220 верст

        Наш электрик Володя, обычно не разговаривал на подобные темы. Толи возраст, толи еще чего. Чаще слушал и улыбался. До этого Владимир, говорят, работал учителем в школе. А может, и врут, кто знает, сам Владимир об этом не рассказывал. А тут вот…
   О чем разговорились, уже и не помнит никто. Да как обычно, наверное, в лесу о бабах, с бабами о лесе. Да, о лесе тоже было, вроде…  Володя постучал пальцами по столу и, вдруг, начал говорить, быстро, сбиваясь…
   - Люблю дорогу. Мчаться, оставляя по обеим сторонам поля и столбы. Деревья чтоб частоколом, ивы волнами, и, девятым валом, вдруг, тополя. Того и гляди захлестнет и перевернет, подкинет и снова бросит вниз, и накроет с головой, навсегда… Но машина-лодочка, ладейка, летит вперед, будто земли не касается. Вот приземистые, деревянные дома, с кирпичными трубами и лавочками в палисаднике, где сидят бабки, провожающие тебя взглядом. Вдруг выскочит собака, кинется с лаем вслед, и тут же останется далеко-далеко позади. Мелькнут последние постройки, зарябит косматая рожь, заплачут тополя, будто жалко им кого. А слезы их, чистые, все вверх и вверх, да сзади вьюгой. Нахмурятся тут дубы, а березки, словно девки в сарафанах,  поведут свои хороводы. Сорвется с обочины ворона и полетит, отставая, словно Сережкин жеребенок.
   И нахлынет, вдруг, что-то внутри, закрутит, запоет. Протяжно так, как ветер в трубе. Защемит по-хорошему…
Пригорок, роща, поле. Цветастое поле, будто ковер искусницы Марьи. А сразу за ним, снова на пригорке, церковь.  И “стыдно мне, что я в бога не верил” сразу становится. А церковь стоит, просто, красиво, золотая с белым, по-русски…
И даешь себе обещание непременно сходить. Но всегда чувствуешь там благоговение, с примесью …скуки… И становится “стыдно, что не верю теперь”. Стыдно еще за Москву нашу, где “Турки строят муляжи Святой Руси за пол часа…” Эх, куда ты тройка мчишься…
   Володька уже пьянел и путался.
   Вот как-то с приятелем у попа работали, он потом за кагором объяснял, как деньги делаются. Тут купить, там выбить, тут прижать, а налогов никаких – вот и навар. Эх, как иконостас еще не продал… Педрил у нас всегда будет больше голубых.
Дорога сама летит под колеса. Домой. Деревья непонятные по сторонам. Грязные от дороги, тощие, порублены под магистралями электролиний. Стоят, провожая иномарки, машут руками. Шалавы невостребованные.
    А дома сплю и снится мне, будто осадила нас нечисть всякая. Кто – непонятно, но звуки издают страшные. А мы, человек сорок, в сарае каком-то закрылись и смотрим, как дверь под их ударами трещит. Ну, взяли кто что нашел в руки. А в центре мужик стоит с мечом и меч, как он сам величиной. А еще у мужика крылья белые, под плащ спрятаны, только у земли чуть виднеются. И улыбается мужик. “Отобьемся”, - говорит.
Жена толкнула – не храпи. Ругаться хотел, но фиг с ней. Она же, березонька моя, святая можно сказать. Тряпки только любит, но это у всех. Ну, дура, словом…  А так подумать – друг мой, лучший, пожалуй.
 Вот так… Эх, легко мне с вами, молодежь. Сам вроде молодею…