Свой. Рассказ

 Свой.   

Крыша автобуса волочилась, лязгая, по асфальту. Жирная женщина прижималась грудью к существу в куртке с капюшоном и поджимала грязнокрашеные губы, а в глазах мастурбация одна. Существо в куртке с капюшоном отодвинулось от жирной женщины и убило ее. Не так, конечно, чтоб всем заметно было, но когда жирная матка выйдет из автобуса, то ее собьет. Так, чтоб все кости наружу. Жаль, воронам не достанется. В морозильник повезут. Существо задумалось о воронах и решило все переиначить: жирную матку не собьет при выходе из автобуса. Жирную матку понесет далеко-далеко, на край города, она и сама не заметит, как увидит поле. Она увидит поле, а ее увидит этот. Бери ее. Оставшееся – воронам. Считай, неожиданный подарок, и не зарывайся. Выйдешь за рамки – рассею. Остановка. Волочащаяся крыша затихла. Жирная матка вышла из автобуса. Существо в куртке с капюшоном увидело дым. «Свой», - подумало существо. Свой стоял на остановке и курил. Точно свой. Своего можно встретить раз в пол года, ошибка нереальна. Это видно. Это ярко. Сильно. Существо смотрело на своего, протягиваясь к нему через окно. Свой невидимо улыбнулся, он был старше и лучше помнил. «Автобус сейчас тронется», - подумало существо в куртке с капюшоном. Тогда он зашел. Он не бросил сигарету. Волосы у него грязные, прекрасные грязные волосы, он худой, он забывает есть. На дне его глаз другое солнце, другое небо. Дымом он убил их всех и почистил детей и тех, кто с детьми. «Ты зачем эту матку гренделю отправила?». «Мне было неприятно. Она хотела трахаться». Он засмеялся, тоже невидимо, солнце краем брызнуло сквозь его глаза, существо в куртке с капюшоном зажмурилось. «Котенок. Ты стань невидимой им. Их много, всех не переубиваешь. Гренделей не хватит. Или расплодятся сами грендели, и убивать придется их. Будь невидимой им». «Я так редко вижу наших. И меня никто не учит», - существо в куртке с капюшоном с надеждой посмотрело на своего. Он был ласковый, очень нежный. Очень старый. Но куда веселее, чем существо в куртке с капюшоном. Он смеялся, во весь голос, невидимо. Потом смолк. «Я иногда чувствую, но далеко», - сказало существо. Оно хотело, чтоб свой остался чуть подольше. Оно даже взяло его за руку. В отчаянии. Свой поцеловал его руку. «Тебе пора выходить», - сказал он. «Почему?! Мы бы могли встречаться все, почему мы такие одинокие?! Мы могли бы все вместе убить этих и все сделать как... как хорошо!». Другое небо иначе смотрит, там парад планет, там все свои. Крыша волочилась за автобусом. Существу очень хотелось взорвать автобус. Своему бы ничего от этого не стало. Но он бы не одобрил. Он очень быстро исчез. Существо поводило руками по воздуху, но ничего не поймало. Потом заметило, что руки двигаются иначе. И другие цвета. Может быть, это недолговременный эффект. Но если хотя бы на ночь, то существу этого вполне хватит, чтоб высоко взлететь и пройти туда, куда он уже давно собирался, да сил не находил.
       Да, есть некоторые, они составляют карты этих мест. Есть и другие, за обладание этими картами на многие дела готовые. Как коллекционера можно себя таким образом порадовать. А в остальном, для тех, кто не способен через кусок бумаги с какими-либо знаками пройти в знания того, кто эти знаки чертил, а через знания, или минуя их, туда, откуда знаки эти пришли – для тех, кто так не умеет, это будет бессмысленно. Но карты составляют. В таком случае, скажете вы, и само их составление есть практически бессмысленное занятие. Но это как посмотреть, замечу я. Не возможно смотреть на что-то, видя это, и не изменять. И не изменяться самому. Те, кто увидят, пускай даже это будет одно, больше два, существа – получат дополнительные дороги и ходы. О ясности в их случае речь практически не ведется, хотя может показаться, что за ясностью-то сюда и идут. Нет, сюда за запахами идут. Те, кто ориентируется на запах. Кто-то ориентируется на чувство истинности. И запахи тут не причем. По тонким нитям... Сновиденная логика. Все сновидцы приходят сюда. Здесь есть дом. Как-то раз я присоединился к нескольким, собравшимся повоевать с теми, кто в доме этом, в каком-то месте этого дома, этой сущности, точно сознательной, меняющейся, засели. Смысл? Я не помню. Я шел туда за другим. Там живет (и он еще не умер) прорицатель. Он как Протей. Когда он что-то предсказывает, облик его меняется. Предсказывает он не словами. Я его раньше не видел. Когда мы ворвались (все это была игра, но полезного, как все животные в своих жестоких детских играх, мы получали от нее много, мы на игре учились), я тоже бросал кинжалы, палил для порядка куда попало. Там такое место, знакомое сразу по всем снам и воспоминаниям, очень хорошее место, в зависимости от игры, немного или сильно меняющееся. Но видящие и чувствующие не спутают. В том числе, и по запаху. В тот раз там было много вампиров. И один дракон. Я пошел к прорицателю. В большой комнате, пол некрашеный, деревянный, стены голые, с огромными пятнами сырости, плесени, и - крови (говорю же, очень уютно), на полу – маты. Он лежал в тряпье на этих матах. Вампиры стайкой упорхнули. Лысоголовый гермафродит с прекрасной бледностью кожей. Он тощий был невозможно. «Я умираю», - он не сказал это, он показал. Он назвал свое имя. Он лежал на моих коленях, я читал с его лица. Он умрет через несколько месяцев, так я тогда понял. Но он начал умирать у меня на руках. И еще я подумал, что он не хочет уходить. И теперь он еще жив. Потом я опять увидел дракона. Оказалось, что мы умеем одно и то же. Одногодки, так сказать. Близнецы. Ну, и конечно, родственники, это и так понятно. Бледный показал мне картины, которые раньше я видел блекло, как сквозь бурю. Что вы чувствуете, когда видите лицо, лицом не являющееся, хотя человек бы сказал, что это неплохое лицо?.. Оно – тот же символ, сквозь который можно увидеть кое-что. Или многое. Или столько, что... Поэтому Бледный сейчас жив. Потому что жив я. Мы с Бледным – одно лицо.
     Там и не такое случается. Одна из самых удивительных вещей (не смейтесь) – вы можете назвать поименно свои сны, где вы что-то ели-пили, и хорошо запомнили вкус и запах? Чай. Масло. Давленый, именно давленый чеснок. Масла много. Чай крепкий. Такого уже тысячу лет не растет нигде. Половину кружки занимает крепчайший чай, половину – топленое сливочное масло, и густо-густо – чеснок. И это – вкусно. Не спорьте. Это вкусно и очень тепло. Вроде бы что-то тибетское. Но при чем тут чеснок? Милорад, ну о чем это чеснок, зачем... Если и ты не знаешь, я пойду... Куда мне пойти... Мне не нужны карты... Хотя, как коллекционеру – почему бы нет?.. Мне не нужны карты. Но я не знаю, куда мне пойти. В таком случае, как мы можем заметить, остается лучшее решение (и вообще, когда уже ничего непонятно, то, что останется после всех невозможностей и бессилия – будет лучшим решением). Снежный барс привел меня в место, откуда хорошо видно самые высокие горы Гималаев и небо. Я помогал ему дотащить туда, в прохладу, где он любит спать, тушу убитой им самки голубого барана, иначе лисицы и сороки растащили бы ее. И мы сидели, рядом лежала туша, мы никуда не смотрели, мы сидели вместе. А потом я ему шею и голову чесал. После мы спали: он головой у меня на коленях, я головой ему в бок. Проснулся я здесь. И мне опять некуда идти. Я вижу своих чаще  только во сне. Там я быстрый, а здесь только и делаю, что убиваю кого-нибудь. Здесь мы разделены этими самыми снами, в которых мы вместе.
     Существо пришло к перекрестку. В поздний час он был пуст. Недалеко, метрах в десяти от существа стояли парень и девушка, пьяные, они скользяще целовались, девушка крепко сжимала парню ягодицу. Ночь была светлая, дни летнего солнцестояния. Грязный белый кот показался существу и исчез. Сколько всякого носится вдоль этих перекрестков, и оно не знает никаких правил движения. Существо открыло бутылку красного грузинского вина, лучшее, что могло позволить себе на немногим меньше двухсот рублей, и вылило его на землю. Воздух двигался, и это было заметно. Существо вошло на перекресток.