Привал на склоне горы

Повесть с фантазмами


Мы с Ниной сидели у компьютера в небольшой душной комнатке на четвёртом этаже панельной девятиэтажки. Была глубокая осенняя ночь. Нина, не глядя на клавиатуру, нажимала кнопки, и на экране большого плоского монитора картинки сменяли одна другую.

Но, прежде всего, раз уж я повёл разговор (начал рассказывать) о том, что произошло в ту странную осеннюю ночь, мне следует хотя бы кратко рассказать о нас.

Мы с Ниной учимся на историческом факультете и увлекаемся археологией. Нина – белокурая невысокая, я бы сказал, курносая, при этом – очень симпатичная девушка с голубыми глазами. Причём, голубой цвет её глаз насыщенный, а глаза большие и больше похожи на два василька. Она у нас в группе круглая отличница. Увлекается философией и, как мне кажется, обладает энциклопедическими знаниями. Я же – весьма средненький студент, ничем таким не отмеченный, и для всех было тайной за семью печатями, почему это Нина дружит со мной.

А я, в отличие тех многих догадывался: Нина, сама того не осознавая, просто меня любила! Да, да! Только не смейтесь! Именно любила. Да и я отличал её от всех девушек нашего курса. Хотя, утверждать, что это и есть та самая любовь, не берусь. Но, то, что мне с Ниной интересно и приятно общаться, – могу утверждать с достаточно большой степенью достоверности. Может, и у меня зарождалась эта самая любовь?


Мои родители – геологи, и здесь практически не жили. Их носит по стране, как листья осенью. Но не было ни дня, чтобы я не слышал любимую маму по телефону. Она продолжала руководить, регламентировать мой день и за тысячи километров от дома утверждать, что яичница, которую я жарил под её дистанционным руководством, давно уже пригорела!

Компьютер с выделенной линией Интернета и стеллажи с книгами, да большой несуразный диван – вот и вся обстановка кабинета отца, где мы с Ниной сейчас и расположились, предвкушая удовольствие, которое нас ожидает.

Мне остаётся добавить, что Нина приехала в Ростов из Новочеркасска, где проживают её родители. Они – обыкновенные учителя в школе. Здесь, в Ростове Нине повезло: ей выделили место в общежитии. В комнате, правда, было шесть человек, да и нравы общежития совсем не располагали к учёбе. Но материальный достаток родителей был более чем скромным, и они не могли себе позволить снять комнатку для дочери.

Нина никогда не жаловалась. По субботам она ездила домой, груженая вещами. В родительском доме она стирала и гладила их, набирала какие-то продукты и возвращалась в общежитие. Её мало интересовал быт, так как в общежитие она приходила лишь тогда, когда закрывалась университетская или публичная библиотека. А после того, как мы стали готовиться к семинарским занятиям вместе, и подавно, она приходила в общежитие не часто.

– Жизнь – серьёзная штука, но всегда быть серьёзным нельзя! – глубокомысленно изрекла Нина, взглянув на часы.

Время неумолимо мчалось, и она ничего не успевала. Часовая стрелка приближалась к четырём. За окном просыпался новый день. Утренний туман прижимался к земле. Макушки деревьев едва виднелись. Приятная прохлада и тишина… Только из испорченного крана громко капала вода, отбивая ритм, как метроном и шумел вентилятор компьютера. Как он не перегревался, просто невероятно!


Мы сидели в тёмной комнате и смотрели на экран монитора, путешествуя по Интернету. Фантастическое занятие! Перемещаешь стрелку курсора, нажимаешь кнопку мыши – и ты в другой стране, в прошлом веке! Можешь гулять по залам Эрмитажа или Лондонского музея, рыться в книгах библиотеки конгресса США или знакомиться с экспонатами археологического музея в Танаисе! Фантастика!

С Ниной Мироновой мы – друзья. (Нет, не то, что вы подумали!) Именно друзья! Я бы никогда не мог её обидеть. Она – очень чистая и нравственная! Мне всегда хотелось ей во всём подражать. Понимая, что никакая цель не может быть высока настолько, чтобы оправдывать недостойные средства её достижения, я старался соответствовать. Правда, иногда мне казалось, что Нина хотела бы перешагнуть черту и окунуться в новое приключение. Она – мечтатель и фантазёр! Но, всякий раз я себя сдерживал, боясь быть неправильно понятым, ненароком обидеть, потерять её дружбу.

Не знаю, зарождение ли это любви, или обычные фантазии, но мне никогда не скучно с ней, и я мог разговаривать, казалось, на любые темы бесконечно. Нина никогда не подавляла своей эрудицией, не принижала, а наоборот, стимулировала, подталкивала к размышлениям и действиям.

В нашей группе она пользовалась уважением. Её суждения всегда продуманны, аргументированы. Нина помнила множество всяких подробностей, читала серьёзные книги, и завораживала знанием таких вещей, о которых я даже не думал. У неё всегда свой, неожиданный взгляд на, казалось бы, привычные вещи.

– Все люди на земле немножечко евреи, греки, арабы, немцы, французы, русские. А ещё – китайцы, индийцы, англичане… Да кто же сможет разобрать, сколько чьего в нас накопилось, пока варилось это варево культуры человеческой?! – вслух размышляла Нина, наливая очередную чашку кофе.

Я думаю, она – кофеман. Из всех напитков признает только кофе. Горячий и холодный, с молоком и чёрный, сладкий, с лимоном, коньяком или бальзамом, натуральный и растворимый – любой, только бы побольше и покрепче! Может, этим и объясняется её работоспособность и энциклопедические знания?!

Ещё она любит сосательные конфеты. Говорит, – помогают думать. Мне помогают думать сигареты, а ей – конфеты.

Но к чему это она? Ах, да! Мы говорили о новой культурологической газете «Ковчег Кавказа».

– Достойная газета, – сказала Нина, – нравственная.

– Да что ты читаешь?! Ты же увлекалась Иммануилом Великовским!

– Меня греет, что здесь утверждаются общечеловеческие ценности, гуманизм, уважительное отношение ко всем людям, вне зависимости от расы и национальности… Мы должны научиться строить наши отношения не с позиций силы, а опираясь на законы добрососедства, теплых дружественных отношений, уважения к людям иных традиций, культур, вероисповеданий, идеологических воззрений. В этом котле варится общечеловеческая культура…

– Согласен. И чтобы лучше сварилось это самое варево, чтобы не было драк и обид, надо знакомить людей с культурами народов, населяющих Землю.

– Кто же с этим спорит? Только, к сожалению, это мало помогает. Некоторые принимают неумение себя защитить за готовность собой жертвовать, а стремление к согласию – за слабость.

– Осел ослу помочь бессилен в приобретении извилин.

– Да нет. Здесь не глупость! Здесь стремление к власти и богатству. Сажают народ на иглу красивых слов: самобытность, самостоятельность, патриотизм, а потом эксплуатируют его, иногда посылая даже на смерть. Не даром Ницше говорил: (что,) где кончается государство, начинается человек…

– Но разве возможно жить без государства? Не ты нужен ему, а оно тебе!

– Государство – аппарат насилия. Всё очень просто – синергетический эффект! Это когда один человек плюс другой человек, а результат их действий тройной. Человек подчиняется системе и получает свою долю общественного продукта.

Я возразил:

– Несравненно меньше, чем начальник, но это к теме не относится. И он с радостью обменивает свою жизнь на товары и услуги, в надежде получить больше комфорта.

– Только ты забыл о свободе. Возможно, это было оправдано, когда люди жили в пещерах. Сегодня, когда сытно, сухо и тепло, погоня за комфортом напоминает бег белки в колесе.

– Но общественное производство, – сказала Нина, – способствует получению этого синергетического эффекта!

– Государство его не приносит. Люди ДУМАЮТ, что приносит, а как следствие – система живёт. На самом деле всё не так! Здесь господствует принцип насилия.

– Это как? – удивилась Нина.

– Правители, те, что на самом верху, говорят тем, что пониже: – Сделайте десять булок хлеба. Девять отдадите нам, а одну возьмете себе. Взамен мы обеспечим идеологическую поддержку, иначе вас примут за грабителей. Нужно делиться!

– Неужели такие пропорции?!

– Такие, Нина! Именно такие! Потом государство будет распределять: одну булку – отнимающим, одну – силовикам, две – управляющим… Остальные шесть раздадут обратно. Но хитро: кому-то в виде привилегий, кому-то за заслуги, или в виде аванса за будущие заслуги. Кому-то в виде «помощи» или «бесплатно», чтобы потом можно было сказать: бесплатно учили, бесплатно лечили, пенсию платили. Плодят должников. Оплачивают защитников, так как сами себя защитить не могут. Защищают их те, у кого и отняли всё. Ясно же, что раздать больше, чем собрали, не могут. А кому выгодно, думаю понятно.

Нина грустно рассмеялась в ответ:

– Вот я и говорю: демократия – это возможность самому выбирать хозяев…

Путешествуя по Интернету, мы снова и снова убеждались в том, что фанатизм – мерзопакостное явление. Он разжигал костры инквизиции в средние века. Сегодня толкает шахидов на смерть, как им кажется, во имя справедливости… Гибнут люди, льётся кровь… Разве не понятно, что наивысшая ценность, дарованная Господом, – жизнь! Её беречь нужно! Так нет же: взрывают, стреляют за лишний кусок этой самой булки, за власть… Сегодня все изменилось! Жизнь стала другой. Возможности другие. Недавно прочитала, что и войны четвертого поколения тоже будут иными…

–  Какие же?  – спросил я.

– Теперь упор делается не на мощь оружия, не на количество танков и самолётов, а на мощь разума, на высокие технологии!

– Война давно уже идёт! Терроризм – форма этой войны. Линия, разделяющая войну и мир, теряется…

– Правильно, и террористы используют Интернет. Эти хакеры могут нарушить управление жизнеобеспечением: водораспределительными сетями, плотинами, нефтепроводами, атомными станциями… Это приведет к огромным экономическим потерям. Своеобразный Перл-Харбор.

– Да-а-а, – согласился я. – И это важнее, нежели убийство отдельных людей.

– Видимо, такова природа человека. Значит, несовершенно творение Господа! Но в традициях народов…

– Твердая приверженность традициям, полностью исключающая даже незначительные отклонения, называется ортодоксией. И где же выход?

– Как правило, выход там же, где и вход – сказала Нина. – Культура и время. Нужно время, чтобы успело свариться варево общечеловеческой культуры. И нельзя ускорить этот процесс. Напрасная трата сил. Но мы хотели с тобой посмотреть Иерусалим времен Иисуса Христа. Меня давно занимает множество несуразиц, которые просто громоздятся в священных книгах. И самое удивительное, что все их видят, но на оппонентов никто не обращает внимания.

– Несуразиц? Что ты имеешь в виду?

– Например, непонятный выброс эмоций Иисуса в Храме, когда он с апостолами пришёл на праздник Песах, или история с этим Иудой Искариотом.

Я удивился:

– А что непонятно в истории с Иудой? Предал за тридцать серебряников. Иуда и есть Иуда!

– По тому, как там описаны события – Иуда действовал по приказу Иисуса.

– Знаешь, – возразил я, – сколько существует различных версий! Сегодня гадать лучше на кофейной гуще. Но ты пьешь растворимый, так что осадка нет и гадать не по чему. Одни говорят, что Иисус – сын Марии и архангела Гавриила. Другие утверждают, что он – дитя любви Марии и прекрасного римлянина. Я прочитал множество книг о том времени. Одни меня почти убедили, другие вызывали протест, сомнение в их логике и правдивости.

Нина подумала над моими словами, а затем предложила очень простую идею:

– Вот давай, и прогуляемся по древнему Иерусалиму. Очень хотелось бы выяснить, какие побуждения двигали людьми, которые последующими поколениями оценивались так неоднозначно. Что на самом деле происходило? Святое писание очень туманно говорит о том времени. Бог…

– Бог – вечное оправдание неудачников.

– Это утверждение воинствующих безбожников…

– Почему же воинствующих? – удивилась Нина.

– Потому, что за ними следовали санкции и разрушения церквей!

– Ну, не знаю… Разве воинствующие религиозные фанатики лучше?

– Не лучше. Любой фанатизм – плохо!

От углубления в философию нас отвлекла собачонка, требующая, чтобы мы с нею поиграли. Для этой цели она принесла откуда-то игрушку.

Я бросал, а она на лету ловила. Это не мешало мне размышлять об Иисусе.

– Итак, Иудея, самое начало новой эры…

Я совершенно растворился в мыслях, вновь представляя гарцующих римских всадников, расквартированных в Иерусалиме, бродящих по библейским местам проповедников, вокруг которых собирались люди. Они слушали их проповеди и смотрели на каждого, как на возможного Спасителя, Мессию.

Солнце палило нещадно. Раскаленные камни трескались от жары, а воздух обжигал при малейшем дуновении ветерка. В это время суток жизнь замирала. Все старались укрыться в тени деревьев или строений, а те, кто жил недалеко от моря, шли к воде, хотя и она не приносила облегчения. И только Ицхак, по прозвищу – «Меченый» из-за коричневого пятна на левой щеке, продолжал зазывать редких прохожих в харчевню. В горячем воздухе его голос звучал громко, пробуждая полусонных легионеров и жителей окрестных лачуг. На крик отозвался лишь осел, привязанный к столбу у харчевни. «Иааа! Иааа!» – призывно ревел он, пугая купающихся в дорожной пыли птиц.

Ворча и ругаясь, два легионера в серых одеждах, с ножами на ремне зашли в полутемное помещение харчевни, чтобы только скрыться от солнца. Брезгливо морщась, вдыхая запахи вареного мяса и специй, подошли к хозяину, услужливо приглашающему попробовать его стряпню и вино, изготовленное из собственного винограда. Они снисходительно улыбались, согласно кивали головами, и что-то говорили на непонятном языке.

– Жарко… Хорошо бы холодного вина, иудей, – сказал на каком-то странном диалекте тот из них, что был главным. Они не в первый раз захаживали в эту харчевню и неплохо знали хозяина.

Подозрительно оглядевшись, они сели за потемневший от времени длинный тесаный стол, сколоченный из толстых досок, и стали ждать, так и не уяснив, понял ли тот их.

– У меня есть свежая жареная рыба, – предложил хозяин харчевни, небольшого роста рыжеволосый мужчина с почти красной бородой.

– Нет! Вино и лепешки! – повторил главный. Впрочем, может и не главный вовсе. Один вел себя скромно, и был поменьше ростом. А тот, что повыше, говорил громко и требовательно.

Прошли времена, когда им дозволено было все брать без платы. Теперь начальство требовало, чтобы они не возбуждали недовольства населения и уважали обычаи. А как их уважать, когда эти иудеи перевернули с ног на голову привычные с детских лет понятия. По мнению этих странных людей, над всеми – только один Бог, который все видит и все знает, оставаясь невидимым. Как же в такую глупость можно поверить?! И как одновременно можно быть и здесь, и за теми горами, что синеют вон там вдалеке? Понятнее и привычнее, когда есть разные боги, и каждый отвечает за порученное ему дело или сидит на своём участке.

Но некоторые их товарищи, даже всадники, говорили, что эти иудеи не так уж и неправы, и их Бог сильнее Юпитера, Марса и Весты вместе взятых! И что самое главное: каждый может к Нему обратиться со своей просьбой! Они тоже стали Ему поклоняться, просить у Него защиты и помощи. И утверждали, что Он им помогал! Чудеса!

Осел снова протрубил своё заунывное «иааа!», заглушая писклявый голос менялы, предлагающего свои услуги. Мелкие торговцы обязаны обменивать у него вырученную мелочь на серебро, уплачивая по одному ассу за каждый динарий. Выгодное это дело, – менять деньги! Да и кто мог уследить за разностью курсов?! Один золотой равнялся двадцати пяти серебряным динариям, или ста сестерциям, или двумстам пятидесяти ассам. Фактически динарий приравнивался не к десяти, а к шестнадцати ассам, но при уплате жалования, исчисляемого в динариях, начальство считало по десять ассов за динарий! Кто справится с такой бухгалтерией?! А габаи, мытари, собирающие имперские налоги, пользовались этим, наживаясь и издеваясь над людьми. И горе тому, кто вовремя не заплатит!

Симон, сутулый рыбак, принес в харчевню большую корзину с рыбой.

Легионер, брезгливо взглянув в его сторону, выругался на латыни, и потребовал налить еще вина. Они только что сменились, и теперь могли позволить себе расслабиться.

– Разве ты не видел, что в харчевне чужаки? Зачем явился в неурочное время? Обычно ты приносишь улов ранним утром. Что тебя так задержало? – проворчал хозяин.

– Не говори, ничего не говори, Моисей! У меня до сих пор голова кругом идет. Сегодня я встретил святого человека. Он произносил такие речи, такие речи, что… я таки ничего не понял!

– Сейчас святых развелось: на всех перекрёстах стоят! На всех базарах! Что ни болтун, то и святого из себя корчит, – недовольно пробурчал Моисей.

– Согласен! – с жаром зашептал Симон. – Все они болтуны! Но этот, клянусь тебе, святой!

Моисей недоверчиво усмехнулся.

– И кого же  ты его встретил? Как его называли люди?

– Иисусом Галилеянином называли его. Другие – Назарянином. Но все смотрели на него, как на Мессию. Он шел в Иерусалим на Песах. Вокруг него – толпа людей, как овцы вокруг пастыря. Они следовали за ним, потому что слышали его голос. А он говорил так красиво и так убедительно, что не поверить ему было нельзя! Он таки – Мессия!

– Красиво говорить – это они умеют! Мессия! – Моисей усмехнулся – недоверчиво и презрительно. – И что же он проповедовал, этот твой пастырь?

– Что завтра приходит сегодня! Ты когда-нибудь слышал такое?! И нужно освобождать наш порабощенный народ!

– Вот так новость! Об этом говорил еще Иуда Гавлонит.

– Нет, Моисей, это был не Иуда. Я слышал канаитов. Те совсем бешеные. Подбивают народ браться за оружие, кричат, что лучше смерть, чем жизнь под Римом. Назарянин же сказал, что укажет иной путь, потому что хочет сделать всех счастливыми.

– Разве такое возможно?

– А разве наш Бог не этого же хочет? Разве все мы не этого хотим? Разве я не хочу, чтобы у тебя хорошо шла торговля? Или ты не хочешь, чтобы у меня ловилась рыба? Да что говорить об этом! Он – Пророк, святой человек!

– Много по земле ходят таких святых людей!

– А ты послушай, что он проповедовал. Придите, говорит, ко мне все труждающиеся и обремененные, и я дам вам покой. Научитесь от меня, ибо я кроток и смирен сердцем. И найдете покой душам вашим, ибо иго мое благо и бремя мое легко!

– Странно. В Галилее живет много язычников. Недаром ее называют областью иноверцев. И именно оттуда явился этот пророк. Разве это не вызывает у тебя удивление? Пророк, пришедший из Галилеи, это всё равно что солнце, которое взошло на западе!

– Ой, не говори так, Моисей! Он – святой человек! И Писание он знает лучше самого первосвященника! Разве это не чудо? И что ты на это скажешь, Моисей? Ты ведь умный человек, а?

Моисей призадумался.

– Что я могу сказать? Скажу, чтобы ты не кричал всюду об этом проповеднике. Не ровен час, услышат…


Мы с Ниной сидели в этой харчевне уже около часа, и по безразличию обитателей вдруг поняли, что нас не видят и не слышат. Ну и ну! Мы – свидетели событий, исход которых известен! Шутка ли, два десятка столетий отделяли наше время от времени, в которое мы попали?! Мы почувствовали себя статистами в Голливуде, где снимается захватывающий исторический фильм. Я подошел к большому глиняному кувшину и наполнил до краев кружку вином. Кислое, терпкое, оно хорошо должно утолять жажду. Никто даже не взглянул в нашу сторону.

– Где мы находимся? – шепотом спросил я у Нины.

– Еще точно не знаю. Но, судя по этой забегаловке, где-то в окрестностях Иерусалима. Видишь, как эти двое одеты, какие у них ножи? Это, скорее всего, римляне.

– Если кому сказать – не поверят!

– Параллельный мир!

Нина отпила немного вина, скривилась и продолжала:

– С древних времен существовали мифы и легенды о том, что мы не одиноки в бесконечных просторах Вселенной и, даже более того, не единственные разумные обитатели на Земле. Упоминание об этом встречаются в древних египетских текстах, священных книгах Индии и Тибета, в легендах народов Перу… Между прочим, газета «Аргументы и Факты» недавно финансировала экспедицию для поиска параллельных миров.

– Фантастика! Много бы дал, чтобы попасть в эту экспедицию. Всегда думал, что байки про параллельные миры – замануха, прием писателей-фантастов.

– Ну, что ты! – возразила Нина. – Американские ученые получили сенсационные данные о наличии в нашей Вселенной непонятной по своей природе невидимой материи.

– Невидимая материя, – это еще не параллельные миры!

– Есть мнение, что существует множество вселенных. Каждая содержит зеркальное отображение человека.

– Ну, да! – воскликнул я. – Чего только не придумают эти яйцеголовые, чтобы обратить на себя внимание и получить деньги на исследования!

– А академик Марков, например, считал, что есть несколько миров, отстоящих друг от друга на кванты времени, в которых последовательно происходят одинаковые процессы. Если научиться «переходить» из мира в мир, можно посетить и свое прошлое, и будущее!

– С ума сойти! Другие миры в  ином частотном диапазоне или измерении?

– Именно так! Если наш мир состоит из вещества, то где-то может быть и зеркальный мир из антивещества и с обратным течением времени! Ведь существуют же античастицы!

– Это выше моего понимания! – сказал я. – Может, и Атлантида, которую не могут найти, – это просто один из параллельных миров?!

– Вполне возможно, но мы отвлеклись. Давай смотреть, что же дальше. Но мне душно в этом сарае. Выйдем на свежий воздух!

– Душно… У них кондиционеров еще нет, бедняги!

Мы вышли из харчевни. Бесцветное небо с огромным огнедышащим солнцем зависло над головой. Постепенно небо стало сереть. Жара спадала. Утомленное море лениво плескалось о берег, вздыхая и шипя, промывая песок и увлекая в глубину мелкие, обточенные временем и водой камушки, ласкаясь прохладным дуновением ветерка. Оно устало бороться с этим безжалостным Солнцем и запросило пощады, послушное, успокоенное и тихое.

Идем не спеша. Цикады все громче песни распевают, птицы свое курлычут, кувыркаясь над одичавшими полями пшеницы. Сколько видели эти леса, чьи только ноги не топтали эти поля?! Воины разогнали население мечами, поборами и грабежами, вот и некому убирать пшеницу. И сеет она сама себя, и мешается с дикой своей прародительницей, и радуется жизни в этих благодатных местах, расчищенных от двуногих пожирателей хлеба, будто нарочно кто освободил пространство.

Но, вот тени перед нами великанские, и тропа полезла в мешанину горных склонов. И в наступающих сумерках мы побрели искать ночлег.

Разместились на мягкой траве подальше от дороги, но спать не хотелось. Думаем, словно путешествуем сквозь лунную ночь. Звезды над нами мерцают и падают, тишина звенит в ушах, какие-то пугающие звуки доносятся от оскаленных пустынных холмов. В щелях и пещерах, в оврагах и провалах холодит душу страшная чернота. Странно: целый день шляемся по этим древностям, а есть и пить не хочется! Вот чудеса! Вот где сбрасывать лишний вес!

Первой проснулась Нина. Она еще некоторое время лежала в спальнике, глядя на светлеющий купол неба, потом растолкала меня:

– Ты знаешь, я поняла суть происходящего! Это и есть телепортация, о которой я так много читала.

– Это очередные твои фантазии? Телепортация, телепатия, телекинез, левитация и всякая такая дребедень! Как далеко это он науки!

– А ты не будь твердолобым ортодоксом. Не отвергай с ходу то, что не можешь объяснить.

– Но, раз не можешь объяснить, то это и есть фантазии!

– Давай-ка, отправимся в Вечный город, раз уж оказались в этом интереснейшем времени! Если только я правильно себе представляю, мы в самом начале новой эры, в период правления императора Тиберия.

– В Рим?!

– Во дворец императора Тиберия! Если мне память не изменяет, в этот период там как раз зрел заговор.

– Но я не согласен! Мы можем потеряться. Ты окажешься в хоромах этого развратника, а я буду жариться на солнце вместе с бедуинами.

– Не трусь, тебя не бросят на съедение львам!

– Ты лучше расскажи об этом Тиберии. Что он за фрукт? Я помню, он правил тогда, когда вся эта катавасия с Иисусом произошла.

– Это не так мало! – воскликнула Нина. – Он правил, как это обычно принято, руками своего ближайшего помощника Сеяна, прикрываясь именем народа и Сената.

– Совсем как в наше время.

– Часть сенаторов была недовольна им. Император ограничил их власть, и вообще слыл сумасбродом. После того, как раскрыли заговор Сеяна, он развязал террор. Тысячи людей, заподозренных в связях с заговорщиком, были казнены.

– Террором нас не удивишь! – сказал я насмешливо. – И какие страсти-мордасти!

– Как у нас и тогда процветали доносчики, которые нередко просто сводили счеты со своими недругами. Тиберий для своей защиты перевел в Рим преторианские когорты.

– Не ругайся матом. Что есть когорта? Много или мало?

– Основой римской армии являлся легион. В составе легиона десять когорт, когорта – десять центурий, центурия – сто солдат. В Иерусалиме располагался отряд численностью не более двух когорт и нескольких центурий легкой кавалерии.

– Ну ты и знаток! – в который раз удивился я. – И что хотел этот Сеян?

– Власти! Что он мог желать?! Хотел занять место постаревшего императора. Но для бедняка не изменилось бы ничего, кроме имени господина.

– А как же хваленая демократия?

– В том-то и дело, что Тиберий не считался с народным собранием, и даже с Сенатом. Предоставлял плебеям хлеб и зрелища, и считал, что миссию выполнял сполна.

Я опять завозражал:

– Все это, конечно, интересно, только зачем нам туда? Мне интереснее понаблюдать за событиями, которые ознаменовали зарождение новой религии – христианства.

– Никуда не опоздаем! Мы можем оказаться в любой момент в любом отрезке времени и пространства! Но, чтобы лучше понять, что и почему произошло здесь, нам нужно посмотреть, что происходило во дворце императора.

– Но как мы там покажемся, среди роскоши и мраморных дворцов?! Я в своем джинсовом костюме, да и ты не при параде!

– Кончай препираться! Поехали в Рим!

– Нет, Ниночка, я что-то боюсь!

– Не бойся! Итак, Рим, тридцатый год новой эры…

Я взял Нину за руку, закрыл глаза, и через мгновение их приоткрыл, чтобы посмотреть, что делает она. Мы сидели на мраморной скамье возле бассейна, в котором плескались голые женщины.

– Надо же было здесь оказаться! – удивилась Нина. – Ты не мог попасть куда-нибудь в другое место?

– А мне нравится! К тому же, разве я выбирал?!

– Бессовестные! Ни капли стеснения! А мужики пялятся на них, словно так и нужно!

– Дикарки… Только… очень соблазнительные!

– Развратник, чем ты лучше Тиберия?!

– Какой же я развратник? Любуюсь, как на произведения искусства. Но послушай, вон, кажется, идет какой-то тип в окружении воинов и других мужчин. Не император ли? Не молодой, а сколько самодовольства, какое высокомерие! И, заметь, им даже невдомек, что смотреть на голых женщин неприлично…

– Ну, да. А тебе смотреть на них прилично?

– При чем здесь я? Я из параллельного мира. Они меня не видят!

– Что случилось, моя дорогая? – лениво протянул император, подходя к краю бассейна. – Что ты хотела мне сказать?

Антония тихо произнесла:

– Сеян.

– Префект преторианской гвардии?

– Да, именно Луций Элий Сеян… Я сомневаюсь, что он дает тебе хорошие советы, мой император. На твоем месте я не доверяла бы ему...

Тиберий удивленно взглянул на Антонию. Откуда она знает о возникших у него подозрениях? Впрочем, кто этого не знает?! Об этом шепчутся все.

– Почему же Сеян не заслуживает моего доверия?

Она вышла из воды, подставляя себя рабыням, которые стали ее вытирать и смазывать привезенными из Египта ароматными маслами, делающими кожу молодой и бархатистой. После таких процедур тело ее источало чудесный запах сложной смеси мирры и нектара цейлонской корицы.

– Скажи мне, дорогая, почему я не должен верить Сеяну? – повторил император свой вопрос.

Антония подняла на него свои блестящие глаза.

– Верные мне люди донесли! Он плетет заговор против тебя, мой император, и против твоих детей. Он даже послал убийцу сюда, на Капри, и Германик… и Гай Цезарь только благодаря случаю избежал смерти.

Тиберий стал внимательно прислушиваться.

Прошли времена, когда на Форуме и в Сенате каждый мог высказывать свое мнение! Мыслители! Будто не понимают, что сегодня не до демократии! Сегодня все нужно сжать в кулак. Единовластие, вот что может спасти империю! Захотели свободу! Болтуны! Мало им свободы? Разглагольствуют в своих философских школах. Кто им мешает?! Но вакханалии Августа я не допущу! «Свободная республика»! Чего захотели?! Мало им свободы?! Ничего-то им не нужно, никакой свободы! Это все для плебеев. Власти им нужно! Власти!

– Откуда ты знаешь, что речь шла о моей голове?

– Я же сказала, что верные люди донесли…

– Когда? И почему ты так долго молчала? Ты говорили об этом еще с кем-нибудь?

Антония покраснела, изображая на лице раскаяние.

– Мой цезарь! Во имя богов, прости меня! Я знала, что ты мне не поверишь, и хотела перепроверить…

– Антония права, мой повелитель, – вмешался в разговор стоящий рядом Макрон, один из верных людей Тиберия. – Сеян добрался до Агриппины! Он хочет лишить тебя всех наследников. Его популярность и могущество опасны, да и сторонников у него немало…

– Помолчи, Макрон… Не время и не место! – Император постоял еще немного, равнодушно рассматривая Антонию и о чем-то напряженно думая. – А ты меньше болтай! Сеян – верный мой слуга. И, кроме того, он – префект преторианской гвардии. Не забывай этого!

– Но я очень испугалась, когда ты заболел. Подумала, не козни ли это заговорщиков?

– Я приказал следить за ним, – прервал ее Макрон. – Во время болезни не хотел тебя волновать. Подкупил рабов, нашел людей, направил шпионов и через три недели установил, что твой верный Сеян должен был условленным способом передать заговорщикам какое-то распоряжение.

– Что это за условленный способ?

– Они передавали сообщения, пряча их в дупле старого дуба. Мои люди его нашли. В нем был металлический футляр, в который заговорщики вкладывали записки. – Макрон протянул императору полый железный цилиндр. Тиберий взял его в руки и стал разглядывать, посматривая на Макрона. Да, теперь есть и аргументы, и вещественные доказательства.

Макрон тем временем продолжал:

– Однако самое важное сообщение передали мои шпионы на прошлой неделе... – Он посмотрел на императора и сказал, подчеркивая каждое слово: – Луций Элий Сеян злоупотребляет твоей дружбой, император.

– Я же сказал, не время и не место! Пойдем, мой друг, здесь очень много народа и солнце слепит глаза…

Император еще раз взглянул на Антонию и, ничего не сказав, направился в сторону дворца.

Мы слушали этот разговор Тиберия со своими сторонниками, открыв рты.

– Так вот, значит, как это было?! Сеяна, всесильного Сеяна, заложил его ближайший сподвижник, которому он доверял больше других!

– Старо, как мир, – согласился я. – Предают только свои. Но, как я понимаю, все лишь только начинается. И какое это имеет отношение к истории Иисуса из Назарета?

– Самое непосредственное. Ведь, чтобы осуществить такой заговор, Сеяну нужны сторонники.

– Это понятно…

– А Понтий Пилат…

– Я знаю, что эту должность он получил по протекции Сеяна. Тот мог надеяться на помощь своего протеже, но велики ли силы у этого Пилата?

– Могу добавить: он непосредственно подчинялся прокуратору Сирии Вителлию.

– То есть, Пилат вряд ли мог повести войско на помощь заговорщикам. Значит, дело здесь не в военной помощи. Тогда зачем он понадобился префекту преторианской гвардии?

– В таком деле каждый сторонник значим. И, кроме того, не исключено, что он Сеяну нужен, как источник денег. Римляне знали, что где иудеи, там и деньги!

– Что-то я этого не заметил! Всегда ощущал себя, если не нищим, то не богатым.

– Ты – особый случай! Но Сеян мог рассчитывать на финансовую помощь Понтия Пилата. Но, пройдем за императором. Может быть, услышим еще что-нибудь интересное!

– Никак не могу привыкнуть, что нас не видят и не слышат! Это так здорово! Пошли!


Тиберий в сопровождении Макрона прошел во дворец, минуя многочисленную охрану. В просторном мраморном зале у стен стояли статуи богов и императоров. Во дворце царила приятная прохлада.

Стены зала призрачно мерцали. Два огромных светильника, вытянувшись вверх виноградной лозой, искрились своими плошками. В курильницах дымились благовонные смолы и бальзам из тубероз, наполнявшие ароматом воздух и услаждавшие души. Божественные струны арф и посвист флейт, переборы цитр разливали вокруг прекрасную негромкую музыку. Рабы и рабыни разносили серебряные блюда и китайские фаянсовые чаши с произведениями кулинарного искусства: форель в яичном соусе, осыпанную свежим виноградом, филе антилопы, залитую соусом из тутовых ягод, тушканчиков, жаренных с корицей и гвоздикой, клубнику в апельсиновом сиропе…

После трапезы император прилег на возвышении, мановением руки выпроводив из зала музыкантов и рабов. Макрон стоял рядом, не осмеливаясь присесть без высочайшего повеления.

Тиберий огляделся.

– Пусть твои люди отойдут от дверей, – сказал он Макрону. Тот вышел из зала и передал приказ императора воинам, охраняющим вход. Вернувшись, замер в почтительной позе.

– Это правда? У тебя есть свидетели? Говори!

– Четверо моих людей несколько раз следовали за ним отсюда до его дворца.

– Что дальше?

– Я подкупил надсмотрщика над рабами. Он подслушал разговор Сеяна с воином, личность которого установить не удалось.

Император недовольно и подозрительно взглянул на Макрона.

– Не удалось? Почему?

– Он скрылся в темноте. Мы не могли себя обнаружить, так как тогда бы они замели следы.

– О чем же они говорили?

– Они шептались о тебе. Называли, кого в первую очередь необходимо убить.

– Когда же это было?

– Неделю назад. Но ты болел, и я не посмел тебе сообщить об этом.

Тиберий молчал. Он понял игру Макрона, но страх за собственную жизнь принуждал его не верить и Сеяну. Он вспомнил, что еще, когда был наследником, его предостерегала от Сеяна Агриппина. «Он не нравится мне, – говорила она. – Чрезмерно честолюбив. Такие люди и предают. Мне больно видеть его возле тебя, мой дорогой»

Тогда он ей не поверил. Да и последующие годы убедили его, что прав он. Сеян прекрасно показал себя, защищая его интересы. Но теперь!

– Сеяна нужно арестовать и казнить. Причем, не дать ему и его сторонникам опомниться.

– А что с его сторонниками? – торопился Макрон.

– Сначала Сеяна, потом и их! – задумчиво сказал император и гневно посмотрел на Макрона, заставляя его трепетать. – Потом и сторонников, – повторил он.

В зал вошла Антония, посвежевшая, красивая, молодая.

– Спасибо за верность, Макрон и обворожительная Антония! А теперь – вина!

Тиберий энергично встал, прошел к мраморному столу, ударив в ладоши.

Огромного роста германец с мечом в руке, выглянул и снова спрятался за занавеской.

Рабы быстро поставили на стол в золотых амфорах вина, привезенные из Дамаска и Самоса, Спарты и Иудеи, сладости и фрукты... В чашах искрилось красное вино, сверкало в лучах солнечного света, вспыхивая и перекрещиваясь с молниями женских глаз. Трое сидящих за столом думали каждый о своем.

«Я ему доверял и дал власть, когда он был мне нужен, – думал Тиберий. – В театрах, на городских площадях и преториях в расположении воинских частей воздавались почести его статуям. Разве не я всегда говорил о его заслугах? Этого мало?! А теперь?! На кого замахнулся этот выскочка?! На детей?! На наследников?! Нет, он опасен, очень опасен. Да, но его сторонники…»

Антония, любуясь прекрасным пейзажем Капри и попробовав искрящийся в бокале напиток, тоже задумалась.

«Нужно свалить этого зазнавшегося плебея без рода и племени! И помочь в этом императору должна именно я, внучка императора Августа! Мои права надо защитить! Я возьму под свое крыло юного Калигулу и его сестру Друзиллу…»

И молодой Макрон хорошо знал, чего хочет. «Нет, я не пешка в руках этого старика! Но должен стать необходимым ему в борьбе с могущественным Сеяном. Устранив префекта, я сам смогу занять место второго человека в государстве, а после смерти Тиберия руководить действиями его молодого преемника, Гая… Тиберий дряхл и стар…»


– Я бы тоже выпил, пожалуй, бокал вина, – сказал я и направился, было, к столу, но Нина удержала меня.

– Умерь свой пыл. Каждый из них вполне мог подсыпать яд другому. Не стоит на себе проверять действие древних ядов. Они смертельны.

– Ну и нравы! Вот же выродки!

– Они друг друга стоят. Этот Сеян, против которого все ополчились, популярен в столичном гарнизоне, заигрывал с влиятельными сенаторами, вербуя себе сторонников, раздавал доходные должности и земли.

– А куда же смотрит этот напыщенный тюфяк? Он что, и впрямь поверил в свое божественное предназначение?

– Не думаю. Он старший сын Юлии Августы от первого брака с сенатором Тиберием Клавдием Нероном. Выйдя замуж за императора Октавиана, Августа настояла, чтобы тот усыновил его. Так появился Тиберий Юлий Цезарь. Так что, он хорошо понимал механизмы этой божественности и нравы своих многочисленных потомков.

– И чем все кончилось? Его прикончил этот Сеян? Или придушил один из отпрысков?

– Ты удивительно мало помнишь из школьной программы. Его, действительно, «придушил», как ты выразился, отпрыск, кстати, к которому он неплохо относился.

– И как же это произошло?

– Тиберий заболел и стал очень плох. Врач императора обещал Гаю, его наследнику, что император не протянет и двух дней. Тот поспешил объявить сбор своих сторонников и разослал гонцов к войскам и наместникам. Гай уже принимал поздравления, как вдруг старый император очнулся. Этот мерзавец растерялся, среди собравшихся началась паника, но верный ему Макрон, сохраняя присутствие духа, приказал придушить Тиберия. Таков его конец.

– Да, – сказал я. – Грустный конец. А я к нему уже как-то прикипел. Но, слушай, Нина, ели ты так все хорошо знаешь, зачем мы здесь? Что нового ты хотела узнать?

– Меня интересует степень участия в заговоре Понтия Пилата. Есть версия, что он в нем замешан.

– И что тогда?

– Если это так, то становятся понятными некоторые его действия в Иудее.

– Вряд ли мы это здесь узнаем. На наших глазах должна пройти вся эта кровавая бойня. Да и что нового?

– Наверное, ты прав. Но интересно…


Тиберий, сопровождаемый Макроном, прошел на крытую террасу, где в огромных кадках росли пальмы. Ветерок трепал его начавшие уже седеть волосы. Говорил тихо, нисколько не заботясь, расслышит ли его Макрон.

– Власть начинается с постановки цели. Кто определяет ее? Я! Император… Тот, кто не ставит цель, – тот власти не имеет. Кто ставит цели другим – тот и властелин!

– Кто может сравниться с тобой в мудрости? И у кого же власть, как не у императора?!

Тиберий, не обращая внимания на слова Макрона, продолжал, словно размышляя вслух:

– Есть три категории людей: те, которые громко говорят о своих целях. Им нет нужды скрывать их. Другие, преследуя тайные цели, скрывают их. Это самые опасные враги…

– Но большинство…

– Большинство живут в плену иллюзий, чтобы исполнять мои повеления, во имя моих целей! Это мои подданные.

– Нет большего счастья, чем жить и умереть во имя достижения твоих целей! – торжественно сказал Макрон.

Тиберий довольно кивнул и продолжал:

– Власть, о, эта опьяняющая власть! Никто, кроме меня, не может ставить цель! Все должно подчиняться ей! Народ во имя ее достижения пойдет туда, куда ему укажут!

– Но ты, повелитель, всегда говорил о власти народа…

– Говорил… А что мне говорить?! Это они любят! Я им обещал свободы, как и великий Август. Но потом забывал свои обещания! И горе тому, кто их вспоминал!

– Но ты, мой повелитель, всегда добивался своих целей!

– Добивался. Тот, кто не добивается объявленной цели – тот попросту болтун. Сеян первое время понимал мою цель и способствовал ее достижению. Теперь он поставил себе другую цель, а значит – жаждет власти! Именно поэтому я его уничтожу! Ты должен быть в Риме! Твое место там! Возьми под свое начало столичные когорты. Ты должен его арестовать на ближайшем заседании Сената! Ни в какую тюрьму везти его не нужно. Сразу же убить! Раздавить эту гадину! Тебе помогут префект ночной стражи Грециний Лакон и мой старый друг консул Меммий Регул. Это верные мне люди…


– Ты слышал, как делается история? – спросила Нина. – Теперь этого Сеяна арестуют, сопроводят в тюрьму и без промедления казнят. Раздумывать здесь некогда. А после этого будут отлавливать, и казнить всех его сторонников.

– Но, если не казнили Понтия Пилата, значит, он не был сторонником заговора Сеяна?

– И да, и нет. Его участие в заговоре доказать не смогли, хоть я где-то читала, что Сеян обращался к нему с просьбой поддержать предприятие, и обещал привилегии. Но Пилат находился на окраине империи, и влиять на судьбоносные решения не мог. При этом пользовался авторитетом, носил почетный титул: «Пилат Понтийский, всадник Золотое Копье».

– И что потом?

– Потом все как обычно. Имя Сеяна вычеркнули из консульских фаст, его статуи разрушили. Внезапная казнь императорского любимца вызвала столь сильный резонанс в империи, что даже жители самых отдаленных уголков поспешили уничтожить любую память о нем. День падения Сеяна объявили праздником.

– Боже, как все мне напоминает события нашей истории. Мне рассказывал дедушка, что когда у нас арестовывали очередных врагов народа, их имена и фотографии старательно вычеркивали из всех книг и учебников. Он мне показывал учебники с замазанными чернилами портретами маршалов Тухачевского, Блюхера…

– Я же тебе говорила, что все повторяется!

– Знаешь, Нина, мне уже надоело смотреть эти античные страшилки. Хочу в Иерусалим. Там, именно там должно произойти событие, о котором помнят потомки вот уже две тысячи лет.

– И, к сожалению, перевирают многое из того, что произошло, – согласилась Нина.


Мы вновь оказались в Иудее в канун праздника Песах. Мимо проходила большая группа людей. Все были возбуждены и что-то кричали. Подойдя ближе, мы поняли, что толпа направлялась в Иерусалим. Впереди, легко опираясь на посох, шел худощавый человек, и что-то говорил окружавшим его людям. Бледное лицо и небольшая бородка, прямой нос и горящие глаза не оставляли и тени сомнения: это тот самый проповедник, о котором мы слышали в харчевне. Конечно же, это Иисус! Длинные темные волосы, простой белый, словно парус, холст, покрывающий тело, на фоне багрового заката, предвещающего бурю, делали видение грозным и значительным. По пути в Иерусалим они прошли Иерихон, пересекли апельсиновые рощи и розарии.

– Куда же они, на ночь глядя? – удивилась Нина.

Я успокоил ее, предлагая последовать за ними.

По дороге к ним присоединялись люди. Они шли, внимательно слушая проповедника, стараясь протиснуться поближе к Иисусу.

У оливковой рощицы их встретила женщина. Кувшин, наполненный родниковой водой, она держала на плече и смотрела на Иисуса огромными глазами. В них мерцали бездонная пропасть тревоги и боли, холод и соль Мертвого моря. Ее смоляные волосы прикрыты белым платком, а румянец и ямочки на щеках делали улыбку обворожительной.

Иисус на какое-то мгновение замолк, взглянув на красавицу, потом улыбнулся ей в ответ и пошел дальше. А она, завороженная его открытой улыбкой, пошла за ним. У нее дома умирала мать. Она надеялась, что пророк уменьшит мучения, а может и продлит ее дни. Тихо, только губами, молилась о том, чтобы ниспослал Бог здоровье матери. Она шла за толпой, надеясь, что этот человек в светлых одеждах, который так по-доброму на нее взглянул, поможет и ей.

Мы с Ниной тоже шли, стараясь не отставать. Вскоре толпа поредела, и с ним остались его ближайшие ученики и единомышленники.

Кто-то поспешил к колодезю. Даниил налил воды в каменное углубление, специально сделанное для водопоя скотины, и напоил своих ослов, гружённых кладью. Его тень была длинной и причудливой. Под вечер солнце украсило горизонт золотыми бликами и фиолетовой бахромой. Ослики шумно пили воду, потом, грациозно ступая по каменистой почве, стали спускаться с горы за хозяином. Солнце медленно пряталось за горизонтом, о чем возвестили воркование горлицы и вдруг почерневшие остроконечные камни.

Когда же ночь накрыла покрывалом окрестные просторы, Иисус предложил сделать привал на склоне горы. Он сел на траву. Вокруг него расположились ученики. Мы подошли ближе, чтобы лучше видеть и слышать что происходит.

Путники развели костер. Огонь потрескивал, выхватывая из темноты возбужденные лица, очертания гор, нагромождение камней, и потом все снова погружалось в густую, вязкую темень. Пейзаж вдруг у самого костра оживал, когда пламя вспыхивало, освещая лицо Иисуса. Люди его внимательно слушали. Это были землепашцы, сеющие пшеницу на окрестных холмах, и маслоделы, которые жали оливковое масло в Гефсимании, торговцы, продающие вино и ягнят, мастера, которые пряли и ткали шерсть, плотники и каменотесы, пекари и продажные женщины… Кого только здесь не было!

– Я уже говорил вам, что счастливы нищие духом: им принадлежит Небесное Царство. И плачущие будут утешены. А кротким будет принадлежать весь мир…

Слова Иисуса разносилась в тишине. Больные и любопытные, страждущие и обиженные, горемыки и мученики, сопровождающие Его в пути  с жадностью слушали его слова, целовали края хитона.

Ночь в этих местах наступила как-то сразу. Солнце скрылось за чернеющей вдалеке скалой и стало вдруг прохладно и темно.

Он говорил, а они слушали, а ночь шла себе и шла.

–  Вы – соль земли, – продолжал проповедник своим последователям, окружившим Его. – Вы свет мира. Город, стоящий на вершине горы, невозможно скрыть. Зажженный светильник не прячут под сосуд, а ставят повыше, чтобы светил всем в доме. Пусть же свет ваш светит людям, чтобы они видели ваши добрые дела и славили вашего Небесного Отца.

Он помолчал, всматриваясь в горящие глаза своих учеников. Потом остановил свой взгляд на самом молодом и восторженном своём почитателе Иуде, и продолжал:

– И не думайте, что Я пришёл отменить закон или сказанное в книгах пророков; Я пришёл, чтобы исполнить, а не отменить. Говорю вам истину: пока небо и земля не исчезнут, ни одна малейшая буква, ни одна черточка не исчезнет из закона – все сбудется…

– Но в законе, – возразил  Фома, – сказано: «Глаз за глаз и зуб за зуб»!

– А я говорю вам: не противьтесь злому. Если кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему и левую… Любите врагов ваших и молитесь о тех, кто преследует вас, чтобы вам быть истинными сыновьями вашего Небесного Отца. Он ведь повелевает солнцу светить и злым, и добрым и посылает дождь как на праведных, так и на грешных. Будьте совершенны, как совершенен ваш Небесный Отец.

– Это и есть морально- этические основы христианства, –  почему-то прошептала Нина, забыв, что  нас никто не видит и не слышит. – Он называет блаженными тех, кто приближается  чистотой сердца к Богу.

– Почему же Он обещает Царство тем, кто в душе своей нищий? Что за ерунда?!

– Нищета духа – это смирение, а Он выставляет смирение как основание жизни. Он любит смиренных, не гордых людей, сознающихся в недостатках своих, от души кающихся в своих грехах, просят помощи Небесной. Исконным христианским милосердием считаются: голодного накормить, жаждущего напоить, одеть имеющего недостаток в необходимой и приличной одежде, находящихся в тюрьме посещать, помогать выздоровлению больного…

– Он говорит, что человеческая душа бессмертна…

– А что? Я в это могу поверить! – тихо сказала Нина.– Но ты обрати внимание. Он говорит, что насилие ради  возмездия бессмысленно, так как порождает новое насилие. И так будет бесконечно. Услышали бы это наши беспредельщики и террористы!

– И что? Они бы всё равно продолжали бы своё чёрное дело. Ведь по Закону допускается на зло отвечать злом!

– Да, но Он-то говорит: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, делайте добро тем, которые вас ненавидят, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Любите друг друга. – Нина была необычно возбуждена. – Ты только подумай! Произнесенная две тысячи лет назад  эта нагорная проповедь до сих пор продолжает будоражить воображение людей, учить их жить! Разве это не свидетельствует о том, что всё, сказанное Им – значимо?! Но, тише! Давай послушаем, что Он ещё говорит.

– Не судите, чтобы и вас не судили. Так же, как вы судите других, так будут судить и вас, и какой мерой вы мерите, такой будет отмерено и вам, – продолжал Иисус. – Что ты смотришь на соринку в глазу твоего брата, когда в собственном не замечаешь бревна?

Заметив, что  Варфоломей куда-то стал всматриваться и не слушать Его, Иисус чуть повысил голос, чтобы привлечь его внимание:

– Того, кто слушает эти Мои слова и исполняет их, можно сравнить с мудрым человеком, построившим свой дом на камне. Пошел дождь, разлились реки, подули ветры и обрушились на этот дом, но он устоял, потому что был построен на камне. Человека же, слушающего Меня, но не поступающего по Моим словам, можно сравнить с глупцом, построившим свой дом на песке. Пошел дождь, разлились реки, подули ветры и обрушились на этот дом, и он рухнул, и падение его было ужасным.

И запомните: свет вам на пути и свет в вас!..

Огонек в костре почти погас, и небо на востоке стало сереть, вырисовывая очертания гор и притихших людей. Дуновение прохладного утреннего ветерка окончательно прогнало дремоту, слышался ликующий гомон птиц и далекий надрывный вой хищников, карканье ворон, вой гиен и шакалов…

Там внизу в лунном свете блестела речушка. За нею, прижимаясь к воде, стояли хижины. В таких когда-то жили рабы-евреи перед выходом из Египта. Камышовые плетни, обмазанные глиной – это стены, а крыша – и просто навал камышей связанных веревкой. Люди питались чем Бог пошлет, одевались в набедренные повязки. Для них серебряный дирхем – огромные деньги.

– Мы станем свидетелями событий, о которых мне довелось читать. Интересно, как же все было на самом деле? – сказал я Нине. – Мы пойдем за ними в Иерусалим. Вдруг удастся все увидеть своими глазами!

– Как жаль, что мы не можем ничего изменить, – откликнулась она.

И вдруг увидели удивительную сцену. Прямо на того, кого называли Петром, с выступающей над головами скалы прыгнул волк. Волки здесь небольшие и ловкие, как Джеки Чан и в это время года в одиночку не охотятся. Петр отсек его от горла ударом ребра ладони. Но хищник попытался прыгнуть еще раз. Петр ему – песок в глаза, как заурядному бандиту. Волк завертелся, заскулил. И тогда Петр прикончил его мечом. Бросая к ногам Иисуса притихшего зверя, спросил:

– Мы оставили все и последовали за Тобою. Что же будет нам?

Иисус, очнувшись от раздумий, посмотрел на огромную фигуру Петра, произнес:

– Все, кто последует за мною, получат во сто крат больше, чем потеряли. К тому же наследуют они и жизнь вечную!

Потом тихим голосом, чтобы слышали только те, кому и предназначены его слова, добавил:

– Вот завтра мы войдем в священный Иерусалим. И вы не должны ничему удивляться, чтобы  ни  произошло.

– Что же там может произойти? – спросили его.

– Самые невероятные события. Но они вас не должны удивлять. Синедрион в гневе. Все будут искать меня, чтобы убить.

– Что такое ты говоришь, Учитель?! И что такого ты сделаешь, что тебя захотят казнить? До сих пор ты делал только добро людям.

– И сейчас хочу только одного: чтобы людям было хорошо. Но для этого нужно вырвать жало у фарисеев.

– Как? – эхом отозвались его ученики.

– Пока не знаю. Но – как раз самое время… А сейчас давайте отдохнем, потому что завтра в Иерусалиме нас ждут события, которые вы запомните надолго…

Ранним утром, проснувшись, Иисус послал Варфоломея и Фому в ближайшее селение, чтобы те привели ему ослицу. Он покрыл ее одеждами своими и сел на нее.

На осле в сопровождении верных учеников и направлялся на Песах Иисус Назаретянин.

Я видел его умиротворенное лицо, добрые внимательные глаза, сострадающие и сочувствующие. Он еще не знал, что с ним должно произойти. Лишь догадывался. Но я-то знал! И мне стало его жаль. Хотелось предупредить об опасности. Но все должно произойти именно так, как произошло. Влиять, к сожалению, на события мы не могли. Правда, чтобы не видеть это, можно выключить компьютер!

Так и въехал он в Иерусалим, сопровождаемый множеством народа. По пути люди бросали пальмовые ветки под ноги его ослицы.

– Ну и видок у этого Иисуса, – сказал я, стараясь не отставать от почти бегущего ослика.

Между тем, Иисус направился прямо к Храму. За ним следовала толпа. Из уст в уста передавали: это Пророк, Мессия из рода Давида, наследник престола иудейского!

На площади перед Храмом стояли менялы, перебирая монеты и зазывая воспользоваться их услугами. Рядом продавали голубей, овец, разную утварь.

Не долго думая, Иисус с криками об их бесстыдстве и осквернении Храма, стал переворачивать столы, разгоняя торговцев. Люди сторонились, не понимая, чем этот человек так возмущен?

– Отчего ты так взволнован? Что привело тебя в такое негодование? Не трогай мой стол, я лишь недавно получил место менялы, доставшееся мне по наследству от моего отца, – уговаривал Иисуса невысокого роста полный человек в цветном халате и с белым платком, покрывающим голову.

Да, и в самом-то деле, отчего? Не однажды, приходя в Храм, Иисус видел эти меняльные столы, да и сам разменивал здесь деньги, чтобы не осквернять Храм римскими монетами с изображением императора.

– Вот так да! – сказала Нина. – Значит, это правда! А я не верила…

– Но это чистой воды хулиганство! Разве сегодня в церквях не продают всякую утварь, свечи, иконки, религиозную литературу, не принимают и не меняют деньги? К тому же, и не в Храме сидят эти менялы, как описывают Евангелии. Разве могли они занести в Храм римские монеты с изображением императора? Да и в Храме все эти менялы бы просто не вместились!

– Если бы у нас что-нибудь подобное произошло, такого типа сочли бы хулиганом и богохульником.

– Тем более, перед святым праздником Песах! Богохульство в те времена каралось смертью!

– О чем ты говоришь?! Его сопровождают двенадцать лбов! Кто к нему подступит? Здесь нужно звать на помощь ОМОН, то бишь – римлян!

– Пойдем, Ниночка, в тень, и расскажи-ка мне, чего такая драчка из-за этих меняльных столов? Выгодный бизнес?

Мы присели невдалеке в тени большого дерева, и Нина стала мне пояснять, заставляя снова удивляться ее широким познаниям.

– На Востоке – месторождения золота, а в Апеннинах – серебряные рудники. Стало быть, Рим богат серебром, а Азия – золотом. Грамм золота в метрополии стоил двенадцать с половиной граммов серебра, а в Иерусалиме за тот же грамм золота давали четыре и семь десятых граммов серебра. Вот предприимчивые люди и пользовались этой разницей курсов...

– Ну и ну! Действительно, выгодный бизнес! И кто же эти предприимчивые люди?

– Дело в том, что Иудее, единственной провинции империи, позволено чеканить свои монеты, так как на римских монетах языческие изображения, которые по иудейской вере нельзя вносить в Храм. А подношения делать надо. Поэтому иудеи добились у Рима права чеканить сикли – свои монеты. Именно они и продавались на площади у входа в Храм.

– Не удивительно, что Иисус вызвал ненависть местных олигархов!

– Ты прав. Кому понравится обвинения в мошенничестве?! А Иисус требовал направить деньги в реальный сектор экономики!

– Тоже скажешь, в реальный сектор!

– Конечно! Он говорил, чтобы развивали производство, кузницы, виноградники… Дали работу людям… Он хотел как лучше…

– А получилось, как всегда! Но, что ты там говорила о денежных махинациях?

– Один сикль, который чеканили иудеи, равнялся аж двадцати динариям. Каждый взрослый иудей обязан был на Песах пожертвовать Храму полсикля. Это – своеобразный налог, в котором был очень заинтересован Синедрион.

– А что есть Синедрион?

– Примерно то же, что у нас парламент, верховный законодательный и судебный орган. В нем заседали мудрецы, как правило, самые уважаемые люди.

– Парламент, спикер… С ума можно сойти!

– В Синедрионе две партии – саддукеи и фарисеи. Если проводить аналогии с нашим временем, то саддукеи ближе к патриотам, а фарисеи – к центристам с легким налетом либерализма. Фарисеи – прагматики, а саддукеи – ортодоксы. Меняльные столы, то есть все финансовые потоки Храма были подконтрольны фарисеям. Прагматики всегда ближе к деньгам.

Патриоты-саддукеи резко выступали против западных оккупантов, переводя, таким образом, стрелки народного гнева с фарисеев на римлян. Они сочувствовали террористам-зелотам, твердили о традиционных ценностях, размываемых западной заразой.

– Ну, просто калька с нашего парламента!

– Короче, саддукеи отвлекали народ от богатеющих священников-левитов. Римляне, мол, во всем виноваты. Грабят нашу родину, сволочи!

– И это знакомо: бей жидов, спасай Россию! Бей римлян, спасай Иудею? А что же Рим?

– В Рим исправно поступали налоги из провинций. Но золото утекало как песок сквозь пальцы. Роскошные мраморные дворцы, украшения, зрелища, гладиаторы... Все это денег стоило, и не малых.

– Ха, гладиатор, как известно, товар разовый.

– Аристократы Рима жили в долг.

– А в долг давали ростовщики-евреи. Кто же любит тех, кто ссужает тебя деньгами?!

– Тиберий пытался бороться с экономикой проедания, воевал с роскошью: издал антиалкогольные указы, выслал из Рима артистов, закрыл элитные рестораны, пытался указами сдерживать цены. Это, естественно, ни к чему хорошему не привело.

– И запустил механизм черного рынка!

– Правильно! Это и вызвало раздражение аристократов против Тиберия. А что дальше – ты уже видел…

– И что, этот Понтий Пилат – участник заговора?

– Не исключено. Но его когорты требовали платы за службу. Да и возвращаться в Рим им было не очень-то охота. Из-за разницы курсов на свою зарплату легионеры жили в Иудее в три раза лучше, чем в метрополии.

– Значит, нужно было дать легионерам деньги.

– А где взять?

– Прокуратор знал, где нужная сумма имелась. Однажды он уже попадал в историю…

– И что за история?

– В Иерусалиме очень старая канализация. По улицам текли нечистоты. Городу грозили эпидемии. Пилат неоднократно писал в Рим, чтоб дали денег на починку. Столица отмалчивалась. А местные власти денег не давали, полагая, что канализация находится в федеральном подчинении. Причем, случись эпидемия, иудеи все свалили бы на проклятых оккупантов!

И Пилат решился на смелый ход. Он силой взял деньги из казны Храма, и обновил канализацию, водопровод построил, городские бани. Естественно, в Рим тут же полетели доносы и жалобы от первосвященника: «Мы все налоги заплатили, а Пилат из священной казны деньги забрал! Нецелевое расходование средств!» В Риме по этому поводу даже Сенат заседал. Тогда Пилату удалось отвертеться. Ему было, что ответить сенаторам: ребята, здесь по улицам нечистоты текут, и к тому же я бани новые построил!..

– И что, простили?

– Тогда сенаторы оправдали Пилата: «Бани важнее Храма!» Но сейчас не скажешь же, что деньги нужны на заговор!

– Мог бы и сам наладить коммерцию между Римом и Иерусалимом. Зачем ему посредники? И, кроме того, это и безопаснее. Меньше разговоров…

– В том то и дело, что времени у него не было. Ты же видел, что Тиберий уже за Сеяна взялся. Теперь Пилату нужно свою шкуру беречь! Ему бы выслужиться…

Пока мы с Ниной рассуждали о движущих силах истории, кто-то словно сорвал два листка календаря. Вечер пятницы. Мы по-прежнему сидели с Ниной в тени дерева. Все события этих нескольких дней пронеслись, обжигая нас своей безысходностью и горем. Толпа давно схлынула. Как и два дня назад, менялы стояли у своих столов на площади перед Храмом. Никто и не вспоминал про дебош, устроенный каким-то оборванцем из Назарета. Чего только не видела эта площадь?! Случалось, и убивали, и грабили задержавшегося прохожего. И Храм, и площадь перед ним видели много всякого…

Я никак не могу привыкнуть к своему новому состоянию, когда совсем не хочется есть. Лишь иногда на жарком солнце возникала жажда, и тогда я пил воду. К тому же, совсем не хотелось спать. Подумалось: а не сплю ли я, и это все – сон?! Не исключено. Видения наплывали друг на друга, но настолько ясные, четкие, что у меня не было сомнения в том, что это и не видения вовсе, а просто мой собственный взгляд из другого мира. Я прикрыл глаза, и увидел нас в огромном мрачноватом помещении с множеством скамей, расположенных амфитеатром. Что это? Храм? Синедрион? На скамьях сидели высокомерные и самодовольные люди и о чем-то беседовали. Нет, скорее – спорили. Причем, говорили сразу все, и трудно было разобрать слова. Потом в зал вошел седой Старец и сел в кресло на небольшом возвышении в центре амфитеатра. Он сурово взглянул на собравшихся, и те притихли.

– Чего же ты хотел, Иисус, сын Иосифа из Назарета? – спросил он, взглянув в его сторону, и словно лучом света осветил бледное худое лицо Иисуса. А тот тихо отвечал:

– Израиль в развалинах. Народ в нищете. Мне показалось, что кто-то должен был взять на себя роль спасителя. Кто, если не я?!

Под ворохом льняных одежд дышалось тяжело, и время тянулось медленно, наполняя его все большим трепетом.

– Но зачем ты присвоил себе чужое имя?

– А разве мы все – не дети Твои, Господи?! Но Ты, легко читающий в каждом сердце, знаешь, что для народа Твоего иду я на это. Как сын Твой, разве не должен я действовать, уподобляясь Тебе? Как раб Твой, разве не Твоей волей движим?

– А что скажешь ты, Иосиф?

Старец взглянул на первосвященника и нахмурился. Община за бездействие дала ему прозвище «подобный уставшей женщине» – Каиафа. Тот, втянув голову в плечи и опустив глаза, проговорил:

– Господи, Ты хочешь, чтоб я, как Иосиф при фараоне, взялся управлять хозяйством Израиля?! Но я хорошо помню, чем это закончилось в Египте. Почти все, и египтяне, и евреи, кроме нас – левитов и жрецов Египта стали рабами фараона. Государственное управление… А Ты помнишь, чем это кончилось в Уре и Лагаше?

Если же Ты хочешь, чтобы я просто р;здал  деньги нищим, то это еще хуже. Народ утонет в разврате. Разве римляне не пример тому, видный всякому? И деньги быстро соберутся у худших. А лучшие, живущие исполнением заповедей, останутся без хлеба, ибо заповедано нам не есть даровой хлеб, но только заработанный. Безграничны житницы Твои, но и Ты ради нас же не даешь ничего даром, ибо известно, что не «хлеб стыда», а лишь заслуженный хлеб насыщает не только тело, но и душу.

Иисус усмехнулся. Пусть бы он сказал это несчастным. Так не скажет же! Уж Каиафа-то знает, кому что говорить!

Старец пристально смотрел на первосвященника и молчал. Потом спросил:

– И это все?

– Нет, Господи, не все! Закоренелый преступник, зовущийся Иисусом из Назарета, оборванец, возымевший дерзость говорить от имени всех евреев с тайным умыслом поссорить нас с всемогущим Тиберием, заслуживал смерть!

Первосвященник, конечно, сразу понял, что Иисус – прямая угроза финансовому благополучию Храма. Это он кричал: «Хватит уже набивать карманы!.. Пора делиться!»

Он давно бы дал приказ прибить этого наглеца где-нибудь в темном переулке. Но сделать это не так уж просто. Иисус всюду ходил с охраной. Причем некоторые из его людей вооружены. Петр, например, всегда ходил с мечом. Меч – редкая привилегия: иметь оружие разрешено только римским гражданам – это их неотъемлемое право в отличие от неграждан. Туземцам за ношение оружия – смерть через распятие. Даже храмовая стража Синедриона вооружена лишь деревянными дубинками и кольями.

Но как он, рожденный в Иудее, мог стать римским гражданином? Только, если был наемником. Этим людям за особые заслуги давали награду – Крепостной или Гражданский венок. Носитель такой награды автоматически получал римское гражданство. Видимо, Петр был хорошим солдатом. И служил в кавалерии! Вот почему у него не короткий гладиус, а длинный – спата. Большой меч под одеждой не спрячешь. Римские патрули на каждом шагу. На Петра мгновенно донесли бы, вооружись он незаконно: город полон шпионов и стукачей, а у Иисуса и апостолов много врагов. Нет, Петр носил меч открыто, и наверняка его на улице не раз останавливал патруль, спрашивая буллу – знак о гражданстве. Петр буллу имел...

Эти мысли пролетели в голове первосвященника.

– Что же еще у тебя? – нетерпеливо произнес Старец.

– Пилат – взяточник и вор! Он уже грабил казну Храма. Это он учинил резню в Самарии. Ему, чтобы оправдать свои действия, нужно опорочить нас! Этот надменный римлянин хотел доказать, что мы готовим восстание против Рима! Выслуживался перед Тиберием! А здесь так повезло! Такие возможности: поймали «Царя иудейского!», призывающего изменить существующий порядок!


– Нина, у меня все перепуталось. Я не очень понимаю происходящее.

– Я и сама не врублюсь! Где мы находимся, и кто этот Старец? Но мне кажется, что нужно посмотреть, что делается в Вечном городе. Пал ли Сеян и что поделывает Тиберий? Он, между прочим, мог бы приструнить этого Пилата!

– Мог бы…

Набрав слово «Тиберий» и щелкнув мышкой «Найти», мы моментально перенеслись на холм Победы, на вершине которого возвышался, отражая солнечные лучи, мраморный дворец императора.

Из небольшой рощицы во весь опор на вороном коне спешил всадник. Антония перегнулась через перила, вскрикнула и замахала рукой. Еще в седле всадник весело приветствовал ее. Это был Макрон. Он соскочил с коня и вошел в ворота. Не прошло и пятнадцати минут, как из черноты оливковой рощи показались еще двое. Они осадили взмыленных коней у самых ворот дворца, спешились, передавая поводья подбежавшим рабам. Но неожиданно перед ними выросли четыре огромных германца с мечами в руках, а подошедший перфект ночной стражи Грециний Лакон объявил: «Вы арестованы!»

Антония не стала наблюдать за тем, что произошло потом. Все было отработано до деталей. Сторонников Сеяна арестовывали и казнили без лишних разбирательств.

Макрон же поспешил к императору, от которого вывели какого-то испуганного человека, готового повиснуть на руках сопровождающих его громил. Антония рассмеялась. Смех ее был откровенно груб и бесстыден.

– Что такое? Ты, и с такой свитой? Почему же они тебя сразу не сковали по рукам и ногам? В какую же темницу тебя бросят? Я принесу тебе то, что ты любишь больше всего. – Громко хохоча, она отпихнула преторианца и при всех дала пощечину несчастному. – Ты будешь получать это каждый день! – Проговорила она и презрительно добавила: – Какие, однако, глупости приходят нашему Макрону в голову!


Мы с Ниной проскользнули в покои императора. Знакомый зал. Холодный мрамор статуй и тусклый свет делал обстановку мрачной и грозной.

Перед императором стоял очередной обвиняемый, известный сенатор Венеций.

Движение руки – и стража исчезла. «Недалеко, наверное», – мелькнуло в голове у обреченного. Лицо императора непроницаемо. Они были одни.

– Прости мне, дорогой, эту шутку. Я знаю, шутка неуместная, но ты извинишь мне мой каприз.

Венеций был как в огне. Ласковый тон императора его не успокоил. Напротив. Откуда же будет нанесен удар? С какой стороны? Император испытующе смотрел на него.

– Расскажи мне, прежде, как ты устроил дело в Анции?

Голос сенатора дрожал:

– Я доехал до Таррацины, а потом снова вернулся в Анций. Сделка с Ароном почти завершена. Он сам приедет к тебе на Капри, чтобы договориться о деталях!

– Вчера я ужинал с Макроном.

Несчастный вздрогнул.

– Макрон обвинил Арона в заговоре против меня.

Тиберий внимательно изучал лицо Венеция. Он заметил, как глаза его расширились от удивления. Удивление казалось искренним.

– Макрон советует отдать Арона под суд.

– Ему нужны его миллионы! – вырвалось у сенатора. – Он давно по ним тоскует.

Венеций запнулся, пораженный новой догадкой.

– Но, может быть, золото он предложит тебе, а сам удовлетворится уничтожением его семьи, потому что тут есть еще и другие обстоятельства...

– Какие? Говори!

– Несколько дней назад Валерия устроила мне отвратительную сцену. Она подослала убийцу к дочери Арона. Я сказал ей, что думаю об этом. Понимаешь? Она ревнует! Это ее месть. От нее узнал я о том, что Арон отказал Сеяну в финансовой поддержке. Я уверен, мой император, что Арон невиновен!

Губы Тиберия вытянулись в две бледные ниточки. Глаза наполовину прикрыты веками.

– Ты утверждаешь, что он невиновен? Что это месть Макрона? Что же мне посоветуешь?

Патриций выпалил:

– Сделай его своим финансовым советником!

Император рассмеялся. Мозг работал быстро и четко. Обычно антиеврейские выступления в Риме совпадали с обострениями финансовых кризисов. Тиберий, кстати, не очень поддавался настроениям толпы. Напротив, наиболее талантливых, молодых и зажиточных иудеев спасал: прятал от расправ, отсылал на службу в провинцию.

Очнувшись от раздумий, он взглянул на сенатора и воскликнул:

– Ты сошел с ума?

Тот, еще не понимая, что попал в ловушку, расставленную Тиберием, с жаром продолжил:

– Я думаю о Риме. Государству нужны деньги. Миллионы Арона! Но их хватит ненадолго. Ты предашь его суду, и голова его слетит. Ты получишь много, конфисковав имущество иудеев. У них куча денег. Но что, если устроить так, чтобы императорская казна через них получала сотни миллионов постоянно, непрерывно. Ты понимаешь, дражайший?

Потухшие глаза императора заблестели. Он с минуту смотрел на Венеция, а потом встал и начал ходить по залу.

– Твой совет мудр. Завладеть этим живым источником золота! Прекрасная мысль! – Он резко повернулся к сенатору. – Чтобы он почаще бывал здесь, в моем дворце? Чтобы вы могли подготовить заговор прямо у меня под носом, и в удобный момент меня прикончить?!

Несчастный вскочил.

– О чем ты говоришь, мой возлюбленный цезарь?! Ты не веришь мне?

– Не говори о любви ко мне! Я знаю, о чем ты совещался со своим отцом здесь, в саду, когда мы пировали. – У Тиберия от злости сдавило горло. Голос срываясь, не повиновался ему. Он хрипел. – Вслух вы говорили о прекрасной Валерии, а шепотом о том, что убьете меня!

– Пойми, дорогой! Мой отец хотел восстановить республику, но не я! Помнишь, я встретил тебя у ворот дворца. Я шел предупредить тебя. Но ты не остановил коня, помчался дальше!

Тиберий был непреклонен:

– Ты предал меня!

Венеций воскликнул:

– Отца я предал, а не тебя! Я убил его этим. До сих пор не могу смотреть в глаза матери. Даже не ночую дома. И все это из любви к тебе. Клянусь всеми богами...

– Не клянись! У меня есть доказательства!

Император бросил на стол металлический футляр.

– Узнаешь?

У Венеция перехватило дыхание. Он упал на колени.

– Смилуйся, мой цезарь! Да, я знаю этот футляр, но я не видел его с тех пор, как казнили Сеяна. – Сенатор отчаянно защищался. – Разве я не привел свой легион, чтобы охранять тебя? Разве я не вывел легион на форум, чтобы мои солдаты при необходимости были у тебя под рукой?

Тиберий стоял спиной к окну и наблюдал за сенатором. Его умелая защита не казалась лицемерной. Факты, которые он приводил, не подлежали сомнению.

Тот воскликнул:

– Я верен и предан тебе! Я, а не Макрон! Он действительно предатель!

– Что ты хочешь этим сказать? – Император стал внимательнее.

Сенатор продолжал:

– Мне проговорилась Валерия, от которой я узнал, какую грязную игру ведет с тобой Макрон и, прости, я вынужден причинить тебе боль, но скрыть это не могу – и Клавдия. Валерия передала мне их разговор слово в слово: «Ты разве не знаешь, – говорил Макрон, – кто управлял империей? Сеян. А сегодня – я, Макрон! И недалек день, когда я лягу с тобой, прекрасная Клавдия, в постель!»

Сенатор умолк, было слышно только его учащенное дыхание. Тиберий упал в кресло. Он был смертельно оскорблен услышанным. Воспоминания подхлестывали мысли и рисовали видения предательства, когда его молодая жена, смеясь в лицо и обнимая этого предателя Макрона, прикончит его, и любовники сольются в экстазе здесь же возле его холодеющего трупа.

Венеций подбежал к поникшему императору.

– Ты простишь меня, дорогой? О, Юпитер! Не повредил ли я твоему здоровью?!

Тиберий сжал лежащую на подлокотнике руку Венеция:

– Я благодарен тебе. Ты действительно друг, самый верный.

Сенатор глубоко вздохнул. Ужас, обуявший его, когда под конвоем преторианцев он шел к императору, прошел. «Ничего со мной не случится. Ничего не может со мной случиться. Я рожден под счастливой звездой, и опасность минует меня!»

Он бросился к столу, из небольшой амфоры налил вина в чашу. Отпил и подал императору: тот жадно допил терпкий напиток, напоминающий кровь. Его ввалившиеся глаза сверкнули гневом. Но только хорошо знавший его Венеций, мог угадать в них и страх. Тиберия охватило давно забытое чувство ревности. Он испытывал потребность немедленно действовать. То, что Макрон и Клавдия обманули его, приводило в бешенство. Ничто не могло так больно задеть тщеславие и гордость Тиберия. Даже восточные деспоты не могут сравниться с ним в величии! Ассирийские «цари царей» и вавилонские «цари вселенной», вроде Хаммурапи – не чета римскому императору! Он выше фараона, который был богом на земле! Он повелитель величайшей империи мира, он выше всех богов! А эти двое надсмеялись над ним! Какую коварную игру осмелились они затеять!

Глаза императора налились кровью, пальцы впились в подлокотники кресла, как зубы хищника в тело жертвы: свирепый нрав не скрывала больше добродушная маска. Жестокость прорезала складки у рта и сморщила лоб.

Император менялся на глазах. Запавшие глаза ввалились еще глубже, черты лица заметно огрубели. Бледно-серая кожа стала почти прозрачной. Он сидел, выпрямив спину, сжав губы, и зловеще молчал. Было тихо, как на дне пропасти.

Венеций в нерешительности стоял, оцепенев от ужаса.

Из галереи донеслось постукивание женских сандалий, потом послышался сердитый голос:

– А ну-ка впусти меня, чурбан! Дурак! Посторонись лучше! Вот я тебе сейчас дам!

Друзилла влетела в кабинет императора, резко распахнув дверь.

– Такой дурак! Но я ему двинула по носу, так что кулак болит. А вы тут вдвоем...

Взглянув на императора, умолкла. Таким она отца еще не видала. На лицо его спустилась тень звериной ярости.

– Что с тобой?

Он посмотрел на дочь отсутствующим взглядом. Встал. Друзилла испугалась и отступила.

Император прошел мимо. В тишине зала были слышны его тяжелые шаги. Мраморный пол гасил звуки. Тиберий направился к дверям спальни.

– Что с ним? – спросила Друзилла у Венеция.

Тот пожал плечами.

– Не знаю. Тебе, наверно, следовало бы пойти к нему.

– Мне – к нему?! – Друзилла громко засмеялась и бросилась на ложе.

Сенатор подбежал к двери императорской спальни. Император заперся изнутри.

– Оставь его и уходи. У него десять настроений в час. Знаю я! Наверно, воображает себя фараоном или богом.

– Я могу идти? Прощай, божественная!..


Я понимал, что падение Сеяна вызвало в Риме волну террора, обрушившуюся на головы тех, кто, как казалось императору, мог быть сообщником казненного префекта. В страхе упустить реальных заговорщиков, принцепс жестоко карал по малейшему подозрению; обвиняемые, пытаясь смягчить свою участь, запутывали в дело других, и террор приобрел широкий размах.

Тиберий казнил даже детей Сеяна. Разрушались памятники и статуи тех, кто был заподозрен в дружбе с префектом. Покончили с собой Апиката, Ливилла, вскрыл себе вены Публий Вителлий, в прошлом – легат в войске Германика, дядя будущего императора Вителлия, обвиненный доносчиками в том, что, заведуя казначейством, он предоставил в распоряжение Сеяна государственные средства для подготовки переворота.

Следствие по делу о заговоре шло полным ходом, разоблачались новые и новые сообщники казненного префекта.

– Ничего нового, – сказал я Нине. – Разве не то же самое происходило и у нас?! Вспомни Россию тридцать седьмого года…

– Наверное, ты прав. Террор всегда был важным инструментом политики. Конфискация имущества – трюк заманчивый. Так бездарные правители пытались преодолеть кризис. А разве сегодня не то же самое?

– Сегодня?

– Фу, ты! Я совсем запуталась в этом бесконечном перемещении во времени. Но ты меня понял. Во всем Риме ни один человек не мог чувствовать себя в безопасности. Ни близость к власти, ни дружба с Тиберием не являлись достаточной гарантией.

– Да, но ты посмотри, что делается! Трупы не хоронят. Их просто сбрасывают в Тибр! Всюду казни, пытки, вопли… А мы говорим о бесчеловечном убийстве какого-то проповедника в Иудее. Люди потеряли представление о чести и благородстве! Состязаются в доносительстве, причем, делают это с энтузиазмом! Разве это тебе ничего не напоминает?!

– Напоминает, очень даже напоминает. А старый император стал подозрительным, и всюду ему мерещатся заговоры. Это тоже напоминает мне нашу историю. И здесь республика превратилась в фикцию, в которую никто больше не верит.

– Боже, как точно история повторяет ход событий! И что самое интересное, империя, огромная и могучая, показала свою полную беспомощность!

– Я бы сказала: бессилие маленькой личности пред могуществом авторитарной власти.

– Нет, – сказал я, – мне здесь не интересно, тем более хорошо знаю, что произойдет потом. Умрет этот Тиберий…

– Вернее, его придушит наследник…

– Ну, пусть, придушит… при ликовании народа.

– Власть перейдет к внуку Тиберия Гаю Цезарю Августу Германику, по прозвищу Калигула. Кстати, и его убьет преторианский трибун Кассий Херей…

– Нет, здесь неинтересно. Заговоры, убийства… как в индийских кинофильмах!  Давай вернемся в Иудею!

И мы привычным уже способом переместились в Иудею, оказавшись в том же огромном зале, где чопорные люди сидели на скамьях и робко отвечали на вопросы седого Старца в белых одеждах.

– А ты что скажешь, Пилат Понтийский, всадник Золотое Копье? Что думал ты, когда посылал на смерть нищего философа?

– Но, позволь, мой Господин! Этот человек имел нахальство утверждать, что он Твой сын!

– Все люди – мои дети! Но ты говори о себе. О нем речь будет позже!

– Но что мне говорить? Я лишь исполнитель воли императора Тиберия…

– Так ли? Разве Тиберий тебе приказывал ввозить в мой город военные штандарты, несущие медальоны с имперской символикой? Ты знал, что мой народ – противник всякого идолопоклонства, и, тем не менее, настаивал на своем! В городе возникли волнения. И как же ты поступил, Пилат Понтийский? Перед твоим дворцом в Цезаре Приморской пять дней и ночей лежали протестующие горожане, отказываясь двинуться с места. И что?

– Но, мой Господин, это же сумасбродство и религиозный фанатизм! Чем могли помешать воинские штандарты?!

– Ты ничего не понимаешь в религиозной философии, и тебе не пристало об этом рассуждать. Но ты присвоил себе право наказывать за убеждения!

– Не было такого!

– Было, было! Вспомни, как ты приказал избивать людей плетьми только за то, что они не были с тобой согласны, когда строил в Иерусалиме акведук, или устанавливал золочёные  щиты!..

– Но что в этом плохого?

– Ты говорил о божественном происхождении Тиберия!

– Но ведь его отец, император Август был божеством!

– Он был человеком, обличенным властью, а не богом! Но вспомни побоище в Самарии, после которого тебя, наконец, отстранили от власти. Ты, Пилат, не любишь туземцев. Но ты живешь среди них! Должен хотя бы знать их законы, верования, традиции… Нет, ты совсем не либерал. Помнишь, как по просьбе левитов ты направил тяжелую конницу на сборище людей, слушавших на пригорке очередного бродячего проповедника по имени Февда? Конница растоптала людей. Почему же теперь делаешь вид, что ничего не произошло?

– За то, что сделал этот Иисус, по местным законам вообще-то смертная казнь положена, а выносить смертные приговоры – прерогатива римских властей.

– Я понимаю твои колебания. Возможно, потому, что этот Назаретянин бросил тебе, словно кость: «Отдайте кесарю кесарево!» Молчишь? Это понятно. Твоему молчанию есть оправдание: прямых оскорблений кесарю не было, а в религиозные разборки ты вмешиваться не хотел. И ты демонстративно умыл руки.

Пилат молчал. Он понимал, что против фактов возражать нельзя. Это лишь ухудшит его положение. Впрочем, Пилат даже испытывал симпатию к этому Иисусу. Иудей пользовался большой популярностью в народе. Трибун! Ему бы власть и деньги…

Прокуратор Иудеи Понтий Пилат мучимый необъяснимым страхом и болью в правой ноге, не стал додумывать, что бы было, если… Он стоял, боясь шелохнуться, и вдруг вспомнил, как эти же иудеи наговаривали ему на Иисуса. Впрочем, чего такой шум вокруг всей этой истории?! Мало ли казнили людишек?! Да и что стоит сегодня жизнь человека?!

Он вспомнил, как у себя во дворце выслушивал доклады соглядатаев, едва вникая в сущность произносимого. Все они – дети тайных пороков, все они боялись лишиться головы и ждали свои тридцать серебряников.

– Иисус летал, славный повелитель, – шипел ему один оборванец.

Пилат недовольно поморщился. Проклятый город и проклятая страна. Но он одним лишь жестом сможет и усмирить и облагодетельствовать, и казну не обидеть. Ему бы место сенатора – почетно и спокойно. А здесь всегда смута. Всем видятся чудеса, и все мнят себя знатоками истины. Он вспомнил, что еще мальчишкой, увидев прыщи на лице объявленного «бога» Августа Сентябрьского, перестал верить во всю эту мистическую чушь.

Тогда он спросил оборванца:

– Ты видел сам, как он летал?

– Нет, но это видели многие.

Ну, хоть не врал.

– В каком месте это произошло?

– На вершине Скопус.

– И что угрожающего империи ты в этом обнаружил?

Кривобокий нищий оскалился в улыбке, показывая гнилые зубы.

– Его называли Мессией, будто он призван спасти народ Иудеи. Но от кого же спасти, как не от империи?

Увидев грозный взгляд правителя, нищий сжался. Он, кажется, произнес опасную догадку.

– С ним всегда его приспешники. Они именно так и сказали. Это я слышал, когда просил у них милостыню.

– Значит, сказали, – саркастически произнес Пилат. – А сделать они что-нибудь сделали?

– Нет, но не будет ли слишком поздно, когда они начнут делать?

Смотри-ка, он еще пытается выказывать свой ум и прозорливость! До чего противная раса. Никто не хочет знать своего места, все норовят философствовать. Но, что же делать? У него такая служба, и это на пользу Империи.

Понтий бросил нищему дупоний, и кивком головы указал на проем двери, где прикрытый портьерой, невидимым стоял его личный друг, его последняя и истинная стража – голубоглазый Гектор Северянин, сын рабыни, которого бездетный Пилат вырастил, как собственного сына.

Вместе с Пилатом в Иудею приехала и его жена Клавдия Прокула, внучка императора Августа и незаконная дочь Клавдии, третьей жены императора Тиберия.

– Что же такого произошло? Ну, казнили… Мало ли людишек казнили?!

– Любая невинная жертва – страшный грех.

– Но он проповедовал несбыточные идеи!

– Но ты, прокуратор, забыл, что истину нельзя объяснить. В нее нужно поверить!

– Он говорил о загробной жизни!

– Кто не верит в будущую жизнь, мертв для этой!

– Но я, мой Господин, – маленький человек!

– Честный человек – не обязательно велик! Но великий – обязательно честен! А ведь ты, Пилат, был гарантом римского права! Права!

– Гарантом! Но как эту гарантию исполнить?! И, кроме того, его последователи говорят, что этот нищий пророк взял на себя их грехи. Так что, смерть его не была бессмысленной и многое объясняет!

– Самое вредное – это чурбан, которому вскружили голову. Смерть ничего не разъясняет. Только жизнь дает людям возможности свершений, только жизнь может противостоять злу и несправедливости!

– Но я и не знал, даже не догадывался! Тебе проще рассуждать! Ты живешь вечно! А в моей короткой жизни я не знал примеров, когда за свои идеи человек готов умереть.

– Это тебя не оправдывает. Тебе не хватило сострадания. А что касается вечности, я тебе скажу: достаточно прожить вечность, чтобы убедиться в том, что и она, в сущности, лишь мгновение. А скажи-ка мне, прокуратор, не задался ли ты вопросом, что каждая капля невинно пролитой крови – преступление?!

Пилат молчал, потупившись.

– Понимаю… Молчание – один из наиболее трудно опровергаемых аргументов. Ну, что ж, и правильно. Если боишься – не говори.

А перед глазами Пилата снова пронеслись воспоминания.

Иудеи требовали казнить Иисуса, крича, что всякий, делающий себя царем, противник кесарю. Пилат испугался нового доноса. Между тем, жена просила его не делать ничего этому проповеднику, так как видела вещий сон.

– Я видела, – говорила она, – что боги грозили нас проклясть за смерть этого Назаретянина. Он ни в чём не виновен! Разве Он призывал свергнуть императора? Покушался на жизнь римлянина? К тому же, его судьба как-то будет влиять на нашу судьбу. Ты можешь смеяться, сколько хочешь, но в судьбу-то я верю! Зачем гневить богов? Отпусти его. Тем более – есть повод! Сейчас же  их праздник Песах, и только ты имеешь право казнить или миловать! Этот Иисус открыто критиковал фарисеев за их «лицемерие».

– О чём ты?! Я и так вызываю икоту  и несварение у первосвященника. Он уже не однажды писал  на меня жалобы в Рим. Ты думаешь, я сам не вижу, что в утверждениях этого блаженного нет ничего опасного для империи?! Подумаешь: «Не делай своему соседу того, что тебе самому ненавистно – вот тебе и вся Тора»! Он, несомненно, – просвещённый человек. Его все называют  «рабби».  Да и кто разберётся в тонкостях разногласий между Иисусом из Назарета и этим хитрым Каиафом?! И всё-таки я принял такое решение, за которое, быть может, я буду сожалеть…

Эти мысли искрой промелькнули в его голове, когда он смотрел на внимательные и суровые глаза Старца. А тот, между тем, произнес:

– Тяжки твои грехи! Но присядь пока…

Старец снова взглянул на первосвященника. Каиафа встал, и лицо его побледнело. Так они молча смотрели друг на друга. Потом Старец тихо заговорил, словно размышляя:

– Понтий Пилат, конечно, взяточник и казнокрад, но он – служил своему императору. И, коль скоро, император был им доволен, это и было для него высшим критерием праведности поступков. Для того, чтобы доказать императору свою лояльность, он искал врага. Лучше, если бы им оказался ты, Иосиф. Но здесь подвернулся этот несчастный из Назарета…

Старец взглянул куда-то в дальний угол зала, и словно ярким лучом света высветились белые одежды Галилеянина. Он стоял, грустный, смиренный, готовый принять любое решение Высшего Суда.

– Кстати, ответь мне, Иисус, сын Иосифа из Назарета. Как ты мог быть сыном Бога и в то же время претендовать на родство с домом Давида? Ведь, все потомки царя Давида нам известны, и среди них нет никаких плотников.

– Господи, я всегда говорил, что являюсь сыном человеческим! И родословную свою не исследовал. Но виновен ли в том, что говорили люди обо мне?

– Но ведь известно, какие преувеличения допускают больные и страждущие люди, надеющиеся на чудо! Им и не нужно было доказывать истинность твоих утверждений. Они называли себя учениками и шли за тобой…

– Не ты ли призывал народ к восстанию, самозваный царь иудейский? – встрепенулся первосвященник, но Старец строго взглянул на него, и тот умолк.

– К восстанию призывал Иуда Галилеянин, глядя, как страдает наш народ, и как зверствуют его поработители. Я же призывал к смирению, понимая, что лишь смирение может успокоить душу и указать путь в царствие Божье! А после того, как распяли единокровных сыновей Иуды – Иакова и Симона, римляне совершенно озверели. Не проходило и дня, чтобы кого-нибудь не казнили на кресте.

– А ты что скажешь, Апостол Савл? Тебя называют создателем церкви Моей. Это высокое и почетное звание. Так ли ты праведен? И как посмел взвалить вину предательства на юношу чистого и преданного? Не для того ли, чтобы тоже найти виновного?

Из переднего ряда встал худой бледный человек с редкой рыжеватой бородкой, и, откашлявшись, сказал:

– Иисус – лишь знамя, лишь символ нравственности, которую мы проповедуем…

– Мы проповедуем?

– Прости, Господи! Я хотел сказать, законов, Тобой завещанных. Я даже не был знаком с Назаретянином, распятым при Понтии Пилате.

Старец взглянул на Иуду. Тот встал.

– Я знаю, ты всегда был восторженным и преданным его последователем. Садись, отрок, садись… – Потом, снова взглянув на апостола Савла, продолжил. – Не понимаю твоей логики! Как ты себе это представляешь? Иисус с апостолами пьют и гуляют. Потом Иисус говорит Иуде: «Ладно, иди и делай, что задумано!» Иуда уходит. А Иисус немного погодя предлагает всем подышать воздухом. Ничего в том необычного нет: люди гуляли, пили вино – теперь надо немного проветриться. Но вместо того чтобы просто выйти из харчевни, Иисус ведет всех... за город, за речку Кедрон – в Гефсиманский сад. Не ближний свет! Тебе не приходило в голову задаться вопросом: зачем? И самое главное – ведь Иуда ушел раньше остальных. Куда именно направится Иисус, он знать не мог. Если, конечно, тот сам не сказал ему об этом заранее. Ты не подумал, что план был разработан ими обоими?

А теперь представь. Ночь. Пригород Иерусалима. Гефсиманский сад. Появляется Иуда с отрядом головорезов Каиафы. Иуда целует Христа... Зачем?! Ведь Иисуса все хорошо знают в лицо! И не говори мне, что это был предательский поцелуй! Нет, это был братский поцелуй!

Видимо, устав от долгой речи, Старец смолк на минуту, оглядел собравшихся и продолжил:

– И апостолы, ведь, знали, что Иуда предаст учителя. Почему же не остановили?!

Иуда Искариот не был предателем, он исполнял роль предателя. И он знал, что печать предателя останется на нем в веках. И не от стыда он повесился, а оттого, что его миссия на земле закончилась. С печатью предателя он не мог исполнять роль апостола! Ему не оставалось просто ничего другого, как последовать за Иисусом.

Так заслуживает ли проклятия Иуда, отдавший Учителю не только тело, но и свое доброе имя, и свою душу, обрекший себя на презрение потомков?!

Эх, Савл! А еще считаешься основателем христианской церкви! Мог бы придумать что-нибудь и логичнее… Помнишь ли Закон? Сам же утверждал, соглашаясь с Иисусом: «Не судите, и не судимы будете; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете». Кто дал тебе право судить? Пора снять с Иуды Искариота проклятие! Ведь и сам призываешь всех прощать!

– Простить?! Предавшего учителя?

– Ломка традиции – дело безнадежное. Но надо.

И вдруг Старец снова взглянул на Иуду Искариота и, едва улыбнувшись, продекламировал:

О мудрости не ведая Господней,
Взывая к справедливости, как сын,
Ты стал бессмертней, главное свободней,
На ветке судной проклятых осин...


– Нина, откуда взялся этот Савл? Он же, по моим сведениям, последние годы проживал в Риме.

– Верно. Но сегодня именно здесь происходит…

– Что же происходит? Суд? А Старец-то кто?

– Вот этого я тебе сказать не могу. Не знаю! А Савл…

– Савл?

– Ну да, Савл потом стал Павлом. Так вот, этот Савл поначалу был примерным иудеем, заявляя, что он – фарисей, и его отец – фарисей.

– А потом стал основателем христианской церкви?

– Именно так. Родился он в Тарсе, в Киликии в семье фарисеев. Дед его получил римское гражданство, предположительно, за услуги, оказанные Помпею.

– Ну и ну! Ты только посмотри на него! Сутулый, неуклюжий, с непропорционально маленькой, почти лысой головой и бледным лицом, окаймленной растрепанной бородкой. А нос! Ты только посмотри на его нос! Не уверен, что в Иерусалиме найдешь еще хоть один такой!

– Хорошо. Тише. Давай дослушаем.

Старец продолжал:

– Это известно. И все же, в твоих посланиях «К Галатам» и «К римлянам» ты утверждал, что все законы Торы должны соблюдаться неукоснительно. Нарушение даже одного из них навлекает «проклятие» на человека.

– Да, Господи. Так записано в Законе!

– Ты утверждал, что человек – существо слабое и несовершенное, поэтому он неизбежно будет грешить и нарушать данные ему законы, поэтому изначально проклят.

– Да, Господи. Так утверждает Закон! Но по нашему убеждению, Иисус искупил нас от клятвы Закона!

– Искупил, говоришь?

– Искупил!

– Где ты почерпнул эти странные идеи? И где написано, что человек проклят за нарушение Закона? Плохо ты учил Тору! Да, к тому же, задача сделать человека счастливым не входила в план сотворения мира.

– Вот я и говорю, – встрепенулся Каиафа – не Иисус был основателем христианства, а объявивший себя апостолом Савл, который повел своих последователей по пути идолопоклонства.

Старец строго взглянул на первосвященника и спросил:

– Бывают люди-растения, люди-звери, люди-боги. Но это все метафоры. Чтобы избежать идолопоклонства, нужно было строго следовать Закону. А ты, призванный следить за этим, сам нарушил Закон! Ведь знаешь же, что нельзя было арестовать без санкции Синедриона, без суда, без свидетелей! И какая была спешка, чтобы казнить в первый же день праздника Песах, в святую субботу?!

– Господи, я же действовал на свой страх и риск! И не нарушил святости субботы, так как действовал во имя спасения не одного человека, а многих жизней!

– А что, была угроза твоей жизни?

– Смертельная опасность нависла над нами. Понтию Пилату как воздух нужен был внутренний враг, угрожающий империи. Ему нужен был заговор, чтобы развязать резню, оправдаться перед Римом и доказать императору свою преданность!

– Это я уже слышал!

– Именно поэтому нужно было опередить Пилата и арестовать Иисуса первым. Лучше умереть одному человеку, чем всему народу! Мы должны были продемонстрировать свою лояльность римскому цезарю, схватив Иисуса прежде римлян. Это был вопрос жизни.

– Я сказал, что слышал это уже! Но тогда, почему не Варава, Гестас или Дисмас? Для тебя все было ясно. Сомнения не тревожили твою совесть? Меня и то нередко они тревожат…

– О чем ты говоришь, Господи!? Разве Солнце беспокоится о своей репутации?! Ты всегда прав и что бы ни сделал, – все прекрасно. Другое дело – мы, грешные.

Первосвященник оправдывался горячо и упорно. Он понимал, что это его последний шанс, и исступленно повторял свою версию событий снова и снова. Ради спасения своей жизни, а также жизней сотен, а может быть, и тысяч людей, невзирая на святость праздника, он решил арестовать Иисуса. В эту ночь нужно было действовать.

– Твои оправдания напрасны, так как ты не имел права судить. Нарушив Закон в малом, ты стал нарушать его и в большом!

– Но он утверждал, что послан…

– Знаю! – прервал его Старец, и видно было, что ему надоел этот фанатик Каиафа. Он снова взглянул на прокуратора. Тот встал, бледный, взглянув в лицо Старца, стараясь предугадать вопрос.

– Лучше быть никем, чем кем-нибудь. А Иисус был Сыном Человеческим! Он знал, чего хочет, и искренне хотел людям добра. А что ты скажешь, Пилат Понтийский? Так ли нужно было казнить Иисуса?

– Я, как мог, хотел облегчить его участь. Зелоты Гестас и Дисмас несли кресты сами. Христос свой крест не нес. Мои солдаты изловили какого-то мужика по имени Симон. Этот Симон и тащил вместо Иисуса его крест. Более того, когда, уже на кресте, Назаритянин попросил пить, мой солдат дал ему губку, смоченную «поской» из фляги. Разве это не забота о приговоренном преступнике!

– Что же было дальше?

– А ничего! Время сыграло с Каиафой злую шутку. Был вечер пятницы. Завтра суббота. В субботу ничего им делать нельзя. Оставлять преступников на крестах тоже нельзя. Но они просто не успели бы умереть до этого времени! Смерть на кресте – процесс долгий. На кресте человек умирает трое суток, а если погода не жаркая, если дожди, то нужно пять-семь дней ждать. Специальная подставочка даже предусмотрена для ног. Все для того, чтобы подольше помучился.

– А жалко несчастного не было?

– Жалко! Можно было лишь ускорить его смерть.

– Это как же?

– Например, прибить руки гвоздями. Тогда уже через несколько часов начиналась лихорадка и бред, и казненный быстро отходил. Иисуса гвоздями не прибивали!

– То есть, ты хотел, чтобы он дольше мучался?

– Нет, Господи! Чтобы выжил! Ведь был и еще один способ ускорить кончину. Перерезали жилы на ногах. Вся кровь из висящего человека быстро вытекала, и он умирал. Гестасу и Дисмасу перерезали. Иисусу – нет.

– Сжалился?!

– Хотел, но он оказался хлипким. Умер быстро…

– Как ты узнал о том?

– Солдаты говорили. Его ткнули острием копья. Пошла кровь.

– Странно. Уж кто-кто, а солдат должен знать, что у мертвых кровь не течет! Что же было дальше?

– Трупы по старой доброй традиции сбрасывали в долину Еннома. Но тело Иисуса отдали... Никодиму и Иосифу Аримофейскому, членам Синедриона, между прочим. Они и перенесли тело в сад к Иосифу, обвернули тканью, пропитанной алоэ и смирной и положили в склеп. А куда еще положить мертвеца?

– Что же было дальше?

– А потом первосвященник попросил выставить у склепа стражу. Ведь суббота, правоверные сидят по домам, и ничего делать не имеют права! Я распорядился…

– Дальше!

– А дальше ничего… – Пилат побледнел, но решил говорить всю правду. – Тело пропало.

– Куда пропало? Ты, Иосиф, – обратился Старец к первосвященнику, спросил бы легионеров.

Каиафа встал и, зло взглянув на Пилата, сказал:

– Он – бесчестный человек. Деньги взял, а тело не сохранил! Я спрашивал у этих горе-воинов. Они смеялись мне в глаза. Уснули-де и ничего не видели. Может, унесли. А может, сам ушел...

– И ты поверил, что римский солдат уснул на посту и так легко сознался в этом?! – парировал Пилат. – Никогда не думал, что первосвященник может быть таким наивным! За сон на посту вообще-то смертная казнь положена.

Старец хотел прекратить пререкания и спросил Пилата:

– У твоих детей неглупый отец. Так почему же ты хотел его казнить?

– Я и не хотел его казнить! Но настаивали иудеи. Предлагал им отпустить мятежника... А они кричали: «Распни его!».

– Да, я знаю… Он до конца верил в свое предназначение. Но я не считал возможным вмешиваться… – сказал, словно оправдывался, Старец, взглянув в дальний угол зала, выхватывая из темноты бледное лицо Иисуса.

И вспомнил Старец, как Иисус ждал той самой решающей ночи. А ночь, шурша незримыми ветрами, прошла, и Назаритянин так и не сомкнул глаз. Страх, обдав холодной цепенящей волной, чуть не заставил его уйти, но сделав шаг, он замер, вспомнив о бедствиях Израиля.

Иисус одел белоснежные одежды и, с головой завернувшись в защитный талит, решил идти до конца. Сердце его громко стучало. Да! Он пойдет до конца, чего бы это ему ни стоило.

– А слышал ли Ты мою молитву? – спросил Иисус.

– Да, я слышал последние твои слова, – сказал Старец, – слышал твою молитву: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»

Нина прикоснулась ко мне и тихо, едва шевеля губами, прошептала:

– Так в первый день Песах закончил свои дни странствующий раби из Галилеи, несостоявшийся Мессия. Это была заря новой мировой религии – христианства. Теперь мне многое стало понятным…


Миновали Пасхальные празднества, отмеченные казнью Иисуса в субботу 3-го апреля 36-го года. Но омрачила ли она жителям Иерусалима празднование Песах? Скорее всего, нет. Только для немногочисленных последователей Иисуса и его родных праздничные дни действительно обернулись трагедией – не стало близкого человека и учителя. Для остальных казнь осталась незамеченной. Казнили римляне иудеев до того, будут казнить и после... Наместник Сирии Луций Вителлий отправил Пилата в Рим к императору Тиберию. Ушел первосвященник Иосиф по прозвищу Каиафа, передав власть своему тестю Анне. Жизнь текла своим чередом, шел 37-й год новой эры.

– Многое стало понятным, но не все…

Мы пролистали года, как страницы книги.

– Не все, – согласилась Нина, беря меня за руку. – Пошли отсюда на воздух. Душно!

– Душно!..

Мы вышли в прилегающий к Храму парк и остановились у небольшого озерца. Было свежо и пахло йодом. Вдалеке за темнотой кустарника кто-то стучал, словно дятел по дереву, и этот стук отдавался в голове. Я глубоко вздохнул, набирая в легкие прохладного воздуха. Нина крепко держала меня за руку.

– Ты чего? Тебе плохо?

– Отчего? Мне не плохо… Только все тело затекло от длительного сидения в душном зале…

– Ну и ладно. А ты посмотри на меня! Открой глаза…

Я открыл глаза и огляделся. Мы находились в какой-то небольшой комнате, полной солнечного света и таинственных приспособлений и дисплеев. Я лежал на кровати, весь окутанный проводами и трубочками, подключенный к работающему прибору, который, словно метроном, отбивал ритм, и этот стук отзывался в голове. На дисплее медленно плыл огонек кардиограммы.

Рядом со мной сидела Нина и крепко держала за руку.

– Где это мы? – спросил я, ничего не понимая.

– Наконец, ты пришел в себя! – не отвечая на мой вопрос, прошептала Нина. Она нажала кнопку и вызвала врача.

В комнату вошел старик в ослепительно белом халате, с копной седых волос и аккуратно подстриженной бородкой. Он подошел ко мне, взглянул в глаза и что-то сказал. Я его не понял. Но как он был похож на того Старца, который сидел в Храме!

– Так что же со мной случилось? Где мы находимся, Нина?

– Ничего особенного, – ответила Нина. – Тебе стало плохо. Ты вдруг потерял сознание и грохнулся со стула на пол… Я вызвала скорую. Наверное, перетрудился, а, может, много кофе выпил.

– Да, нет! Разве можно двое суток сидеть у компьютера без перерыва?! Перегрузка. Короткое замыкание… – произнес доктор.

– Так мы сейчас в больнице?

– В больнице.

– Боже, но у нас, ведь, сессия! Экзамен по античной истории!

– Экзамен, – кивнула головой Нина.

– Так значит, все, что я видел – все это – бред?!

– Я не знаю, что ты видел, но теперь с тобой все нормально.

– Постой, постой! Значит, мы не умеем перемещаться во времени и в пространстве?

– Нет, голову ты ушиб все-таки сильно, – улыбнулся доктор. – Почему же не умеем? Немного окрепнешь, и, перемещаясь в пространстве, пойдешь домой. Через некоторое время, перемещаясь во времени, пойдешь сдавать экзамен по античной истории. Стоит только захотеть! Будь здоров!