Потеряй все!

Странные слова вокруг меня, странные запахи. Я попал сюда по ошибке. Так же, как и ты. Мне трудно здесь. Очень сложно понять, что же делать в этом мире. Куда бежать, чего добиваться, что прятать в душе. Сердце, ум и тело тянут меня в разные стороны. Кто будет решать за них? Не знаю. Просто тяжело тут.

– Привет, – упала огромная капля в пустом подвале.
– Привет. Хорошо, что ты позвонил, – сверкнул лучик солнца в капле росы.
– Как дела? – восьмая или даже уже десятая туча выползла из-за горизонта.
– Хорошо, а твои? – кошка внимательно огляделась по сторонам.
– Я вот что звоню. Хотел сказать тебе, что нам пока лучше не видеться какое-то время, – крыса пискнула из-за мусорного бачка.
– Какое? И почему? – громко зачирикали воробьи, почувствовав бурю.
– Ну, может, несколько месяцев. А почему – я не могу тебе сейчас сказать, – первая молния рассекла небо.
– Несколько месяцев? – девочка зажмурилась и отбежала от окна.
– Да. Может быть, больше, а может и меньше…– раскаты грома докатились до городских кварталов.
– Ты что, куда-то уезжаешь? – кошка вздрогнула от первых холодных капель дождя.
– Вроде того, – крыса поспешила зарыться поглубже в мусор.
– Так зачем по телефону? Может, ты приедешь, и мы поговорим? – ливень хлынул, что есть силы, заливая землю.
– Да не приедет он!
– А это еще кто?
– Нас подслушивают!
– Он просто бросает тебя. Но смелости не хватает сказать.
– Давай, я тебе перезвоню.
– Так ты бросаешь меня?
– Да, конечно, бросает. Девушка, он – козел.
– Ты сам козел. Не слушай его.
– Нет, я лучше послушаю его, а не тебя. Так ты не приедешь, да?
– Думаю, что нет.
– Значит, ты козел!
– Правильно, девушка, козел он. И трус!
– Да пошли вы! Ты меня больше не услышишь!..
– Не знаю, как ты меня, а я тебя точно бросаю. И отныне нарекаю тебя козлом…рогатым.
– ЧТО?
– Пошел ты!
– А вы, молодой человек, перезвоните мне, пожалуйста. Мой номер...

Один только ее образ в моей голове. Только лишь эхо ее голоса в моем больном воображении. Легкое прикосновение ее руки к моей щеке. Этого уже достаточно. Я думаю о ней, и птицы поднимаются высоко в небо. Она действительно в моем сердце. Я больше не вижу ничего, кроме нее. Ничего не слышу, кроме ее голоса. Он носится в моей голове, сметая все на своем пути.

– А ты зачем стала со мной встречаться? – я даже не повернул головы, продолжая смотреть на быстро ускользающую под колеса гладь дороги.
Было раннее утро, и машин было совсем мало. Шел снег с дождем. Снаружи было весьма противно. Ручейки воды стекали по лобовому стеклу, как слезы текут по щекам.
– Что значит зачем? – она встревожилась. Особенно ей не понравился совершенно равнодушный тон моего голоса.
– Ну, ты, наверно, подумала, что я тебя не брошу, и что я не козел. Да? – я продолжал совершенно спокойно вести машину. Немного наклонившись вперед, убавил громкость радио. Популярный певец стал петь немного тише.
– Да ничего я не думала! – ее голос начал подрагивать. Она с недоумением вглядывалась в мое лицо. – Останови машину!
Уже перед самой остановкой тихонько скрипнули тормоза, и через секунду машина замерла на обочине. Я выключил дворники и повернулся к ней.
– Да, я тоже козел, – тихо сказал я.
Она не знала, что сказать. Широко раскрыла глаза и тяжело дышала.
– Да все нормально, – я попытался успокоить ее. – Я не собираюсь тебя бросать. Просто «Ослик был сегодня зол – он узнал, что он осел».
– Какой ослик? – по ее спине пробежал холодок. – Ты себя хорошо чувствуешь?
Она дотронулась тыльной стороной ладони до моего лба. Еле сдерживая улыбку, я сделал то же самое.
– У тебя никогда такого не бывает, – я убрал руку с ее лба и положил ее обратно на руль, - что тебе кажется, что ты – это не ты? Просто оказалась в чьем-то теле с чужими мыслями и воспоминаниями.
– Нет, – она нахмурила брови и внимательно посмотрела на меня.
За окном уже шел настоящий ливень. Потоки воды стремительно бежали по лобовому стеклу, на миг задерживаясь на черных дворниках.
– Просто не думай, что я особенный, – подытожил я и улыбнулся. – Так будет лучше…
Я включил передачу и выехал на проезжую часть. Дождь падал на февральские сугробы, превращая их в воду. Он делал это очень медленно. Постепенно сугробы становились ниже, растекаясь по дороге. Вода устремлялась в дренажные щели. Та, что не успеет стечь в реку, замерзнет завтра ночью и будет причинять людям неудобство. Они станут поскальзываться, ломать ноги, руки, ругаться. Но кто виноват в этом?.. Дворники.

«Привет», – говорю я про себя, и мне сразу слышится твой ответ. Еще за секунду до того, как ты начинаешь говорить, твое лицо начинает меняться, как дерево, готовящееся зацвести. В твоих глазах загораются маленькие искорки. И эти искорки разжигают во мне такое пламя, что весь мой мир заживо сгорает в нем. Я вспоминаю твою походку, и мне сложно представить, что когда-то я не знал тебя вовсе. Может, это и глупо, но я не могу представить, о чем же я думал, когда не было тебя, зачем я просыпался по утрам, о чем мечтал, когда ложился вечером и о чем напевал себе под нос, когда гулял по улицам. Да, я не в первый раз думаю, даже полностью уверен, что нашел ту единственную.
Я многое могу сказать тебе. Огромная армия слов в моем распоряжении. И они построятся так, как захочу я. Но ведь они всего лишь солдаты, пусть самые лучшие, но все равно солдаты. И даже в самом лучшем построении они не смогут передать тебе то, что может сказать одно лишь прикосновение, один поцелуй. То, что я передаю тебе с каждым взглядом, то, чем я дышу, то, что наполняет до краев мою душу. Я действительно верю в такие моменты. И я чувствую, что не боюсь умереть, ведь я достиг того, зачем живу.

– Слушай, а ты задумываешься над смыслом жизни? – спросила Катя и потрогала серебряную сережку в левом ухе.
– Он мне скорее снится. Бывает, просыпаюсь я утречком в холодном поту, – я изобразил страшное лицо. – Вот с таким лицом. И понимаю, что мне снился смысл жизни.
– Ты можешь говорить серьезно? – улыбнулась Катя.
– Могу, – я моментально погрустнел. – Я в самом деле вижу сон. Один и тот же. И к тому же довольно часто.
– И о чем же он? – Катя сдвинула брови и взяла меня за руку.
– Я стою в очереди к закату.
– Что?
– Самый красивый в мире закат. Бывает раз в несколько тысяч лет. Люди собираются на горе и встают в очередь, в одну колонну. Как только человек, который стоит впереди налюбуется вдоволь, он уходит, и его место занимает следующий. Очередь движется медленно, а закат скоро кончится…
– И в чем же фокус? В том, что наша жизнь коротка, что ль? Что-то я не очень-то тебя понимаю.
– Да в том, что можно просто взять и сделать шаг в сторону. И все увидишь! А не смотреть в затылок другому.

Играли ли вы когда-нибудь в шахматы? Я как-то недавно играл. Противник попался из тугодумов. И пока он думал, как ему пойти, я размышлял на более интересные темы. Я смотрел на доску, на то, как стояли фигуры сейчас, вспоминал, какие позиции они занимали минуту назад. И пробовал понять, кто же все это придумал. Каким был этот человек. Что он делал за минуту до того, как ему в голову пришла эта идея. Может, он ругался с женой или может быть, думал о Боге, который сотворил его.
Странная это все-таки игра. Множество разных фигур. И правила неизменны столько лет. И я сел играть. И никогда в голову не придет пойти так, как нельзя. Противнику это не понравится. Вряд ли он скажет: «А к черту эти правила! Играем так, как хотим!» И я вдруг понял, насколько это глупо и смешно играть по чужим правилам. А кто меня им научил? Далеко не тот, кто их придумал. А уж если говорить о создателе этой игры, то не думаю, что его последние слова на смертном одре были: «Никогда не меняйте правила игры, всегда делайте так, как я сказал. Можете сменить разве что только имена фигур и цвета полей».
А может, он так и сказал. Но прошло столько лет. Думаю, он давно умер. И какая теперь разница, что он сказал? Каждый человек за свою жизнь столько говорит! А тысячи человек говорят в десять тысяч раз больше. Так как в толпе все говорят намного больше, чем по одиночке. И что же мне теперь пытаться сделать так, как говорили до меня миллионы и миллионы людей? Нет, не буду. К чему?
Ну вот, я теперь понял, что пути хождения фигур по клетчатой дощечке – это всего лишь фикция. Что их можно легко и беспрепятственно менять. И что? Думаете, я возьму коня и буду ходить им, точно он не конь чистопородный, а бегемот какой-нибудь или коала? Нет. Не буду. Почему? Да потому, что противник встанет и уйдет. Наплевать на него? А зачем тогда играть? Вот если надоест играть, тогда так и поступлю. А сейчас не буду. Хочу играть. Но зато теперь я знаю, что все это – полная глупость… а может все – это полная глупость…в этом я еще не определился.

– И что ты собираешься делать? – я засучил рукава и открыл кран. Сильная струя воды с шумом небольшого водопада ударила в гору немытой посуды.
– Ты мне посуду моешь? – Катя приподнялась на локтях. Убрав с лица надоевшие ей за двадцать лет волосы, она как завороженная смотрела на мои руки.
– Так ты не ответила, – я сделал вид, что не заметил ее вопрос. Мне доставляло удовольствие ощущение мягкой губки и теплой воды и, особенно, вид уменьшающейся горы.
«И горы нам нипочем!» – пролетело в моей голове.
– Что я собираюсь делать? – Катя повторила вопрос и снова опустилась на диван. Она излишне картинно прикрыло лицо рукой и трагическим голосом тихо сказала:
– Умереть…
Я сделал вид, что не расслышал и, немного убавив напор воды, переспросил:
– Что? Покурить? – я сделал вид, что злюсь. – Ты же только что курила! Умереть что ли хочешь?
– Да, – победоносно заявила Катя. – И как можно скорее.
– А на хрен я тебе тогда посуду мыл? – заорал я. В ту минуту я еле сдерживался, чтобы не засмеяться. Но ощущение важности ситуации не позволило мне это сделать.
– Кто же так делает? – я старался выглядеть очень свирепым и для пущей убедительности швырнул последнюю тарелку в раковину, и она с неимоверным звоном разлетелась на сотню неровных осколков.
Катя сразу вскочила и с ужасом на лице кинулась к раковине.
– Это моя любимая тарелка! – она смотрела на осколки, словно эта тарелка была самой дорогой в ее жизни вещью.
– А к чему тебе тарелка на том свете? – я не унимался. Я решил идти до конца. – И верни мне, пожалуйста, все мои вещи! Я так понимаю, уже не будет другой возможности забрать их у тебя.
Я сел на край дивана, закрыл лицо руками и с горечью и сожалением в голосе принялся бормотать:
– Нет, вы только подумайте! Килограмм апельсинов, огромный ананас, связка бананов, коробка чернослива в шоколаде… И зачем? Чтобы это все послезавтра закопали в землю. В моей голове это совершенно не укладывается! – я был доволен собой и внутри широко улыбался и сам себя хвалил. Убрав руки от лица, я посмотрел на Катю. – Ты зачем все это съела, зачем?
– Не знаю, - растерянно сказала Катя. Она прислонилась плечом к кафельной стене. Стена была ужасно холодная, но Катя это не чувствовала. Она удивленно смотрела на меня, а я к ее неудовольствию и не собирался отговаривать ее от отхода в иной мир.
Встав, я принялся расхаживать взад-вперед по маленькой кухне, постоянно задевая то за табуретку, то за недоумевающую Катю. Губы мои шевелились, брови были сдвинуты.
– Вот это жуть, – подвел я итог. – И что мне делать? – спросил я, обращаясь в никуда. Я подошел к окну и раздвинул сиреневые шторы. За окном светило весеннее солнце. – Придется теперь поднапрячься. Найти новое жилье, девушку… И чтобы готовила нормально. Ну, какое же гадство!
Катя онемела. Ее лицо перекосилось. Она замерла, не в силах даже шевельнуться. В комнате зазвонил телефон, но никто не прореагировал.
– И куда мне теперь девать это дурацкое кольцо? – вглядываясь в блики солнца на дороге, бормотал я. – Другой девушке его дарить уже будет неудобно. Кольцо с трупа – это не очень-то прилично. Может сдать его обратно? Я его же вчера купил.
Отвернувшись от окна и плюнув в раковину, я вышел из кухни, продолжая что-то бормотать. Катя так и стояла неподвижно, опираясь на холодную стену. Она уже начала замечать, как мерзнет ее плечо.
Желание умереть, и даже мысль об этом улетели навсегда. Она опустилась на диван. Ее расфокусированный взгляд уперся в огромный пузатый холодильник. В комнате разрывался телефон, за окном чирикали воробьи. Их звуки мешались со звуком ломающегося льда под ломом в умелых руках дворника.

Зачем мне все это нужно? Я понимаю, что это совершенно не мое. Это не гармонирует со мной. Это не идет изнутри меня. Мне навязано все это! С чего бы мне должно непременно хотеться хороших отношений? Может, мне нравится постоянное движение: строить, разрушать. Никакого однообразия. В моей жизни был не один случай, когда я решал: «Все. Это и есть счастье! Мне больше ничего не надо. Это навсегда!» А утром я просыпался и посылал все к чертям, начинал все ломать.
Возможно, я боюсь чего-то серьезного. Такой страх есть у многих. Может и так. Но разве нет вероятности, что это, действительно, для меня? Что так я получу от жизни намного больше? Если я приму это для себя и пойму, что это и есть мои правила, мои шахматы, может тогда играть станет веселее. Тогда все станет разнообразнее и полнее. И кто же об этом мне расскажет? Никто. Это нужно проверять. И проверять как можно скорее. Ведь если это окажется неправдой, и я всего лишь на всего бегу от серьезных отношений, то нужно будет незамедлительно менять всю свою жизнь. А жизнь очень коротка. Даже намного короче, чем самый прекрасный в мире закат.

И снова мои мысли встретились, как в древности все дороги встречались в большом городе. И этот большой город – это ты. Он даже не большой, он просто бесконечен. Он смог поместиться в моем сердце. Но где оно, это сердце? Никогда не поверю, что у меня в груди. Если бы это было так, то меня давно бы просто разорвало от любви к тебе. Но я спокоен, и мое тело в норме. Только вот сердце колотится сильно-сильно, прямо выпрыгивает, когда я в этом городе. А я в нем всегда.
Что окружает меня в действительности? Дома, нависающих надо мной своими серыми стенами и многочисленными безликими окнами. Люди, проходящие мимо меня, пытаются заглянуть мне в душу, чтобы понять, почему же я не такой, как они. Их это беспокоит. Вдруг я знаю какой-нибудь секрет, а им не говорю. А знание этого секрета могло бы принести им большую выгоду.
Да, я знаю секрет. Вот как его только рассказать им? Просто описать, как выглядит Она? Или показать им свою ЭКГ? Или дать прочитать в словаре определение слова «любовь»? И что они тогда мне скажут? Вряд ли даже что-то вообще скажут. Просто покрутят пальцем у виска, а может, и побьют. А самое веселое – это когда некоторые из них укоризненно скажут: «Ты никогда не любил!!!», зыркнут глазами и, насупившись, пойдут прочь. Вот они самые смешные из всех.

Иногда я смотрю на свою жизнь и слышу тихий голос внутри себя, он говорит мне, что я одинок, несмотря ни на что. И меня охватывает такое сильное и огромное чувство, что хочется плакать. Просто потому, что я один во всем мире. Больше никого нет, все – другие. Во всем мире я один. Не знаю, почему от этого хочется плакать. Это самое сильное разочарование. Когда это понимаешь полностью, когда уже сомнений в этом нет, то все остальное призрачно испаряется. Где тогда все остальные ваши страдания, где? Можно ли обижаться в мире, где никого кроме тебя нет? Кого тогда ненавидеть, кому завидовать? Уже некого любить, ругать, понимать. Нет больше никого. Один лишь ты. И хочется плакать. И никому нет дела до твоих слез, никто не будет тебя утешать, никто не подаст платок. Можешь хоть обрыдаться – никому не будет дела. Никому, кроме тебя…
И каждый из нас на самом деле один в мире. И в его мире больше никого нет. Есть земля, солнце, люди, трава и он сам. Никого, кроме него нет…

Давным-давно на берегу океана жил один рыбак. Он был уже совсем стар. И у него не было ничего кроме рыболовных снастей, его сети и маленького домика. Дом совсем покосился, сети были все перештопаны. Жена этого рыбака умерла уже больше десяти лет назад, а дети давно забыли дорогу к родному дому. Все его старые друзья, некогда ловившие с ним рыбу, уехали в большой город на поиски счастья и богатства.
Каждый день рыбак ловил рыбу, и море почти каждый раз дарило ему хороший улов. Вечером он жарил на костре пойманную за день рыбу и чинил снасти, штопал сеть. Так проходил день за днем. Старик старился.
Но в один день вдруг случился очень сильный шторм, и все снасти рыбака унесло в море. Ветер был настолько сильным, что сорвал с его дома крышу и окончательно повалил стены.
Когда утром шторм стих, старик понял, что остался ни с чем. Теперь он уже больше не может быть рыбаком… и у него нет домика на берегу моря. Он уже давно не муж и фактически не отец. И уже было все равно, сколько ему лет, ведь теперь он умрет от голода, а не от старости.
Он сел на большой камень и заплакал. Волны безграничного океана омывали его ноги. И в тот момент, когда последняя его слеза упала с его щеки, из-за туч выглянуло солнце и озарило море и берег. И вдруг старик почувствовал что-то странное. Оно наполняло его изнутри. Это было какое-то чувство облегчения, удовлетворения. Он не чувствовал за свою жизнь ничего подобного, словно в его сердце много лет бушевал шторм, и только сейчас море успокоилось и из-за туч выглянуло солнце.