Лежачая восьмерка, часть 2. Стражник

ЧАСТЬ II

СТРАЖНИК

  Они пришли неожиданно. Нет-нет, она знала, что придут, не могут не прийти, но они все равно пришли неожиданно. Когда ей наконец удалось погасить свет. В этом был расчет, и он сработал. С ней всегда было так. Она не только не использовала врожденного интуитивного предощущения близких событий, не только не готовилась к ним, но вела себя вопреки посылаемым ей знакам. И все портила. Да, она опять все испортила. И это уже конец, конец, конец. И она сама, сама... Нет. Все не так. Он! Вот записка, записка, записка...
Это уже в третий раз. Первый – после дуэли с Йеном. Второй – после смерти его отца. И сейчас... Два раза она прощала его. Ну почему не простила в третий? Ведь он просил! Нет, он просил не о прощении, а о помощи. Ну и что? Он так смотрел... Он просил. Я была нужна ему. Вот оно! Это-то тебя и мучит, всегда мучило. Ты никогда не была нужна ему сама по себе. Только как приз в соперничестве с Йеном. Вся его жизнь – поединок с Йеном. И когда Йена не стало, он тебя бросил. Вспомни. Тот клочок бумаги, который ты обронила двадцать лет назад... Я помню, помню. Какое у него было лицо! Ненавидящее, слепое от ярости. Я уже не существовала для него. Только Йен. Убить Йена – вот и все, чего он хотел тогда. И убил бы, если бы не промахнулся. И как переживал свой промах! Требовал снова бросить жребий, не сознавая, что это абсурд. Йен-то выстрелил в воздух. И во второй раз тоже бы выстрелил в воздух. Тогда какой же это жребий? Убийство! Он любит убивать. Да, он не только способен, он и есть убийца.
Как легко он тогда уехал. На восемь лет. Что было потом? Ничего, ничего, ничего. Работа, успех, слава. И ничего. Все казалось ненастоящим в сравнении с тем временем, когда мы трое жили в самом сердце грозы. Воздух был напоен электричеством, и мы купались в его плазменных потоках, поклоняясь солнцу как мистическому божеству. И все исчезло, когда он уехал. Мир стал пустым. Восемь лет не было ни солнца, ни дождя, ни дня, ни ночи, ни утра. Пока он не вернулся и не принес собой грозу, с грохотом разрядов и ливнем. Этот ливень отмыл мир до первозданности рая. И мы были счастливы, счастливы, счастливы...
Потом началось это страшное – коррекция, ужас, хаос. Я была с ним. Я думала и чувствовала то же, что и он. Я так хотела помочь! Но он оттолкнул меня. Какие страшные у него были глаза… ледяные, невидящие, а в глубине – стыд и страх. И снова пустые годы. Сколько их прошло?.. Мне исполнилось двадцать девять. Пришли друзья, утешали: роковой возраст, еще чуть-чуть – и тридцать, но ты, старушка, еще ого-го! Я смеялась, а на сердце было тяжело, а в голове темно. Потом стало наоборот. И тут открылась дверь, и вошел Дон. Без цветов, без подарков. Сильный, уверенный, ироничный. И потянулась эта тягомотина с исчезновениями и возвращениями. То ли он не понимал, какими унизительными были для нее эти отношения, то ли не считался с ее чувствами. Она пробовала порвать с ним. Пробовала сходиться с другими. Не получалось. Ей ничего не стоило вскружить голову любому, очаровать, ослепить. Но дальше этого не шло. Новый роман начинал тяготить ее. Но, что самое удивительное, никто из неудачливых поклонников не пытался удержать ее. Они быстро смирялись со своим фиаско и исчезали. Что-то такое было в ней, или наоборот, чего-то не хватало, того, что заставляет мужчину добиваться любимой женщины. Я – никчемное, никому не нужное существо. Я – ничто, ничто! Меня все равно, что нет. И зачем «удлинять плохое»? Цепляться за жизнь, за видимость жизни, эрзац, бездарную копию с утерянного оригинала... Так. Все. Только не на любимую тему, благодарную и неисчерпаемую. Все. Спать, спать, спать.
Она потянулась к выключателю.
Именно тогда они и пришли. Двое. Один вертлявый и улыбчивый, второй – собранно-резкий, с глазами, похожими на наведенные дула.
Начал вертлявый.
– Мисс Гейнор, мы понимаем, как вам это неприятно. Я в отчаянии, я ведь ваш поклонник. Но вам следует рассказать все о ваших отношениях с капитаном Гардом.
– Все? Помилуйте! Нашим отношениям двадцать лет, как я могу рассказать вам все?
– О, вы меня не поняли. Ну, разумеется, не все. Нас не интересует ваша личная жизнь. Я буду откровенен с вами. Нас интересует, куда капитан Гард намеревался отправиться на корабле «Интергалактик». Вне всяких сомнений, все это было запланировано и подготовлено заранее. И не может быть, чтобы вы об этом не знали. Ведь вы собирались пожениться, нам это известно.
Он остановился. Все это он произнес без нажима, улыбаясь, смарщивая при этом все лицо. И даже не фальшивил, она чувствовала. Для него действительно не существовало никаких сомнений.
– И все-таки, вы ошибаетесь. Я ничего не знала о намерениях капитана Гарда. Более того, мы с ним расстались. Мы разорвали помолвку.
Они встрепенулись. Второй, хранивший до этого молчание, резко повернулся к ней. Ее будто ударило тяжелой волной.
– То есть как?
– Как? А вы не знаете, как это бывает после двадцати лет... отношений?
В его глазах что-то промелькнуло: она его удивила. Она поздравила себя с маленькой победой и хотела перейти в наступление, но вертлявый перехватил инициативу. Он чуть не трясся.
– Мисс Гейнор, вы опять... ну как мне убедить вас? Ну, поверьте, мы не хотим, да и не имеем права вмешиваться в вашу частную жизнь. Но вы не хотите помочь нам. Вы нам лжете.
– Я сказала правду.
– Но объясните, мадам, простите, мисс Гейнор...
– Что объяснять? Почему я должна это объяснять?..
И тут вновь заговорил второй.
– Хватит ломаться. Твой дружок – государственный преступник. Он бежал, и его надо найти. Ты должна знать, куда он собирался лететь. И ты нам все расскажешь, иначе тебя обвинят в соучастии.
– Соучастии в чем?
– В государственной измене.
– Это Дон Гард изменник? Он же работал в Совете. А МГТ? Это же его заслуга. Это же он все сделал!
– Хватит! Ты будешь говорить?
– Успокойся, Берт. Мисс Гейнор поняла. Она все поняла. И все скажет. Oна волнуется. Нервы. Неприятности. Но у нас есть время. Вся ночь впереди.
Боже! Они собираются мучить ее всю ночь... Нет. Этого она не вынесет.
Она решительно выпрямилась.
– Господа, я могу доказать вам свою непричастность к действиям капитана Гарда.
Они переглянулись и уставились на нее ошалело. Торжествующе Ильда протянула им последнюю записку Дона (вот уж, пригодилась!). Вертлявый прочел ее вслух.
«Прощай, Ильда. Я не прошу прощения. Я не чувствую себя виноватым. Я был счастлив с тобой, но мне этого недостаточно. Все в моей жизни не так. Я ухожу в космос. Не пытайся остановить меня. Не пытайся понять. Я и сам себя не понимаю. Я ясно чувствую только одно: я живу не так. Я должен изменить свою жизнь. Лишне говорить, что наша помолвка разорвана. Я понимаю, что причиняю тебе боль. Я не хочу быть жестоким. Ты замечательная женщина. Нет, ты – великолепная женщина. Я всегда любил только тебя, но мы больше не можем быть вместе».
Вид у них был настолько обалделый, что она чуть не рассмеялась. Ей уже не терпелось избавиться от них. Она протянула руку за запиской. Вертлявый вздрогнул и открыл было рот, но второй остановил его. Уперев в нее брезгливо-недоверчивый взгляд, он процедил:
– Это не доказательство. Это могло быть подготовлено для отвода глаз. Он же учился в спецшколе, твой хахаль.
Он навис над ней. Ей стало страшно. Нахлынуло темное озарение: от них не уйти. И тут же в голову ударило эфирной легкостью последнего шага. Она вскочила.
– Что я должна доказать? Я вам ничего не должна. И не скажу. Убирайтесь! Убирайтесь, вы!..
Бластер остановил ее влет. Сердце ее уже болело так, что боли от выстрела она не почувствовала. Хотя, кто знает, что чувствуют те, кому в сердце направляют сверхфокусированный лазерный луч?..
Ильда вскинула руки и, совершив некое подобие пируэта, упала на вертлявого. Тот не смог удержать ее, и она некрасиво, неловко сложилась на полу. Ни один режиссер не позволил бы ей так умереть на сцене. Вертлявый склонился над ней и тут же выпрямился.
– Зачем ты это, Берт. У нас не было таких инструкций. Она и впрямь ничего не знала. Бедная девочка!
– Обыкновенная шлюха. Подбери сопли и пошли.



– Эй, что это у вас, порнуха-чернуха?
Двое юнцов отпрянули от экрана. Сдерживая смех, я начал, как можно серьезнее:
– Я в вашем возрасте, – я остановился и посмотрел на них в упор. Они покраснели до корней волос и совсем одинаково сжали кулаки. Я сдвинул брови и продолжил:
– Итак, я в вашем возрасте умел отстоять свое право заниматься чем хочу в свободное время. Ведь сейчас ваше свободное время, так почему вы не посылаете меня к черту? Я ожидал, что они рассмеются, ожидал ответной шутки, но они продолжали молчать.
– Черт побери, что это значит?
Я подошел поближе. На экране сканировалась какая-то таблица – цифры, даты, проценты. Таблицу сменило изображение молодой женщины с ребенком на руках. Ребенок казался приросшим к телу матери. По лицу женщины катились слезы. К ней подошла медсестра и вытерла их. Господи! Да она не может отнять рук от младенца. Медсестра увела женщину. Появился человек с чемоданом. Поднял руку, разжал пальцы, потряс рукой: чемодан не падал.
– Что все это значит? – повторил я.
Они переглянулись. Я почувствовал их страх.
– Бросьте, ребята, чего вы боитесь? Что это за записи? Говори ты, Тэд.
– Это несчастные случаи, ну случаи нарушения правил при телепортации.
– Черт побери! Откуда они у вас?
– Мы... Мы их стащили, сэр. У доктора Фишера.
– Великолепно! Вы понимаете, что вы наделали?
– Простите, капитан.
– Прощения будете просить у доктора.
– Но... Капитан, может, мы просто положим их на место? Незаметно.
– Ну нет. И дело не только в том, что за свинство надо отвечать, а... Говорите, несчастные случаи?
– Не только. Там был еще человек, у которого рубашка приросла к телу. Похоже на первые опыты по телепортации.
– Капитан, а почему ни в одном университете не читают лекций по телепортации? Мы интересовались.
– По-видимому, существует негласный запрет на широкий доступ к изучению самого явления. Честно говоря, ребята, я не задумывался над этим. Меня занимали другие проблемы.
Они опять совершенно одинаково усмехнулись. Черт! С этими юнцами надо держать ухо востро.
– Чему вы ухмыляетесь? А-а-а, я состоял на страже закона и порядка и особо ни о чем не задумывался – так, что ли? Может, и так. Но, поскольку сейчас мы все вне закона, мы сделаем следующее. Мы проведем семинар. Устроем мозговой штурм и разберемся в этой чертовщине.
Новость всколыхнула всех. Люди были рады отвлечься от гнетущего ощущения отколотости от общества. Просторный холл для занятий превратился в уютную кают-компанию. Скотт, третий юнга, принялся смешивать коктейли. Доктор сиял. От извинений юнг он просто отмахнулся. Не было только Кинга, но это никого не удивило. Кинг терпеть не мог дискуссий. Я представил, как он поднимает бровь и изрекает: «Суха теория, мой друг!» – и решил не посылать за ним.
Фишер между тем подошел к экрану, но вдруг повернулся к слушателям и смущенно произнес:
– Мне как-то неловко читать лекцию. Я знаю немногим больше
вашего.
Он поскреб подбородок, глубоко вздохнул.
– Начну с главного. Телепорты существуют повсюду в Союзе Цивилизаций. Ими пользуются уже двести лет и за это время они почти не изменились. Мною установлено, что фундаментальные исследования феномена телепортации не ведутся нигде. Во всяком случае, открыто. Незначительные усовершенствования телепортов не в счет. Кроме того, не существует даже такого понятия – теория телепортации. Ни в одном колледже нет предмета с таким названием. Имеются только годичные курсы конструкторов телепортов и рабочих-ремонтников.
– А спейсеров?
Это в один голос выкрикнули Тэд и Пит – виновники торжества.
– Вы попали в корень, ребята. Телепортация – в первую очередь задача спейсологии. Казалось бы, именно спейсологам или, как вы их называете, спейсерам и карты в руки, но они, насколько мне известно, занимаются только проблемой фокусировки на малых расстояниях, так называемым парадоксом телепортации. Вы можете что-то добавить по этому поводу, Гарри?
Гарри, один из лучших спейсеров «Интергалактик», нахмурился.
– Я думаю, вы правы, док. Я не занимался этой темой, так уж получилось, но, если бы где-то велись фундаментальные работы, я бы знал.
Все снова повернулись к Фишеру.
– Итак, я пришел к выводу, что существует негласное табу на исследования. Доктор переждал шелест, пронесшийся по аудитории, и, театрально воздев руку, спросил:
– Как вы думаете, почему?
– Может, они велись вначале, двести лет назад, но открытия в этой области сочли опасными для человечества и запретили? – медленно выговорил Льюис Кестер, эколог.
– Открытия в любой области опасны для человечества, Лью, и это никогда не останавливало людей, – возразил Бен Дилан, первый пилот.
– А может, открытия были опасны для властей предержащих? Испугались, что люди обретут слишком много свободы. Ну будут исчезать, скрываться от полиции и вообще избегать контроля…
Это опять был Тэд. Он ткнул Пита в бок и победно оглядел собрание.
– Интересная мысль, юноша. Какое-то время и я так думал. Но, оказалось, дело не в этом.
– Да ладно, док, не томи, в чем там фокус?
Вилли-механик стукнул кулаком по колену и сердито запыхтел трубкой.
– А фокус, друзья, состоит в соглашении между Союзом и Гиадами.
– При чем тут Гиады?
– Вы что-то путаете, док. Я специализировался по межгалактическому праву и могу заверить, что такого соглашения нет.
Менаджер по контактам Адам Хьюмен укоряюще смотрел на Фишера. Ему было неловко осаживать доктора, но тот отмахнулся от него. Он был на коне и несся во весь опор.
– В каком году была открыта телепортация?
– В 2790-м.
– А в каком году Гиады вступили в Союз? Ну, догадались? Адам!
– Я понял, к чему вы клоните, но...
– Телепортация вовсе не была открыта Гербертом и Шлоссом. Мы заимствовали ее у гиадцев в 2790-м.
– Черт побери!
– Что дает вам основание так считать?
– Это могло быть простым совпадением.
– А зачем понадобилось наводить тень на плетень?
– Герберт и Шлосс были блестящими учеными. Они не стали бы присваивать чужие открытия.
Доктор сник было под этим градом, но обвинение в клевете вывело его из растерянности. Он кивнул геологу Анастасу Горлику.
– Вы правы, Стас. Они и не делали этого. Открытие телепортации было приписано им, если можно так выразиться, посмертно.
Он оглядел аудиторию. Голоса смолкли. На доктора с напряженным ожиданием смотрело двенадцать пар глаз. Никто уже не сомневался: двести лет назад произошла трагедия, и сейчас голоса жертв взывали к ним, требуя освободить их из-под спуда лжи. Фишеру казалось, что он явственно слышит их. Он прикрыл на секунду глаза. Сидевший к нему ближе всех астрофизик Поль Ланжевиль понял, что с ним происходит.
– Фред, все это чертовски серьезно. Мы будем немы как рыбы. Начните с самого начала.
– Спасибо, Поль. Да, с начала.
Итак, семь лет назад я был ассистентом у профессора Вильневски. Старик был нелюдимым, даже прислуги не держал, но ко мне привязался. Я тоже был одинок и потянулся к нему всей душой. Он был для меня всем – отцом, учителем, духовником. И я старался как мог, чтобы скрасить ему остаток жизни. У него был прогрессирующий виброкардит. Каждый день мог оказаться для него последним, и он знал это. Временами на него нападали приступы яростной тоски. Он порывался рассказать мне о чем-то, но так и не решился. Только перед самым концом он призвал меня и передал эти записи. И вот что он сказал мне при этом: «Умоляю вас, - именно так, – умоляю вас, голубчик, займитесь этим. Я передаю вам, я верю в вас».
Я спрятал записи и на некоторое время забыл о них. Я глубоко переживал свое горе. Но кроме этого меня мучило еще одно: я был единственным, кто оплакивал Вильневски по-настоящему и смутно чувствовал, что и меня ожидает такая же участь одинокого волка. Я решил бросить науку и зажить как все. После похорон профессора я ушел из лаборатории и занялся практической медициной.
Вначале работа в больнице отнимала все мое время, но я был счастлив: я больше не был одинок. Вокруг меня были люди. Я был им нужен. И скоро я почувствовал себя одним из них, обрел уверенность в себе и решил, что пришло время выполнить последнюю волю учителя. Я принялся копать и раскопал следующее: эти записи относятся к началу 2790-х. Во время первых опытов людей телепортировали нагишом, и все кончалось благополучно. Не было ни одного неудачного эксперимента. За ними следуют эксперименты с предметами, и все неудачные. Ни один предмет не восстанавливался полностью, в своем первоначальном виде.
Доктор сделал паузу.
– Никто не заметил ничего необычного?
Ланжевиль среагировал мгновенно.
– Необычен порядок исследований. Вы это хотели сказать, Фред?
– Совершенно верно. Если бы телепортацию открыли люди, они сначала испробовали бы ее на предметах, затем на животных, и только потом на людях. Я не знаю, откуда записи опытов попали к профессору Вильневски. Они почти не содержат комментариев. Слава Богу, есть даты, позволяющие установить хронологию. Я выделил три серии записей. Первая серия – телепортация нагих людей. Вторая – попытки (и все, как я сказал, неудачные) телепортации предметов. Третья – телепортация людей, полностью одетых и имеющих при себе различные мелкие предметы. Я выделил еще ряд записей, по моему мнению, являющихся фиксацией не опытов ученых, а нарушений людьми инструкций. Эти последние относятся ко времени, когда телепортация вошла в обиход. Но об этом потом. Главное же – последняя серия опытов не производит впечатления научного поиска, то есть продвижения от незнания, неумения к успеху. Вы понимаете меня? Все происходит как бы по мановению волшебства. Как будто кто-то показал людям, как это надо делать. По времени это совпадает с прибытием на Центральную делегации Гиад в 2792 году. Я сделал вывод, что между Союзом и Гиадами было заключено некое соглашение. Гиадцы дали нам телепортацию, а взамен получили нечто, о чем мы с вами не знаем. За короткое время телепортация прочно вошла в наш быт. Сейчас мы не представляем своей жизни без нее. И никто не задумывается над тем, как она досталась людям, какой ценой. Телепорты имеются повсюду. Периодически переиздаются инструкции для пользователей. Но нет ни одной публикации ни о природе феномена, ни об истории открытия, если не считать краткой справки в энциклопедии.
– А Герберт и Шлосс, какова их роль в этой истории? И еще одно. Вы сказали, что мы пользуемся телепортами бездумно. Но это касается обывателей. А ученые? Спейсеры, в первую очередь. Научную мысль запретить нельзя.
– Вы уверены?
– Черт побери, что вы хотите сказать, док?
– Хьюмен, поведайте этому идеалисту, что произошло в 2792 году, 23 июля.
– Взрыв в лаборатории Герберта и Шлосса. Ученые погибли, а лаборатория сгорела без остатка. Но...
– Вот именно, но! Все было очень правдоподобно. Взрыв произошел в июле, во время отпусков, причем ночью. В институте почти никого не было. Герберт и Шлосс были работоголиками, они даже ночевали прямо в лаборатории. Так что никто не заподозрил криминала. Состоялись пышные похороны. В печати появились статьи с перечислением заслуг. И впервые было упомянуто о якобы открытой ими два года назад телепортации.
– Итак, вы утверждаете, что их убили?
– Я не могу утверждать. У меня нет доказательств. Но я в этом уверен.
– Продолжайте, Фред.
– Хорошо. Проходит двести лет. Двести! И ни одного нового открытия в этой области. Никакого существенного продвижения вперед. Это было бы невозможно, если бы область исследовалась. Я думаю, кто-то тщательно и неусыпно следит за этим. И если какой-нибудь доброхот в научном мире обнаруживает нежелательную любознательность, его тем или иным способом заставляют прекратить изыскания.
– Черт побери!
– Но кто стоит за всем этим?
– Вы говорили о каком-то соглашении, док.
– Это моя догадка. Я подозреваю, что... Нет, попробуем иначе. Что вы знаете о Гиадах?
Все повернулись к Полю Ланжевилю, но Фишер протестующе поднял руку.
– Нет-нет! Я имел в виду цивилизацию Гиад. Что мы знаем об их культуре, науке, искусстве, обычаях?
Собравшиеся молчали, переглядываясь.
– Но, Фред, мы так же ничего или почти ничего не знаем о большинстве миров, входящих в Союз Цивилизаций, не говоря о Нецивилизованных мирах. Это просто не в человеческих силах.
– Да, но вы можете узнать все, что вас интересует, о любом из этих миров, если дадите себе труд поискать информацию хотя бы в интербиблиотеке. А о гиадцах не можете. Я пытался. Те же самые сведения, что и в энциклопедии, то есть почти ничего.
– Вернемся к гипотетическому соглашению, доктор. Что оно содержало, по-вашему?
– Не знаю. Можно только гадать. А гадать я не хочу.
– Но почему? – Хьюмен тонко улыбнулся. Глаза его азартно заблестели. Пусть каждый предложит свою версию. Вот моя: я думаю, гиадцы откупились от нас. Они подкинули нам телепортацию и потребовали, чтобы мы не совались в их дела. Железный занавес.
– Но зачем? Так могут мыслить только дикари, но не люди, придумавшие телепортацию.
– Они не люди.
– Ну да, но в Союзе много негуманоидов...
– Я не это имею в виду. Гиадцы, как раз, гуманоиды. Я предполагаю, что их ментальность, самая суть их культуры, настолько отличается от нашей, что взаимопроникновение грозило бы уничтожением.
– Кому?
– Мы подошли к самой сути. И это настолько страшно, что я предпочел бы думать, что в железном занавесе одинаково заинтересованы обе стороны – и Гиады и мы.
– Не говорите мы, Хьюмен. Это решение верхушки, мы-то, как раз, ничего об этом не знаем.
– Может, оно и к лучшему?
– Как вы можете? Как может незнание быть к лучшему?
– Вечный вопрос: а стоило ли изобретать колесо?!
– Вы знаете ответ?
– И даже несколько!
– Но вся штука в том, чтобы найти один единственный – истинный.
– Для этого всей жизни не хватит.
– Чепуха! Попробуйте прожить без колеса хотя бы один день, и вы получите ответ.
– Не упрощайте. Первичные потребности не снимают нравственной проблемы.
– А куда вы денетесь?
– То есть?
– Как вы избавитесь от первичных потребностей?
– И это еще не все. Представьте, что избавились. Кем вы будете? Останетесь ли человеком? Вам этого хочется?
– Да, чего хочется именно вам?
– Вот именно! Вам и в себе не разобраться, а вы беретесь решать за все человечество.
– Я не берусь. Это оно берет меня за горло, и волей-неволей приходится что-то решать.
– Решать надо всем вместе.
– Кому всем? Кто это все? Большинство? А что представляет собой большинство? Подумайте хорошенько.
– Вы считаете, лучше, когда решают за нас, а нас держат в неведении?
– Ну, в нашем случае за нас решает правительство, которое мы же и выбрали, именно для этих целей.
– Я не выбирал.
– О ля-ля!
– У вас было право выбирать. Сами виноваты, что не воспользовались им.
– А вы воспользовались?
– Нет, но я и не жалуюсь.
– Тогда, что же вы делаете на этом корабле? Почему вы покинули ряды законопослушных граждан?
-–Потому что, потому что...
–Так почему?
–Дон, ответь ему!
–Ага! Вы опять прячетесь за кого-то. Кто-то, но не вы опять же решает за вас.
–Дон!
–Я молчал. Какофония мыслей, высказанных моими друзьями, не занимала и не задевала меня. Я собрал их, я сделал их бунтарями, я обещал, что мы найдем путь к победе, но я не верил в это. Я, капитан, не верил. На мгновение мне стало темно и одиноко в светлом, заполненном людьми, холле. В эту минуту открылась дверь. На пороге стоял Кинг. Постепенно голоса смолкли, и все головы повернулись к нему. В полной тишине Кинг отчеканил, глядя на меня:
–Они убили мисс Гейнор.
–Что?!
–Убили Ильду Гейнор.
Он помолчал и добавил:
–Я смотрел новости. Диктор заявил, что она покончила с собой вчера ночью. Сейчас показывают похороны.
–Покончила с собой? Но ты сказал...
–Не будь идиотом, Дон.
Я почувствовал жестокую резь в глазах и закрыл их руками. Сердце остановилось и повисло тяжелым камнем над пропастью, куда я неминуемо упал бы, стоило мне пошевелиться. Я не шевелился. Ильда, девочка моя! Как я мог оставить тебя там? Как я мог подумать, что разлюбил тебя? Что я наделал? Ильда! Бедная моя, бедная, глупая девочка. Они ее пытали. Наверняка, так. И, конечно, не поверили, что она ничего не знает. Нет! Я отомщу! Вернуться! Надо немедленно вернуться!
–Мы возвращаемся. Немедленно. Мы должны, – осекся, – простите, друзья. Я не имею права решать за всех. Но каково бы ни было ваше решение, знайте: я возвращаюсь. На разведчике.


 
Я подготовил разведчик к возвращению на Центральную. Его конструкторы предусмотрели всяческие неожиданности, в том числе и длительное пребывание в нем трех-четырех человек. Так что шансов добраться до Центральной у меня было десять к одному. Я приказал себе ни о чем не думать и не давать воли чувствам. Сначала – убийцы Ильды. Я найду их и уничтожу. Потом... потом и подумаю. Я вернулся на корабль и направился в холл, попрощаться с экипажем. Там никого не было. Холл был пуст. Я не верил глазам. Неужели так вот просто разошлись по своим делам?.. Я побрел обратно.
– Капитан! Где тебя черти носят? – Вилли-механик орал, высунувшись из люка, – жми в рубку. Без тебя не могут решить, куда пришвартовываться.
Вилли исчез в люке. Я помчался к рубке. Хьюмен, Гарри, Кинг и Поль сидели над картой. Мимо пронеслись Тэд и Пит, едва не задев меня контейнером на колесах. Работа кипела вовсю.
– Ребята, – у меня дрогнул голос, – Ребята, вы хорошо подумали?..
– Нечего тут думать! буркнул Гарри.
Хьюмен остановил его.
– Мы подумали, капитан. Конечно, первоначальный план –укрыться в Нецивилизованных мирах, сколотить армию и двинуть на Центральную – был лучше. Но тогда мы полагали, что у нас есть время. Теперь же стало ясно, что времени нет. Мы должны начать борьбу прямо сейчас. Иначе там, на Центральной, все зайдет слишком далеко.
– Да и нашим близким, возможно, грозит опасность, – добавил Стас.
– Опасность грозит всем! – отрезал Поль. – Если бывшие комитетчики успеют прибрать все к рукам, шансов победить у нас будет меньше.
– Победить? – Кинг вскинул голову. – Ты надеешься победить?
Остальные молча смотрели на него. Кинг усмехнулся и упрямо продолжил:
– Я никогда не надеялся победить их. Я никогда не надеялся изменить мир. Я не сумасшедший. Я отрывал у них свой кусок власти, свое место под солнцем. Достойное меня место. И дрался за него. И готов драться со всеми, кто придет им на смену.
– И с нами?
– Вы до этих высот не доберетесь.
– А если доберемся?
– А если доберетесь, вы сами захотите уничтожить меня. Да. Первым делом, вы захотите уничтожить меня. И прочих иноходцев.
– А ты что скажешь, капитан?
– Скажу, что когда я думаю об этом, я прихожу к тому же, что и Кинг. Да, с какого бы конца я ни начинал, я приходил к тому же. Но когда доходит до дела, я забываю все, что передумал и действую так, будто верю в то, что победа возможна, и что я именно тот человек, от которого все зависит. Так было всегда, и я знаю, что так будет и впредь. Но я не сумасшедший, что бы там ни говорил Кинг.
Кинг вздрогнул. Глаза его полыхнули голубым огнем. Несколько секунд он смотрел на меня, потом пожал плечами и сел, отвернувшись, нахмуря брови.
Тяжелое молчание прервал Гарри. Он хлопнул по столу ладонью и осклабился.
– Не заводитесь, парни, все мы малость того.
– Позвольте мне, – Поль Ланжевиль аккуратно загасил окурок и выпрямился. – Я думаю, сейчас не время выяснять, верит ли каждый из нас в... окончательную победу разума. Главное то, что все мы сходимся сейчас в одном: мы должны вмешаться в происходящее. Мы должны пресечь преступные действия правящей верхушки, открыть людям правду и предоставить им решать, что делать. С этим все согласны?
– Не полностью, но в общем, да.
– В качестве чернового плана действий и я принимаю. За.
– Вы прекрасно все изложили, Поль. Я – за.
– Как план на ближайшие дни, пойдет. Я тоже за.
– Да нет, на план это мало похоже. План нам еще предстоит выработать. Но в общем и я за.
– Подождем остальных и проголосуем.
Я посмотрел на Кинга.
– Ты будешь голосовать?
Кинг молчал.
– Что для тебя важнее, твоя поза иноходца или дело? Наше дело.
– А что для тебя важнее, принципы или человек?
Меня будто кипятком ошпарило. Наш последний разговор с Первым! Кинг буквально вернул мне мой упрек дяде. Я до боли сжал кулаки.
– Черт с тобой! Не хочешь, не голосуй. Но можешь ли ты предложить нечто лучшее?
Кинг серьезно кивнул, повернулся на каблуках и вышел из рубки. Через минуту он вернулся и положил на стол передо мной несколько листков бумаги. Это был план нападения на Комитет. Вот дьявол! И когда он успел? План был грандиозен и прост.
– Кинг, ты дьявол! Ты, черт тебя подери...
– Качать, ребята!
– Стойте! Ты предлагаешь ударить по Комитету с трех сторон одновременно. Направить на него Совет, которому мы откроем глаза на его ублюдочную марионеточную роль, общественное мнение, то есть гнев рядовых граждан, возмущенных многолетней профанацией демократии, этой возлюбленной богини современного мира, и остатки донной империи МГТ, затаившиеся в щелях.
– Ты поэт, Поль!
– Чепуха. Просто я давно понял, что «подгнило что-то в Датском королевстве». Я был готов к... бунту, но не знал, с чего начать. Поэтому, когда Дон собрал нас в «Интергалактик» и предложил бежать, меня не надо было уговаривать. Но не будем отвлекаться. Вернемся к плану. Его основная идея – ударить в ахиллесову пяту Комитета – тайну его существования.
– Точно. Сила Комитета базируется на его сокрытости, но это одновременно и самое уязвимое его место.
– Какие силы они могут двинуть против нас? Прежде всего тех, кто подчиняется, не спрашивая и не раздумывая, то есть полицию и войска спецназа. А этого недостаточно, если поднять весь народ.
– А армия?
– Среди генералов еще сохранились головы с кое-какими мозгами, которые способны что-то понять, если им объяснить. Главное – успеть заявить о себе сразу же, как только высадимся.
– Стоп! Как только мы высадимся, нас тут же и арестуют. Забыли? Мы – беглые преступники.
Парни растерялись. Гарри скорчил гримасу и протянул, ворчливо:
– Эх, Кинг, тут ты дал промашку.
И тут все головы как по команде повернулись ко мне. Они ждали. Я понял, что должен сейчас, в эту самую минуту найти выход. И я нашел его.
– Порядок, ребята. Я знаю, где мы высадимся. Есть одно место в Нецивилизованных мирах, где нас никто не ждет.
– А дальше? Вся штука в том, чтобы попасть на Центральную, минуя космопорты.
– Там есть телепорт. Единственный телепорт в Нецивилизованных мирах. О нем знаю только я и тот, кто его построил.
– Не тяни душу, Дон. Где это? Кто смог построить телепорт один, без инструкций и, главное, без ведома властей?
– Я говорю о Нереиде. Это планета, почти вся покрытая океаном. Там живет мой друг, Окул. Он отшельник, если вам понятно, что это значит.
– Он что, гений, твой друг?
– В некотором роде. У него дар. Любую инструкцию, спрятанную в сейфе за тридевять земель, он может прочесть, не сходя с места. Так он и построил свой телепорт. Я его единственный друг. И только я знаю об этом телепорте.
– А аборигены?
– Это дикари. Они считают Окула одержимым и не мешают ему заниматься, чем он хочет.
– А чем он занимается?
– Ничем.
– Вот это да!
– А я его понимаю.
– Бросьте, вы на такое не способны. Он сумасшедший, этот ваш друг, Дон.
– Не больше, чем вы и я. Впрочем, вы сами с ним познакомитесь. Во всяком случае, благодаря ему мы можем осуществить наш план. Мы сядем на Нереиду незамеченные никем. Затем по одному телепортируем на Центральную и соберемся вот по этому адресу. Я положил на стол клочок бумаги с адресом Чуни. Ильда! Я погубил тебя, а ты помогаешь мне и после смерти, девочка моя золотая, моя Хризокома...
– Перейдем к деталям.
Голос Хьюмена вернул меня к действительности.
– Погоди, Адам.
– Бен и ты, Чак, займитесь программой полета к Нереиде. Посмотрите, можно ли весь курс проложить через подпространство. Это сэкономит нам время.
– Есть, сэр.
Бен Дилан и Чак Тау, первый и второй пилоты, бросились к карте.
– Адам, садись за обращения к Совету, народу и Комитету. Пусть они будут краткими и убедительными. Нас должны расслышать прежде, чем убьют.
Хьюмен сосредоточенно кивнул и направился в свою каюту.
– Гарри, присоединись к пилотам. Помоги им проложить путь, избегая магистралей и маяков. Ни одна собака не должна зафиксировать нас. И ни в коем случае не через Чертово Болото – это ловушка для дураков.
– Блуждающие огни?
– Да. Это маяки Комитета.
– Черт возьми! Сколько народу увязло там!..
– Сейчас не время, Гарри.
– Есть, капитан.
– Тэд, Пит и Скотт. Займитесь одеждой для нас всех. Мы должны выглядеть так, чтобы не привлечь ничьего внимания раньше времени.
Мальчишки бросились выполнять приказ.
– Вы, доктор, уложите в контейнер все медицинские средства, какие есть на корабле. Они нам понадобятся. И не забудьте ваши записи. Вилли, осмотри корабль. Чтобы не было ни малейшей неисправности перед входом в подпространство.
– Будет сделано, капитан!
– Поль, Лью, Стас и Кинг, приступим к детальной разработке плана.
Через час все снова были в сборе, бодрые, рвущиеся в бой.
– Итак, каждый знает по минутам, что ему делать. Вы должны вызубрить наизусть основной и оба запасных варианта. Если же не подойдет ни один, у вас у всех есть головы на плечах. Решайте сами, как поступить, но при этом дайте знать остальным. Держите связь. Пусть даже придется умереть за это.
– Один за всех, все за одного! – выкрикнул Пит.
Тэд пихнул его локтем.
– Заткнись, дурак! Это тебе не детская игра.
Но все уже смеялись и хлопали Пита по спине. Я подождал, пока они отсмеются, и подал команду.
Корабль вошел в подпространство.
 


На Нереиде был полдень, яркий и светлый, как на Центральной весной. Бен и Чак посадили корабль точно рядом с жилищем Окула. Нам не пришлось долго его искать, рискуя наткнуться на туземцев.
Как я и ждал, Окул сидел на берегу. Парни ошеломленно молчали, стоя полукольцом вокруг и глядя, как я привожу Окула в чувство. Наконец мне это удалось. Я поставил его на ноги и проорал ему в ухо:
– Принимай гостей, старый пижон. Я привел друзей.
Он медленно оглядел всех и снова повернулся ко мне. Лицо его выразило тревогу и озабоченность.
– Дела плохи, Дон, очень плохи. Там такое, я такое увидел!..
Я не верил ушам.
– Окул, ты ли это? Тебя интересуют дела человеческие?
Он отмахнулся. Шагнул к космонавтам.
– Вы что-то задумали, ребята? Я прав? Вы против них? Их надо остановить!
– О чем ты, Окул? Мы все время смотрели новости. Там ничего особенного...
– Ерунда! Новости – чушь. Вранье для дураков. Они оплетают железной паутиной всю Центральную, весь Союз. Делают то, чего не сделал бы даже твой дядюшка, царствие ему небесное. Скоро во вселенной будет не продохнуть.
– А Совет?
– Что им Совет? Все делается в тайне. Совету, министерствам, генералам, средствам массовой информации, всем дается дезинформация, в меру отражающая правду и усыпляющая. Каждому своя, но дезинформация. Всем заправляет Гаррет. Он стал Номером Первым и единственным. Остальные подчиняются ему.
– Так не было у дяди.
– Да, так не было. Но сейчас – так.
– Мы вовремя собрались обратно!
– Если еще не поздно...
– Не поздно. Если они врут, значит, еще есть кому врать.
– Погоди, не время для словесных изощрений. Каковы их реальные силы?
  – В их руках основные жизненные артерии. Им достаточно будет перекрыть энергоснабжение на один час, и люди...
– Люди поймут, что у власти Ирод. Это только будет нам на руку.
– Он не дурак. До этого не дойдет.
– Значит, с ним можно будет разговаривать.
– И договориться? Ты это хочешь сказать? Нет! Никогда! Никаких компромиссов с ними. Иначе – смерть. Для всего живого и достойного.
– Бенжамен Гаррет очень живой человек и очень достойный ученый.
– Ну вот, теперь ты его защищаешь!
– Надо понимать противника.
– Ты же сам назвал его Иродом!
– Я выразился образно.
– Заткнись! Скажи лучше, что уже переметнулся.
– Заткнитесь оба! Мы еще только начали, а уже готовы передраться между собой.
Я растолкал их и подошел к Окулу.
– Ты с нами, Окул, ты пойдешь с нами?
Окул сник. Лицо его напоминало маску Пьеро.
– Я?.. Нет... Я разучился действовать. Я даже отвык ходить. Боюсь, что...
– Хорошо. Твоя стоянка будет явочным пунктом. Нашим тайным убежищем. Сюда ведь никто не сунется?
– Никто.
– Ну вот и решили. Спасибо тебе, старик. Мы не можем задерживаться.
– Дон!
– Что еще?
– Вот. Здесь схема новой резиденции Комитета. И компьютерный ключ.
Он протянул мне кристаллик.
– Окул! Ты...
– Я знал, что ты придешь, Дон. Я ждал тебя.
Слезы выступили у меня на глазах.
Я обнял Окула, на мгновение услышал стук сердца своего друга и прижался к колючей рыжей щеке.
– Побрился бы, пижон!
Он улыбнулся.
– Я буду следить за всем, я буду в курсе. Обещаю.
Мы выстроились цепочкой, отсалютовали Окулу и один за другим нырнули в телепорт.


 
Я шел по улице и думал, уж не привиделись ли мне недавние события. Спускались сумерки. Из дверей баров доносилась музыка и смех. Фланировали искатели приключений. Торопливо шли припозднившиеся домохозяйки. У витрины остановилась парочка влюбленных. До меня донеслось:
– Нет, вот этот, с блестками. Салли умрет от зависти!
Наконец я добрался до перекрестка и свернул в сторону Гобо. Еще пять минут, и я утонул в его закоулках. Здесь сумерки были гуще, тени длиннее, а голоса грубее.
Подходя к жилищу Чуни, я огляделся. Все было спокойно. Я толкнул дверь и вошел.
Чуни не удивился, увидев меня. Молодец Кинг! Успел предупредить. Итак, все идет по плану. Я велел Чуни приготовить ужин на четырнадцать человек и растянулся на тахте. Ждать долго не пришлось. Один за другим ребята входили и рассаживались кто куда, хлопая друг друга по плечам, перебрасываясь шутками. Добрались все. Я поднял руку. Гомон стих.
– Докладывайте по очереди. Сначала ты, Адам.
– У меня полный провал, Дон. Линда Мейер, Патрик Дуглас, Эрик Экиньян, Хью Синклер – словом, все, на кого мы рассчитывали, больше не работают на Центральном Вещании. В целом со дня нашего отлета ЦВ уволило две тысячи человек.
– Да-а-а. Комитет не теряет времени.
Я постарался не выдать своего разочарования. Нужно найти иной способ пробиться на ЦВ. И как можно скорее.
– Теперь ты, Поль.
– У меня порядок. Ключ Окула – верный. Я забрался в компьютер Комитета, и теперь они все у меня на крючке. То есть здесь, – он вытянул ладонь с несколькими кристалликами Ли.
– Отлично, Поль. Кинг!
Я слушал Кинга вполуха. Я не сомневался, что он все сделает блестяще. Разыщет всех, кого надо, восстановит крысиные ходы и змеиные норы и найдет оружие.
Кинг говорил красочно, пересыпая речь сленгом дна. Он глотнул воздуха родной стихии и преобразился. Остальные слушали его, как завороженные. Вилли, блестя глазами, наклонился вперед. Из расстегнутого ворота высунулась серебряная цепочка. Крест! Вот и решение. Я подождал, пока Кинг кончил говорить.
– Отлично, Кинг. Продолжай действовать по своему плану. А теперь вернемся к гвоздю программы – ЦВ.
Четырнадцать пар глаз смотрели на меня спокойно и весело. Они не сомневались: капитан не подведет.
– Мы можем использовать церковь Неисповедимых. В девять часов утра у них постоянная передача на ЦВ.
– А у тебя там есть связи? – недоверчиво протянул Вилли.
Я переглянулся с Кингом.
– Есть, Вилли. С самым главным там человеком.
– С Отцом Арсием? Ты не рехнулся?
– Все в порядке, малыш, мы с ним закадычные друзья.
– Вот это да!
– Виват, Дон!
– Качать капитана!
Последнему воспротивился Чуни, сказав, что его лачуга не выдержит столь бурного проявления чувств и что гораздо разумнее было бы взяться за ужин.
– Ужинать, парни, и отбой. Завтра с утра за дело.

 

В семь часов вся команда была на ногах.
– Кинг, возьмешь Гарри, Вилли и юнг. Отбери самых надежных из своих людей. Пусть они займут все подходы к церкви, но так, чтобы ни у кого не вызвать подозрений. Церковь должна быть защищена со всех сторон. И не забудь, чтобы следили за небом. Все летящее, едущее, ползущее должно быть остановлено до того, как станут ясны его намерения.
– А священники или там монахи? – Вилли смущенно засопел.
– Пусть хоть сам Святой Петр с ключами от рая!
– Адам, Лью, Стас и доктор, разыщите Линду Мейер, Патрика Дугласа, Экиньяна и остальных. Достаньте из-под земли и доставьте в церковь. Поль, Бен и Чак, обеспечьте защиту канала. Передачу не должны прервать или заблокировать. Отвечаете головой. Я иду домой к Отцу Арсию. Сбор в 8:30, в церкви. Передача начнется в 9:00. По коням!
В 8:30 церковь Неисповедимых заполнилась людьми, которых знали в самых глухих уголках Цивилизаций. Возбужденные опасностью, счастливые тем, что снова занимаются любимым делом, они за полчаса превратили келью Отца Арсия в студию. Каждому отвели роль, объяснили где стоять, когда говорить и как не растеряться перед невидимой аудиторией в ту единственную минуту, отпущенную для самых важных и нужных слов.
Ровно в девять Отец Арсий после первых обычных слов приветствия возвысил голос и возвестил слушателям, что им предстоит услышать чрезвычайно важное сообщение и что он призывает их верить всему, что они услышат. В тот же миг он уступил место Линде и Патрику. Профессиональной скороговоркой Линда и Патрик сообщили, что они и еще двести бывших работников ЦВ будут отвечать на все вопросы по трансферу церкви.
– Слушайте, слушайте и не говорите потом, что не слышали!
Меня толкнули в спину. Весь в поту, с трудом преодолевая страшный гул в голове, я уставился на незрячий глаз камеры и начал говорить. Я говорил без перерыва сорок минут. Десять лет истории человечества за сорок минут.
К концу речи у меня горело горло и сводило челюсти, но я сказал все. На экране параллельно шли цифры, даты, имена, крупным планом подписи на документах, лица правителей-невидимок, схемы тайных коммуникаций... Я сделал тайное явным и вернул людям право знать и решать. Каким будет их решение...
– Каким будет ваше решение, таким будет ваше будущее. Соблазн неведения и безответственности велик. Он, как ржа, разъедает души, а тела превращает в автоматы, рефлексирующие на привычные раздражители. И помните: те, кто отнял у вас свободу выбора, сделали это потому, что они не верят в вашу способность и в ваше желание знать и решать. Докажите, что это не так. Докажите, что у вас есть добрая воля и ясный разум. Я и мои друзья, мы верим в вас и ждем вашего слова.
Я замолчал. В келье Отца Арсия наступила тишина. Минута, вторая, третья, четвертая... Неужели все впустую и я обращался к призракам?
– Капитан Гард!
– Дон!
– Мистер Гард!
– Я потрясен!
– Мы потрясены!
– Ради Бога, повторите, подтвердите...
– Скажите мне, что я не сошел с ума!
– Мы должны немедленно что-то...
– Скажите нам, что мы должны....
– Можем мы что-либо...
– Срочно! Срочно предпринять!
Я отвечал на вопросы, десятки, сотни, тысячи вопросов. Снова и снова повторял сказанное. Линда и Патрик прокручивали записи, выделяя, выхватывая, фокусируя то одно, то другое лицо многоликого божества власти. Это продолжалось три часа. Наконец Линда объявила перерыв на переваривание информации и подготовку к дальнейшим действиям. Я встал. Линда улыбнулась мне.
– Ничего-ничего, капитан, это с непривычки. То ли еще бывает и то ли еще будет!
Она сияла. Она была в своей стихии. Мне же казалось, что вещи утратили четкие границы и размываются и перетекают друг в друга, а время остановилось. Так уже было однажды, десять лет назад. Я потерял ощущение реальности. Стоп! Десять лет назад я был сам по себе. Сейчас – другое дело. На меня смотрят. От меня ждут действий. Я прочистил горло и объявил:
– Благодарю всех. Через два часа жду вас здесь. А пока – свободны.
Черта с два! Меня обступили, жали руки, хлопали по спине, спрашивали, предлагали, требовали...
Наконец, я заорал, подняв руки:
– Баста! У меня башка трещит. Убирайтесь все и немедленно.
Оставшись один, я понял, что меня мучило. Комитет. Гаррет. Они безмолствовали. Среди лавины голосов Цивилизаций не было ни одного из Девяти Избранных. Они молчат, и это хуже всего. Я вызвал Кинга. Он тут же явился, подтянутый, собранный, чуть усмехающийся.
– Догадался, дьявол?
– Гаррет молчит?
– Да. Сообрази, гений, что он замышляет.
– Опровержение?
– Вряд ли. Фактов слишком много.
– Открытая война?
– Не в его характере.
– Перебазирование, замена всех кодов, схем, связей и т.д.?
– Требует колоссальных средств, а, главное, времени. Они уже не всемогущи
– Последнее. Они в растерянности. Они не владеют ситуацией.
– Вот сейчас в самое яблочко. И это хуже всего. Вместо борьбы с Комитетом, врагом страшным, но знакомым и предсказуемым, нас ждет война всех против всех. Разгул стихий. Ад.
Странный блеск появился в глазах Кинга. Губы зазмеились в усмешке.
– Что, дьявол, возрадовался? Не успел пропеть петух...
– Я тебе не присягал. Я сел в твою лодку, когда ты задумал плыть против течения. Против порядка, который я ненавижу. Но если начнется Большая Буря, я подниму свой флаг и пойду завоевывать свой берег.
– Уходи сейчас, Кинг.
– Еще рано.
– Я хочу, я должен знать, на кого могу рассчитывать.
– А в остальных ты уверен?
– Да.
– И в себе?
– ...
– То-то и оно.
Кинг вышел. До конца объявленного Линдой перерыва оставалось полчаса. Я закрыл глаза. У меня ныло сердце. Кинг задел самую больную струну. Я не был уверен в себе. Я не знал, как далеко я могу зайти. Одна половина моего существа вопила, что этот порядок аморален по сути, а вторая тихо скулила, что все-таки это порядок и пока никто ничего лучшего не предложил. Что имеется в наличии помимо прекраснодушных воззваний типа: так не должно быть, а должно быть не так? И, если даже знать, как должно быть, то как это претворить в жизнь? Допустим, тебя поддержат все те, на кого ты рассчитывал, и ты разрушишь порядок. Что потом? Разгул Хаоса? Свежо предание…
Сигнал трансфера отвлек меня от унылых мыслей. Звучное контральто Линды Мейер подействовало освежающе.
– С вами хочет говорить профессор Гаррет.
Наконец то!
– Я слушаю вас, профессор.
– Капитан Гард, нам необходимо встретиться.
– Я готов выслушать вас.
– ...Встретиться наедине.
– Вас не пропустят на территорию.
– Выйдите вы ко мне.
– Гарантии?
– Черт возьми! Вы отлично понимаете, что я не могу дать гарантий.
– Хорошо, я приду.
– Через двадцать минут у Восточных ворот.
– Идет.
Я просигналил сбор.
– Мне не дали гарантий, но я должен идти. Через три минуты конец перерыва. Начинайте без меня. Скажите людям правду. Скажите, что Гаррет сам предложил встречу. Заверьте их, что я не стану принимать никаких решений самолично. Что я считаю необходимым проведение всеобщего референдума.
Я замолчал.
– Звучит как завещание, – изрек Адам.
– Да, что-то больно похоронный вид у тебя, капитан, – Гарри поскреб подбородок. – Не стоит тебе идти одному.
– Это решено. Итак, что делать, вы знаете, а там... Линда, начинайте передачу.
После полумрака церкви глаза заболели от яркого света. Солнце стояло прямо над головой. Во всю чирикали воробьи, то и дело вспархивая и снова опускаясь на ветки. С ними соревновались в легкости и легкомыслии флайеры всех марок и цветов. Я старался не думать о том, что из каждого может вылететь смертоносный луч. Я шел по городу, не узнавая его, и все во мне противилось признанию реальности происходящего. Я свернул к Восточным воротам. Под широкой аркой чернели две тени. Гаррет не сдержал слова. Я подошел. Поздоровался. Никаких приветствий в ответ, даже кивка. Гаррет и его телохранитель хмуро смотрели на меня.
– Вы обманули меня, профессор.
– На войне как на войне.
– Я не объявлял войны.
– Черт возьми, вы негодяй и изменник!
– В чем вы меня обвиняете? Я подал в отставку. Я восстановился в «Интергалактик» законным путем. Мой полет был запланирован компанией. Я не нарушил ни одного закона. Тем не менее меня объявили преступником. И весь экипаж. Вы ожидали, что мы примем это со смирением и послушанием?
– Прекратите демагогию. Вы отлично понимали, что служба в Комитете не предполагает отставки. Из Комитета есть только один выход – в смерть. Бежав, вы сами поставили себя вне закона. Но я не для этого вас вызвал. Все это уже в прошлом. К делу. Прекратите это бесчинство.
– Что конкретно?
– Вы должны немедленно отказаться от всех своих заявлений, признать, что исказили факты и ввели в заблуждение достойных людей, разоружить команду и сдать мне все то, что вы назвали уликами против нас.
– Я не стану даже обсуждать ваших требований, но мне интересно, почему вы решили, что я подчинюсь вам, что я вообще стану вас слушать?
– Потому, что вы не идиот. И вы уже меня слушаете. И очень скоро поймете, в какую пучину хаоса вы сталкиваете этот несчастный мир.
Он умолк. Лицо его выразило печаль и боль.
– Вы еще не знаете всего. Я не имею права раскрыть вам... всего, но вы должны уяснить, что толкаете всех нас к гибели. Решайте немедленно. У вас нет выбора.
– Я уже решил. Я отвечаю нет.
– Нет?
– Нет.
– Жаль. Очень жаль.
Я пожал плечами и повернулся на каблуках. Боковым зрением я уловил движение руки телохранителя. Слепящая вспышка, дикий крик, несколько секунд агонии. Телохранитель вытянулся на земле, у ног Гаррета, уставившегося выпученными глазами куда-то за угол. Оттуда, поигрывая бластером, показался Кинг.
Я схватил профессора за ворот и тряхнул.
– Черт возьми, Гаррет, что это значит?
– Прекратите орать. Я говорил вам, что не могу дать гарантий.
– Но это ваш личный телохранитель! Возможно ли, что он действовал без ваших указаний?
– Я не давал ему таких инструкций.
– А кто дал? И кто дал инструкции убить Ильду?
– Это был несчастный случай.
Я молча смотрел на него. Гаррет опустил глаза.
– Ильду убили. И это была ненужная жестокость. Вы уже не можете сдерживать ваших псов, Гаррет. Они сожрут и вас. За что вы стоите?
– За что и раньше. Я не изменился.
– Неправда. При... дяде такого бы не произошло.
– И это говорите вы? Да если бы не вы, ваш дядя был бы сейчас в живых! Вы заварили эту кашу, и Бог ведает, чем это все закончится, если вы не остановитесь. Пока это еще возможно.
– Невозможно. Я не отступлю.
– Вы понимаете, что это война?
– Не забывайтесь. Вы сейчас – никто. Вы не можете начать войну. Да и против кого? Союза Цивилизаций?
– О чем это вы?
– Возмущена вся общественность, включая этих ящеров в Совете. Вы же видели пресс-конференцию. Будет референдум.
– Вы глупец. Эти... возмущенные – жалкая горсточка бездельников. Правительства, корпорации, армии – на нашей стороне. Уже ведутся переговоры.
– А общественное мнение? Народы? Не забывайте: вы разоблачены, а что такое гнев народный вы знаете.
– Вот именно. Вы развязываете гражданскую войну.
– Черт побери, у нас, в конце концов, демократия! Референдум потребует суда над вами. Если вы сядете за решетку, кто захочет воевать за вас? Правительства, корпорации?
Гаррет тяжело вздохнул.
– Хорошо, я объясню. Вы ждете референдума? Ну так вот, его результаты вас очень удивят.
– Вы не сумеете!
– Сумеем.
– Мы потребуем нового.
– У вас ничего не выйдет. Разве что, горячие головы полезут в драку. И тут я ни за что не ручаюсь, поскольку мы лишились средств, позволявших говорить с уверенностью. Кроме того, есть еще фактор, которого вы не знаете. Назовем его фактор Икс.
– Опять намеки? Выскажитесь же яснее.
– Не могу. Во всяком случае, пока не могу.
– Ну что ж, прощайте.
– Дон!
– Да?
– Я сожалею. Я сожалею о мисс Гейнор.
– Если бы не Кинг, вам пришлось бы сегодня сожалеть и обо мне. Профессор, вы ведь когда-то были ученым, порядочным человеком, совестливым. Как случилось, что люди, личности, стали для вас ничем? Вы говорите, что сожалеете, но я вам не верю.
– Эффект лестницы.
– Что?
– Находясь где-то внизу, видишь только нижние ступени. Чтобы разглядеть, что делается наверху, надо очень сильно задрать голову. И когда вы взбираетесь наверх, ваша голова застывает под определенным углом к шее, который и становится вашим новым углом зрения. Вы неизбежно начинаете видеть все иначе. Кроме того, с высотой увеличивается и перспектива обзора.
– Профессор, что такое фактор Икс?
– Уже задумались? – хорошо!
– Нет-нет. Я не отступлю. Все остается в силе. Мы по разные стороны баррикады.
– Вы плохо знаете историю.
– Я в нее не верю.
– Напрасно. В любом случае, знайте: мы готовы к диалогу... Пока еще не поздно. Прощайте.
Он протянул руку. Я оцепенел. Перед глазами ярко вспыхнуло видение. Ильда, вся в солнце, смеющаяся, идет по кромке воды. Я тряхнул головой. Тая, Ильда улыбнулась с грустным пониманием. Отражение этой улыбки я увидел на лице Гаррета, который спокойно ждал. Я шагнул вперед и пожал его руку.
– Прощайте, профессор, меня ждут.
Кивнув Кингу, я зашагал назад. Я совсем забыл о нем. Теперь же, поглядывая на него украдкой, я почувствовал, что он понимает меня как никто. Может, даже лучше меня самого. За всю дорогу он не произнес ни слова и только у самой церкви придержал шаг.
– Мы скоро разойдемся, Дон.
– Да.
– Я тебе не враг. Но...
– Это ни к чему, Кинг. Мы разойдемся, и этим все сказано. Никакие чувства не будут иметь значения, когда дойдет до войны. Ты столько раз спасал мне жизнь, что имеешь полное право ее отнять...
– Взаимно, взаимно.
– Погоди. Когда-то я ненавидел тебя, потом ты стал мне близок, как Адам или Поль. Но если начнется большая заваруха, мы будем стараться убить друг друга. Это противоестественно. Я не хочу этого!
– Так не делай. Пойдем со мной. Плюнь на всех этих ублюдков.
– Не могу. И ты не сможешь.
– Я смогу все. Я смогу все, что захочу. И, если я захочу быть с тобой до конца, я так и сделаю.
– Так захоти, Кинг, захоти! Не бросай меня. Я уже чувствую запах тины. С той минуты, как пожал руку Гаррету.
– Не бери в голову, старик. Пошли, узнаем, как там дела.
Линда втащила меня в келью-студию, не дав раскрыть рта. Она подтолкнула меня к камере и затараторила.
– А сейчас вы из собственных уст капитана Гарда услышите о покушении на его жизнь во время переговоров с пресловутым главой преступного Комитета Бенжаменом Гарретом.
Она выразительно посмотрела на меня.
Линда делала свое дело. Подливала масло в и без того бушующий огонь, выхватывая из него и швыряя в невидимую толпу дымящиеся куски жареного.
Я сжал кулаки и произнес твердым голосом.
– Простите, друзья, но слухи о покушении на мою особу несколько преувеличены. Мы просто немного повздорили с господином профессором. Он предложил мне альянс, я отказался, и он в ответ погорячился. Вот и все. Поговорим, лучше, о наших планах. Я предлагаю...
Я спиной чувствовал, как окаменела Линда Мейер, как напрягся Кинг. Я знал, о чем они думают. Линда определенно решила, что мы сговорились с Гарретом. А для Кинга эта ситуация – отличный шанс оттеснить меня и, заняв мое место, призвать толпу к мятежу. Я считал секунды. Ничего не произошло. Линда и Кинг смолчали. А я говорил и говорил, выплескивая в аудиторию свои страхи, сомнения, надежды и решимость идти до конца. Я взывал к их разуму, умоляя не поддаваться зову мщения и удержаться от самосуда. Я внушал им, что не так важно расправиться с виноватыми, как начать подготовку к референдуму. Когда я кончил говорить и отключил установку, Линда ахнула.
– Краше в гроб кладут. Чем он вас запугал?
Я придвинулся к ней вплотную и прошептал:
– Крови жаждете? Красный цвет идет к вашим смоляным кудрям?
Она вспыхнула.
– Как вы смеете?
– Это вы не смейте. Не смейте раздувать пожар. А если посмеете, то, клянусь Богом, сгорите в нем первая. Я повернулся к Кингу и прохрипел.
– Собери всех. Надо вбить это в их головы.
Они собрались, встревоженные, хмурые. Уже знали о моей стычке с Линдой и ждали разъяснений.
– Я пересказал в подробностях разговор с Гарретом, акцентировав фактор икс, затем предложил задавать вопросы. Как я и думал, первой вскочила Линда Мейер.
– Я сегодня достаточно слушала капитана Гарда. Его позиция мне ясна. У меня вопрос к Кингу. Скажите, Кинг, покушение было? Стреляли в Гарда или нет?
Все головы повернулись к Кингу. Линда напряглась, как ракета перед стартом. Я тоже ждал. Я был опустошенно спокоен и готов ко всему.
Судьба еще раз давала Кингу шанс, и какой!
Кинг помолчал с минуту, глядя на Линду, потом, как бы нехотя, процедил:
– Я что-то не пойму, мисс Мейер, вы что, хотите вбить клин между мной и капитаном? Слышал я, что для журналистов нет ничего святого, но не настолько же...
Он даже развел руками характерным жестом парней из кварталов Гобо.
Вздох облегчения пронесся по комнате. Ребята загалдели, послышался смех. Линда чуть не задохнулась от злости. Один миг я боялся, что она вцепится Кингу в волосы с криком: «А ты сам-то кто!» Но она была профессионалкой. Поняв, что проиграла, она отошла и села в углу, испепеляя нас оттуда презрением. Мне стало жаль Линду, но поделом ей.
Я перемигнулся с Кингом и увлек ребят в ближайший бар. Мы снова были в одной команде.

 

Референдум было решено провести через месяц. Репортеры, включая повеселевшую Линду, приступили к его подготовке по всему Союзу. Хьюмен, Поль и Фред подключились к ним. Кинг, прихватив Гарри, Вилли и юнг, работал с пестрым племенем кварталов Гобо и остатками МГТ. Я получил передышку и был рад временному одиночеству. Странное чувство охватило меня, острая тоска по Ильде и желание, чтобы обо мне все забыли. Мне хотелось уйти подальше от импровизированной студии, бродить по пустынному полю и слушать ветер. Я не заметил, как свернул на окраину. Куда я забрел? Боже правый! Склеп Олафсенов. Что ж, не зря ноги сами привели меня сюда. Взгляну на могилу Йена. В конце концов, это старинная человеческая традиция, и тут ни при чем, верю я или не верю в загробную жизнь. Я бормотал эту чепуху себе под нос, чтобы заглушить ощущение безотчетного страха и желание бежать без оглядки от этого места. Наконец, собравшись с духом, я толкнул тяжелую дверь. Женщина в длинном черном одеянии резко обернулась на звук.
– Ильда! – закричал я. Она слабо вскрикнула, отшатнулась, вскинув руки, но я уже понял свою ошибку. Черные вьющиеся волосы, небольшой рост, хрупкое сложение. Незнакомка. И совсем непохожая на Ильду. Она вышла на свет, и у меня захватило дух. Бездонные черные глаза, надменный рот, изящный маленький носик. Эта женщина была прекрасна, но красота ее, в отличие от светлой красоты Ильды, причиняла боль.
Молчание, однако, затягивалось. Я понимал, что должен что-то сказать, объяснить свое вторжение, извиниться. Но я онемел. Женщина между тем успокоилась. Она улыбнулась примиряюще и произнесла звучным мелодичным голосом:
– Вы имеете столько же права находиться здесь, сколько и я. Вы, очевидно, его друг?
– Да, я его друг.
– Можете не называться, если не хотите. Я сейчас уйду. Не буду вам мешать.
Она попыталась проскользнуть мимо. Что-то толкнуло меня. Я загородил ей путь. Она замерла. Я с усилием выдавил.
– Останьтесь. Мне так одиноко. Я был бы рад, если бы вы составили мне компанию. Я сам не знаю, почему пришел сюда.
Она кивнула. Села. Обхватила руками колени, нарушив траурную гладкость черного шелка. Я присел рядом и, согреваясь ее молчаливым сочувствием, забылся. Не знаю, сколько прошло времени, но, когда я очнулся, она сидела в той же позе. Я коснулся ее руки. Она медленно обратила ко мне лицо, и я увидел, что глаза у нее не были черными, как мне показалось вначале. Они были как выжженная земля, растрескавшаяся от солнца. И в глубине трещин угадывался адский огонь. Да, в этой женщине, несмотря на хрупкость, таился огонь, недоброе пламя Люциферовых владений. Она наверняка принадлежит к искусству, такому же чудно-ядовитому, как поэзия Йена. Я сейчас уйду и никогда больше ее не увижу. Зачем мне пытаться проникнуть туда, где я чужой и останусь чужим, даже, если меня примут с добром. Сейчас я уйду. Что напоминает эта женщина? Камею? Фреску? Драгоценный флакон с ядом? Сейчас я уйду. Она совсем не похожа на Ильду. Я ничего о ней не знаю. Может, у нее есть муж или любовник. Может, она одна из цариц богемы, и имя ее поклонникам легион. Сейчас я уйду. Сейчас встану и... Узкая мягкая ладонь легла на мое колено. Карие глаза смотрели встревоженно.
– Что с вами? Вас что-то мучит?
– Вы не догадываетесь, кто я?
– Нет. Я должна вас знать?
– Вы, наверное, единственная, кто не знает.
– О-о-о! Ну, простите... Я, знаете ли, никогда не интересовалась текущими событиями. Я совсем не знаю, что делается в мире. И я никого не знаю, кроме родственников и собратьев-литераторов.
Я был прав – она из тех.
– А теперь скажите, кто вы. Мне это стало интересно.
– Ну уж нет. Я, напротив, очень рад, что вы меня не знаете.
– Но я настаиваю.
– Что ж, капитан Дон Гард, к вашим услугам.
Я церемонно поклонился.
– Дон Гард... О Боже, Вы – Дон!
– Если вам угодно, разумеется, вы можете называть меня Доном. А как зовут вас?
Но она не слушала. Она вскочила и, встав передо мной, вскрикивала, заламывая руки.
– Вы – Дон! Боже мой, Боже мой!
– Да объясните, наконец, в чем дело? Вы видели пресс-конференцию?
Она замахала руками.
– Нет-нет! Вот!
Она схватила маленькую изящную сумочку и извлекла из нее тетрадь в бархатной черной обложке с серебряным тиснением. Причудливая вязь букв складывалась в слова: «Йен Олафсен. Дневник».
– Простите меня, я прочла... Я не должна была. Ее надо было вернуть наследникам. Но я не смогла удержаться. Это так прекрасно! И ужасно, одновременно. Это как развалины той башни, которую строили древние, желая добраться до неба. Здесь очень много о вас. Возьмите.
Она сунула мне тетрадь и побежала к выходу.
– Постойте! Подождите. Я прочту. Благодарю вас. Но я не стану отдавать ее родственникам. Я верну вам. Она ваша по праву. Как мне найти вас?
– Оливия Фламенко. Каждую среду и субботу я бываю в кафе «Солитер». После семи.
– Оливия Фламенко. Солитер. После семи. У вас прекрасное имя, хотя и необычное. Оно вам очень идет.
– Это псевдоним. Я рада, что вам нравится. Мне надо идти, к сожалению. Приходите в среду.
Она исчезла.
Я сунул дневник Йена в карман и вышел на улицу. В ближайшем же баре я напился и, когда бармен намекнул, что пора и честь знать, спросил у него, где можно поблизости найти ночлег. Добравшись до номера, я свалился на не очень чистую постель и забылся в глубоком, как космическая впадина, сне.



Где-то звенела, пела вода, текла, переливалась, тихо смеялась, голубинно ворковала, бормотала захлебывающимся шепотом. Из дальних земель с чистыми снегами и медвяными травами несла она свою песню, усладу усталого путника. Еще одно усилие, еще... Где же вода? Одна пустыня кругом. Сухая, растрескавшаяся земля. Из трещин полыхает жаром. Нельзя заглядывать внутрь. Обожжет глаза, и я не смогу найти воду. Надо идти. Прочь от этого гиблого места с его обманчивыми песнями и коварным огнем, заманивающим в бездну.
Я открыл глаза, огляделся. Обшарпанные стены. В углу умывальник с протекающим краном. Я вспомнил. Усыпальница Олафсенов. Женщина с огнистыми глазами. Тетрадь в черном переплете. Дневник Йена. Где он! Я вскочил, включил свет. Тетрадь лежала на полу в ворохе одежды. Я поднял ее и раскрыл наугад.
«Сегодня я наткнулся на изречение: «Две вещи потрясают меня неустанно – звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас». Про небо – это колоссально. Ведь и я одел свой дневник в ночное небо. А нравственный закон представляется мне стержнем, к которому я прикреплен тугой пружиной. Чем дальше я отхожу, тем сильнее натягивается пружина и тем больнее меня ударяет о стержень, когда, дойдя до предела, пружина возвращает меня назад. Интересно одно. Если пружина разорвется, будет ли это освобождением? А если кусок пружины застрянет в моих костях? Не был ли орел, терзавший печень Прометея символом больной совести? Наличие предела, отпущенного мне, – вот, что меня возмущает!»
Я перевернул страницу.

«О, не смотри так одиноко
Из вознесенного окна
На мир, распахнутый широко...»

Дальше тоже были стихи. Это был, в сущности, не дневник. Йен даже не записывал дат, почти не упоминал о событиях. Только мысли и стихи, очевидно, черновые наброски.
«Как мучительно иметь дар. Все, все вокруг причиняет боль. Люди, близкие и незнакомые, дома, предметы, небо, земля, самый воздух. Мне больно дышать, видеть, слышать. Но самое ужасное – страх потерять дар. Я боюсь этого все время. Стоит мне день, два не написать стиха, и я начинаю паниковать. Когда же я пишу многие дни подряд, то становлюсь безумным. Люди шарахаются от меня. Впрочем, от меня всегда шарахаются».
Еще несколько страниц назад.
«Она мучает меня сознательно. Использует как оружие. Или орудие. Я ей нужен только для того, чтобы держать Дона в постоянном напряжении. Я ненавижу его! Ненавижу его литые мышцы, упругую тигриную походку, его манеру глядеть свысока, чуть откинув голову, его смех, такой заразительный, победительный... Невозможно не поддаться его обаянию. От него исходят волны животной энергии. Боже мой! Я думаю о нем, как женщина. Чего же ожидать от Ильды? Не знаю, кого из них я ненавижу сильнее».
Я захлопнул тетрадь. Йен, Ильда... Как слепы мы были и как жестоки друг к другу.
Баста! Поздно об этом. Надо идти к ребятам, надо работать.
Я оделся, засунул тетрадь поглубже в карман и пошел к церкви. По дороге я решил узнать адрес Оливии Фламенко и послать тетрадь по почте. Я решил не встречаться с ней. Подальше от этих глаз, полыхающих пустынным жаром, от голоса, звучащего как песня льющейся воды. Мираж пустыни. Меня ей не заманить.
В церкви было прохладно и пусто. Я вспомнил, что накануне роздал всем задания, и космонавтам и репортерам. Я один остался не у дел.
Я подошел к алтарю. Вот здесь несколько месяцев назад стоял Кинг с крестом, который чуть не послужил орудием убийства. Интересно, возможно ли такое? Если бы не вмешательство Отца Арсия...
– Господь никогда не допустил бы такого, сынок.
Как я не заметил его?
– Простите, я не заметил вас. Вы молились? Я помешал вам?
– Нет-нет. Ничего.
– Отец Арсий!
– Да, сын мой.
– Вы прочли мои мысли или я разговаривал вслух?
– Я старый священник. Я так давно исповедаю людей, что привык читать в их душах. И я никогда не полагался на одни только произносимые слова.
– Хотел бы и я так!
– Что тебя мучит, сынок?
– Две тени. Дорогие тени. Когда-то мы были близки так, что... ближе не может быть. И я случайно узнал, совсем недавно, что мы трое мучили друг друга, как смертельные враги, и не подозревали об этом. Никто из нас не знал, что на душе у другого, а слова лгали. И даже мои собственные чувства обманывали меня.
– Доверься Богу, сын мой. Бог исцелит твою душу. Ему ты можешь рассказать то, о чем привык умалчивать и что тяжким бременем лежит на твоей совести.
Я вздрогнул.
– Почему вы упомянули о совести?
– Потому, что ты считаешь себя повинным в их смерти. Ты не подлежишь суду по человеческим законам, но казнишь себя сам судом совести и таким образом лишаешь себя надежды. Бог же бесконечно милосерден. Доверившись Его суду, покаявшись, ты в один прекрасный день поймешь, ощутишь всем сердцем, что прощен, и душа твоя обретет покой.
Если бы я мог! Может, когда-нибудь...
– Отец Арсий, что вы думаете о времени?
– Я перестал думать о времени как о физической субстанции, с тех пор как решил посвятить себя религии. Человеку не дано постигнуть устройство мира. Мы должны принять его таким как есть и пройти в нем все испытания, нам предназначенные.
Я вздохнул. Эта была заповедная область, в которой я не был, не мог быть на одной стороне с Отцом Арсием. Я промолчал и, посидев еще немного, простился с ним и засел за речь.
Совет потребовал от меня выступить с подробным рассказом о моих последних похождениях. Они делали хорошую мину при плохой игре, пытаясь представить дело так, будто я все еще нахожусь у них на службе. Пустая затея, но речь будет транслироваться по ЦВ, ее услышат миллиарды людей в Союзе. Так что потешу напоследок оскандалившихся олимпийцев. Вчерашнее выступление было скорее информационным концентратом. Сейчас же от меня ждут пространного подробного изложения. Я включил компьютер и уставился на пустой экран. Один вид его вызывал у меня тошноту, но делать было нечего. Я продиктовал первые строчки. Стер. Потом восстановил. Потом свел их в одну фразу. Потом... я сам не заметил, как увлекся.
Я писал два с половиной часа, не прерываясь. Глаза мои смотрели на экран, но видели улицы, сотрясаемые агонией МГТ, коридоры мозгового отсека, набережную и Кинга, отрешенно и обреченно бредущего по ней. Вновь на меня смотрели с диска глаза бывшего Номера Семь, исполненные черной тоски. Вновь раздавался в ушах предсмертный крик дяди. Лиловые скалы фосфоресцировали на белом песке. Клубы форгета окутывали нелепую фигурку с растопыренными руками, забивая ноздри будоражащим запахом.
Когда я закончил, у меня было странное состояние, будто то, что я описал, произошло не со мной. Я ощутил отстраненность от событий, совсем недавно довлевших надо мной. Это было необычно и приятно. Еще приятнее было возбуждающее ощущение освобожденности. Мне захотелось на воздух, прошвырнуться по улицам. И еще – надраться в большой компании, громко крича обо всем, что я обрел. И сидеть в молчании где-нибудь на пустынном берегу, следя волны. И все это одновременно. Это совсем не было похоже на писание рапортов и программных разработок. Неужели эти писаки, которых я привык презирать, всякий раз испытывают такое?
Деликатное покашливание за спиной вывело меня из задумчивости. Линда Мейер с любопытством всматривалась в экран из-за моего плеча.
– Неплохо, знаете ли. У вас талант!
– Ну, что вы. Ерунда. Я зверски проголодался. Составите компанию?
– Нет, идите один. Я лучше прочитаю это с самого начала.
Когда я вернулся, она сидела, откинувшись на спинку стула. Узкие глаза с прямыми ресницами глянули на меня, как полоснули ножом.
– В чем дело, леди?
– И вы еще спрашиваете? Отнимаете у нас хлеб и спрашиваете, в чем дело!
– Линда!
– Это лучший очерк, какой мне когда-либо приходилось читать. Такие сильные яркие образы, такие неожиданные переходы и параллели... Вы поэт!
– Линда!
– Да-да, не спорьте.
– Линда, я не знаток поэзии, но у меня был друг. Вот у него был настоящий талант. Так что, признавайтесь, почему вы мне льстите?
– Ничего я не льщу. Просто вы комплексовали рядом с вашим другом и подавляли свой собственный дар. Внушили себе, что писательство не для вас.
– Это так и есть. Во всяком случае, я ни о чем не жалею. Я свой путь выбрал. Но раз уж мы заговорили на эту тему, знакомо ли вам такое имя – Оливия Фламенко?
– Оливия Фламенко? Ну, конечно!
Линда смерила меня насмешливым взглядом.
– Пишет заумные рассказы и рифмованный бред. Бешено печатается. Издатели и читатели сговорились делать вид, что понимают эту жуть.
– ...
– О-о-о! Поняла-поняла-поняла. Итак, Оливия. Ну что ж, она далеко не монашка, но очень привередлива. Ей трудно угодить. Вернее, ей можно угодить, только искренне и неустанно восхищаясь ее творениями. А это не каждому по плечу.
– За что вы ее не любите?
– Женщина не любит другую за одно то, что та тоже женщина.
– Ммм... Чересчур сложно для меня.
– Да бросьте! Это же старо как мир. Так уж повелось, что нас выбирают. Не мы, а нас. И поэтому каждая женщина для меня – это прежде всего соперница, и я для нее тоже. Между нами идет непрерывная беспощадная война.
– Ну и ну! Меня просто пот прошиб!
– Да бросьте! Без этого жизнь потеряла бы остроту, а так – здорово мобилизует, заставляет быть на уровне.
– Линда...
– Ну?
– Забудьте на минуту о вашей вражде и расскажите мне об Оливии.
– Крепко же она вас зацепила!
– ...
– Ну хорошо. Оливия была замужем за, не помню точно, врачом или юристом, одним словом, не из наших. Я познакомилась с ней, когда они уже развелись. Она не любила распространяться о своем браке, но ходили слухи, что он бил ее в кровь. Я его понимаю.
– Линда!
– Все, все, все. Ну что вам еще рассказать? Отельный образ жизни. Много путешествует. Часто меняет машины и любовников. А вот чего у нее не отнимешь – пьет божественно.
– То есть?
– Ну любого мужика перепьет. Проверено и заверено. И, знаете, что, капитан…
– Дон.
– О-кей, Дон, кончай комплексовать. Она такая же баба, как и все, только хуже.
– Линда, ты невыносима!
– Ну, сам убедишься. Когда взвоешь, приходи. У меня найдется для тебя утешение.
– Гвардия не сдается.
– Слыхали!
– Пари?
– На капитанскую фуражку.
– Заметано!
Мы сцепили руки. Я почувствовал, что ее рука дрожит. Я заглянул ей в глаза. Она покраснела и чуть улыбнулась.
– Что, думаешь, я сама на тебя запала? Есть немного. Так не забудь про фуражку!
– И утешение?
– И!
Я поцеловал ее. Она прижалась ко мне порывисто и вдруг, всхлипнув, вырвалась и выбежала вон.
Я пошел в бар.



В среду я работал как одержимый, подгоняя время. И вечер наконец наступил. Я принял душ, тщательно оделся и впервые за много месяцев вгляделся в зеркало. На меня хмуро смотрел тощий долговязый незнакомец, то и дело хлопавший мохнатыми ресницами. Неужели у меня такая противная привычка? Ресницы у меня от мамы, а все остальное… «Краше в гроб кладут», – вспомнил я слова Линды. Я подмигнул ипохондрику в зеркале и храбро направился в «Солитер».
Оливия уже была там. Я увидел ее сразу. Рядом с ней за столиком сидело еще трое. Девушка восемнадцати лет, воздушная и нежная, как клубничное мороженое, и два парня, один с длинными зелеными волосами, другой – в железном шлеме с рогами и забралом. Эти трое громко смеялись и поминутно целовались. Причем парень в шлеме умудрялся не поднимать при этом забрала. Оливия в этом не участвовала, что-то писала в блокноте, держа его на коленях.
Я подошел к ним и поздоровался, глядя на Оливию. Мне пришлось дважды окликнуть ее, прежде чем она услышала. Карие глаза, два печальных безлюдных острова, глядели на меня, не узнавая. У меня упало сердце. Я пожал плечами и протянул ей тетрадь. Тотчас ее лицо расцвело в улыбке. Она вскочила и, не дав мне сказать ни слова, повлекла к выходу. На улице она взяла меня под руку, и у меня перехватило дыхание. Электрический разряд прошел между нами от соприкосновения наших рук. Я взглянул на нее, высматривая следы молнии, но не тут-то было. Она широко и светло улыбнулась и затараторила о каких-то пустяках, глупо хихикая и перескакивая с одного на другое. Внезапно она остановилась и проговорила скороговоркой.
– Ох, я заболталась, а нам уже пора прощаться. Спасибо еще раз за дневник. Она кивнула и сделала движение, чтобы уйти. Я задержал ее. Придав голосу как можно больше мягкости, я спросил:
– Оливия, что происходит?
Бессмысленная улыбка слетела с ее лица. Ее сменило знакомое надменное выражение. Отступив на шаг, она бросила:
– Я узнала, кто вы.
– Кто я? Что вы имеете в виду?
– Мы не должны встречаться.
– Я ничего не понимаю.
– Мы не должны встречаться.
– Это я понял, то есть этого я как раз и не понимаю. Что вы такого узнали обо мне?
– Вы – Дон Гард.
– Я этого не скрывал.
– Да, но я не знала, тогда я не знала, что вы… Ну ладно, слушайте. Я вообще не интересуюсь всем этим, внешней жизнью. Политикой и прочей мурой. Все это – рябь на воде. Я не смотрю ЦВ, не слушаю новостей… я занимаюсь глубинными процессами, вечными проблемами.
– Внешние события – суть отражения глубинных процессов. А вечные проблемы решаются каждый день с сотворения мира.
– Зачем иметь дело с отражениями, когда есть доступ к оригиналу?
– А у вас он есть?
– Хотите поймать на слове и напроситься в спутники? Не выйдет: по этому пути не ходят толпой.
– Дорога избранных?
– Дорога избравших.
– Что?
– Одиночество. Благостное и горестное.
– Вы не были в одиночестве, когда я пришел.
– Эти чудаки не в счет. И все это не важно.
– А что важно?
– Я сейчас много думаю о времени. Что для вас время?
– Не знаю, хотя я тоже думал об этом и недавно задал такой же вопрос человеку, который занимается вечными вопросами профессионально.
– И что?
– Он ответил, что сие в компетенции одного Господа Бога.
– Священник?
– Да.
– Вы дали маху. Священники занимаются не вопросами, а ответами. У них есть сборник ответов на все вопросы, и три тысячи лет они толкуют их так и этак.
– А вы?
– А я – думаю.
– И что?
– Ха! Так вот, вынь да положь?
– Не желаете снизойти?
– А стоит ли?
– Я хочу этого.
– И вас не интересует, хочу ли этого я?
– …
– Молчите?
– Не знаю, как быть. Со мной такое впервые. Я имею в виду, впервые мне отказывает женщина.
Она оглядела меня с головы до ног.
– Я вам верю.
– И все-таки отказываете.
– Вы напрашиваетесь!
– Да. Уж очень хочется узнать, чем же я так вам противен.
– Да нет, не то. Вы… мне нравитесь, – она стрельнула огнем из-под черных ресниц. – Не в этом дело.
– А в чем?
– Вы из тех, кто участвует.
– ?
– Ну вы человек события, вы находитесь в гуще, вы – лидер движения, вы заварили вселенскую кашу. А я не хочу вмешиваться, не хочу быть втянутой, впутанной. Если мы будем вместе, меня неминуемо затянет. А я хочу сохранить свою личную свободу, вернее, свободу личности. Это возможно только, если ни во что не вмешиваться. И наоборот, чем больше ты втянут, тем меньше у тебя свободы. Ты ничего не решаешь сам. Тебе диктуют обстоятельства. Ты подчиняешься чужой воле...
– Ну и нагромоздили вы… Послушайте, я клянусь вам, что не стану ни во что вас втягивать. Мы не будем говорить о том, что происходит… во внешнем мире. Не надо вообще никакого мира. Только вы и я.
Я обнял ее за плечи, прижался к губам. И снова ток прошел по всему моему телу. Я заглянул ей в глаза.
– Пойдем ко мне.
Она отстранилась, медленно, осторожно. Но произнесла твердо:
– Нет, я этого не хочу.
– Ты понимаешь, что ты делаешь? Какую пытку я сейчас терплю?
– Прости.
Она опустила голову и побрела прочь.
Я не шелохнулся.
Мне не хотелось возвращаться к себе. Совет выделил нам одно из своих зданий, и мы наконец освободили церковь. Но помещения на новом месте не были приспособлены для жилья. Все там было казенно-неуютным, хотя и комфортным.
Я пошел в бар и напился. Ко мне подошла пухленькая блондиночка с выпуклыми, как у куклы, глазами. Я сказал ей:
– Не сегодня, детка, – и сунул парочку кредов.
Век не забуду, какое у нее сделалось лицо. Но деньги она взяла.
Лучше мне не стало.
Черт с ними со всеми! Я поговорил немного с барменом и вышел. На воздухе мне полегчало. Я вспомнил, что у меня есть дом. Я не был там со дня бегства в корабле «Интергалактик».



Гарри влетел ко мне как смерч, сметая все, что попадалось по дороге. За ним, с неодобрением оглядывая облезлую роскошь офиса, следовал набычившийся Вилли.
– Что у вас стряслось?
– С меня хватит! Я отказываюсь!
– И я тоже.
– Объясните толком.
– Они ничего не хотят слушать. Говорят, что не верят, мол, ни в какие референдумы. Совет, мол, с Комитетом заодно, а ты, то есть мы все попались им на крючок.
– Что они предлагают?
– Предлагают? Они хотят драки! Брать штурмом Совет или Комитет – для них все едино. А если мы будем против, то и нас в ту же кучу.
– Так. Давай сначала. Кто конкретно эти «они»?
– Да говорю тебе: все!
– Так не бывает. Наверняка, кто-то мутит воду. Главари, назначенные Кингом, или старые авторитеты.
– Да чихают они на главарей и на Кинга. Их только на один день и хватило – вокруг церкви на шухере стоять. А как поняли, что поживы не будет, разбрелись и за старое.
– Так.
Я набрал код Кинга.
– Свободен? Будь ласков, осчастливь визитом.
Кинг появился почти тотчас и сразу же развалился на стуле, уставившись куда-то мимо меня со скучающе-рассеянным видом.
Я проглотил проклятия и, кивнув в сторону Вилли и Гарри, спросил:
– Твоя работа?
– Не понял.
– Ребята, объясните ему.
Кинг поморщился.
– Не надо. Нет.
– Нет?
– Нет. Мне самому все это осточертело.
– Почему же ты ничего не сказал мне?
– Я должен отчитываться?
– Я думал, ты в команде.
Он обвел глазами кабинет, долго смотрел куда-то в угол и, наконец, изрек:
– Они говорят все то, что и раньше, слово в слово. И старые волки, кто выжил, и пацанва. Те же чувства, желания, цели, все то же самое, что и раньше, до… трагедии падения моего королевства с тобой в главной роли.
– Прошло всего несколько месяцев.
– Да?
– Это не так много. Ты сам здорово изменился, это правда, но ты и выше их всех на три головы. Им просто нужно больше времени. Я попросил тебя заняться ими, потому что надеялся, что тебе они поверят как своему и не чухнут, что ты уже не с ними.
– Ты не понял. Я совсем о другом.
– Так объясни.
– Во все времена, в любом обществе был определенный процент недовольных. Недовольных всем и вся. Недовольных потому, что по натуре они не могут, не способны быть довольными. Они всегда –против. Против того порядка, который существует в данное время, в данном месте. Против порядка вообще. Я не осознавал этого раньше. А как только осознал, то понял и другое – больше не смогу. Мне противно входить в некий процент. Не хочу являть собой элемент статистики.
– Я тебя понял, Кинг. Я не спрашиваю, почему ты не оповестил меня о том, что решил спрыгнуть. Ты и ответственность не совместимы. Хорошо. Пусть так. Мы сами разберемся с охвостьем МГТ. Но что ты собираешься делать?
– Зачем тебе знать?
– Ты мне дорог как воспоминание.
– Угу! Не скажу.
– Что, так серьезно?
– Выходит, так.
– …
– Черт с тобой! Я пишу музыку.
– Музыку? Чего-чего ждал, но только не этого…
– Почему? Не веришь, что у меня талант?
– Да нет, – я вспомнил его игру на гитаре. – Скорее всего, талант у тебя есть. Просто не вяжется это с тобой, старик.
– Приходи послушать.
– Куда?
– Да ко мне, тут. Я как-то по инерции остался в вашем бараке. Ты не против?
– Не-е-ет. Ничуть. Знаешь, Кинг, я просто обалдел малость, не бери в голову. Я приду. Сегодня же вечером. А ты напрочь откололся?
– Да. Противно мне все это. Возня мышиная. Суета сует. Я сейчас думаю о времени.
У меня екнуло сердце. Медленно-медленно я взял со стола клочок бумаги, написал на нем имя, название кафе, приписал: «среда и суббота, после семи» и протянул Кингу.
– Вот. Найди эту женщину. Вам будет о чем поговорить.
Кинг внимательно посмотрел на меня, сунул записку в карман и со словами «Там видно будет» вышел.
Я смотрел ему вслед. Зачем я это сделал? Зачем я свожу их?
Я услышал деликатное покашливание. Гарри и Вилли! Я совсем забыл о них.
– Что ж, ребята, Кинг спрыгнул. Кто еще с вами, юнги?
– С ними особая статья. Они втянулись в эту бузу.
– Что? Как вы допустили?
– А как было удержать? Этих… охвостьев тьма тьмущая, а нас всего пятеро. Вот и пришлось разделиться. У каждого был свой участок. А пацаны, они же податливые.
– Раньше надо было думать! Где они? Найдите их и приведите ко мне.
– Они не придут, Дон.
– То есть?
– Они тоже уже ничего не слушают. Они стали совсем как те, охвостья.
– Придут. Сделайте так, чтобы пришли. Я должен поговорить с ними.


Я промаялся весь день в субботу и наконец понял, что просто жду вечера. Что было делать? Я пошел в «Солитер». Сел за одинокий столик в углу и отыскал глазами Оливию.
Оливия Фламенко. Яркое искусственное имя. Красивая искусственная женщина, придумавшая для себя несуществующий мир. Оливия – шелест листвы, свежесть ливня, сверкание лезвия. Я то оглядывался на дверь, вздрагивая всякий раз, как она отворялась, то пожирал глазами Оливию. Чего я ждал? Зачем мне было видеть, как Кинг будет уводить женщину, которая не захотела меня. Или я пришел для драки? Дверь отворилась. Снова не он. Я взглянул на часы: 12:30. Оливия поднялась. Я вжался в угол. Она ушла, не заметив меня. Я досидел до закрытия. Кинг не пришел. Я не мог разобраться в своих чувствах. Что я испытывал? Облегчение, разочарование? Странная досада на Кинга не проходила. Я пошел к нему.
Дверь в его комнату была приоткрыта. Я рывком распахнул ее. Кинг сидел за столом и писал. Он не ответил на мой привет и не среагировал на грохот, с которым я намеренно бросил на пол тяжелую сувенирную пепельницу. Я постоял еще немного, уже не тщась привлечь его внимание. Кинг снова уходил в иное измерение. Туда, куда нет хода ни закону, ни порядку, ни мне. Я попятился к двери и выкатился из комнаты.
В среду я снова сидел на том же месте и следил за Оливией из своего укрытия. На дверь я старался не реагировать. И как-то так получилось, что я не заметил, как она подошла.
Оливия стояла передо мной, улыбалась и повторяла:
– Не понимаю, ничего не понимаю.
– В чем дело, леди?
– Вы сидите здесь уже три часа. И вы были здесь в субботу.
– И что?
– Вы – лидер мощного политического движения. Вы всколыхнули всю страну, нет, что я, весь Союз! Я слышала, будет вселенский референдум. И вместо того, чтобы отдавать каждую минуту своего времени делу, вы – тут!
– Я бросил свое лидерство вместе с движением к вашим прекрасным ногам!
– Фи! Я серьезно.
– Что серьезно?
– Не понимаю.
– Да, не понимаете, хотя я уже объяснял. Я вовсе не политический лидер. Я всего лишь разболтал дерьмо. А теперь там все идет без меня. Подготовкой референдума занимаются профессионалы. А после все будет так, как решит референдум.
– И вы так-таки не у дел?
– Нет, конечно. Я слежу за тем, чтобы все шло как надо.
– А вы знаете, как надо?
– Я знаю, что должен следить. Быть настороже или на страже, как вам угодно.
– Я поняла. Вы очень хорошо сказали, выразили самую суть.
– Суть чего?
– Стражник не знает, что, как и зачем. Он стоит, где велено, и сторожит, что велено. Но вот, кто вам велел?
– Не знаю.
– Но ведь должен быть кто-то!
– Я не знаю.
Она всплеснула руками.
– Но это потрясающе! Изумительно! Вы как Вечный Жид. Нет, не то. Тиль Уленшпигель! Нет, и это не то. Шарль де Байярд!
Я рассмеялся.
– Я – Дон Гард, мэм. Я до обидного реалистичен и прозаичен. В вашем иллюзорном мире мне места нет.
– Ха-ха-ха! Вы, значит, живете в реальном мире, а я в иллюзорном?
– Так точно, мэм.
– Ну, конечно, вам проще думать так, но в действительности все наоборот.
– ?!
– Да-да, наоборот. Реально только то, что принадлежит вечности: бессмертные произведения и деяния. Иначе говоря, проявления человеческого гения. А все остальное – рябь на воде, летучие облака, сны, миражи и кошмары.
– Вы безжалостны.
– Нет. Мне вас жаль. Всех вас. Вы ведь все несчастны. Плачете, стонете, суетитесь, не ведая, что гонитесь за пустотой. Никто из вас, ловцов пустоты, не получит того, что хочет. Все вы будете разочарованы. Вам покажется, что вас обманули, но это вы обманываете самих себя.
– Вам приходилось заботиться о куске хлеба?
– Да. И еще как! Я знаю и голод, и холод, и бездомье, и безденежье. Знаю, как горек чужой хлеб, знаю, что такое любовь без надежды и предательство самого близкого человека и многое, многое…
– Не похоже.
– И славненько! И не надо, чтобы было похоже.
– Тогда почему вы об этом рассказываете?
– Ответила на ваш вопрос.
– Могли бы не отвечать.
– Но зачем?
– Сохранили бы имидж. А так я увидел вашу ущербность.
– Ущербность?
– Вы страдаете от своей обособленности. Вы держитесь за нее, но вам стыдно, что вы не с нами, что не разделяете наших иллюзорных страстей.
– Мне нечего стыдиться. Просто у меня другое качество. Я не могу быть с вами, среди вас, одной из вас.
– Если мы вам так противны, почему вы сейчас здесь?
– Здесь, сейчас? Вы уверены?
Кто достоверности судья?
Что есть «сейчас и здесь»? Что я?
Я щелкнул зажигалкой и поднес крохотное пламя к ее руке. Она вскрикнула и отдернула руку.
– Что вы делаете!
– Ответил на ваш вопрос.
– У меня останется след!
– Буду рад.
– Что причинили мне боль?
– Что оставил нечто непреходящее.
Я встал.
– Рядом с вами холодно и неуютно. Вернусь-ка я к родной суете. Простите, мэм.
Я ушел, не оглядываясь.
Я чувствовал себя обманутым. Мир за дверью был таким же холодным и неуютным, как душа этой женщины. Мне никуда не хотелось идти. Я постоял немного и пошел к реке.
– Эй, красавчик! Куда спешишь, задержись, не пожалеешь!
Сцеола! Худая, как скелет. А одежда… почти рванье.
– Дон?
– Ты что, в шлюхи подалась? Совсем спятила?
– А что? Что мне оставалось?
– Дура!
– И ты же еще ругаешься!
– Ладно, хватит. Пойдем.
– Куда это?
– Ко мне. А где Стив и маэстро?
– Маэстро умер. А Стив попрошайничает.
– Хороши! Завтра же найдешь его и приведешь.
Мой дом ожил. Сцеола состряпала ужин. Она бегала по всему дому, хлопотала и болтала без умолку.
– Сцеола!
– Что?
– Как это здорово, что ты преходящая, зато такая теплая и родная…
– Чего-чего?
– Долго объяснять. И не надо. Иди ко мне.



Враги окружили дом. Они двигались бесшумно и ловко. Карабкались на стены, лезли в окна, подкрадывались к дверям, ближе, ближе… Что делать? В доме все спят. Может, и ей притвориться спящей? Она зажмурилась, но и с закрытыми глазами видела, как поддаются засовы, как медленно отворяются двери, и комната заполняется темными фигурами. Они окружают постель, заносят над ней ножи…
Она дико закричала и открыла глаза.
В комнате было светло, как днем. Прямо перед ней, почти вплотную к постели, стоял незнакомец, закутанный в лиловый плащ, и смотрел на нее. Она вцепилась в плечо спящего как ни в чем ни бывало Дона и попыталась его разбудить. Незнакомец не мешал ей. Было что-то нечеловеческое в его спокойствии; он выпростал руку из-под плаща и простер над ними, растопырив пальцы. Ее ужас дошел до предела, но зато проснулся Дон. Открыв глаза, он приподнялся и уставился на пришельца с изумлением и, как ей показалось, узнаванием.
Я тряхнул головой. Наваждение не проходило.
– Что здесь происходит? Кто вы?
Голос гостя звучал резко и властно, как лязг засовов. И столь же угнетающе.
– Самые важные точки во вселенной – пересечения путей. Там сгущается время и творятся переключения.
– Переключения?
– Эти точки – переключатели вселенной. Невозможно попасть в такую точку, если ты не избран, но нельзя и уклониться. Это чревато осложнениями. Не всегда выбор падает на мудрого. Будь осторожен.
Он помолчал и, чуть не ткнув мне в лоб указательным пальцем, прибавил:
– Ты предупрежден. Прощай.
И в то же мгновение растаял в воздухе.
– Что это было? Кто это был?
Я посмотрел на Сцеолу. Она была ни жива ни мертва.
– Не знаю. Мне снился кошмар. Будто в доме чужие. Я проснулась. Смотрю – он. Я стала тебя будить, а ты никак не просыпаешься. Тут он проделал над тобой какие-то пассы, и ты проснулся. И все. Нет, не все. Мне показалось…
– Что?
– Что ты узнал его.
– Мне самому так показалось.
– Так кто это?
– Не знаю. Не знаю, Сцеола. Я видел его изображение на картинах одного художника из ваших.
– Из каких «из наших»?
– Ну, из МГТ.
Сцеола кивнула, поморщившись.
– Тебе неприятно вспоминать?
– Да, но раз это важно, валяй. Расскажи про картины.
– Странные картины… Штук двадцать пять-тридцать из них были с портретом этого упыря на фоне космических пейзажей.
– Ты не спросил художника?
– Тогда мне было не до того.
– Что ты будешь делать?
Я промолчал. Я еще не понимал, в чем дело, но не сомневался: меня опять хватают за шкирку и тянут в дерьмо.
Весь следующий день я провел в поисках того художника. Безуспешно. Никто не знал, куда он подевался. Мне удалось выяснить только, что его звали Сантьяго Торрес, что ему было отроду двадцать два года и что большую часть этих лет, считая с пребывания в материнской утробе, он провел за решеткой, будучи зачат матерью-наркоманкой от лагерного врача, тоже наркомана.
Торрес писал дикие безлюдные пейзажи, чаще всего космические. Единственным исключением из этого правила были картины с изображением моего ночного гостя. Но сколько я ни бился, я не узнал ничего, что бы пролило свет на эту загадку или помогло установить местонахождение самого Торреса. Либо люди, которых я опрашивал, врали из любви к искусству, либо сам Торрес развлекался, сочиняя о себе небылицы, но день близился к концу, а я так ничего и не добился.
Я решил собрать главарей охвостья МГТ, вновь объединившихся под извлеченным из-под пепелища знаменем с перечеркнутым символом бесконечности. Они собрались, но, уверенные в том, что их вызывают для разборок, держались подчеркнуто независимо. К моему удивлению, пришли также и Тэд с Питом. Они не отдали мне положенных приветствий, хотя я намеренно явился в форме, но я решил никак на это не реагировать. Я подождал, пока все рассядутся, и обратился к ним проникновенно-дружеским тоном.
– Друзья, вас удивит причина, по которой я попросил вас собраться, но, поверьте, это очень важно для всех нас. Мне нужна ваша помощь. Я ищу человека по имени Сантьяго Торрес. Мне не удалось самому разыскать его, хотя я потратил на это целый день. Я понял, что мне не обойтись без вашей помощи. Я прошу каждого из вас мобилизовать на розыски все силы. Этого человека надо найти.
Я забавлялся про себя, глядя на их ошарашенные лица. Они приготовились к драке, и теперь им казалось, что над ними посмеялись. Краем глаза я заметил движение в группе, центром которой были бывшие юнги. Я продлил паузу и не ошибся – они клюнули. Начались вопросы. Я отвечал, подчеркивая свое доверие к ним и веру в их исключительную компетенцию в деле сыска. Наконец они разошлись, обещав перевернуть небо и землю, но этого сукиного кота разыскать. Как я и предвидел, Тэд и Пит не ушли со всеми. Помявшись немного, они подошли ко мне.
– Капитан, объясните, пожалуйста, в чем дело. Чем так важен этот Торрес?
– Мы полагаем, вы не стали бы из-за ерунды отвлекать нас от нашего исторического дела…
У меня зачесались руки, дать им по шеям за их историческое дело, но я спокойно ответил:
– Я скажу, если обещаете не трепаться.
Они переглянулись и торопливо обещали. У мальчишек уже горели глаза в сладком предвкушении тайны. И глядя в эти полудетские лица, напряженные в извечном желании юных доказать, что они уже чего-то стоят, рассказывая им о загадочном визитере, я внезапно понял, кто это мог быть. Тогда впервые я произнес:
– Думаю, что это был гиадец.
– Гиадец! – выдохнули они одновременно.
– Конечно, это только догадка. Моя воля была подавлена все время, пока он говорил. А закончив «дозволенные речи», он исчез. Я еще некоторое время был в шоке, а потом вспомнил картины Торреса. Теперь понимаете, как важно его найти?
– Да, капитан. Мы обещаем! Сделаем все, что нужно. Но...
– Что, ребята?
– Что он хотел сказать, что он имел в виду под этими переключателями?
– Я знаю не больше вашего. Одно ясно: он хотел предостеречь меня от неосторожного поступка, опасного для всех нас. Но какого? Не знаю. Может, Сантьяго Торрес тоже не поможет нам, но это пока единственная ниточка.
– Мы найдем его, капитан. Положитесь на нас.
Сантьяго Торреса не нашли. Нашли его подружку, которая после долгих уговоров и угроз, призналась, что ее любимый был убит в одной из недавних стычек между охвостьем и сторонниками референдума. Под выстрелы он попал случайно. Был так накачан наркотиками, что не смог убежать, когда началась заварушка. Потом вместе с другими убитыми его подобрал патруль.
Мальчишки не смотрели мне в глаза.
– Итак, мы никогда не узнаем этой тайны. Единственный, кто мог пролить на нее свет, убит. И так нелепо! Пусть он был наркоманом и сомнительным художником, но он был живым существом с душой и сердцем, со своими заботами и радостями, любовью и ненавистью, мечтами и планами... И все это погибло в один миг.
– Вы не имеете права!
– Да! Не имеете! Это была трагическая случайность. Когда вершатся судьбы...
– Да бросьте вы! Еще скажите: «Лес рубят – щепки летят»! Свежо предание...
Я ушел, оставив их готовыми разрыдаться от горя и злости. Я был жесток. Но другого выхода не было. Они должны были понять ущербность доктрины, гибельному очарованию которой поддались.



Подружка Сантьяго Торреса, уразумев, что ей ничего не грозит, провела меня в чудом уцелевшую мастерскую. Она стояла в дверях, ревниво следя за каждым моим движением. Это меня раздражало. Я дал ей денег и выпроводил. Оставшись один, я огляделся.
Картин было несколько сотен, прислоненных к стенам, лежащих на стульях или прямо на полу; лишь десятка два были обрамлены, да и то в явно самодельные рамы. И все они изображали космические пейзажи. Не знаю, был ли Торрес когда-либо в космосе, если нет, то у него было какое-то ясновидческое воображение. Мне даже показалось, что я узнал некоторые виды. Я отобрал те, на которых присутствовал незнакомец. Разложив их в ряд, я начал осматривать одну за другой, стараясь преодолеть чувство острой тоски, почти ужаса, который они нагоняли. Фон различался, но сам незнакомец, закутанный все в тот же лиловый плащ, находился в одной и той же позе – позе человека, который шел куда-то, поглощенный некоей целью, и внезапно обернулся, то ли на оклик, то ли по какой-то другой причине. Он был не то что встревожен, но, напротив, казалось, угрожал тому, кто прервал его путь. Я всей кожей ощущал его давящее, угрюмое высокомерие. Ледяной сверлящий взгляд пронизывал до мозга, как холод самого космоса. Но я все всматривался в него, в глупой надежде, что он вот-вот заговорит. Наконец я понял, что несколько кусков холста с мазками краски на них ничего мне не скажут. Если и была в них зашифрована какая-то информация, Сантьяго Торрес унес эту тайну с собой.
Итак, ниточка оборвалась. Я позвал хозяйку, дал ей еще денег и попросил упаковать отобранные картины. Я решил отдать их экспертам. Авось, что и выявят…
Эксперты установили странную вещь. Только одна картина была в полном смысле оригинальной; остальные представляли собой вариации, на которых менялся фон, а фигура пришельца копировалась с точностью до мельчайших деталей. Бог весть, зачем Торресу понадобилось это делать, но удивительнее всего было то, что фоном для оригинала служил Заповедный лес на Центральной. Я никогда в нем не был и поэтому принял его за инопланетный пейзаж. Напрашивалась мысль, что Торрес повстречал незнакомца в Заповедном лесу, догадался, что перед ним не человек, и начал примерять его к разным мирам, чтобы… черт знает, зачем. Глупость, конечно, но ничего другого в голову не приходило. Я снова разыскал подругу Торреса. Против ожидания, она сразу вспомнила поездку в Заповедный лес.
– Как же, это ведь там он и свихнулся окончательно. Раньше он только был немного не в себе. Но художники ведь все такие. А в лесу… Санти говорил, что встретил там кого-то, и что тот угрожал ему.
– Угрожал?
– Да…
– Как? Он что-то сказал?
– Да… То есть Санти говорил, что не уверен, произнес ли тот тип эти слова или они сами родились у него в голове, ну вроде как по телепатии…
– И что это были за слова?
– Не по-нашему. Я ничего не поняла. Какие-то ментеки, фары…
– Мене, текел, фарес?
– Да, мистер, похоже…
– Санти говорил еще что-нибудь?
– Да нет, только все повторял это, как вы сказали? Мене… Он здорово испугался того чучела. И что-то у него в голове сдвинулось. Он перестал рисовать картины, а они были такие красивые!..
Она мечтательно запрокинула голову.
– Да, с тех пор он, если и брался за кисти, то только и рисовал, что того урода. Я не спрашивала, что с ним, он страшно не любил, когда к нему лезли… Мистер, что же теперь будет? Это все… она обвела взглядом мастерскую. Я за квартиру должна…
Я оставил ей все деньги, что были у меня с собой, и ушел.



– Мене, текел, фарес?
Оливия прищурилась. Лунный свет стекал по тонко вырезанному лицу, смуглым плечам, точеным ногам, едва прикрытым серебристым платьем. Она склонила голову набок и закинула ногу на ногу. У меня перехватило дыхание. Оливия поймала мой взгляд и еле заметно усмехнулась. Черт, она меня дразнит! Я отвернулся. Молчание затягивалось. Зачем я привел ее сюда? Зачем вообще выпросил это свидание. Что она может сказать о художнике, которого не знала, незнакомце, которого не видела, и словах, которые он, может, вовсе и не произносил? Незачем врать самому себе. Я хотел ее видеть. Эта женщина сводит меня с ума. Ее лицо, тело, движения полны зовущей женственности, но взгляд, голос, слова отталкивют отстраненностью. Ее хочется потрогать, чтобы убедиться, что она из плоти и крови. Задумавшись, я бессознательно потянулся к ней. Рука сама собой легла на обласканное луной колено. Она замерла. Потом резко приблизила ко мне лицо, на котором уже не было усмешки. Глаза отяжелились ртутным блеском желания. Она подняла руку к плечу, коснулась серебряной застежки. Платье, слившись с лунным светом, стекло на землю.
Я проснулся от холода. В шею больно впивалась какая-то колючая трава. Потянуло запахом реки. Оливия! Я огляделся. Ее нигде не было. На земле рядом со мной придавленный серебряной застежкой белел клочок бумаги. Резкие угловатые буквы. Строчки еле различались в предрассветных сумерках.
«Я не думаю, что «мене, текел, фарес» произнес гиадец, явно или телепатически. Скорее, это библейское предостережение о возмездии возникло в сознании Торреса в результате наложения чувства ужаса, внушенного ему гиадцем, на его собственное сумеречное состояние души».
И все. Не было даже подписи. Оливия Фламенко, женщина, обжигающая холодом, женщина-мираж. Я скомкал записку и вскрикнул от боли. Застежка! Чертыхнувшись, я и бросил ее в реку.
Дома было тепло и тихо. Сцеола спала в кресле. Я перенес ее на кровать, раздел и прилег рядом. Не просыпаясь, она прижалась ко мне.
Весь день я провел в поисках информации о Гиадах. Тщетно. Фред был прав. Я решил отправиться в Заповедный лес. Наудачу. Я сразу нашел место, изображенное на картине. Сел на замшелый камень, осмотрелся. Ничего вокруг не вызывало гнетущего чувства. Напротив. Жизнь творила свой вечный праздник для посвященных. Им были полны и деревья, и трава, и стрекочущий сброд, и даже облака, пронизанные жемчужно-серым светом, набухшие завтрашним дождем...
– Туда нельзя, леди! Запрещено! У меня приказ!
– Пусти, болван!
Я махнул рукой.
– Пропусти ее.
Охранник досадливо поморщился и захромал прочь.
Оливия подошла. Она была взволнована. Щеки ее пылали. Черная мужская рубашка чуть не лопалась на груди.
– Ты нашел мою записку?
– Да.
– Ну и как? Ты не согласен с моей версией?
– Потрясающе глубокая мысль! И когда она осенила тебя? До, после или во время?
Она оцепенела.
– Свинья!
– Задело за живое?
– Нет! Это тебя задело! Чего ты взбесился? Чего ты, собственно, ждал? Разве я говорила, что влюблена в тебя?
– Ты не способна любить.
– Как ты смеешь судить обо мне!
– Я тебя вижу насквозь.
– Ты – самовлюбленный недоумок!
– А ты – бревно!
– Что-о-о? Я-а-а? А наша ночь?!
– Наша ночь! Ты… ты была со мной и думала о каком-то паршивом гиадце…
– Ну и что?
– Ну и что?! В такие минуты не думают… нормальные женщины.
– Прекрати. В чем ты меня упрекаешь? Я не виновата в том, что для меня это не были «такие минуты». Меня к тебе просто потянуло. На минуту. Переспали разок и все. И все!
– Ай-яй-яй! И куда подевался наш изыск, наша утонченность!
– О простых вещах и говорить надо просто. А о том, что было между нами, не стоит и говорить. Я здесь не для этого.
Я молчал.
– Ладно, не хочешь обсуждать со мной серьезные вещи – не надо. Но, подумай, ты ведешь себя, как дикарь.
Я молчал.
– В этих вещах нет виноватых. Я не виновата, что не люблю тебя. Но почему между нами не может быть просто дружеских отношений? Почему мы не можем говорить о том, что интересует нас обоих? И что очень важно для всех.
Я молчал.
Она была права, но древний инстинкт во мне восставал против этого. Мне хотелось уничтожить ее, возобладать над ее волей, подчинить…
– Ты права, Оливия, права во всем. Но я ничего не могу с собой поделать. Такие отношения не по мне. Я не смогу быть тебе… приятелем. Я буду хотеть тебя всегда. Я и сейчас хочу тебя.
– Дон!
– Что?
– У тебя другая.
– Нет. Откуда ты… Ты из-за этого?
– Я пыталась связаться с тобой. Ответила она…
– Она для меня ничто.
– О Господи!
Я шагнул к ней.
– Не надо! Мы опять запутаемся.
– Мы уже запутались. Это судьба... О чем ты думаешь?
– Ни о чем.
– Боишься признаться?
– Да.
– И все-таки?
– О нас с тобой. О той женщине.
– Не думай о ней.
– Я не могу.
– Я все улажу.
– Как?
– Не знаю еще.
– Она любит тебя. Мне ее жаль. И я чувствую вину перед ней.
– Ты же сама сказала – в этих вещах нет виноватых.
– Виноватых нет, а вина есть.
– Я люблю тебя! Ты должна быть моей. А все остальное уладится.
– А я?
– Что ты?
– Я тоже улажусь?
– Не понял.
– Ну мое мнение тебя не интересует? Люблю ли я тебя, хочу ли того же, что и ты?
– Я знаю.
– Ха!
– Да. Знаю. Ты уже принадлежишь мне. Тебе только кажется, что ты можешь делать, что вздумается. И, знаешь, почему?
– Ну-ну…
– В человеческих отношениях верх берет воля. Не ум, не интеллект, не сила, а воля, которая использует и направляет все перечисленное и многое другое… А моя воля сильнее твоей.
Она посмотрела на меня со смешанным выражением ужаса и восторга. Я еле сдержался, чтобы не расхохотаться.
– А теперь поговорим о гиадце.
– О нет, только не сейчас, милый, люби меня…
Утром я проводил ее домой и договорился о встрече на вечер. Домой я не заходил. День провел в офисе, разбираясь с накопившейся почтой.
Вечером я зашел за ней в кафе. Ее там не было. Я прождал час и отправился к ней домой. Ее не было и там. Я обыскал весь город. Оливия исчезла.
Я работал как одержимый, чтобы заглушить тоску и тревогу. Старался убедить себя, что ничего не случилось, что это всего лишь блажь. Дуреха пытается доказать мне, что сохранила независимость. Я не раз убеждался, что люди, даже самые умные и тонкие, поразительно глупеют в отношениях с близкими. Мне не хотелось обращаться в полицию, но я задействовал все свои личные связи. Ее искали по всему Союзу. Тщетно. Так прошли три недели. Домой я почти не показывался. Сцеола меня не расспрашивала и старалась даже не попадаться мне на глаза в те редкие часы, что я проводил дома. Я был благодарен ей за это. Наступила третья суббота после исчезновения Оливии. Я сидел в гостиной, уставившись в стену. Вошла Сцеола. Поставила передо мной чашку кофе.
– Какое сегодня число?
– Не знаю. А что?
– Двадцать первое марта!
– Боже! День рождения Ильды! Сцеола, спасибо тебе… Ты поедешь со мной?
– Куда?
– На кладбище.
– Нет.
– Почему?
– Я давно хотела поговорить с тобой, Дон.
– Только не сейчас, малышка.
– Нет, сейчас. Я больше так не могу. Я все знаю.
– Что все?
– Все.
– Прости.
– Не надо.
– Что ты решила?
– А что я могу?
– Оставайся здесь. Я перееду. Хочешь, я найду тебе работу?
– Я ничего не умею.
– Ну не хочешь, не надо. Я открою на твое имя счет. Ты ни в чем не будешь нуждаться.
– Спасибо. Только зачем мне все это?
– Я не хочу, чтобы ты опять пошла на панель.
– До-о-обрый!
– Прости.
– Ха!
– Я хочу помочь!
– Как?
– Хорошо. Скажи ты, как.
– Я не хочу здесь оставаться. Это твой дом.
– Хорошо, я найду тебе квартиру. И приведу Стива.
Она заплакала.
Мне было стыдно, но я испытал облегчение.
На кладбище я поехал один. Положил цветы, постоял… Ильду не заменит никто, но вокруг была весна…
В понедельник, когда я вернулся домой, автосторож передал мне записку: «В 9:35 у реки. Оливия».
Она появилась ровно в 9:35. Сияющая.
– Это потрясающе! Дон, ты только послушай…
– Где ты была?
– Но я же рассказываю, это…
– Где ты была?
– Но ты же не даешь мне рассказать! Слушай. Я собрала эти картины Торреса и повезла их к одному моему знакомому, старому художнику. И оказалось, что он из тех же краев, что и мать Торреса. Ты представь, он обнаружил то, чего не заметили эксперты! На каждой картине Торрес поместил по одной букве. Они замаскированы. Они складываются из узора листьев или камней, или просто из игры света и тени. Но это, несомненно, буквы, потому что они складываются в слово, которое на языке Торреса означает «переключатель». Переключатель! Ты понимаешь?! Переключатель – в Заповедном лесу! Надо ехать туда!
– Нет, не стоит.
– Как это, не стоит?
– Мы же были там с тобой весь день и всю ночь. И ничего не произошло. Очевидно, все не так просто. Может, существуют определенные дни и часы, когда работает этот «переключатель». Я велю установить там круглосуточное дежурство. Ну спасибо за службу.
У нее вытянулось лицо.
– А ты… не хочешь меня поцеловать?
– Почему? Заслужила!
Я чмокнул ее в щеку.
Она топнула ногой.
– Дон!
– Да.
– Меня не было три недели!
– Да? Ты считала?
– Свинья!
– А в чем дело, малютка? Ты хорошо поработала. Я доволен. Чего тебе еще?
– Ничего. Все правильно. Пока.
Она повернулась и пошла прочь.
Я лег на траву и уставился в небо.
Она вернулась через несколько минут. Опустилась на землю рядом со мной, взяла мою руку и прижала к груди. Ее сердце колотилось, как бешенное. Как мое.
Я взял ее на руки и понес домой.


 
Референдум наконец состоялся. Его результаты ошеломили меня. Люди решили сохранить существующую структуру, лишь несколько модифицировав ее. Сохранился Совет как выборный орган, в котором были представлены все Цивилизации. Сохранился Комитет из девяти человек, члены которого отбирались по довольно простой схеме. Каждой планете, входящей в Союз Цивилизаций, предлагалось выдвинуть список из девяти человек, причем кандидатуры отбирались не по признаку представительства, как в случае Совета, а исходя из заслуг данного индивидуума перед человечеством. По этим спискам компьютер должен был отобрать девять имен в соответствии с рейтингом. При этом если какие-то кандидаты будут иметь одинаковый рейтинг, предполагалось использовать жеребьевку. Затем компьютер ставил в соответствие каждому Избранному уникальный код и сообщал его по личному трансферу. Таким образом сохранялось инкогнито Девяти Избранных. От иерархии среди них решено было отказаться: все девять имели одинаковый голос, а дальше им предстояло набирать себе помощников по индивидуальной схеме. Обязательным было только требование секретности.
В итоге, сохранялся принцип сбалансированного управления, а также секретность состава Комитета. Последний предполагалось обновлять каждые пять лет, по истечении которых раскрывались инкогнито и представлялся полный отчет работы Комитета. Схема явно обещала больше, чем могла, но это было решением народов.
Охваченное предвыборной эйфорией человечество рьяно принялось составлять списки. А я, к собственному удивлению, совершенно потерял интерес ко всему этому. Я объявил в офисе, что считаю свою миссию законченной, и с головой погрузился в загадку Гиад.
В Заповедном лесу установили датчики чуть не под каждым листом. За их показаниями следили круглые сутки и о результатах докладывали лично мне. За короткий срок было раскрыто несколько преступлений и с два десятка их удалось предупредить, но гиадец не появился. Да и то сказать, особых оснований ждать, что он там появится, у меня не было. Но не было и других зацепок. Дело остановилось на мертвой точке. Я решил собрать Поля, Адама и доктора и повторить мозговой штурм.
К моему удивлению, собралась вся команда. Пришли даже Тэд с Питом. Эти держались нахальнее, чем обычно. Я понял, что им стыдно за свой нырок в анархизм и, улучив минуту, отвел их в сторону и спросил, как им живется. Оказалось, они вернулись в космошколу и записались на полный курс философии.
– Понимаете, надо во всем этом разобраться, – серьезно заявил Тэд.
– Чтобы больше не вляпаться! – добавил Пит.
– Как разберетесь, – объясните мне, – хмыкнул я, и мир был восстановлен.
Мы присоединились к остальным. Там, как всегда, кипели страсти. Перекрывая других, Поль почти кричал:
– Ну почему невозможно? У вас все невозможно! Да, мы не знаем, что сказал гиадец Торресу, но мы можем это вычислить. Найти наиболее вероятную…
– А, по-моему, здесь совершенно нечего вычислять!
Оливия, незаметно проскользнувшая в комнату, спокойно смотрела на Поля, у которого от неожиданности отвисла челюсть. На минуту воцарилась тишина. Я подошел к Оливии и, обняв за плечи, подтолкнул к дверям.
– Дорогая, мы заняты.
Она фыркнула, сбросила мои руки и громко заявила:
– Но мне тоже интересно! Я тоже об этом думала.
– Кого интересует, что ты думаешь, женщина! – я улыбнулся, пытаясь свести все к шутке. – Лучше принеси нам кофе.
Она метнула на меня негодующий взгляд, но согласилась.
– Хорошо, кофе принесу.
Я медленно повернулся к ребятам. Поль отвел глаза, хотел что-то сказать, но передумал. Молчали и остальные. Я знал, о чем они думают. Образ Ильды на мгновение возник передо мной. И я снова почувствовал острую резь в глазах. Я тряхнул головой, но по-прежнему не мог выдавить ни слова. Поль деликатно кашлянул.
– Что же ты не сказал нам, что женился?
– Я не женился.
– Ага...
– А она ничего, старик. Кто она?
– Да я и сам толком не знаю.
Вернулась Оливия с кофе и тостами. Поль галантно забрал у нее поднос и поцеловал руку.
– Леди, я восхищен!
– Чем это?
– Вашей красотой и грацией.
– Это еще не все. Я еще чертовски умна! И, в отличие от вас, я знаю, что сказал гиадец Торресу!
Я застонал про себя.
– Вот как? И что?
– Ничего.
– Ничего?
– Ничего. Он ему ничего не говорил. Заповедный лес вообще ни при чем. Гиадец и Торрес оказались там вместе совершенно случайно. То есть у каждого из них была своя причина пойти туда, но вот то, что они оказались там в одно время, – случайность. Гиадец, по-моему, вообще не заметил Торреса. А вот на Торреса он произвел колоссальное впечатление, потому, что Торрес – художник. Его восприимчивость, впечатлительность на несколько порядков выше, чем у вас всех вместе взятых. Он почувствовал в гиадце нечто непонятное, чуждое и трансформировал это как угрозу. А «мене, текел, фарес» – это уже элементарно. Эти слова знакомы всем, умеющим читать, – Оливия с вызовом оглядела собравшихся. – Тем более там, откуда родом мать Торреса, где вера Неисповедимых особенно сильна. А его вариации – это попытки понять или освободиться от гнета тяжелого впечатления. Впрочем, для художника это одно и то же.
– А почему вы говорите с такой уверенностью?
– Потому, что я хорошо знаю, как устроены художники.
– Вы психолог?
– Нет, просто я тоже принадлежу к искусству.
Фред, до тех пор молча слушавший, встал и по примеру Поля тоже поцеловал ей руку.
– У меня вашей уверенности нет, но все это очень похоже на правду.
– А как быть с переключателем? – вмешался Адам.
– Переключатель? – Оливия прищурилась. – Переключатель тут тоже ни при чем. Вернее, гиадец просто думал о некоем переключателе, когда Торрес засек его и прочел это слово у него в мозгу благодаря своей повышенной восприимчивости.
– Экстрасенсорная перцепция, – заключил Фред.
Оливия кивнула.
– А что же все-таки означает переключатель, по-вашему?
– Еще не знаю. У меня слишком мало информации.
– Ага! Вам все-таки нужна информация!
– Ах, боже мой, вы невыносимы! Когда это я говорила, что мне не нужна информация? Информация нужна всем. Разница в способе и степени остроты восприятия. И, конечно, в том, как ее истолковывать. Вот вы носитесь с анализом и логикой, как дурни с писаной торбой, а это далеко не лучший способ познания!
– А что лучше? Искусство?
– Искусство? Пожалуй, да, лучше.
– Можете вы с помощью искусства создавать приборы, строить дома, корабли и так далее?
– Мы говорим о разном. Приборы, корабли и прочее – это утилитарно. Наука, даже фундаментальная, в конечном счете приносит только утилитарную пользу. К истине она не приближает! На вопросы высшего порядка наука ответов не дает и дать не может.
– А искусство может?
– Больше, чем наука. Потому что я все время имела в виду не что иное, как интуитивное знание. Оно часто бывает дано людям искусства. Вы понимаете, о чем я говорю? Озарение. Мгновенное проникновение в самую суть вещей. Знакомо вам это? Вдруг возникает ясная картина…
– Леди, вы несправедливы. Научная интуиция – это обычная и весьма приветствуемая вещь в науке.
– Ах, нет! Поймите, ну, даже если кого-нибудь из вас и посетит внезапное озарение, вы непременно должны проанализировать, доказать, поставить серию опытов, подкрепить километрами вычислений и т.д. и т.п. И только потом представить на суд научного мира.
– Да, вынужден согласиться.
– А художнику этого не нужно. Он просто знает, и все.
– А убедить других? Разве вашему художнику этого не нужно?
– Нужно. Но он убеждает с помощью своего искусства. Удается ему это или нет, зависит от таланта, отмеренного ему. Это жестоко, но факт. Многие художники кончали с собой из-за того, что таланта у них было меньше, чем того, что они имели за душой.
– А, может, им, вам не достает критичности?
– Что?
– Ученый всегда критичен. Он должен, как вы красочно описали, проверить, убедиться и т.д., но это и спасает его от трагедии разочарования. Исследуя, ты готовишь себя к любому возможному варианту.
– Вот именно, возможному. Вы руководствуетесь логикой: если так, то так, а если не так, то эдак! А искусство допускает невозможное!
– В искусстве тоже есть законы.
– Нету!
– Ну-у-у… Леди, вы отрицаете общеизвестный факт!
– Нет. В искусстве есть только один закон: у художника должен быть талант! Если художник обладает им, он создает искусство, если нет – барахло: поделки и подделки. И тех и других, кстати, великое множество. Но мы отвлеклись. Я ведь не собиралась говорить об искусстве. Я говорила об интуитивном постижении. Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Я имею в виду мгновенный переход от незнания к знанию. Но это не ответ, вложенный в вашу голову кем-то извне. Вот вы живете, дышите, видите, слышите, все это время в вас идет подспудная работа. Набухает почка. И вдруг – бац! Она лопается. Это – чудо!
– Ну, не думаю, что это такое уж чудо. И потом, чудо – это из области веры.
– Да, вера тоже пользуется интуитивным знанием. Верующий знает. Ему не нужны доказательства. А ваш брат ученый без доказательств не может!
– Что же в этом плохого?
– Разве я сказала, что это плохо? Зачем вы приписываете мне то, чего я не говорила?
– Затем, что в каждом твоем слове звучит беспардонное презрение к науке, – не выдержал я.
Она замолчала испуганно.
Я усмехнулся и продолжил:
– И кофе ты подала холодным. И тосты у тебя перегорели. Я же говорил, надо пользоваться автоматами, если не умеешь готовить.
Оливия совсем сникла.
– Я боюсь этой автоматики… А готовить я умею. А ты, если не нравится, найми прислугу.
Она затравленно огляделась.
– Простите, господа, за семейную сцену. Мне пора.
Неловко улыбнувшись, она вышла.
– Крутовато, капитан!
– И впрямь, ты вел себя, как дикарь, Дон.
– И чего ты бесишься?
– Тем более что она говорит интересные вещи. Не то что я с ней во всем согласен, но рациональное зерно в этом есть. Насчет интуитивного знания, например, многое правильно.
– А насчет Торреса, так, по-моему, в самое яблочко.
Я вздохнул.
– Она меня раздражает. Не знаю толком, чем… Я ведь тащился от нее. А сейчас… Да ладно, это мои проблемы! Поль, так что ты говорил о наиболее вероятной…



Когда все разошлись, я поспешил в спальню. Оливии не было. Я заметил свет, выбивавшийся из-под двери в мой кабинет. Я подбежал, рванул дверь. Никого. Ну, конечно, как я сразу не догадался. Письмо на столе. Прощальное письмо на шести листах. Я не стал читать.
Неохота было ложиться в одинокую постель, но и тащиться за Оливией не хотелось. А, все к лучшему. Бабам не угодишь. Ильда, Оливия, Сцеола все чего-то требовали от меня. Хотя Сцеола, пожалуй, нет. Как она? Надо бы ее проведать. С этой мыслью я заснул.
Сцеола мне обрадовалась. Сначала заплакала, правда, но быстро повеселела, а Стив так и вовсе чуть не приплясывал от радости. Я заказал в ресторане роскошный ужин. Не успели его принести, как засигналил автосторож, и на пороге появился Чуни. Увидев меня, он обомлел, потом долго тряс мою руку, повторяя: «Ну ты, парень, наш человек! Люблю, когда своих не забывают». Потом неожиданно воскликнул: «Эх, была – не была!» – И исчез. Через пару минут он снова появился, таща огромную бутыль.
– Вот! Для такого случая не жалко.
– Чуни! Неужели караундж? Вот это да!
Пировали мы с добрых три дня. На четвертое утро меня разбудила встревоженная Сцеола.
– Дон, там какой-то тип тебя требует. Говорит, срочно и очень важно.
– Какой тип? Чего ему надо? Гони его в шею.
– Он говорит, что ты должен…
– Я никому ничего не должен! Я в отставке, понятно? Я сво-бо-ден.
– Дон, он показал удостоверение. Он из Совета.
– К черту Совет!
– Если ты не спустишься, он придет сюда.
– Пусть приходит, я ему башку оторву.
– Дон, Совет…
– Что ты заладила? Никакого Совета больше нет!
– Нет, есть. Новый.
– И эти меня достают!.. Хорошо, скажи ему, через десять минут буду.
Через десять минут, приняв душ, счистив щетину и одевшись, я спустился в холл.
Незнакомый молодой человек лет двадцати двух–двадцати трех, поднялся мне навстречу. Он протянул мне карточку с изображением радуги. Надо же, и символику сохранили…
– Капитан Гард?
– Слушаю вас.
– Я уполномочен сообщить, что вы вошли в состав Девяти Избранных.
– Ничего не понимаю. А как же инкогнито? Что за ерунда?
– Новый Комитет приступил к работе три дня назад. Девять, простите, Восемь Избранных связались между собой для проведения первого совещания. Девятый не отозвался и не отвечал в течение трех дней. А в таких случаях посылается автоматический запрос на расшифровку кода.
– Это нововведение?
– Да. Но это было вызвано необходимостью.
– Никакая необходимость не должна нарушать инкогнито, если этот принцип заложен в основу системы. Я возмущен.
– Я понимаю вас, капитан, но…
– Что еще?
– Ваше инкогнито все равно бы не сохранилось. То, что вас изберут, было ясно как Божий день, а с вашим характером вам просто не удалось бы остаться неузнанным. Да и…
– Говорите.
– Вы правы, ерунда все это. Понадобится, никакое инкогнито не устоит. Все, что надо, узнают.
– Кто?
– Кому надо.
– Так молоды и уже циничны?
– Не хочу, чтобы меня дурачили.
– Я потребую вашего отстранения. Вы не верите в то, что призваны исполнять, следовательно, долга своего не исполните.
– Я вам не советую.
– Что? Как ты смеешь, мальчишка!
– Я все-таки состою в Совете, советовать – моя обязанность. А вам лучше дружить со мной. Я, по крайней мере, откровенен.
– Убирайся!
Он ухмыльнулся и вышел.
Спустилась Сцеола.
– Что, Дон, что-то плохое?
– Хуже не придумаешь. Меня опять завербовали. Я должен идти.
Она подавленно молчала.
– Ты вернешься?
– Не знаю. Ничего не знаю. Пока, малышка.
Я вышел на улицу, где сверкал яркий солнечный день. Только у меня на душе кошки скребли. Что же это за напасть такая! Какие-то силы где-то там решили не давать мне покоя, пока я жив. А умирать мне не хотелось, несмотря ни на что. Ладно. Я пошел домой. Автосторож среди прочего передал мне приглашение на первое выступление Кинга. «Симфония Вселенной» – ни больше ни меньше! Ай да, Кинг!
Я занялся делами. Их за три дня накопилось достаточно.



Зал был уже полон. Я отыскал свое место и, плюхнувшись в кресло, огляделся. Публика была самая изысканная. Сплошь дамочки из тех, кто обновляет мебель, гардероб и собственную внешность примерно раз в месяц. Между тем на сцену вышел Кинг. Я впервые видел его во фраке. Он поклонился. Зал захлопал. Кинг кивнул оркестру, взмахнул палочкой. Звуков я не услышал. Я видел другую сцену. Другую публику. Йена, сияющего, счастливого, Кинга у стены, пляску бластерного луча в обезумевшей толпе, отвратительное месиво из тел, погоню, склеп Олафсенов, Оливию… Оливия! Я очнулся. И тут же чуть не оглох. Это заканчивалась первая часть. Объявили перерыв. Я хотел было встать, как вдруг расслышал свистящий шепот:
– Да вон же! Не туда смотришь…
– Да, так и есть, Оливия Фламенко! Совсем потеряла стыд…
– Ей ведь под тридцать!
– Да, все двадцать семь.
– А ему?
– Весь город знает, милочка, – пятнадцать!
– А выглядит он…
– Они все сейчас так выглядят. Моему старшему двенадцать. Недавно я заглянула к нему в комнату. Там такое творилось!..
– И что ты?
– А что я могу? Ой, Мэгги, смотри-ка, наши голубки…
Я посмотрел, куда показывала эта стерва. Рядом с Оливией сидел Тэд.
Я еще не знал, что скажу им, но уже шел по направлению к весело болтающей парочке, рассекая разодетую толпу.
– Веселитесь?
Они застыли, словно застигнутые на месте преступления. Мальчишка покраснел до бровей. Оливия закусила губу, но произнесла совсем спокойно:
– Тэд, оставь нас на минуту.
– Ты этого хочешь?
– Да, нам с Доном надо поговорить.
Мальчишка отошел.
Я приблизился к ней вплотную. Мне не хотелось, чтобы нас слышали. Краем глаза я уже видел любопытные взгляды.
– Это правда?
– Нет.
– Нет?
– Я же сказала.
– О тебе такое болтают!
– Плевать.
– Так что у тебя с ним?
– Ничего.
– Ничего?
– Да что ты, как попугай!
– И все-таки?
– Мне с ним интересно. Он не боится думать и, что еще важнее, не боится думающих женщин.
– В отличие от меня.
– В отличие от многих.
– Хорошо. Я тебе верю. Пойдем ко мне.
– Нет.
– Тогда приду я. Ночью.
– Нет. Не знаю… Хорошо.
Я зашел к Кингу, поздравить с успехом. Бурная радость переполняла меня. Кинг приписал ее воздействию своей музыки.
Дождавшись полуночи, я пошел к Оливии. Дверь была не заперта. Я поднялся в спальню. Она была пуста. Я спустился в сад, прошел по дорожке и только хотел вернуться в дом, как услышал то ли стон, то ли всхлип. Я обернулся. Метрах в ста от меня в тени раскидистого дерева темнели два тела, слившихся в объятии.



Зачем ты солгала мне?
– Я не лгала.
– Я вас видел. Я приходил тогда ночью.
– Я знаю. Но я не лгала. В ту ночь это было в первый раз. Я не хотела больше оставаться в зале после разговора с тобой. Ушла домой. Тэд испугался, бросился меня искать и… Зачем ты подошел тогда на концерте? Ты все испортил. Это все из-за тебя!
– Если ты не хотела… не хочешь…
– Черт! Я сама не знаю, чего хочу. Я не хотела этого, никогда не хотела. Но когда это произошло…
– Говори.
– Я счастлива как никогда.
– Это лучше, чем было со мной?
– Лучше всего, что было в моей жизни!
– Трудновато тебе придется.
  – Плевать.
– Оливия…
– Что?
– Если я понадоблюсь, позови.
– Хорошо, Дон, только…
– Что?
– Я боюсь.
– Чего?
– Не знаю. Всего. И больше всего – его.
– Этого мальчишку?
– Он не мальчишка. Для меня… Все изменилось. Еще вчера я вертела им, как хотела, а он меня бо… боготворил. А сейчас…
– Что сейчас?
– Все изменилось. Я стала его рабой. У меня морщинки, вот здесь. Я боюсь его взглядов, его молоденьких подруг, даже друзей. Я никогда ничего не боялась. А теперь… Все изменилось.
– Если тебе так плохо, брось все это. Возвращайся ко мне.
– Дон!
– Ты не поняла. Я тебя пальцем не трону. Будешь просто жить у меня.
– Нет. Это ты не понял. Я ни о чем не жалею. Я не хочу потерять то, что у меня сейчас есть. Знаешь, Дон, он сейчас придет, я это чувствую. Я всегда его чувствую. Тебе лучше уйти.
Я скатился по лестнице, но не вышел, а укрылся за дверью. Почти тотчас же появился Тэд. Прыгая через две ступеньки, он взлетел наверх. Я окликнул его. Он застыл, потом медленно спустился. Ликующая улыбка на полудетском лице сменилась смесью страха, ненависти и боли.
Наконец он выдавил:
– Что вы здесь делаете?
Прозвучало это не решительно и твердо, как ему хотелось, а довольно жалко. Почувствовав это, он выкрикнул:
– Я жду ваших объяснений!
Я пересилил себя и улыбнулся, примиряюще.
– Успокойся, Тэд, я здесь по делу. Да и ты мне нужен.
– Я? Зачем?
– Звтра сбор. Тебя не смогли найти, – он покраснел. – Каждый должен доложить свои соображения по поводу Гиад. Если тебя это еще интересует…
Он опустил голову. Мучительное напряжение исказило черты, еще хранящие детскую припухлость. Светлые загнутые кверху ресницы поднялись. Синие глаза – почему я раньше не замечал, какие они красивые, – смотрели упрямо, упрятав боль на самое дно.
– Я приду.
Я пожал ему руку и, не обращая внимания на то, что он весь передернулся, ушел.



Мои обязанности в Комитете все еще были неясны. Мы совещались каждый день. Очертили круг проблем, установили приоритеты, но большую часть усилий мои коллеги тратили на то, чтобы узнать как можно больше о других, но самим при этом остатсья в тени. Ничего хорошего от этой игры в прятки ожидать не следовало. Мне она начала действовать на нервы. К тому же я понял, что большинство из них либо никогда раньше не обладали властью, либо были чересчур осторожными игроками. Я плюнул и решил идти напролом.
– Господа, так у нас дело не пойдет. Ничего не получится, если мы не будем доверять друг другу. Мы не имеем права называть своих имен, хорошо, но мы можем рассказать о себе, о своем поле деятельности, возможностях и предпочтениях так, чтобы у каждого о каждом составилось определенное мнение. Это поможет нам и распределить работу.
Молчание.
Черт! Да что это, детский сад какой-то. Хороши избранники народов!
– Окей. Я начну первым. Итак, я… Черт, не так-то это легко. Похоже на детскую игру: да и нет не говорите, белого и черного не называйте. Начну еще раз…
– Не трудитесь, капитан Гард!
– Черт побери!
– Ну что вы! Хотя наши голоса искажены до неузнаваемости, но кто еще, кроме вас, способен на такое?
– Все равно, это не по правилам. Вам следовало бы держать ваши догадки при себе. Кто еще догадался? Хотя это уже не имеет значения.
– Да не огорчайтесь вы так! Стало как-то теплее, когда мы узнали хотя бы одного.
– Тем более что вас и так уже каждая собака знает…
Ну вот, теперь они резвятся, как дети. Возись теперь с этим детским садом!
– Ну что ж, обо мне вы, действительно, знаете все. Добавлю только, что я готов взять на себя любую проблему из обозначенных. Поэтому предлагаю следующее…
– Мы слушаем, капитан.
– Устроем жеребьевку.
– Прекрасно!
– Просто и гениально.
Задачи быстренько расхватали, и я предложил закрыть совещание и приступить к работе.
– Минуту!
– Мы слушаем.
– Говорит Номер Пятый. Считаю долгом довести до вашего сведения, что есть еще одна проблема, которую следовало бы внести в список. Это не было сделано по объективным причинам, но ошибку не поздно исправить.
Я смутно почувствовал подвох и угадал печенкой, что и остальные насторожились. Номер Пятый между тем продолжал:
– Я говорю о загадке Гиад.
Мне как обухом по голове ударило. Кто это? Кто еще, кроме нас, интересуется Гиадами? Я не допускал мысли, что Номер Пятый – кто-то из команды. У нас не было секретов друг от друга. О своем избрании в Комитет я рассказал им в тот же день. Непроизвольно я выкрикнул:
– Объяснитесь, Номер Пятый.
Он принялся рассказывать. Ему было известно все. Начиная с записей Фреда и кончая последним сбором команды. О Господи! Я верил им, как себе… Кто же из них? Я напряженно вслушивался в искаженный автоматом голос рассказчика. На мгновение мне почудились знакомые интонации. Вот опять… Еле различимые, но очень кого-то напоминающие, властные и чуть-чуть насмешливые нотки. Голова моя лопалась от напряжения, а рассказ подходил к концу.
– Итак, господа, теперь вы уяснили важность проблемы. Я не спрашиваю капитана Гарда, почему он утаил столь важные сведения…
– Ну почему же? Я отвечу. Все вышеизложенное всего лишь догадки и предположения. У нас нет доказательств. А я не привык выступать с докладами о призраках и снах. А вот откуда Номер Пятый знает то, о чем говорилось в моем доме, это интересно. И я жду объяснений.
– Сначала ответьте, почему вы скрыли факты.
– Какие факты?
– Записи доктора Фишера.
– У меня не было уверенности в их подлинности.
– Но ведь вы доверяли Фишеру. Вы начали расследование.
– Мое доверие к доктору не доказательство. Расследование, которое я веду, является частным. И я трачу на него собственные средства, а отнюдь не деньги налогоплательщиков.
– Формально вы правы, но...
– Что? Вы обвинили меня в нелояльности. Я требую извинений.
– Не начинайте работу с конфликта.
– Этот конфликт спровоцировали вы. Неужели вы рассчитывали, что я проглочу такое?
– Хорошо. Я признаю, что ошибался.
Я промолчал. Никто больше не высказывался. Я подождал еще и снова предложил закрыть совещание. Они согласились.
Идиотская затея! Ничего не выйдет из этого доморощенного Комитета. Они боятся собственной тени. Боятся всего, инициативы, ответственности. Они позволят себя спровоцировать и не заметят этого. Номер Пятый! Кто же этот гад? Кто мог вызнать… Я кретин! Ну конечно, только один человек и мог. Бенжамен Гаррет, бывший Номер Второй, благополучно перекочевавший в Комитет-2. Но неужели за него проголосовало большинство? После всех разоблачений… я трижды кретин. Я должен был догадаться. Нет! Я должен был отказаться от участия в этой бодяге. Гаррет! Противостояние продолжается. Комитет-2 расколется на два лагеря со всеми вытекающими радостями жизни.



Дома меня ждала Оливия.
Она сидела на тахте, подобрав под себя ноги. В лице у нее не было ни кровинки, а руки безвольно лежали на коленях. Я окликнул ее. Она подняла глаза, набухшие слезами.
– Он меня бросил.
– …
– Ты слышишь? Он меня бросил! Молчишь?
– Что же мне сказать?
– Ну скажи хоть что-нибудь! Что этого и следовало ожидать, что так мне и надо, что я старуха!
– Ты не старуха. Хотя этого следовало ожидать. Но… не так скоро. А ты не ошиблась? Что, конкретно, произошло?
– Он не приходит. Уже два дня. А сегодня я больше не могла оставаться там и ждать. О, Дон! Я больше не могу. Не могу все время ждать. Только ждать, ждать и ждать…
– Может, ты напрасно порешь горячку? Мало ли что? Просто не мог прийти.
– Как это не мог? Что могло случиться, чтобы он не смог? Землетрясение? И потом, он ходит на лекции. Я узнавала.
– Так поговори с ним, выясни.
– Никогда!
– Тогда тебе остается только ждать.
– Но я схожу с ума! Меня всю ломает от одной только мысли о нем.
Я поморщился.
– Извини. У меня никогда такого не было. Я всегда… я никогда… Это меня!
Она бросилась к сигналившему трансферу. Но она забыла, что ноги у нее были поджаты, и упала, ударившись со всего размаха подбородком об пол. Даже не вскрикнув, она вскочила и побежала к кабинету. Оттуда донесся ее счастливый смех и кокетливое грассирование.
– Ты ревнуешь, малыш?
Что это? – подумал я, – откуда в ней эта пошлость? Мне было стыдно за Оливию и жаль ее. Она между тем впорхнула в комнату, схватила сумочку, жакет…
– Так что там было?
– А, не знаю.
– Как? Он тебе не объяснил?
– Я не спрашивала. Какое это имеет значение?
– Оливия!
– Да?
– Не приходи сюда больше.
– О, прости, прости, я не…
– Брось. Не в этом дело. У меня жучки. Надо их вычистить, а пока… я скажу, когда.
– Но кому это понадобилось? Кто посмел?
– Долго рассказывать. Иди. Тебя ждут.
Я пошел в кабинет и объявил сбор команды на квартире Сцеолы. К себе я вызвал специалиста по вычищению жучков.



– Гаррет? Ты спятил! Как мог Гаррет пролезть в Комитет-2? – Гарри весь покраснел от злости. Остальные подавленно молчали. Я вздохнул.
– Он и не пролезал. Не понадобилось. Его избрали.
– Как это, избрали?
– Тайным голосованием. Как и всех остальных. Согласно процедуре, установленной референдумом. Что тебе еще объяснить?
– Все равно не понимаю.
– Чего не понимаешь?
– Как за него могли голосовать? После всего, всех этих разоблачений? Они что, все идиоты?
– Во-первых, почему все? Во-вторых, в мире очень много людей ратует за твердую власть. И в-третьих, ты забываешь, что Гаррет сыграл значительную роль в свержении Комитета. Старого Комитета.
– Все равно он один из них, был и есть. Что, по-твоему, он изменился за несколько месяцев?
– По-моему, нет. Но людям он нужен таким, как есть. Люди тяготеют к твердой руке. И они правы.
– То есть? – подал голос Поль.
– Есть качества, обязательные для правителя, и среди них инициативность и твердая воля. Так вот, среди восьми моих собратьев по Комитету-2 инициативностью не обладает никто, а волей только Гаррет. Остальные – совершенное барахло. Гаррет уже навязывает им свою волю. И распрекрасная идея паритета Девяти Избранных провалилась с треском.
– Вернее, без треска, – сыронизировал Стас.
– Да, все будет шито-крыто.
– А ты?
– А я еще не решил.
– Хочешь спрыгнуть?
– Да, пока еще не увяз.
– А чем это грозит, ты подумал?
– Плевать. Я ничего не боюсь.
– Не о том речь. Ты сам сказал, что Гаррету ничего не стоит взять над ними верх. И ты – единственный противовес его влиянию. Если ты уйдешь, мы все опять окажемся по уши в дерьме.
– Мы ему не по зубам. А остальные пусть заботятся о себе сами, раз они его выбрали.
– Ты же сам сказал, что не все.
– Большинство.
– И все-таки подумай, Дон.
– Я думаю. Я думаю изо всех сил. Башка трещит, так я думаю. Осточертело мне все, понимаешь?
– Успокойся, – Фред, до сих пор сидевший молча, отвернувшись к окну, обвел всех своим мягким задумчивым взглядом. – Я не могу понять одного: почему Гаррет раскрылся?
– Что значит, раскрылся?
– Ну, позволил тебе догадаться, кто он. Ведь он сделал это намеренно. Он хотел, чтобы ты понял, что он – это он.
– А ведь и впрямь. Захоти он остаться в тени, ему бы это ничего не стоило – знай себе, отмалчивайся, как другие.
– Явно этот змей что-то задумал.
– Что вы предлагаете?
– Выждать до следующего совещания и спровоцировать его на действие.
– Полагаю, этого и не понадобится. Он сам пойдет в атаку. И надо готовиться к худшему.
– Prae monitas – prae munitas! Предупрежден – значит вооружен!
Парни разошлись. Я задумался. Меня поразило, что ребята так горячо среагировали на мое заявление о желании бросить пост. Вдруг я почувствовал чье-то присутствие. Я вскочил, одновременно выхватывая бластер. Сцеола. Грустная. Синие глаза не горят, как обычно, а как-то слабенько мерцают на смуглом лице. Как гаснущие на рассвете звезды.
– Давно ты тут стоишь?
– Мне бы не надо… не надо мне с тобой… я… почему я с тобой такая… не я. С тобой я теряю себя. Ни гордости у меня не остается, ни… ничего. И глупею, как последняя дура. А ведь у меня в голове не опилки! Я многого стоила в МГТ.
– Нашла, чем гордиться!
– Да! Горжусь! У меня была идея. Смысл и цель. Ты у меня все отнял! Все…
– Не надо, милая. В твоей бедной головке все перепуталось. Я ведь видел вас с самого близкого расстояния – и идеи, и цели и средства. Вспомни, ты сама ушла оттуда. Ты, Стив и маэстро.
– Бедный маэстро!
– Сцеола…
– Что?
– Ты красавица, Сцеола!
– Что?
– Ты чудо, радость моя! Ты – как родник в лесу. Нет, ты – родник в пустыне. Я весь истомился. Я жажду. Ну иди же ко мне…
– Мерзавец!
– Ого! Что-то новенькое.
– Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Ты меня совсем за человека не считаешь? Родник! Небось этой своей поэтке ты таких пошлостей не говоришь!
– Она не моя.
– Да? Уже отделался!
– Ты что, сплетен не слушаешь?
– Она тебя бросила? Вот молодец баба!
– А скажи-ка, милая…
– Что?
– Какая муха тебя укусила?
– Я тебя ненавижу!
– А где Стив?
– Я тебя ненавижу. У тетки.
– Надолго?
– Ты мерзавец. До конца месяца.
– Так это же прекрасно…




Совещание началось так же, как и все предыдущие. То есть после приветствий наступило молчание. Подождав с минуту, я понял, что бывший Номер Второй не торопится проявиться, и взял инициативу на себя.
– Господа, предлагаю начать отчитываться. По кругу.
И тут такое пошло… От первых осторожных реплик они очень быстро перешли к резким взаимным обвинениям, а через полчаса уже лаялись вовсю.
Мне стало смешно. Захотелось выкинуть какой-нибудь фортель. Я сунул в рот два пальца и что было сил свистнул.
Мгновенно наступила тишина. Я кашлянул и произнес извиняющимся тоном:
– Простите, господа. Это соседский мальчишка. Я сейчас не у себя.
– Но это неосторожно! Как вы могли?
Ага! Прорезался-таки профессор!
– А дело в том, господа, что какие-то висельники начинили мою квартиру жучками. И пока ее не приведут в порядок, я туда не вернусь. Кстати, Номер Пятый, как, по-вашему, кто бы это мог сделать?
– Кто угодно. Вы сейчас персона номер один, и много кто мог захотеть познакомиться с вами поближе.
– Вы мне льстите. Вам что-то от меня нужно?
– Ха-ха! В самую точку, капитан, в самую точку. Мне нужно, чтобы вы меня выслушали, сейчас и без эксцессов.
– Свистеть больше не буду.
– Отлично. Господа, я хочу вынести на обсуждение предложение чрезвычайно важного порядка. Я предлагаю установить во всех телепортах Цивилизаций, как частных, так и общественных, датчики, регистрирующие личные цвета спектра каждого телепортирующего, а также телепорт назначения. Информация с датчиков будет поступать на компьютер Комитета.
У меня волосы стали дыбом. Я тщетно пытался выдавить хоть слово.
– Тотальный контроль над передвижением?
Это спросил Номер Третий. Гаррет спокойно подтвердил. Все молчали. Я по-прежнему не мог заставить себя заговорить. Такого я не предвидел. Это превосходило все, что я мог измыслить.
Заговорил вновь Номер Третий.
– То, что вы предлагаете, чудовищно. Это варварское нарушение конституционного права. Ради Господа Бога изложите ваши мотивы.
– Я понимаю ваши чувства. И, поверьте, разделяю их. Прошу также поверить в то, что основания, веские основания, у меня есть.
– Так поделитесь ими!
Голос Номера Третьего зазвенел.
– Извольте. Вам всем, господа, памятна многолетняя разрушительная война с МГТ, – он сделал паузу. – Так вот, анализ показал, что террористам удавалось ускользнуть от правосудия именно благодаря отсутствию такого контроля. И заметьте, мы не ограничиваем передвижение, мы лишь фиксируем кое-какие данные, совершенно безболезненно для граждан. С другой стороны, мы получаем возможность отследить и обезвредить преступника, минимизировав потери. Так не лучше ли слегка нарушить конституционные права граждан, но защитить их от жестокого беспринципного врага!
Я задыхался от бессилия. Каков подонок! И ведь это у него пройдет!
– Я не согласен.
– А, капитан, я ждал этого. Так с чем вы не согласны?
– Прежде всего, я требую доказательств. Представьте нам результаты анализа, на которые вы ссылаетесь.
– Ну, это ребячество… Разумеется, я их представлю.
– Вы должны были начать с этого, а не ожидать, что мы вот так вот, поверив вам на слово, откажемся от одной из наших основных свобод. А ведь наши свободы – это главные ценности Цивилизаций.
– Не распускайте слюни. На другой чаше весов – мощнейшее средство борьбы с преступностью. Что против этого ваша демагогия. Если мы сможем наконец установить порядок..
– Все равно, какой ценой?
– Нет. Не все равно. Но из двух зол выбирают меньшее.
– Это вы решили, что считать меньшим злом?
– Нет, конечно. Решать будем мы все. Предлагаю голосовать. Вы, капитан, уже высказались, а остальные…
– А остальные ждут тех доказательств, о которых говорил капитан Гард и которые вы обещали представить.
Номер Третий! Дорого бы я дал, чтобы узнать, кто он. Нас уже двое. Похоже, Гаррету придется попотеть.
Я угадал. Один за другим комитетчики высказались за то, чтобы Гаррет представил данные исследований, а до тех пор ничего не предпринимать.
Гаррет потерпел фиаско. Держался он при этом на удивление спокойно. Но я был слишком рад, чтобы придать этому значение. Трижды болван!
Я объявил сбор команды и рассказал все. В самый разгар обсуждения засигналил трансфер.
– Говорит Номер Пятый.
– Слушаю вас, профессор.
– А? Ну да, нечего нам ломать комедию. Тем более что предстоит серьезный разговор.
– Я думал, мы уже поговорили.
– Недостаточно серьезно.
– Бесполезно, Гаррет. Я своего мнения не изменю.
– Измените. Обещаю. Нам надо встретиться.
– А если я откажусь?
– Мы будем вынуждены прибегнуть к крайним мерам.
– Кто это мы?
– Здравомыслящие люди. И, поверьте, нас много. И руки у нас по-прежнему длинные.
– Вы прибегнете к методам МГТ, против которого столь рьяно боролись?
– Что с вами, Дон? Опять демагогия. Раньше вы этим не грешили… итак, я жду вас. Завтра в двенадцать, у Восточных ворот.
Трансфер умолк.
Я посмотрел на ребят.
– Что делать? Они приставили нож к горлу.
– Идти, конечно. Хотя бы, чтобы узнать, что за камень у него за пазухой.
– Но если я пойду, я тем самым покажу, что боюсь их. Что принимаю их правила игры.
– А не идти равносильно самоубийству. Гаррет высказался недвусмысленно.
– За свою шкуру я не дрожу.
– Брось, Дон, в этом тебя никто не подозревает. Но если ему удастся тебя устранить, он приберет к рукам весь Комитет-2. Номер Третий один не устоит.
– Ты должен, Дон.



Гаррет здорово изменился. Он походил на человека, которого неожиданно столкнули в воду в глубоком месте и который, хоть и выплыл, но утратил способность нормально дышать. Заметив, что производит неприятное впечатление, он заторопился.
– Не будем терять времени. Итак, я требую, чтобы вы поддержали меня в вопросе контроля телепортов. Остальные меня не заботят, как вы понимаете.
– Сегодня вас не поддержал никто.
– Чепуха! Ваш авторитет огромен. С вашей помощью я добьюсь своего очень быстро.
– Почему я должен вам помогать?
– В силу высшей необходимости.
– ?
– Слушайте внимательно. Разговор о Гиадах не был случайным…
У меня заколотилось сердце. Фактор Икс!
– Так вот, предложение, вернее, требование установки контроля над телепортами исходит оттуда.
– Фактор Икс?
– Я знал, что вы поймете.
– Что нам грозит в случае отказа?
– Они сотрут нас в порошок. В одно мгновение. Со всеми нашими свободами. Вы многого не знаете. Телепортация вовсе не предмет торговой сделки двухсотлетней давности. Гиады навязали нам свои телепорты под угрозой уничтожения.
– Но зачем?
– Телепорты нужны им. Прежде всего – им. То, что их используем мы, второстепенно. Они хотят обеспечить их безопасность.
– Почему это всплыло только сейчас?
– Не знаю. При данном раскладе сил вопросы задаем не мы и условия ставим также не мы. Быть бы живу!
– Каким образом вы контактируете с ними?
– Я не имею права отвечать на этот вопрос.
– Но я хочу поговорить с кем-нибудь из них.
– Исключено.
– Я должен подумать.
– О чем? У вас нет выбора. У нас нет выбора.
– Я должен подумать.
– Хорошо.
Возвращался я, как во сне. Как во сне слышал голоса друзей. Смотрел вокруг, не узнавая лиц.
– По всему видать, поимели они его...
– Стойте! Принесите коньяк. Выпей-ка, Дон. Так. Теперь садись. Посиди. Все. Теперь можно. Чем они тебя?
– Гиады.
Я закрыл глаза. Когда я открыл их, я не увидел рядом с собой никого. Бесконечное одиночество, похожее на то, что я испытал после краха Коррекции, и которое, как я думал, никогда больше не вернется, обрушилось на меня. Ну нет, «не дважды об одном»! Я встал и сделал несколько шагов по комнате. Тотчас распахнулись двери, и парни окружили меня.
– Куда ты, Дон?
– К черту.
– Погоди, что ты решил?
– А что тут решать? У меня нет выбора. У нас нет выбора.
– Нет, есть!
Тэд. Руки сжаты в кулаки. Лицо красное и злое. Рядом Пит, как уменьшенная копия.
Я молча ждал.
– Мы можем, нет, мы должны рассказать это всем. Пусть люди сами решают.
– Люди должны решать, жить им или умереть? Ты в своем уме? Представь на минуту, какая поднимется паника. Начнется хаос похуже прежнего. И тогда нас уничтожат, не дожидаясь нашего решения.
– И все-таки я против! Мы с Питом против. А вы, неужели вы не понимаете, что они покупают вас? Так или иначе, но покупают!
– Да, они покупают меня. И я пойду на это.
– Капитан!
– Они будут вечно собирать камни, а вы будете вечно разбрасывать камни. Я же буду между ними и вами. Я буду следить, чтобы здание не росло вкривь и вкось, и я буду заделывать бреши в его стенах, пробитые вами. Я буду сторожить.
– Что?
– Здание. Человечеству нужен дом. И я буду его охранять. Я буду на страже.