Странички современного дневника

Эльф


Равнодушный,  монотонный  голос  лектора... Грязные,  ободранные  окна... А  за  ними - вместо  долгожданной,  напоенной  солнцем  и  ветром  свободы - февраль.  Без  эпитетов.  Простите,  я  не  люблю  февраль.  На  душе - вчера,  а  значит - октябрь,  ночь...  Сдерживая  из  последних  сил  слёзы,  приказываю  себе:  "Не  думай!  Не  вспоминай!  Пожалей...себя".
Как  найти  слова,  чтобы  рассказать  то,  что  было?  Вчера  я  поняла  своё  истинное  отношение... К  кому?  Как  его  назвать?  По  имени?  Нет,  хотя  оно  и  красиво... Пусть  будет  зваться  так,  как  он  разрешил  называть  себя  только  мне - эльф.  Я  поняла  своё  истинное  отношение  к  эльфу.  Я  его  любила.  Очень.  Но  он  умер,  и  уже  никогда  не  повторятся  те  дни,  нет,  даже  часы... С  23-х  до  9-ти...
А  вчера  всё  вернулось,  хотя  и  на  миг.  Та  же  растерянная,  мягкая  улыбка:  "Кажется,  сегодня  я  твой  спутник..."  И  темнота,  и  тёплые  объятья,  и  лёгкая  дрожь  в  пальцах.  Это  танец,  это  вечное:  "Желаю,  чтобы  ты  был  здесь".  И  внутренний  крик:  "Желаю,  желаю,  чтобы  ты  был  здесь,  здесь,  здесь!"  Последнее  "здесь"  потонуло  во  всхлипе:
- Мне  кажется,  я  чем-то  обидел  тебя?
- Нет! - Улыбка.  Внутри  звучит  иное:
- Чем  ты  можешь  меня  обидеть?  Своей  честностью?  Это  великое  счастье,  что  любить  не  заставишь...Хотя  я  не  могу  тебя  понять.  Но  ты  же  эльф.  Иная  раса.
Мысли  скачут  недружным  галопом,  как  резвые  юные  жеребята.  Он  обнял  меня  за  талию  и  повёл  по  залу.  Моя  нервная  усмешка:
- Что,  сегодня  все,  кто  изображает  влюблённых,  ходят  обнявшись?
В  ответ - внимательный  взгляд.  Моё  замечание  слишком  резко.  Эльф,  я  люблю  смотреть  тебе  в  глаза.  В  них - мудрость  и  грусть  прошедших  пятнадцати  тысяч  лет.  Прости,  эльф,  я  не  первая,  кто  тебе  об  этом  говорит...
Я  смеюсь,  и  вновь  перехожу  на  язык  мыслей.  Мы  понимаем  друг  друга  и  так.  Ты  тоже  понял:  это  весело,  когда  люди  в  шесть  часов  утра  шёпотом  поют  песни.  А  после...
- Можно  мне  заснуть  рядом  с  тобой?
-...Нет...
Тишина.
- Можно,  я  просто  побуду  рядом?
Это  был  один  из  немногих  рассветов,  которые  я  ненавидела  всей  душой.  Потому  что  в  новом  дне  я  теряла  тебя  навсегда.  Переплетенье  рук  и  отчаянная,  безнадёжная  нежность  последних  минут... Моя  нежность.
Утром  ты  ушёл,  а  значит,  умер.  Я  надеялась  на  это,  ведь  ты  сказал,  что  я  почти  не  буду  тебя  видеть...
Нет,  я  не  хочу  заниматься  "кооперированием  в  Китае",  я  хочу  упиться  своей  болью,  хочу  закричать  и  убежать  прочь  отсюда!  Чтобы  потом  вернуться  такой  же  спокойной,  слегка  апатичной  и  совершенно  не  верящей  в  то,  что  в  этом  заснеженном  мире  ещё  остались  дивные  эльфы  с  их  звёздными,  голубыми  глазами.


Октябрьское  утро

Не  правы  те  люди,  которые  утверждают,  что  в наше  время  вовсе  нет  романтики.  Её  можно  встретить  ранним  утром  в  автобусе  26-го  маршрута  всего  за  два  рубля.
  Люди,  покинувшие  свои  дома  в  кристальной  прохладе  золотого  утра,  уже  чувствовали  себя  потенциальными  пассажирами  и,  объединённые  этой  общей  судьбой,  воинственно  прогуливались  по  остановке.  Показавшийся  вдали  автобус  привёл  всех  в  состояние  боевой  готовности  № 1.  Бедный  "Икарус",  уже  забитый  под  завязку,  штурмовался  с  той  бесшабашной  весёлостью,  что  и  в  своё  время  Бастилия.  Людям,  совершившим  оба  этих  действия,  в  принципе,  нечего  было  терять,  но  очень  хотелось  что-нибудь  приобрести.
Вот  и  я,  уже  опаздывающая  на  важный  семинар,  закрыв  глаза,  ринулась  в  автобус,  словно  он  был  последним  в  моей  жизни.  Когда  же  мои  "дивные  очи"  вновь  узрели  белый  свет,  то  виденное  мне  очень  понравилось.  Передо  мной  в  опасной,  непостижимой  близости  стоял  парень,  которого  я  уже  видела  пару  раз  в  этом  же  автобусе.  Но,  бог  мой,  я  никогда  не  стояла  так  близко  не  только  возле  него,  но  и,  в  целом,  возле  незнакомого  мужчины.  Как  пишут  любовные  романы,  "я  покоилась  в  его  сильных  объятьях,  склонив  свою  головку  к  его  широкой  груди".  Ты,  читатель,  можешь  посмеяться,  но  я  всем  своим  телом  (хотелось  бы  сказать - существом,  но,  действительно,  телом)  чувствовала его...
Можно  любить  разные  типы  мужчин.  Но  кто  мог  бы  остаться  равнодушным  к  пушистым,  по-настоящему,  золотым волосам,  заботливо  забранным  в  "хвост"  (студенты  знают,  что  в  утренних  автобусах  лучше  не  ездить  с  распущенными  волосами).  Синие,  сияющие  от  отражённых  в  них  солнечных  лучей,  глаза, алые  губы...  Я  стояла,  окутанная  его  дыханием,  мужской  силой,  невольным  обаянием...Вы  спросите,  где  же  здесь  романтика?  Выражаясь  языком  Токаревой,  это  было  "томление   молодых  тел".  Но  за  окном  в  это  время  победно  восходило  чистое,  омытое  водами  Казанки,  солнце,  нашими  судьбами  правила  трогательная  недоговорённость.  Всё  казалось  таким  хрупким,  нежным,  но  бесконечно  счастливым.
А  когда  он  вышел,  я  с  внезапным  огорчением  поняла,  что  нарисовать  его  лица  не  смогу  (этим  я  определяю  степень  запоминания;  те  лица,  которые  я  могу  нарисовать,  надолго  откладываются  в  моей  памяти).
Но  я  могу  сказать  ему  и  тебе,  мой  читатель,  что  сладкая  дремота  в  объятьях  моего  случайного попутчика  в  это  октябрьское  утро,  стала  одним  из  самых  дорогих  моментов  в  моей  жизни.  И  если  верно  то,  что  перед  смертью  люди  вспоминают  самые  важные  эпизоды  своего  бытия,  я  вспомню  тебя,  моё  осеннее  солнце.  Тебя,  который  впервые  за  полгода  вынул  из  моего  сердца  острую  занозу  мужского  предательства  и  заставил  улыбнуться.  Добро  и  радостно.
               

Дождь

Ночной  летний  дождь, почему-то  слишком  уж по-майски бурный и как-то по-октябрьски монотонный, спрятал в своих недрах двоих. Впрочем, он укрыл за своими тёплыми каплями многих, но я хочу рассказать только о двоих.
Он - спокойный и большой - сидит в кресле возле старого письменного стола и что-то чинит, ловя неяркий свет настольной лампы.
Она, обычно робкая, но нетерпеливая и любознательная, сейчас тиха и нежна. Она что-то мастерит, нанизывая сиреневый бисер на блестящую нить.
За окном - дождь, который то шелестит негромко, то словно обрушивается откуда-то сверху звенящим потоком.
Они переговариваются между собой, не отрываясь от своей работы, но временами она откладывает тонкую иглу, смотрит на него с мягкой полуулыбкой и, повинуясь его взгляду, усаживается ему на колени. Они  долго  сидят так, потом руки их размыкаются, но она не покидает своего убежища, а продолжает лежать на его широком плече, поудобнее устраиваясь на этом живом и тёплом ложе.
Дождь их прячет, они молоды и чисты. Они - прекрасный символ просто мужчины и просто женщины. Нет, скорее Юноши и Девушки. Их друзья в это время укладывают спать своих детей, а они болтают о книгах, о детстве, о музыке, о прошлых веках, но сегодня больше всего - о будущем:
- У меня есть ты, а у тебя есть я, что же ещё нужно? - с наивной прелестью всех предыдущих Ромео и Джульетт думают они.
Но   сегодня   хочется   думать   только   о   хорошем, ведь   они   и   так слишком разумны и реалистичны всё остальное время:
- Тебе хорошо сейчас?
-  Да, хорошо.
И    мне, - раздаётся    счастливый    вздох. - Мы    будем    с    тобой счастливы?
- Конечно, - звучит уверенный ответ, ведь не должно же быть иначе!
У них впереди будет много ссор и много горя, а, может быть, будут общие дети и общая любовь, и  они ещё не раз будут сидеть вот так вместе. Может быть, уже через год они забудут имена друг друга, но сегодня никто не убедит их в том, что в этом мире есть смерть, катастрофы, обиды, людская глупость и бездушие, которые одни страшнее всего предыдущего. Сегодня они знают, что они созданы друг для друга; они знают, что именно им суждено вписать новую страницу в книгу о бессмертной любви.
Это действительно будет так, пока за окнами шумит дождь, июльский ночной дождь.


Солнышко  моё

С самого утра всё было отвратительно: больная голова, пересохший рот, неработающая аппаратура, привычная безумствующая толпа... Отвратительно - это то приличное слово, которым хотелось назвать сегодняшний воскресный день.
Несмотря на то, что была ещё только середина августа, погода стояла необыкновенно холодная и ветреная. Впрочем, чего иного можно было ожидать, стоя на аэродроме и деревенеющими пальцами пытаясь настроить-таки свой "Гибсон".
Бутылка пива не спасала ни от холода, ни от головной боли. Парни были хмурыми и усталыми. Хотелось только отработать концерт и рвануть домой из очередной гостеприимной республики.
Наконец, опоздав с началом на полтора часа, затянули первый блюз. Слава богу, и слава себе, что существуют ещё такие песни, которые можно петь с едва ворочающимся языком. Смотреть в откровенно серое небо или в постоянно расплывающиеся перед глазами лица своих почитателей, отделённых от любимого бога стеной охраны, совершенно не хотелось. Так всегда, так везде и не известно для чего. Всё вокруг было таким тусклым: бесконечная джинса, балахоны, чёрные банданы и ни одного светлого пятна, даже солнца в небе, и того не было. Что ж, оно было здесь, на сцене. Словно испытывая терпение, а на самом деле от души презирая всё это действо и самого себя, невольно приходилось лениво материться и откровенно портить этим свои песни.
Тёмные очки спасали репутацию, но добавляли последнюю каплю в этот грязно-серый мир.
Привычно, не слушая толпу у ног и не считаясь с её желанием, отрабатывал концерт, и песня нанизывалась на песню, словно бисер не старой феньке.
Вдруг, случайно, даже не боковое, а какое-то затылочное зрение заметило яркое жёлтое пятнышко. Повернувшись влево, отчего голос вовсе ушёл из микрофона, заметил, что там, вдали, сбоку от сцены, стояла девушка в солнечном свитере. Путаясь в длинных, развеянных ветром волосах и сжимая что-то в руках, она плакала, это было видно даже отсюда. "Почему ты плачешь, солнышко? - подумалось невольно. - Потому что ты так далеко от меня? Потому что моя песня написана не про тебя?" Глядя краем глаза на вздрагивающие вдалеке плечи одинокого светлого луча и автоматически произнося нежнейшие слова, не знал, что делать. Многие плакали обычно, рвались сюда, бесновались, но было в слезах солнышка что-то особое. Это было горе одинокого, покинутого человека, а не истерика взвинтившей себя фанатки.
Песни текли дальше, но, отвлекшись на слова басиста, как-то забыл о солнышке, а когда вспомнил вновь и стал испуганно искать её взглядом, её уже не было.
Когда, наконец, уезжали ночью, курил сигарету за сигаретой, нервно барабанил пальцами по сиденью привычно-роскошного "Плимута".
И, как часто бывало, взял бумагу, и начал торопливо записывать слова новой песни. "Я к тебе приду когда-нибудь..." Да, такая строка там обязательно будет.
А сама песня получилась о дороге.


Героиня романа

Я уверена в том, что каждая женщина хотя бы раз в жизни испытала острую, непреодолимую зависть ко всем искусственно созданным героиням разнообразных романов, будь то классические Эсмеральды, Констанции Бонасье, Каталины де Крусес или безвестные Долли, Маргарет и Кетлин, которыми наполнены тысячи маленьких книжечек в мягкой обложке с завораживающей душу надписью "Стрелы Купидона".
 Бывает, что в сладкой истоме мы глядим невидящими глазами на перемазанного кашей ребёнка, на читающего газету мужа, на гору немытой посуды, а сами в душе мечтаем только об одном: оказаться сию же секунду за тысячу километров отсюда, желательно в полуобнажённом виде (для приличия можно украсить себя парой-тройкой редчайших драгоценностей), рядом с высоким (невысоким), голубоглазым (чернооким), одетым в доспехи (набедренную повязку) МУЖЧИНОЙ, который  с маниакальным упорством будет добиваться двух жизненно важных для него целей - любить вас до полного изнеможения и защищать от всех существующих и несуществующих опасностей!
А между тем наша скупая на романтику реальность всё же дарит нам иногда мгновения, когда мы можем почувствовать себя настоящими героинями романов.
Я хочу рассказать о том, как судьба однажды улыбнулась мне (простите меня все те, о ком я собираюсь написать,  ибо я буду достаточно откровенной).
Так вот. Полюбил меня как-то раз один король. Да, король, не удивляйтесь. Хотя, думаю, не удивитесь, особенно после моих откровений по поводу взаимоотношений с эльфами. Вы понимаете, что это было всего лишь игра, но играли в неё взрослые люди, отчего всё происходящее приобретало будоражащий и горьковатый привкус.
Полюбить-то он меня полюбил, но ситуация сложилась так, что я оказалась аккурат женой его первого рыцаря - очаровательного, развесёлого малого, к сожалению, совершенно не обеспокоенного моральным обликом собственной супруги, ибо не по любви был заключён этот брак, а по абсолютной случайности.
В то время ни  король, ни герцог-муж меня не интересовали, потому что тогда я любила эльфа (о, Боже, сейчас сама запутаюсь!). Сами они тоже не проявляли инициативы, поэтому наша жизнь шла своим чередом, не предвещая никакого накала страстей, пока однажды хозяйка-судьба не собрала нас всех вместе в полутёмном зале, где при свете единственной свечки свои песни пел Менестрель От Бога.
Точнее, не пел, а пела, хотя, по-моему, голос не должен иметь лица:
Ты приехал в Лондон по первому зову,
Ты знал, к чему стоит быть готовым,
Что тебе королей и слава, и страсти,
Ты покорен своей или божьей власти…
Человек двадцать в старинных нарядах, страстно влюблённые в эту женщину, в её пение и её песни, сидели на грязном полу возле её ног, и, поверьте мне, не было в тот миг на свете более счастливых людей!
Я тоже была там. Я говорю об этом с гордостью и восторгом, ибо  мне есть, чем гордиться и восторгаться.
Я сидела в волнах огненного атласа, на котором, словно слёзы грешников в аду, сверкали мелкие, блистающие мириадами искр, хрустальные бусины. На моих коленях покоилась голова короля, увенчанная тускло мерцавшей короной. Напротив меня, нежно прижимая к себе кудрявую блондиночку, сидел мой муж.
 Мы слушали балладу о короле, полюбившем жену своего первого герцога, и казалось, что резкий, ритмичный звук рождается оттого, что менестрель играет на струнах наших сердец:
 Короля не похоть - любовь иссушила:
"Мне нужна твоя колдовская сила,
 Герцогиня Игрейна создана для меня лишь,
 Но муж её,  герцог, мне верный товарищ…"
И вдруг мы втроём почти одновременно осознали, что эта баллада говорит о нас! Я видела, как раскрылись в изумлении умные карие глаза короля,  видела недоверие и немой вопрос во взгляде моего мужа, понимала, что сама смотрю на них удивлённо и выжидательно.
Боже мой,  те несколько минут, пока длилась песня, мы с искренним волнением ожидали её конца, словно пытались узнать ответ на вопрос: "А чем же закончится наша история?" Мы ждали окончания баллады в мучительном напряжении, как осуждённые за страшное преступление ждут оглашения приговора.
  В тот момент я была уверена в том, что мужчины искренне чувствуют себя соперниками, готовыми обнажить мечи и сражаться до последнего вздоха за Прекрасную Даму. Я видела это в их глазах: сполохи кровавого огня, блеск клинков, бешеную ночную скачку:
Пендрагону дан повод для гнева и мести,
А герцог спасает жену от бесчестья,
И не разобрать виноватых и правых,
Но ты проведёшь короля сквозь заставы…
Да, господа, один раз в жизни я сполна ощутила себя героиней романа, и пусть это была всего лишь игра, но чувства, наколдованные волшебной музыкой, безо всякого сомнения были подлинными!
А вся история закончилась так же, как закончилась и эта судьбоносная баллада:
Обессилен, избит и ранен,
Проклят, брошен и одинок…
Над лицом качается дрок,
Ты уже покинул Тинтагел,
Впереди - Димилиок.
Все мы потеряли друг друга, и, думаю, только моё сердце хранит удивительный отрывок из Книги о Настоящей Любви.
 P.S. Спасибо Скади за стихотворение "Тинтагел - Димилиок".






Боги спят

В Эрмитаже когда-то был Египетский зал. Может быть, он есть и сейчас, и вы тоже можете прийти туда и испытать то, что испытала там я, хотя… Такое не может открываться каждому.
Египетский зал располагался где-то на первом этаже или даже в полуподвальном помещении, как мне кажется теперь, по прошествии нескольких лет. Там царили полумрак и тишина. Тихий шорох, создаваемый присутствием немногочисленных посетителей, слабая подсветка над отдельными витринами и многие тысячи лет, неподвижно застывшие в воздухе, - такова была его атмосфера.
Меня и моих спутниц как-то особенно поразил лишь один экспонат этого зала: статуя египетской богини Сохмет. В тёмном углу сидела сделанная из чёрного гранита женщина-львица. Её тело, тело человека, застыло в напряжённом ожидании. Сложенные на каменных коленях тяжёлые руки были сжаты в кулаки. Голова зверя, вместо гривы обрамлённая традиционным египетским высоким париком, смотрела на нас невидящим, но пристальным взглядом.
Повинуясь непонятному мне импульсу, я начала рассказывать своим попутчицам об этой богине. Я говорила о том, что когда-то ей поклонялись как покровительнице войны, её статуи купались в жертвенной крови, ей была присуща холодная жестокость, жестокость без злости и ненависти, от того ещё более устрашающая людские, слабые сердца. Я говорила о том, что даже сейчас, каждое полнолуние на коленях Сохмет появляется большое кровавое пятно, которое медленно высыхает на следующее утро под обескураженными взглядами сотрудников музея.
Мы покидали Эрмитаж странно притихшие, задумавшиеся каждый о своём.
Я думала о том, что человеку, к сожалению, не дано полностью проникнуться духом прошлого, можно лишь ступить на его порог, как мы сделали сегодня.
А ночью мне приснился сон.
Наверное, медики легко могут объяснить этот феномен, феномен необыкновенной реальности и яркости моих снов. На этот раз, едва коснувшись головой подушки, я увидела тёмную Сохмет, которая медленно встала со своего места, где просидела не одну тысячу лет, и неспеша пошла мне навстречу. Её глаза, жаркие и жёлтые, как разрушительное египетское солнце, в одно мгновение вобрали меня внутрь,  и я оказалась в пустыне страны Та-Кем. Раскалённый воздух перед моим изумлённым взором выпускал из своих объятий египетских богов, которые всё прибывали и прибывали. Я видела возле себя живых людей с терракотовыми телами и отрешённо-прекрасными лицами. Они говорили между собой на незнакомом резком языке, выталкивая сухие, словно шорох змеи на песке, звуки. Их ноги оставляли  настоящие следы, от них исходил пьянящий запах благовоний, веками возносимых в их неземной мир. Я узнавала их. Я видела Исиду и Осириса, Птаха, Хатхор, Амона, Нейт и Гора. Они же, едва не касаясь меня своими тонкими льняными одеждами, всё ходили и ходили рядом со мной.
Вдруг все они внезапно замолкли, и я увидела бесконечную вереницу людей-скульптур, которые медленно обрастали камнем, пока не превратились в неживые, величественные изваяния. Среди них я вновь заметила Сохмет, глаза которой постепенно угасали.
Я полетела над пустыней - обиталищем Сета - и увидела, как древние божества растворяются в жарком мареве, а сухой, колючий ветер шепчет мне: "Боги живы, но они спят… Они спят…"
В этот миг я поняла, что, если доверюсь ветру, он отнесёт меня туда, где мне будут открыты самые сокровенные тайны. Я смогу увидеть Асгард, где в Валгалле пируют вместе с богами павшие в бою воины. В искристом сиянии чистейшего льда я встречусь с мудрым Одином, познавшим тайну жизни и смерти, с огненноволосым Тором, своей колесницей рождающим в небе гром, с жутко-прекрасной Хель, в честь которой мне дали имя.
На крыльях ветра я долечу до забытых всеми Инанны и Энлиля, которым поклонялись не ждущие счастья ни в жизни, ни в смерти шумеры. Я загляну в лицо Макоши и Симарглу. Я вознесусь на Олимп, где спят Зевс, Гера, Афина, Аполлон и Артемида.
Я увижу даже Валар!
Мне откроется истинный облик мириад божеств, я узнаю их не такими, какими их изобразили неумелые руки наших предков.
И всё это время ветер будет тихо повторять: "Боги живы, но они спят".
А кто мне ответит, что же нужно для того, чтобы бессмертные приподняли веки, и мы вновь заглянули в из бездонные, вечные глаза? Какая ничтожная мелочь прервёт их сон? И что они скажут забывшим их людям-однодневкам? 


Комната

Она лежала в траве, и ветер неспешно перебирал её рыжеватые волосы…
А в это время он позвонил в дверь её квартиры, и на вопрос, дома ли она, получил отрицательный ответ и тревожный взгляд материнских глаз. Тогда он решил подождать её и знакомым коридором направился в её комнату.
Она обожала темноту, но почему-то всегда не любила сумерки. Он не понимал этого одного из её многочисленных страхов, но сейчас, войдя в её пустую, вечернюю обитель, он первым делом невольно нащупал выключатель и зажёг свет. Мимолётное впечатление мрачности и обречённости, безысходного одиночества, окутывавшее помещение, пропало, но оставило в душе неприятный осадок.
Он сел в кресло, и тотчас же её глаза трижды глянули на него со стены. Она любила рисовать, хотя делала это очень редко. Её карандашные наброски, заключённые в самодельные бархатные рамочки, посвящались, в основном, ей одной. Она рисовала себя, стремясь запечатлеть себя в различных ипостасях: скованная, полуобнажённая рабыня; роскошная аристократка; дева-воин, опирающаяся на великолепный двуручный меч… Раньше он считал, что это происходит от того, что ей были присущи многие добродетели, но скромность не входила в их число. Сейчас же он вдруг отчётливо  осознал, что не от самодовольства она рисует автопортреты, а от мучительного желания найти себя. "Расшибись, но собери себя по кускам!" - чуть патетически повторяла она часто строчку погибшего поэта. И она расшибалась, раздваивалась и растраивалась, желая найти ту единственную себя, с которой ей удобно было бы жить. "Любимая! - прошептал он невольно, - твоё очарование - в твоей многоликости!"
Прошептал и огляделся вокруг. Её ещё не было, а за окном на день всё более решительно наползала ночная тьма. Она никогда не уходила так надолго!
Дверь скрипнула в этой тишине слишком громко, и он вздрогнул. Тихо в образовавшуюся чёрную щель вошла кошка. Она подошла и села рядом. "Где твоя хозяйка?" - спросил он. Кошка вскинула на него свои мерцающие раскосые глаза, словно говоря: "Откуда мне знать? Я берегу её дома. Это ты ходишь с ней по улицам. Где ты её потерял?" В её взгляде ему почудилось такое осуждение, что он вновь отвернулся к её картинам.
Вторым по важности лицом на них был светловолосый красавец с тёмными глазами и шрамом через всю левую щёку. Он встретился глазами с портретом и злорадно проговорил: "Виси, виси, фантазия!"
Давнее соперничество было вызвано тем, что она всю свою любовь, которую называют бессмертной, о которой пишут книги и слагают стихи, живущие в веках, дарила ему, чьи тонкие губы были так презрительно сжаты, а длинные, сводящие её с ума, волосы, небрежно раскинуты по плечам. Её трагедия была в том, что красавец был всего лишь призраком, существующим в каком угодно из миров, только не в этом.
"А я-то живой, настоящий и любящий! Это я согрею твои маленькие ручки, когда ты, наконец, вернёшься!" - растроганно подумал он.
Ещё раз мстительно улыбнувшись распятому красавцу (однажды она в порыве отчаяния нарисовала его прикованным к каменной стене, избитым и замученным, словно мстя за свою душу, которая сама изо дня в день была точно так же истерзана), он обратил свой взгляд в другую сторону.
"Ты знаешь, из всех живописных жанров я больше всего люблю портреты, - говорила она. - Мне нравится, когда на меня смотрят люди, я не чувствую себя такой одинокой".
Портретов и в самом деле было предостаточно: фотографии, рисунки, постеры, иконы. Осматривая их, он видел в разных местах комнаты другого блондина с длинными волосами, обнимающего свою гитару. Её вообще нравились светловолосые, хипповатые мужчины, хотя он всегда думал, что она просто придумала себе эту любовь, ведь не было в её жизни такого, а идеал, по которому сердце может лить прозрачные, опаловые слёзы, ох, как бывает нужен!
Когда они ссорились, она сидела вот на этом самом месте, говорила такие вещи, слыша которые хотелось её немедленно задушить, а то и вовсе замыкалась в неприступном молчании, склонив голову к ногам своего призрака, жестокого и прекрасного.
Внутреннее напряжение, исподволь копившееся в нём, выплеснулось наружу раздражением на все эти смазливые лица. Он резко поднялся и отошёл к стеллажу с книгами.
Книг было не так уж много, но здесь собрались все её любимые тома: фэнтези, исторические романы, научные монографии по интересующим её темам. И возле, словно яркие цветы на лужайке, маленькие плюшевые игрушки.
Однажды он, желая казаться опытнее, старше и значительнее, глубоко обидел ее, и сам перепугался, увидев её застывшие, помертвевшие глаза. Он подхватил её на руки и, словно маленького ребёнка, носил по комнате, укачивая и говоря ласковые несуразности. Поднеся к стеллажу сжавшуюся в комок, такую сильную, но такую слабую свою возлюбленную, он в этот миг был ей отцом. Поэтому его слова прозвучали естественно и искренне. "А сейчас моя девочка скажет мне, как зовут её любимые игрушки!" Он указал на плюшевую мышь с хитро скошенными глазами и жёлтым панковым хохолком на макушке. "Паркер", - шмыгнув носом, отозвалась она. "А эту?" - жест в сторону грустного тигра, рачительно сжимающего в лапах мешок. "Арго". "А эту?" - он указал на мягкую куклу со светлыми волосами, чёрными бусинами глаз и круглым, тряпичным носом. "Андрюша", - ответила она, и они дружно расхохотались. Ещё один блондин, уловленный ею и заключённый в куклу. Наверное, из-за него, человека, которого она страстно ненавидела и к которому её так же неудержимо тянуло, в её комнате появилась гитара. Струны, перетянутые для игры левой рукой, делали инструмент её полной собственностью. Она с лёгкостью делала всё обеими руками. "Самолюбие!" - думал он раньше. "Талант, милая, талант!" - признавал он сейчас.
"Я умею, - она помолчала немного и с лёгкостью продолжила, писать стихи и прозу, рисовать,  играть на пианино и гитаре, танцевать, петь и фехтовать. Как видишь, ничего полезного. Но это те умения, которые я в себе ценю".
Её меч стоял здесь же, укрыв своё длинное стройное тело за спинкой кресла.
Он медленно взял его в руки. Ведь это он его сделал, он учил её владеть этим грозным, благородным, мужским оружием. Ведя бой не совсем ещё умело, она всё же поражала его той божественной яростью, которая должна быть в каждом настоящем воине.
"Впрочем, о каких воинах сейчас можно говорить? Какие в наше время мечи? Какие поединки? Какие рыцари?" - думал он, а ему всё ещё чудился её обиженный голос: "Ты почему не нападаешь? Почему ты меня щадишь?"
Она была знакома с рыцарями, писала им письма, носила их кольчуги и ценила в его жизни то время, когда он сам с мечом в руках вместе с шайкой таких же головорезов рыскал по лесу, пугая мирных туристов.  "Дарк ангел, мой дарк ангел!" - шептала она с непонятной ему улыбкой и гладила его тёмные волосы.
И всё-таки она никогда не была мужчиной. Это знала наверняка подушка в ромашках, часто видевшая её в одних лишь чулках, свободную, бесстыдную, пьянящую. Это могли подтвердить расшитые шёлком веера и бесчисленные колечки, цепочки и браслеты, старательно разложенные по многочисленным шкатулкам.
Её было так много, но всё же эта девочка-юноша-женщина была одна. Искренняя в своей робости и застенчивости, твёрдая и бескомпромиссная в том, что касается истины, но всё же добрая и мудрая…
"Где ты, где ты, где ты? Я люблю тебя!!!"
Тишина, даже не тикают часы. Она не любила их, как, в целом, не любила торопливое время. Он заставил себя вновь сесть в кресло и сделал то,  на что раньше не решился бы никогда. Открыл красную книжицу, бывшую её дневником. И, как удар, как страшный отклик на тайную, кусающую изнутри, мысль. Последнее, её вчерашнее стихотворение:
"Поцелуй меня в уста, моя смерть…"
Он захлопнул обложку и машинально полез в карман за сигаретами, но на полпути опомнился. Тогда он наугад нажал на кнопку магнитофона, и грустный голос пропел ему:
"Не глухим коридором уйду я, а Млечным Путём…"
Резкий щелчок, и снова тишина.
Она всегда относилась в смерти как-то спокойно и радостно, в стихах называла её своей сестрой. Для неё это было нечто большее, чем явление или процесс. Как ни парадоксально, более живое. Раньше его раздражала её наивность, хотя он и находил ей оправдание - она ведь не встречалась со смертью лицо в лицо.
Однако недавно она вдруг призналась нехотя: "Всё это - не пустая бравада, но… Ты знаешь, я не хочу лежать в земле. Мне кажется, я буду там страдать. Там будет больно и неуютно. Поэтому я буду жить вечно!" - с радостной улыбкой заключила она.
Он облегчённо вздохнул. Наконец-то ему удалось пересилить её бездумное стремление так легко распрощаться с этим миром.
Было уже очень темно и очень поздно.
Зверь по-прежнему терзался в клетке, а она лежала в траве, и ветер неспешно перебирал её рыжеватые волосы.
Эту девушку, с искалеченным сердцем, в лёгком платьице, без вещей  и документов, украшала лишь дешёвая цепочка с надписью "Нирвана".