Сказание о Шубине

 О старом Кочубее в округе ходила дурная слава.
 Кривоногий, неопрятный, седая, вечно всколоченная голова, цепкий, опасный взгляд из-под густых, почти сросшихся на переносице бровей.
 Никто точно не знал, сколько ему лет. Шестьдесят, семьдесят или все сто. Об этом старались просто не думать.
С ранней весны до поздней осени,  он жил в хижине из всякого хлама у дальней штольни, куда не забредали даже голодные собаки. А на зиму, сказывали, перебирался под землю, одному ему ведомыми лазами спускался туда, в самое царство лютого Шубина, хозяина неприкаянных шахтерских душ.
 Согласно преданиям, подземный дух Шубин – маленький - любому по пояс- старик,  весь, как леший,  покрытый шерстью, - обитал в дальних, заброшенных выработках. В давние времена Шубиными нарекали тех горняков, кто спускался в места, где скапливался опасный рудничный газ и взрывал его. А чтобы уберечься от огня, надевали старую шубу.
 От настроения Шубина зависели судьбы многих шахтеров. Захочет : напугает всех диким хохотом, долетевшим вдруг из темноты, или ухватит за ногу особо ленного, зазевавшегося. Захочет – устроит обвал вентиляционного ствола.
 Но много рассказов было и о том, как Шубин в минуту опасности приходил на помощь. За секунды до того, как обрушивался смертоносный водопад породы, появлялся перед человеком, манил его в иное, безопасное место и – исчезал.
Потому, когда не удавалось откопать погибших, говорили : «Шубин взял!», и верили, что  теперь в пострадавшей семье никто уже не погибнет более из мужчин в двух поколениях. Подземный дух был справедлив.
А сколько  всего было схоронено под пластами мертвой, напополам с породой земли, в темных омутах затопленных штолен шахтеров – не знал никто.
Иногда, особенно по ночам, можно было услышать странные звуки – булькающие, протяжные, словно стон.  Крестились в такие минуты все – набожные старухи, глупые бабы с неразумной ребятней, мужики, молодые ребята. Верили -  то страдают души, не погребенные по христианским обычаям, души, обреченные на вечные скитания.
Старого Кочубея людская молва давно уж скрепила родственными узами с тем самым Шубиным. Сколько раз пытались найти на него управу еще при Советской власти. Приезжали безликие люди в серых костюмах. Увозили. И неизменно возвращался старый черт обратно. Такой же малоразговорчивый и неприкаянный, как ранее. 
Поговаривали, что от особого – искоса - взгляда Кочубея на человека нападал ступор, онемение конечностей, мерзкий ужас липкими пальцами стискивал сердце. Судачили об этот все больше шепотом и никогда - к ночи.
Однако же – вот как бывает! Если у кого случалась какая беда с животиной – с собакой, кошкой, коровой или кем еще – шли к нему, старому Кочубею, несли кто, что мог - деньги, хлеб, картошку, сало. Никому он не отказывал, заживлял раны, вправлял и сращивал кости, способствовал скорому отелу, творил сущие чудеса в тех случаях, когда местный ветеринар с харьковским образованием в бессилии разводил руками.
Володька Стошин в местные, суеверные бредни не верил. С малолетства привык полагаться на силу рук и сметливость ума. Тому учил отец. К тому подводила сама жизнь – сложная, беспощадная.
 К Кочубею   относился скорее с  любопытством, без опасения. Как к животному, чьи повадки пока не до конца изучены. В детстве не раз с остальными ребятами осыпал старика из-за плетня градом щебенки или перезрелых фруктов, когда тот брел и что-то бормотал себе под нос по своим, одному ему известным делам.
Когда однажды душным августовским вечером в чьем-то затуманенном крепким пивом сознании родилась мысль испытать всех на стойкость, Володька не колебался ни минуты.
Всего-то и надо было, что зайти в хижину старого Кочубея и взять там какую-нибудь вещицу - хоть обрывок газеты, хоть еще какую безделицу.
К старой штольне пошли напрямик, через пустырь, который давно уже пытались раздать поселковым под участки, но земля там была убойная, приживалась только сорная трава, никто на дармовщинку и не зарился.
К пригорку, за которым  хоронилась хижина, подходили уже не так прытко, как раньше.
Чем черт не шутит - может, и правда старик с нечистым знается. Это похлеще милиции да отцовского гнева напасть.
Володька и сам слегка оробел. Но отступать не в его привычке. Хорохорится, подшучивает над другими.
Группа поддержки залегла в редких кустах барбариса по склону холма. Володька отправился дальше в одиночестве. Хижина в теплых сумерках выглядела мирно, не угрожающе. Из окон пробивался неяркий свет.
- Съест живьем, - съязвил кто-то в спину. Володька даже не оглянулся. Вошел через дверь, как честный человек, не вор, не хулиган. За порожек перецепился - чуть не упал.
В комнатушке никого нет. Убого, не прибрано, мусорно. Под потолком слабо горит лампочка. На столе оплывшая свеча, пустая плошка, фотография девушки - нездешние раскосые глаза, черные, как уголь, волосы, тонкие губы. Володька взял фотографию в руки, огляделся. Собрался уходить, но услышал в соседней комнате голоса, не утерпел - подошел к неприкрытой плотно двери.
Старый Кочубей сидел на корточках у дальней стены. Освещение скудное, что делает не видно, бормочет что-то. Володька дыхание затаил, взмок, боится, что испуганные удары сердца старик услышит.
Тут под ногами старика зашевелилось что-то. Кочубей разогнулся. Парень увидел, как из темного лаза высунулась костлявая волосатая рука с цепкими, кривыми пальцами, потом еще одна, показалось нечто мохнатое, вдруг ярко-горящие, как уголья, глаза остро впились буравчиками в лицо Володьки.
Словно ледяной водой его окатили. Парень оцепенел. Показалось на миг, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой, даже сердце как будто замерло на миг.
Сами собой пришли на ум слова молитвы, когда-то слышанной:
- Отче иже еси на небеси, да святится имя твое...
Отпустило. Шарахнулся в сторону, наткнулся на табурет, не разбирая дороги, бросился к выходу, потом в сторону пригорка. Запоздало понял, что кричит, орет во всю глотку.
Остальные мальчишки выскочили из убежищ и понеслись вдогонку. Также с дикими воплями, зараженные его страхом, не спрашивая ни о чем, не гадая. Бежали без отдыха через весь пустырь. Кричали так, что потом охрипли все на несколько дней, не могли и слова сказать, вместо звуков из горла вырывается сплошное клокотанье.
Володька тот и вовсе слег на неделю с температурой. Ночами не спал, боялся одни в комнате оставаться, все мерещилось, что высовается из-под кровати волосатая рука с цепкими пальцами и тянется к нему.
Фотографию незнакомой девушки он, конечно, унес с собой. Потом,  когда мать отлучилась по делам, пробрался на задний двор и, холодея от ужаса, разорвал на мелкие кусочки, утопил в помойной яме.
На следующий день к дому Володьки приходил дед Кочубей. Стоял у калитки - согбенный, высохший, как мертвец, просил о чем-то мать. Та его в дом не пустила. А Володька, услышав об этом визите, забился в припадке. Едва успокоили.
С тех пор никто о Кочубее в поселке не слышал. Был старик - и нет. Как в воду канул. В хижине свет остался гореть, словно вышел на время, собирался вернуться.
Да и то хватились только дней через пять, когда кто-то понес к деду на лечение дворового пса. Розыска не вели. А хижина после зимы сама развалилась от непогоды.