Прощание

Кончилась, кончилась зима! Эта мысль неспокойно, отчаянно билась в синих Настиных глазах. Если присмотреться, можно заметить, что они состоят из мелких синих льдинок, и когда ей хочется что-то сказать, льдинки трутся боками, тают, снова замерзают – в общем, не сроешь того, что так хочется что-то сказать…
«Просто кончилась зима!..» Звучали в голове слова песни. Хотелось вскочить на желтую парту и заорать их на весь класс, смешивая с радостной мелодией. Но такой номер может выкинуть, например, Койдун Денис  (в просторечье – Дуня), Кириленко Саша (Кирилл) или кто-нибудь из таких же бесшабашных, беспричинно веселых, привлекающих своей беззаботностью. Лесик Настя не могла. Сидела сжатой пружиной за третьей партой у окна на шатком стуле и молчала. Звонок злорадно захохотал, пронесся по школе, врываясь  двери, натыкаясь на окна, рассыпаясь в далеко не мелодичных трелях. Класс привычно наполнялся, привычно гудел, шумел, как всегда. В ожидании Кати-географички все расселись на партах, продолжая болтать (базарить), смеяться (тащиться), Шутить (прикалываться). Как только собиралось больше одного человека, разговор превращался в нечто невообразимое и пугающее для взрослых, как, например, галстук для аборигенов Австралии и обычное, как травяная юбочка для тех же аборигенов. Дверь вкрадчиво скрипнула, повисла легкая тишина, которая тут же раскололась на множество веселых голосов: в класс явился опоздавший Гуня или Годунов Слава, уже готовый к изысканным извинениям. Но, увидев положение вещей, он разъехался в улыбке на широком лице, прикрыл ресницами большие черные глаза и поправил «прическу», копируя Катю:
- Сідайте, діти! Які ви сьгодні гарні! - при этом он вытаращил свои блестящие черные глазищи – совсем как Катя, и все засмеялись, заулыбались.
Дверь скрипнула повторно, и снова каждый поспешно вскочил, замолчал, обернулся на нее. Полная, мягкая, как облако, Екатерина Васильевна заплыла в класс. Сходство с облаком усиливали легкие белые волосы, пушистой челкой прикрывающие лоб, сказочной косой ложившиеся на спину. Катя еще очень молодая, очень добрая, очень умная. Все в ней «очень»: очень большая, очень круглая, очень светлая. И эти подростки, колючие и дерзкие, ее… любят. Хоть и не показывают этого. Почему-то кажется – стыдно любить «корову», «досю», «няньку». Ее по-всякому «крестили», но остановились на просто-доверительном «Катя». Катя проколыхалась к столу, опустила ресницы, чуть кивнула головой:
- Сідайте, діти! – привычным жестом поправила прическу. По классу прошелестел смешок, головы обернулись на Гуню.
- Ви сьогодні дуже гарні всі, - после этих слов некоторые уже еле сдерживались, чтоб не фыркнуть. – Так, скажіть мені, будь ласка, одразу, хто відсутній...
Урок пошел своим чередом.
Настя смотрела в окно. Белая, давно не крашенная рама расчерчивала стекло на квадратики, и картинка за окном походила из-за этого на мозаику – подобные Настя составляла в детстве. И  то, что открывалось за дешевыми классными шторами, она уже давно успела изучить и полюбить. Сегодня небо белело тихо, грустно и отчужденно, напоминало слепой глаз, хотя и не было слепым – небо всегда все видит. На светлом фоне отчетливо виднелось причудливое переплетение черных ветвей. На некоторых ветках сиротливо сжимались в комочек какие-то маленькие птички, и почему-то Насте их стало настолько жалко, этих пушистых крошек, что она даже забыла о главном, о том, что всегда приковывает ее мечтательный, восхищенный, тревожный взгляд.
Что же это было? Возле школы тянулись ввысь березы с прибитыми сто лет назад скворечниками, мохнатые седые ели, рябины. До четвертого этажа, где находился кабинет Настиного класса, немногие дорастали. А эти двое не только доросли, их верхушки качались еще выше, в холодных потоках ветров. И, практически касаясь бездушного стекла, две сплетенные, сцепленные ветви крепко держались друг за друга. Тонкая, немного корявая ветка рябины со сморщенными оранжевыми ягодками; слегка полысевшая, шершавая лапа ели с линялыми иглами. Не слишком романтическое сочетание, правда? Рябина и ель. Просто. И одушевлять их можно по-разному: Две сестры, подруги, мать и дочь… Но что первым приходит в голову шестнадцатилетней девчонке? Всегда, всегда они держались вместе. Вместе грелись под теплым солнцем, вместе терпели атаки ветра. И сейчас, когда этот самый ветер выметал из всех щелей жалкие остатки зимы, когда его бешеные порывы кружили в морозном воздухе мелкие сухие снежинки, как же отчаянно хватались две ветки друг за друга! Жестоко разбрасывал он их а разные стороны, а они снова сшибались с силой и цеплялись друг за друга.
Настины льдинки замерли, она восхищенно и увлеченно наблюдала эту борьбу.
- Лесик Настя! – это Катя мягко, но требовательно смотрит на Настю. - Прошу до дошки, а то ти там щось замріялась коло вікна.
Настя по привычке расслабилась, приняла независимый вид и спокойно вышла «к барьеру». Вслед неслись шлейфом обычные напутствия:
- Давай, Настька!
- Ха, ха, ха… - это «любимый» соседушка злорадствует.
- Если что, смотри на меня, - предупреждает Вика, лучшая подруга.
Настя стоит у доски и по привычке теребит часы на руке, хотя волнения нет – все уже, наверное, разучились волноваться, разве что совсем ничего не знаешь. Настя знала. Чуть-чуть. Достаточно, чтобы убедить учителя. Главное – говорить уверенно и монотонно, тогда, если повезет, он поверит, что ты все-все выучила, и отвлечется. Не повезло.
- Сідай, будь-ласка. Непогано, але можна краще, правда?
Настя согласно кивнула: правда! По скрипучему полу подошла к своему месту, села, зацепившись брюками за зазубренный край стула. Ну, вот, снова затяжка! Сосед Вова уже старательно разрисовывал Настину тетрадь.
- Ах ты!.. отдай!
- Не отдам!
Короткая борьба за тетрадь.
- Лесик і Петренко! Що ви робите?
По классу снова прокатился смешок. Сидят смирно, косо поглядывая друг на друга. Вова подталкивает локтем.
- Да отстань ты!
Сзади Лерка постучала по спине и шепотом объяснила:
- Записка от Вики.
Настя, не оборачиваясь, протянула руку и почувствовала на ладони жесткую бумажку, аккуратно сложенную вчетверо. Это раньше записки сворачивали в шарик микроскопических размеров – теперь все «культурно», иногда даже целые тетрадные листы по классу ходят. «Привет, давай пообщаемся!» Они с Викой всегда так переписываются, и каждая старается перед звонком оставить бумажку у себя: дома складывают в конверты, которые за столько лет уже разбухли, и толстые бока заманчиво белеют среди тетрадей. Но – нельзя. Только после последнего звонка, как было решено, сядут они вдвоем на любимой скамейке в глухом углу парка, достанут свои сокровища. Прижмутся плечами, склонятся головами, так, что спутаются белые прямые пряди Насти и пепельные кудри Вики, будут вместе читать, вспоминать, смеяться и плакать. До мелочей они продумали эту минуту. А сейчас… Впервые Настя ощутила, как близок этот миг, ожидаемый уже лет пять. Что-то сжалось внутри, напряглось, Насте вдруг стало страшно, так страшно, что хотелось закричать громко-громко. Секунду продолжалось странное смятение, только секунду. Когда это прошло, Настя безуспешно пыталась вернуться к странному чувству, разобраться, в чем дело, но оно затаилось где-то внутри. Просто стало грустно и не хотелось «общаться» с Викой. «Скоро звонок», - написала Настя и равнодушно отдала записку Лере. Вова что-то шепнул Насте, но она только отмахнулась, как от надоедливой мухи, и сделала вид, что внимательно слушает Катю. Прозвенел звонок.
…Настя шла по аллее парка. После уроков она убедила себя и Вику, что ей надо, просто необходимо сходить в библиотеку, а на самом деле ей было просто необходимо подумать. Наверное, такое бывает с каждым: просто грустно, просто хочется спокойно идти по улице, обращая на себя внимание прохожих. Есть в этом какая-то романтика, а Настя любила все, связанное с этим словом. Была привычка, постоянный образ: я – романтичная девушка. Может, и так. Да только вряд ли такую вот жизненную необходимость можно назвать романтикой.
В шумном веселом доме, в котором, кроме мамы, папы, брата, кошки и собаки, еще и гостит мамина школьная подруга с двумя сыновьями-близнецами, невозможно найти укромный уголок; в каком-нибудь уютном кафе Настя, задумавшаяся о чем-то красивая печальная девушка, выглядела бы, как героиня какой-то романтической истории, да вот только осталась с детства стеснительность, не ловкость, и не могла она чувствовать себя в таких местах в своей тарелке. Поэтому оставалось медленно идти навстречу зимнему ветру, злому оттого, что пора уступать дорогу тугим и густым теплым ветрам весны. И сейчас он бесновался, нападая на серых прохожих, поднявших воротники, быстро семенящих по серей улице.
А Настя подставила лицо колючим порывам, сняла яркую вязаную шапочку, и длинные льняные волосы неслись за спиной, концы шарфа развевались где-то далеко сзади, широкие джинсы облепляли ноги. Настя не переносила этого, но сейчас не заметила. Была какая-то необъяснимая прелесть в сопротивлении злобному напору, в осознании своего мужества, своей красоты. И мысли в таком же сумасшедшем хороводе кружились, пугая своей резкостью и ясностью. Бывают такие мысли, которые высказать практически невозможно, просто поднимается в душе вихрь неведомых раньше чувств, и что-то понимаешь, что-то новое узнаешь в один миг, а выразить словами так сложно! Иногда эти ощущения напористые, дикие, восторженные, иногда спокойные, чистые, тихие, даже какие-то звенящие в своей тишине. И Настины льдистые глаза были по-детски удивлены и обращены в себя. Она все шла и пыталась понять эту внутреннюю бурю.
Просто кончилась зима! так она пела перед уроком. Скоро повеют эти особые душистые, свежие ветра, и небо будет прозрачное, как горный хрусталь, чистое, как стекло, звонкое, как песня жаворонка над весенними полями. Настя, увы, не знала, как поет над полями жаворонок, но хотелось верить, что его песня – как маленький колокольчик – переливчатая, чистая, летящая. И легкий зеленоватый дымок осядет в ветвях деревьев, и понесется по улицам волнующий аромат цветущих абрикос. И снова веселой своей девчоночьей компанией будут они, веселые и счастливые, возвращаться в сумерках с прогулок по выходным, и снова засмеются слепящие солнечные зайчики, пускаемые зеркальцами мальчишек, таких же смеющихся. Будут свои неприятности, но они потонут в волнах того особого весеннего воздуха. А потом будет последний звонок. А потом экзамены. А потом еще одни. А потом… Обрыв, пропасть, развилка – как это назвать? Вдруг пришло резкое осознание этой пустоты. Все давным-давно болтают о поступлениях, ВУЗах, рассказывают страшилки и смешилки об экзаменах. Все давно думают о том, какое платье пошить на выпускной и как бы так половчее забить место в школьном вальсе. И, конечно, долгожданные посиделки на лавочке с записками… Все это до сих пор казалось таким далеким, призрачным, а теперь вдруг случилось что-то. Что, что? Школа – это, как выяснилось, целый кусок жизни, это кружение в водовороте незначительных происшествий, случайных, точнее, легких привязанностей, ведь случайным даже тут не бывает ничего; в водовороте важнейших событий, которые могут стать вехами на пути, крепчайших чувств и уз, глубочайших мыслей. Все здесь важно, все нужно, все так, как надо, хотя зачастую и не так, как хочется. И некоторые, выбравшись из круговорота, уверенно двигаются дальше. А другие растерянно оглядываются по сторонам, пытаясь выбрать дальнейшую дорогу. Но в любом случае, пока под надежным крылом школы мы решаем свои большие и маленькие проблемы, боремся с чем-то неизбежным, пытаемся разобраться в своей нелепой возне, запутываясь еще больше, - мы не думаем о том, что будет дальше. Есть только сейчас, требовательное, заманчивое, привычное сейчас. Ну, может быть, завтра или в крайнем случае через неделю.
Кончилась зима?! Как же можно расстаться со всем этим, со всеми этими глупостями, с мишурой, которые вдруг стали такими значительными и ерундовыми одновременно!
И туту еще одна острая мысль пронзила усталый от такой нагрузки мозг: за эти свои шестнадцать лет она ничего не успела! Это было так неожиданно, что Настя совсем запуталась: как это не успела? Жить-то успевала! Свои потери и находки, друзья и враги, достижения, взлеты и падения – это разве не успех? Разве мало? Да нет, не мало. Просто чувствуется, что можно было глубже жить, полнее. Хотя – жила, как умела. И не задумывалась об этом до сегодняшнего дня. А теперь вдруг такое разъедающее чувство неудовлетворенности, что хоть едь на Северный полюс и умаливай тех медведей, что так старательно вертят земную ось, повертеть в обратную сторону. Сказки, детские сказки… Да и все равно не упросила бы.
… Стоя перед дверью, Настя чувствовала тепло и свет, исходящие от квартиры. Привычные белые цифры, нарисованные мелом – после ремонта еще не успели привести все в божеский вид. Из прихожей выглянула смеющаяся мама: порозовевшие щеки, блестящие дочкины глаза. Рада видеть школьную подружку, потяжелевшую и уже совсем не ту озорную смешливую девчонку. А все равно нахлынули воспоминания, вон они проплывают в синей глубине. Настя поздоровалась со всеми, взъерошила черноглазым смуглым близнецам Эдуарду и Альберту их темные вихры. Ну как можно было этих очаровательных хулиганов так назвать?! Двадцатилетнего брата Лешки дома не было. Комната, отведенная им двоим в связи с приездом гостей, тихо темнела, так хотелось довериться этим мягким сумеркам. Настя упала на кровать, зарылась головой в подушку и … разревелась. С надрывом, с всхлипываниями она ревела, как маленькая, разве что не колотила по и без того разбитым пружинам кровати ногами. Катились слезы, вернее не катились, а сразу же впитывались в подушку, и остановить этот горячий водопад не было никакой возможности. Но вместе со слезами выходило из ее сердца тягостное чувство, поселившееся там в школе. Легкость, грусть приходили на его место, а слезы все текли и текли. И так была увлечена Настя своей собственной непонятностью и своими мыслями, что даже не услышала тихих шагов брата, не сочетающихся с его огромным ростом. Долговязая фигура присела на край кровати, большая рука неуклюже дотронулась до белеющих в темноте волос.
- Нусь, ты чего, а? Ты че, влюбилась что ли?
Настя подняла мокрое красное лицо, все в светлых прядях, сверкнула сквозь слезы виноватой доверчивой улыбкой и сказала:
- Дурак ты, Лешка, ох и дурачок!
… Тихо летала ночь. Как большая бабочка. Насте не спалось. Лежала, исследуя рукой уже давно исследованный бок кровати, думала. Вдруг потянулась к шелковой шторе. Еще прабабушкина. Отодвинула, не поднимаясь глядела в окно – ожидала увидеть темное небо, все в проколотых золотистых дырках. А оно глядело на нее – оранжево-розовое, как бывает, когда низкие снежные облака всю ночь посыпают землю лебяжьим пухом. И сейчас шел снег – чувствовалось какое-то светлое движение на фоне неба. Бесшумно падали снежинки. Тихо летели… Тихо кружились…
Настя заснула.
Дождались, наконец, весны. Нет, еще не той, празднично-абрикосовой, а той, ласково-солнечной, которая слизывает последний сахаристый снег, как мороженое, обнажая землю. И она, черная и влажная, кажется какой-то беззащитной, какой-то незавершенной. Смеялась весна, заглядывая в окна, барабанила капелью, отвлекла от учебы. Настя млела на солнышке, лениво переписываясь с Вовой-соседом. Он, отстрочив свой ответ, пододвинул свой листочек к ней. «Да, кстати, пошлите сегодня гулять», - предлагает Вова. Настя бросила на него удивленный взгляд: никогда раньше не ходили они никуда в одной компании. Может, Вова что-то сообразил своей тугодумной лохматой головой, может тоже хочет последние месяцы вместе провести по-настоящему? Нет, скорее всего, это просто весеннее строение передается, когда хочется всем улыбаться, всех любить и всем хорошее делать. «Пошлите. И кто же с нами?» Листок проехался по шершавой поверхности парты к Вове. «Ну, не знаю. Предлагай». Настя, прочитав, рассердилась. Она-то думала, сосед действительно серьезно, а это просто порыв, может, и искренний, да только надоело все за него решать. Пусть сам разбирается! Так и написала: «Разбирайся сам». Как всегда, звонок избавил от продолжения этого разговора.
- Вика, пойдем в коридор, - позвала Настя.
Сидя на широком подоконнике, девчонки разглядывали безвкусно покрашенную противоположную стену.
- Знаешь, Вик, как я люблю это все. Даже Мегеру, даже учебник по физике, даже пол обшарпанный этот. Как можно жить без школы, ты представляешь?
Вика быстро глянула на подругу: почему затеяла такой разговор? Потом сказала:
- Насть, да у нас ведь еще два месяца, чего ты переживаешь? Хотя я сама, если честно, не знаю, как потом жить буду.
- Понимаешь, Вика, я вдруг поняла, как мало успела за эти десять классов. А ведь уеду – все изменится, когда вернусь, все не так будет! – с неизъяснимой горечью проговорила Настя.
- Все течет, все меняется, - философски заметила Вика. И тут же поинтересовалась: - А чего ты, например, не успела? Назови!
Настя задумчиво сказала:
- Знаешь, я подумала, что ни разу – представь, ни разу – не была за это время за мостом. Все были, а я нет. И еще: я ни одного года на «отлично» не закончила. Все обещала: вот в следующем… А следующего-то не будет! И не встречалась я ни разу ни с кем – так, по-детски, как только в школе возможно. И за десять лет я так и не решилась сказать Сережке, что… В общем, сама себя не понимаю, Вика…
- Настя, все так, как должно быть, не выдумывай! И потом, хочешь, я с тобой сегодня за мост схожу? А насчет встречаться… Поверь, мне одного раза хватило: в этом не ни-че-го! И это я должна тебе завидовать: с первого класса ты ведь его…
- Молчи! Не говори об этом, ладно?
- И чего ты так все воспринимаешь? Ну, ладно, буду молчать. Так идем за мост?
- Да, конечно! Спасибо, Русалка! – рассмеялась Настя, любуясь зеленоглазой подругой.
Тут подбежали Гуня и Дуня, два неразлучных друга-оболтуса, втиснулись на подоконник, начали нести какую-то чушь, вызывая на лицах девчонок неизменные улыбки. Наверное, в каждом классе найдутся такие вечные шуты, которые смешат всех вокруг, распространяя в радиусе нескольких метров от себя флюиды сумасшедшего веселья. Настя хохотала вместе со всеми, к окну подошло еще несколько человек… Настя заливалась смехом, а синие  льдинки вдруг замерли, ушли куда-то в глубину, и только Вика заметила тревогу и тоску в глазах подруги и проследила за ее взглядом: возле класса стоял Сергей, высокий крепкий парень с темными короткими волосами и серо-зелеными, какого-то непонятного цвета глазами. Настя, вспомнила Вика, усмотрела в них какую-то лучистость, обаятельную улыбку. Широкий нос, круглое лицо, ямочки на щеках… Может, и есть в этом что-то, он, в принципе, ничего. Но чтобы так… с первого класса… Да, в детстве Сережка был, наверное, лапочка – со своими ямочками, а сейчас – парень себе и парень. Вика внимательно приглядывалась к однокласснику, вспоминая о нем все, что знала. Итак, в классе больше всего дружит с Кириллом, вернее, с Сашей, и с Максом Коваленко. Из фамилий Макса и Сергея ничего смешного выжать не удалось, поэтому они так и остались: Макс и Серый. Ну, учится неплохо, со всеми общается, нельзя его назвать любимцем класса, как, например, тех же Дуню и Гуню. Серый – он и есть серый: ничем особо из толпы не выделяется. Увлекается спортом, в частности, волейболом. Дальше Вика, как не старалась, не могла ничегошеньки добавить. Незначительные какие-то воспоминания. А Настя о нем может, похоже, часами говорить.
Вот и сейчас смотрит своими синющими глазами на Серегу, а он себе болтает миленько с какой-то девчонкой, с параллели, наверное. Вика возмутилась и расстроилась за Настьку: неужели он не замечает, какая она красивая, умная, веселая, романтичная, неужели не ловит на себе ее взглядов, таких, как сейчас, глубоких, грустных?
А Настя действительно уже с первого класса мечтает обратить на себя благосклонное Сережино внимание. Но каждый раз, когда хочет пригласить его на медленный танец или подарить валентинку, накатывает, дикий страх, от волнения ноги подкашиваются, перед глазами бешено скачут разноцветные круги, язык заплетается – в общем, в таком состоянии она подавленно отходит, обещая себе, что  следующий раз точно не струсит, и вот следующий раз приходит, а Настя стоит, мучительно ощущая, что бледные щеки вспыхнули, и она выглядит просто чудовищно. Конечно, были другие увлечения, кроме Сереги, другие танцы и валентинки, но сталкиваясь взглядом с лучистыми улыбающимися глазами, Настя каждый раз снова понимала, что он – самый лучший. И удивлялась, что не все разделяют ее мнение. Общались, как и все, гуляли пару раз в одной компании, тем более, что Макс всегда выделял тоненькую Настю Лесик среди других девчонок. А ее саму это всегда смешило и вызывало досаду: ну почему не он?
Много раз отговаривала себя: это самообман, глупая блажь, ничего серьезного. А он снова улыбался, и Настя понимала: нет, это… То, о чем так все мечтают, даже Вика, и что на самом деле только выкручивает, давит, заставляет страдать. Как болезнь, тяжелый случай, который уже неизлечим. Говорят: доступно только избранным. Что-то не чувствовала Настя своей избранности, только изматывающую тоску, и собственное бессилие, и надежду на следующий раз.
А сейчас, когда тут Гуня с Дуней загружают всех своим бредом, и она сама смеется, пришла очередная горькая мысль: следующего раза не будет! Бывает так: как гром среди ясного неба, вдруг и неожиданно осознаешь такую простую и бессмысленную для других и такую жизненно важную для тебя истину и сидишь ошарашенный, уставившись в одну точку, удивляясь, почему раньше этого не понял? Так ясно это и так ужасно.
- Эй, Насть! Наська! Слушай, ты, спящая красавица!
- Что-что?
- Да в чем дело?
- Следующего раза не будет… - машинально ответила Настя.
- Что с тобой? Звонок уже. А сейчас, между прочим, самостояша по физике. Мегера идет в класс! Давай скорее!
…Мост, изгибаясь, как кот, грел под солнцем свои старые кости. Настя и Вика стояли на высшей точке моста возле ободранных, испещренных надписями перил и смотрели вдаль. Зрелище очаровывало: внизу медленно, тяжело, степенно плыла река, над ней резвился ветер на широких прозрачных крыльях. Кружил, то взлетая высоко, выше моста, к облакам, то планировал вниз, цепляя воду и пуская мелкую рябь. На ивы вдоль берега уже опустился тот особенный золотистый туман, предшествующий появлению первых листочков, смягчились черные корявые контуры деревьев. В воде отражалось голубое теплое небо, как будто осколки этой лазури плыли по течению.
- Красиво, правда?
- Здорово, Вика. Помнишь, еще классе в шестом Кириллу отец сделал змея, помнишь? И мы тогда, кажется вшестером ходили его запускать сюда. Тогда еще Макс к нам не пришел. Кто же был? Что-то я не помню.
- Сергей, а еще Кирилл, Оля Филипенко, кажется. Потом еще Дима Буйко. Жаль, что он в том году ушел, классный парень.
- Вика, я помню, тогда была такая же погода. И так это было здорово – держать за веревку этого змея и чувствовать, что он от тебя зависит, что как натянешь веревку, так он и полетит.
- А разве за мост мы потом не пошли?
- Вы пошли, а мне домой надо было.
- Ну что ж, идем сейчас. Мы же за этим сюда и наведались.
Начали спускаться по широкой асфальтированной дуге моста, плавно переходящей в дорогу. Дорога загибалась, резко обрывалась, и дальше только просторная тропа углублялась в лес. Дорога серой нитью разделяла некогда большой, широкий луг на две круглые поляны, которые незаметно подтекали под деревья, превращаясь в лес. Река разлилась и под ногами хлюпала вода. В пустых еще ветвях деревьев, вбежавших по колено в воду, живо перезванивались птицы, и чувствовалась какая-то невидимая бурная, веселая сила, накопившаяся в этих влажных стволах, сплетенных ветвях, готовая прорваться всплеском зеленых брызг; казалось даже, что слышалось гудение, бурление жизненных соков, перетекающих от корней к самым кончикам тянущихся к солнцу веток.
Настя с Викой шли по дороге, которая легко извиваясь между деревьями, отдалялась от реки. Дышалось спокойно и свободно, розовые лучи сочились сквозь ветви. Неспешно тек разговор.
…Сумерки уже тихо крались по улицам, когда девчонки подходили к остановке, довольные своей прогулкой. Весело, хоть и устало болтали, смеялись, напевали вполголоса любимые песни. И вдруг неожиданно серьезно Вика повернулась к Насте, взглянула внимательно зелеными глазами, словно пытаясь что-то выискать на порозовевшем лице той, и спросила:
- Ну, что, сходила за мост?
- Да, чего ты на меня так смотришь?
- Изменилось, скажи мне, изменилось что-нибудь?
- Что ты имеешь в виду?
- Ты хотела сходить туда – ты это сделала, но успела ли ты больше? Ты галочку поставила: выполнено, но изменилось ли что-нибудь?
- Я не совсем тебя понимаю, - ответила Настя, понимая все отлично.
Вика улыбнулась добродушно:
- Эх, Наська, не тем ты занимаешься! Вот и все, что я хотела сказать.
Чем же заниматься? Настя не знала. Хотелось схватить ускользающий хвост времени, привязать его к ножке кровати, чтоб завтра никогда не наступало. До боли в сердце хотелось сохранить все, как есть, или хотя бы часть, обрывок, кусочек, спрятать в ящик и запереть на замок. Чтобы все так же утром стучал тихонько в дверь Леха, собираясь в универ, чтобы, запахивая старый халат, брела Настя умываться, как слепой котенок, натыкаясь на стулья и шкафы, на кошку Василису, сиамскую хищную  бестию, хитрую и лицемерную, наступая на черную бархатную Веру, добермана с добрыми глазами и смешными некупированными ушами; чтобы, как всегда, не успевала и метеором носилась по квартире, на ходу крася ресницы, жуя бутерброд и дочитывая параграф по биологии; чтобы звонок вталкивал в класс, сонно гудящий, как улей, чтобы Настя тут же плюхалась за парту, роняя тяжелую голову на руки; чтобы все было, как есть: прогулки, шутки, записки, борьба с учителями, булочки на переменках, стенгазеты, споры и ссоры, прогулы, контрольные, уроки, друзья, и не только… Задержать, не пустить! Иногда, правда, Настя ловила в голове мысль, что она с нетерпением ждет окончания всего этого. Ведь там, за поворотом, веет ветер перемен, там что-то новое, незнакомое, взрослое. И все здесь закономерно - из школы они уже выросли, как вырастают из старого детского пальтишка. Ждут покупки нового, еще не знают, каким оно будет, но представляют себе просто божественным. И в то же время жалко и страшно прощаться со старым, привычным, испытанным. Но надо, потому что детское уже не подходит. «Странно, - подумала Настя, сидя на кровати в своей комнате и обхватив голову руками, -  почему я провела такую параллель. Но ведь и старое пальтишко забывать не хочется, и, глядя на детские фотографии, с любовью вспоминаешь его… Точно! Как это у нас раньше никто не додумался!» Через миг Настя уже терлась своей белокурой головой о плечо брата и ластилась, напоминая самой себе Василису:
- Лешенька, ну дай, ну пожалуйста. Не будь врединой. Неужели тебе жалко для сестры? Хочешь, я тебе за это… ну что ты хочешь? Я тебе комнату приберу или там в магазин вместо тебя сбегаю… Ладно, Лешка, я вот Роме скажу, ты от него получишь, он ведь к тебе сегодня зайдет, да? Ну вот, сразу скажу! Нет, ну Лешенька, ну прошу тебя, ну ты же хороший, я знаю!
       В конце концов мягкосердечный Леша не выдержал этого напора просьб, обещаний, угроз, и как всегда растроганный синеглазым кротким взглядом, вытянул из шкафчика новенький фотоаппарат, подаренный ему на двадцатилетие.
- На уж. Держи. Но если что… Никакой Рома тебе уже не поможет.
- Спасибо, Лешка-обормошка!
Настя быстро чмокнула брата в щеку и вылетела из его комнаты.
На следующий день все толпились вокруг Настиной и Вовиной парты, предлагая оригинальные и смешные сюжеты для фотографий. Настя была удивлена: одноклассники как будто только этого и ждали, и вот теперь целая пленка была использована на снимки за один день. Фотографировались группами, по двое и по одному, корча смешные рожи, принимая невообразимые позы, фотографировались в классе, у доски, на партах, за учительским столом, в коридоре, возле учительской, даже на уроках удалось сделать несколько кадров. Настя планировала эти фотографии для себя, ну, в крайнем случае для  Вики и нескольких ближайших друзей. А тут все атаковали с заказами, пришлось даже записывать. Закон подлости не сработал, и фотоаппарат остался в целости сохранности. По дороге домой Настя спросила у Вики, лукаво заглядывая ей в глаза:
- Ну что, Русалка, теперь я то, что надо делаю?
- Не знаю, Наська, - задумчиво сказала Вика, и тут же с улыбкой добавила: - Но то, что уже ближе – это точно!
…А время, за хвост не привязанное, галопом неслось вперед, крутило стрелки часов, скакало по календарю с числа на число, и не давалось, ну никак не давалось в руки. Уже радостный май, как молодой щенок, весело подпрыгивал и от беспричинного веселья, тявкал, зарываясь мокрым носом в траву и цветы. Одинадцатиклассники с удовольствием порезвились бы с ним вместе под свежим умытым солнцем, но приближались последние зачеты и контрольные, и экзамены, маячившие для некоторых вдалеке просто очередным испытанием, а для некоторых – жуткими черными стенами, перебраться через которые невозможно. Каждый лихорадочно пытался хоть что-нибудь запомнить, но мелкие черные буквы рассыпались, как гречка, и собрать их в имеющие смысл фразы, да еще и запихать в голову, было делом непростым. Но перед этим еще должен был быть один свободный день – день последнего звонка. Для первоклашек он должен стать первым последним звонком, для одинадцатиклассников – последним последним звонком…
Над просторным квадратным двором вилась приглушенная мелодия «Школьного вальса», переплетаясь с гулом. Он накатывался волнами, однородный, состоящий из сотен голосов. По периметру двора стояли школьники – 1-е, 2-е, 8-е, 9-е, 10-е, 11-е классы. Привычное состояние легкого волнения, приподнятое настроение, цветы во вспотевшей руке… Настя чувствовала себя абсолютно нелепо в коротком коричневом школьном платье, выглаженном белом фартуке с кружевами, с двумя белыми бантами в косичках. Форму доставали через лучшего друга знакомого брата Лешкиной подружки, а может, через тетю этого знакомого или брата…
Тревожно ныло сердце, стучало бешено, хотелось, как никогда закричать так, чтобы все вокруг замолкли. Шум стоял такой, что собственного голоса не было слышно, чувствовалась какая0то своя незначительность, бессмысленность в этом хорошо отработанном механизме линейки. В то же время Настя ощущала, что она, да и все те, кто в форме, с бантами выделяются, что на них обращены взгляды. Они – выпускники. Дождались… Гул мягко отхлынул, послышался голо директора, зачитывающего с высокого школьного крыльца дежурный текст. Настя постаралась успокоиться, унять сумасшедший ритм сердцебиения. Эти минуты были так важны, так долгожданны, и больше всего Насте хотелось торжественно пережить это все, высоко подняв голову, серьезно вспоминая «школьные годы чудесные», глядя на лица одноклассников. Снова зазвучали хрипловатые звуки вальса. Посреди двора чуть неуклюже и трогательно кружились десять пар в школьной форме. Такими маленькими выглядели эти фигурки, таким детскими эти платьица и пиджачки… Кто-то всхлипнул. Кто-то тяжело задышал. У кого-то вздрогнули плечи. Кто-то в голос заревел, и все девчонки, уже не сдерживаясь, присоединились к общему хору. Черными струйками потекла тушь… Настя не хотела реветь, она так мечтала, чтобы все было торжественно и красиво! Но… как это бывает у детей – видя искривленную плачем рожицу малыша, они сами начинают подвывать вместе с ним – так и Настя почувствовала горячие слезинки на щеках. Музыка оборвалась и звучный голос директора объявил, что пора «вшановувати вчителів квітами». Настя почему-то подумала, что обычно так говорят о памятниках. А учителя уже раскрыли объятья: не детям – цветам. И вскоре яркие капли пламени уже рассыпались по асфальту, не умещаясь в руках. Девчонки рыдали, прощаясь со всеми мегерами, злюками, врагами, которые вдруг стали такими родными и хорошими. А мальчишки серьезно и чуть насмешливо созерцали эту слезоточивую картину. Что творилось у них в душах? Равнодушно или с волнением прощались они со школой? Настя не знала, да и не хотела знать. Бабушка, точнее Татьяна Николаевна, пыталась навести порядок и собирала по всему двору школьниц с красными глазами. Смешно и грустно, так глупо, так странно. Взрослые уже, ревущие девицы, оплетают шеи подруг, говорят какие-то ненужные слова, словно прощаются навек, улыбаются сквозь слезы… Татьяна Николаевна уже в который раз растеряно стояла посреди двора и через толстые стекла очков наблюдала за своими учениками. По традиции выпускникам были вручены воздушные шарики десятыми классами, и сейчас ее 11-А уже собрался вместе, сгрудившись вокруг Гуни и Дуни. «Что они там опять замышляют?» - добродушно удивилась Бабушка, получившая прозвище за свой возраст, за старомодные кофты, за толстые круглые очки, за наставительную строгость. Парами пересекал двор первый в списке 11-А. Настя брела, повиснув на руке у услужливого Макса, и огорченно думала, что все прошло, как всегда, наоборот и наперекосяк. За пальцы легонько дергала тонкая нить, алый шар настойчиво, хоть и слабо требовал свободы, издалека откуда-то нахлынуло воспоминание: веревка в руке, змей в небе… Макс наклонился к Настиному уху, ласково дернул за косичку и шепнул:
- Настя, ты не забыла?
Настя мотнула головой. Вдруг в центре двора колонна решительно остановилась. Гуня усмехнулся своей широченной улыбкой и, подморгнув черным блестящим глазом, сказал тихонько:
- Три, четыре!
После этой команды голос директора, усердно говорящего что-то в микрофон, был заглушен 11-А, который хором орал:
- Про-щай-те!!!
и по вторичной команде Гуни, тридцать рук взвилось вверх и тридцать ярких шаров, нерешительно качнувшись, поплыли к небу. Все стояли, задрав головы, а красные, синие, зеленые, желтые кляксочки растворялись на чистом светлом фоне. Шары летели вверх, без труда таща за собой тяжесть прошлых лет, страх перед контрольными, обиды и ссоры. С этой минуты все уже стало другое. А может, и нет. Просто Насте показалось, что с этого мига заканчивается все плохое, связанное со школой, и теперь о ней будут вспоминать и рассказывать с ностальгией, будут смеяться над разными случаями, превращая их в легенды класса.
- Красиво… - шепнула Настя и почувствовала, как снова подкатывает волна, готовая затопить слезами все вокруг. Настя сдержала ее: хватит! И прямо пересекла тот самый школьный двор, который вот так же пересекала уже девятнадцать раз. Это двадцатый. Они прошли по непривычно тихим, гулким коридорам, наполняя их жизнью и смехом. Просочились через узкие двери в класс, загрохотали отодвигаемыми стульями. Девчонки отправились умываться, Настя тоже была с ними, так же плескалась, взвизгивая, в ледяной, пахнущей хлоркой воде, так же шутила и улыбалась.
…Простились с Бабушкой – до экзаменов, до выпускного. Шумной толпой вывалились на залитое солнцем крыльцо, щурясь и улыбаясь. Потом была самая типичная пьянка-гулянка по паркам, по лавочкам, с воспоминаниями, с задираниями, вседозволенностью. Настя с Викой отделились, договорившись с остальными о встрече через час, и, заговорщицки переглядываясь, скрылись в знакомом до мелочей парке. Расправили платья (непривычно в них ходить), опустились на стандартную зеленую лавочку с изогнутой спинкой, где среди других выцарапанных надписей светлела и такая: Вика + Настя = Дружба. Засмеялись, вздохнули. Потянулись к сумочкам. Погрузились в свой выдуманный мир, в ненастоящую жизнь, в фальшивые воспоминания. Понимали где-то в глубине: неправда! Неправда все это – придуманный конец школы, запрограммированные действия, готовый сценарий. Молчали. Натянуто улыбались, читали. Во если бы это были не такие квадратно-аккуратные бумажки, начинающиеся каждый раз одинаково, если бы это были случайно найденные лет через пять пожелтевшие клочки с неожиданными, давно забытыми словами, какую радость принесли бы они уже уставшей немного от новой жизни душе, как всколыхнули бы все самое важное! 
А так… Сидели и не хотели признаться себе и друг другу в разочаровании. Но все же увлекательное это было занятие. Ласково пригревались на коленях у девчонок солнечные зайчики, молодые листья сирени любопытно склоняли зеленые мордочки. «Ты не находишь, что Гуня как-то странно смотрит на меня?» «Нахожу, конечно. У тебя на плече бумажка приклеена: я дурочка»; «Что бы мне одеть на диско?»; «Расскажи что-нибудь смешное!» И т.д., и т.п.
Так увлеклись, что даже не заметили, как побледнели зайчики и сползли с колен, как нахмурились зеленые личики и нахохлились голубями сиреневые гроздья душистых цветов. Мягко шлепнулась в ладонь первая капля и деловито устроилась посередине. Кажется, дождь начинается… Кажется, дождь начинается…
- Дождь начинается! – вскрикнула Настя. Нет, не дождь, а самый настоящий ливень! Вика и Настя подскочили и бросились из парка. А ливень уже, как дикий мустанг, галопом мчался по улицам. Девчонки бежали и бежали, но почему-то не к магазину или к подъезду, они с хохотом вырвались не площадь, с которой уже смыло всех прохожих. А двое сумасшедших стояли, раскинув руки, смеясь над одержимыми попытками дождя прибить их, как пыль, к земле. Вот это было уже действительно убедительным экспромтом, непродуманным, безумным, и потому особенно незабываемым. Настя открыла рот, и теплые пресные струи туго ударили, наполнили сразу снизу доверху. Забылись как-то все предостережения о вредности дождевой воды, насыщенной всякими там химикатами, радиацией или чем-то еще… Не знали подружки, что благодаря своей выходке станут знаменитыми, не знали, что неподалеку стоял   длинноволосый мокрый парень в драных джинсах, держа в руках профессиональный фотоаппарат, навеки запечатлевший Настю и Вику, для молодого фотографа Вовика просто безымянных одинадцатиклассниц, впрочем, он для них не существовал вообще. У Вовика в редакции потом долго выпытывали, сколько он дал девушкам, чтобы заставить их в такой ливень выйти на площадь… А у Насти и Вики спрашивали то же самое, завидуя легкому заработку…
…Потом они нашли своих и до 24.00 (не позже!) шатались по городу, уже в джинсах и футболках, потом звонили в двери и заплетающимися языками объясняли, что пили только пиво, потом засыпали тяжелым, мутным сном, даже не раздеваясь, а потом… потом было новое утро.
       Потом новый день и новый вечер. Ночь. Утро. И снова день. Так продолжалось долго: экзамены, празднование успешной (или неуспешной) сдачи, пляж, телефонные звонки, прогулки, сладкий аромат жасмина, прохладные, слепящие, как электросварка, всплески речной воды… Так продолжалось почти до конца июня. Каждый день тянулся медленно, как жвачка, которую растягиваешь в разные стороны, пока она не лопается посредине, и день вдруг резко тонет в сумерках, и начинается еще один – тягучий, жаркий.
Настя, в принципе, не паниковала по поводу экзаменов: она в принципе поднапряглась и выучила почти все. Но: «в принципе», «почти» - она действительно надеялась на свою счастливую звезду, которая редко ее подводила. И сейчас, стоя перед дверью Настя горячо шептала:
- С первого по двадцатый, пожалуйста, с первого по двадцатый!
Вика сидела на корточках, прислонившись спиной к стене и обхватив голову руками. Вроде бы уже и не первый раз предстоит зайти в эту «камеру пыток», а все равно страшно. Только несколько особенно стойких, посмеиваясь, читали в ожидании детективчики, абсолютно спокойные и безмятежные. Наконец дверь скрипнула, из класса вывалился очередной измученный страдалец. Настя шагнула в раскрытую дверь, подошла к столу, за которым сидели уставшие уже экзаменаторы, с бьющимся сердцем протянула руку, на миг задержала ее над кучкой белых бумажек – почувствовать, которая из них тянет к себе – и взяла двумя пальцами один из билетиков. Перевернула. Сердце как будто оборвалось и грохнулось вниз вместе с душой, моментально ушедшей в пятки. Даже голова закружилась, а в ней одна-единственная мысль: «Что делать?!» Страшные-страшные черные цифры гипнотизировали: 25.
- Двадцать пять, - пробормотала Настя.
- У вас двадцать минут для подготовки…
Настя кивнула и побрела к парте. Безнадежно… Еще раз перечитала вопросы. Да, именно их она видит в первый раз. «Дура, вот ты кто! Везение, везение! Ну и где оно? Губу раскатала!» - сердито выругала себя и вчиталась в вопросы еще раз. Кстати, знакомая тема, что-то подобное проходили в том году. Даже слова какие-то в голове мелькают! А, да это же про теорию этого… ну, как его… ну… Есть! Теория Ламарка! Хорошо, это уже что-то! Все двадцать минут Настя усиленно напрягала память, и какие-то обрывки проскальзывали в мыслях, что-то действительно вспоминалось, что-то, она понимала, можно дополнить «водой», «нагрузить» просто умных слов. На листочке Настя не записала ничего, только для успокоения нервов изрисовала его облачками и кружавчиками.
  Когда она отвечала, то старалась не останавливаться ни на секунду, говорить хоть что-нибудь, повторять уже сказанное в другой форме. В общем, не сдерживая ликования, Настя вылетела из кабинета и заорала:
- Девя-ать!!! – и сама поняла, какое это чудо: из ничего, из ноля сделать что-то - целых девять баллов. Нет, не зря все-таки десять лет парились они в школе, не зря учителя упорно вдалбливали им в головы знания, которые казались такими бессмысленными и ненужными. Не зря!
На следующий день две девчонки сидели на мокром песке и сосредоточенно шевелили пальчиками ног в воде, не прерывая беседы.
- Вика, который час? 
- А куда ты торопишься? Через полчаса соберутся наши, будем отмечать!
- Да, это, конечно, замечательно – праздновать успешную сдачу экзаменов…
- …Или неуспешную.
- Или неуспешную. Но мне надо кое-куда! – тут Настя загадочно улыбнулась.
- Знаю, знаю, - засмеялась Вика. – Только жаль, что из-за этого все пропустишь. Нас и так пригласили исключительно под влиянием сама знаешь кого. Ха, теперь они все у нас уже особенные, собираются только избранной компанией!
- Ты хочешь сказать, это Максик постарался?
- А то непонятно. Ну, может, еще и Годунов.
- Да что ты говоришь, - ехидно сказала Настя. – Это с каких же пор он из Гуни в Годунова превратился?
 - А с тех самых! После той дискотеки, когда он меня на «Эсмеральду» пригласил, он меня иначе, как Вика не называет. Вот!
- Ой-ой-ой, какие мы крутые, - покачала головой Настя.
- Да! А ты туту ничего в высоких чувствах не понимаешь, а лезешь! Уходи вообще из моей песочницы! – смеясь, Вика вскочила и ударила рукой по воде. На Настю полетели брызги, она принялась защищаться, и через миг обе исчезли в сверкающем на солнце облаке брызг. Четверо каких-то незнакомых парней присоединились к ним, но не все остальные купающиеся и проходящие мимо остались довольны, так что «бесилку» пришлось прекратить, и девчонки убежали сушиться на берег, покрытый поджаренными отдыхающими.
- Ладно, Викусь, мне пора. Меня ждет Торжественная Последняя Примерка Выпускного Платья! Это вам не хухры-мухры и не гуни всякие! Пока! И не забудь мне звякнуть вечером!
 А вечером – вечером солнце, раскрасневшееся от собственного жара, устало бухнулось за горизонт. Но утром, бодрое и умытое, подскочило снова. Оставался день, всего один день до страшного и удивительного события, которое бывает в жизни каждого только один раз: послезавтра – выпускной.
Звучит-то как: выпускной. Что-то выпускает кого-то куда-то. Что и кого – понятно. Но куда?! Нет, что не говори, хорошая это традиция – устраивать выпускные со всей возможной торжественностью, со всем блеском и шиком, на которые способны школа и родители. Это отнюдь не будничное событие позволяет со всей глубиной осмыслить свою свободу и независимость. И невозможно представить, что следующее первое сентября встретишь уже не стоя в до боли привычном дворе с букетом в руке, что не окажешься после этого в еще пахнущем свежей краской классе, не встретишь на лестнице знакомую техничку тетю Дусю, не… В общем, ничего этого уже не будет. Никогда. Будет другое. Но пока еще никто не знает, каким оно станет – это «другое». Пока есть только недоумение, страх и нетерпеливое ожидание. Это состояние невесомости: из прошлого уже «вырос», до будущего еще – «не дорос». Страшно. И хочется плакать. Но взрослые не плачут из-за мелочей. Поэтому ты сдерживаешь слезы, хоть взрослым себя еще не чувствуешь, скорее наоборот, маленьким и беспомощным. Но сам знаешь, что это не так! И вообще, другое придет потом. А сейчас… А завтра – выпускной!
Настя идет… точнее, плывет по воздуху, гордо подняв голову, и ей кажется, что на нее оборачиваются все прохожие: такой красивой она не была никогда! Это великолепное темно-синее платье, юбка которого струящимися складками опускается к изящным черным босоножкам, изысканная прическа, над которой колдовали парикмахер, мама и крестная… Королева – вот кто Настя в эти минуты! С замирающим сердцем подходила она к театру, к которому со всех сторон стекались до неузнаваемости прекрасные девушки (девчонками их уже не назовешь) и элегантные, сразу повзрослевшие ребята в классических костюмах. За Настей шествовала ее «свита»: мама, папа и Лешка. Родители многозначительно переглядывались, необычайно гордые, что белокурая красавица впереди – их дочь.
Ступенька за ступенькой Настя поднялась к тяжелым дверям, отец почтительно пропустил ее вперед, и она шагнула в холл, где толпилась уже вся параллель. Казалось, эти люди собрались на званый вечер в аристократическом обществе – настолько необычно смотрелись девчонки в вечерних платьях, с высокими прическами, усыпанные блестками. Их одноклассники только таращились удивленно, сравнивая этих леди из высшего круга с теми простыми девчонками в джинсах, какими они были еще вчера.
Настя глубоко вздохнула: «Ну вот, началось. Что дальше?» А было так, как всегда, как происходит все уже много лет подряд. Выступления, вальс, вручение аттестатов… Что толку говорить об этом, если все сердца то бешено колотились, то замирали, если мысли спутывались, а головы отказывались понимать, что эта никчемная бумажка обрывает навеки связь со школой?! Насте почему-то подумалось о той ненависти к этому четырехэтажному сероватому зданию, которую питают к нему абсолютно все ученики средних классов, вспомнились дурацкие идеи с динамитом и пожаром, в голове звучали слова глупой песенки: «По камушку, по камушку мы школу разберем…» О Боже, как все меняется, когда теряешь то, что так страстно хотел уничтожить, но успел горячо полюбить…
Потом был ресторан, были песни и танцы в обнимку всем классом, были теплые слова, бутерброды с икрой на блюдах и искрящееся шампанское в бокалах, умиленные взгляды родителей на своих повзрослевших «чад», и снова танцы, снова разговоры… Потом пришла смертельная усталость и желание прикорнуть где-нибудь в темном уголке, но каждый упорно боролся со сном и делал вид, что веселится вовсю. А потом был серый и красивый, как голубь, рассвет, притихшие одноклассники, точнее, уже бывшие одноклассники, холодный воздух, чей-то пиджак на плечах (наверное, макса, чей же еще)… А еще было необычное ощущение легкости, свободы, опустошенности. Как будто кто-то  взял и перерезал ножницами нитку, связывающую с прошлым, это как пуповина у младенца. Нет, грудничок, пора уже начинать дышать и кушать самостоятельно. А также сидеть, ходить, говорить, думать…
Когда пришло время расходиться, большей части родителей уже не было. И странно, многие парни отправились провожать девчонок, как будто за одну ночь отношения углубились, исчезли робость и скованность. Вот уже и Вика с Годуновым Славой, так резко выросшем из  Гуни, исчезла между деревьями в своем обалденном изумрудно-зеленом платье…
«Ладно! Пора и мне. Но только надо вернуть Максу пиджак и намекнуть, что пойду одна. А то он тоже вдруг осмелеет…» Настя решительно подошла к однокласснику.
- Макс, спасибо за… - Настя вдруг осеклась, сообразив, что он стоит в пиджаке. Парень метнул быстрый взгляд на Настю, потом на друзей и сбивчиво заговорил:
- Понимаешь, это не мой, а… В общем, понимаешь, ты разве сама не видела, чей это? Понимаешь…
- Это мой пиджак, - со спокойной, уверенной улыбкой, которую так любила и ценила Настя, прервал Макса Сергей.
- Тогда тебе спасибо, - улыбнулась в ответ Настя, снимая тяжелый пиджак. Впервые, наверное, за всю жизнь она не смутилась и не вспыхнула, глядя в эти глаза с солнечными лучиками, такие добрые и мягкие, твердые и отважные, умные и… Ладно, хватит, хватит. Все. Она протянула пиджак Сергею, но он, будто задумавшись, смотрел на Настю и не брал.
- Ну что же ты! Я не могу его вечно держать!
- Да, конечно! – Сергей подхватил этот злополучный пиджак и вдруг быстро накинул его опять на Настины загорелые плечи и просто сказал:
- Ты, наверное, замерзнешь, пока дойдешь домой. Можно, я тебя провожу?
Что она могла ответить? Это тихое «да» отозвалось внутри мощным взрывом, пожар после которого потушить вряд ли было возможно. Вдвоем они молча прошли по сонным улицам города, подошли к Настиному дому.
- Ну, пока! До встречи!
- Пока! Спасибо, что провел, - спокойно прозвучал ответ Насти, а в душе она ликовала, орала, скакала,  синие льдинки искрились в ее глазах. Сергей на миг задержал на ней взгляд и решительно развернулся. Дойдя до поворота, он оглянулся, помахал рукой и через секунду скрылся за углом.
…Настя еще долго сидела у окна и смотрела на тихий, бесцветный двор. О чем она думала? Стоит ли отвечать? Ее мечты и мысли уносились далеко за пределы скучного двора туда, где алеют закаты и мерцают звезды, туда, где шумит прибой и разбивается на тысячи жемчужин о камни, где кружат белоснежные чайки, расцветают удивительные цветы, веют соленые влажны ветры, пики гор дремлют в пуховых облаках… 
Настя не заметила, как первый луч солнца, потягиваясь после ночи, скользнул к дому, как чирикнул воробей над окном. Она уже давно спала, уронив голову на руки.
Когда часа в три Настя открыла глаза, она уже лежала в постели. Попыталась вспомнить, что же было накануне, и мозг пронзила мысль: «Я уже не школьница! О Боже, выпускной… Как же так?..» Ну никак не укладывалось в голове, что все уже закончилось. Вот так вот, за одну ночь. Настя позвонила Вике, чтобы поделиться ощущениями.
- Да… Это ты, Насть?.. Ну не могла попозже…
- Я тебя разбудила?
- Представь себе…
- Ну извини, просто я тебе хотела сказать, что мы уже закончили школу!
- Эта новость не первой свежести. Пооригинальней ничего не придумала? Ты мне лучше скажи, как домой вчера дошла?
- Нормально… А почему ты спрашиваешь? – насторожилась Настя.
- А потому, что хочу похвастаться, что я дошла классно!
- Ну, что тебе Гуня интересного рассказывал?
- Ой, сейчас уже трудно вспомнить… Что-то там о любви молол…
Ага, усмехнулась Настя, так тебе и трудно вспомнить. «Что-то там…» Как будто бы ты сама молчала, потупив глазки. Вслух сказала, тоже как бы между прочим:
- Ну, мне о любви ничего нового не сообщили, хотя в общем-то идти не холодно было…
- Макс?
- А кто же еще.
Почему-то Насте не хотелось говорить правду. Казалось, произнесенные вслух слова могут разрушить эту светлую, хрупкую тайну, спугнуть ощущение безграничного счастья.
- Завтра идем на пляж? – спросила Вика. – Меня уже Слава позвал.
- Нет, у меня же вступительные через неделю.
- А, точно… Жаль! Ну ладно, звони! Пока!
Настя снова осталась наедине со своими мыслями, которые были совсем не о предстоящих экзаменах. Она заставила себя опуститься на землю: какая ерунда! Навыдумывала себе разных сказок, а парень просто дал свой пиджак, потом провел домой. Действительно, не отбирать же ему было! Иди, мол, иди, чао, Настенька! Или не мог же он, пожалев ее, оставить ей пиджак, а сам идти домой с друзьями: «Завтра занесешь!» Он поступил, как нормальный, обычный человек, а она уже возомнила что-то. Хотя… стоп! А как же получилось, что его пиджак оказался у нее на плечах? Нет, все-таки что-то тут нечисто…
Вдруг раздался звонок. Настя подскочила с дивана, схватила трубку, предварительно уронив телефон на пол, и… и буркнула:
- Привет… Что такое?
- А ничего особенного, - ответила Вика. – Просто я знаю, что ты шла домой не с Максом.
- Предположи, - как можно спокойнее сказала Настя.
- Я не знаю, почему ты от меня это скрыла, но я ведь понимаю, что ты сейчас думаешь о нем.
- Ты прям телепатка…
- Не смешно. Я хочу тебе просто рассказать, как все произошло, чтобы ты не ломала себе голову, а готовилась к экзаменам. В общем, еще в ресторане я слышала разговор Макса с Сергеем. Ну, в смысле, случайно подслушала. Макс уговаривал Сергея, чтоб тот повел тебя домой, а Сергей отказывался и говорил, что не будет мешать Максу, ведь тот давно уже в тебя влюблен… в общем, и т.д, и т.п. Мне уже надоело слушать эту мыльную оперу, когда Сергей наконец согласился, и то, только потому, что Макс сказал, что ты ему уже не нравишься, а Сергей говорит: «Не ври, я все знаю, но раз ты сам меня просишь, то я не буду отказываться, ты же знаешь, что…» - и опять ля-ля-тополя. Договорились, что Макс незаметно даст тебе этот самый пиджак, чтобы не вызывать разговоров о Сергее… Он не хочет, чтоб кто-то знал… Нет, ты мне скажи, какие могли быть разговоры, если все уже, во-первых, спали, а во-вторых, интересовались больше… В общем, не до вас уж точно! А  и не знала, что наши ребята такие трусы и балаболки! А твой  Сергей вообще тормоз! Скажите пожалуйста, какие мы благородные! Я просто… Ладно, все, что я хотела сказать, я сказала, но знай, что ты меня очень обидела.
В трубке монотонно и противно звучали короткие гудки. Настя сидела на диване и смотрела широко раскрытыми глазами в одну точку. Да, он тормоз, конечно! Конечно… Конечно… Глуповатая улыбка блуждала по Настиному лицу. Ну да, конечно, он тормоз…
Через пару минут она уже говорила серьезным голосом, хотя в нем прорывались безудержно счастливые нотки, которые скрыть так и не удалось:
- Прости меня, Русалка, прости…
Когда тебе на голову неожиданно сваливается счастье, о котором, кажется, мечтал всю жизнь, то ты даже не знаешь, что с этим делать. Ты просто счастлив. Пусть это глупо, пусть по-детски, пусть!
Внутри искрятся радужные фонтаны, и их солнечные брызги выплескиваются в глаза, в улыбку, и хочется, чтобы так было всегда!
Но… Это самое «будущее» подкралось незаметно и неожиданно, перевоплотившись в настоящее. Пора… Да, пора ехать в чужой город, сдавать чужим злым дядькам и теткам страшные экзамены… Поезд, стуча колесами, покатил Настю с мамой в далекий Львов. Побывав там однажды, еще в детстве, Настя навсегда влюбилась в этот старинный город и сказала себе: «Я буду учиться тут!», хоть до учебы было еще лет пять. Но вот пришло то время, которое, казалось, не придет никогда. Если честно, Настю больше волновали не предстоящие экзамены, а встреча с городом: эти мощеные узкие улочки, темные таинственные дворики, неповторимый колорит, певучий говор добродушных львовян… Удивительные, непередаваемые чувства испытывала Настя к Львову и ехала туда, как будто домой после долгой-долгой разлуки. Даже плакать хотелось…
Университет ей еще тогда показался уютным, родным. Она забрела туда совершенно случайно, и, придя в восторг от красивого старинного здания, вошла. По светлым широким лестницам мчались веселые студенты, собирались кучками, болтали. Настя восхищенно разглядывала лепку на высоченных потолках, коридоры, уводившие куда-то в таинственную глубину здания.
…Эти богатые впечатления бережно хранились у Насти в душе, а теперь снова всколыхнулись, все вспомнилось.
Поезд вздрогнул, устало вздохнул и замер…
…Всю неделю Настя прожила, как во сне. Она практически не бывала у брата мамы, своего дяди, где они остановились: целыми днями, уже сдав покончив с экзаменами, бродила, бродила по Львову, все глубже проникаясь его атмосферой. Уезжать совсем не хотелось, и все же Настя тосковала по своему родному городу. «У меня теперь два дома», - смеясь говорила она маме…
Эти события промчались так быстро, что Настя, через пару дней дома, не могла понять, правда ли все это? Теперь ей оставалось ожидать ответа из университета, что она и делала, вовсю наслаждаясь летом. Вика вскоре тоже сдала экзамены в один из местных ВУЗов и осталась довольна сделанным ею выбором.
- Так я хоть буду здесь, среди своих, в нашем городе! А ты едешь к черту на кулички! Что, если тебе не повезет? Ведь знаешь, как бывает!
- Да что ты меня пугаешь, а? – сердилась Настя. – Я все равно уже приняла решение! Давай поговорим о чем-нибудь более приятном.
- О чем же это? – хитро щурилась Вика.
Настя только смеялась:
- О погоде! Солнышко светит, птички поют!
- Ага, и травка зеленеет!
Девчонки сидели на горячем рассыпчатом песке, подставляли под яркие лучи ноги, руки и животики. У самых пяток плескалась вода; широкая песчаная коса распласталась на реке, лысая, с редкими ивовыми зарослями. В этом уединенном месте можно было отдохнуть! Тут можно орать так, что эхо будет ударяться о противоположный берег, плясать на песке, нырять до одурения, не спать всю ночь, любуясь звездами, которые тут тоже удивительно свободные, яркие, звонкие. На эту одинокую косу вот уже много лет приезжают семьи Насти и Вики, прихватывая с собой еще несколько друзей, и забывают где-то на недельку о существовании другого мира. Настя каждый год ждет этой поездки с нетерпением и, выскакивая наконец из лодки, мчится, раскинув руки, по просторной косе. Вот где воля! 
Очередной день, похожий на все остальные, погас, ночь сыпнула из рукава миллиарды звезд, и он, отражаясь, не спеша плыли по реке. Настя бесшумно выбралась из палатки. Правда, если бы она и шумела, никто бы не отреагировал: все спали мертвым сном после бешеного дня. Как только Настя покинула теплую сонную палатку, на нее опрокинулось огромное черное-черное небо со звездными россыпями, прижало к холодному песку. Закружилась голова. Настя почувствовала себя маленькой-маленькой, одной из песчинок этой косы, беззащитной и открытой перед чем-то огромным, неизвестным, стремительно надвигающимся. Она долго сидела в ту ночь на берегу, бродила вдоль поблескивающей темной реки, думала, вспоминала, мечтала. Многого не могла осознать и понять, многие мысли казались ей новыми и странными. А когда утром солнце щедро осветило реку, косу, сонные палатки и заросли ивняка, то все уже вновь стало простым и обычным и не пугало своей новизной и неизвестностью. И вот, когда через две недели, уже дома, Настя с привычным волнением открыла почтовый ящик, то увидела там долгожданный серый конверт из второсортной бумаги. На ходу разорвала его, и в глаза бросились два слова: «вы приняты». «Вы приняты»?! Да, да, да! Вдруг Настя подумала, что даже не предполагала, что станет делать, если ее не примут. Но она принята! И сможет учиться в городе своей мечты, в университете своей мечты, а все остальное, естественно, будет хорошо. Влетела в комнату, бросилась маме на шею.
- Мама! Мама! Я поступила!
А мама, со свойственным всем мамам спокойствием, с которым они принимают подобного рода известия, ответила:
- Ну что ж! Я знала. Ты у меня умница.
…Настя не видела Сергея с того памятного выпускного. Но это вовсе не значит, что она не вспоминала о нем. Теперь, правда, грусти и тоски в ее мыслях не было: она все еще жила тем незабываемым утром. Уже не с ликованием, а с тихим, глубоким счастьем думала она о рассказе Вики. И все еще не верила. Она сотни раз прокручивала в голове каждый эпизод того волшебного рассвета и находила в нем снова и снова источник своей радости, который так и питал ее все лето. Однажды ранним утром Настя шла на пляж: они с Викой полюбили ходить к реке не в душный зной, а в утреннюю прохладу. Солнце, бледное, заспанное, помятое, только поднялось и расправляло свои лучи, как птица перья. Настя  брела такая же сонная, ежась от свежего ветерка. И вдруг, как будто из туманного сиянья, появился Сергей. Он шел не спеша, чуть щурясь смотрел на солнце. «Всегда он появляется, как в сказке», - успела подумать Настя, прежде чем услышала немного удивленное:
- О! Привет!
- Привет, - пролепетала Настя, как всегда смущаясь, и как всегда злясь на себя за это.
- Ну, як ся маєте? Как лето? Как учеба? куда поступила?
Настя, радуясь, что он сам задает вопросы, и не надо поддерживать разговор, начала рассказывать:
- Ну, лето отличное, уже два месяца добросовестно валяю драка, вот сейчас на пляж иду. А учиться буду во Львове.
- А, как и мечтала, - кинул Сергей.
Настя оторопела:
- Откуда ты знаешь?
- Ну вот, - разочарованно-шутливо протянул он. – Ты же сама  рассказывала и уже не помнишь. Ну, когда мы года два назад летом парты красили, неужели забыла? Тогда все говорили, кто куда идти хочет.
Насте стало стыдно, ведь она совершенно не помнила, где собирался учиться Сергей, и в то же время она была приятно удивлена, что он все это время знал о ее мечте.
- Ну… а ты куда поступил?
- Да я здесь, дома. А ты вот нас бросаешь, а потом возьмешь и вообще не вернешься на историческую родину.
Настя прислушалась, но ничего, кроме шутливости, в голосе Сергея не заметила и, приняв его тон, игриво поинтересовалась:
- А ты будешь очень переживать по этому поводу?
- Конечно, - неожиданно серьезно сказал он.
Настя снова смешалась.
- Ладно, извини, мне пора. Привет Вике!
- Пока!
Эх, Сергей, Сережа! Ну зачем же ты такой хороший?! «Ого! Рифма получилась!» - мелькнула мысль. Эх, Сергей, Сережа!
Что-то там такое странное происходит с сердцем. И хочется смеяться и петь что-нибудь красивое-красивое. И хочется плакать навзрыд. И думается: «Может, глупости? Романтическая, сентиментальная белиберда! Кому это надо? Голубки, сердечки, розочки… Че-пу-ха!» А с сердцем все еще творится что-то непонятное…
Но все-таки Настя успокаивается и думает о Сергее. Он ей кажется как-то более взрослым и понимающим, чем она сама и все вокруг. Что она? Глупая, глупая девчонка, голова которой забита всякой ерундой. А он – он все знает и понимает. И такой хороший!
Лето уходит. Медленно крадется осень, оставляя золотисто-розовые следы, пока еще почти незаметные, но все же нет уже в траве и листьях их буйной силы, и пестрые летние цветы осыпаются и вянут, уступая место красочным осенним.
Настя сидит на своей огромной сумке, за плечами у нее рюкзак, в руке пакет. Рядом на стульях сидят, понурившись, мама, папа и Лешка, у Настиных ног трется Василиса и лежит грустная Вера, словно чувствуя разлуку. Только что прозвучали папины слова:
- Присядем на дорожку.
И они присели.
Уже давно были прощанья с Викой и клятвенные обещания каждый день звонить и писать. Хотя… нет, не давно, а только вчера. Но все так перемешалось… Сомнения, грусть, мечты и мысли… Хоть и стремилась Настя всей душой во Львов, но не подозревала она, как нелегко оставлять ту жизнь, к которой привыкла и начинать новую. Она храбрилась, а внутри чувствовала себя маленьким и покинутым котенком, который так жалобно и истошно пищит. Больше всего хотелось броситься в объятья мамы и никуда, никуда не уезжать. Настя с трудом взяла себя в руки. Решение принято. И приняла она его сама. Значит, нельзя хныкать и ныть.
Поднялись. Настя расцеловала в носы собаку и кошку. Леша подхватил ее сумку, и в двери квартиры щелкнул ключ. До свидания! Вышли из подъезда, покинули двор. До свидания! Вот и вокзал, такой, как всегда – шумный, гулкий, волнующий. Настя с родителями и братом стоит у поезда и взгляды их пересекаются с тревогой и любовью. Они молчат. О чем говорить? Все уже давным-давно сказано. Настя лихорадочно припоминает, все ли взяла, все ли успела. Ощущение такое, как будто что-то забыла – так бывает всегда перед отъездом. Нет, кажется, все, что нужно было закончить, закончила. Уезжая, все дела завершила. Душа спокойна. «Нет!» - с горечью думает Настя. Нет, не все! Что-то очень важное, но она не уверена, стоит ли это делать. Она от волнения забыла, что это. Что-то такое, особенное… А рельсы уходят в бесконечность, и она уедет, оставив что-то очень, очень важное. Вдруг мама и папа изумленно вскрикивают:
- Настюша, ты куда?!
Она бежит, лавируя между людьми, а сердце бьется бешено, и ноги слабеют, и руки дрожат. «О Боже! Что я делаю?!» С трудом попадает в щель для карточки, нажимает кнопки. Кажется, зря, зря… Она все равно не вымолвит ни слова – задохнется.
- Алло.
- Привет… я… тебя люблю! – с трудом переводя дыхание, выпаливает Настя.
- Настя… Это ты? Ты…
- Прощай, Сережа! Я тебя люблю! – второй раз уже легче.
- Что… Куда ты? А, ты едешь во Львов?! Сейчас?!
- Да, да…
- Когда поезд?! – орет Сергей.
- Через двадцать минут! Сергей…
Но лишь короткие гудки отвечают ей. Она звонит еще и еще, снова и снова набирает номер, не обращая внимание на очередь. Она не понимает, что случилось. Сорвалось? Но почему же тогда больше никто не берет трубку?.. Настя отходит прочь и бредет обратно а перрон.
- Настя, где ты была? Что случилось?
- Пап, я просто вспомнила, что не попрощалась с одной подругой. Ну, извините, что я не сказала. Просто так вдруг вспомнилось, - безжизненным голосом отвечает Настя. Родители с беспокойством переглядываются. Они вчетвером стоят и стоят, не смея расстаться. Уже не раз повторил звонкий женский голос, что пора пассажирам занять места. И вдруг… Если бы не было этого «и вдруг», Настя бы уже поднялась в вагон по неудобным ступенями с грустными слезами махала бы родителям. Но откуда-то взялось это «вдруг». И вдруг Настя тихо вскрикнула и широко распахнула свои синие глаза. Так бывает в сказках, так бывает во снах и мечта – но не наяву. Двери вокзала распахнулись, и на перрон вылетел Сергей с отчаянным, испуганным лицом, быстро повертел головой и бросился к Насте, которая шагнула ему навстречу.
- Настя, Настя! Я же тебя люблю. Я очень давно тебя люблю… - с волнением твердил он.
- Хороша подруга, - пряча улыбку, буркнул отец.
И теперь уже Настя была в роли спокойной, мудрой и взрослой. Она впервые совершила смелый поступок и могла позволить себе быть такой. Она дотронулась до его плеча и сказала:
- Сережа, я уезжаю. Напиши мне, вот адрес.
- Настя, Настя! Я  напишу. Я обязательно напишу!
Она ободряюще улыбнулась.
- Я люблю тебя. До встречи.
- И я… Я тоже тебя…
Вдруг все пришло в движение: поезд медленно, словно нехотя, тронулся, проводница, крича, задергалась на ступенях, мама, папа и Леша кинулись к Насте, она – к поезду, Сергей за ней. Четыре пары рук протянулись к ней, когда она заскочила в поезд. Четыре пары глаз с любовью, надеждой и печалью смотрели на нее. И Настя почувствовала себя вдвойне взрослой, сильной и смелой. А главное – нужной, любимой и потому значимой.
- До свидания! – крикнула она. – До свидания!
Через несколько минут рельсы по-прежнему текли в бесконечность, а по опустевшему перрону летели первые листки осени.