Варвар и весталка

Пролог

Межзвездная пыль серебристой пыльцой
В окно ворвалась и покрыла мне плечи.
Сейчас я могла бы быть рядом с тобой,
Но ветхая книга - мой спутник извечный.

Я снова читаю о дальних мирах,
Но буквы становятся вдруг незнакомы,
И я забываюсь в привычных мечтах,
Что я на крыльце моего с тобой дома.

Там вьётся по тонким столбам виноград,
И тёплы нагретые солнцем ступени,
Мне в жизни не хочется больших наград,
Чем быть здесь с тобой в этот вечер весенний.

Фарфоровый чайник над чашкой склонить,
За тёмной, душистой струёй наблюдая,
Сесть рядом, прижаться и нежно спросить:
"Как ехал, любимый, погода сырая".

А ночью глубокой при свете луны
Вздохнуть, улыбнуться, сжав руку рукою,
Подумать устало, что всё же нужны
Бывают такие минуты покоя.

Но вновь я очнулась. Лишь тоненький шпиль
Чего-то чужого в окно моё виден…
На плечи упала межзвездная пыль,
Проникнув в пустую, как прежде, обитель.

Действие

Высокий светловолосый мужчина беззвучным, упругим шагом охотника приближался к маленькому дому, стоящему возле самой кромки леса. Он слегка нахмурился, заметив распахнутую дверь, однако досада его растаяла в тот миг, когда он услышал негромкое пение, доносящееся изнутри.
Пела женщина.
Её голос, напевный, мягкий и зовущий, тёк, словно неторопливая лесная речка. Женщина пела о том, что солнце каждый день встаёт на востоке, и ничто не в силах ему помешать, так и любимый всегда возвращается домой, ибо он солнце для своей возлюбленной. Временами песня прерывалась воркующим смехом ребёнка.
Выражение не проходящей тревоги покинуло, наконец, лицо мужчины, и он, улыбаясь, переступил порог своего дома.
Косой луч заходящего солнца, пробравшийся в окошко, освещал невысокую золотоволосую женщину, которая месила тесто возле очага. У её ног на домотканом коврике сидела годовалая девочка с такими же лучезарными волосами. Она теребила соломенную куклу, весело гулила, а временами пыталась ходить, держась за материнскую юбку. Она-то первой и заметила вошедшего мужчину. Счастливо улыбаясь, малышка нетвёрдыми шажками пошла ему навстречу. Мужчина отбросил в сторону  лук и связку подстреленных птиц, стремительно снял со спины тяжёлый колчан и сделал большой шаг к своей дочери. Он успел вовремя, потому что та, обиженно пискнув, покачнулась, но тут же была подхвачена сильными руками отца.
Хозяйка дома, в первое мгновение напуганная этим переполохом, облегчённо вздохнула и рассмеялась. Пока она вытирала руки, мужчина посадил ребёнка к игрушкам, подошёл сзади  к женщине и обнял её, уткнувшись лицом во влажные завитки волос на виске.
-Здравствуй, любимая, - прошептал он, наслаждаясь её близостью, теплом и податливостью.
Она повернулась к нему, обвила руками его плечи и, глядя в чуть усталые, но озорные глаза, тихонько произнесла:
-Здравствуй, любимый. Мы по тебе скучали…
Позже, за ужином, мужчина вернулся к тому, что его обеспокоило:
-Милая, ты напрасно не слушаешь меня. Когда меня нет, не стоит быть такой беспечной. Закрывай дверь на засов. Пусть это не самая надёжная защита, но всё же спокойнее.
-Феб, - ответила женщина, впервые за день обратившись к нему по имени, - ты прав, но после того, что мы пережили, я уже ничего не боюсь!
Она взяла его за руку, и, глядя на него серьёзным взглядом, добавила:
-Мы обманули смерть. Выстояли против богов и против людей. Что теперь может нам угрожать? Что может случиться? Всё будет хорошо. Ты веришь мне? Веришь?
-Да, моя родная, - ответил мужчина, - хотя это в тебе говорит римлянка Валерия Постумия, которая до сих пор в душе верит в нерушимое покровительство своей богини.
-Не говори так! - воскликнула она с выражением страдания на лице. - Я отреклась от своего имени, от Весты и от Рима!
-Я знаю любимая,  - сказал мужчина, успокаивающе поглаживая её руки. - Ты права. Забудем о невзгодах, не будем ворошить прошлое. Пусть от него останутся только наши имена, которыми нас так остроумно наградили люди: Феб и Орланда .
-И ещё наша любовь - добавила она, сопровождая свои слова поцелуем.
Ночью разразилась гроза. Проснувшаяся и вновь убаюканная дочка крепко спала в своей кроватке. А  Феб и Орланда любили друг друга, не обращая внимания на рассекающие небо стрелы молний и тревожно гудящий лес:
- Жизнь моя! Будет счастливой любовь наша,
                так ты сказала.
  Будем друг другу верны и не узнаем разлук…  - прошептал Феб, обнимая свою возлюбленную. Она благодарно улыбнулась ему и проговорила:
-Ты всегда любил дарить мне стихи! Даже когда все вокруг восставали против этого!..
……………………………………………………………………………
Сначала я была шестой, потом - четвёртой, потом - третьей из шести служительниц непорочной и строгой богини Весты . Мой жизненный путь, прямой и надёжный, как любая римская дорога, был предопределён моими родителями ещё в ту пору, когда я была чрезвычайно мала. Поначалу я не понимала, почему четверо моих братьев и сестёр, уже не нуждающихся в родительской ласке и опеке, остаются дома, а я, маленькая, застенчивая и слабая, должна отправиться в храм пугающей меня своей  недоступностью богини. Не понимала я и того, почему сам божественный август , являвшийся верховным понтификом , без раздумий выбрал меня из двадцати моих ровесниц, родители которых страстно желали видеть своих дочерей служительницами Весты. Я боялась. Плакала украдкой. Молилась о возвращении домой. Но судьба моя уже была предрешена.
Когда я достигла шестнадцатилетнего возраста, начался второй период моего служения богине. Я сменила ученичество на почётную роль жрицы.
Как далеко за прошедшие десять лет я ушла от той маленькой девочки, которая старалась унять дрожь во всём теле, впервые вступая под прохладные, благоуханные своды своего нового дома, где безраздельно владычествовала холодная, чистая Дева!
Теперь я была такой же гордой, неприступной и равнодушной, как моя богиня. Я уже давно поняла все преимущества, которые даёт мне звание весталки. А что до обета безбрачия, то я лишь смеялась над теми, кто за моей спиной пытался жалеть мою юность, погибающую без любви, словно цветок без влаги. Не стоит думать, что я была наивным ребёнком, не знающим, от чего он отказывается. В Риме трудно сохранить девственную душу. Я слишком хорошо знала, какими несчастными могут быть люди, на всю жизнь связанные нашим благословением. Отвращало меня от брака ещё и то, что мне всё же открылась правда, которая до сих пор тщательно от меня утаивалась. Мои золотые волосы, восхищавшие и интриговавшие каждого, кто видел меня в толпе смуглых, черноволосых римлян, были моей радостью и моей бедой. Собирая все эти годы чужими руками недомолвки, случайные оговорки и высказывания завистников рода Валериев, я узнала, что мой отец, Марк Валерий Процелл, скорее всего, не был мне родным, потому что моя мать, Валерия Старшая, слишком вольно трактовала понятие о супружеской верности. Золотоволосый любовник из греков или даже варваров.  Нежеланное дитя. Тяжёлые подозрения моего отца. Ледяной холод, который сковал нашу семью после моего рождения. Моё имя - Постумия  - демонстративный жест отца, дававшего матери понять, что он больше никогда не разделит с ней осквернённого ложа. Наконец, решение избавиться от меня таким изысканно-жестоким способом.
А ведь я всю жизнь мечтала только об одном: чтобы в ответ на мою жалкую, просящую улыбку, которая безобразила моё лицо в раннем детстве, ко мне протянулись бы тёплые руки, прижали меня к груди, убаюкали, подарили свою искреннюю любовь.
Но этого так никогда и не произошло.
Был лишь император, который изредка появлялся в храме, и, каждый раз заново удивляясь мне, приговаривал потрясённо:
-Дитя! Как же ты прекрасна!
Золотисто-коричневая кожа, красоту которой ещё больше подчёркивала лилейная белизна моего одеяния, янтарные косы, ниспадающие из-под снеговой головной повязки, мерцающие глаза и… мраморная замкнутость, как у моей богини, которую я уже успела перенять - такова в шестнадцать лет была я, Валерия Постумия, прозванная Орландой.
Я понимала, что мой удел - это безграничное упоение моей красотой и невинностью, как со стороны плебеев, так и патрициев. В моей жизни было всё: власть, почёт, уважение, восхищение, даже цель, к которой я шла, правда, не прикладывая никаких усилий, потому что рано или поздно, я всё равно стала бы  Virgo magna  - первой из шести.
Я была счастлива? Нет. Я была мертва.
Когда впервые мне, тогда четырнадцатилетней девочке, встретился на Священной дороге осуждённый преступник, глаза которого кричали об испытываемом им страхе, я внимательно выслушала, в чем его обвиняют и каков приговор, и подарила ему жизнь. Пожалела ли я его во имя справедливости, ведь он, в сущности, не был виновен, или же прониклась его болью и ужасом? Нет. В тот момент я думала лишь о том, что правая сандалия мне жмёт, а этот несчастный… Ну, пусть живёт, что ли…
Парки   выпрядали нить моей жизнь ровно и гладко, до тех пор, пока мне не пришло письмо, которое сначала я сочла чьей-то глупой шуткой.
  "Тот, кто безумствам любви конца ожидает, безумен:
У настоящей любви нет никаких рубежей.
Легче обманет земля хлебопашца невиданной нивой,
Солнце погонит скорей на небо чёрных коней,
Реки скорее начнут к истокам катить свои воды
И в пересохших морях рыба начнёт засыхать, -
Нежели я свою страсть смогу перенесть на другую:
Мною владеешь живым, будешь и мёртвым владеть…"
                Феб
Да, вот так обольстительно и загадочно - признание в любви и безликая подпись. Я поморщилась досадливо: какая любовь? Какой Феб? Боги великие, зачем всё это?  Возмущение моё росло. Наверняка,  за этим стоит кто-то из богатых бездельников,  пресыщенных до того, что приходится искать себе новых ощущений, заигрывая со смертью. Мне ничего не стоило разыскать автора, обвинить его в неуважении к моему священному сану, и передать в руки палача! И не помогут ему никакие псевдонимы!
Подруги советовали мне разное: завистница Лоллия - разыскать наглеца и казнить, равнодушная Метелла - предать забвению, шаловливая Юлия - насладиться этой таинственной любовью, разумеется, не переступая грани лёгкого флирта. Маленькая Камилла ничего в этом не понимала, а Virgo magna Лициния советовала передать письмо и всё это дело в руки императора.
Я раздумывала.
Вскоре Юлия, четвёртая при храме, которой в этом году выпало провести время Весталий  в императорском дворце,  по возвращении ошеломила меня целым ворохом новостей. Оказывается, автором письма был один из преторианских военачальников , которого и в самом деле звали Феб.
- Орланда, carissima , - щебетала возбуждённая Юлия, - ты не поверишь, но он действительно влюблён в тебя, как последний мальчишка! Нет, не спрашивай меня ни о чём, я сама тебе всё расскажу! Всё по порядку!
И, хотя у неё это получалось с великим трудом, я всё же узнала, кем был этот возмутитель спокойствия,  совершенно не боящийся гнева богов.
Двадцать лет тому назад маленький светловолосый мальчик из далёкого племени алеманнов с невыплаканными слезами в глазах прибыл в Вечный город, потому что Рим уже давно практиковал взятие в заложники сыновей вождей тех варваров, что пожелали стать римскими федератами . 
Этот ребёнок, в котором от германца остались лишь белокурые волосы да любовь к стрельбе из лука, смог не только выжить во враждебной ему вселенной под названием "Рим". Он сумел не затеряться, подняться и превратиться из недоверчивого маленького варвара в любимца нынешнего императора Юлиана, допустившего его к охране своей божественной особы.
Его настоящее имя давно кануло в Лету, а Фебом его прозвали за то, что он стрелял, словно сам сребролукий Аполлон, и отличался несвойственной воинам любовью к стихам.
- Если бы мне, carissima Орланда, выпал жребий дать ему имя, - пела Юлия, - я бы назвала его точно так же, потому что он вылитый бог! А как сложён, Венера Прародительница, как он сложён! Высокие, стройные ноги, изящные кисти рук, и всё это, заметь, при отлично прорисованных мускулах! А его лицо!..
-Юлия, bonissima,   - довольно зло передразнивая свою подругу, прервала я этот бурно изливающийся поток восхвалений, - уж не пронзила ли твоё сердце золотая стрела Амура, пока ты, в поте лица своего, узнавала для меня эти подробности?
-А что? - ничуть не смутилась она, и в глазах её промелькнуло  болезненно-сладострастное, голодное  выражение, - если он тебе не нужен… Почему не я?
-Ocelle mi,  Юлия! - произнесла я задушенным голосом, из последних сил не давая вскипающей внутри меня холодной ярости выплеснуться наружу.  - С чего ты решила, что он мне не нужен?
-Но, Орланда! - развела она руками, - всем известна твоя добродетель и … бесчувственность. К тому же, не такой уж он и красавец. У него нос был сломан, и это видно, да-да! И улыбка у него какая-то кривая.
-Юлия, beata mi!  -  я почти кричала, - что позволено Юпитеру, не позволено быку! Уж такой красавице, как ты, тем более не стоит тратить время на этого варвара! Особенно, если этот несчастный влюблён в меня!
Юлия долго молча разглядывала меня, после чего, легко прикоснувшись к моей руке, спокойно произнесла:
-Carissima, не будем ссориться.
Я поняла, что у меня появился ещё один враг, который отныне стоглазым Аргусом будет следить за мной, ожидая малейшего промаха с моей стороны.
Вернувшись в свои покои, я упала на ложе и обхватила голову руками. Веста Пресветлая, что я делаю? Словно мальчишка-сорванец, который готов на всё, лишь бы верховодить в шайке таких же проказников, позволяю втянуть себя в опасное, глупое, никчемное приключение. Что мне до Феба? Что мне до Юлии? Что мне до всей pax romana ?
Я машинально взяла в руки злополучное письмо. Вновь пробежала его глазами. Внутри меня, не утихая, разбуженной лавой ворочалось незнакомое мне волнение.
И вдруг я заплакала. Зарыдала в голос, и не было на свете силы, способной меня успокоить.
Как тают весной в горах под пламенными солнечными лучами самые неприступные снега, так и в моей душе, впервые в жизни озарённой чьей-то любовью, закапали, потекли и растаяли ледяные стены одиночества, вечной заброшенности и отрешённости от мира. Я  была любима, Юпитер Вседержитель! Любима!
Когда я смогла успокоиться и прийти в себя,  то над обломками моего прежнего мировоззрения возвышалась одна только мысль: "Я хочу его увидеть".
Пряча в складках одеяния небольшую записку от Феба, я шла по направлению к главной ложе Большого цирка. Император пригласил Лицинию, Лоллию и меня украсить своим присутствием гонки на колесницах, которые проводились в честь начала Аполлоновых игр .
Я шла и радостно повторяла про себя:
 "Кажется мне богоравным или -
Коль сказать не грех - божества счастливей,
Кто сидит с тобой, постоянно может
Видеть и слышать
Сладостный смех твой…"
Вчера я получила второе письмо, а сегодня я его увижу. Впервые он будет радом со мной. Близко и долго.
 Голубые глаза, мягкие и глубокие, словно воды Внутреннего моря, ласкали меня и зачаровывали, звали к себе и будоражили. Я сидела чуть сбоку от божественного августа, за спиной которого стоял Феб.  Мы могли смотреть друг на друга. Украдкой. Исподтишка. С каменными лицами. Потому что мы не созданы друг для друга. Потому что варвар и весталка. Но и эти вороватые взгляды обжигали, словно языки пламени.
Приподнятые брови, голубая стрела пронзает мне сердце:
-Salve.  Это я, Феб, возмутитель твоего спокойствия. Можно я буду говорить с тобой таким способом? Глазами. О, поверь, я многое могу сказать тебе одним лишь взглядом!
Я медленно опускаю веки. Вновь поднимаю их:
-Говори. Я хочу тебя слушать. Я упиваюсь этой беседой.
Его взгляд медленно скользит по мне. Восторг, который трудно удержать:
-Какая ты!… Я никогда не видел тебя так близко! Ты прекраснее Венеры, целомудреннее Весты, величественнее Юноны!  "Ты обездолила женщин, женские все волшебства соединила в себе…"
Я отвечаю ему взглядом, которого сама от себя не ожидала. В его глазах пляшут алмазные искорки удовольствия:
-Спасибо. Я польщён. Это так неожиданно. Не знал, что тоже кхм… тебе нравлюсь… Я никогда тебе не говорил, что ты…
И так - целую вечность, до прерывистого дыхания, до нервно заламываемых пальцев, до бездонно-широких глаз. Хорошо ещё, что вокруг бесновалась толпа, которой было не до нас.
-Бе-лы-е! Бе-лы-е! - скандирует правая трибуна.
-Кра-сны-е! Кра-сны-е! - перекрикивает её левая.
-Зе-лё-ны-е! - неистовствует центральная.
-Я тебя люблю! - кто это сказал?
 В следующий раз мы встретились в храме Весты, где через три дня появился Феб с независимым выражением  на лице. В тот день я следила за священным огнём богини, поэтому была первой, кого он увидел. Мы степенно прогуливались по колоннаде и беседовали. Да, храм принимает на хранение драгоценности, деньги и документы. Да, он может оставить здесь всё, что захочет, и эти вещи попадут под защиту богини. А потом сбивчивым шёпотом, потому что маленькая Камилла, подметавшая вдалеке пол, куда-то скрылась:
-Орланда, любимая, я не хочу, чтобы наша любовь стала проклятьем. Я не бесчестный совратитель, покусившийся на святое. Я хочу лишь сказать, что предлагаю тебе руку и сердце.
-Я не могу вступить в брак.
-Можешь, когда закончишь служение богине.
-Это произойдёт через двадцать лет!
-Я буду ждать.
А потом, будничным голосом, в котором не дрогнула ни одна струнка:
- Virgo magna Лициния, Валерия уже объяснила мне условия хранения ценностей при вашем храме. Я хотел бы поручить вам заботу о своих сбережениях. Простите, сейчас я тороплюсь, но скоро приду за ответом.
Ещё одна голубая стрела прямо в мою сторону.
Он ушёл, а Лициния, Лоллия, Юлия и даже Метелла с ничего не понимающеё, но злорадной Камиллой продолжали сверлить меня недобрыми взглядами. А я и не знала, что все уже здесь против меня!
Воистину глупец тот, кто думает, что сможет устоять перед древнейшей и могущественнейшей силой, которой покоряются даже боги. Маленькие золотые стрелы Амура, соединяющие человеческие сердца, - вот самое страшное оружие всех прошедших и будущих времён!
Мы противились этому два года. Два долгих года случайных встреч, стремительных объятий и поцелуев, в реальность которых не веришь уже через мгновение. А после: тусклое золото наших перемешавшихся волос; резкие, жалобные вскрики ночной птицы; осушаемые поцелуями слёзы и стихи:
"Сокроем навсегда от зависти людей
Восторги пылкие и страсти упоенье.
Как сладок поцелуй в безмолвии ночей,
Как сладко тайное любови наслаждение!"
Серый рассвет. Западня. Обвинение. Приговор.
Я радовалась только одному: все знали, что моим возлюбленным был Феб, но ни у кого не было ни одного доказательства.
Я умираю спокойно, потому что знаю, что он будет жить.
Я всегда боялась замкнутых пространств, и вот теперь, замурованная заживо в крохотной нише крепостной стены, где можно лишь сгорбившись сидеть, я испытываю жуткий страх. Такой, что приходится закрывать руками рот, чтобы не завыть, как легендарная римская волчица. Тусклый свет масляной лампадки, вода в кувшине и хлеб, словно насмешка. Мне это не понадобится, ведь я умру от недостатка воздуха.
Наверное, уже очень скоро.
Я силюсь удержать перед своим мысленным взором облик Феба, но отчего-то вспоминаются глаза того первого преступника, которому я даровала жизнь. Теперь я понимаю, каково было ему, заглянувшему смерти в лицо. Отчего жизнь кончается так не кстати?
……………………………………………………………………………..
Орланда заворочалась во сне и приглушенно застонала. Феб отвлёкся от созерцания полночного неба, обнял её, ласково баюкая и поглаживая её обнажившееся плечико. Почему-то сегодня ночью ему опять вспомнился собственный животный ужас, который он пережил в те несколько дней, что последовали за разоблачением их любви. За право разобрать стену и проникнуть в каземат Орланды он отдал двум стражам всё, что накопил за шесть лет безупречной службы. Слава богам, солдаты оказались ему знакомыми. Трудно забыть противную дрожь в руках и постоянно отгоняемую, но упорную мысль, что он опоздал.  Сумасшедшая ночная скачка на руках с возлюбленной, не выходящей из забытья.
Страх отпускал медленно, очень медленно. И его, и её.
Феб вздохнул и заботливо укутал Орланду простынёй. Когда-нибудь они перестанут прятаться от людей, смогут вернуться к нормальной жизни ради себя самих и ради своих детей. Потому что поймут, что уже никто не посмеет отобрать у них два главных человеческих сокровища: любовь и свободу.