Электронный гений

  Котя, как и все роботы, жил в большом круглом доме в центре Города. От людей он отличался только строением головы. Вместо носа у Коти торчала бытовая электролампочка для холодильника, по цвету которой жильцы дома определяли настроение и техническое состояние соседа. Вместо глаз на крупном лице пучились две сильно выпуклые линзы из очень дорогого материала. Все остальное, вплоть до усов под лампочкой и мозолей на языке, имело обыкновенный человеческий вид.
Котя был личностью творческой. Он нигде не работал, не служил, не числился, не состоял. На жизнь, то есть на аккумуляторы, как и все местные таланты, зарабатывал чтением публичных лекций о повышении нравственной атмосферы в театрах, о борьбе с негативными явлениями в филармониях, музеях и других творческих объединениях.
Немалый доход ему также приносили идейно зрелые и высокохудожественные произведения, которые он штамповал каждый день. В издательстве «Примус» готовилась к выпуску его очередная книга стихов «Котина любовь», на фирме «Патефон» — диск-гигант «Музыка Коти», а в Городском выставочном зале (вход платный) экспонировалась новая модернистская картина из серии «Автопортрет».
Как и у каждой неординарной, выдающейся личности, у Коти были друзья, которых он не заводил, враги, которых он не замечал, и почитатели талантов. К последним, несмотря на то, что их было значительно меньше, чем врагов и друзей, робот относился с большим уважением. Особой симпатией пользовался Алексей Бирюлькин — сосед по лестничной площадке, который искренне, по-человечески обожал электронного гения.
Котя часто заходил вечером к соседу и вел с начинающим седеющим поэтом поучительные беседы о проблемах современного стихосоставления.
Однажды Котя пришел к Бирюлькину в сильно расстроенных контурах. Его нос напоминал милицейскую мигалку. Разговор не получался. И тогда Алексей скромно предложил:
— Может, я что-нибудь почитаю из своего творчества?
— Давай, жарь, — снисходительно сказал робот, — все равно мне настроение испортили.
Бирюлькин сбегал в спальню, где от жены прятал маленькую тетрадь с мелко исписанными страничками, поудобнее сел против Коти и начал:
То ли сам это все увидел,
То ли ворон мне ночью накаркал,
Лес сосновый вдруг тихо заплакал...
Я любимую, значит, обидел!
— Стой, — оборвал Котя Бирюлькина. — Что это вас всех, начинающих, заносит на лес, на ночь и другую ерунду? И что вы все пыжитесь, из собственной шкуры лезете?
— Это же чувства, — удивился Алексей. — Как можно не понимать! Чувство, чувство... это главное. Любовь без чувства — это... это...
— Какое у любви чувство? — вспылил робот. — Болтаете о том, чего нет. Совесть, дружба, душа, чувство... Это вы, люди, придумали от скуки. В природе этого не существует. В ней есть скорость, частота колебаний, синхронность... Арифметически все просто. И чем можно измерить душу? Где весы, на которых ее можно взвесить? Нет? Значит, и души у вас нет. А мое сердце можно взвесить!
— Как так? — ошарашено выдохнул Бирюлькин, догадываясь о причине плохого настроения соседа.
— А так, — продолжал Котя. — Я не знаю, как у тебя, а у меня сердце работает без перебоев. Сила в руках — во!
Робот быстро взял с тумбочки медную статуэтку великого писателя и свернул ему голову набок.
— Видел? Вот так. А она мне: «У вас, извините, лампочка игриво мигает, я вам не верю». Дура! Любовь... чувство...
Котя плюнул со злости на пол и прожег кислотой ковер, который не доела моль.
— Все в жизни проще, — заключил он после некоторого молчания. — И любовь, в частности. Вот послушай мои гениальные строки из последней книги:
Бензин — любовь!
Горит, как кровь!
Гидравлика в работе.
Сигнализирует мне бровь
— «Весь механизм в полете!».
— Искренние стихи, — почесав затылок, сказал Бирюлькин. — В них есть главное — правда жизни. И чувство. Откровенное, почти человеческое. Я даже не знаю, как вы смогли такие тонкие стихи написать.
— Ерунда, — произнес робот. — Такие бесценные творения я пишу по тридцать штук в день. Это норма. Форму терять нельзя.
— По тридцать! — снова удивился Алексей.
— И что для тебя, думаю, будет особенно неожиданным, — сказал Котя, — пишу я их без чувства. Чисто механически. Раз-два, раз-два. Стихи — это рифма. Образы всякие пусть придумывает для себя человек. Людям свойственно додумывать за автора. Он хотел сказать то-то, он хотел здесь выразить это. Даже если в театре ставят пошлую пьесу, то среди вас обязательно найдутся такие, которые найдут в ней божью искру. А стихи? Ведь чем для вас туманней, тем лучше. Человек глуп! Он любую мазню принимает за откровение. Например, мой последний автопортрет. Ха-ха-ха! Эта доска осталась у меня после ремонта квартиры. Я облек ее в чудесный подрамник. Через Мутю вышел на Кутю. Кутя рекомендовал на выставку.
— Не может быть, — потрясенно выдавил из себя Бирюлькин. — Я же был на этой выставке. Я думал о ваших бессонных ночах, муках творчества, поисках. И вдруг...
— А ты мне не верил, что человек глуп, — опять засмеялся Котя. — Так я тебе скажу больше. Если бы ты был роботом, то со своими стихами далеко бы пошел. Но ты — Человек! И этим все сказано. Твои стихи будут изданы только после твоей смерти.
Пока Бирюлькин отходил от нахлынувшей на него роботизированной откровенности, Котя решил закрепить сказанное. Он демонстративно нажал на свой пупок, и автомат номеронабирателя соединил его с местным издательством:
— Мотя? Это я, Котя. Как моя новая книга? Слаба? Глупости. Я над ней целых три дня работал. В план ее внесли? Хорошо. Кто рекомендовал? Кутя? Ну, я опять его должник. Передай от меня привет. Интересовался, мол. Ну, пока.
— Это же мафия, — заикаясь, проговорил Бирюлькин. — Людей поят низкосортным поэтическим пойлом, травят музыкальной бормотухой, калечат художественной мазней. И кто? Роботы!
Котя хотел на это возразить. И что-то даже резкое. Но в этот момент вдруг перегорел его нос. Тут же от напряжения затрещали стекла квартирных электролампочек. В полной тишине и темноте Котя сообразил, что переборщил. Он посвятил Человека, самое низкое существо в Городе, в тайны робототехники. За это можно было лишиться не только носа, но и аккумуляторных батарей. Котя осторожно просунул руку под пиджак, сорвал под сердцем пломбу, открутил крышку и нажал на аварийную кнопку. Вспыхнувший в его глазах свет сжег в памяти Бирюлькина этот неудачный поэтический вечер.
— Искусство требует жертв, — весело сказал Котя, прощаясь с соседом.
— Новых вам творческих удач, — крепко пожимая руку, ответил Бирюлькин.
Он осторожно закрыл за роботом дверь, прошел в темную комнату, давя тапочками битые стекла, зажег спичкой свечу, сел за стол и начал писать стихи, которые люди увидят только после его смерти.