Милосердие ольховой

На ней  берет был необычный –объемный, складчатый, из какой-то мягкой  матовой кожи, продернутой шнуровкой. Раньше подобный  покрой называли «рембрантовским»,а  теперь не  знаю. Все как-то упрощается, унифицируется  вокруг, даже  куртки и  плащи делают на две  стороны. Чтобы  можно было выворачивать и носить наизнанку… Экая гадость. Что сказала бы на  этот  счет принцесса  Ди, не знаю… Но это  был  совсем  другой  случай. Такой  царский  берет нельзя  было использовать как вечернюю сумочку или вазу для  печенья, нет! Берет  мягко  ниспадал на  одно  плечико этой нервной особы, открывая  шейку в прожилках с  другой  стороны. И волосы,  жесткие и  прямые,  казались  единым куском пепельного поролона.
Да, это была  элегантная  женщина  в  сером же  кожаном  плаще – непростая  штучка… Она  появилась  на  маленьком вокзальчике впопыхах,  уже  много позже  меня. Поэтому  ей  билета  не досталось,наверно, хотя опять же не во времени  причина, в ней  была  причина… Пока мы  стояли в  очереди, какая-то неуместная  жалость и доброта  затопляли меня. Ну  что я  на нее  смотрела, смотреть, что ли, больше  некуда?
Невдалеке семейство многодетное курсировало – все от мала до велика  в  новых хрустящих куртках, папаша маленький, импульсивный, мамаша  ворчалка, что нет  туалетов на  вокзале, дочки с  толстыми  щеками, зареванный сынок. Этот  сынок  все у  них бастовал, бастовал. Потом побежал напролом и  протаранил  нашу  очередь у  кассы. Люди сделали  дыру, расступились, потом  окружили. Та в  беретике присела перед  пацаном и что-то  сказала. И подала ему шарик  на  палочке. Мне не  слышно было, что говорила она, зато я  видела  лицо  пацана, у  которого целая  гамма выражений  сменилкась

Такое ожидание убивает. Многочасовое, медленно ползущее, как сколопендра. Сначала  бегала она по перрону, нестественным  голосом интересовалась - «Это 71  опаздывает? Или 72? Оба  опаздывают! Смотри ты...»
У меня  был  билет, я не  бегала. А она  бегала, потому что  билет ей  не продали. Там  катавасия началась из-за  сдвига всех маршрутов. Где-то затеяли  ремонт, на  узловой получались  пробки, вот и  сдвинули. Вместо пол-десятого сделали пол-девятого вечера. Она  прибежала в  девять. Ей  ледяным голосом ответили, что не  продадут, так  как она опоздала. И поезд  опоздал. Короче,  сидеть до пяти  утра. Сердце  разрывалось на нее смотреть. В  сером  дорогом  пальто, в высоком  беретике, на  шпильках, всего с одной сумочкой  и  пакетом в  руках - ненадолго  поехала. Может, командировка?. Какая  разница. Ей  надо  было  уехать, а ее  отправили куда  подальше. Лицо ее покрывалось  крапивными пятнами, потом  зеленело. Она кусала  губы, терзала  пачку с  сигаретами. Смотрела пустыми глазами  на  часы, опять закуривала, опять бросала. Зачем  столько курить, не  понимаю. Дергается, как подросток.
Мне  тоже  было тоскливо, но я понимала, что через два  или три  часа - но  поезд  придет. А она, похоже, ничего  уже не  понимала.
Стало  холодно. Весенние дневные перезвоны  обернулись  стылым  ночным оцепенением.
Я  стояла спиной  к  товарному где-то у  четвертого  пути. Ко мне подбежал запаленный небритый  человек в пиджаке: «Из Питера ждете?» - «Наоборот, в Питер» - «Родители  едут. Поезда  нет. Мне еще в район гнать два  часа, машина  казенная...» - «Что  вы  волнуетесь. Через  полчаса будет». Эта, в  беретике, деревянными шагами  пошла  ко мне. Десять  человек  бродили у  этого  четвертого пути, они давно  все друг  друга  знали. Но она  услышала  звук и пошла, надеясь  узнать что-то новое. Она  смотрела ан  меня немо-умоляюще. Я не  выдержала: «Вам 72 надо?» - «Да!» - почти крикнула  она. - «Ждите, проситесь...» - я развела  руками как  можно  душевнее.
Прошел  71 из Питера. Небритый  отыскал  своих стариков и потащил  их в  казенный  газик, или  козлик, как его там. Два  бомжа вообще не  психовали,  стояли и все. Хотя  ясно, у  них  никаких  билетов не  было.
Подошел 72. На мое  несчастье, мы с беретиком  побежали  рядом. Я с  трудом  забралась  на  высокие  ступеньки - перрона  тут  уже не  было. А как лезли две  старухи -  сил нет. Обливались  потом, стонали. Снизу  их  толкали, сверху  тащили. Беретик просилась во все  вагоны - ее не  пускали. Она кричала - «пожалейте!» Потом  кто-то сказал - да в  десятом  бригадир, может он  даст... И тут поезд  отправился. «Иди в  вагон!» - шугала меня  коренаастая проводница с  белым  металлом  во  рту. Но я  прикипела в  тамбуре. Я  понимала - она  умрет  сейчас. «Слушайте, дайте  ей  сесть, отведите  к  бригадиру! У  нас  восьмой...» Она  бежала за  вагоном,  проводница ее не  пускала. Я присела  и дернула защелку верхней ступеньки - эта в  беретике - ползком и забралась. В это время проводница с  дикой  быстротой толкнула меня назад  а ту - из  вагона, где все  уже  мелькало. Не знаю, как она  зацепилась, за  что. Упав, я  ударилась  спиной. Проводница  дернула стоп-кран, чтобы  еще  раз вышвырнуть. На  ходу! Как урка… К  проводнице  подбежали два  проводника и тоже стали эту  в  беретике скручивать и выбрасывать из  вагона. Как она  закричала, боже, она  висела  уже в  открытой  двери. С заломленными  руками! «Не  убивайте, что вы делаете...» - «Ах ты б...! Ты  еще  извиваться! С! Б! Е!» Вися на  поручнях, она смертельно, непоправимо кричала,  уже  хрипела. Ее  били. Потом упала на  пол , обесссилев. Дорогое  тонкое  пальто в  мазуте. Дверь захлопнули, ударив ее  по ногам. Меня  проводница  потащила в  вагон, чтоб я не  лезла, у меня все плыло в  глазах. Женщина  в беретике  лежа  на  полу, рыдала. «Почему вы не  хотите дать мне  билет? Я не преступница... Есть же  законы...» Я  стояла рядом с  купе  проводника, боясь вздохнуть.
Где-то  через четверть часа мимо меня  прошла восточная  красавица в  форме. На  ее бэйдже значилось, что она Елена  Ольхова,  начальник  поезда. Она  скривила эротичный  японский ротик  и  сказала брезгливо: «На первой же  станции сдаем в  милицию. И штраф за  стоп-кран. Хватит валяться, вы». Я остолбенела. «Да я  все видела. Продайте  же  ей  билет в  конце концов. И стоп-кран  дергала не она, а проводница, чтоб ее  выбросить. На  ходу».
Проводница  заголосила: «Да  вот они  вместе  влезли, а эта с... ей  ступеньку открыла». - «Вы  тоже  зайцем?» - обернулась ко мне Ольхова. Дал же бог ей  такое  лицо. - «У меня  билет», - пробомотала я.  - «Тогда  за-мол-чи-те».- «Милосердие! - плакала эта в сером. - Даже в  войну - милосердие, а  сейчас не  война. Где  ваше  милосердие, люди?»
Эту в  беретике - он  уже  была не в  беретике, он упал, видимо, пакета  тоже не было - отвели в купе проводника  разбираться. Я  постояла, надеясь, что меня позовут как свидетеля. Но никто не  звал. Я  села  на  свое  место сама не своя. До меня  доносились отдельные  слова избитой женщины в  сером  пальто, что-то вроде « ...Никакая я не б…Меня семья  ждет. Вот мой  паспорт, вот  командировка... Никогда, никто не называл  меня  так. Работа  на  фирме серьезная…не  вернусь - уволят...» Cтранно, но у  нас  было  слишком  много совпадений! Я тоже была в  командировке, из которой  надо  вернуться  вовремя, дома  дети и муж. Если бы я  была на ее  месте, смогла  бы  она  на  своем  втащить меня в  вагон? А  может и не надо  было этого  делать – тогда не было бы этого оглушающего сожаления?
В раскрытую дверь упали мурлыкающие  слова Ольховой - «успокойтесь, успо-кой-тесь». Но как успокоиться,  чем?
Потом она пришла и  села  напротив. Потому  что все  вокруг  спали, а я  одна сидела  на  боковушке прямо в  плаще. Я дала ей  спрайта в бутылочке. Она  машинально выпила все. Лицо незнакомки окаменело. Глаза  сощурены. Сломавшись, брови придали ему выражение гнева и  пафоса. Скула в  мазуте. Рот  с опущенными  углами, нижняя губа  прокушена. Перед ней  лежал  измятый  билет и квитанция за  штраф. Красавица  Ольхова  проявила  милосердие!
- На них  можно подать в суд, -шевельнула губами я.
- Ну да, еще  пол-жизни на  это потратить. Они… они все…
- Не  говорите, не вспоминайте. Выйдите из этого скорей.
- Сначала надо  выйти из вагона.
Без слов застыла, сплетя тонкие  руки на  столике. Они  были  в живых ссадинах и кровоточили. Я тихо погладила ее по  плечу…


Я пыталась ее  разговорить. Она сопротивлялась, потом пошли отрывистые фразы про институт, увлечение  литературой. Она тоже  писала. Странно, но у  нас  совпадали даже хвори, мы  даже  лежали в одних и тех  же  больницах. Только у нее  все  было раньше примерно на пятилетие. Мы  могли встречаться  и не раз. Может,  потому ее лицо так  показалось  знакомо – глубокие  глазные  впадины, брови и  глаза ниже к  вискам, манера собирать  волосы не на  затылке, а на боку… Вспомнили  студенческую любовь: она  тоже  была  третьей  лишней в треугольнике. Семью, где главные авторитеты - муж и  его мать – и я вдруг  поняла|, что моя  судьба повторяет ее жизнь  в  точности. Только я  еще  не знаю, где столкнусь с  моей  Ольховой.