Проездом из века в век

Бегу по подземному переходу, обгоняя уличных торговцев, которые идут к метро – вечер уже. То они меня, то я их – задеваем друг друга сумками. Я на поезд опаздываю. Я всегда опаздываю, но сегодня особенно. Обычно я езжу другим поездом – пятым, с Белорусского. Но сейчас пришлось ехать с Рижского. Поэтому и время не рассчитала. Быстрее же, быстрее, попустите люди, опаздываю.
А вокруг красота: стены длинного перехода увешаны новогодними гирляндами и мишурой. Из десятков механических игрушек с лотков постоянно звучит назойливое «Джингл Бэллз», ничего не говорящее русскому уху. Послезавтра Новый год. Но меня здесь уже не будет. Я буду дома, в Литве. Там семья. Там, как поняла недавно, родина. Только обосновавшись в Москве, я поняла, что родина там, а не в белокаменной, как всегда казалось. Туда всегда тянет, а здесь чужая, хоть и русская. Русская – зато иностранка. Хотя и там не своя – потому что русская. Такая вот история…
Перед Новым годом очень трудно уехать из Москвы. Друзья, зная, как я хотела попасть домой, интересовались, удалось ли мне купить билет. Да, спасибо, удалось, только… Подвожу подругу к карте на стене. «Понимаешь, я приеду куда-то сюда» – показываю ручкой место, где, по моим представлениям, должен быть Резекне. «Но я еще не дома, дом где-то здесь» – кончик ручки упирается в самую восточную точку Литвы. «А между ними еще граница. Раньше я ездила так» – и ручка проводит прямую между Москвой и Вильнюсом. «А теперь почему?» – спрашивает подруга, удивленная моей страстью к путешествиям. «А теперь нельзя – теперь граница там, визу нужно. А зачем деньги платить? Я ведь на их белорусской земле не выйду даже ни разу. Я как сяду в вагон – в литовский вагон, между прочим,– сразу спать лягу. И денег на визу жалко. Поэтому поеду через другую границу – это дальше, зато визы не нужно. Мы, братья- прибалты, объединяемся, понимаешь, не только же вам, славянам». – «Подожди, так и нам визу нужно?» – подает голос вконец запутавшаяся подруга. «Вам в Белоруссию не нужно, у вас Союз. Зато в Прибалтику без визы не пустят». – «Понастроили границ, черти. Пойдемте лучше чай пить!» – и ароматный «Ахмад» ставит точку в бессмысленном споре.
***
А поезд еще стоит. Длинный состав, конца не видно. Подруга успевает помочь затащить тяжелый чемодан, но скоро проводница просит провожающих выйти. Подруга выходит. Поезд, правда, не отходит почему-то еще минут пять. Стою у окошка, строю подруге рожицы. И она мне – смеемся.
У самого лица голос: «Я пока один, да, один…» Невысокий седой человек говорит людям напротив окна. Тоже, наверное, провожают. Как один, это ж я над ним! Нет, говорю, я с вами поеду. «Уже не один, нет», – отчитывается он перед людьми у окошка. «А я думал, вы глухонемые», – это мне уже. «Мы-то? Нет, что вы, мы очень даже…»
Поскрипывая, поезд, наконец, трогается.
– А вы куда едете? – стандартное начало дорожной беседы.
– Я – домой!
– До Риги?
– Нет, до Резекне. А там еще ехать. Мне в Литву нужно.
– А, в Литву… А мне в Ригу. Вас, просите, как зовут?
– Инна.
– Инна? Вот и хорошо. А я Иван Павлович.
– Очень приятно.
***
В вагоне зажгли свет, люди начинают перекладывать наспех брошенные чемоданы, знакомиться. Вагон постепенно оттаивает от московского холода и наполняется звуками и эмоциями. «Что такое неграждане, нет ну что это, я вас спрашиваю?» – доносится из соседнего купе. – «Во всем мире ведь такого нет, никто о таком не знает! Негражданин – это что значит, не человек?» – «Да я пять лет документы собирала! Вы хоть представляете, сколько справок я собрала? Я к ним приезжаю, а они мне: вам такой-то бумажки не хватает! Но зато теперь, теперь уж я имею право принять российское гражданство! Что? Не имею? Да что вы знаете!» В другом купе женщина пожилая: «Вы знаете, я думаю, они это сделали, чтобы мы наконец приняли какое-то решение. Теперь, конечно, сложнее будет визу оформить. Нужно что-то решать…»
Я знаю. Это о решении российских властей. С нового года латышским негражданам будет гораздо сложнее приехать в Россию. А раньше им, кажется, даже визы не нужно было. Надоело им там, в России, наверное, за всех «бывших советских» ответственность нести. Вот, например, эти «неграждане»: не дают им латыши гражданство? Пожалуйста, принимайте российское! Ничего, что год придется ждать – кто хочет, дождется. Что, говорите, всю жизнь прожили в Латвии, любите ее, родиной считаете? Ну, извините, тут уж надо выбирать. Ну и что, что приехали вы когда-то не в независимое государство, а просто в один из городов СССР – это когда было? С тех пор сколько воды утекло! Не может же Россия, правда, всех на своем горбу тащить. Вот и долги эти советские платить: а оно ей надо? Теперь время такое: каждый за себя, за себя только. Это раньше мы все братья были, а Россия – наша общая на всех родина. Теперь не так. Теперь все по-другому.
– Ну что вы все жалуетесь? – это мужчина с нижней полки. – В Латвии не нравится? Так принимайте российское гражданство. Дадут ведь. Не хотите? То-то!
– Подождите, ну как можно так говорить! Мы там ведь всю жизнь прожили!
– А я что, не всю жизнь? А принял, принял российское! Не хочу я с ними ничего общего иметь, с этими… У-уф! Не хочу!
– Вот вы о Латвии говорите так плохо – почему вы тогда живете здесь? Всю жизнь? Неужели вы эту страну совсем не любите?
– Не люблю? Ха! Я ее всей душой люблю. Страну люблю, города ее леса, море. До безумия люблю…
– Подождите, но зачем же тогда – гражданство…
– А это моя личная форма протеста. Не хочу я, чтобы из меня делали быдло! Неграждане-еее! Да что это такое? Думают, мы никуда не денемся, все согласимся терпеть… Правильно! Они что хотят, то и делают, а мы молчим. Мы ведь никто, понимаете, никто! Какое там мировое сообщество, какие права человека!
Эмоции захлестывают вагон, переполняют его. Все об одном. Ощущение, что ни одного гражданина в этом вагоне нет. Кроме меня, наверное. Но я чужая, мне не понять…
Забавно: вот едем мы все вместе из Москвы, я гражданка Литвы, они неграждане Латвии, а беседуем на русском и, что самое интересное, не понимаем друг друга. Вот они думают, что мне – что нам – там, в Литве, живется лучше, чем им. Это все из-за паспортов. Глупые! Что паспорт, если закрывают большое предприятие, где работает чуть ли не весь город! Кто-то говорит, что нашу атомную станцию закрывают из экологических соображений, но я-то знаю, что закрывают ее потому, что с нею Литву в Евросоюз не пустят. А она на восемьдесят процентов обеспечивает электроэнергией страну и на экспорт еще остается. А закроют – будем при свечах, наверное. И, главное, непонятно, кто выиграет от этого: придется нам электроэнергию покупать у тех же членов Евросоюза, что уж точно не дешевле, чем производить ее самим. Да, наверное, кому-то это выгодно, но вот кому? Уж никак не выгодно тем, кто потребляет электроэнергию. А таких теперь вся страна. Потому что назад на хутора от своих телевизоров никто возвращаться не хочет. И вообще… Закроют станцию, и не станет моего города – вымрет, как мамонт. И кому нужны будем мы, даже со своими паспортами граждан? Тем более со своими паспортами граждан. Литве, что ли, нужны? Да что, уже сейчас видно, как нужны. Со дня на день решение об остановке блока примут, а о том, что с нами будет, молчат до сих пор. Да разве объяснишь…
***
В поезде время тянется медленно, а выйдешь на перрон – и утекает оно, как песок сквозь пальцы. Вот как-то незаметно прошло уже столько лет с той ночи в Беловежской пуще, после которой перестал существовать СССР. Разошлись все по своим углам, сидим, отгородились друг от друга границами. «Каждый взял свободы, сколько хотел!» – так ведь, кажется, говорили? Но неужели имели в виду такую свободу? Считал ли кто-нибудь, сколько людей оказались после той декабрьской ночи в заложниках у ситуации, какую не придумаешь и во сне, людей, вынужденных выбирать между «нашей общей родиной», для которой они стали иностранцами, и странами, где они «нацменьшинство»? Говорите, есть у нас теперь свобода выбора? Смешно! Мы вот еще голосуем, но как-то давно стало понятно, что наши голоса ни на что не влияют. В Латвии вон треть страны вообще права выбора не имеет. Зато демократия. В Казахстане хорошо голосуют. Всегда предсказуемо, за одного и того же кандидата. Другие у них почему-то прямо перед выборами вдруг оказываются преступниками или вовсе пропадают. Так и живем: свободные граждане свободных государств…
– Иван, Павлович, Вы в Риге живете?
– Да, Инна, живу в Риге.
– А в Москве – по делам?
– Да, с другом ездил повидаться. У меня друг там – однополчанин. Воевали вместе. Нас раньше восемь человек было. Встречались каждый год. А теперь вот только двое осталось: он в Москве, да я в Риге.
– Да…
– А еще с внуком увиделся. Он у меня моряк. Раньше в Нахимовском учился, заканчивает в Калиниграде. Тоже вот приехал в Москву, деда увидеть. Я ему говорю: ты, дорогой, жить-то вообще, где будешь? В России, говорит. Подводником будет. Ездил уже куда-то, на полигон этот, как его…
– Видяево?
– Да, Видяево. Смотрел лодки их. Буду, говорит, в России… Это сына моего сын. А есть еще дочь. Дана. Она у меня художница. Хотела поступать в Строгановское училище, говорили, что обязательно получится, потому что у нее талант. Но она решила учиться в Риге. Замуж вышла за поляка, он тоже художник. Родила дочку, Франческой назвали. Франческа Паукшт. Ничего русского не осталось… Вот так у меня: я за СССР воевал, живу в Латвии, внук в Россию едет служить, а у внучки даже имени русского не осталось…
***
А колеса все стучат, стучат, стучат. Вот такой же темной холодной ночью через два дня незаметно наступит Новый год. И это уже XXI век – время, когда наконец-то абсолютной ценностью станет человек. Гуманисты об этом сколько веков мечтали – чтобы все законы существовали только для того, чтобы следить за соблюдением прав и свобод этого человека, чтобы не было пролито ни одной слезинки ребенка… И теперь вот это время наступает: повезло же нам!
***
Весь вагон, кажется, пьет чай. И все говорят, говорят, говорят…
 – Вы знаете, со мной в одном доме живет тесть корреспондента ОРТ в Риге Олега Резнецкого. У этого тестя собака есть, красивая, породистая, на конкурсах всегда побеждает. Так вот, Олег как-то снимал сюжет: гуляет этот самый тесть его со своей собакой. Корреспондент ему говорит: «Красивая у вас собака, породистая, документы, наверное, у вашей собаки есть». А тесть ему: «А как же, все документы, как положено. Паспорт даже есть» – «Паспорт есть? Как интересно: у собаки паспорт есть, а у вас, у хозяина, нет!» Вот так. А вы говорите: Евросоюз, права человека!
***
А поезд едет дальше в ночь. Изредка в окно заглядывают высокие фонари. А там, за окном, все поля, поля. Елки, березы, сосны. Мне всегда казалось странным: вот завтра я проснусь, за окном будут те же поля. Те же елки. И даже тот же снег. Только это будет совсем другая страна. Где-то между этими деревьями проходит загадочная линия, которая называется граница. Почему загадочная? Так ведь не видел же ее никто! Ну нет ее на самом деле! Не бывает просто такой линии! Ее люди сами придумали! Только вот зачем, я не знаю. Кому-то ведь должно быть от этого хорошо. Только кому? Среди моих знакомых таких нет…
Едет, едет поезд. Завтра вот приеду я в Резекне – если, конечно, на таможне все будет хорошо. Я маме порошки кондитерские везу, крем делать. Они белые такие, совсем как в кино наркотики показывают. Правда, у меня от них весь чемодан пропах апельсиновым и малиновым запахом. Но могут ведь сказать, что это наркотики такие, ароматизированные. А потом нужно будет как-то до Даугавпилса добраться – там мама встретит. Но это, наверное, несложно. От Резекне, говорят, машин много ходит. Не первая ведь я таким путем в Литву из Москвы еду. С тех пор, как белорусы ввели визы, все только так и ездят. От Даугавпилса вот сложнее… Там еще граница. Вот здорово: за одно утро три границы перееду! Сама себе завидую прямо…
***
Проводница торопливо разносит какие-то бумажки, просит заполнить. Странно, граница, кажется, только завтра будет.
– Граждане пассажиры, пожалуйста, заполните таможенные декларации. В графе гражданство граждане пишут «пэ один», неграждане – «пэ два»…
– «Пэ» латинское?
– Латинское, латинское. В графе «номер паспорта» указываете данные своего паспорта. Все данные должны четко соответствовать тому, что записано в ваших документах. В графе…
Не могу понять, почему, но атмосфера в вагоне какая-то жуткая. Как в гетто. А мы все тут – будто меченые: «пэ один» или «пэ два». Но почему мне так кажется? Не потому ведь, что весь вагон сидит и усердно – законопослушно – заполняет выданные бумажки. Вот у нас женщина с нижней полки видит плохо. Ей мужчина с российским гражданством заполняет. Он вроде как и смеется надо всем, мол, его это не касается, а сам – вон смотри, с паспортом сверяется, правильно ли написал. И не потому, наверное, кажется, что проводница перелетает от человека к человеку, не уставая объяснять, как ответить на вопросы, будто от этого зависит чуть ли не судьба ее. Ну и не от того же, что я вот сейчас пишу, а из-за плеча моего какой-то человек читает, что написала. Я на него посмотрела – мол, нехорошо, товарищ, – а он ничего, улыбнулся только, будто это все в порядке вещей. Но почему, почему же мне тогда так кажется?
Поняла! Вот мы все сидим сейчас и пишем. Еще выдадут бумажки – еще напишем. Потому что так нужно. Мы все привыкли верить, что как нам говорят, так и нужно делать. И все делаем, что нам говорят. Нам это не всегда нравится, но мы делаем. И пусть даже мы говорим, что это неправильно и нам не нужно, но мы сделаем. Когда скажут, сделаем. И промолчим при этом. Мы всегда молчим, поэтому нас уже никто и не спрашивает. Не только с этими вот бумажками – ну их. Но вообще – мы ведь всегда молчим! Кто-то говорит, что ничего не изменится, если мы перестанем молчать. Возможно… Ну, а вдруг все-таки?..
***
Вот уже и утро. Еще часов шесть – по московскому. Спать очень хочется. Но проводница зачем-то разбудила. Граница, говорит. Ну и что, что граница? Мы ведь едем еще, даже не остановились! А она ходит, тормошит всех: «Граница, граница, просыпайтесь!» – как будто наш смертный час пришел. А вот и не проснусь. Имею я право или нет? Я, в конце концов, человек, и мои права уважать надо. И право на сон тоже.
Опять тормошит кто-то. Таможенник. Фуражка, как фашистская. И глаза злые, брр.
– Таможенный контроль, покажите паспорт.
Знаем, смотрите. Все послушно протягивают. Все смотрят на таможенника робко и боязливо. И женщина с нижней полки, и мужчина с российским гражданством, и даже старичок мой, Иван Павлович. Вот вам, смотрите, паспорт. Не ждите, я в окно смотрю, не на вас. А руки у него почему-то страшно дрожат. Паспорт перелистывает, печать ставит, а руки дрожат. Интересно, печать-то хоть не размазалась? Одна рука возвращает мне мой паспорт, а другая – торопливо скомкав, засовывает в карман мою вчерашнюю бумажку. А как старательно мы заполняли…
– Спасибо. Следующий.
И снова неприятно дрожащие руки перелистывают чей-то документ…
***
Снова едем. Теперь уже немного осталось. Скоро дома. И новый год скоро. И новая жизнь. Тут кто-то говорил, что скоро не будет отдельных государств, границ не будет. Европа вот уже объединяется, открывает границы. Но это у них там, у нас другое. Мы только во вкус вошли. Отгораживаемся по принципу, у кого забор выше, тот всех круче. Европе сколько веков понадобилось, чтобы понять, что без границ лучше, а мы что? Это пусть они там себе что хотят, а мы тут как-нибудь сами. У нас свои законы, им нас не понять.
***
Поезд сейчас остановится. Моя остановка. Сейчас выходить. До свиданья, дорогие, счастливо вам добраться.
– До свиданья. Удачной дороги!
***
До свиданья, до свиданья, до свиданья… Пусть у вас все будет хорошо. Пусть у нас у всех все будет хорошо! Ну хоть чуточку лучше, пожалуйста, слышишь, Господи? Ну пусть мы будем хоть кому-то нужны – не потому, что платим налоги, а просто нужны! Ну пусть о нас заботятся, пусть перестанут думать, что нам все равно – мы ведь долго так не сможем жить, ну слышишь Ты? Ведь нужно же верить, что когда-то все будет хорошо. Хотя бы в Новом году! Пусть все сбудется…