Встает охрана...

Галка Рубашкина (неполных шестнадцать лет, вздернутый нос, короткий хвостик темных волос и такая же юбка — темная и короткая) просвистела по школьной лестнице на первый этаж, расталкивая пяти— и шестиклашек, и тормознула у раздевалки. Да не просто так тормознула, а с противным визгом, похожим на тот, который издает какой-нибудь «Жигуленок», если перед ним перебегает дорогу бездомная собака. Сзади в Галку, не успев перестроиться в другой ряд, влетела Ксюха Раевская, а в нее — Мишка Горленко. Ксюха, не раздумывая, обернулась, выдала однокласснику затрещину, и уже после этого наскочила на Галку:
— Ты чё, Рубашкина, офигела, что ли?! — но, проследив за взглядом подруги, сумела произнести только. — В-вау!..
И больше не возмущалась.
В закуточке у раздевалки, рядом со старым колченогим столом, на краю которого притулился телефон, сидел новый охранник: внимательные, но не настороженные серо-голубые глаза, прямой нос, высокие скулы... Смешно топорщился ежик светлых волос. Камуфляжная куртка почти рвалась от выпирающих мускулов. Он всего на пять-шесть лет старше Рубашкиной. И совсем не похож на хилых ее одноклассников.
Галка стиснула Ксюхину руку. Раевская дернула ее вниз и чуть в сторону, что должно было означать: нечего на незнакомого парня так нагло пялиться! Тем более, на охранника. Однако Рубашкина, не обращая на подругу никакого внимания, устремилась к телефону, лихорадочно соображая на ходу: кому позвонить?! Дома — никого... Маме на работу, как всегда, не дозвониться... Из бывших одноклассников... ну разве только Женьке Чижову... Да нет, он тоже — с первой смены. Значит, все-таки — маме.
Рубашкина схватила трубку и стала накручивать диск телефона. Ага, занято. Хорошо! Нажала сброс и снова стала крутить — лихорадочно, нервно, косясь на парня в камуфляже. С четвертого раза она сумела-таки обратить на себя его внимание.
— Чё, облом? — поинтересовался тот.
— Ага! — охотно сообщила Галка и сморщила нос.
— Дай попробую, — сказал парень. — У меня, говорят, рука легкая.
Рубашкина с готовностью протянула ему трубку и назвала номер.

***
Дмитрий Ивлев, бывший старшина, сейчас — «дембель», вышел на перрон и сощурился на яркое весеннее солнце. Начиналась новая жизнь. Та самая, в которой обязательно нужно поступить в юридическую академию.
Сначала Ивлев отоспался и отъелся. Потом пошел по гостям. На всё это ушло три недели. Но все, кто был на его проводах, оказались почему-то совершенно не такими, какими он видел их два года назад. Встречаться с ними больше не хотелось. Ни с кем. Даже с Ленкой. То в ней, что казалось раньше изысканным, обернулось манерной пустотой.
В общем, получилось так, что Ивлев оказался один. Впрочем, скоро он принялся за учебу. Но единственная тройка — за сочинение — так и оставила мечту мечтой. По крайней мере, до следующего августа.
...Он вышел на крыльцо юридической академии. Солнце светило, но не так ярко, как полгода назад — на вокзале. Ступенька за ступенькой — вниз. Вокруг — стайки девчонок, явно — вчерашних школьниц. Между ними — парни. На лицах тех, кто постарше — выражение некоего превосходства и умудренности. У тех, кто помоложе — блаженная улыбка на губах. Несчастных лиц Ивлев не наблюдал и, может, потому ему казалось, что по конкурсу не прошел он один. Дима огибал тараторивших о чем-то девчонок, обходил беседующих степенно парней. У перекрестка он уже понял, куда его несут ноги.
С Комсомольской свернул на Академическую — вниз, и через сотню метров потянул на себя массивную деревянную дверь. В школе было пустынно. Каникулярная августовская тишина, особенно после недавнего академического шума, давила. Наверное, не стоило сюда приходить. Зачем? Не вернуть ни школьных лет, ни первой любви к однокласснице Ирке — взбалмошной и нагловатой. Наглость (да нет, не наглость, а так, небольшая наглинка) придавала ей определенную пикантность, даже — шарм. Но любовь закончилась: Ирку увезли из города. Навсегда.
— ...Молодой человек, вам кого?
Голос был предупредительным и требовательным одновременно. И на два года постаревшим. Но Дима все равно узнал этот голос. Обернулся и сказал:
— Это я, Оксана Тимофеевна...
— Ди-има! — протянула бывшая классная. — Ивлев!
— Он самый...
— А ну пойдем! — Пономарева взяла его за плечи и подтолкнула к лестнице. — Из армии, что ли?
— Да уж полгода...
— Чего ж не заходил?
— Дороги не было...
Десять минут спустя они сидели в учительской, пили чай, и Дима жаловался:
— Представляете, Оксана Тимофеевна, за сочинение тройку схлопотал! Ну и...
— Ну что, понял теперь, что без русского — никуда? — прищурившись, осведомилась Пономарева.
— Понял, — вздохнул Ивлев. — А толку-то сейчас?..
— Ничего, подготовишься, поступишь на будущий год.
— Перекантоваться бы где-нибудь...
— Вряд ли я смогу тебе помочь...
— Да я понимаю, Оксана Тимофеевна. Я сам.
— Ира не пишет? — помолчав, спросила Пономарева.
Ивлев тоже помолчал. А потом философски заметил:
— Ее увезли. Я остался. Если дороги разошлись — они обычно больше не сходятся.
— Логично, — согласилась Пономарева. — А Лена?
— Встречался, — коротко произнес Ивлев. — Пустышка.
— Я же говорила, — заметила бывшая классная. — Ты не верил. Кстати... Меня всегда интересовало: что чувствует человек, возвращающийся домой после нескольких лет отсутствия?
— Мы это на физике изучали. Не помню. Когда вокруг — никаких газов. Ни углекислого, ни кислорода.
— Вакуум, — подсказала Пономарева.
— Он самый, — согласился Ивлев.
И тут вошел директор. Почти с порога пожаловался:
— Голова кругом! Старый охранник уволился, а нового найди, попробуй! Хоть самому вместо него садись...
Пономарева подумала. Перевела взгляд с директора на Ивлева, потом — обратно. И сказала:
— Александр Игоревич, вот же — готовый охранник. Недавно из армии. Бывший наш ученик. В юридический не поступил, и... А, Дима?
Работать охранником Ивлев не собирался, и уже раскрыл было рот, чтобы сказать «нет», но вместо этого произнес почему-то совершенно противоположное:
— Можно попробовать.
И сам удивился. Такого с ним никогда не бывало. Всегда — что думал, то и говорил, а тут вдруг... С чего бы?
— Ну вот и хорошо, — обрадовался директор. — С сентября выходите на работу. В сущности, ничего сложного. Нужно только следить за порядком... И чтоб наркотики никто не таскал...
— Ну, от этого бог миловал!.. — отозвалась Пономарева.
— А главное... — Александр Игоревич внушительно поднял пухлый палец. — ...охранникам запрещается разговаривать со старшеклассницами. Вы поняли, Дмитрий?..
— Кто ты у нас по батюшке? — спросила Пономарева. — Иванович, кажется?..
Ивлев кивнул и поинтересовался:
— А почему вдруг?
— З-знаете, — запнулся директор. — Раннее созревание... кровь играет... ветер в голове... А всякие-разные неприятности школе не...
Ивлев кивнул. Все логично. Хотя ему такие вещи можно и не говорить. Он все прекрасно понимает.
— Ну и хорошо, — подвела итог Пономарева. — Думаю, сработаемся.
Дима кивнул и сказал, поднимаясь:
— Ну, спасибо за чай и... В общем, пошел я...
Оксана Тимофеевна улыбнулась и произнесла:
— До встречи!
Директора в учительской уже не было.

***
— Держи, — сказал Галке охранник, протягивая трубку, из которой явственно доносились длинные гудки.
Потом раздался родной голос.
— Мама! — крикнула Рубашкина, закрывая трубку рукой. — Мама, я к Раевской, можно? А уроки я успею, там совсем немного...
Рубашкина-старшая на том конце провода удивилась — когда ее дочь задавала такие вопросы? — но все-таки сказала:
— Иди, но чтобы не позже семи...
Галка проговорила тоном послушной дочери:
— Хорошо, мама...
Положила трубку. Повернувшись к охраннику и хлопнув ресницами, сказала:
— У вас и правда легкая рука. Можно, если что, еще к вам обращаться?
Парень в камуфляже посмотрел в невинные карие глаза и произнес:
— Обращайся.
Рядом уже стояла Ксюха и незаметно дергала Галкину руку.
— Спасибо, дядя, — не глядя на Раевскую, протараторила Рубашкина. — До завтра, дядя!
Охранник улыбнулся и сказал:
— До завтра, девочка.
И, не обращая больше внимания на смазливую старшеклассницу, потянулся к трезвонящему телефону.

Двадцать минут спустя Галка валялась на Ксюхином диване, свесив ноги на пол и мечтательно-блаженно глядя в потолок. Раевская, оседлав стул, удивленно спрашивала:
— Галка, ты чё, и вправду к нему повелась?..
— А тебе он разве не нравится?
— Мне-то чё? — пожала плечами Ксюха. — Главное, чтобы тебе...
— Не, ну как он дозвонился, а?! Раз — и всё! А я... — захлебывалась Рубашкина.
Влюбляться было ей не впервой. И подруга прекрасно это знала. Но знала она и другое: влюбленности Галкины проходили обычно через месяц. Максимум. За взрывом эмоций у Рубашкиной следовало охлаждение к ее «предмету», потом — мимолетная депрессия, но после того, как плохое настроение улетучивалось, все начиналось сначала. Поэтому Раевская на привязанности подруги особого внимания не обращала.
Галка перекатилась на живот, подперла руками подбородок и задумчиво протянула:
— Ксю-юш! Ксюша-а...
— Ну чего тебе, Рубашкина? — со вздохом отозвалась Раевская.
— Я завтра буду стоять возле него, а ты меня позови — типа тебе от меня чё-то надо. А?
Раевская, скрыв улыбку, пообещала:
— Сделаю. В первый раз, что ли?..

Этой ночью Галке приснился охранник. Он шел к ней по школьному коридору, а вокруг все расступались. Даже учителя. Даже завуч. А он подошел к ней близко-близко и вдруг подхватил на руки и понес — к выходу из школы. Галка сказала:
— Я даже не знаю, как тебя зовут...
А он не ответил.
Рубашкина проснулась безумно счастливая, потому что была пятница, а сны с четверга на пятницу, говорят, всегда сбываются. Мучило только одно: как бы так исхитриться узнать имя? Его напарник никогда с девчонками не разговаривает, и у него узнавать бесполезно. Значит, придется выведывать как-нибудь по-другому.
Галка выскочила из дома в половине восьмого, и через десять минут уже стояла у стола охраны. Стояла и не знала, что делать. Звонить кому-либо с утра — глупость. Просто заговорить с ним? О чем? Как-то вчера не задумалась об этом. Казалось, все решится само собой. Не решилось. И теперь Рубашкина стояла у стола охраны и лихорадочно соображала.
— А... а... времени сколько? — нашлась, наконец, она.
— Здравствуй, во-первых, — сказал охранник.
Галка улыбнулась и, показав ямочки на щеках, отозвалась:
— Здрассьте.
— Без пятнадцати, — заявил он.
— Чё? — удивилась Рубашкина, глядя в серые глаза охранника.
— Ты же время спрашивала, — напомнил тот.
— А-а, — протянула Галка. — Ну да.
— Рубашкина! — раздался за спиной голос Раевской.
Ну что Ксюха делает?! При чем здесь фамилия? Она же должна...
— Галка!
И тут Рубашкина обернулась.
— Ну ты идешь?
— Успеем, — сказала Галка. — Первый все равно — русский.
— А что, на русский можно и опоздать? — поинтересовался охранник. Серые глаза смотрели насмешливо.
— Оксана все равно пустит, — отмахнулась Рубашкина.
А Ксюха добавила:
— Она прикольная.
— Пономарева, что ли? — уточнил охранник.
— А вы ее знаете? — удивилась Раевская.
— Да я же учился у нее.
— Супер! — выдохнула Галка.
Он, кажется, не обратил на ее восторг никакого внимания. Зато сказал:
— Хоть бы с подругой познакомила...
Рубашкина поджала губу и выдавила:
— Ксюха ее зовут.
Повернулась и ушла. Раевская нагнала ее только на втором этаже.
— Рубашкина, ты чё? — удивленно спросила она.
— Ничё! — бросила Галка и дернула плечом.
— Да я-то тут при чем? — возмутилась Ксюха. — Да если хочешь знать, мне на фиг твой охранник не нужен! Я к нему и на десять шагов не подойду! Тоже мне, Рэмбо нашелся!
— Чё ты сказала?! — вскинулась Галка.
Они стояли друг напротив друга. У каждой были сжаты кулаки.
— Рубашкина! Раевская! Звонок что, не для вас?!
Галка посмотрела на завуча, возникшую, как всегда, неожиданно; поправила на плече сумку и, не обращая внимания на Ксюху, толкнула дверь класса. Прошла на место, спихнула со своей половины парты локоть соседа — Сашки Романова, вытащила из сумки тетрадь, учебник и задумчиво-тупо уставилась на доску.
На следующей перемене она пыталась заставить себя не спускаться вниз. Первую половину перемены — выдержала. Во второй делать это было уже поздно. Зато после уроков Галка оторвалась. Во-первых, охранник уже не удивился, когда она к нему подошла. Даже спросил:
— Из какого ты класса, такая шустрая?
Рубашкина прищурилась и, выставив из-под серой юбки коленку в черных лосинах, поинтересовалась:
— А как вы думаете?
Охранник внимательно оглядел ее с головы до ног, что-то прикинул в уме и сказал:
— Класс девятый, наверное.
— Ни фига! — оскорбилась Галка. — Десятый не хотите?!
— Лучше бы одиннадцатый, — отозвался он. — Ну, десятый так десятый...
Что он имел в виду, Рубашкина не поняла. Да и он сам не понял. Сказал, похоже, просто так — лишь бы что-нибудь.
— А вы не правы! — заявила вдруг она.
— Чё это вдруг? — удивился он.
— А вы знаете, как меня зовут, а я — нет.
— Не знаешь, как тебя зовут? — сощурился охранник.
— Чё? — не поняла Галка, но, сообразив, заявила. — Только прикалываться надо мной не надо. Мне это не прёт. Я хочу знать...
Она запнулась, но все-таки продолжила:
— Как вас зовут?
«Напористая девочка», — подумал охранник. Вспомнил бывшую одноклассницу Иру Суворову и ответил:
— Дима.
Он сказал — не Дмитрий. Он сказал — Дима! Рубашкина улыбнулась и, захлебываясь, выпалила все школьные новости, а заодно предупредила, чтобы он на Ксюшу не заглядывался, потому что у нее есть парень-дзюдоист, а еще — старший брат, и...
— Понял! — сдерживая улыбку, сообщил охранник. И поинтересовался. — А у тебя кто-нибудь есть?
Галка ответила, что у нее есть одна только Раевская, которая Ксюха, и подруга она — супер! Но тут к ним подошла завуч, и Рубашкина поспешила слинять. От греха подальше. Охранник остался наедине с Софьей Леонидовной.
...Рубашкина, оглядевшись — нет ли поблизости одноклассников? — бежит вприпрыжку по желтым листьям. Врывается в квартиру и, зашвырнув сумку в угол, безнадежно фальшивя и перевирая слова, поет:
Осень — это сны листа-а-па-ада-а,
Слов не на-а-ада-а-а...
М-м-м... забыла... звезд не на-ада-а-аа.
Осень и любовь ходят ря-а-ада-а-ам,
Где-та-а ря-а-ада-ам...
Потом внезапно замолкает, бросается на диван и, перекатившись на спину, долго смотрит в потолок.

***
В первые дней десять интересно было снова окунуться в полузабытую уже атмосферу. Но сейчас Дима смотрел на школьную жизнь со стороны, и многие проблемы, о которых болтали на переменах четырнадцати-пятнадцатилетние пацаны или девчонки, казались несущественными. Даже смешными. Каким взглядом Саша проводил Машу, или как Ленчик прикололась над Витьком. Детство. Ничего серьезного. Все эти привязанности скоро забудутся. И Галка — верткая старшеклассница, которая почти все перемены проводит возле стола охраны, тоже забудет. Всё очень просто — в девочке проснулось кокетство, на сверстниках оттачивать его — неинтересно, вот  и решила эта девчонка, похожая повадками на любопытную птицу, показать пробуждающуюся женскую сущность перед ним, взрослым. ...Ничего, пройдет.
Подобные мысли приходили в первые полторы недели. Потом лица парней и девчонок примелькались, фразы — прислушались. И наступила скука. Хоть какое-то разнообразие наступало, когда телефон звонил или какой-нибудь родитель спрашивал, как найти учительскую или, скажем, кабинет биологии. Тогда Дима поднимался (в отсиженных ногах — сотни иголок) и говорил:
— Я провожу.
Но такое происходит обычно в конце смены, а во время уроков повисает нудная тишина, и перемены ждешь как манны небесной. В перемену можно поболтать с Галкой. Обо всем на свете. Девчонка-вихрь, но простая и немного наивная, и Дима частенько, разговаривая с ней, не может скрыть улыбку. И она тоже улыбается и тараторит ни о чем. Бред. Милый бред... Ничего особенного.
Ивлев сидел, развалившись на стуле. Только что прозвенел звонок. Галка умчалась на зоологию. У нее смешная фамилия — Рубашкина. Чем-то эта девчонка напомнила ему Ирку Суворову — первую любовь. Та же непосредственность. Такие же карие глаза. И острые плечи. На душе стало как-то не так. Дима упер взгляд в пол. И заметил ноги в туфлях на длинных каблуках.
— Что-то возле вас Рубашкина слишком часто вертится... — голос был строг и жёсток. — Я вас предупреждала... И еще раз предупреждаю: с девочками не разговаривать! Вы меня поняли?
Ивлев поднял глаза на завуча. И кивнул. Может, она и права. Но что ему, гнать Галку, что ли?!

***
Рубашкина вот уже минут десять стоит у зеркала, осматривая чуть вздернутый нос, еще две недели назад выглядевший симпатичным, а теперь казавшийся невообразимо уродливым; короткие ресницы и выдающиеся скулы. И острый подбородок. Раньше, когда она влюблялась во всех подряд — в соседа по парте Сашку Романова (пока его не захомутала общепризнанная  красавица класса Юлька Сытова), в Лешку из двора, в Юрку из параллельного — всё это не мешало. А сейчас Рубашкина почему-то казалась себе совершенно не красивой. Ну ни капельки!
...Уроки не учились. Вообще. Галка сидела за столом и наблюдала за каплями на стекле. Капли стекали, образуя струйки; струйки сливались и пропадали где-то на карнизе. В десяти минутах от этих капель был Дима. Ее Дима. Сильный и красивый. Самый сильный и самый красивый. В груди жгло. Хотелось плакать и смеяться одновременно. Такого с ней никогда не происходило. Даже когда она была влюблена в Сашку. Какое-то новое, совершенно странное чувство.
Рубашкина перевела взгляд на часы и, вздохнув, уставилась в раскрытый полчаса назад на двадцать шестой странице учебник литературы.

— ...Урок закончен, — объявила Пономарева. — Рубашкина, останься.
Класс опустел. Оксана Тимофеевна подошла к ней и села рядом — на Сашкино место.
— Галя, у тебя это серьезно?
Рубашкина сосредоточенно изучала ногти на вытянутых руках.
— Что — серьезно? — выдавила, наконец, она.
— С Димой.
Галка оторвала взгляд от ногтей, посмотрела прямо в глаза классной и произнесла решительно:
— У меня — да.
— А у него?
Рубашкина пожала плечами и снова стала сосредоточенно изучать ногти.
— Галя, я тебя очень прошу — будь осторожнее. Не повреди ему.
— А я чё, враг себе? — осведомилась Галка.
— Я так не думаю, но... Ты все перемены крутишься возле него, болтаешь, а...
— Я знаю — нельзя, но, Оксана Тимофеевна...
Рубашкина сцепила пальцы так, что те побелели.
— ...Я люблю его, слышите?!
Она поняла это лишь сейчас. Пономарева обняла Галку за острые плечи, прижала к себе и сказала:
— Галчонок ты мой, Галчонок...
— Вы ведь знаете его, правда? Он мне сам говорил...
Рубашкина заглянула в глаза классной. Сейчас Галка была удивительно похожа на галчонка — нахохлившегося, настороженного и любопытного одновременно.
— Расскажите мне о нем. Все, что знаете. Ну, Оксана Тимофе-е-евна... Ну пожа-алуйста...
— Всё? — уточнила Пономарева.
— Ага! — с готовностью подхватила Рубашкина.
— А если он не хочет, чтобы ты знала о нем все?
— А он же не узнает! Я же не скажу ему, что вы мне рассказали...
— Нет, Галчонок, так не пойдет.
— Ну, Окса-ана Тимофе-е-евна-а!..
Носик Рубашкиной сморщился и, кажется, даже слегка дрогнули губы.
— Ладно, — сдалась Пономарева. — Кое-что расскажу. Слушай...

***
— Дима, ну ты бы хоть с девушкой какой познакомился... — сказала недавно мама. И добавила. — ...Если уж с Леной разговаривать не хочешь...
Ивлев отмолчался. Из дискотек он уже вырос, на улице знакомиться считал ниже своего достоинства. Вот если бы не срезался тогда на сочинении... Может, гонял бы сейчас с какой-нибудь симпатичной блондинкой... А, собственно, почему именно — с блондинкой?..
Она крутилась возле него — темноволосая старшеклассница Галка с коротким — до плеч — хвостиком и вздернутым носом. Крутилась постоянно и слишком уж явно. Сначала Ивлеву было смешно. А потом...
Развалившись, он сидел на стуле и лениво следил за мельтешащими вокруг школьниками. И вдруг поймал себя на мысли, что ищет глазами хрупкую фигурку со вздернутым носиком. Кажется, ничего особенного в ней нет, но все-таки... Почему вспомнилась именно она? Потому, что постоянно крутится около? Напарник Серега называет всех школьниц, даже старшеклассниц, малолетками и говорит, что любая из них до добра не доведет.
...А этой кареглазой девчонке — уже шестнадцать. С позавчерашнего дня. Об этом она объявила ему прямо с утра — счастливая, белозубая, и Дима, пошарив по карманам, вытащил длинный узкий фонарик, неизвестно зачем валявшийся уже несколько дней в одном из них. И сказал:
— Держи. Если станет совсем темно, включи. И вспомни меня.
— А мне уже давно светло, — объявила Рубашкина. И, не сдержавшись, добавила. — Три недели.

...Уже три недели с того момента, как Рубашкина впервые увидела его. Раевскую же Галка почти не замечает. Впрочем, Ксюха к такому отношению давно привыкла. Сейчас Рубашкиной нужен только Он. А Ксюха в последние дни — как на иголках, всё интересуется, так же Галка его любит, как неделю назад, или?..
— Так же, — говорит Рубашкина. — Даже сильнее.
— Галка, что с тобой? — удивляется Ксюха. — Ты чё, заболела?
Рубашкина энергично мотает головой и, чтобы стало яснее, признается:
— Я его люблю. Поняла?
— Ну, — соглашается Раевская. — Как Мишку, Сашку, Женьку, Юрку...
— Нет, — отвечает Галка. — По-другому. Я его совсем люблю, понимаешь?!
Она вскакивает с дивана, выбегает на балкон и останавливается, вцепившись белеющими пальцами в железное ограждение. Раевская появляется в проеме и, глядя на сгорбленную спину подруги, спрашивает:
— Не, Галка, ты чё, серьезно?
Рубашкина резко оборачивается и говорит возмущенно:
— Нет! Шучу! Я каждую секунду хочу его видеть, а ты — «серье-езно?..»! Ну что мне делать, Раевская? А?..
Подруга пожимает плечами и молча скрывается в комнате.
— Ксюха! — орет Рубашкина с балкона и влетает в комнату. — Что мне делать?!
...Раевская, полулежа на диване и вытянув голые ноги, сказала:
— Не знаю. Правда, Галчонок, не знаю...
Потом вздохнула и добавила:
— Счастливая ты все-таки, Рубашкина...
Галка странно посмотрела на подругу и спросила:
— Как ты думаешь, он меня любит?
Ксюха шевельнулась и поинтересовалась:
— Тебе, Рубашкина, какую правду сказать — белую или черную?
...Странная игра, которую они затеяли год назад — когда поняли, что правд бывает несколько. По крайней мере, две.
— ...Скажи мне просто правду. Настоящую!
Раевская подумала и проговорила:
— Думаю, нет. ...Но ты ему нравишься! — поспешила добавить она. — Согласись, это уже что-то.
— Правда? — сказала Галка.
— Правда, — ответила Ксюха.

***
Оксана Тимофеевна проверяла сочинения десятого «а». Она любила нестандартные темы. Неожиданность их всегда сначала повергала класс в недоумение, а потом заставляла задуматься. Но ведь это самое главное. Когда человек думает, он растет. Живет. «Мыслю — значит, существую».
И вот сейчас Оксана Тимофеевна Пономарева — литератор, классный руководитель десятого «а», читала сочинения на тему: «Кого я хотел (хотела) бы полюбить», или, как заметила однажды Маша Веденеева из десятого «в» — «что такое любовь, и как с ней бороться». У нее какой-никакой опыт есть — они с Даней Соколовым любят друг друга. Уже больше года. А вот Галя Рубашкина... Пономарева не признавалась даже себе, что затеяла сочинение из-за этой девчонки — несчастной и счастливой одновременно.
Оксана Тимофеевна раскрыла очередную тетрадь. На обложку можно было не смотреть — и так видно: писала Рубашкина. Аккуратный Галин почерк совсем не вязался с ее характером — неугомонным и чуточку бесшабашным.
«Я по... — читала Пономарева. «По» было аккуратно зачеркнуто. — ...хотела бы полюбить красивого парня. И штобы...»
Оксана Тимофеевна улыбнулась, перечеркнула «ш» красной ручкой и надписала сверху «ч». Точно так же когда-то писал слово «чтобы» Дима Ивлев...
«...и штобы он был сильный. Даже, наверно, сначала — сильный, а потом уже — красивый. Потому што совсем неважно, красивый человек или нет. Главное, штобы он был хороший. Я это недавно только поняла...»
«Молодец, Дима, — подумала Пономарева. — Молодец».

***
— Оксана Тимофеевна!.. — завуч смотрела на Пономареву поверх очков. — Передайте Рубашкиной, что завтра я вызываю ее на педсовет.
— За что, Софья Леонидовна? — удивилась та.
— Не за что, а за кого.
— Значит, за Ивлева.
— Вы догадливы, Оксана Тимофеевна. Кстати, мы взяли его на работу именно с вашей подачи.
— А Дима-то при чем? Насколько я знаю, у него интереса к Рубашкиной нет.
— Зато у нее — есть! — отрезала Софья Леонидовна.
— Ну давайте тогда переведем в другую школу Соколова из десятого «в»... Или Веденееву... — возразила Пономарева.
— При чем здесь Веденеева?
— Но ведь у них с Даней тоже — любовь...
— Спорить с вами я не собираюсь! Встретимся на педсовете.
И Софья Леонидовна удалилась, стуча каблучками. Пономарева, помедлив, чтобы прийти в рабочее состояние, толкнула дверь класса.
—  ...Рубашкина, подойди ко мне после звонка.
Весь урок за классной следили блестящие карие глаза.
— ...Галя, завтра после уроков — педсовет, — сказала Пономарева, когда они остались вдвоем.
— А я при чем, Оксана Тимофеевна? — удивилась Рубашкина.
— К сожалению, при чем. Тебя вызывают.
— Из-за Димы? — помолчав, спросила Галка. Блеск в глазах угас.
Пономарева кивнула. Рубашкина, сгорбившись, вышла из класса.

...Она брела неизвестно куда, опустив голову и пиная кроссовками мокрые листья. Не хотелось быть нигде. Угораздило же ее полюбить охранника! Если б одноклассника или кого-нибудь из параллельного... Тогда было бы проще. Можно было бы подстроить, что им «случайно» по пути. Ну либо там дискотека или прогулка по городу. А главное — никто за ней не следил бы. И за ним — тоже.
Галка шла и пыталась понять, могла бы она полюбить кого-нибудь так же, как Диму. Женька Чижов... С ним просто всегда было здорово. Но он остался в старой школе. Лешка из двора... Ну, этот классно играет в волейбол. И всё. Мишка Горленко... Красивый. И больше ничего в нем нет. Ну, еще танцует хорошо. Соседа по парте Саньку перехватила Юлька Сытова. Вот и всё. Вот и весь ответ. А Дима... Он умнее, и старше, и красивее их всех! А то, что ему не удалось поступить в академию... Оксана Тимофеевна говорит — ничего страшного, поступит на будущий год. И тогда Галка сможет гордо сказать: «Мой парень — студент!»

***
Директор потер переносицу и проговорил:
— Оксана Тимофеевна, пригласите Рубашкину. По-моему, я видел ее за дверью.
Софья Леонидовна сверлила Пономареву уничтожающим взглядом. Лидия Павловна смотрела в окно. Все остальные — кто изучал ногти на руках, кто чертил узоры на листке бумаги.
— Думаю, не стоит устраивать судилище, — сказала Пономарева.
— Что вы называете судилищем, Оксана Тимофеевна? — прищурившись, поинтересовалась завуч.
— Ну, влюбилась девчонка... С кем не бывает?
— В ее годы нужно думать об учебе! Вот если бы она училась на одни пятерки...
— Что за дискриминация по умственному признаку?! — возмутилась Пономарева.
— Но ведь он старше ее лет на шесть, если я не ошибаюсь, — не отрываясь от рисования узоров, произнес физрук.
— Ну и что?
— Может научить... не тому.
— Неужели вы, Юрий Степаныч, думаете, что шестнадцатилетние наши дети еще не знают, извините за неловкий каламбур, как делать детей? — усмехнулась Пономарева.
— Н-ну знаете!.. — выдохнула Софья Леонидовна. И произнесла решительно. — Зовите Рубашкину!

***
Галка выскочила из школы и, прислонившись к тополевому стволу, заревела. Ну что она им всем сделала?! Почему любовь так болезненна? Былые влюбленности не причиняли столько боли. А тут... Ну почему никто не понимает, что без Димы она — не она?! И что ей теперь делать?
Минут пятнадцать спустя Рубашкина стояла у подъезда Раевской — конечно же, закрытого! — и орала:
— Ксюха! Ксю-ю-юха-а!
А потом лежала на том же диване, на котором второго сентября впервые мечтала о Диме. Только теперь Галка не смотрела в потолок блаженным взглядом, а выревывалась в жесткую накидку. А рядом сидела Ксюха и бессмысленно повторяла:
— Ну чё ты, Рубашкина, ну чё ты? Ну, успокойся...
Галка, наконец успокоившись, перевернулась на спину, потом села, сгорбившись, и спросила:
— Что мне делать?
Про этот вопрос классная сказала бы, что он — не конкретный, но Ксюха поняла его как надо. И даже ответила:
— Сейчас ты одна...
Рубашкина удивленно-обиженно посмотрела на подругу. «А ты?..» — прочла в ее глазах Ксюха. И поспешила уточнить:
— ...Со своей любовью. Вот они тебя и клюют. А если вас будет двое... Он же парень все-таки... Он защитит.
— Спасибо, Ксюха. Но как?!
Галка сосредоточенно изучала длинные ногти на вытянутых руках.
— Ну чё ты, накраситься не сумеешь?!
— Нет, — сказала Рубашкина. — Не в этом дело.

— ...Оксана Тимофеевна, ну вы же его знаете, ну помогите мне, а? — в отчаянии выпалила Рубашкина.
— Ну чем я тебе помогу, Галчонок? — ласково, но с болью в голосе отозвалась классная. — Не могу же я вызвать его и сказать: «Ивлев, к завтрашнему дню тебе домашнее задание: полюбить Рубашкину!»
Галка невольно улыбнулась. На щеках появились ямочки.
— У тебя обаятельная улыбка, — заметила Пономарева. — Парни от такой сходят с ума.

Первым уроком — контрольная по алгебре, и Рубашкина загадала: если она сумеет дотронуться до Диминой руки — все обойдется, никакой «пары» не будет, а если — нет... Галка шла по мокрому асфальту и представляла, как возьмет руку любимого — мягко, нежно, и его пальцы ответят на ее пожатие. И все станет хорошо. И если вдруг после этого математичка все-таки влепит ей «пару», то Галке будет все равно. Что для нее важнее — Дима или алгебра?
Рубашкина взбежала на высокое школьное крыльцо, широко расставила ноги в просторных серых штанах — для большей устойчивости — и потянула на себя тяжелую дверь. Возле раздевалки толпились шести— и семиклашки. Галка попыталась протиснуться без очереди, но ее не пустили, а один, из седьмого «а», даже полез драться. Пришлось выдать ему затрещину и пристроиться к стоящему в середине очереди Романову. Санька покосился на нее, но все-таки пустил. Галка нервно топталась возле него. Ну надо ж было проспать! Вчера до часу ночи зубрила формулы по этой чертовой алгебре, сегодня вышла на двадцать минут позже, чем хотелось, и теперь вот приходится торчать в очереди, а в десяти шагах — Он. Димочка. Любимый.
Едва дождавшись, когда подойдет очередь, Рубашкина сунула гардеробщице куртку, получила номерок и устремилась к заветному столу. Но последние три шага она сделала медленно, словно никуда не спешила.
— Привет, — произнесла она буднично, точно какому-нибудь однокласснику.
— Здравствуй, — отозвался Ивлев.
До звонка оставались считанные минуты. Нельзя было терять ни одной. Димина рука расслабленно лежала на столе. Галка молила бога, чтобы не зазвонил телефон. И тот не зазвонил. Решившись, Рубашкина, не глядя на Димино лицо, осторожно провела острым ноготком по его руке. А потом попыталась закрыть ее своей. Но Димины пальцы все равно высовывались. И тогда Галка, все так же не глядя в лицо охранника, сплела свои с его пальцами. Показалось ли, что они шевельнулись?..
И тут прогремел звонок. Рубашкина переступила с ноги на ногу, поправила на плече сумку и, не обращая внимания на опешившего Ивлева, устремилась на второй этаж, в кабинет алгебры. Счастливая Галка приземлилась за парту, а Ксюха, сидящая по ту сторону прохода, осведомилась громким шепотом:
— Ну, как?!
Рубашкина вместо ответа показала большой палец.
— Йес-с-с! — тихо взвизгнула Раевская. — Мы его сделали!
Математичка, выписывавшая на доске каллиграфическим почерком варианты контрольной, возмущенно обернулась.

...За пять минут до звонка Рубашкина вздохнула, поднялась и, набросив сумку на плечо, сдала покачавшей головой математичке пустой листок. Потом спустилась вниз и остановилась у стола охраны.
Ивлев смотрел на Галку. Она стояла так близко, что вдруг захотелось обнять ее тонкую талию, прижать к себе и не отпускать. Но делать этого было нельзя. Категорически.
— А я сейчас пару по алгебре схлопотала... — теребя телефонный шнур, сказала Рубашкина.
Сказала в пространство, не обращаясь ни к кому, но Дима взял ее за руку и потянул к себе. Галка не сопротивлялась.
— Все нормально, — сказал охранник. — Мы их сделаем.
Что он имел в виду, и кого — «их», Галка не поняла. Но все равно кивнула. В горле родился комок, и что-то мокрое подкатило к глазам.
— Посмотри на меня, — велел Дима.
Он уже поднял руку, чтобы стереть слезы, заглянул в карие Галкины глаза, и все понял. Окончательно и бесповоротно.
— Чёрт, — сказал он. И еще раз повторил. — Ч-чёрт!
— Ты о чем? — удивилась Рубашкина.
Но удивилась так тихо, что это совсем было на нее не похоже. Дима взял вторую Галкину руку и сказал — абсолютно неожиданно для себя:
— Я с тобой. Я тебя не оставлю.
Завуч появилась неожиданно. Бросив беглый взгляд на отпрянувшие друг от друга руки, она произнесла строго:
— Ивлев, немедленно поднимитесь ко мне. А ты, Рубашкина, живо на урок! И завтра без родителей не приходи!
Повернулась и не оглядываясь направилась к лестнице. Дима посмотрел в испуганные карие глаза, наощупь нашел Галкины пальцы и, сжав их, сказал:
— Не бойся. Все обойдется.
Еще раз повторил, на этот раз — осознанно:
— Я тебя не оставлю.
И, легонько шлепнув чуть ниже спины, произнес:
— Беги, а то опоздаешь.
Поднялся и пошел в учительскую.
— ...Я думаю, вам все ясно? — спросила завуч. — И претензий у вас к нам нет?
— Какие претензии? — деланно удивившись, развел руками Дима. — Вы совершенно справедливо печетесь о моральном облике своих старшеклассниц...
— Не паясничайте, Ивлев! Это вам не идет. ...Когда мы сможем дать вам расчет, я сообщу. И надеюсь, вы оставите Рубашкину в покое. У нее и так успеваемость не ахти... По крайней мере, появляться здесь я вам запрещаю.
— Я подумаю, — сказал Ивлев. — Но я не уверен, что воспользуюсь вашим советом. До свидания.
Он вышел и плотно притворил за собой дверь. Сунул в карманы подрагивающие руки и спустился на первый этаж.
— Ну что? — спросил Серега. — Доигрался? Я тебе говорил... Малолетки — они кого хочешь под монастырь подведут...
— А почему ты думаешь, что я играл? — заметил Ивлев.
— Т-так ты... всерьез, что ли?
Напарник смотрел ошарашенно. Не ответив на его вопрос, Дима бросил:
— Счастливо оставаться! — и вышел из школы.

...Всю физику Рубашкиной казалось, что на ее стуле рассыпаны кнопки. А, едва прозвенел звонок, она вылетела из класса и, сметая на своем пути всех, не исключая учителей, скатилась на первый этаж.
Димы не было. Не бы-ло! Совсем. Его напарник, мельком глянув на Галку, сцедил:
— Ну чё, малолетка, допрыгалась? — и бросил в сторону. — Только привыкнешь к напарнику...
— Че-го?! — возмутилась на «малолетку» Рубашкина.
— Ничего! Уволили твоего Диму. Из-за тебя.
Галка опустилась на скамейку, стоящую у раздевалки. Сначала мелькали спины. Потом откуда-то взялась Ксюха. Она сидела на корточках перед Рубашкиной и что-то говорила. Галка заставила себя сосредоточиться, и только после этого услышала:
— ...А хочешь, мы всем классом пойдем за него просить?
Галка окончательно очнулась и энергично замотала головой:
— Не получится. Нас же Софья застукала... Если б Александр Игоревич или Оксана Тимофеевна...
— А хочешь — мы всю смену поднимем?! — загорелась Раевская. — Думаешь, не сможем?
— Не надо, — устало возразила Рубашкина. Поднялась и пошла наверх.
Уроки тянулись неимоверно долго. На литературе Галка, не сдержавшись, заревела в голос. Уткнулась лицом в парту и заревела. Одноклассники недоуменно оглядывались, а Санька Романов осторожно погладил ее по плечу.
Классная спросила:
— Галя, в чем дело?
Но Рубашкина ничего не ответила. Тогда вскочила Раевская и, захлебываясь, точно боясь, что не успеет, заговорила:
— Оксана Тимофеевна, вы не знаете, что ли — Диму-охранника из-за нее уволили. Вот она и плачет...
Пономарева обвела глазами класс. На многих лицах, особенно девичьих, читалось возмущение и желание драться до последнего, пытаясь вернуть Галкиного парня. Ни о какой литературе сейчас не могло быть и речи.
— Вы хотите вернуть Диму? — поинтересовалась Пономарева. — А смысл? Здесь им все равно встречаться не дадут. Здесь у них очень много врагов.
— Оксана Тимофеевна! — возмутилась Юлька Сытова. — У них же любовь...
«Она знает, что это такое», — подумала Пономарева.
— А что, нам уже и любить нельзя?! — подхватила Надя Ершова.
— Маленькие, что ли?!
— Мы сами уже можем решать!..
Пономарева развела руками и сказала:
— Я — не против. Любите. Но вот Софья Леонидовна...
Последние слова классной утонули в гвалте.
«Что дальше?» — подумала Пономарева. Но тут раздался звонкий голос Раевской:
— Оксана Тимофеевна! Вы должны знать его адрес!
Ксюша не просила. Она требовала.
— Скажите адрес, и мы пойдем к нему. Всем классом!
— Ну, может, не стоит всем?.. — усомнилась Пономарева.
— Вы, Оксана Тимофеевна, главное, адрес дайте. А там уж мы разберемся, — поддержала Раевскую Сытова.
— Ну хорошо, — проговорила Пономарева. — Юля, записывай...
— Не надо никому идти, — сказала вдруг Рубашкина, не отрывая от парты заплаканного лица, и потому фраза прозвучала глухо и непонятно.
— Чего? — переспросил Романов. — Не слышно ни фига.
И тогда Галка выпрямилась, уставилась на свои ногти и повторила раздельно:
— Не надо никому идти.
Перевела взгляд на дернувшуюся в ее сторону Ксюху и добавила:
— И тебе, Раевская, не надо. Я должна сама.

...Из школы вышли вместе. Весь десятый «а». Рубашкина почему-то оказалась в кольце одноклассников. Она попыталась было вырваться из него, но Юля сказала:
— Мы тебя только проводим. До остановки.
Ксюха шла рядом. Она держала Галку за руку и учила, как повести себя с Димой и что ему сказать, но Рубашкина ничего не соображала, думая только о том, что через каких-нибудь полчаса она увидит его. Просто посмотрит ему в глаза. И все. И ничего больше не нужно.
Почти автоматически Рубашкина перебирала ногами в бело-синих кроссовках. И листва, и проглядывавший меж ней асфальт были похожи на лоскутное покрывало, сорванное ветром с веревки. Оно было серо-желтым и влажным. Шедшая впереди Ершова остановилась, да так неожиданно, что Галка влетела прямо в ее спину. Носом. А потом все вдруг расступились. И исчезли. Они стояли в стороне, но их не существовало. По крайней мере, для Рубашкиной. Потому что возле остановки, опершись спиной о тополь, стоял Дима. Его камуфляжная куртка почти сливалась с деревом. Он стоял в семи шагах от Галки. В семи долгих секундах. Это если идти. В двух — если, забыв о гордости, лететь к нему. Но Рубашкина стояла. Не потому, что не хотела оказаться с ним рядом. Просто ноги не слушались.
Дима ее разглядел. В три прыжка очутился возле нее, а пару секунд спустя подхватил на руки.  Он осторожно ступал по серо-желтому влажному покрывалу, а сзади — свитой — шли двадцать два Галкиных одноклассника.
Рубашкина обернулась. Заметила взявшуюся откуда-то Софью Леонидовну. Не удержавшись, показала завучу длинный, в пупырышках, язык и еще крепче обняла шею бывшего охранника Димы.

27 декабря 2001 г. — 18 января 2002 г.