С1 2 Ошибка

Ошибка
или
страдания нового Вертера


На ней была одета тонкая рубашка навыпуск, крупные белые горошины на черном фоне, и короткая черная юбка, из-за широкого выреза на спине и груди рубашка, казалось, лежала на предплечьях и плотно облегала тонкую талию, ложилась на упругие бедра. Она уходила. Ноги с ровным светлым загаром шли немного торопливой легкой походкой, как ходят балерины, повернув ступни вовне, и на них были одеты ременные босоножки, казалось, что она идет босиком. Спину она держала прямо, и торс точной короткой и крутой линией переходил в талию. Не было ровного спокойного перехода между чуть широковатыми плечами и узкой талией, хотя именно эта дисгармония и вызывала в нем головокружение; но крупная голова с узлом каштановых волос уравновешивала дисгармонию торса, а стройность шеи, переходящей чуть покато в плечи, уже создавало то прекрасное, что называют редким творением бога. Она шла, казалось, гордой походкой, точнее, походкой со сдержанным достоинством, что редкое явление среди разномастной женской публики. Двигались опущенные свободно руки, обращенные изгибом тонких пальцев к бедрам, легко вплетаясь в музыку шага. Изгиб плеч, округлость открытых рук прибавляли мягкости немного дисгармоничной смелой и неожиданной линии тела, подобного по красоте и прелести надо еще и найти.

  Конечно, все его поступки, там, грубые и бестактные попытки заинтересовать ее собой, навязчивое присутствие везде, где она была, с ее стороны, да и с его теперь тоже, казались нелепыми. Он не понимал, что с ним происходит, тем более у него к ней никогда, почти, не было той здоровой чувственности, что сближает людей. Забудьте и простите его. Он сначала терял голову в ее присутствии, а потом потерял и волю, ведь это было так просто и легко сделать, и незаметно, и приносило, как яд, сначала сладость в сжимающемся сердце, но он не знал, что это принесет потом с собой пустоту, хотя это уже надвигалось. Он всегда знал, где ее найти, всегда мог выйти на нее. Иногда, после встреч с ней, как ни странно, всегда желанных, когда она уходила, он чувствовал в груди какое-то утомление, слабость, казалось, кружит в груди, и приносит с собой нелепую покорность судьбе, слабели ноги, хотелось где-нибудь сесть, обхватить голову руками, и ни о чем не думать. Да о чем говорить, сейчас ему и не хорошо и не плохо - ему теперь все равно. Пора ему уже понять, что у нее жизнь своя, он не один на земле, и ничего особенного из себя не представляет.

 

     Находкинский пассажирский порт. Ночные огни колышутся по борту лайнера, пришвартованного к причалу, свиваясь и переплетаясь огненными змеями, безлюдно, тихо. Вдруг кровь ударила в голову, на первой палубе он увидел её. Она улыбнулась, подруга рядом прыснула от смеха. А он стоял и смотрел, начиная понимать, что это не она. Ошибка. Ему нужно было повернуться и уйти, а не стоять, задравши голову вверх, в луже на причале. Но было приятно смотреть на девушку, она очень походила на Натали, и он всё еще сомневался, не она ли это, начал руками показывать, чтобы она спустилась по трапу на причал, поболтать. Подруга что-то тоже указывала руками и смеялась, а незнакомая девушка просто молча улыбалась.

 

  Катер, "трамвай", быстро выходил из бухты поселка. Берега раздвигались, и разворачивалась панорама открытого моря. Начал накрапывать дождь, тонкий как паутина. С выходом за остров "трамвай" закачался на крупной зыби.

 Он ушел в трюм, там качка ощущалась сильней и в иллюминаторы время от времени то с правого, то с левого борта появлялся на уровне глаз край бегущей волны и с ним звук, словно рвущейся ткани. До Находки часа четыре ходу, а, там, в 1 ночи поезд на Владивосток. Как замечательно, что наконец-то он вырвался из "пьяной деревни", решился на встречу с ней, сколько он себя обманывал, что в Преображении он не из-за неё. Не ждать каждый день, волей неволей переживая своё ожидание, появление её то на улице, то возле её дома, то вечерами в субботу, из месяца  в месяц, на танцах в ДК.

 В трюме много знакомых лиц, преображенские, и вездесущие бичи, кочующие в поисках морей из одного рыбацкого поселка в другой, да и те имеют примелькавшиеся физиономии. Шум волн за бортом, разрезаемых катером, работа машины, тихий говор разговора за спиной, кто-то укладывается  подремать на свободные кожаные диванчики. Ну, что ж, рюкзак под голову, и он покемарит.                "...Вальс над землей плывет", музыка, шлягер прошлых лет, слышится громко по трюму, катер приближается к Находке. Он открыл глаза и сел. Сердце сладко сжимается, ему снилась она, такое чувство, будто заглянул в будущее, легко и радостно в предчувствии новых событий. Будто он возвращается домой, немного холодит грудь, что может что-то изменилось и не узнает давно покинутого милого места, и приятное ощущение впечатлений детства, полных, ярких, еще не тронутых разрушающему целостность восприятия действию рассудка.

Он вышел на палубу, "трамвай" бежит по гладкому ночному заливу Америка. Мягкие разноцветные бортовые фонари где-то стоящих на рейде судов, цепочки огней города на сопках вдали отделяют черноту воды от низких звезд небосвода. Но вот начали передвигаться красные и зеленые огоньки и открылись за темным мысом залитые светом громадины пассажирских судов у причалов порта Находка. Катер швартуется между ними. Пирс весь в лужах. Толпа с катера быстро разошлась, кто ехал с друзьями, весело отчалили в город, поезд уйдет только в 1 час ночи. У большого теплохода стоят люди, оживленно разговаривают, прибыл недавно рейсовый из Владивостока, идет на север. На залитой огнями прогулочной палубе стоят и прогуливаются пассажиры.

А ему же в одиночестве ждать поезда на причале у темного пока железнодорожного вокзала. Опять нахлынул её образ, он так крепко сжился  с  воображением, словно живет самостоятельно, также, не даваясь  желаниям, как наяву, нахлынет, - и он живет, отхлынет - и мучительная боль томит душу, борющуюся с Роком, уводящим от него желанное. Рассудок просыпался, и он расставался  тогда со своими мечтаниями, и пусть сначала тупо, но все настойчивее голос внутри него говорил, что всё это не то, не так, ненужно возвращаться к прошедшему. И тогда отчаяние неотвратимо приближало его к глубокой и бездонной пропасти, называемой забвение.

 

 Ласковые глаза - от слова ласкать глазами. Она подарила, того не зная, лучшие дни его, которых не так много в темноте жизни. В эти дни ясный свет заполнял сердце, теплом и лаской благодаря его за жизнь, за открывшуюся красоту и глубину для него, это дни, когда исполнялись тайные  мечты его.

    Она не такая, и все время не такая, другая - ну что ж, это остается единственно неизменным - проклятие ему и благословение в этом.                Как ему хочется ее увидеть! Не видеть ее и  тут же жить минутой прошедшей... глупо, но сердце заставляет пережить снова..., - всё время она была новой, и сердце его привыкло к такому непостоянству, и жило им. И сейчас живет им. Даже во снах его она печально сдержанна, и он не мог побыть с ней, сколько хотел, все время она уходила...- боль, тоска тогда была с ним, нахлынет... и хоть вой, хоть скрежещи зубами, а она там... Около нее, он хоть иногда мог видеть ее, смириться, что так и должно быть, и быть счастливым, мог жить воспоминанием до следующей встречи с ней. А здесь воспоминание стало прошлым, и не дает успокоения.

   В настоящем трудно жить без любви, что-то в нём есть от сцены, где мы играем роли, придуманные не нами, и живем вроде бы с трагическим соучастием друг другу, но с напряженным ожиданием чего-то безвозвратно теряемого каждое мгновение - мы не живем!

   Весна и ветры, и пустое холодное небо, и оттаивающая мёрзлая земля, и разлагающиеся трупы животных, погибших зимой на ней; лето с туманами над бухтой и поселком (но лето - пустота без нее), даже комары и горящая в ночи лампочка транзистора на кордоне. Зима, встреча с ней, падающий рыхлый снег, и фонари  по улице, а еще тишина в лесу, черное небо и звезды по дороге на кордон - для него это все освящено памятью о ней. Память его шутит надо ним, прошлого нельзя повторить, им можно было только жить тогда. А прожитую жизнь нельзя изменить, но для глупого сердца, живущего прошлым, это трагедия.

 

   Отсюда, с берега видно стало только тогда, когда это началось. Среди купающихся выделились двое своими медленными движениями и молчанием. Она хочет выйти из воды, хочет это сделать быстрее, хотя в панике не барахтается. Перед ней ощутимая преграда вода, её сопротивление. Она то плывет, то пытается пройти, и все время краем глаза наблюдает за ним. Вот, кажется, он уже оторвался от нее, тогда два-три взмаха руками и он нагоняет её, тащит её снова на глубину. Она сопротивляется, пытается оторвать его руку от своей, но вот и две её руки попали в плен. И тогда он начинает целовать её губы, лицо, что сможет достать. Она старается увернуться, то отвернет лицо в сторону и запрокинет голову, так что он целует её шею за ухом, там, где мокрая прядь волос прилипла к ней. Все её тело сопротивляется, борется, но его руки крепко держат её. Её спина напрягается, груди под мокрой темной тканью, плотно облегающей их, сходятся, и видно как глубоко и напряженно она дышит. Вот она вырывает руку из воды, отодвигается чуть в его крепких объятиях и с силой бьет его по голове, по лицу. И все это молча, без единого слова и крика. Он от ударов не отрезвляется, и кажется со стороны, что он их не чувствует, может быть, правда не чувствует. Вот она вырывается и снова пытается уйти от него, выбраться из воды. И снова он теряет её, и, кажется, не замечает, и снова догоняет, и снова у них идет борьба, безмолвная, но яростная, без лишнего движения рук и тел, без лишнего всплеска, как будто их тела вжились в эту воду, и сама вода не дает кончиться этому.                Но вот она вырвалась в последний раз и поплыла, он за ней, но она уже твердо встала на дно. Руки и грудь её уже обнажились, и вместе с телом помогают преодолеть сопротивление воды, разворачиваются с каждым шагом и как бы бросают его ещё на небольшое расстояние вперед к берегу. Вот и бедра и мокрые ноги участвуют в этом движении, и она вырвалась на берег. Он оставил преследование и вернулся назад, где глубоко, и начал нырять с головой, так что на поверхности воды покажется то спина, то блеснут ноги, то снова покажется голова, взмах руками, проплывет немного и снова ныряет, гибкое тело на миг появится на поверхности, он как будто хочет охладить свою страсть. Изредка он бросает взгляд на нее, смотрит, как поспешно она натягивает платье, извиваясь всем своим мокрым телом. Одевается, берет полотенце и босоножки в руки, и, не смотря в его сторону, быстрым шагом идет по траве в сторону поселка. Тогда он прекращает нырять, выходит из воды и бросается на траву в изнеможении, там, где она только что одевалась. Лежит некоторое время недвижно, уткнувшись головой в руки, потом  поднимается, садится, откидывается назад на руки и смотрит вверх на небо и яркое солнце, подбирает свою одежду, и все также медленно уходит.

 

    Он не может сойтись ни с кем, ласкать, целовать и любить, - он чувствует себя вором, крадущим у себя самого. Он уже не мучаю себя фантазией, что когда-нибудь, в радостный и злой день скажет ей: "пожелай мне счастья в моей жизни, - я нашел девушку лучше тебя - она мила и порочна". То, что возникало рядом с ней, не назовешь желанием, он не мог сопротивляться этому, как перед пламенем, всё горело в нем до испепеления, и дрожало, как будто видит вечное, во всей её силе и гневе. Все представления о счастье, красоте, юности, любви застыли в судорогах, словно повеял холод забвения. Забвение! Что оно унесет? Жизнь, но прожита она без усилий и ничего не стоила. И он падает, падает, даже унижение не спасет, - ширма задернута - душа требует одиночества. Он не может кричать, как сумасшедший у Сервантеса: "я стеклянный, не подходите близко; дети, не кидайте в меня камни".

     Любить и не найти взаимности - значит сознательно уничтожить себя, это значит заставить себя страдать и не найти себе утешения.

 

     Он брел по берегу моря. Отвесная скала отталкивала к прибою. Волна с белыми разводами пены глубоко отступала вниз, волоча струящуюся в море гальку, но подходила новая волна, бугрилась, набегала и с шумом падала на катящиеся камешки, заворачивая их снова к берегу. Он нехотя подтягивал ноги, скрипя по мокрой гальке или тихо двигаясь по черным кучам, выброшенных морем водорослей. Пошел дождь. Капли пузырились на отступающей воде, на гребне подходящей волны, сыпали на камни, заросшие буйно колючками прибрежного шиповника и барбариса, на сочную траву на крутых склонах сопки с вызывающе ярко-желтыми цветами саранок.    

Дальше, за мысом, выдвигался другой дальний мыс, серый в пелене дождя и низко нависших над ним темных клочьев туч. Он уже не манил, там было тоже, что и здесь: набегающая волна, скала, галька, выброшенные на берег пластиковые поплавки и разбитые ящики, непрерывный дождь и рядом туманный простор моря.

Он обернулся назад, в сторону покинутого им поселка, белые пятнышки высвечивались в прорыве завесы туч и моря, у подножья сизых сопок рядом с небольшим островом на краю горизонта. Он сел на холодный камень, разулся, встал с зажатыми в руке ботинками, размахнулся и забросил их в расщелину в густой кустарник. Потом сошел к воде, волна омыла его ноги, и он ступил вместе с уходящей из-под пальцев галькой в воду. Новая волна ударила в колени его, но он вошел глубже, огибая залитые водой камни, вода отовсюду подступила к груди, он оттолкнулся в набегающую волну, она легко его подняла, и он поплыл, удаляясь, все дальше и дальше от шумящего позади прибоя...



Номинация С1
"На воде, в небесах и на суше"
13620 зн.