Recuerdos de la Alhambra Посвящаю Л. Т

                И понял, что я заблудился навеки
                В слепых переходах пространств и времен,
                А где-то струятся родимые реки,
                К которым мне путь навсегда запрещен.
                Н.С. Гумилев
 Мадрид... Странный город, в сущности он его так и не узнал за эти пять лет. Он работал в университете, никуда не ходил, ничем не интересовался. Окна квартиры его хозяйки выходили на красивейшую площадь с фонтанами и домом правительства, где днем без конца происходили какие-то демонстрации, а вечером он слышал звон гитар, ругань или просто пртяжные возгласы попрошаек,...нет, не трогало это его сердца. Его, так любившего импрессионистов, совершенно не привлекал вечерний фонтан, когда вода в голубоватом свете дробилась, искрилась, разбивалась на тысячи оттенков желтого, красного, фиолетового, поднималась до уровня третьего этажа, и немного подержавшись на высоте, вдруг низвергалась шумным и веселым потоком вниз, чтобы вновь начать свое восхождение. Нет, его это не интересовало, его даже ничего не раздражало, ничего... Просто ему было все равно.
Он плохо говорил на испанском, ведь он почти ни с кем не общался. Он не вспоминал свою Родину, да и кроме гнетущей тоски, в его сердце ничего не осталось. Он потерял свое Имя, правда по паспорту он имел его, но он знал, что с некоторых пор оно стало для него чужим, и как бы не принадлежащим ему. Он не жил, он просто существовал. Конечно, он выдвигал новые идеи, пробивал интересные проекты, его уважали, но он этим не интересовался. Его поддерживал только животный инстинкт самосохранения, ему надо было чем-то питаться, платить за квартиру, мыться, поэтому он поддерживал свой мозг в рабочем состоянии, но сердце уже давно остановилось, нет, оно не заснуло, оно умирало, Время и Равнодушие медленно убивали его.
В эту ночь он пришел домой, и инстинкт подсказал ему, что он голоден. Он покорно отправился к ближайшему ларьку, но тот за поздним временем был уже закрыт. Он не любил далеко ходить, но голод погнал его на Plaza Major, где вечерние кафе и рестораны в ночные часы оглашали покой грустной испанской ночи разудалым рок-н-роллом. Он шел по темной улице и понял, что он лишь каким-то шестым чувством узнает дорогу, ведь он не знал города…
Plaza major утопала в мягком сумраке, только на конце ее дрожали неверные огни кафе, от нее, от величавого всадника, от бывшей резиденции Филиппа Второго веело чем-то таким печальным, и очень старым, что сердце его вдруг всколыхнулось. Чтобы справится с каким-то странным ощущением, он закурил, стараясь затягиваится как можно медленнее. Рядом на холодном мраморе под взвившейся на дыбы лошадью сидел старый, слепой гитарист и играл какую-то мелодию, высоко запрокинув голову, и что-то бормоча себе под нос. Он равнодушно взглянул на нищего музыканта. Он был похож на сотни грязных попрошаек, которые либо пристают на улице с заученной протяжной речью, либо смотрят злобно и угрюмо, судорожно протягивая свои черные и потрескавшиеся руки, или, но он редко встречал их, равнодушно взирают на этот мир, полностью погруженные в себя и пережевывая что-то беззубым ртом, бесконечно бормочут. Гитарист относился к третьему типу, в общем-то самый заурядный нищий, но что-то было не то, не то… Он пытался найти этому объяснение, своему внезапному волнению, внезапной тихой печали, охватившей все его существо, и воспоминания…они поднялись, завертелись чередой бледных теней, протянули свои призрачные руки…Recuerdos de la Alhambra! Recuerdos de la Alhambrа! Вот откуда эта мелодия, произведение Франсиско Тарреги, которое он играл в школе, только на рояле…Он провел рукой по лбу, вокруг был покой. Грустная, испанская ночь, в вуали из звезд, прикорнув у ног гитариста, внимала глубоким и волнующим звукам. Дрожащие огни ресторанов медленно гасли, затих рок-н-ролл. Гитарист играл как бы в забытье, отдавшись на волю этим переливающимся печальным и тихим аккордам, он играл бесконечно, заканчивая и вновь начиная одно и тоже произведение. Музыканту снилась Альгамбра, выжженые и побеленные солнцем домики Севильи, мечети Гранады, арабские фонтаны Кадиса…
Но для него Мадрид перестал существовать, исчез город, который в сущности, он так и не узнал за эти пять лет, он увидел ручей в городе своего дества, где в солнечные весенние деньки он ловил мелких рыбок, где за небольшим холмом, казавшимся ему тогда целой горой, стоял тополь, изуродованный молнией, и в сумерках он всегда со страхом пробегал мимо этого дерева, протягивающего свои скрюченные руки... Он оказался перед старым величественным собором,  услышал задумчивый колокольный звон, который в праздники дробился на сотни маленьких колоколов, а он лежал в траве и слушал, слушал…
 Первое занятие музыкой, первый звук, первое трепетание струн, первый друг-рояль, первый отказ родителей пустить его в музыкальное училище, поступление в университет, первая гнетущая тоска, тоска, медленно разъедающая душу…
  Он вспомнил вечера, яркие закаты, окрашивающие облака в смешные и причудливые узоры, и угасающий звук его друга-рояля, когда его продавали...
Почему-то не вспомнилась ни первая любовь, ни первые мучения, ни первые измены, ни нехватка денег, ни лихорадочные звонки неизвестно куда, ни отъезд заграницу, ничего этого не было, гитарист мягкими заволакивающими аккордами покрыл все это дымкой печали, оставив только этот луг, тополь,  собор с колоколами и еще… рояль.
Ему захотелось закричать от счастья, огромного счастья…
       Утром полиция на Plaza Major обнаружила труп уже немолодого человека, скончавшегося от разрыва сердца. Его похоронили на русском кладбище под Мадридом. Родственников у него не оказалось...