен – паразит. А ты? А я добиваюсь законности. Я ищу преступника. Убийцу Ахка...
– Господин интересуется Двойным Полнолунием?
Голос принадлежал худощавому бледному незнакомцу. Он был элегантен и, казалось, стекал по стене, как струйка дождя.
– ?
– Я был там. Я свидетель. Эвид Денс, к вашим услугам.
– Свидетель чего?
– Я видел, как был убит господин Ахк. Я знаю многое.
– Чем вы можете подтвердить это?
– Я знаю, что вы – Номер Семь. Но стали им после смерти Ахка. До этого вы были Номером Восемь.
– Что вы хотите за информацию?
– Я хочу попасть на Цетеру. Возьмите меня с собой. Там, на месте, я расскажу вам все.
– Зачем вам на Цетеру?
– Мне там понравилось.
– Что же вас заставило ее покинуть?
– О-о-о... Я... Видите ли... Ну, ладно, я там не был. Я видел все это с помощью психовизора. Я не делал этого намеренно. Когда постоянно пользуешься психовизором, бывает, попадаешь в вихрь и видишь разрозненные куски событий в разных уголках вселенной. Но я не хакер. Психовизор мне нужен для других целей.
– Что ж, собирайтесь в путь-дорогу. Мы едем завтра.
Цетера – планета необычайных природных эффектов. Цетеряне обожают зрелища и живут за их счет. Но при этом они не заискивают перед туристами. Напротив, чтобы завоевать их расположение, вы должны проявить тонкое понимание красот пейзажа. Процитированные к месту строчки, неподдельное восхищение сделают вас желанным гостем. При этом они чувствительны к фальши и не переносят снобов. Например, меркцев с их толстыми кошельками и набором стандартных реакций здесь еле терпят.
Мы решили прикинуться неофитами, скромными и благодарными. Первые три дня были отданы обязательной программе для новичков. Несколько раз мы заводили разговор о Празднике Полнолуния. Следовал красочный рассказ без какого-либо упоминания об убийстве. Впрочем, смерть Ахка была зарегистрирована как несчастный случай. Раз я пустился в пространные рассуждения о массовых празднествах, религиозных шествиях, эмоциональных взрывах в огромных скоплениях народа, приводящих к человеческим жертвам. Да вот, кстати, в прошлое Полнолуние, мне рассказывали, один человек погиб при странных обстоятельствах... На меня взглянули темные колючие зрачки. – А-а-а, джентльмен с Центральной? Тонкая, чувствительная натура. Даже слишком чувствительная для чиновника. Верно, никогда не видел ничего подобного. Был неподготовлен. Мы-то тут с младенчества, но всякий раз это потрясает заново. Хотя, признаться, я сам был удивлен. У него, верно, было слабое сердце. Следовало бы ввести для туристов специальный медосмотр, но муниципалитет не согласится. Расходы и... Но, чего и ожидать в этом Проклятом Хаосе! Меня, например, спасает только красота. Да, джентльмены, красота – единственное, что еще может спасти нас... Вот, взгляните на эту восхитительную камею. Она бесценна. И стоит совсем недорого. О, я вовсе не собираюсь с ней расставаться. Только из уважения к гостю...
На четвертый день мы уже могли не брать гида без опасения восстановить против себя Туристический Синдикат. Мы отправились прямиком в небольшое кафе на побережье – последнее земное пристанище Ахка.
Столик, за которым в ту ночь сидел Ахк, пустовал. Я подошел было к нему, но, ощутив на лице знакомое покалывание, остановился. Нервные окончания в коже моего лица специально обработаны, и я чувствую жучков, буквально кожей лица, в то время как блокер, вживленный в мозг, выстраивает защиту. Это позволяет обходиться без каких-либо приспособлений.
– Господа передумали? Господам что-то не понравилось?
Чуть удлиненное смуглое лицо. Черные блестящие волосы. Неожиданно синие яркие глаза. Я откровенно залюбовался. Это дало мне еще несколько секунд.
– О-о-о, кажется, я знаю, в чем дело. Вы прослышали о джентльмене, который умер за этим столиком в Ночь Полнолуния. Но это было так прекрасно! О, я завидую ему. Мне бы тоже хотелось умереть так, любуясь Полнолунием.
Это была удача. Но кто установил жучок? Не Совет и не Комитет. И те, и другие знали о моей миссии. х аппаратура не среагировала бы на меня. Стало быть, некто третий. Некто вылавливает всех, проявляющих интерес к гибели Ахка. Но тогда...
– Мадмуазель, вы неправильно меня поняли. Я не имел в виду ничего подобного. Просто, там слишком солнечно. Я предпочитаю тень, знаете ли...
На секунду ее лицо застыло. Мне показалось, что в голове у нее пронеслось: «Спугнула!»
И тут заговорил Эвид.
– Ну, что вы, Дон, мадмуазель так романтична. Не огорчайте ее. Здесь не так уж солнечно. Не забывайте, к тому же, что это последние дни лета. Ловите их.
Официантка расцвела. Она повернулась к Эвиду, и уже через минуту мы сидели за столиком. Эвид сделал заказ, и она упорхнула, подарив ему пленительную улыбку.
Ага! Вот оно. Снова ощутив покалывание, я закрыл глаза – она увеличила мощность. У нее ничего не получится, и через пять минут там начнется переполох. Кто же они?
Эвид между тем осматривал кафе с недоуменным видом.
– У меня такое чувство, что все это бутафория.
– Что, все?
– И кафе, и официантка, и даже побережье.
– Ну, насчет побережья мы можем проверить прямо сейчас.
Я положил на столик деньги и потянул Эвида.
К берегу мы спустились почти бегом.
– В чем дело? Почему мы бежим?
– Столик прослушивался. Я боялся, что вы что-нибудь брякнете.
– То-то я все время чувствовал, что-то не то.
– Эвид, расскажите еще раз все, что видели. Вспоминайте, как можно тщательнее.
– Пожалуйста. Хотя, мне казалось, я уже выполнил свою работу.
– Вы хотите спрыгнуть?
Он молчал.
– Чем вы, собственно, собираетесь здесь заняться?
– Я художник.
– Ха-ха-ха! Да вы спятили. Здесь каждый второй художник. Или поэт. Или и то и другое вместе.
– Я уникален.
– ?
– Я рисую предметы такими, какими их видят люди. Разные люди. Сотня изображений одного и того же объекта, и все разные. Это нравится. По крайней мере, тридцать из сотни покупают. И, между прочим, не всегда «свой» вариант. Одна девушка, например, видела Севский Водопад как тяжелую массу жидкости противно зеленого цвета, а купила картину, где Водопад выглядел мириадами сверкающих брызг, в гуще которых сияло смеющееся женское лицо. Таким его видел молодой человек, классический тип нищего поэта. Он ничего не купил. У него не было денег.
– Нарисуйте это убийство,
– ...
– В чем дело?
– Я никогда не пытался изобразить свое собственное видение – это никому бы не понравилось.
– Мне понравится. И я заплачу.
Эвид ухмыльнулся, но губы у него дергались. Я положил руку ему на плечо.
– Все в порядке. У тебя получится. У тебя же есть глаза и уши. Ты же сам испытываешь какие-то ощущения. Ты привык настраиваться на публику. Но среди сотни вариантов должен быть и твой. Сосредоточься, вспомни.
Пока я так разливался, он успокоился. В глазах его заплясали насмешливые искорки. К утру картина была готова. Ахк сидел в карикатурной позе. У него было три лица. Одно – блаженно улыбающееся чему-то над головой. Второе – удивленное, встревоженное, с промельком ужасной догадки в глазах. Третье – гримаса боли и ужаса. Туловище художник оставил ему одно. Левая рука покоилась на подлокотнике кресла, правая же пыталась оттолкнуть стакан с изумрудной жидкостью, который сжимала в когтях мохнатая черная лапа, будто висевшая в воздухе.
– Вы... что же, получается, его... отравили?
– Да.
– Чушь. Правда, психолуч, способный вызвать такой сильный шок, мы отмели сразу: у Ахка была защита. Но яд! Экспертиза не обнаружила никаких следов отравления... А к чему эта лапа?
– Не знаю.
– Хорошо. Значит, яд. Вы больше ничего не помните?
– Н-н-нет.
– Вы уверены?
– Вчерашняя официантка. Она почему-то кажется мне знакомой.
– Ну, лапа-то уж точно не ее.
– В ней есть что-то жуткое. Лицо становится неподвижным.
– Вы заметили? Что ж, она нас, наверное, уже заждалась. Отправимся прямо к ней в лапы. Черные и когтистые.
Официантка нам обрадовалась. Когда мы попросили «этого... ну, знаете, вашего, изумрудного цвета», она забавно сморщилась:
– Господа ошибаются. У нас нет ничего похожего.
Она сделала приглашающий жест. Бутылки – коричневые, золотистые, рубиновые, розовые, наконец, с бесцветной, чистой как слеза, жидкостью. Ни одной зеленой. Эвид сник. Я потащил его вон.
– Что же это за фокус с зеленым напитком и лапой? Впрочем, кое-что мы можем выяснить.
Я послал запрос. Через десять минут пришел ответ. Галий изумрудный. Вызывает сильнейший нервный шок. Смерть наступает через несколько минут, иногда мгновенно. Яд добывается из кристаллов светло-зеленого цвета. При растворении теряет окраску. Придает жидкости еле уловимый масличный привкус. Не оставляет никаких следов в организме. Идеальный яд.
– Поздравляю, Эвид. Способ убийства можно считать установленным благодаря вам. Вот ваши деньги.
На пороге он оглянулся. Сглотнул.
– Желаю удачи, Дон.
Ночью пришла официантка. Она держалась просто, чуть иронично. Я не просил никаких объяснений. Я был уверен, что у нее в запасе их целая куча. Мне показалось, она это оценила. Перестала подшучивать. В постели была пылкой и нежной. Прощаясь, обронила:
– Завтра у меня выходной. Приходи к Лиловым Скалам. Кстати, меня зовут Сцеола.
Новый день был таким же солнечным и ярким. Лиловые Скалы фосфоресцировали в дрожащем воздухе и отбрасывали длинные тени на искристый белый песок. Сцеола полулежала, опершись на локоть, и сушила волосы. Она вскинула на меня влажные синие глаза и усмехнулась.
– Ты не особенно торопился.
– Девочка заждалась?
Она поморщилась.
– Это деловое свидание. Я знаю, что ты ищешь, То, что ты ищешь, – у меня.
– ?
– Она протянула мне руку ладонью вверх. На ладони матово засветился голубоватый диск. Возникло строгое, замкнутое лицо с глазами, на дне которых затаилась боль. Тихий голос произнес: «Привет тебе, Номер Восьмой. Сейчас, когда я говорю с тобой, ты уже стал Седьмым. Верь этой девушке и …», – она сжала диск в кулаке и спрятала руку за спину.
– Я сразу поняла, кто ты. Но ты был не один. Он велел передать тебе лично и без свидетелей. И ты был прав насчет зеленого питья. Это я дала ему яд. По его просьбе.
– Он хотел покончить с собой?
– Да. Доказательства здесь. Ты получишь их за тысячу кредов.
– Им интересовались многие. Как ты узнала, что я это я?
– По цветам твоего спектра,
Она лгала. Но сейчас мне нужно было завладеть диском. Я сделал вид, что проглотил наживку. Ухмыльнулся, достал пачку кредитов и, помахивая ими перед ее лицом, протянул руку за диском. Она выхватила деньги. В ту же минуту в мою руку скользнул гибкий диск. Я погладил ее мокрые кудри и коснулся поцелуем смуглого плеча.
– Пока, детка. Ты восхитительна.
Уединившись в своей квартире, я прослушал всю запись. Голос Ахка, его подлинный голос, сообщил, что он обнаружил за собой слежку со стороны Совета. Что его разоблачение стало бы гибельным для Комитета, и в сложившихся обстоятельствах он не видит другого выхода. Он избавляет Комитет от тягости принятия решения и завещает ему беспощадную борьбу с Советом. Подлинный голос Ахка, его лицо, и все же это была подделка. Хотя, пожалуй, Ахк был способен пожертвовать собой ради Комитета. Но Ахк не мог сообщить Сцеоле мои цвета. Он их попросту не знал. Цвета личного спектра члена Комитета знают только двое – сам обладатель и Номер Первый. Номер Первый! Ахка убил Комитет!..
Черный Хаос обступил меня со всех сторон. Беснующаяся чернота залепила глаза, ноздри, рот. Она схватила меня за горло, и мой мозг лопнул от боли. А Хаос хохотал и тряс меня, тряс, тряс...
Чье-то бормотание назойливо лезло в мои уши.
– Дон, Дон, очнись, Дон. Очнись.
Я открыл глаза. Эвид перестал трясти меня и с облегчением уселся на пол рядом.
– Уф-ф-ф! Что случилось?
– Как ты сюда попал?
– По психовизору. Я обзавелся им здесь. Ты же знаешь, мне без него никак. И сегодня, шутки ради, я настроил его на тебя. Ты катался по полу, вцепившись в собственное горло, и рычал. Я успел вовремя и не дал тебе задушить самого себя.
– Ерунда. Но, спасибо тебе. Там, в баре еще должно оставаться немного пойла. Самое время встряхнуться.
Эвид принес бутылку и бокалы. Я выпил залпом и налил еще. После третьего в голове начало проясняться. Но одновременно засаднило сердце. Ахк, Комитет... Зачем Комитету было убивать Ахка? Чтобы приписать убийство Совету? Но зачем, в таком случае, поручать расследование мне? Ведь они знали, что я докопаюсь до истины. Или, наоборот, его убрали потому, что хотели сохранить Совет, так как Ахк со своими обвинениями против Совета становился опасен. Тогда понятна попытка инсценировать самоубийство. Но в чем состоит моя роль? Я раскрываю самоубийство, представляю предсмертную речь Ахка. Совет уверяется в лояльности Комитета – все карты раскрыты, господа, нам нечего скрывать...
Но я? Они не могли рассчитывать обмануть меня! Значит, они хотели, чтобы я принял эту версию с их подачи. Завербовать меня уже завербованного, преданного Комитету всеми потрохами. Им мало этого. Они хотят, чтобы я в полной мере был осведомлен об их грязных методах и в полной же мере их принял. Но зачем так? Я не кисейная барышня. Я бы понял необходимость. Стоп! Ты бы понял необходимость убийства? – «Да, господа, принципиально я против, но принимая во внимание»... – В висках опять запульсировала боль. Хватит гадать. Меня поставили перед фактом. Стоп. Каковы факты? Первое – Ахк убит; второе – имеется диск с его прощальной записью; третье – Сцеола.
Я повернулся к Эвиду.
– Нужно выяснить личность Сцеолы. Мне нельзя этим заниматься. Сделаешь?
– О чем разговор! Жди меня завтра, в это же время.
– Итак, Сцеола...
– В кафе работает три месяца. То есть за месяц до убийства. До этого ее в городке не видели. В кафе пришла с рекомендациями от Тур-синдиката. В Тур-синдикате девушки с такими данными не знали и рекомендаций, естественно, не давали. Это все.
– Нет, не все. Она жила здесь три месяца. Все это время она что-то делала, с кем-то встречалась. Затем, посетители кафе. Они могут рассказать что-то интересное, если правильно к ним подойти. На Цетере принимают все мыслимые превентивные меры против террористов, поэтому тут все как на ладони.
– Террористов? Постой, хозяин кафе сказал, что примерно два раза в неделю в кафе наведывался один тип. Сцеола не выделяла его среди прочих клиентов, но он обратил на него внимание, потому что парень излучал опасность.
– Конкретнее.
– Он не смог объяснить. Вроде бы парень ничего такого не делал, и оружия при нем не было. Но хозяин говорит, что в нем за милю можно было узнать террориста.
– Как он выглядел?
– У хозяина есть все его данные, в памяти контролера. Он сказал, на всякий случай.
Почтенный владелец кафе ждал нас. Я показал визитку.
– Заместитель Директора Совета? О-о-о!.. Понятно, сэр. Выходит, я был прав насчет того типа. Интуиция, джентльмены. Когда долго занимаешься делом вроде моего... Минуточку, господа.
Он подошел к картине на стене, прикоснулся к краю и вернулся к нам, протягивая кристалл Ли.
– Вот. Примите. Надеюсь, замолвите за меня словечко – бескорыстная помощь властям и все такое...
Я обещал.
Блондин с пронзительным взглядом очень светлых глаз. Тонкие губы, узкие плечи. На руках коричневатые пигментные пятна. Жуткий тип. Напоминает змею. Я понимал хозяина кафе.
Я послал запрос. В ожидании ответа я потягивал четвертый бокал и наблюдал за Эвидом. Тот работал над очередным вариантом водопада. Внезапно он обернулся.
– Послушай, Дон, ты не будешь возражать, если я выставлю «Убийство Ахка» ? Назову как-нибудь иначе, конечно. Может, найдется какой извращенец...
– Ты сам извращенец!
– Ну, вот, спасай тебя после этого!
– Да бери. Только, чур, выручку пополам, мы же с тобой компаньоны.
– О чем разговор! Напьемся как...
– Тихо! Трансфер...
Голос на коде Комитета произнес: «Кличка – Удав. Специализация – убийца-профессионал. Последние два года работает на МГТ».
МГТ!.. МежГалактический Террор... Банда политизвращенцев. Многомиллионная, разрастающаяся с каждым днем, опутавшая весь Союз и даже Нецивилизованные Миры. Против всех правительств, партий, объединений, всего организованного. Порождение проклятого Хаоса...
Я был ошеломлен. Зачем МГТ понадобился Ахк? Что они знали о нем, о Комитете? Как подступиться к этим ублюдкам?
МГТ... Взрывы, массовые убийства, бессмысленная жестокость... Маньяки, одержимые намерением истребить Цивилизации. Жестокие, изобретательные, неуловимые. Как будто сам дьявол направлял их. Или Проклятый Хаос, исчадием которого они были и против которого восстали, если верить их прокламациям. Время от времени они распространяли воззвания: «Цивилизации прокляты во веки веков. Они должны быть уничтожены. Уничтожайте, сколько можете, — этим вы приблизите Справедливое Возмездие».
Семьдесят процентов всех террористических акций на их совести. Они не щадили даже другие террористические группы, косили всех и вся.
МГТ... Одна из главных проблем Комитета, который за все время ни разу не смог напасть на их след. А они пронюхали о Комитете! Но как?
Я очнулся от сигнала трансфера. Запрос о Сцеоле! Но вместо компьютера, с его характерными дебильно-жизнерадостными интонациями, раздался голос Первого.
– Комитет обеспокоен твоим запросом, Дон. Девушки с такими данными не существует. Она не зарегистрирована, а это исключено. В чем дело, мой мальчик?
– Но она существует! Я с ней... контактировал... Это МГТ! Она из МГТ, Выходит, они могут избегать регистрации...
– Что ты говоришь, мальчик! Сколько ей, по-твоему, лет?
– Ах, да... В два раза больше чем самому МГТ. Они могут скрывать от регистрации только младенцев. Уничтожить же информацию о тех, кому больше десяти лет, они не могли. Компьютер Комитета вне доступа.
– Совершенно верно. Итак, разберись с этим. Я надеюсь, ты справишься один, не хочу подключать кого-то еще к этому делу.
Во сне мне привиделся Эвид. Он держал в руках стакан с зеленой жидкостью и, прихлебывая, подмигивал мне. Я пытался вырвать у него стакан, но он уворачивался.
– Дон, напьемся, а, Дон? Ведь мы компаньоны.
Я проснулся с головной болью и отвратительным вкусом во рту. Наверное, такой привкус был у той зеленой дряни.
Ноги сами привели меня к Лиловым Скалам. Белый песок чуть поскрипывал под ногами. Пляж был безлюден. Воздух больше не дрожал, и скалы не светились, но казались бутафорно-нелепыми. Я отыскал скалу, под которой два дня назад меня ждала Сцеола. Похоже, меня там вновь поджидают. Кто-то лежал навзничь, раскинув руки и глядя в опрокинутый над Цетерой темно-синий купол.
Глаза Эвида были широко раскрыты. Лицо хранило выражение напряженной сосредоточенности. На груди лежала злосчастная картина. Она была пригвождена. Шляпки гвоздей, тускло поблескивая, составляли перечеркнутую лежачую восьмерку. Конец вечности. Смерть Цивилизациям. Символ МГТ.
Итак, они не поверили, что я проглотил наживку. Эвид не представлял для них опасности. Его убили и притащили сюда как предостережение мне. Или приглашение к диалогу.
Что же я имею сказать самой мощной террористической организации? Всемогущей, вездесущей, внеморальной... Я смотрел на Эвида. Тупо всматривался в картину на его груди. Лицо Эвида сливалось с лицом Ахка. «Напьемся, Дон, компаньон...» – звучало у меня в голове, накладываясь на монотонную прощальную речь бывшего Номера Семь.
Они ждут, что я стану делать. Они где-то поблизости. Они готовы к любому моему действию. Они провоцируют меня. Что бы я ни сделал, меня ждет ловушка. Что ж, я ничего не стану делать. Я сел на песок рядом с Эвидом. Закрыл ему глаза. Вытащил платок и накрыл лицо. И стал думать.
Итак, Ахка убил МГТ. Смерть Эвида доказывает это. Но зачем банде террористов нужно было убивать человека, требующего ликвидации Совета? Роспуск Совета, безусловно, посеял бы панику, увеличил хаос, усилил депрессию – все это на руку МГТ. Ergo, они должны были пылинки с него сдувать. С другой стороны, навести на меня МГТ мог только Комитет. Комитет в паре с МГТ? Допустим, Комитет был заинтересован в сохранении Совета, такого, как он есть, а Ахк с его разоблачениями мешал политике Комитета. Но почему, почему они ввели в игру меня? Им нужен я, знающий правду. Я, принявший правила игры. Всецело преданный. Своеобразное боевое крещение. Кровавая порука. Черт! Что я думаю о людях, которых еще вчера считал солью земли. Соль. Белый искристый песок...
Это было безумие... Уничтожали одну планету за другой. Одно чудовищное разоблачение преступлений прошлого и настоящего следовало за другим. А за будущее никто не давал ломаного гроша. Никто не ложился спать, уверенный, что проснется утром. Никто ничего не понимал. История переписывалась каждый год. Учебники не успевали менять. Наконец взбунтовались и дети и родители. В школах и вузах перестали преподавать этот предмет. Историю отменили. Время перестало быть мерилом вечности. Летоисчисление продолжали вести исключительно из бытовых нужд. Изгнанная из Академий Клио побрела меж двор, рассказывая свои байки тем, кто еще соглашался ее слушать. Та же участь ждала социологию, макропсихологию и философию. Образовавшуюся пустоту заполняла теория абсурда. Параллельно шел процесс возрождения религиозного сознания. Обновлялись старые забытые религии и возникали новые. Появилось множество пророков, и каждый возвещал истину истин. Наибольшее число приверженцев собрало учение о Неисповедимости. Люди повторяли: «Я ничего не понимаю, но я и не должен понимать. Я ничего не могу поделать с Проклятым Хаосом, но если я уверую, Господь будет хранить меня и вести чрез Хаос». Логика: если хаос создан Богом с определенной, пусть даже известной только Ему, целью, то хаос перестает быть хаосом в абсолютном смысле, следовательно, перестает быть Хаосом. Осмысленный, прирученный хаос уже не так страшен. Возьмемся за руки, братья и сестры, и наша жизнь вновь обретет смысл,
Комитет поддерживал все религиозные центры. Он оказывал негласную всемерную помощь всем церквям, общинам и сектам, как явным, так и тайным, которые поддерживали в людях дух единения и стремление к порядку. Совет придерживался той же политики. У него было меньше средств, но он мог использовать открытую пропаганду. Глава Совета встречался с Отцом Арсием, патриархом неисповедимых, каждый месяц и они вырабатывали совместную программу действий.
Я не был лично знаком с отцом Арсием, видел его только издали. Но Ильда ходила в церковь неисповедимых. Она говорила:
– Я не верю, не верую так, как они, но мне там хорошо. Там тепло и светло. Мне не хочется уходить оттуда. Кажется, что это заповедный уголок, защищенный от Хаоса.
– Кажется, – поддразнивал я.
– Ну да. Но это дает мне силы жить дальше. Отец Арсий необыкновенный человек.
– Но даже необыкновенный человек бессилен против Хаоса.
– Он... Он считает, что с Хаосом не надо бороться, то есть бороться в нашем понимании. Он говорит, что Хаос послан нам Богом как испытание. Ну, вроде потопа, описанного в Библии. Понимаешь?
– Но у нас нет ковчега, чтобы выплыть на какую-нибудь вершину. Каждый барахтается сам по себе.
– Ты не прав. У нас есть Союз Цивилизаций, Совет, Церковь. Мы сохранили культуру, искусство, науку...
– Союз, который трещит по швам. Совет, который не имеет реальной силы. Церковь, в которую ты сама не веришь по-настоящему. Искусство, которое перестало ставить вселенские задачи, потому что ответ на все вопросы пришел сам собой – Хаос – и опустилось до уровня развлечения масс. Наука, которая обслуживает войну. Культура выродилась в свою противоположность! Наша культура привела нас к Хаосу...
– Есть еще любовь. Вот мы любим друг друга. Мы любим друг друга, – повторила она, встревожено глядя на меня.
Я молчал. Ильда опустила голову, несколько минут сидела, кусая губы и как будто сдерживая слезы. Потом сказала, что устала от споров и ушла.
Тогда я еще не был призван в Комитет. Я работал в Совете и задыхался от бессилия. Но вскоре начал натыкаться на присутствие незримой силы, то поддерживающей Совет, то противоборствующей ему. Постепенно для меня прояснилась логика действий этих невидимок. Я догадался о существовании тайной координационной группы. Я также догадался, что она последовательно обнаруживает себя передо мной, подготавливает. Это могло означать только одно – меня скоро призовут. Я ждал этого со дня на день. Но ждать пришлось целый год.
И вот теперь Комитет убил Ахка. И, косвенно, Эвида. И я сижу под Лиловыми Скалами Цетеры и думаю, что мне делать с моим чудовищным открытием. Одно ясно – я составлю полный отчет о расследовании и в конце его потребую от Комитета самороспуска. В случае отказа я выйду из игры. Идиот! Они сами тебя выведут. А твою тупую башку обработают еще раз, чтобы вытащить все, что делает тебя ходячим арсеналом. А заодно поковыряются в твоих мозгах. И чего ты будешь стоить после этого?
И снова я подивился той легкости, с которой обратил в банду монстров тех, кого еще вчера считал избранными из достойнейших.
Я сидел уже полчаса, ни до чего не додумавшись, когда раздались громкие голоса.
– Не шевелиться! Сдать оружие!
Я молча смотрел на окружавших меня полицейских.
– Кто вы и что делаете здесь рядом с трупом?
Я показал им удостоверение.
– Как вы здесь оказались? Вы знаете этого человека? Кто его убил?
– Я оказался здесь случайно. Вышел прогуляться. Этот человек мне знаком. Был. Это Эвид Денс, художник. Это его картина. Они прибили ее гвоздями.
– Они?
– МГТ.
– Откуда вы знаете?
– Гвозди. Они образуют символ МГТ.
– Верно! Грязные ублюдки!
– А что изображает эта картина?
– В кафе был убит человек в Ночь Двойного Полнолуния. Моему другу рассказала об этом официантка. Эвида поразила эта история. Он изобразил ее на картине и поплатился за это жизнью.
– Похоже, они боялись, что ему известно больше, чем на самом деле.
– Да, по-видимому, так.
– Почему вы не вызвали полицию?
– Я был потрясен. Кроме того, я не хотел бросать его здесь, а личный трансфер у меня отобрали в таможне.
– Вы поступили правильно, сэр.
– С какой целью вы прибыли на Цетеру?
– Я провожу здесь отпуск. У меня есть еще две недели, но мне могут его продлить. Можете располагать мной.
– Это для нас большая честь, сэр. Хотите, мы подбросим вас в город?
Прошло пять дней. МГТ не проявлял себя. Я послал отчет в Комитет и донесение в Совет, сопроводив его просьбой продлить мне пребывание на Цетере. Из Совета ответили согласием. Комитет молчал. Полиция, поняв, что больше я ничего им не скажу, оставила меня в покое. МГТ как в воду канул. Я был один. Я продолжал думать, перебирая факты так и этак. Каждый день ходил в кафе на побережье, а затем спускался к скалам. Ничего не происходило. Цетера безмятежно развлекала баловней судьбы со всего Союза.
На десятый день заработал трансфер. В моей квартире зазвучал голос Первого, такой как всегда. Комитет благодарит меня за отчет. Экспертам поручено разработать программу комплексных мер против МГТ на основе моих сведений. Через месяц меня отзовут для участия в ее обсуждении и, по всей вероятности, поручат возглавить. А пока я должен оставаться на Цетере.
Ни слова о моей приписке к отчету. Я не знал, что и думать. Новая загадка! Слишком много за последнее время... Или я отупел? Или сошел с ума? Мне не давала покоя черная мохнатая лапа с зеленым стаканом. Почему это порождение фантазии Эвида стоит у меня перед глазами день и ночь? – «Напьемся, Дон, компаньон!»
– Ты прав, Эвид, напьемся!
Я пил всю ночь. И только под утро забылся сном. Когда я открыл глаза, солнце пробивалось сквозь зашторенные окна. А в ногах кровати сидела Сцеола. Увидев, что я очнулся, она встала, склонилась надо мной и приложила руку к моему лбу.
Я ненавидел ее. Она была мне отвратительна. Я хотел задушить ее. Но я схватил ее за руку и притянул к себе. Она не сопротивлялась, И даже не стонала, хотя я причинял ей сильную боль. Когда я отпустил ее, она прильнула ко мне, пытаясь заглянуть в глаза. Но я резко отстранился и, глядя на нее в упор, выпалил:
– А теперь скажи, зачем ты явилась? Только не говори, что за этим.
– Нет, Дон, не за этим. Хотя я люблю тебя. Я знаю, что ты мне не веришь, не можешь верить... Все так запуталось!.. Я запуталась, Дон.
– Прекрати. Не пытайся задурить мне голову. Эти сказки о бедной девочке, втянутой в банду наркоманов и насильников, оставь для сопляков. Что тебе нужно?
– Я знала, что ты мне не поверишь. Я... Но я и впрямь запуталась, Дон. Они использовали меня. Они... О, Дон, они заставили меня заманить его к скалам, а потом эти гвозди... Я ничего не могла сделать. Я кричала, умоляла, но они... Взбесившиеся убийцы, вот, кто они такие. Спаси меня, Дон. Вытащи меня отсюда. Я люблю тебя, Дон!
Она попыталась меня обнять. Но для меня уже было слишком. Вся ярость, которую я подавлял в течение последних недель, бросилась мне в голову. Я схватил ее за горло и стал душить. Она вцепилась в мои руки, пытаясь оторвать их от своего горла. И вдруг... У меня потемнело в глазах. В мои руки впивались черные когти. Мохнатые лапы легко разжали смертельное объятие. Через минуту чудовище, все покрытое длинной черной шерстью, скатилось с моей кровати, оскалилось на меня и сгинуло.
Волосы у меня встали дыбом. Я оцепенело сидел, глядя на то место, где оно только что скалило клыки. Я посмотрел на свои руки. На них были следы когтей. Значит, не привиделось. Оборотень! Сцеола – оборотень! МГТ – оборотни. Вот почему они не оставляют следов. Вот почему они неуловимы и всемогущи.
Но как им это удается? Надо запросить Комитет. Нет! Я больше не могу доверять Комитету. Что-то забрезжило на дне моей памяти. Опыты... Запрещенные опыты на людях и животных. Окул! Я должен связаться с Окулом. Он был величиной в биологии, пока не открыл в себе дар и свихнулся.
– Дон, дружище! Оборотни? А-а-а... Лон Фу. Сумасшедший гений, который наплевал на все запреты и продолжал свои богомерзкие опыты один. Он добился успеха и послал полный отчет Совету. Совет постановил уничтожить лабораторию со всеми ее питомцами и документацией, а Лон Фу сжечь на электрическом стуле. Лон Фу казнили, но информацию, видать, не уничтожили, раз она попала к МГТ.
– Что можно тут предпринять, Окул? Как с ними бороться? Как справиться с чудовищем, меняющим облик у тебя на глазах и исчезающим в воздухе?
– Не знаю, Дон. Старик Лон Фу об этом не подумал, когда творил зло в своей лаборатории.
– Окул, помоги мне.
– Что я должен делать?
– Не знаю. Ищи. Ищи по всему Союзу. Вдоль и поперек. Найди что-нибудь. Какое-нибудь оружие против них. Должно же быть какое-то оружие!
– Ты хочешь уничтожить МГТ? Ты... Хорошо, Дон, я буду искать. Хотя и не знаю, что. Но если найду, я дам тебе знать.
Я испросил у Комитета разрешения на два часа покинуть Цетеру и телепортировал на Центральную.
Отец Арсий был удивлен и, мне показалось, обрадован моим приходом.
– Нет, сын мой, оборотни, о которых ты спрашиваешь, суть – порождения суеверий. Церковь всегда сурово преследовала суеверия. Оборотней не существовало, следовательно, не существует и каких-то особых мер борьбы с ними. Тем более, одобренных церковью. А «оборотни» МГТ – результат дела рук человеческих. Лон Фу был человеком. И в МГТ тоже люди, хотя и поправшие все человеческие законы. Но они уязвимы. Они должны быть уязвимы и в человеческом облике, и в звериной шкуре.
Меня поразила простая логика его рассуждений.
– Отец Арсий, вы знали о Комитете?
– Я догадывался, но узнал только от тебя.
– Как вы думаете, почему Комитет промолчал на мое требование о самороспуске?
– Он его не получил.
– Каким образом?.. Комитет и МГТ действуют заодно. Они все оборотни. И Первый....
Острая боль кольнула меня в сердце при мысли о Первом. Я закусил губу.
– Я не могу ответить на твой вопрос, сын мой, но, думаю, что ты поторопился, осудив Комитет. Писание учит нас не судить опрометчиво.
Я вернулся на свой пост. Я больше не был один. Отец Арсий, Окул... Найдутся другие. Вселенная велика. Я нарисовал в воздухе лежачую восьмерку и послал воздушный поцелуй девчонке, глядящей на меня во все глаза. Чем-то она была похожа на Сцеолу.
Министр был красив. Он улыбался, глядя из окна изысканного особняка на синие мундиры, рассыпающиеся по саду. Офицер, отдававший распоряжения, его старый приятель, время от времени бросал на него тревожные взгляды. Министр его понимал: офицеру предстояло арестовать своего министра, друга юности и самого страшного человека в стране. Министр прикрыл на секунду глаза. Он решался.
Первый ответил не сразу. Несколько мучительных минут ушло на просмотр дела. Затем жесткий властный голос произнес:
– Я ознакомился с вашим досье. Вы преступили общечеловеческие законы. Вас будет судить Интерсуд.
– Я навел порядок в стране.
– У меня нет времени на дискуссии.
– У меня тоже. Прикажите отозвать полицейских.
– Основание?
– Я вас выведу на МГТ.
– …Хорошо.
Министр подошел к окну. Синие мундиры, недоуменно озираясь, покидали сад, разбитый по проекту самого модного и дорогого архитектора. Министр бросился в кресло и стал ждать.
– Мальчик мой, отправляйся на Наир. Немедля. Встретишься там с Министром Внутренних Дел; он уверяет, что может вывести нас на МГТ.
– Как он узнал, что мы... и ваш код?
– Вот это ты и выяснишь. Этому человеку грозит Интерсуд. Он потребует гарантий. Ты их дашь. С досье ознакомишься по дороге.
Наир, глухая провинция, где недавно произошла смена власти. Все ключевые посты в стране занимали лидеры победившей партии, друзья-соратники, уже успевшие передраться и несколько раз обменяться портфелями. В стране же при этом царило полное спокойствие. Какой ценой? Искусно прикрываясь объективными причинами, власти поддерживали в стране настолько низкий уровень жизни, что люди могли думать только о том, как бы выжить. Жизнь вытекла из них, как вода из прохудившегося сосуда.
Я смотрел на угрюмые обросшие лица, вялые апатичные движения, на детей, которые не играли, не смеялись, а лишь с несмелым любопытством рассматривали чужеземца. У меня сжалось сердце. Я показался самому себе отвратительно здоровым и сытым.
Но человеку, который меня ждал, не было стыдно за свое гладкое лицо и холеное тело. Что, в сущности, отличало его от бандитов МГТ? В безумии МГТ никто не мог разглядеть системы. А его власть зиждилась на вырожденном порядке.
На второй месяц вступления в должность он сформировал отряды спецназначения. За одну ночь, вошедшую в анналы как «Ночь Большой Охоты», они перебили всех главарей преступного мира, а обезглавленную, мечущуюся, мелкую рыбешку отловили сетями. Затем удачливые охотники переоделись в синие мундиры и заняли места королей черного бизнеса. И никто не вякнул. И все было бы преотлично, да Министр сплоховал, зарвался, перестал считаться с друзьями-соратниками. В результате – донесение в Совет. И спета была бы его песенка, если бы не Первый. Гнусно вступать с ним в сделку, но детская задачка «что такое хорошо и что такое плохо» неразрешима. Да и человек этот непрост. Он обладал опаснейшей информацией и не засветился, приберегал на черный день. Мало кому это бы удалось. Как же он должен презирать людей! Никогда мне не понять, что за удовольствие властвовать над теми, кого презираешь.
Мои философствования прервал дворецкий. Глянув на удостоверение, он поклонился и проводил меня в кабинет, больше напоминавший гостиную.
– Виски, коньяк, сигару?
Мягкое кресло приняло меня в послушные объятия. Ворс ковра, высокий, как луговая трава, облепил ноги. По нему заструилось тепло. Я вспомнил иззябших, понурых детей на улицах, резко выпрямился и отмахнулся от золоченого столика с угощением, который подкатил было вельможный подонок.
– Давайте к делу.
Он печально усмехнулся. Темно-карие, с поволокой, глаза понимающе взглянули на меня и тут же прикрылись длинными густыми ресницами. По лицу его пробежала тень. Казалось, душа его плачет о содеянном... Падший ангел, да и только. – Красиво играет черт, – подумал я и добавил:
– И, давайте, без театра.
Проняло, наконец. В сузившихся глазах загнанным зверем заметалась ненависть. Ну вот, Дон, у тебя еще один враг!..
– Мне обещали гарантии.
– Ваше дело закроют. Это означает жизнь и свободу. Но не воображайте, что Комитет станет вашей нянькой. Все остальное – ваша забота. Кроме того, вы должны рассказать все о ваших связях с МГТ, а также, каким образом вы узнали код Первого. Впившись в меня глазами, он слушал.
– Донесение уничтожат или всего лишь не дадут хода?
– Я вручу его вам. Копии, как вы знаете, силы не имеют.
Он вскинул голову, пружинисто вскочил.
– Слушайте. Это было в Ночь Большой Охоты.
Он рассказывал, и я воочию видел подвал казино, ополоумевших гангстеров, ручьи крови... Коротышка Чуни оказался проворнее других и чуть было не ушел потайным ходом. Припертый к стене, он успел начертить в воздухе перечеркнутую лежачую восьмерку. Его привели к Министру. Он купил себе жизнь, открыв Министру компьютерный ключ МГТ. Подключившись к локальной сети, Министр успел вытянуть Главный файл, покинуть помещение и взорвать его до того, как его засекли. Дома, в безопасности, он просмотрел содержимое файла. Это были списки членов МГТ и некоторая информация о Комитете, в том числе и код Первого.
– Каким образом сам Чуни узнал компьютерный ключ? Для МГТ нехарактерно распылять информацию.
– Чуни был уникальным специалистом...
– Был?
– Он погиб в катастрофе, – лицо Министра было безмятежно спокойным.
– Ладно, продолжайте.
– Так вот, Чуни, он же Гиж (Чокнутый), был взломщиком мозгов. Он снимал самые мощные блоки, забираясь глубоко в подкорку, и выуживал сокровеннейшие тайны. Но ему мешала чувствительность. Он не выдерживал эмоционального давления. Кошмары мучили его даже наяву. Он так и не смог поставить собственного дела и работал по найму. Компьютерный ключ МГТ он выудил, копаясь в мозгах очередного «пациента», и не успел придумать, как им распорядиться.
– Вы не пытались связаться с МГТ?
– Зачем?
– ...
– Вот, значит, как вы меня... Ну, так вот, я не разделяю их целей и идеалов.
– Вы говорите об идеалах?
– Да посмотрите вокруг! Эта ваша демократия – собачья чушь. Союз, Совет – чушь. Людям нужна твердая власть. Вы думаете, они несчастны? – он дернул головой в направлении окна, подразумевая своих сограждан. – Отнюдь. Каждый из них, кто способен думать, думает так: «Я ничтожен потому, что вынужден быть таким». А вы дайте им свободу выбирать и действовать, дайте им все свободы и отнимите при этом гарантированный минимум. Вот тогда они станут несчастными. Ибо станет ясно, что ничтожны они не по принуждению, а по своей сути... А людей, способных к действию, – единицы, и они выбиваются всегда. При всех режимах. Они легко погибают, но не прозябают никогда.
Он замолчал, вызывающе глядя на меня. Я так и слышал: «Ну, давай, возражай конфетными истинами и глазированными декларациями».
Мне стало горько. Я почувствовал пустоту.
– Мне нечего ответить вам. Я не хочу становиться в позу. Я служу Комитету не потому, что у меня есть ответы на все вопросы, а потому, что я таков, каков есть. И потому я против вас. И против МГТ. И я не могу презирать людей. Мне их жаль. Хотя во многом вы правы. Но жизнь не укладывается в схемы, даже кажущиеся убедительными. За вами только один раунд. Мы еще увидимся.
На обратном пути я наткнулся на сиротливую кучку репортеров.
– Откупился! – констатировал один из них. Остальные засмеялись. Я усмехнулся:
– А вы идите сейчас к нему, устройте пресс-конференцию.
Я дошел до конца аллеи и оглянулся. Они медленно расходились.
– Ильда? Как же я стосковался!
Она засмеялась прежним счастливым смехом, но тут же отстранилась.
– Йен исчез.
– Йен?! Ильда, мы не виделись два года, а ты говоришь о Йене!
Снова, как много лет назад, я задыхался в путанице любви, ненависти, ревности и унижения...
– Замолчи! Ты не понимаешь: Йен исчез. Его не могут найти. Ни полиция, ни... никто.
Нам было по пятнадцать. Йен был тонким и грациозным, а я с десяти лет накачивал мускулы. Он был бледным, с огромными золотисто-карими глазами и будто нарисованными бровями. А я подставлялся и солнцу и ветру, плавал в ледяной воде и обдирал шкуру, лазая по камням. Меня мучила скрытая во мне темная сила, которой я не понимал и которая сама находила себе выход в отчаянных каверзах, отравлявших жизнь всей округе. Йен же уже тогда знал, кто он и зачем. Он писал дивные стихи. Я поражался, откуда у него брались эти непонятные мне чарующие образы. Ильда называла его гением. Я бесился, но ничего не мог придумать и только вечно цеплялся к нему. Мы дрались почти каждый день. Пока однажды я не нашел в саду оброненный, сложенный вчетверо листок с посвящением Ильде и вызвал его на дуэль. Йен выстрелил в воздух, а потом стоял передо мной, глядя на меня с удивлением и ужасом. Мне казалось, он не верит, что я выстрелю в него. Я выстрелил. До сих пор не могу понять, почему я промахнулся. Луч бластера даже не задел его. Потом начался содом. Родители кричали. Ильда билась в истерике. Меня исключили из школы. Я уехал из страны и поступил в закрытую спецшколу для космопилотов. Три года я летал по галактике. Потом был допущен к межгалактическим полетам. Потом в мире все пошло кувырком, и я вернулся на Центральную. Йен был уже знаменитым поэтом. Но и за моими плечами реяли крылья славы. Я вступил в гостиные в ореоле героя-звездолетчика. И мы с Ильдой утонули во всепоглощающей, жадной и щедрой любви. Вселенную между тем лихорадило. Начались разговоры о Коррекции, и отец... Привычная боль при воспоминании об отце вывела меня из задумчивости. Я повернулся к Ильде.
– Расскажи толком, что произошло. Что опять выкинул твой Йен?
Против ожидания она не вскинулась, а как-то жалко заплакала.
– Дон, его нигде нет, понимаешь, нигде. Он пропал. Неожиданно. И ничего не оставил. Записки или чего-то такого.
– Когда?
– Да уже будет полгода.
– Что-о-о!
– Да ведь, не сразу же встревожились. Думали, что он поехал куда-то инкогнито. Даже держали пари, куда. Я сама узнала совсем недавно.
– Хорошо. Ты молодец, что сказала мне. Я его найду.
– Я сразу бросилась тебя искать, но в Совете мне сказали, что ты на секретном задании...
– Ладно, Ильда, это не важно. Давай подробности...
– Как ты посмел задержаться? Что ты себе позволяешь, мальчишка! Комитет ждет тебя с отчетом, а ты милуешься с этой...
– Не смей!
Я похолодел от ужаса. В первый раз я забылся в разговоре с Первым. Вернее, впервые за многие годы вспомнил, что это мой дядя, родной брат отца. Но, видимо, он и сам это вспомнил.
– Прости. Я не имею права вмешиваться в твою личную жизнь. Но как ты мог?
– Дядя, – я снова похолодел, но это забытое обращение вырвалось само, – дядя, Йен пропал.
– То есть как пропал? Это невозможно. Датчики комитета... Ты полагаешь, что?..
– Да. Везде, где происходит нечто «невозможное», надо подозревать МГТ. Дядя, мы давно не разговаривали, я имею в виду, как родные...
– Да, сынок, и я очень рад, что ты нарушил это нелепое табу. Я тебя очень люблю, Дон. И горжусь тобой.
– Знаешь, дядя, я хочу, чтобы ты знал, я никогда не думал, то есть я всегда понимал, что меня призвали в Комитет не за особые заслуги. Во вселенной найдется немало парней подостойнее. Меня призвали из-за отца, ради отца?
– Да. Мы все – все, кто прямо или косвенно был причастен к Коррекции, чувствовали... чувствуем вину перед ним. И больше всех я. Поэтому я и создал Комитет. Я кляну себя...
– Не надо, дядя, это было общей ошибкой. Я тоже дни и ночи проводил на митингах и орал: «Даешь Коррекцию!»
– Ты был мальчишкой, а я... Ну ладно, перейдем к делу. Надо еще раз прокрутить всю операцию.
– Ты слышишь меня, Ариман, отвечай... ты слышишь меня, отвечай, Ариман, отвечай, ты слышишь меня...
– Кто ты такой и почему я должен тебе отвечать?
– Я – капитан Дон Гард, космопилот Первого Ранга. И я держу руку на кнопке. Если ты меня огорчишь, твое логово взлетит к небесам. И не думай удрать, приятель, ты засвечен. Мой жучок последует за тобой.
– ...Чтобы навести персональный дистанционный жучок, нужно знать личные цвета спектра.
– Умный мальчик! Слушай. Я передал ему последовательность чисел, уникальную для каждого человека.
– Ладно. Чего ты хочешь?
– Открой телепорт.
– Напрашиваешься в гости?
– А ты догадливый!
– Не пойдет.
– Даю тебе минуту. Или ты поймешь, что я не шучу, или отправишься прямехонько в ад. Там тебя примут по первому классу.
– Ладно, подваливай.
Благодаря тренировкам, я сразу прихожу в себя после телепортации. Но в этот раз я испытывал сильное головокружение. Меня шатало, комната, казалось, ходила ходуном. Так оно и было. Пол, стены, потолок, все двигалось, меняло размеры. Комната то вращалась, то тряслась. Я усилил защиту и стал ждать конца дурацкого аттракциона. Внезапно свет померк, и в то же время комната «успокоилась». Запахло чем-то едким. Из углов поползли змейки какого-то газа, который застелился по полу и засветился жемчужно-серым светом. Посреди комнаты стояло подобие трона. На нем восседал человек в маске, одетый в звериные шкуры.
– Ты Ариман? К чему все это шоу? Поговорим серьезно, как мужчины.
– А ты нервничаешь!
Он был прав. Мне было жутко. Я ощущал присутствие кого-то невидимого и ужасного, как в раннем детстве, когда, зажмуря глаза, я бросался в темную комнату и включал свет, чтобы убедиться, что там никого нет. Я словно снова стал пятилетним пацаном, дрожащим от дикого страха и любопытства.
– Я пришел не ради твоих дурацких трюков.
– И зачем же ты пришел? Только говори так, чтобы я тебе поверил. Если ты мент, а по-моему, так оно и есть, тебе крышка. Подохнем оба.
– Я не мент. Пропал мой друг, поэт Йен. Я знаю, что он у тебя.
– Ты вообразил, что я его похитил и держу взаперти? Это не так, он здесь по своей воле.
– Врешь! Что у него общего с такими, как ты, ублюдок!
– А что у него общего с тобой? Тебе доводилось дышать горним воздухом Парнаса? Ты поил в Кастальском ключе Пегаса, взмыленного после целой ночи полетов? Ты появлялся между людьми нагим, одетым в одну только сверкающую пену Ипокрены? Ты...
– Остановись, – взмолился я. – Ты прав, мне все это незнакомо. Но я сказал правду. С Йеном мы дружим с детства. Дружили. Мы были соседями. Я давно не был дома и ничего не знал до вчерашнего дня. Мне рассказала Ильда.
– Кто это, Ильда?
– Ильда Гейнор.
– А-а-а... супермодель? У тебя губа не дура. Золотые волосы, аметистовые глаза, перламутровая кожа...
У меня зачесались кулаки, вбить ему язык в глотку. Я шагнул вперед, и меня отбросило защитой.
Он засмеялся.
– Ты начинаешь мне нравиться. Я дам тебе увидеться с Йеном. Ты сам во всем убедишься. Поговорим потом.
Я снова провалился в темноту. Голос за спиной приказал идти вперед. Я оказался перед дверью, слабо светящейся в густом мраке. Из-за двери доносились музыка, хлопанье крыльев, что-то упало и разбилось, послышался смех. Затем незабываемый волнующий голос произнес: «Потише, Стив!»
– Йен!
Я рванул дверь. Комната была пуста, если не считать подростка, который, опустившись на колени, подбирал с пола осколки. На его плече сидел огромный ворон. Подросток испуганно обернулся. Боже правый! Безобразное бесформенное лицо, как будто его вылепили и, не давши затвердеть, смяли, не оставив ни одной четкой линии. Но хуже всего были глаза – без ресниц, без бровей и почти без зрачков. Однако он не был слеп. Он смотрел прямо на меня, с настороженным ожиданием. Я шагнул в комнату.
– Меня послал сюда Ариман. Я ищу Йена Олафсена. Я только что слышал его голос. Где он?
– Его здесь нет. И ты его не увидишь.
– Ариман...
– К черту Аримана! Я сказал, ты его не увидишь.
– Но почему?
– Я его люблю. А вас всех ненавижу. Вы все должны умереть. И вы умрете!
– Вы тоже умрете.
– Что? А-а-а... ну да, ну и пусть. Весь этот гребаный мир должен погибнуть. Но раньше мы уничтожим вас...
Он вскочил, задыхаясь и дрожа. Ворон вспорхнул на окно и сверкал оттуда бусинками глаз.
– Успокойся, браток, разве я сделал тебе что плохое? Я только хочу поговорить со своим старым другом. Я беспокоюсь за него. Я тоже его люблю. И там, в городе, много людей тревожатся за него. Почему ты не хочешь, чтобы я с ним увиделся?
– Я уже сказал: я ненавижу твой мир.
– Но ведь и Йен из моего мира.
– Он не такой. Он понимает.
– Понимает тебя? А к какому миру принадлежишь ты?
– Не твое дело! Кто ты воще такой? Пришел и спрашивает!
Я вздохнул и, чтобы выиграть время, огляделся и не смог сдержать крика: передо мной стоял отец. Кровь застыла в моих жилах. Стереопортрет был выполнен с нечеловеческим искусством. Я сел и закрыл лицо руками, чтобы не видеть его.
– Эй! Ты что? – Урод склонился надо мной. Его лицо выражало участие и тревогу. Он протянул мне бутылку. – На, хлебни и расскажи, в чем дело.
– Это мой отец...
– А-а-а... Вот оно что...
Он замолчал и притих. И я отдался воспоминаниям, которые гнал от себя все последние годы.
Отец был против Коррекции. Он не был членом Совета, но он был большим ученым, и с ним обычно считались. Он метался по всему Союзу, убеждал, умолял. Его не слушали. От него отмахивались. А я стыдился за него перед друзьями. Когда объявили начало Коррекции, он пришел в Совет и выступил по Центральному Вещанию. Пытался, пока еще было время, объяснить людям гибельность их намерений. Тщетно. И тогда он поехал на Вавиль – первую планету в списке на уничтожение. Его жители были признаны безнадежными выродками, погрязшими в страшных пороках. И отец поехал к ним и погиб с ними. О нем вспомнили, когда стало ясно, что Коррекция безмерно страшнее естественного хода жизни, каким бы ужасным тот ни представлялся раньше. Отца назвали пророком, поставили монумент на площади Совета и присвоили его имя улице, институту и станции, на которой он работал.
Я выпрямился. Урод робко улыбнулся и сказал:
– Прости, друг, я же не знал. У меня у самого...
– Что?
– Там была моя мать. На Вавиле. Она была безнадежной. Но я любил ее. Когда она стала... совсем плоха, меня взяла к себе тетя, сюда, на Центральную. Тетя работала на станции твоего отца. Я его знал, видел во дворе станции. Мы с тетей там и жили. Мать не приезжала ко мне, только иногда говорила по трансферу. Я очень по ней скучал. Когда объявили, что Вавиль... там все заметались, бросились в космопорты, но вся планета была заблокирована. Оттуда никто не спасся. Мы с тетей много дней не выходили из дома, и трансфер отключили, чтобы больше ничего не знать. Я потом очень жалел об этом, может быть, мама хотела перед смертью поговорить со мной.
Я больше не мог. Я обнял худые дергающиеся плечи и прижался к нему щекой. Картины детства нахлынули на меня.
Почему-то, больнее всего было вспоминать, как однажды отец, усталый после работы, попросил меня принести воды, а я не пошел. Мне было семь лет, я смотрел приключенческий фильм, и мне было неохота отрываться. Сколько раз я потом скрежетал зубами по ночам, шепча: «Папа, папа, подожди, я сейчас принесу тебе воды!»
– Я принесу воды, принесу!.. – простонал я и очнулся. Урод гладил меня по голове, а у стола сидел Йен и смотрел на нас.
– Привет, Дон.
– Привет.
– Как ты?
– Хреново. А ты?
– Тоже вроде того. Ты прости, старик, я же не знал, что из-за меня поднимется такой переполох. Но я рад тебя видеть.
– Так это правда, ты пришел сюда сам?
– Да.
– Зачем?
– ...Дон, видишь ли, когда я шел сюда, я еще не знал, куда я иду. Я понятия не имел, что это – МГТ.
Это было примерно полгода назад. Я забрел в какой-то притон и там наткнулся вот на этого пацана, который смотрел на меня с такой лютой ненавистью, что я захотел узнать, за что он меня ненавидит. Я подошел к нему, заговорил. Понимаешь, Дон, я заглянул в мир отверженных, мир, в котором все параметры искажены. И я не мог остановиться на полпути. Я попросил его показать, где он живет, и он привел меня сюда.
– Ну и как тебе тут?
– Ужасно. Все, что я видел, пережил раньше, из-за чего страдал, сходил с ума, все поблекло. Здесь ад. Но здесь живет какая-то страшная правда. Узнав этих людей вблизи, я понял, что мы обманываем себя, пытаемся искусственно...
– Стоп! О чем ты? Мы уже не «пытаемся искусственно». С Коррекцией покончено!
– Да нет, Дон, не покончено, просто методы стали другими. Вместо того чтобы карать за определенные действия, нас ставят в условия, при которых мы не можем совершить эти действия. Тотальный контроль! Разумеется, пока только на Центральной – у них еще не хватает средств – но радиус охвата неуклонно растет.
– Но таким образом искореняется зло!
– А разве не зло, лишать людей возможности собственного выбора? Ты только представь, что это будет за мир в окончательной редакции. Мир теней, смирных, законопослушных, лишенных индивидуальности, ни в чем не отклоняющихся от установленных норм...
– Наир!
– Что?
– Ты обрисовал Наир. Там уже почти так. Разве что, за ниточки дергают иные силы.
– А цель все та же, старая как мир.
– Власть?
– Власть.
– Но ведь, то же можно сказать и о МГТ! И они, если сдуть идейную шелуху про «прогнившую цивилизацию и слияние с Творцом», хотят все той же власти. Я имею в виду лидеров.
– Ну конечно. Лидеры всех мастей едины по своей сути, поэтому они всегда могут договориться, при желании. А вот на нижних уровнях – фифти-фифти: можно найти и ложь и правду. Ты вот считал, что все они нелюди, а узнал Стива и почти побратался с ним.
– Йен, насчет всех лидеров, ты... Я думаю, есть исключения.
– Я тебя понимаю, Дон, мне он тоже не чужой.
– Ox, устал я, Йен, как собака.
– Пошли спать. Стив уже постелил.
Во сне я видел отца. Он был весел, подшучивал над мамой. Я снова был семилетним малышом и сидел на ковре среди своих игрушек. Внезапно отец посмотрел на меня и посерьезнел. «Сейчас попросит воды!» – с ужасом подумал я. Но он сказал: «Оставь игрушки, Донни, я назначаю тебя ответственным!»
– Ответственным? За что? За кого?
– За дядю.
– Но ведь он большой!
– Не спорь, Дон, иди, мне некогда. – Он повернулся и вышел из комнаты под руку с мамой.
Я проснулся и долго лежал без сна. Дядя... Утром он должен выйти на связь. Мне предстоит тяжелый разговор.
Ровно в семь заговорил трансфер.
– Все идет по плану, Дон. Немедленно забирай Йена и телепортируй с ним сюда.
– Нет.
– Что? Что ты мелешь, Дон! Дорога каждая секунда. Мы же с тобой все обсудили.
– Нет. Я не дам вам их уничтожить, как уже было однажды. Вспомни Коррекцию!
– Ну что ты, Дон! Коррекция – это совсем другое...
– Нет, дядя, не обманывай себя. Все то же самое. Я не уйду отсюда. Мы не уйдем… Дядя, ответь мне на один вопрос.
– Спрашивай.
– Ты остановил бы уничтожение Вавиля, если бы знал, что там отец?
– Я не смог бы. В ход были пущены мощные средства. Я не смог бы, если бы и захотел.
– А ты бы захотел?
– Дон, это было 12 лет назад. Я был другим. Я не могу с уверенностью сказать, что бы я сделал тогда.
– А сейчас?
– Что сейчас?
– Что ты сделаешь сейчас?
– Боже мой, Дон, ты совсем спятил! Ну конечно, я остановлю операцию. Ты можешь оставаться там сколько сочтешь нужным. Но возвращайся скорей. Я тебя жду. Вас обоих.
Трансфер замолк. Я бросил взгляд на Йена и Стива. Оба спали. Часы показывали семь пятнадцать. Я натянул одеяло и тоже заснул.
Но выспаться мне не удалось. Меня разбудили удары гонга, крики, топот. Я покосился на Йена и Стива, разглядел затычки у них в ушах, все понял, оделся, вышел и пошел на звуки.
Голос принадлежал, несомненно, меркцу. Я подошел поближе. Похоже на спортивную площадку. Меркец, седоватый подтянутый джентльмен, давал инструкции, стоя на возвышении. Двое чернявых южанина внимательно слушали его. Они находились внутри вычерченного белой краской квадрата. В углу его было свалено всякое оружие. Поодаль стояла скамья для зрителей. Один конец ее занимал молодой светловолосый человек, рассеянно читавший газету, во втором дремал пожилой господин с потухшей трубкой в зубах.
– Вот этот квадрат – ваша земля. Места здесь хватит для бейсбольной команды, но вас это не касается. Вы должны доказать, что это ваша земля и другому здесь не место. Ясно? Алле!
– Это земля моих предков, – неуверенно начал один. б этом упоминал еще Геродот...
– К черту Геродота! – подхватил другой. – Здесь всегда жил я, а тебе дал место из милости. А теперь убирайся отсюда, свинья неблагодарная.
Оба замолчали и оглянулись на меркца. Тот расхохотался.
– Ну что за кретины! Да разве так доказывают права на землю? Вон оружие. На этой земле должен остаться только один из вас. Вам понятны условия игры?
– Это игра, сэр?
– Разумеется. Но для вас все всерьез. Проигравший умрет, а его права перейдут к третьему, тому, с газетой. Он будет драться с оставшимся в живых.
– Зачем?
– Чтобы вовлечь в игру четвертого, который еще спит.
– Чем же все это кончится?
– Идиоты! У этой игры конца нет. Ну как, согласны?
– Да, сэр.
Меркец ударил в гонг. Двое в квадрате набросились друг на друга. Третий отбросил газету и забегал вокруг, улюлюкая и давая советы попеременно то одному, то другому из сражающихся.
Кто здесь более сумасшедший? – подумал я. – Эй! Стойте, он же обманывает вас всех!
Я напрасно надрывал глотку – они меня не слышали. Воздух здесь звуконепроницаемый, догадался я и пошел прочь.
Третью неделю я находился во владениях МГТ и ничего не понимал. Вблизи все это оказалось еще более непонятным. Безумный искаженный мир. Бессмысленная жестокость, бессмысленные игры. Даже порочность их какая-то бессмысленно-нормативная, почти апатичная. Или мое восприятие притупилось?..
Со мной никто не считался. От меня не прятались, но и не принимали всерьез. То ли знали, что я безоружен, то ли я им был неинтересен... Ни разу мне не удалось вмешаться, как-то повлиять на происходящее. Я был невидимкой в этом зазеркалье. И только упрямство не давало мне признать поражение.
– Стив другое дело – его я вытащу отсюда! И всех, кто захочет, тоже. Ну а остальные... безнадежны. Поливают грязью всех и вся, а если копнуть: кто-то когда-то сделал дитяти бобо. Нет такой обиды, нет такой беды, чтобы из-за нее обвиноватить и возненавидеть весь мир!.. Не хотелось говорить, но мне тоже сделали бобо. У меня убили отца. А мать умерла с горя. А все, во что я верил, рухнуло в одночасье. А любимая женщина всю жизнь, в тайне, любила другого – тебя.
Так почему же я не стал в отместку убивать всех подряд? Или хотя бы тех, кто виноват в гибели моих родителей? Почему не сбросил парочку бомбочек на Совет? Почему не отправил к чертовой матери этих кретинов, прихватив заодно и с десяток миллионов близживущих сограждан, импотентов-конформистов? Почему? Или я тоже импотент-конформист?
Йен пожал плечами.
– За тобой поколения образованных предков. Ваша семья от века принадлежала к элите. Ты – белая кость. А такие как Стив...
– Оставь Стива! Со Стивом я уже решил. Ну а этот, в маске, уж он-то – образованней не бывает. И происхождения не хуже нашего с тобой.
– Ариман – компьютерный ребенок.
– Что за хреновина, какой еще компьютерный ребенок?
– Ты что, впервые слышишь? Это же было мировой сенсацией. Правда, двадцать лет назад.
– Двадцать лет назад я был в закрытой школе. До нас не доходили никакие сенсации.
– Ах да, я забыл. Так вот, в то время все помешались на компьютерной генетике. Беременную женщину подключали к монитору и задавали нужные параметры – способности, наклонности, характер и так далее. А внешний облик рисовали прямо на экране, на глазах у будущих родителей. Общество охватила эйфория: грядет Человек Совершенный, новая эра, золотой век и так далее...
– И что, все закончилось Большим Блефом?
– Хуже. Все опыты были удачными, от добровольцев не было отбоя, Совет дал добро. И возник новый бизнес – компьютерное акушерство и, как во всяком бизнесе, конкуренция. Так вот, фирмы стали заражать системы конкурентов вирусами.
– Боже правый! И вместо заказанных ангелочков...
– И вместо заказанных ангелочков стали рождаться кошмарные уроды с физическими и психическими отклонениями. В большинстве случаев их усыпляли. Но некоторые родители не давали согласия и забирали детей.
Ариман всю жизнь носил маску. Как его ни оберегали, он с самого раннего детства знал, что с ним что-то не то. А когда узнал правду, порвал со всеми и ушел из дома. Здесь он среди своих. Он свободен, он пишет стихи, сочиняет музыку...
– И ест на завтрак человеческие мозги, – подхватил я.
Йен осекся.
– Ну что же ты, продолжай. Или муторно стало? Да, ест мозги и запивает кровью. Расплачивается таким образом с человечеством... Хорош способ? Не хочешь ли попробовать?.. Что ты так странно смотришь?
– Я... попробовал.
– Что попробовал?
– Кровь.
– ...
– Я должен был! Тебе этого не понять... Это жизнь! Я все должен пробовать на вкус. Все. Саму жизнь. Иначе я не смог бы писать.
– А убивать – медленно, изощренно? Отрезать от живого человека куски и поедать у него на глазах? Или сдирать с него кожу заживо и смотреть, как он корчится? Насиловать младенцев, а потом высасывать из них кровь – все это ты тоже попробовал?
– Ты не понимаешь!
– А ты понимаешь? Ты понимаешь, что им нравится все это? И многое другое, такое же и похуже. И уже не важно, как и почему они стали такими. Они – такие, и это конец. И тебе тоже конец. Есть вещи, которые нельзя делать. Ни при каких обстоятельствах. Просто нельзя.
– Не убий, не укради, не лжесвидетельствуй, не…
– Иронизируешь? А ты подумай: в библии не написано, почему нельзя. Это выше логики: если начать разбираться в pro и contra, всей жизни не хватит. Поэтому – просто нельзя. Преступил – и ты уже не человек.
– Но ведь ты убивал!
– Врагов. По необходимости, а не в отместку за что-то. И не для удовольствия.
– Лжешь! Ты любишь убивать. Ты любишь оружие. Тебе нравится быть сильным. Самым сильным. И побеждать. Побеждать всех.
– Я – нормальный мужчина. И все это я люблю... в нормальных пределах. А ты... в тебе этого никогда не было, вкуса к жизни. И ты компенсируешь отсутствие здоровых инстинктов патологическими потребностями. Все равно что вместо нормальной пищи питаться падалью.
– Патологическими потребностями? Вот ты и сказал – потребностями! Все, что потребно, естественно. Порок естествен. Преступление естественно. Уродство естественно. Так же как и красота, чистота, доброта. Это жизнь! Я стремлюсь ее понять. А ты хочешь обстругать живую ветвь... а ведь останется мертвый обрубок. А на живой ветви есть все – и цветы, и грязь, и плоды и черви.
– Но ведь есть же предел!
– А кто его установил? Тот, кто сажал этот сад? Ты берешь на себя эту роль?
– ...Уйди, Иен. Или нет, я сам уйду.
– А вот и ты, красавчик! Эй, что с тобой?
– Только тебя не хватало!
– Да погоди, что стряслось-то?
– Спроси лучше, чего не стряслось.
– Ну не хочешь, не рассказывай. Давай, лучше, потрахаемся.
– Отстань, говорю.
– Напрасно ты так. А я могла бы многое тебе рассказать. Ты ведь за этим сюда забрался. Не бойся, я тебя не выдам.
– Я не боюсь. Я здесь никого не боюсь. Слышите, вы, ублюдки, упыри, сволочи!..
– Да что ты разорался! Вон Бетховена напугал. Маэстро, идите сюда!
– Ах, молодой человек, ну разве можно так распускаться? У вас какое-то горе? Да если бы вы знали мою историю, вы бы сочли себя баловнем судьбы по сравнению со мной.
Я наизусть знал его историю. Но я также знал, что остановить его невозможно. Поэтому я лег в траву и стал думать. Сцеола примостилась рядом.
Чокнутый маэстро наконец исчерпался и, вытащив откуда-то палочку, начал дирижировать невидимым оркестром. Я следил за его плавными движениями и думал: «Нет, я не Садовник. Не я сажал сад. Но мне вручены садовые ножницы. И это делает меня ответственным и опасным одновременно. И при этом мне самому угрожает еще неведомая опасность – стать чужим в этом саду».
Я повернулся к Сцеоле.
Так что ты хотела мне поведать?
– Правду о смерти Ахка. Разве ты здесь не за этим?
– За этим, детка, за этим. Я весь внимание. Она пристально посмотрела на меня.
– Ты что-то задумал, Дон? Обещай, что ничего не предпримешь без меня.
– Не волнуйся ни о чем, детка, рассказывай.
– Ну ладно. Так вот, Ахк пришел к нам сам.
– Не может быть! Я не верю тебе.
– Это правда, Дон.
– Но зачем? Почему? Я не понимаю. Каждого проверяли несколько лет. Его считали воплощенной честностью, прямым, неподкупным, преданным...
– Он таким и был. Но его заклинило на Совете. Он хотел уничтожить Совет, хотел единовластия Комитета. Абсолютного, безупречного порядка. И еще одно: он не хотел власти для себя. Он хотел служить власти, но власти идеальной. Я думаю, он бы и Комитет уничтожил, если бы тот перестал соответствовать его идеалу.
– Он бы не смог.
– Ты прав. Структура Комитета не позволяет предательства. Всем вам известны только коды и неизвестно, кто за ними скрывается. Знает только Первый, а он неуязвим. Мы очень скоро поняли, что от Ахка толку мало и решили сделать из него приманку.
– Погоди, ты не сказала, зачем он связался с вами.
– Я думала, ты понял. Он хотел с нашей помощью свалить Совет, а потом уничтожить нас, выдав Комитету.
– Складно.
– Ты мне не веришь?
– Как он вышел на вас? Комитет десять лет безуспешно пытался это сделать.
– Проще простого, Дон.
– ?
– Ну да. Он взорвал супермаркет и, спасаясь от погони, забежал в «Черепаху». Рассчитывал, что там окажется кто-нибудь из наших. На случай неудачи он планировал взорвать выставку авангардистов. И так далее. Но ему повезло в первый же раз: в «Черепахе» сидел Удав, пас клиента. Удав его спрятал и сам предложил вместе взорвать больницу.
– И Ахк согласился?
– Конечно, он же хотел войти в доверие. После больницы Удав привел его к Кингу. А Кинг его расколол. И решил разыграть его как карту. Мне с Удавом и поручили это дело.
– Сцеола!
– Что?
– Я схожу с ума. Где зло? Где добро? Кто друг? Кто враг? Или Ахк – сумасшедший?
– Все сумасшедшие. Это сумасшедший мир.
– А я?
– Ты? Ты – просто дурак.
– А ты?
– Я? И я дура. Иногда. Слушай, Дон, ты убирайся отсюда подобру-поздорову.
– Что так вдруг?
– Здесь этот чокнутый с Наира.
– Коротышка Чуни?
– Он самый.
– Но ведь он погиб!
– Ни хрена подобного. Тот кретин, ну, большая шишка наирская, забыл, с кем имеет дело. Чуни его «прочел», когда они сговаривались в Ночь Большой Охоты. В аварию он подставил другого, а сам слинял с Наира. Кинг с него пылинки сдувает.
– А Чуни открыл ему, чем он откупился?
– Конечно. От Кинга не скроешь. Чокнутый сказал Министру, где Президент Наира хранит свой подлинный личный архив.
– А-а-а... Ну а почему я должен бояться этого мозгляка?
– Да ты и впрямь дурак! Он же «прочтет» тебя в два счета! Для тебя ведь не секрет, что Кинг знает, кто ты. Ты же засветился в деле с Ахком. Коротышка выудит из тебя все без усилий. А ты знаешь побольше Ахка, я это чувствую. Ты не только погибнешь сам, ты вообще все провалишь.
– А тебе-то что до этого? Ты-то почему нам помогаешь?
– Не знаю, не спрашивай... Дон, ты очень ее любишь?
– Кого?
– Да ладно. Я все знаю. Она красавица. Красивей меня в тысячу раз. Знаменитость! А я...
– Глупая!
– Заткнись! Не смей меня жалеть. Убирайся отсюда, слышишь?
Я смотрел, как она бежит, смешно раскидывая ноги. Кто-то положил мне руку на плечо. Я вздрогнул.
– Молодой человек, вам оказана величайшая честь – сам Кинг! – дирижерской палочкой Бетховен указывал на небо, на серебряную точку, которая стремительно росла, приближаясь. Через несколько минут серебристый флайер приземлился в трех метрах от нас.
Откинувшись на спинку сиденья, меня разглядывал сероглазый, светловолосый красавец. Безукоризненный белый костюм, небрежный приглашающий кивок – и впрямь король.
Он вел машину точными автоматическими движениями, почти не глядя на приборы и поддерживая непринужденный разговор о последних моделях флайеров. Внезапно он без всякого перехода спросил:
– Мне передали, что вы хотели меня видеть. Зачем?
Виртуоз! Но я был начеку. Я застыл с открытым ртом на полуслове, поморгал глазами и наконец выдавил:
– Простите, я так увлекся, что не сразу врубился.
Он слегка улыбнулся.
– Да-да, я хоть и любитель, но могу понять профессионала.
– Да нет, здесь я тоже любитель: флайеры всего-навсего хобби. По профессии я космопилот. Капитан Первого Ранга.
Он опять улыбнулся.
– Знаю. Разведка донесла. Но я полагал, флайеры тоже входят в вашу компетенцию. Так зачем вы хотели меня видеть?
– Хотел понять... – я замолчал, как бы не находя нужных слов.
Он тоже молчал, улыбаясь все той же мягкой улыбкой. Изысканная простота его манер была неподдельной. Этот человек, несомненно, принадлежал к сливкам общества. Или когда-то принадлежал.
– Как вы уже, наверное, знаете от той же разведки, моим первоначальным намерением было вызволить отсюда Йена Олафсена, моего старинного друга. Но когда я узнал, что он здесь по доброй воле, я захотел понять, почему такие как Йен, как вы, – я слегка поклонился, – приходят в МГТ. О плебсе я не говорю, они меня не интересуют. Когда на корабле кто-то из экипажа чудит, я его просто выбрасываю за борт, в открытый космос.
Он сощурил глаза, лицо его выражало напряженное внимание. «Только бы не перегнуть», – пронеслось у меня в голове. Я помолчал и продолжил:
– Я привык понимать окружающий мир и подчинять себе.
Все также пристально глядя на меня, он слегка кивнул.
– Меня учили, что зло имеет социальное происхождение, что преступления совершают люди обездоленные или считающие себя таковыми. Они преступают закон, стремясь отнять у других то, чего их «несправедливо» лишили. И это мне понятно. Мне понятно, когда мальчишка, рожденный в бараках Гобо, убивает своего сверстника с Велфа, забирает его деньги, а изуродованный труп подбрасывает к порогу его собственного дома. Таким образом он одновременно и зарабатывает на хлеб насущный и сладко мстит. Для него существуют только два варианта: если доминирует жажда легкой наживы, он уходит к криминалам, если жажда мести – к вам. Повторяю, здесь мне все ясно. Но когда юноша из самой лучшей семьи, щедро одаренный природой и получающий от жизни все – одним словом, такой как мой друг или, – я опять слегка поклонился в его сторону, – тут я ничего не понимаю. А этого я не могу допустить, иначе все летит к черту.
Я рубанул воздух рукой и замолчал. Он тоже молчал, как бы из деликатности.
– Да-а-а... Ваша беда в привычке упрощать. В простом мире жить легко, но за то вы и расплачиваетесь сейчас. Столкнувшись с чем-то, не укладывающимся в схему, вы оказались беспомощны. Вы стремились к встрече со мной, чтобы понять меня и мне подобных. Но почему вы решили, что я откроюсь вам? Разве я прост, как флейта, чтобы играть на мне?
– Датский принц ошибался. Играют не только на простых инструментах. Скажем так: на каждый инструмент найдется виртуоз-покоритель, а те, в свою очередь, подвластны дирижеру. Все вместе они играют лишь то, что сочинил композитор. А ведь есть еще и тот, кто заказывает музыку! Как видите, и я не так прост, как вы думаете.
– Я не говорил, что вы просты, Я сказал, что вы желаете жить в простом мире. Это разные вещи. Что-то сильно потрясло, напугало вас в детстве или юности, и я догадываюсь, что. Судьба отца?
– Не надо!
Он посмотрел на меня с участием.
– Хорошо. Поговорим о другом. Вы хотите понять природу зла. Но, милостивый государь, над этой проблемой бились величайшие умы человечества. И безуспешно. Но неужели вам всерьез это нужно, вам, космическому волку?
Не дав мне ответить, он продолжил другим тоном:
– Впрочем, мы уже у цели.
Он приземлил флайер на крыше ничем не примечательного дома. Через минуту мы уже спускались в лифте и, судя по времени, апартаменты Кинга находились глубоко под землей. Дверь лифта открылась в просторный кабинет.
– Располагайтесь, чувствуйте себя как дома, а меня прошу извинить, я вас покину минут на пять.
Он исчез. Я огляделся. Кабинет Кинга напоминал убежище отшельника. Спартанскую скудость обстановки нарушали только несколько ярких пейзажей, написанных в авангардистской манере. Я попытался разобрать, что на них изображено (задача, кстати, не из легких), но что-то неотвязно копошилось в моем мозгу. Что-то непонятное было в словах Сцеолы, но что, я никак не мог ухватить. Ага! Вот оно – Сцеола сказала: «Первый неуязвим». Произнесла будничным тоном, вскользь, как нечто само собой разумеющееся. Но почему? Я никогда не считал Первого неуязвимым. Ни один человек, храни его хоть за семью замками, не может быть абсолютно неуязвим. Однако Сцеола говорила с абсолютной уверенностью.
Я не успел додумать. Появился Кинг в костюме из коричневой замши, красиво оттенявшей светлые, почти белые, волосы. Сев в кресло, он принял классическую королевскую позу и с откровенной иронией принялся меня разглядывать. Но я решил продолжать игру как можно дольше.
– Такая точная телепортация на малых расстояниях – потрясающе! Неужели вам удалось преодолеть парадокс телепортации?
– Парадокс? Что вы имеете в виду?
– Чем меньше расстояние, тем неопределенней координаты. Частный случай принципа неопределенности. Лучшие физики-спейсеры всего Союза бьются над этим.
– Вот как? А я и не подозревал. Я просто приказал построить для меня удобный дом. Он усмехнулся и произнес в воздух:
– Гижа ко мне!
Почти в то же мгновение в комнате появился маленький щуплый человечек, чернявый, горбоносый, с большими выпуклыми глазами. Он не поклонился Кингу и даже не поздоровался, а просто стоял в выжидательно независимой позе.
– Покопайся в нем, Чуни, – бросил ему Кинг.
– Уже.
– Ну и как?
– Парень чист.
– Конкретней.
– Капитан Дон Гард, родом с Центральной. Космопилот. Отец – легендарный Уильям Гард. Мать...
– Что с тобой, Чуни? Мне не нужна справка из «Кто Есть Кто». Зачем он здесь?
– За Йеном Олафсеном, поэтом.
Кинг внимательно посмотрел на коротышку.
– Что с тобой, Чуни? – повторил он.
Тот развел руками. При этом полы его куртки раздвинулись, и из кармана брюк выглянуло горлышко бутылки.
– А-а-а-! Вот оно что – нализался... Подай сюда, что это у тебя?
Чуни испуганно замахал руками:
– Не надо это. Нельзя! Тебе нельзя.
– Да ты спятил! Почему нельзя?
– Это караундж!
– Что за хреновина?
– Караундж – особая водка, очень сильная.
– Я знаю все водки на свете, и ни одна из них меня не свалит.
– Караундж – особая. Ее делают только на моей родине, из тута, и выдерживают в камне, каменной печи.
– Какая экзотика! Давай, тащи ее сюда. Не жадничай.
Пожав плечами, с видом человека, не желающего спорить с сумасшедшим, Чуни подошел к бару, взял бокал и налил в него прозрачную жидкость.
Кинг выхватил бокал, подмигнул мне и опорожнил его. В ту же минуту глаза его вылезли из орбит, он схватился за горло и, прохрипев: «Ну, Гиж, и пьют же у вас на Наире!» – свалился в кресло.
Чуни метнулся к нему, убедился, что тот без сознания и повернулся ко мне.
– Беги, парень, бери твой поэт и этот белоглазый и беги. Полчаса у тебя есть.
Как все провинциалы, он коверкал слова интерязыка.
– Нет.
– Нет? Почему нет?
– Я не могу. Он поймет, что это ты меня выпустил. Или бежим вместе или я остаюсь.
Он посмотрел на меня дикими глазами. Наконец, лицо его прояснилось.
– Понял! За меня не бойся. Мне он ничего не сделает.
– Сделает. За то, что помог мне. Он не поверил ни мне, ни тебе. А почему ты мне помогаешь?
– Ильда. Она же наша, наирская, только имя-фамилие поменяла. Правда, они уехали давно, когда Ильда была еще пацанкой. Но мы все ее любим. А ты – ее парень. Значит, я должен тебе помогать. Эта гнида Кинг такого в жизни не поймет... Наши многие уехали, не выдержали. Я тоже мог, но не уехал.
– Почему?
– Дурак был. Нравилось, как я жил. Сам себе хозяин. Свободный. Ничего не боялся. И мать не хотел бросать. А теперь все равно пришлось.
– Ильда мне никогда не говорила...
– Стеснялась, наверно... Кинг шевельнулся.
– Скорей, парень, он сейчас очухается, раньше, чем я думал.
– Нет, я уже сказал. Лучше дай и мне глотнуть твоего пойла.
Острый нож вонзился мне в горло. В глазах потемнело.
– Что, Красавчик, худо тебе? В черном вечернем платье, с распущенными волосами, блистая драгоценностями, Сцеола склонилась ко мне. В хмельных глазах ее светилась насмешка. Я обнял ее за плечи и усадил на колени. Она захихикала, а я, преодолевая дрожь, посмотрел в дальний, почетный конец стола. Там восседал Кинг, в черном трико и сверкающей черной же короне на светлых волосах. А рядом, поглаживая подбородок в обычной для себя манере, сидел Йен, тоже в венце, но белом. Их контрастное соседство было неотразимо притягательным. Йен что-то рассказывал, улыбаясь, играя красивым лицом. Кинг не отрывал от него глаз. Вдруг они оба рассмеялись, и Кинг наклонился и поцеловал Йена в губы, затем откинул голову и выкрикнул: «Тост! Слушайте все! Тост в честь нашего гостя».
Раздались вопли – «Виват!», «Браво!», «За Йена!»
Йен, молча, чуть улыбаясь, разглядывал толпу. Кинг, обнимая его одной рукой, другой высоко поднял бокал и провозгласил: «За короля поэтов!»
– Пей! – Сцеола вставила в мою руку бокал, но я продолжал смотреть на эту парочку. Йен как будто не замечал меня. Он не то чтобы избегал моего упорного взгляда, он просто смотрел сквозь. А Кинг, казалось, видел только его.
Внезапно он хлопнул в ладоши. Ему поднесли гитару. Он ударил по струнам, и за столом стало тихо. Полилась неистово-страстная мелодия. Когда музыка смолкла, к Кингу на коленях подполз маэстро, умоляюще простирая к нему руки. Кинг бросил ему гитару. Бетховен подхватил ее, отполз в угол и стал обрывать на ней струны. На него не обращали внимания. Кинг снова хлопнул в ладоши. Появились дети в белых туниках, с чашами в руках, и стали обходить гостей. Чашу поставили и передо мной.
– Кровь! – прошептала Сцеола.
– Кровь, – повторил я и взял в руки чашу. Я не отрываясь смотрел на Йена. Йен не спешил поднять свою. Опустив глаза, он будто старался что-то разглядеть на дне. Неожиданно он поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. Я медленно поднял чашу, приветствовал его и поднес к губам. Теперь оба, Йен и Кинг, смотрели на меня.
– Сейчас я сравняюсь с Йеном, – подумал я.
И тут будто кто-то посторонний произнес в моей голове: «Интересно, чья это кровь?» Я вскочил и изо всех сил швырнул чашу в сторону коронованной четы.
Что тут началось! Визг, вопли. На меня навалились Кинговы нукеры. Последнее, что я помнил, была Сцеола, острым каблучком заехавшая кому-то в глаз, и жуткий вопль этого несчастного.
– Эй, парень, говорил я тебе, проваливай отсюда.
Чуни осторожно ощупывал меня, проверяя, все ли кости целы.
– Счастливо отделался. Кинг хотел убить тебя на месте.
– А, что, я в него попал?
– Не-а. Не добросил. Мало каши ел.
– Жаль. Так, говоришь, хотел убить. Чего ж не убил?
– А черт его знает!
Я встал.
– Все, Чуни, спасибо тебе за все. Я ухожу. Передай Кингу...
– Он сам придет. Сказал.
– Когда?
– Сказал, когда ты в себя придешь, значит, сейчас.
Я вздохнул и снова сел. Кинг не заставил себя ждать. На этот раз он держался просто. Ни словом не обмолвясь о вчерашнем, он с места в карьер спросил:
– А как вы, капитан Гард, узнали координаты Аримана?
«Наконец, - подумал я, – вот и приехали. Готовься к допросу первой степени».
– Разведка донесла!
– Фи! Я ожидал лучшей домашней заготовки.
– Домашняя заготовка с вами не пройдет.
– Легенда о космическом волке тоже. Я знаю, с какой миссией вы явились, знаю, что передумали и сумели убедить Комитет. Знаю, что вышло у вас с Йеном и знаю, что Стив отказался уйти с вами.
Он сделал эффектную паузу.
– Небось ждете допроса по высшей категории? Нет, я не стану выпытывать у вас имя предателя. Я сам его вычислю.
Он посмотрел на меня с усмешкой.
– Ты ничего не добился здесь, капитан Дон Гард. Но ты уйдешь отсюда живым, а этого еще никому не удавалось. Из ада не возвращаются. А как, по-твоему, почему я тебя отпускаю?
– Я тебе понравился цельностью натуры и верностью идеалам, а также трогательной простотой и прямотой.
Он прыснул и стал похож на мальчишку.
– А ведь так и есть! Стеб стебом, но ты мне и впрямь нравишься, капитан Гард. Передай привет дяде. Кстати, когда ты его видел в последний раз?
Он впился в меня взглядом, потом опять улыбнулся, махнул рукой и исчез.
Я остался стоять столб столбом. Еще один сюрприз, и какой!
Чуни тряхнул меня за плечо:
– Эй, парень, поторопись, пока цел. Выбирайся отсюда. Ильде привет передашь.
Я пожал ему руку и вошел в телепорт.
– Ты его бросил, бросил! Как ты мог? Они же убьют его! О-о-о, ты всегда его ненавидел, завидовал... А теперь бросил одного среди бандитов. Подонок! О-о-ох! Что же теперь делать, что делать? Я не могу, не могу!
Ненависть изуродовала ее лицо, глаза потемнели до черноты, голос срывался на визг. Я не узнавал Ильду. Слышал жгучие обидные слова и ничего не мог сказать в свою защиту. Внезапно Ильда замолчала, потерянно огляделась и бросилась вон.
Я рухнул в кресло, подобрал с пола бутылку бренди и вытянул залпом половину. В голове прояснилось, но боль не утихла... Эта ярость, отчаяние, чудовищные обвинения... Все эти годы она лгала... Но зачем? Бутылка опустела. Я отшвырнул ее. Меня охватило отвращение к самому себе и всему роду человеческому. Я потянулся за второй бутылкой. Сигнал хронометра напомнил, что пора послать отчет Комитету, а заодно и новые рекомендации взамен прежней программы, которую я провалил. К черту! К черту все!.. Кто взвалил на меня заботу о мире? Эта тяжесть не для меня! Я попытался ее сбросить, но она упиралась. Она вцепилась в меня тысячей щупалец и давила все сильнее и сильнее, пока я не перестал сопротивляться и погрузился в небытие.
Золотой благовонный шелк окутал мое лицо. Горячие руки обхватили голову, прижали к груди. Ильда то целовала меня, то трясла. Я расслышал: «Любимый» и «Прости», напряг волю и стряхнул мерзкое оцепенение.
Потом мы любили друг друга с нежностью и отчаянием уцелевших от кораблекрушения.
Когда рассвет заглянул в окно хмурой улыбкой осеннего неба, я рассказал ей все. Она слушала, не перебивая, но когда я умолк, заговорила сразу:
– Никто из них не достоин жизни. Никто! Их следует всех истребить. Но я тоже не смогла бы решиться на такое: уничтожить без предупреждения, не дав ни одного шанса, – это ужасно! Ты поступил правильно, но что ты будешь делать теперь? Никого из них не исправить. Они безнадежны. А Йен... Йен скоро вернется. Сам.
Она оказалась права. Примерно через месяц Йен объявился в городе. Я не искал с ним встречи, но из новостей знал, что он не дал ни одного интервью и, даже вызванный в Совет, воспользовался «Правом на неприкосновенность личной жизни» и не ответил ни на один вопрос.
Тем не менее, по городу поползли слухи о его пребывании в МГТ. Репортеры изощрялись, называя его «Новым Данте» и «Нашим Орфеем» и гадали по поводу Эвридики.
Наконец, разорвалась бомба. Йен выпустил книгу стихов «Песни Ада». Она разошлась в мгновение ока и произвела фурор. Одни называли ее откровением века, другие гениальной мистификацией, и все сходились на том, что это лучшее его произведение. Йен выступал с концертами, на которых читал «Песни Ада», пел, аккомпанируя себе на гитаре, песни, написанные на его старые стихи, но по-прежнему отказывался отвечать на вопросы, связанные с недавним его исчезновением. Это еще больше интриговало публику, и его поклонницы совершенно обезумели. Спасаясь от них однажды вечером, он заскочил к Ильде, и мы столкнулись с ним в дверях.
И вновь, как двадцать лет назад, мы спорили, перебивая друг друга и поглядывая на Ильду. А она молчала и только переводила взгляд с одного на другого. И вновь мне казалось, что она все еще выбирает между нами. Обида и ревность захлестнули меня. Я замолчал. Йен же не замечал ничего. Он говорил и говорил. Наконец он сделал паузу, перевел дух, посмотрел на меня своими яркими карими глазами, в зрачках которых всегда играло пламя, и выпалил:
– Старик, помнишь, ты спрашивал меня, за каким чертом меня понесло в МГТ, а я не мог объяснить? Я и впрямь не знал тогда. А теперь знаю – вот за этим! – он хлопнул рукой по экземпляру «Песен Ада», который принес Ильде с дарственной надписью.
Он сиял. Ликующая радость разродившегося творца переполняла его. Она передалась и нам. Последующие полчаса мы носились по комнате, хохоча и опрокидывая стулья. Потом извлекли из бара все содержимое и устроили сабантуй. Мы с Ильдой объявили Йену о своем решении пожениться, и Йен, напялив на себя сорванную портьеру, благословил нас, заставив поклясться друг другу в верности, положив руки на «Песни Ада». Уже совсем ополоумев, я вызвал по Ильдиному трансферу дядю и по всем правилам пригласил его на свадьбу. Сначала он потерял дар речи, потом выдавил, что не одобряет идею моей женитьбы как таковую. Это вызвало у нас новый взрыв веселья. Мы хохотали до колик: «Не одобряю идею!», «Не дам благословения!», «Лишу наследства!» – изгалялись мы, подражая резкому дядиному голосу.
Расстались мы под утро. Перед тем как уйти, Йен предложил встретиться всем троим вечером после его концерта.
Я зашел за Ильдой пораньше, чтобы успеть заскочить в бар, но не застал ее. Автосторож поведал, что Ильду вызвали на студию, и она просила ее не ждать. Мне некуда было деть себя, и я решил пойти взглянуть на Йена.
Зал был переполнен. Сидели в проходах и стояли у стен. Йен уже заканчивал «Песни Ада». Я впервые видел его на сцене. В черном фраке, изящный, тонкий, он загипнотизировал публику мелодичным волнующим голосом, широко распахнутыми блестящими глазами, ритмичными жестами.
Но перед тем, как мне погибнуть,
Не дай мне, Боже, заблудиться,
Пошли мне огненное слово,
И я из Ада выйду с ним!
Последние слова потонули в овациях. На сцену полетели цветы. Йен раскланивался. Вдруг он увидел кого-то в толпе, помахал ему рукой и спрыгнул со сцены. Я посмотрел в ту сторону. Там, прислонившись к стене, стоял Кинг и, не отрываясь, смотрел на Йена. Лицо его выражало муку.
Йена окружили поклонницы. Он раздавал автографы, расточал улыбки и поцелуи, надписывал книги. О Кинге он уже забыл.
Внезапно Кинг отделился от стены и опустил руку в карман. Я прыгнул в ту же минуту, но все же опоздал. Луч бластера прорезал толпу, в самой гуще которой стоял Йен.
Раздались крики. Платья на девицах вспыхнули. Запахло горелым мясом. Я бросился туда. Йен и несколько девушек лежали вповалку, превращенные бластером в дымящееся месиво. Помочь им было нельзя. Я выбежал на улицу и, пробежав два квартала, увидел Кинга. Кинг шел открыто, не прячась. Заложив руки в карманы, сгорбившись, он брел, бормоча что-то под нос.
Я подбежал и, схватив его за плечо, рванул к себе. Лицо его было залито слезами. Он посмотрел на меня без страха, явно не понимая, что мне нужно, потом сбросил с плеча мою руку и пошел дальше. Я последовал за ним.
Иногда Кинг оборачивался и растерянно смотрел мне в лицо. Губы его шевелились, силясь выговорить что-то. Затем он снова продолжал путь.
Так мы вышли к набережной. Кинг подошел к самой воде и заглянул в ее глубину. Я подошел ближе, чтобы не дать ему броситься в воду. Внезапно он повернулся ко мне, ухмыльнулся и спросил:
– Ну как, ты встретился с дядей?
Я остолбенел от удивления. Кинг захохотал. Отсмеявшись, он посмотрел мне в глаза и прибавил:
– Ты плохо делаешь свою работу. Дерьмо ты, а не фараон. Он лежит там, мертвый. Я убил его! А ты не делаешь свою работу, – он застонал. – Я пропал!.. Йен был единственным, моим... как никто... Я тебе противен? – он с беспокойством посмотрел на меня и глубоко вздохнул. – Мне незачем жить дальше. Пусто. Но фараонам я не дамся. Я уйду. Скажи ему... Ах да! Ну и все!
Он вскинул голову, улыбнулся ночному небу и исчез. Растворился в темноте.
Гибель Йена потрясла всех. Ильда переехала ко мне. Она почти все время плакала, вспоминала Йена и ругала себя за то, что не была рядом в тот вечер: «Я бы его спасла, я бы увидела вовремя этого ублюдка.
Нет, я просто не пустила бы его в толпу, я бы увела его сразу. Ведь мы договорились. Ах, я дрянь, ну зачем я пошла на студию, пропади она пропадом!»
Я успокаивал ее и напряженно думал, пытаясь понять, что скрывалось за упорными намеками Кинга. Но вскоре последовали события, заслонившие трагический конец Йена.
МГТ вышел из берегов. Каждый день приносил новые несчастья. Кинг лютовал вовсю. Казалось, он хотел унести с собой в преисподнюю как можно больше жертв. И при этом был непредсказуем и неуловим.
Я догадывался, что убийство Йена поселило в его душе ту страшную пустоту, в которой гибнет все живое. Его невероятная, почти сказочная жизнь короля подпольного королевства потеряла для него смысл. Он начал уставать и совершал промах за промахом. И вскоре объединенные силы Комитета и Совета возымели перевес над агонизирующей организацией вселенских мятежников. Кольцо вокруг них сжималось. Большинство групп было обезврежено. Многие сдавались сами. Однако немало еще оставалось на свободе. И среди них Кинг.
Кинг играл со смертью. Он дразнил преследователей, появляясь открыто в общественных местах и ускользая из-под самого их носа.
Однако империя его развалилась, и он должен был сознавать, что рано или поздно ему нигде не останется прибежища, и тогда игре в прятки придет конец.
Я думал об этом, возвращаясь домой после очередной неудачной погони. Войдя в дом, я услышал оживленные голоса. В тревоге я распахнул дверь и замер: Сцеола, Стив и Бетховен сидели на ковре среди подушек. Ильда разносила кофе и печенье. При моем появлении все замолчали.
– Привет честной компании! Какими судьбами?
Они заговорили все разом. Я вынужден был заставить их замолчать и кивнул Сцеоле.
– Мы ушли. Кинг сошел с ума. Он предал идею. Он делает все это не для дела, как раньше, а горе заливает... кровью, как другие –вином. Мы не хотим сдаваться фараонам, а прятаться больше негде. Вот мы и пришли к тебе. Ты ведь нас не выдашь?
Я оглядел всех. Маэстро сидел, обхватив руками тощие ноги, и смотрел на меня строго и печально. Он был в новой черной паре. Ботинки вычищены до блеска. В петлице гвоздика. Держался с неожиданным достоинством. Рядом с ним Стив казался совсем ребенком, потерянным и несчастным. Он не скрывал своего страха и смотрел на меня с ожиданием чуда. Сцеола была почти спокойна и, склонив голову набок, с легкой усмешкой наблюдала за мной.
Вся троица выглядела необыкновенно живописной. «Эвида бы сюда», – подумал я, и у меня сжалось сердце. Смерть Эвида и Йена была на моей совести. Я не уберег их. А должен был, дерьмовый я фараон, как говорит Кинг.
– Дерьмо я, а не фараон и именно поэтому я вас не выдам!
Все задвигались, загалдели. Ильда заулыбалась. Я сидел молча, слушая вполуха их сбивчивые рассказы, и думал, что я стану делать, когда загоню Кинга в угол. Что-то ведь помешало мне застрелить или, хотя бы, задержать его, когда я нагнал его в ночь после убийства Йена.
Сцеола между тем говорила, обращаясь к Ильде:
– Только не позволяй ему рассказывать свою историю! Он нас всех застебал ею.
– А что за история?
Бетховен дернулся было, но Сцеола не дала ему раскрыть рот.
– Нет, я не в силах еще раз ее выслушивать. Лучше я сама расскажу. Вот этот псих был когда-то уважаемым и даже знаменитым композитором. Только он ненавидел живых музыкантов. Я имею в виду исполнителей. У него был целый оркестр в компьютере. И он писал свою музыку в программных кодах.
И вот однажды он досочинялся до того, что написал программу, которая сама сочиняла музыку по заданным параметрам. В любом жанре и на любой вкус. Маэстро объявил всему миру, что отныне люди в музыке вообще больше не нужны и приготовился к демонстрации своего чуда.
И вот собралась публика. Бетховен вышел на сцену, подошел к машине, поколдовал над клавиатурой и заявил, что сейчас все услышат гениальную музыку, какая еще не звучала в пределах Союза Цивилизаций. Нецивилизованными мирами он пренебрег. Публика притихла. Маэстро нажал пуск, и зазвучала... «Пятая симфония» Бетховена. Маэстро заорал благим матом, бросился к машине, поколдовал еще раз, и снова раздалась «Пятая симфония». Тут-то он и свихнулся. От машины его оттащили санитары, напялили на него ту самую рубашку с очень длинными рукавами и водворили в психушку. Там его и окрестили Бетховеном. Его держали в звуконепроницаемой палате и не подпускали к компьютерам. От всего этого он сбежал и попал к нам. Толку от него никакого, но мы его все равно любим.
Она погладила Бетховена по щеке, и он улыбнулся ей благодарно. Ильда покачала головой.
– Музыка – дело даже не человеческое, а Божественное! Как же можно отдавать его машине?
Маэстро виновато покивал головой и протянул ей руки, показывая, что в них ничего нет. Ильда поняла, что дискуссии уже не для него и стала звать всех к столу.
Город был заблокирован. Все выходы были перекрыты, телепорты, в том числе частные, отключены. У Кинга не было шанса вырваться. Но даже, если бы ему это удалось, Интерпол был предупрежден. И все-таки Кинг продолжал игру в прятки. Он появлялся то в каком-нибудь баре, чаще всего в «Черепахе», то в казино, а то и просто в уличной толпе. Его узнавали, поднимался переполох, кто-то, изловчившись, вызывал полицию, и начиналась погоня. Кинг упивался всем этим. Он смеялся над преследователями, осыпал их оскорблениями, дразнил, подпуская совсем близко, и, наигравшись вволю, исчезал. Полицейские теряли рассудок.
Я знал, в чем дело, но Комитет запретил мне посвящать в это полицию. В самом деле, известие о способности Кинга оборачиваться какой угодно тварью, деморализовало бы их вконец.
От Окула я знал, что он не может пребывать в чужой шкуре больше четырех минут и хотя в пределах этих четырех минут он может еще несколько раз поменять обличье, по истечении их он должен вернуть свой собственный облик. Иначе, остаются необратимые изменения. «И ад законом связан»! Однако чтобы воспользоваться преимуществами, которые давали нам эти ограничения, нужно было припереть Кинга к стене. Пока же он обнаруживал себя только, когда сам этого хотел.
Но вот уже третий день он не подавал признаков жизни. Полиция сбилась с ног. Я тоже терялся в догадках. И тут меня осенило.
Я отправился к Пантеону, нашел фамильный склеп Олафсенов и открыл дверь отмычкой. Кинг стоял на коленях перед гробом Йена. Заслышав мои шаги, он вскочил. Выглядел он страшно. Был изможден и как-то ассиметричен. «Остаточная деформация!» – догадался я.
Он силился что-то сказать, но только прохрипел: «Ты-ы-ы... Опять ты!»
Я не успел ответить. Он бросился на меня, и тут произошло нечто невероятное: моя защита не сработала, хотя я восстановил ее, как только покинул логово МГТ.
Однако думать об этом было некогда. Мы покатились по полу. Я был сильнее, но он изворотливее и гибче, и мне никак не удавалось подмять его под себя. Наконец мне удалось добраться до его горла. Что-то хрустнуло, и Кинг обмяк. Но только я ослабил хватку, как получил страшный удар в висок. Я упал, а Кинг вскочил на ноги и выбежал из склепа. Собрав силы, я бросился за ним.
Кинг метался из улицы в улицу. Поначалу мне показалось, что он хочет измотать меня, но вскоре я понял, что он ищет вполне определенное место. Один раз он остановился, и я чуть было не налетел на него, но он увернулся и побежал дальше. Вдруг он ускорил бег, и я понял, что мы у цели. Это была церковь неисповедимых. Кинг издал торжествующий вопль и ворвался внутрь. У меня упало сердце. Проклятье! В церкви неисповедимых имелся телепорт, о котором все забыли. Я рванул дверь и вбежал в Храм.
Кинг стоял у алтаря, лицом ко входу, сжимая в руках огромный серебряный крест. Он держал его как оружие. Я пошел на него. В это время откуда-то сверху раздался громкий властный голос:
– Остановитесь! Именем Господа приказываю вам остановиться!
– Отец Арсий, не подходите, не приближайтесь к нему! – закричал я.
Но он, не обращая на меня внимания, подошел к Кингу, взял из его рук крест и положил на место. Он собирался что-то сказать, но не успел. Кинг оттолкнул его и бросился к стенной нише, над которой я только сейчас разглядел лиловый знак телепорта. И тут до меня дошла вся трагическая безнадежность ситуации.
– Стой, Кинг! – заорал я, – сумасшедший! Ты никуда не сможешь телепортировать.
– Почему?
Он остановился. Сверкающие серые глаза глядели на меня в упор.
– Отключены все телепорты Цивилизаций. А в нецивилизованных мирах телепортов нет. Автомат аннигилирует тебя и отправит в никуда. Без координат пункта назначения твоя матрица будет нестись в космосе по прямой, пока не встретит где-нибудь открытый телепорт. Вероятность – единица на миллион. Это означает бесконечную смерть.
– А что меня ждет здесь?
– Интерсуд и наверняка смерть, но настоящая, человеческая. Ты хотя бы умрешь как человек, по человеческим законам.
– По-твоему, это выбор?
– По-моему, ты заслуживаешь пожизненного заключения в клетке с бешеными волками. Или в серпентарии.
Он усмехнулся.
– Тогда почему ты удерживаешь меня от этого? Он кивнул в сторону телепорта.
– Ты прав. Иди и сдыхай. Бесконечно.
Несколько минут он молча смотрел на меня, потом проговорил тихо и неожиданно сердечно:
– Я сожалею обо всем, что произошло, но я ни о чем не жалею. Прощай.
Произнеся эту лишенную смысла фразу, он резко повернулся и скрылся в нише.
Я не мог поверить в происходящее. На что он надеялся?.. Кинг сотворил столько зла, что никакая казнь не была бы для него слишком жестокой, но то, на что он обрек себя, выходило за рамки человеческого суда. Я должен был сознаться, что восхищаюсь им.
Телепортация, даже между самыми отдаленными пунктами, происходит практически мгновенно. Промежуточное состояние до сих пор не изучено: приборы его не улавливают, а люди не помнят ничего. Просто вы только что находились в пункте А, а теперь находитесь в пункте Б. Инструкции требовали точно указать телепорт назначения. Автомат сначала проверял, не закрыт ли он, и в этом случае сообщал, что отправит вас в ближайший общественный телепорт (общественные телепорты работали круглосуточно). Случай отключения всех общественных телепортов одновременно не был предусмотрен. Он применялся крайне редко, как чрезвычайная мера пресечения против особо опасных преступников. И до сих пор никто не отваживался отправиться в никуда, предпочитая отдаться правосудию. Кинг первым решился на такое.
Как бы то ни было, а с МГТ покончено. Империя террористов, парализовавшая общество в течение десяти лет, уничтожена. Отныне никто и никогда... Стоп! Чем это я занимаюсь? В чем пытаюсь себя убедить? Все это бред. Конец МГТ вовсе не означает конца злу как таковому. Оно просто примет другое обличье. Как мутирующий вирус. И понадобятся новые средства и силы для новой борьбы. Я всегда это знал, и дело не в этом, а в том, что я не могу заставить себя отойти от ниши, в которой скрылся Кинг.
Я чувствовал, что теряю почву под ногами. Перед моими глазами стояла картина нашей первой встречи. Серебряный флайер. Кинг, улыбающийся, небрежно элегантный... Нет, я не жалел его. Но в сравнении с его беспрецедентным презрением к человеческому бытию мои понятия о долге и чести показались мне жалкими проявлениями ограниченного ума.
До сих пор я гонялся за Кингом, охваченный одним только стремлением уничтожить его любой ценой. Впервые я задумался о необычайной силе его личности. Изощренный ум в сочетании с безграничной жаждой власти, создавший организацию, десять лет успешно боровшуюся против общества, и бросившийся со всем этим под колесницу Джаггернаута.
Я не мог разобраться в своих мыслях. Я ощущал тоску и пустоту. Мир за стенами храма, моя нынешняя жизнь показались мне чужими и постылыми. Я начал вспоминать годы, проведенные в полетах, дальние миры, недоступную красоту звезд, исчезающую при приближении к ним. Меня остро потянуло в космос. «Все, – подумал я, – с меня хватит. Завтра же пойду в «Интергалактик» и запишусь на прием. И пусть дальше разбираются без меня».
Домой я возвращаться не стал. Мне не хотелось объясняться с Ильдой, ни видеть кого-либо из знакомых. Не то что они могли поколебать мою решимость. Этого я не боялся. Просто все, что в моей прежней жизни связывалось для меня с понятием «я должен», утратило всякое значение. Это было совершенно новое ощущение – свобода ото всех обязанностей и привязанностей.
Я снял номер в небольшом отеле на окраине, принял душ, растянулся на прохладных простынях и уснул сном младенца.
С первыми лучами солнца я вскочил с постели, пробужденный радостным толчком. Это была та самая радость бытия, о которой я знал только понаслышке, ибо с самого детства каждый мой шаг был мотивирован долгом; менялись лишь параметры применения.
Я принял душ, позавтракал, послал записку Ильде и отчет Комитету, присовокупив заявление об отставке, отключил трансфер и обложился учебниками.
За неделю я восстановил в памяти подзабытые знания, прошел комиссию и был восстановлен в «Интергалактик» в своей прежней должности. Мне дали один из лучших кораблей и предоставили право самому набрать команду.
Этим я и занялся. Я решил составить экипаж на две трети из старых товарищей, испытанных и закаленных в многочисленных полетах, и разбавить его новичками со свежими знаниями и молодой жаждой приключений. Я обегал все злачные местечки, излюбленные старыми космическими волками, и всюду меня узнавали и радовались мне так, что я сгорал от стыда за то, что ни разу не вспомнил о них с тех пор, как оставил космос. Я обошел с десяток космошкол и подобрал подходящих ребят из последнего класса. Я был поражен тем, что им известно мое имя. Оказалось, два-три моих полета вошли в учебник по практическим занятиям, а бортовые записи экспедиции к Кассиопее использовались как пособие для поступления в высшую школу.
Две недели пролетели в этих занятиях. За это время корабль был полностью обследован и подготовлен к полету. Я хлопотал в управлении, отдавая положенную дань бюрократам, которые со дня моего ухода из «Интергалактик» отнюдь не изменились к лучшему.
Покончив с этим, я отправился в отель, выспаться перед полетом. Однако в номер мне попасть не удалось. Взволнованный портье сообщил, что меня четыре часа кряду ожидал некий священник, твердивший, что ему необходимо увидеться со мной по делу, не терпящему отлагательств. Портье протянул мне карточку, но я и так уже догадался, что завтра мне не лететь.
В церкви царил прохладный полумрак. Отец Арсий стоял на коленях перед алтарем. Я не знал, можно ли прерывать молящегося, но, вспомнив, что дело не терпит отлагательств, громко кашлянул. Отец Арсий оглянулся и тут же поднялся с колен.
– Я рад видеть тебя, сын мой! Я знал, что не ошибся в тебе, хотя все говорило против тебя.
– Что вы имеете в виду?
– Об этом потом. Сначала главное: Кинг жив и на свободе.
– Как? Каким образом? Где он?
– Я отпустил его.
– ?!
– Я слышал ваш разговор и понял, что этого человека ожидает нечто худшее, чем смерть, а именно потеря всякой надежды на спасение души.
– Спасение души? Вы полагаете, что этот монстр может иметь надежду на спасение души? Святой отец! Вы знаете, я не верю в Бога и все такое, но дело не в этом. Этот человек сделал столько зла, пролил столько крови, что ни один суд, даже небесный...
– Не нам решать за небесный суд. Пути Господни неисповедимы. Наш долг сохранить душу создания Божия.
– И как вам удалось... сохранить его душу?
– Я отключил телепорт. Автомат аннигилировал Кинга, но не успел послать его в пространство, как ты описывал. Когда ты ушел, я вновь включил телепорт, и Кинг вышел оттуда целым и невредимым.
– А потом?
– Я отпустил его.
– Но почему? Я могу понять то, что вы сохранили ему жизнь и так далее, но отпустить преступника на свободу! Почему вы не вызвали полицию? Ведь этот человек сверхопасен!
– Дом Отца нашего небесного не место для задержания преступников.
– Скажите еще, что он раскаялся, и вы отпустили ему грехи!
– Нет, – серьезно ответил отец Арсий, – нет, он не каялся. Но он передал в дар церкви свое состояние. Огромное состояние.
– И вы приняли?
– Принял.
– Это же проклятые деньги. На них кровь... О, я понял: вы приняли взятку! Ха-ха-ха! Вы... Ха-ха-ха!
Меня трясло от хохота. Я никак не мог остановиться.
Отец Арсий некоторое время смотрел на меня с тихим укором, потом положил мне руку на лоб. Я тут же успокоился.
– А теперь послушай меня, сын мой, и постарайся понять. Никто не заставлял Кинга отдавать церкви эти деньги. Он мог убить меня, ограбить, осквернить церковь и бежать. Но он не только не сделал этого, но попросил меня молиться за своего убиенного друга.
– Йена?
– Да. Так его звали. Затем он поблагодарил меня за то, что я ни о чем его не спрашиваю и ничего от него не требую, подумал немного, попросил принадлежности для письма и составил дарственную. И дело не в том даже, что на эти деньги можно сделать много добра, а в том, что просьба грешника не была отвергнута. Ему была дарована возможность сделать доброе дело, может быть, единственное в его жизни. И это зачтется ему.
– Куда же он направился, что собирался делать?
– Я не знаю.
– Почему вы не сообщили мне сразу?
– Я не мог. Ты забыл, что сам... дезертировал. Ведь это именно так называется на вашем языке. Мне с трудом удалось разыскать тебя.
– И все же, я не понимаю вас. Вы отпустили преступника из чувства долга и вы рассказали мне об этом опять же из чувства долга...
– Понятие долга не такое простое, как тебе хотелось бы. Подумай о другом: почему тебе хочется упрощать. Не потому ли, что иначе ты не смог бы исполнять свои обязанности, то есть чужую волю.
– Чужая не означает чуждая. И потом, я не безгласный исполнитель. Когда я не согласен, я...
– Знаю. Ты не чужд размышлению, поиску, но ты не идешь до конца. Ты боишься вопросов, на которых нет ответов вне веры, а веры у тебя нет.
– Я ничего не боюсь. У меня нет вашей веры, но у меня есть нечто не менее дорогое.
– Что?
– Движение вперед.
– Вперед не означает ввысь.
– Это я оставляю вам. Мое место на земле.
– И поэтому ты бежишь в космос?
Это всего лишь отпуск.
– Ты изменил решение только что. Признайся.
– Да. Признаюсь. Я признаюсь, что часто бываю не прав. И часто бываю жесток с... близкими. И... – внезапная догадка пронзила меня. – Отец Арсий! Неужели я для вас хуже Кинга? У него есть шанс на то самое спасение, а у меня нет?
Он долго молчал.
– Церковь всегда готова простить и принять в свое лоно раскаявшегося грешника, но атеист, даже добрый, совестливый и честный – чужой нам. Но ты мне симпатичен и дорог, несмотря ни на что. Я полюбил тебя, знай это и приходи ко мне в любое время, когда захочешь.
Ноги сами привели меня к дому. Вся компания была в сборе. Когда я вошел, они сидели, склонившись над огромной картой галактики, и оживленно спорили.
– Составляете заговор или ищете, куда забраться подальше?
Казалось, у их ног разорвалась бомба. Они повскакали с мест и уставились на меня так, будто я явился с того света.
– Ну, что вы так испугались? Я не привидение. Что во мне такого ужасного?
Они продолжали молча смотреть на меня. По спине у меня поползли мурашки, но времени разбираться не было. Не прибавив ни слова, я прошел в кабинет и набрал код Первого.
– Я ждал тебя, сынок. Я знал, что ты не сможешь дезертировать. Сейчас, когда столько работы. Хотя МГТ разгромлен, и Кинг погиб...
– Кинг не погиб. Я потому и связался с тобой.
– Объяснись.
Я рассказал.
– Итак, мы упустили Кинга. Город разблокировали сразу по получении твоего отчета. Ищи теперь ветра в ноле. Он наверняка уже где-то в Нецивилизованных мирах. Выждет какое-то время и начнет восстанавливать организацию.
– Дядя, ты позволишь?
– Говори все, что считаешь нужным.
– Мне кажется, Кинг не станет делать ничего подобного. Боюсь, что не смогу аргументировать ничем, кроме интуиции. Я просто чувствую, что Кинг где-то здесь. Он не покинул Центральную. И он не станет восстанавливать МГТ. Он задумал что-то другое.
– Так-так. Попробуй все-таки объяснить, почему ты так думаешь.
– Хорошо. Насколько я изучил Кинга, он вообще не способен возвращаться к чему-либо, повторяться. Ему это неинтересно. И потом, он сломлен. Он испытал сильный шок. Все началось со смерти Йена. Я думаю, нам удалось разгромить МГТ только потому, что Кинг потерял к нему интерес. По сути, он сам его разгромил. И сейчас, чтобы восстановить себя, ему нужно нечто другое. Он пойдет ва-банк и либо погибнет, либо вернет былое могущество, но в другой форме. Я допускаю самое худшее.
– Он посягнет на Комитет?
– Он посягнет на тебя.
– ...
– Пойми, Кинг не удовлетвориться меньшим. Я беспокоюсь за тебя. Позволь мне быть рядом с...
– Нет.
– Ты не доверяешь мне?
– Не в этом дело. Я надежно защищен. Займись лучше поисками Кинга.
– А он в это время будет искать доступ к тебе. И найдет. Я должен быть рядом с тобой!
– Нет.
– Но почему?
И тут пелена рухнула с моих глаз. Я понял все: намеки Кинга, упорное нежелание дяди встретиться со мной. Ужас парализовал меня. На той стороне тоже молчали. Наконец бесконечно усталый голос произнес из непостижимого далека:
– Ты понял?
Я молчал.
– Я знал, что когда-нибудь ты догадаешься. Но я не хотел этого.
– Кинг догадался раньше меня.
– Кинг умен. Дьявольски умен. К сожалению, тебе до него далеко.
– Я знаю.
– Дон, мальчик мой!
И тут меня прорвало. Я кричал, не помня себя, не тревожась, что меня услышат:
– Как ты мог! Дядя, дядя, что ты наделал! Зачем?
– Я стал неуязвим для врагов. У них нет ни одного шанса добраться до меня и поставить под угрозу мое дело. Порядок...
– К черту порядок! Все это не стоит...
– Замолчи! Твой отец отдал за это жизнь.
– Жизнь? Да. И я тоже готов. И многие другие. Но то, что сделал ты, это... это чудовищно!
– Я понимаю твое состояние. Но и ты пойми – это было необходимо. И я добился желаемого. Десять лет я правлю Союзом, и никто не мог добраться до меня каким-либо способом. К тому же, мои возможности возросли в сотни тысяч раз – знания, память, быстрота соображения. Ни один человек, ни в какие времена не имел такого могущества.
– Но ты больше не человек.
– Это было необходимо!
– Я понял. Чтобы управлять людьми, надо перестать быть человеком.
– О нет, нет. Все не так, не так трагично, сынок. Я...
– Кого ты обманываешь? Себя или меня?
– Я не пытаюсь обмануть. Но ты ошибаешься. Я сохранил себя, свою личность, свою душу. Разве ты хоть раз за все эти годы почувствовал, что говоришь с...
– С призраком?
– Ты жесток.
– А как ты сам себя называешь?
– ...
– То, что ты сделал, – чудовищно. Отец всего-навсего совершил самоубийство. А ты...
– Я хотел осуществить то, что не удалось ему. И никому другому. Вспомни, что творилось. Мир проваливался в тартарары. И только мне удалось стабилизировать положение и возродить Союз.
– Но цена, дядя... Ты пожертвовал больше чем жизнью.
– ...
– А ты подумал?..
– О чем?
– Другая сторона медали, дядя. Всегда есть другая сторона медали. Твоя личность, безусловно, претерпела изменения. Они могут быть незаметны невооруженному глазу, но они необратимы и они будут прогрессировать. И в некий момент ты станешь новой сверхопасностью для человечества.
– Я не параноик. Я регулярно тестируюсь у лучших психоаналитиков Союза Цивилизаций. Они работают независимо друг от друга, и я могу быть уверен на этот счет.
– А если кто-то из них заметит отклонения?
– Я это учел.
– Каким образом? При наличии отклонений ты не сможешь контролировать себя и принимать должные решения.
– Я учел это. Существует договоренность: у каждого психоаналитика имеется сообщение, закодированное кодом Комитета: обнаруживший внушающие опасения отклонения, незамедлительно пошлет его Девяти, Имеющим Голос. И я тут же передам правление преемнику.
– Кому?
– Тому, кто принесет такую же жертву.
– Кто пойдет на такое?
– ...
– Неужели ты рассчитывал на меня?
– ...
– Нет. Никогда. Ни за какие царства в мире. Я хочу жить. Жить, дышать, любить. На меня не рассчитывай. Ты не можешь требовать от меня такого. Это уже не долг. Это безумие. Ты – безумец!
– Дон!
– Прости. Я не хотел. Но расскажи мне... нет? Просто скажи мне, как ты... себя чувствуешь?
– Не надо об этом. Я давно со всем этим справился. И потом, ты упустил очень важный факт.
– Какой?
Я бессмертен. Освободившись от тела, трансплантировав свой мозг в контейнер с жидким кристаллом и создав тысячу копий, связанных между собой и способных к общению, взаимообогащению и совершенствованию, я стал бессмертен и неуязвим. Это грандиозно. Помимо задач управления, я решаю сотни задач по математике и кибернетике и публикую их под псевдонимами. Наука обязана мне сотнями открытий.
– Компьютерная генетика твоих рук дело?
– В том, что произошло, нет моей вины. Этого никто не мог предвидеть.
– Ну конечно, машина и не могла усомниться в надежности других машин.
– Я не машина!
– Прости. Я забыл, что это произошло задолго до твоей метаморфозы. Я не могу сейчас... быть объективным. Дай мне время. Я сам свяжусь с тобой.
Я вернулся в гостиную. Сцеола, Стив и Бетховен играли в карты. Ильда курила у окна. Когда я вошел, они повернулись ко мне как по команде и застыли, молча и выжидательно. Я коротко обрисовал ситуацию с Кингом и попросил их помочь мне найти его. Ни на чьем лице я не заметил энтузиазма.
– В чем дело, вы не хотите помочь мне? Поймите, Кинга ничто не остановит. И вас он тоже не пощадит.
– Мы понимаем. Мы понимаем, Дон, но мы не можем. Кинг был нашим, одним из нас. Мы не можем участвовать в охоте за ним. Мы решили уехать.
– А ты?
Я повернулся к Ильде. Она встретила мой взгляд неожиданно твердо. Глаза ее горели холодным презрением.
– И ты смеешь просить меня о чем-то после того, что ты сделал? Выбросил меня как отслужившую вещь. После всего, что у нас было! Так легко, запиской из трех строчек. Но с меня хватит. Я тоже уезжаю.
– Итак, вы предаете меня.
– А ты, разве ты нас не предал?
Что ж, справедливо. Я пошел к дверям. Уже выходя, я услышал:
– Эй, Дон! Это был Стив. Я вернулся.
– Чуни, вот кто тебе нужен.
– Спасибо, Стив. Это дельная мысль. Где его можно найти?
Стив растерянно заморгал глазами. Но тут Ильда поднялась, вышла из комнаты и через минуту вернулась, неся в вытянутой руке сложенную записку. Она положила ее на стол и, бросив: «Здесь», ушла, не простившись, ни на кого не взглянув.
Указанный в записке адрес, привел меня в развалюху в квартале Гобо. Чуни лежал на грязной кушетке, глядя в потолок и пуская дым колечками. Судя по цвету и запаху, это был форгет, наркотик, примерно, в пять раз крепче табака. Его воровали со складов и продавали городской бедноте почти задаром. Власти закрывали на это глаза. Я остановился в дверях и тихо позвал его. К моему удивлению, Чуни отозвался сразу и смотрел ясно и осмысленно.
– Привет, парень. Заходи, садись. Угощайся. Он протянул мне сигарету. Я отказался.
– Помоги мне найти Кинга. Ты можешь нащупать его?
– Могу. Только не хочу.
– Почему?
– Чтобы я работал на фараонов?
– Ты хочешь, чтобы все повторилось, эта бойня, которую устроил Кинг?
– Правду говоришь. Только я все равно не хочу.
– Почему?
– Чуни никогда предателем не был.
– Найти убийцу, это разве предательство?
– Найти убийцу – это твоя работа. Не моя.
– Значит, пусть убивает?
– А ты как меня нашел?
– Ильда дала адрес.
– Ильда? Хорошая девушка. Очень тебя любит. Очень плакала, когда я пришел. За тебя переживала. Ладно. Посиди тут пока.
Он встал, выпрямился, закрыл глаза. Лицо его приняло отрешенное выражение. И тут я увидел нечто жуткое. Его волосы, курчавые от природы, распрямились и образовали вокруг головы черный нимб. Он стал водить перед собой руками, как бы нащупывая что-то в воздухе. Вдруг он весь напрягся, по телу его прошла судорога. В следующее мгновение он принял прежний вид и открыл глаза.
– Все в порядке. Я нашел его и «прочел».
– Где он? Что делает?
– Думает. Думает, что хочет стать первым номером.
– Номером Первым?
– Да. Не знаю, что это значит, но он так думает.
– А еще? Что он еще думает? Как он собирается это осуществить?
– Он думает, что должен попасть в мозги, э-э-э, мозговой отдел. Что там должен быть телепорт. Он не знает какой. Это... координаты не знает.
– Не знает?
– Он думает, что надо узнать. Он думает...
– Пытается сообразить?
– Да. Это.
– Где здесь трансфер?
– Откуда? Это тебе не дворец.
– Где ближайший?
– У хозяина спроси.
Хозяин, плотный низкорослый человек с раскосыми глазами, долго и недоверчиво разглядывал мое удостоверение. Наконец он неохотно пропустил меня в крохотную каморку, заполненную всяким хламом. Я вызвал Первого.
– Первый, вам угрожает опасность. Кинг намерен проникнуть в мозговой отсек. Сейчас он занят поисками координат телепорта.
– Он не найдет их. Мой телепорт не зарегистрирован.
– Но кто-то же пользовался им, кроме вас, хотя бы рабочие, оборудовавшие мозговой отсек.
– Их память стерилизовали после окончания работ.
– И все-таки опасность велика. Не надо недооценивать Кинга. Я прошу вас, откройте мне координаты вашего телепорта. Потом вы сможете стереть их и из моей памяти.
– Это исключено.
Трансфер умолк. Я выругался.
– Чуни, попытайся еще раз нащупать Кинга.
Повторив свои манипуляции, Чуни изрек:
– Его там нет. Ушел. А куда, не могу нащупать. След обрывается.
– Неужели он нашел телепорт? Ах, черт! – я чуть не подпрыгнул. – Ну, конечно, просто и гениально.
Я вернулся к хозяину развалюхи и набрал код Второго.
– Мне нужны координаты телепорта мозгового отсека.
– ?!
– В чем дело? Вы не доверяете мне?
– Но мы только что говорили с вами.
– Когда?
– Семь минут назад.
– Этот дьявол опередил меня! Это был Кинг. Что вы сказали ему?
– То же, что сказал бы и любому: я не знаю.
– Не знаете?
– Не знаю.
– Что представляет собой мозговой отсек?
– Там размещен главный компьютер.
– Кто имеет доступ в отсек?
– Никто.
– Но так не бывает. Нет таких машин, которые бы не изнашивались, не выходили из строя, не требовали профилактики...
– Мне ничего не известно об этом. Компьютер Комитета находится в ведении Номера Первого и только его. Полагаю, что все это производили автоматы.
– Кинг нашел доступ, значит, он есть. Погодите, Если бы вам понадобился психоаналитик, к кому бы вы обратились?
– Я понимаю вас. Я знаю совершенно точно, чьими услугами пользовался Номер Первый. Доктор Рази Бахтиари.
Доктора дома не оказалось, уехал по вызову. Я поднялся в его кабинет. Подойдя к двери, я услышал стоны. Я вышиб дверь. Посреди кабинета, прикрученная к стулу, с кляпом во рту сидела девушка. Белый халат на ней был разорван. На лице и теле выделялись свежие ожоги. Я вытащил кляп, разрезал веревки и влил ей в рот немного виски.
– Не бойтесь ничего. Вам сейчас помогут. Расскажите, что произошло.
– Он ворвался в приемную. Схватил меня и притащил сюда. А потом связал и начал прижигать сигаретой. Я... Она разрыдалась.
– Успокойтесь. Вам ничего не сделают. Чего он хотел?
– Это было так больно! Я отдала их ему.
– Что именно?
– Записи бесед доктора с пациентами под литерой А.
– Что это за литера?
– Пациенты, которых доктор обслуживает заочно, по трансферу.
– Сколько их?
– О, всего семь человек. Большинство пациентов предпочитает непосредственный контакт.
– Он забрал их? Когда?
– Минут за двадцать до вашего прихода.
– У вас есть копии?
– Нет. Мы не держали. Зачем?
– Что здесь происходит?
Я обернулся. Высокий полноватый мужчина лет сорока. Смуглое лицо с мягкими чертами, пристальный, но не тяжелый взгляд. Доктор, безусловно, внушал доверие своим пациентам. Увидев его, девушка опять разрыдалась. Я объяснил доктору, в чем дело.
– Дорога каждая секунда. Ваша ассистентка сказала, что копий вы не держите.
– Правильно. Это нам ни к чему. У меня уникальная память. Я помню все свои беседы с пациентами.
– Включая литеру А?
– Разумеется.
– Доктор, вы должны мне помочь.
– Что я должен делать?
– Перескажите мне по одной беседе с каждым из них. Возможно, я определю, кто мне нужен.
Это оказалось совсем нетрудно. Воспроизводя беседы, Бахтиари невольно подражал пациенту, и я сразу узнал резкие, повелительные интонации дяди. Содержание беседы также не оставляло сомнений.
– Остановимся на этом пациенте. Что вам о нем известно?
– Помимо состояния его психики, ничего. Литера А предполагает сохранение инкогнито. В этом я иду навстречу пациентам, чтобы добиться полного доверия, иначе лечить их было бы невозможно.
– И вы ничего не знаете о них?
– Что конкретно вас интересует?
– Должность, место работы, домашний адрес, координаты телепорта...
– Только координаты телепорта.
Я боялся поверить – неужели удача?
– Я не понимаю логики: пациент отказывается сообщать о себе что-либо и при этом называет телепорт?
– Не совсем так. Координаты телепорта я узнаю, погрузив пациента в гипнотический сон в самом начале курса. Надеюсь, меня никто не упрекнет в нарушении врачебной этики: я делаю это в интересах пациента, чтобы в случае острой необходимости, как, например, попытки самоубийства, прийти на помощь.
– О, доктор, у меня и в мыслях нет упрекать вас в чем-либо, напротив, вы сделаете благородное дело, сообщив мне координаты телепорта этого пациента.
– Только это?
– Да-да.
– И вы говорите, что ...
– Доктор, ему угрожает опасность. Нам всем угрожает опасность. Преступник, который пытал вашу ассистентку и унес записи, искал именно телепорт этого пациента. Он намеревается проникнуть к нему и... это государственная тайна. Я не могу открыть вам ее. Ваш пациент – высокопоставленное лицо. От его безо...
– Я все понял. Записывайте координаты.
– Спасибо, доктор.
Мозговой отсек напоминал... Черт! Этого не опишешь словами. Наверное, так чувствовал себя Иона в чреве кита. Я огляделся. Как разобраться во всем этом? Вокруг меня все двигалось: вверх-вниз, влево-вправо ходили какие-то стержни и трубки; по трубкам переливались разноцветные жидкости, вспыхивали и гасли огоньки на панелях. Черт! Надо сосредоточиться. Должна же быть какая-то система. Кинг ведь разобрался.
– Итак, ты все-таки проник сюда.
Громовой голос раздавался как будто со всех сторон. Я инстинктивно зажал уши.
– Тебе страшно?
Голос был полон сарказма.
– Дядя, я не узнаю тебя! Почему ты разговариваешь со мной как с врагом? Ведь я оказался прав: Кинг здесь! Ты недооценил его.
– Я и тебя недооценил.
– Но сейчас нельзя терять ни секунды. Он где-то здесь. Я должен найти его, пока он...
– Чепуха! Мне ничего не грозит. Я уничтожу его раньше, чем он что-либо предпримет. А также и тебя.
– Что? Дядя, что ты говоришь?
– Ты нарушил приказ. Ты проник в святая святых – мой мозг. Я должен защищать себя – этого требуют высшие интересы.
Я молчал, потрясенный. Казалось, со мной говорит некто, кого я никогда не знал, и я понимал, что мне его не переубедить.
– Я не хотел этого. Ты сам виноват. Прощай.
Передо мной возникло дуло бластера. Металлические руки навели его точно на мой лоб. Я услышал свой собственный крик. Перед глазами вспыхнул ослепляющий свет. Но вместо обжигающей боли, я почувствовал, что кто-то изо всех сил дернул меня вниз. Я упал, и луч прорезал стену позади меня, образовав неровное отверстие почти в человеческий рост.
– Вставай, идиот!
Кто-то снова рванул меня за руку, поставив на ноги.
– Кинг!
– Скорей!
В ту же минуту бластер прошил пол, где я только что лежал. Мы бросились к отверстию. Протиснувшись в него, мы оказались в полутемном помещении, напоминавшем улей. В бесчисленных ячейках лежали кристаллы Ли, мягко переливаясь в полумраке. «Архив», – догадался я.
– У нас есть несколько минут. Здесь он не станет прибегать к грубости – побоится повредить записи.
Я смотрел на Кинга и не верил своим глазам.
– Что, глазам своим не веришь?
Он усмехнулся. Вытащил сигареты. Мы закурили. Я продолжал молча разглядывать его. К Кингу вернулась былая уверенность. Глаза его блестели. Он вновь излучал царственное превосходство и готовность к борьбе.
– Почему ты спас меня?
– За мной был должок.
– Я не верю в твое чувство благодарности.
Он кивнул, глубоко затянулся. Глаза его потемнели.
– Я хотел добраться до твоего дядюшки и занять его место. Так сказать, совершить вселенский дворцовый переворот. Мне казалось, что только таким способом я верну вкус к жизни. Власть – это единственное, что не может надоесть, Все остальное мне давно осточертело.
Кинг кривил душой. Я мог бы напомнить ему недавние события, но предпочел не перебивать его.
– Ей-богу, это было бы забавно, прибрать к рукам весь этот ваш Комитет, с которым вы так носитесь. И у меня бы получилось... Но когда я увидел все это, – сигарета описала широкий полукруг, – меня затошнило. И тут появился ты. Я знал, что ты пришел за моей шкурой, но не смог позволить этой машине убить тебя. Сам не знаю, почему.
– Ладно, не извиняйся! Давай выбираться отсюда.
– Выберемся. Никакая машина не справится с двумя такими парнями...
– Тремя.
Мы оглянулись. В дверях стоял невысокий коренастый человек с высоким лбом и серыми пронзительными глазами.
– Профессор Гаррет!
– Да. Я – Номер Второй. После разговора с вами, капитан Гард, я подумал, что положение слишком серьезно, и вам не справиться одному. Я задержался, чтобы прослушать все беседы доктора с Номером Первым, и понял то, о чем должен был догадаться давно. Я с вами. Машина не должна управлять человечеством. Пусть даже когда-то она была человеком. Превосходным человеком. Я любил его.
– Ты меня растрогал до слез, Бенжамен Гаррет!
– Персиваль? Я искренне сожалею о тебе. Твоя судьба трагична. Может, это самая великая трагедия в истории людей. Повторяю, мне жаль тебя. Но ты должен понять – мы не можем оставить все как есть. Ты проиграл.
– Осторожно!
Это кричал Кинг. Не успели мы разбежаться в разные стороны, как на то место, где мы стояли, обрушился огромный металлический контейнер. Кристаллы полетели из ячеек и рассыпались по полу. Я перевел дух и посмотрел наверх. Люк! Потрясающая реакция Кинга спасла всех нас. Профессор тоже задрал голову и заговорил, неожиданно зло:
– Прекрати, Персиваль. Это бесполезно.
Я оповестил остальных. Ты больше не властен над Комитетом. Твои приказы выполняться не будут. И здесь с минуты на минуту появятся войска спецназа.
Молчание.
– Персиваль!
Молчание. И вдруг комната затряслась.
Я потерял равновесие и ударился затылком об пол. Превозмогая боль, я подполз к стене и, цепляясь за стенки ячеек, поднялся. Кинг, стоя на коленях и держась одной рукой за ручку двери, другой подтягивал к себе профессора. Тому, видать, здорово досталось: голова его болталась как у паяца.
Новый мощный толчок сотряс комнату. Мы снова покатились по полу. Меня понесло на контейнер, и я опять ударился затылком. «Еще один раз – и мне конец», – подумал я. Но тут нечеловеческий, полный смертной тоски вопль раздался в моих ушах, и все мое существо наполнилось ужасом. Так кричал бы Юпитер, смертельно раненный в облике быка и с каждой каплей крови теряющий свою божественную сущность, бессмертие и власть над миром. Внезапно вопль прекратился, и тот же голос, но обретший способность к членораздельной речи, прокричал:
– Дон! Дон! Где ты? Помоги! Они убивают меня! Где ты, Дан? Скорее, они убьют меня!
Прижавшись к контейнеру, еле удерживая равновесие, я заорал:
– Стойте! Не делайте этого! Остановитесь, вы!
Я сходил с ума от бессилия. Снова раздался жуткий вопль. Я стиснул уши. Но тут все прекратилось, и тряска и вопли. В отверстии люка показались черные мундиры, и я понял, что все кончено.
Военные окружили нас. Офицер отдал честь профессору. Тот моментально пришел в себя и начал отдавать распоряжения привычно властным тоном. Спецназовцы засуетились.
Я не двигался с Места. В ушах моих стоял крик дяди. Теперь, когда его не стало, я думал, что совершил роковую, непоправимую ошибку. Тот, кого я счел чудовищем, утратившим все человеческое, был все же человеком. Мы совершили убийство. И убитый был моим дядей, единственным близким мне человеком. Отныне я один во всем мире. Отчаяние жгло меня. Кто-то тронул меня за рукав. Кинг.
– Пора смываться, Дон, пока нас не зацапали.
Он был прав. Стараясь не привлекать внимания, мы пробрались к телепорту. Через пять минут я уже стоял под душем в своей квартире, смывая с себя грязь, боль и стыд. В соседней ванной Кинг насвистывал песенку рейнджеров. Это была бравада. Я знал, что он потрясен не меньше меня.
Переодевшись, мы спустились в гостиную. Надо было решать, что делать дальше, но мысли путались. Наконец, Кинг стукнул кулаком по столу.
– Хватит! Это бессмысленно. Я предлагаю ничего не решать сейчас. Надо выспаться. Завтра что-нибудь да придумаем.
Мы разошлись по спальням. Я уснул как убитый и проспал до восьми часов утра. Когда я спустился вниз, Кинг уже ждал меня. Мы обменялись настороженными взглядами.
– Что надумал? – резко спросил он. Я открыл было рот, чтобы признаться в полном отсутствии мыслей, как вдруг меня озарило. Решение было простым и прекрасным. Оно снимало все проблемы.
– Я нашел решение для нас обоих.
– ?
– В «Интергалактик» меня ждет корабль, готовый к полету. Я представлю тебя как своего помощника, и мы стряхнем прах Центральной с ног своих. Полет рассчитан на пять местных лет. За это время остынут все следы.
– И ты всерьез полагаешь, что я вот так вот куплюсь, превращусь в добропорядочного налогоплательщика и стану работать на какой-то там паршивый проект?
– Да пошел ты! Нужна мне твоя работа как... Слушай, Кинг, я вытащу тебя отсюда, а там как знаешь. Я высажу тебя там, где ты сам захочешь.
Его взгляд потеплел. Губы тронула улыбка.
– Порядок, Дон. Не кипятись. Он помолчал.
– И все-таки, неужели ты не боишься, что, я начну все заново, оказавшись на свободе?
– Я тебя высажу голым, без оружия и пищи. У аборигенов, таким образом, будет фора, если они не дураки. А если дураки, если они поддадутся твоему тлетворному обаянию, значит, туда им и дорога.
Он расхохотался.
– По рукам.
Мы выпили за успех начинания, переоделись в форму «Интергалактик» и вышли на улицу. Мы решили пройтись до ближайшего общественного телепорта, чтобы проститься с городом. Я оглядывал улицу, всматривался в лица, но ни в чем не видел и следа вчерашних событий. Я понял, что Комитет – то, что от него осталось, – решил сохранить случившееся в тайне. Люди так ни о чем и не узнают. Они не узнают о том, что двенадцать лет ими управлял одушевленный компьютер, который дал им относительную стабильность жизни за счет незаметно отнятой свободы воли. Они не узнают, кто ими правит теперь, а случись в верхах еще один дворцовый переворот, он будет скрыт от их глаз, как и нынешняя трагедия несостоявшегося компьютерного бога. Я думал, неужели ничего нельзя сделать? Неужели люди обречены брести впотьмах за поводырем-невидимкой. И тогда неведение для них – спасение. Я вот зрячий, а какой от этого толк? Что я смог? Больше напортил, чем... А теперь и вовсе вынужден бежать. Мне стало горько. И тут я вспомнил разговор с отцом Арсием. Что я сказал ему? – «Это отпуск, всего лишь отпуск». – В ту минуту это было вдохновенной ложью, но сейчас я твердо знал: я вернусь. Припаду к сосцам матери-вселенной, наберусь сил от молока вечности и вернусь. Я взглянул на Кинга. Он ответил мне взглядом, полным сомнения, но ничего не сказал и первым вошел в телепорт. Из-за угла показались двое в черных мундирах спецназа. Заметив меня, они ускорили, шаг. Опоздали, ребятки! Я начертил в воздухе лежачую восьмерку, послал им воздушный поцелуй и сопровождаемый криками «Стой! Стрелять буду!» последовал за Кингом.
Через минуту мы были на корабле. Через десять минут весь экипаж был в сборе. Я скомандовал «Старт», корабль оторвался от земли и нырнул в подпространство. На экране я видел стартовую площадку «Интергалактик». По ней метались люди в черных мундирах. Выли сирены. Я поднял голову. Вся команда набилась в рубку. Я переводил взгляд с одного на другого. Хмурые, встревоженные лица старших, дерзко-веселые – молодых, сверкающие глаза Кинга. Я отключил экран.
– Спокойно, ребята. У нас в запасе пять лет. Мы что-нибудь придумаем.
Лежачая восьмерка, часть 1. Лежачая восьмерка
© Copyright: Татьяна Мартиросян, 2003
Свидетельство о публикации №203072400067
Свидетельство о публикации №203072400067
Рецензии