Сонечка к. подозревает часть первая. до

ГЛЕБ КРЕНДЕЛЬЩИКОВ
 11.4 – 27.06/03

СОНЕЧКА К. ПОДОЗРЕВАЕТ…
(детективная повесть)


Всё, здесь написанное, - выдумка, персонажи моей повести выдуманы,  любое сходство с реальными людьми, живыми или мёртвыми, чистое (и досадное) совпадение.



ПРЕДИСЛОВИЕ ГЛЕБА КРЕНДЕЛЬЩИКОВА

"Рукописи не горят", - я читал и слышал эту вопиющую, как мне всегда казалось, ложь, не раз.  Как так не горят? Зачем врать? Ещё как весело горят, в точности как любая другая бумага. Но оказывается, я зря не верил в пословицу, правота которой была выверена кем-то на его собственной шкуре. Рукописи действительно не горят, теперь и я это знаю.  Когда их пытаются сжечь, они снятся. Как приснилась мне эта рукопись. Вначале я не придавал своим снам значения, лень было записывать. Первый сон о Сонечке я начисто забыл. Но он повторился с тем же сюжетом на следующую ночь. Повторился и на третью ночь, потому что я опять не соизволил "взяться за перо". Три ночи подряд во сне я был не я, то есть не Глеб Крендельщиков, а какая-то неизвестная мне Сонечка. Я думал за неё, ходил за неё, действовал за неё. Бррр! Сны были яркие и живые.  Естественно, цветные. Есть некоторые подробности, о которых мне даже не хочется вспоминать.  Быть ночь за ночью в теле женщины - хорошо ещё не старухи - не самая  легкая работка. По ночам я погружался полностью в чуждую, даже враждебную мне физиологию. Я привык завоевывать женщин, люблю их всех и каждую в отдельности, всегда уделял женщинам много внимания. Но не настолько, чтобы стать во сне Сонечкой, со всеми её заморочками, капризами и месячными недомоганиями.
    Не знаю уж, почему ТАМ выбрали меня летописцем этой дамы, меня, охотника и потребителя женщин, легко забывающего одну ради другой. Возможно, сама Сонечка указала на меня пальчиком кому-то, кто управляет снами ОТТУДА СВЕРХУ, она ведь бывшая моя землячка, родилась в Томске. Может быть, она увидела мою страничку в Интернете,- www.zhurnal.lib.ru/g/gleb_k -  ей приглянулась манера моего письма, не знаю уж.  Но какая-то зудящая в мозг насущная необходимость назначила меня на должность её стенографиста и я понял, от меня не отстанут: как бы неприятна и даже противна не была эта должность, мне придется преодолеть свою лень и отвращение и начать стенографировать. Да, придется терпеть все её женские штучки-дрючки и записывать.   
   Другими словами, когда мне вконец надоело быть Сонечкой, я решил от неё избавиться. Не трудно было догадаться, как это сделать: я просто сел за компьютер и написал первую главу. И вот когда я записал всё, что мне настойчиво диктовали три ночи подряд, история, которая на добрых три сна застряла на одной назойливой ноте, на дате двадцать восьмого марта 2003 года, двинулась с места и понеслась, как ужаленная. Каждую ночь - новая серия. И я был этому рад, потому что знаю, рано или поздно всё что началось, кончается. Кончается при условии, что оно куда движется, хоть в какую-то сторону, хорошую или плохую, неважно. Каждая последующая ночь "радовала" новыми событиями и открытиями, которые происходили в жизни незнакомой мне Сонечки. Сонечка в разных видах и позах, Сонечка на работе, Сонечка в ресторане, Сонечка, наводящая красоту перед зеркалом и СОНЕЧКА, ЗАНИМАЮЩАЯСЯ ЛЮБОВЬЮ (последнее было просто оскорбительно, я не гей, там наверху явно и не думали щадить мою мужскую гордость!). Но, как оказалось, самое невыносимое – это быть Сонечкой плачущей. В последний раз я плакал в своей настоящей жизни, когда мне было семь лет. Тогда я вернулся домой изодранный после драки с соседским пацаном, он был старше меня на три года и выше на две головы. Мой враг не увидел моих слез. Я ревел во весь голос уже дома, когда мама прижигала мои раны йодом, перед мамой плакать было не стыдно. Но плакать во сне, будучи Сонечкой… почувствовать, как распухает нос против воли, как наливается в глаза мерзкая влага, как льется и льется неуправляемый поток слез и соплей, который, ну, никак не остановить, ведь плачу не я, а Сонечка... Сонечкины слезы были жутким испытанием, они меня достали, ведь этот ужас повторялся регулярно перед каждыми её месячными. Слёзы я уж точно не забуду и Сонечке не прощу. Могла бы удержаться и не реветь.  Понять меня не сложно: чего ради мне входить в Сонечкино положение, вникать в причину её слезливости, когда живет эта незнакомая мне дама за тридевять земель от меня, в Израиле, в стране, в которой я сам, клянусь, никогда в жизни не бывал. Я студент Томского политехнического, учусь на химфаке, мне двадцать четыре года и я пишу рассказы.
     Но должен заметить, что под конец эта история меня даже порадовала.  Можно сказать, вознаградила за труды и страдания.  В последней главе я опять был мужчиной, нет, не самим собой, Глебом Крендельщиковым, а каким-то, опять же, незнакомым мне Алексеем Тимофеевым, что, как не крути, много привычнее и приятнее, чем быть Сонечкой. Он внедрился в мой сонный мозг, догадываюсь, чтобы досказать то, чего сама она никак не могла знать, сделал своё дело быстро и по-деловому и оставил меня в покое. Он же под конец сжег Сонечкин дневник. И из-за него, чёрта, как я понимаю, мне всё это и приснилось. Если бы он не сжег дневник, сами понимаете, не надо было бы эту историю прокручивать в моих снах.
     Прошу учесть,  что я сам не знаю, правда ли всё, что записано здесь мною, произошла ли на самом деле эта история с Сонечкой или нет, потому что после того, как я поставил последнюю точку, мне больше никто и ничего не сообщал. Меня оставили в неведении. Хотя и отпуск я получил: весь следующий месяц снилась чернота. Никаких новых сообщений, никаких объяснений. Никаких извинений, представьте себе.  И последнее, что я хотел бы знать, БУДЕТ ЛИ ЗАРПЛАТА?





Часть первая
ДО
1
      Я запомню эту дату, зарублю её себе на носу.
"28 марта 2003 года",  выведу я полудетским почерком на клочке тетрадного листа,  вырванного из Тёмкиной тетрадки. А под датой напишу:  День, Когда Я Всё Поняла.  Потом я зажгу на кухне пахнущую медом с лавандой желтую тонкую свечку – не откажусь от желания окружить себя романтикой даже сегодня - и осторожно опалю края листика, так что они станут слегка каштановыми и волнистыми, а в воздухе запахнет событием.
   Я засуну записку в Тору, открыв её наугад, и наугад прочитаю из неё. Уверена, случайный текст из Книги будет соответствовать духу и правде текущего момента, как он всегда почему-то соответствует. Свечка медленно истечёт крупными восковыми слезами, отбрасывая мятущиеся тени на потолок и стены и образуя у подножия старого серебряного подсвечника тусклую застывающую лужицу. Сумеречный свет от чахлого пламени будет пробираться, крадучись, к потолку, легкий ветерок из раскрытого окна подхватит колеблющийся дымок и унесет в ночь, вверх, к загадочному живому глазу луны и затем, наверное, дальше вверх и вверх,  в самое ухо моего еврейского Б-га. Но я, все же, не напишу в записке полную правду, хотя, что толку, Б-г, если он есть, и так все видит и понимает. Да, я постыжусь написать, что в этот несчастный день, на пересечении пятницы с субботой, мне открылось, какою дурой я была всё это время, почти весь предыдущий год! 
      Пару дней назад я купила сынишке бинокулярный микроскоп за целых двести шекелей, почти как настоящий, на батарейках. Все для того, чтобы мой сын смог удовлетворить хоть на какое-то время свое детское любопытство. В магазине, в очереди у кассы, я вдруг вообразила, как запихиваю под микроскоп всех, кого я так хотела раскусить. Меня интересовали мозги, я бы подвергла их какому угодно анализу, залезла бы прямиком в головы, чтобы все разведать на месте. Простофиля!  Я подозревала кого угодно, кроме настоящего преступника. И ещё, с дотошностью вытаскивая разные бесполезные сведения из всех, кто, по моему мнению, был способен рассеять туман в моей голове, я и подумать не могла, что истина лежит в полушаге от моей кровати.    
      Невзирая на приближающееся начало субботы, я позвонила моему религиозному следователю, думала, теперь-то он мне поверит. Куда там. Он заметно раздражился и повторил то, что я уже слышала аж месяц назад: "Полиция ведет расследование, но уже ясно, что это было чистое самоубийство", "Нет, дело ещё не закрыли, по ходу следствия осталось кое-что выяснить" и "Вам всё сообщат своевременно".  Ну, а то, что я чего-то, непонятно чего, боюсь, что ж, это объяснимо, с дамочками такое случается. И при моем-то  истеричном состоянии…  Он посоветовал мне обратиться к врачу. А про себя, конечно же, добавил: "И оставь нас в покое. У полиции и без тебя, чокнутой, дел по горло!".  Вот я и решила всё записать. Всё, что узнала за последний месяц, и, главное, то, что поняла сегодня. И если со мной что-то случится…    Да, я собираюсь послать мои записи по почте на собственный домашний адрес. Если успею.  Это будет умно.  Если меня убьют, то коллеги моего идиота-следователя поймут, какой он был чванливый и толстый индюк.  Чертов бюрократ!
     Прошло чуть больше двух месяцев с тех пор, как Володя покончил с собой. Повесился у себя в магазине. Полиция провела обыск на месте происшествия, но не нашла ничего подозрительного: ни следов насилия на его теле, ни следов борьбы, никаких бумаг, компрометирующих моего мужа, никаких угроз в его адрес. Счета были в порядке, налоги платились исправно. На столе в его "кабинете" следователь обнаружил прощальную записку, придавленную пепельницей полной окурков,  Володя оставил её для меня и, наверное, для полиции: "Соня, береги себя и Тёмку. Прости. В моей смерти никто не виноват. Только я сам…". Не верю. Никакого объяснения его поступку нет. Я слишком хорошо знала своего мужа, чтобы поверить в самоубийство. Володя был патологически мнительным. Это было смешно: здоровый, высокий, сильный - не помню, чтобы когда-то подхватил хотя бы насморк - он мыл руки по сто раз на день и спал на диванчике в гостиной, когда я кашляла или чихала. Его преследовал вечный страх болезни и смерти. И вместе с тем, Володя был жизнерадостный мужик, любивший в первую очередь себя, а потом уже все остальное: рыбалку, компанию друзей, пиво, спорт и секс. Нет, не мог такой человек, как Володя, вдруг взять и засунуть голову в петлю. Его убили. Я с содроганием представляю себе, как кто-то, кто был заинтересован в Володиной гибели, силой заставил его подняться на нестойкую табуретку в забитом хламом "кабинете" - по сути, в подсобке - и...
     Какие причины бояться за себя?
    Недавно меня чуть не украли. Я выскочила с работы на почту, чтобы оплатить счета, как раз перебегала узкий малолюдный переулочек, когда…
 Машина подъехала к самой кромке тротуара, обе дверцы её открылись одновременно, оттуда выскочили дядьки в черном. У одного из похитителей в вытянутой руке белела какая-то тряпка. В следующее мгновение я почувствовала резкий сладковатый запах у самого носа и… больше ничего не помню. Очнулась в больнице. Позже мне сказали, что я была сбита врезавшимся в меня на полном ходу мотоциклистом. Кто-то заметил, что позади парня сидела ещё и девушка. Нашлись свидетели, которые видели происшедшее с находящейся неподалеку остановки, видели, как мотоциклист  – очевидный трус, испугавшийся ответственности - поднял свою девушку с земли, развернулся и уехал. Мне сказали, несчастный случай. Когда же я начала рассказывать о похитителях, на меня посмотрели круглыми глазами и сообщили в полицию. Полиция опросила свидетелей. Но существование машины с похитителями, как ни странно, никто из свидетелей не подтвердил.  В конце концов, все решили, что никаких похитителей не было, а просто-напросто у меня случилось небольшое сотрясение мозга и  мне показалось. Галлюцинация. И полиция, и врачи меня так в этом убеждали, что я им поверила. Почти. Теперь понимаю, зря. Я и раньше кожей спины чувствовала: за мной следят. Особенно в последний месяц. Но сегодня я узнала КТО ОН. Он убрал Володю и теперь хочет добраться до меня. Потому что я слишком много знаю. За это ведь убивают, не так ли?