ЧАСТЬ III
ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЬ
Отчаянный детский крик прорвался сквозь тяжелый ступор в моей голове. Я отбросил тщетные попытки в последний раз взвесить все pro и contra, остановился и посмотрел в небо. Синие, белые, оранжевые детские флайеры гонялись друг за другом, сшибались и затем разлетались врассыпную. Один потерял управление и упал в кучу песка неподалеку. Из него с трудом выбрался малыш лет семи и с ревом заковылял к дому. Идти ему не хотелось. Он то и дело останавливался и оглядывался по сторонам, в безотчетной надежде на чудо. Однако помощь не приходила, и он продолжал мучительное продвижение к заслуженной трепке.
Я понимал его. Мне точно также не хотелось идти с повинной к папаше Гаррету . А сотворю-ка я это маленькое чудо для пацана, решил я, Гаррет подождет.
– Эй, малыш!
Он остановился, недоверчиво глядя на меня.
– Что там у тебя?
Я кивнул в сторону поверженного флайера.
– Управление полетело. И крыло все помялось.
– А ревешь почему?
– Отец сказал, убьет!
– Это-то понятно. Я спрашиваю, зачем ревешь, можно ведь починить.
– А ты можешь?
– Спрашиваешь!
Он подбежал, чуть не врезавшись в меня с размаху, схватил за руку и потащил к флайеру.
– Ага, понятно. Всего делов на десять минут.
Я поковырялся в блоке управления, удалил неисправность, потом осмотрел крыло.
– С крылом будет потруднее. Но если ты принесешь инструменты, я и его починю.
Малыш сбегал куда-то, приволок пакет с инструментами, и я выпрямил крыло. Потом показал ему, как лучше управляться с машиной и научил нескольким славным приемам воздушного боя. Я так увлекся, что не заметил, как стемнело.
– Ну все, друг, тебе пора домой.
– Дядь, а ты кто?
– А тебе зачем знать?
– Ты очень здорово все рассказываешь. В тыщу раз лучше учителя.
– А ты хочешь научиться летать по-настоящему?
– Спрашиваешь!
– Тогда держи, – я отцепил от лацкана значок «Интергалактик», – отдашь это отцу. Скажешь, чтобы отвел тебя в Космошколу.
– Ух-ты! А меня возьмут?
– С этим значком возьмут.
– Вот здорово!
– Ну беги, не потеряй значок.
– Ага, не потеряю. А ты придешь еще?
– Обещать не могу. Но ты мне вот что скажи. Почему ты так боишься отца?
Он опустил голову, засопел.
– Он что, бьет тебя?
– Я сам виноват. Я все игрушки ломаю. А они, знаешь, какие дорогие? А папка, он ведь не по-настоящему сказал, что убьет, а так, блефовал по маленькой.
– Что-что? А-а-а, твой отец картежник?
– Ага...
Что-то смутно-радостное забрезжило в моей голове.
– Ну, конечно!
Я вскочил, подхватил мальчишку и подкинул его вверх несколько раз. Он заорал от страха и восторга. Я поставил его на землю и легонько подтолкнул к дому.
– Беги домой, малыш. Счастливо!
И сам чуть не бегом припустился обратно.
Ну конечно, блеф! Гаррет блефует. Не так бы он говорил со мной, если бы за ним стояли Гиады. Да и зачем было бы гиадцам выбирать его в качестве посредника? Они не могли не знать, что между нами борьба не на жизнь, а на смерть. Наконец, они могли бы и вовсе обойтись без посредника, выйти на меня напрямую. Ведь они сделали это однажды. Я даже замедлил шаг, вспомнив пришельца, холод и мрак космоса, свисавшие клочьями с лилового плаща, и свой оцепенелый ужас. Я тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения.
Надо выходить на Гиады! Должен быть способ.
Гаррет посмотрел на часы.
– Все. Он не придет.
– Но вы же были уверены!..
– Вы тоже были уверены. Вы же просмотрели запись. Но почему? Невероятно. Он должен был прийти, должен. С его психотипом!..
– Может, что-то помешало?
– Что могло помешать сыну Уильяма Гарда исполнить свой долг? Невероятно! Он уже был в наших руках!
– Перестаньте причитать. Очевидно, он не так прост, как вы думали.
– Как мы думали.
– Психотипы не по моей части, Гаррет, и вы это знаете.
– Но это вы убедили меня пойти ва-банк. А теперь...
– Что теперь?
– Не знаю. Впервые за всю жизнь я не знаю, что делать. Вернее, единственный возможный выход из нашего положения на самом деле невозможен.
– Вы заговариваетесь, Гаррет.
– О нет!
– Скажите толком, что вы предлагаете?
– Я не предлагаю. Я не могу предложить вам связаться с Гиадами и склонить их действовать с нами заодно.
– Но почему?
– Потому что это безумие.
– Вы сейчас слишком подавлены, Гаррет. Вам надо прийти в себя. Отложим до завтра.
– Завтра это будет таким же безумием.
– Хорошо. Что вам известно о Гиадах?
– Ничего.
– Не драматизируйте, Гаррет.
– Ну что ж, почти ничего.
– ?
– Информация о Гиадах хранилась в личном каталоге Номера Первого. Я не имел к нему доступа.
– А кто имел? Я имею в виду, кроме самого Персиваля Гарда.
– Не знаю, возможно, никто.
– Но ведь вы были Номером Вторым.
– Не имеет значения. Не имело. Персиваль единолично решал, кому чем заниматься.
– Значит, был кто-то, кто занимался Гиадами?
– Если и так, что это нам дает? Нам все равно неизвестно, кто скрывается под остальными номерами Девяти Избранных.
– Гаррет, я давно хотел вас спросить, как получилось, что вы потеряли архив, даже не успев ознакомиться с ним, когда... приняли власть?
– Вы хотели сказать, узурпировал?
– Не ищите подвохов. Лучше ответьте на вопрос.
– Слишком много всего навалилось сразу. Я не был готов. И остальные тоже. Мы все были в шоке. Поэтому самым лучшим тогда показалось продолжать все так, как было при Персивале. Я думал, еще успею, архив никуда не денется...
– Непростительное легкомыслие! Как вам вообще удалось стать Номером Вторым? Почему Гард доверял вам?
– Кибернетика.
– Что?
– Компьютерная наука. Он был помешан на ней. А я был единственным из магистров, кто не боялся рискованных экспериментов. Мы сблизились на этой почве.
– Никогда не считал Персиваля Гарда любителем рискованных экспериментов.
– Кибернетика была его стихией, его подлинной жизнью. Там он мог позволить себе все, и ему все удавалось. Там он был богом.
Гаррет запнулся.
– Ну?
– Кончилось тем, что программам и механизмам он стал доверять больше, чем людям.
– Считаете, он был не прав?
– Я считаю, что политик должен обладать чувством меры. Если он его теряет, он становится опасен. Компьютеры хороши на своем месте, но нельзя передоверять им ответственность. Особенно, ответственность власти. Неуязвимых программ нет, также как нет совершенных людей. А неисправная машина нередко становится непредсказуемой и опасной, как маньяк. Черт побери, вы же помните!..
– Но вы тоже играли в опасные игры. Вы сами признались.
– Я этим переболел, а он нет.
– Все это сейчас бесполезно ворошить. Хуже все то, что вы потеряли архив.
– Да. Но с этим уже ничего не поделаешь... Послушайте, а какого черта мы с вами пытаемся спасти систему Персиваля Гарда? А может, хер с ним? Завалиться бы куда-нибудь в Нецивилизованные Миры и пожить на всю катушку...
– Какая, к черту, система Гарда! Это была наша система! Мы держали ее в руках! Да, ее создал Гард, и мы все подчинялись ему, потому что он был хорош на своем месте. И каждый из нас был хорош на своем месте. Система отлично работала, и я считаю все случившееся случайностью. Чему вы смеетесь?
– Да смешно у вас вышло – случившаяся случайность.
– Послушайте, Гаррет, я военный человек и не мастак в речах, но я знаю одно: у меня отняли то, что принадлежало мне по праву.
– По какому праву?
– Не имеет значения. Я, вы и остальные, мы держали в руках этот говенный Союз, который развалился бы без нас к чертям собачьим. А мы поддерживали в нем порядок. И держали бы посейчас, если бы не этот племянничек.
– Генерал...
– Ну?
– Остались только вы и я. Персиваль погиб, «племянничек» стал нашим врагом, а остальные скрываются. Умыли руки.
– Ничего. Скоро они у меня умоются кровью.
– Как вы рассчитываете найти их?
– Предоставьте это мне.
– У вас ничего не выйдет.
– Перестаньте каркать. Или хотите выйти из игры? Только попробуйте, пожалеете, что родились на свет.
– Идите к черту!
Гаррет круто повернулся и пошел прочь.
Генерал, однако, не отправился по указанному адресу. Постояв с минуту в задумчивости, глядя вслед удалявшемуся профессору, он запоздало пробормотал: «Я рад бы к черту провалиться, когда бы сам я не был черт!» Ибо генерал вовсе не был неотесанным солдафоном, каким представлялся, но искренне любил и хорошо знал поэзию, особенно Гете. И, может быть, заглянул бы сейчас с удовольствием в «Погребок Майера», но его отличало высокое чувство долга, и поэтому он потушил аккуратно сигарету, бросил окурок в урну и пошел закоулками к неказистому на вид серому строению, фасад которого украшало одно только цветовое пятно – радужное знамя Союза Цивилизаций.
Подходя к зданию, генерал привычно восхитился хитроумной выдумке предков: радуга содержала в себе все цвета и оттенки и каждый мог найти в ней цвета своей родной планеты. Каждый мог встать под это знамя, как он встал бы под свое родное, каждый мог воевать под этим знаменем против какого-нибудь моно-, ди- или триколора, сохраняя при этом и честь и совесть.
Генерал кивнул охраннику, скромно предъявил ему свой пропуск и, пройдя длинный коридор, вошел в высокие двери зала собраний. При его появлении все встали. Генерал пожал руки сидевшим впереди старым воякам, вгляделся пристально в дальние ряды и, отметив удовлетворенно возросшее количество молодых и даже безусых лиц, открыл собрание.
Я влетел в дом и, не обращая внимания на верещание автосторожа, бросился в холл, но в дверях столкнулся со Сцеолой.
– Ох, Дон, где ты пропадал? Тут такое...
Я отстранил ее и вошел в комнату. Я сразу почувствовал накаленную атмосферу, краем глаза отметил свежий синяк под глазом у Тэда, но тут же забыл о нем. Меня охватила странная скованность. Вся моя уверенность улетучилась. Я не мог раскрыть рта. В самом деле, что я могу им сказать? Что, поддавшись бредовой идее, я не пошел на встречу, от которой зависело все?..
– Говори же, Дон! Чем у вас там кончилось с Гарретом?
– Что он сказал?
– И кто с ним был?
– Что ты молчишь?
– Я не пошел туда.
С минуту я наблюдал немую картину. Все оттенки изумления и досады. Только на лице Поля отразилось понимание. Я подмигнул ему и открыл было рот, но меня опередил Гарри.
– Решил оттянуть, Дон, выиграть время?
– Что это даст?
– Ты не имел права решать за всех.
– Сейчас уже все было бы известно.
– Да, неизвестность связывает нам руки, ты об этом подумал?
Поль продолжал молча улыбаться. Я снова подмигнул ему.
– Что это вы перемигиваетесь? Ребя, они что-то скрывают!
Вмиг все задвигалось, зашумело. Я оказался в плотном кольце напряженного ожидания. Я переглянулся с Полем, глотнул воздуха и выпалил:
– Блеф, парни, Гаррет блефует. Голову даю на отсечение.
– Погоди, погоди, погоди...
– С какой стати, Дон?
– Ты с ума сошел!
Как ни странно, недоверчивые возгласы ребят вернули мне уверенность. Я огляделся в поисках бутылки, сделал добрый глоток и продолжил.
– Он блефует во всем, и в отношении Гиад, и в отношении локальных сил, якобы сплотившихся вокруг него и преданных бывшему Комитету. Кое-кто с ним остался, конечно, охвостье, как и в случае с МГТ. Но они не могут быть силой. Мы вышибли почву у них из-под ног, главным образом средства контроля. Поэтому им и понадобился контроль за телепортами. А идею с Гиадами мы подсказали им сами. Черт побери, мы же только о них и говорили на моей квартире. Гаррету на радость.
– Выходит, ты сложил два и два? Не слишком ли просто?
– Нет. Взгляните на это с позиции Гиад. Допустим, они и впрямь решили навязать нам контроль над телепортами. С кем бы они вступили в переговоры? Уж никак не с Гарретом. Уж поверь, они не хуже нашего осведомлены о нынешней расстановке сил.
– Гаррет прошел в Комитет-2.
– Да, но набрал меньше всех голосов по сравнению с остальными, и для большинства он остается фигурой одиозной.
Я замолчал и посмотрел на Поля. Поль сразу подключился.
– Я думаю, Дон прав. Я пришел к тому же, когда поразмыслил на досуге после его ухода. Как только я успокоился, я понял, что самым уязвимым звеном в доводах Гаррета является он сам. Я вспомнил рассказ Дона о посещении гиадца, его намеки на «избранника». Мы все тогда согласились, что гиадец имел в виду Дона, особенно потому, что, как он сказал, избранники не всегда отличаются умом, – Поль переждал дружное, довольное ржание, – одним словом, мне стало ясно, что возникни у Гиад необходимость в контакте с Комитетом, они бы связались непосредственно с Доном. И я понял, что «фактор Икс» Гаррет попросту выдумал. Гаррет – тонкая бестия. Он ставил на гипертрофированное чувство долга нашего капитана и наш общий психоз в связи с Гиадами. Расчет почти безупречный. Почти, потому, что он все-таки просчитался. Как это произошло, черт побери? Как ты до всего дошел, Дон?
– Я не дошел ни в прямом ни в переносном смысле. Мне просто было муторно идти к Гаррету и...
Я рассказал про пацана.
– ...Малыш даже не представляет, что он сделал для человечества.
Я замолчал и оглядел всех. Даже у Тэда было потеплевшее, почти счастливое лицо. Я спросил:
– Что это за фингал у тебя, Тед?
Он сразу насупился.
Гарри пыхнул трубкой.
– Ну я ему врезал. Щенок собирался раструбить обо всем по всему свету.
Я похолодел.
Тэд опустил голову, но тут же упрямо вскинулся.
– Ну хорошо. Я был не прав. Я рад, что все так кончилось.
– Не кончилось!
Адам. Как всегда самый хладнокровный и последовательный.
– Гаррет не идиот. Он наверняка уже понял, что его раскусили. И он уже думает, что предпринять. Может, уже придумал.
– А что бы ты сделал на его месте?
– На его месте, где я не пожелал бы оказаться даже своей бывшей жене, я постарался бы сговориться с Гиадами и добиться своего не мытьем, так катаньем.
– А какие у него шансы выйти на Гиады?
– Думаю, не больше, чем у нас.
– Тогда мы должны опередить его.
И все головы опять повернулись ко мне.
Я взмолился:
– Черти, ну сколько раз вам повторять, я больше ничего не могу из себя выжать. Я был, как во сне. Я не мог ни шевельнуться, ни что-то сказать...
– Все-таки попробуй еще раз. У тебя был шок от удивления или гиадец парализовал твою волю?
– Слишком много прошло времени. Я не помню.
Я уныло оглядел собрание и споткнулся глазами об откровенную усмешку Тэда. Это взбесило меня, но и встряхнуло.
– Постойте, я знаю, что надо делать. Мы еще не использовали легальный путь.
– Запрос в Совет?
– Да.
– Ты сошел с ума, Дон!
– Есть другие предложения?
– Не пори горячку, капитан, может еще...
– Погоди. Дон прав. Мы еще ни разу не обсуждали этой возможности.
– Какая же это возможность?
– Вот и обсудим.
– И обсуждать тут нечего. Как только мы пошлем запрос, Совет вцепится в нас мертвой хваткой и перехватит контроль над ситуацией.
– А, собственно, почему?
– Ну, док, ты даешь!
– Постой, Гарри. Фред, что ты хотел сказать?
– Вы все подразумеваете открытый, лобовой запрос в Совет. Так вот я и спрашиваю, почему, собственно?
– Ты гений, Фред. Кажется, я знаю, что нужно делать.
Я помолчал, пока все не стихли.
– Я до сих пор не отправил в Совет отчет о референдуме и, честно говоря, не собирался этого делать, хотя получил уже три напоминания. Так вот, я напишу в Совет, что для отчета мне необходима информация от цивилизаций, не принявших участия в референдуме. Я пошлю им список, а он, естественно, включает Гиады, и попрошу помочь связаться с их правительствами или представительствами.
– А если они откажут?
– Я потребую объяснений.
– А если тебе объяснят?
– Я приставлю бластер ко лбу объяснившего и вытрясу из него ответ.
– Бластер? Ты спятил! С бластером ты не пройдешь дальше предбанника.
– Не цепляйся к словам. Я могу обойтись двумя пальцами.
Я почувствовал, как напрягся Тэд, и глянул в его сторону. Мальчишка не смог скрыть досады и зависти. Это было приятно.
Я поднялся.
– Амба. Решено. Запрос я пошлю сегодня, еще не поздно. И уже завтра будет ясно, что к чему.
– Что это такое?
– Что? А, это. Это мне подарил Тохиро.
– Тохиро Оява? Сам? А где ты с ним познакомился?
– У него дома. Мы с Лив были у него на вечеринке.
– Лив?
– Ну Оливией. Что ты все переспрашиваешь?
– Да ничего. Не заводись. Ну и как он?
– Блеск. Сказал, что он тоже был худым в моем возрасте. Начал заниматься и накачался всего за три месяца. Сейчас ему девятнадцать, и он уже двукратный чемпион в своем весе.
– А это тебе подарил сам Теннисон?
– Что? А, да.
– Тоже на вечеринке?
– Нет, он приходил к Лив. Они давно дружат.
– «Моему юному другу с восхищением». Чем это ты его восхитил?
– Высказал несколько соображений о квазипространстве.
– Квазипространстве? Но это же не твои мысли!
– То есть?
– То есть как это то есть! Мы же вместе читали монографию Гарри...
– Ну и что? Какая разница?
– Как, какая разница! Да ты совсем!
– Откуда я мог знать, что Теннисон никогда не слышал о туннельных переходах?
– Он же писатель, откуда ему знать?
– Да ты просто завидуешь мне!
– Я? Завидую? Да я никогда не пошел бы на такое!
– На что бы ты не пошел?
– Сам знаешь!
– Нет, ты скажи!
– И скажу. Приемы, обеды... Ты не только таскаешься за ней повсюду, ты еще и живешь на ее деньги.
– Что? Она сама, сама предложила...
– Вот-вот. Жиголо вонючий!
– Повтори!
– Что повторять? Это все говорят.
– Пит!
– Только не говори, что не знал и даже не догадывался.
– Но что я могу поделать?
– Работать.
– А школа? Я не могу бросить школу. Я должен думать о своем будущем.
– А в настоящем можно быть подонком?
– Ты ничего не понимаешь. Она...
– Что ты заладил «она, она»... А ты сам?
– Это выше меня. Я не могу без нее.
– Удобно устроился.
– Заткнись! Убирайся, слышишь? И больше никогда не попадайся мне на глаза.
– Подумаешь! И уйду!.. О, здравствуйте, мадам, добрый день.
– Привет, Пит. Как жизнь?
– Хреново, мэм, экзамены. Вот, пришел к Тэду позаниматься.
– Занимайтесь, занимайтесь. Я не буду мешать.
– Да мы уже закончили. А в ваше время, мэм, были экзамены?
– В мое время? В мое время в школах царил хаос. Мои родители дали мне домашнее образование. Хотя экзамены я сдавала, правда, индивидуальные.
– Как это интересно, мэм! Вы – живая история.
– Да. Я – живая.
– Что вы имеете в виду?
– Что пока человек жив, ему больно.
– Я вас обидел, мэм?
– Ох, давайте пить чай.
– Благодарю, мэм, но... мама будет волноваться. Салют, старик.
– Салют...
– Я должен был дать ему в морду!
– Ты ничего не должен.
– Я догоню его и набью морду!
– Брось. Он твой друг. Я не хочу, чтобы ты из-за меня терял друзей.
– А себя?
– А меня?
– Ты замкнула круг.
– Этот круг воображаемый. Чтобы выйти из него, достаточно выйти за дверь.
– Ты меня прогоняешь?
– Я говорю, что ты свободен.
– И смотришь на меня так, будто я тебя убиваю.
– ...
– Молчишь?
– Что ты хочешь услышать?
– Хотя бы, где ты была? Я ждал тебя весь день. Ты обещала, что мы пойдем в Золотой павильон.
– Но ведь ты готовишься к экзаменам.
– К черту экзамены. Золотой павильон того стоит. Так где ты была?
– В «Солитере».
– С кем?
– Да так, ни с кем.
– Не ври. Ты никогда не бываешь одна.
– О-о-о! Мой мальчик ревнует! Мой сладенький, глупенький...
– Лив, у меня завтра экзамен...
– К черту экзамены!
На мой запрос из Совета пришел отказ. Сухо и лаконично мне сообщали, что информация подобного рода выдается только работникам Совета, да и то рангом не ниже вице-директора департамента.
Я призадумался. Дело было, конечно, не в инструкциях. Мне либо давали понять, что, пренебрегши работой в Совете, я стал персоной нон грата, либо, что хуже, на всем, что касалось Гиад, лежало табу. Я понял, какого свалял дурака, отказавшись от портфеля Директора по МежГалактическим Связям, своего бывшего шефа. С другой стороны, приняв членство в Комитете-2, я пальцем не пошевелил, чтобы наладить сеть агентов. По существу, я был никем. Популярность не есть власть. У меня мощные враги и кучка друзей-волонтеров. Что я могу? Я могу... Единственное, что я могу, это выполнить то, что обещал, – пойти в Совет и вытрясти душу из нового Директора МГС. Если меня к нему пропустят.
Меня пропустили. Мне даже почудилась неподдельная симпатия за дежурной предупредительностью персонала. Но я рано обрадовался. В приемной меня все-таки попросили изложить, о чем, собственно, я собираюсь говорить с господином Директором. Я изобразил колебание и протянул, как бы взвешивая каждое слово:
– О проблеме, серьезной проблеме, возникшей в межгалактических отношениях.
Секретарь, всем видом выражая почтительное внимание, выслушал меня и повторил свой вопрос слово в слово. Я протянул руку и двумя пальцами схватил его за нос. Он задергался, замахал руками и промычал:
– Что вы делаете, сэр?
– Хотел убедиться, что имею дело не с автоматом.
Я усилил зажим.
– Мне нужно поговорить с твоим шефом, немедленно.
– Что здесь происходит?
Я выпустил нос секретаря и обернулся.
В дверях стояли оба директора, бывший и новый.
– Дон! Как я рад тебя видеть, мальчик мой. Заходи же.
Кабинет почти не изменился со сменой хозяина. Да и новый директор казался почти точной копией старого. Разве что, моложе лет на десять. Хотя было и еще кое-что. Напряженность. Раскаленное беспокойство, обуглившее края бумажных масок доброжелательства. И запах паленого мешал моему бывшему шефу разыгрывать роль папы Карло.
Тот между тем журчал:
– Это очень удачно, Дон, что я оказался здесь. Боюсь, доктор Келлар с непривычки не выдержал бы твоего натиска. Ведь ты пришел по поводу своего запроса?
– Совершенно верно, ваше превосходительство.
– О, нет. Я уже старый изношенный башмак, – он подмигнул, – доктор Келлар, ваше превосходительство, – он снова подмигнул, – я полагаю, нет нужды представлять вам...
– Ну, разумеется.
Келлар чуть поклонился, и они оба выжидательно посмотрели на меня.
Я решил рискнуть.
– Вы наверняка уже догадались, что мой запрос был составлен исключительно ради Гиад.
Они одинаково нетерпеливо кивнули, и я понял, что в Комитете-2 у них есть осведомитель.
Я расписал в самых мрачных красках происки Гаррета. Подчеркнул, что если ему удастся опередить нас и первым установить контакт с Гиадами, ситуация полностью выйдет из-под нашего контроля, ибо никто не может знать, как поведут себя Гиады. И что поэтому Совет просто-таки обязан предоставить нам всю информацию. Я сделал паузу, но оба слушателя остались совершенно равнодушны. Моя тирада не произвела на них ни малейшего впечатления. Черт побери! Чего же они от меня ждали? Я терялся в догадках, и пауза затягивалась. Наконец, экс-директор изрек:
– Ты можешь не волноваться, Дон, у него ничего не выйдет.
– Почему?
– Положись на меня, сынок. У него нет ни одного шанса. Разве только сами Гиады снизойдут до Гаррета. Но в этом случае мы никак не сможем помешать этому. Мы просто не узнаем об этом.
– Я молчал, потрясенный.
– Вы хотите сказать...
– Да, ты понял правильно. У нас нет двусторонней связи с Гиадами. Когда им нужно, они посылают нам сообщение, «оседлав» какую-нибудь из наших информационных волн.
– И за все это время...
– За все время моего пребывания в должности я ни разу не удостоился их внимания.
– Но неужели ни разу не возникло никакого конфликта, недоразумения, ничего такого, что нуждалось бы в разбирательствах?
– Ни разу. И слава Богу.
– ?
– Так было договорено. Мы не должны давать никаких поводов к конфликту.
– Значит, договор все-таки был!
– Это тебе ничего не даст. Он был заключен двести лет назад.
– Могу я взглянуть на него?
– В этом нет нужды. Он содержит только два пункта. Первый касается телепортов. Во втором мы обязываемся не вмешиваться в дела Гиад, не делать никаких попыток проникновения на их территорию или установления контакта. Гиады сохраняют за собой право решать самим, когда им участвовать в союзных мероприятиях.
– Что нам грозит в случае невыполнения?
– Если они захотят, от нас останутся только устные предания в Нецивилизованных Мирах.
– Что гласит первый пункт?
– О, они любезно дарят нам эту безделицу в качестве удобного средства передвижения.
– Дарят?
– Мне бы очень не хотелось ворошить эту историю, но ведь ты не отстанешь. По чести говоря, мне стыдно.
– ?
– Да, мне стыдно за историю двухвековой давности.
В то время наши предки только осваивали дальние полеты и впервые добрались до Гиад. Их встретили достаточно холодно, но отнюдь не враждебно. Техническое превосходство Гиад было ошеломляющим. Особенно тогдашнее руководство Союза заинтересовалось телепортами. За первой экспедицией последовала вторая, с четкими инструкциями, – он замолчал.
– Мы попросили их поделиться?
– Нет.
– Мы попытались изобрести велосипед?
– Хуже, Дон, хуже. Мы украли.
– О, нет!
– Да. Именно так. Были выкрадены инженерные схемы, но не совсем удачно – не в полном комплекте. Лучшие умы бились над ними, но безуспешно. Наконец гиадцы каким-то образом докопались до этого срама. Прибыла делегация в широком составе – дипломаты, ученые, конструкторы. Они научили наших строить телепорты и пользоваться ими. И заключили тот самый договор. С тех пор только их и видели.
Я был раздавлен. Я ожидал чего угодно, но только не этого. Заимф рухнул, обнажив вместо прекрасного и грозного лика тайны голый красный зад обезьяны.
– Что было потом?
– Приблизительно в это же время произошел взрыв в лаборатории Герберта и Шлосса. Это был несчастный случай, и правительство воспользовалось им...
– Чтобы прикрыть свои грязные делишки?
– Ну от этого никому не стало хуже. Дон, у меня такое впечатление, что ты обвиняешь меня в том, что произошло двести лет назад.
– Нет, ваше превосходительство, нет. Так, что было потом?
– Ничего. Или почти ничего. Со дня заключения этого договора Гиады не принимали участия в делах Союза. Во всяком случае, явного. И единственное, что напоминало о них время от времени, это слухи о появлении то там то здесь таинственных пришельцев, по описаниям точь-в-точь похожих на наших надменных соседей.
Тут он замолчал, и оба вновь выжидательно уставились на меня.
Я пожал плечами. В конце концов, чего ради скрывать от них секрет Полишинеля? Я рассказал о своем таинственном ночном визитере. Они слушали меня, затаив дыхание, ловя каждое слово. Я впервые видел своего бывшего шефа таким взволнованным. Он даже не пытался этого скрыть. Когда я закончил, он хлопнул ладонью по столу.
– Та-а-ак, хорошо. Дон, мой мальчик! Я всегда говорил, что тебя ждет большое будущее. Вне всякого сомнения, они избрали тебя.
– Они?
Реплика Келлара прозвучала столь неожиданно, что экс-директор запнулся.
– Что ты имеешь в виду, Хил?
– Мне во всем этом видится нечто большее, чем внимание гиадцев к персоне капитана Гарда.
– Ну-ну, продолжай.
– Я согласен с вами, что капитан Гард избран для выполнения некоей миссии, но не гиадцами, а, ну скажем, третьей силой, перед которой склоняются даже наши, как вы выразились, надменные соседи.
– Ну-у-у, это мистика. У тебя опять разыгралось воображение, Хил, это всегда было твоей бедой. Я прошу тебя не забывать, что это я рекомендовал тебя Совету, и ты обещал мне...
Лицо Келлара приняло упрямо-замкнутое выражение. «А копия-то проявляет индивидуальность и неповиновение, – подумал я, – пожалуй, с ним можно будет иметь дело».
Его предшественник между тем перестал буравить его взглядом и вновь повернулся ко мне.
– Дон, ты совершил большую ошибку, отказавшись от работы в Совете. Погоди, не дергайся. Подумай еще. Я понимаю, ты не хочешь связывать себя сейчас должностью. Тебе нужна свобода. Пожалуйста. Я создам тебе все условия. Что ты скажешь о работе консультанта? Ты сохранишь свою свободу, ты будешь располагать всеми средствами Совета, тебе во всем будет зеленая улица. В ответ ты должен будешь помогать Хилу в тех случаях, когда кроме тебя не справится никто. Как видишь, от тебя многого не требуется.
– Да, совсем немного. Всего-навсего предоставить себя полностью в ваше распоряжение, в награду за что меня не будут принуждать к протиранию штанов в ваших офисах.
Он тяжело вздохнул.
– Тебя никто не неволит. Ты можешь подумать. Недели хватит?
– Не надо, сэр. Я согласен.
И в самом деле, о чем тут было думать? Разве, заварись опять каша, я не пришел бы к ним сам, помогать расхлебывать. Так что я только выигрываю. Зеленая улица в Совете – это кое-что.
Я повернулся к Келлару.
– Я должен подписать что-то?
– Ну, что вы, капитан, достаточного вашего слова.
Да, с ним точно можно будет иметь дело.
Я пожал им руки и вышел.
Но в приемной мне пришлось остановиться. У стола секретаря избоченясь стоял какой-то молодой человек. Увидев меня, он загнусавил:
– Алек, ты понял, что получил по заслугам? Разве можно так обходиться с господином капитаном, с нашим героем...
Кровь бросилась мне в голову.
Я подошел к столу и протянул руку.
– Ваше удостоверение.
Он выпрямился. И тут я узнал в нем наглеца, явившегося ко мне сообщить о моем избрании в Комитет-2. Тем лучше. Ублюдок между тем не сводил глаз с новенького значка Консультанта Директора, который я не успел отцепить с лацкана и спрятать.
– Я жду.
Он пожал плечами и протянул мне корочку. Я сунул ее в карман и отчеканил:
– Найдите способ, как получить его обратно.
Я повернулся к секретарю.
– Я позабочусь о том, чтобы вам подыскали другую работу. Здесь вы не на месте.
Выходя, я с трудом удержался, чтобы не хлопнуть дверью. Меня душили гнев и стыд. Я каждой клеткой ощущал презрение гиадцев.
Да, мы заслуживаем только презрения. Мы – скопище отвратительных, грязных и низких тварей. Мы задыхаемся в собственной мерзости на своих вонючих планетах. Удивительно, как это гиадцы еще не раздавили нас, как клопов. Туда и дорога! В ярости я пошел, куда глаза глядят, не разбирая улиц.
Внезапно я обнаружил, что забрел на самую окраину города. Позади остались даже маленькие самодельные домишки, которыми заканчивались кварталы бедноты. Еще несколько шагов, и передо мной раскинулось совершенно дикое поле, чей простор, одновременно и величественный и убогий, не радовал глаз, но бросал вызов вырожденцам, населяющим города.
Я пошел вперед. Дул пронзительный ветер. Я продрог до костей, но продолжал идти. Безотчетная тревога гнала меня. Несколько крупных капель упало мне на лоб. Я посмотрел наверх. Там было также неспокойно, как в моей душе. Драные тучи стремительно неслись по небу. Сквозь дыры виновато проглядывало солнце. Я смотрел на него с неприязнью. Уж лучше бы пошел дождь. Он, конечно, не отмоет этот поганый мир, но хоть остудит мою пылающую от стыда и ненависти голову. Стоп. Что это? Какие-то странные, то усиливающиеся, то пропадающие звуки. Я прислушался. Где-то рядом плакал ребенок. Я пошел на плач.
Он стоял на кривых ножках и плакал. Ветер раздувал на нем рубашонку. Увидев меня, он встал на четвереньки и пополз ко мне.
Я подбежал и подхватил его на руки. Ему было от силы три года. Он был невероятно худым и грязным, но, видать, не успел одичать вконец, если признал во мне существо одной с собой породы. Черт! Он, наверное, голоден. У меня не было с собой никакой еды. Надо возвращаться в город. Я зашагал обратно.
Малыш перестал плакать и вскоре уснул, прижавшись ко мне. Решил, наверное, что теперь у него все будет в порядке. Как бы не так, дурачок! Главные твои беды впереди. Кто были твои родители? Бросили тебя одного в поле... Впрочем, что я знаю о них? Может, они сами погибли.
Показались первые лачуги. Я слишком устал, чтобы идти дальше пешком через весь Гобо, и вызвал флайер. Пока я ждал, вокруг собралась толпа. Малыш проснулся и завертел головенкой, разглядывая новые лица. Я испугался, что он снова заплачет, и несмело спросил:
– Не найдется ли у кого молока. Я заплачу.
Одна из женщин зашла в дом и вернулась с бутылкой. К моему удивлению, малыш сразу схватил ее и начал пить.
– Ишь как оголодал мальчонка-то. Вот, мистер, возьми одеяло, а то застудишь его.
Я завернул малыша в старое одеяло и покопался в кармане в поисках денег. Пусто. Я покосился на женщину. Она махнула рукой.
– Да ладно, чего там. Сам-то женат?
– Нет.
– А ребенок чей?
– Не знаю. Нашел его только что, в поле.
– В поле? Да-а-а, сейчас многие так. Самим есть нечего, а они рожают. А потом бросают их подыхать. Хотя все едино. Она безнадежно махнула рукой и посмотрела в небо. Я тоже задрал голову. Там уже серебрился флайер. Наконец-то!
Я вернул бутылку и, устроив малыша на сиденье рядом с пилотом, полетел домой.
В офис я пришел поздно. Нужно было достать ребенку все необходимое и подыскать няню. Я забраковал нескольких старых дев с лицами, напоминавшими зацветший пруд, и остановился на молоденькой брюнеточке с блестящими раскосыми глазами. Она была похожа на маленький экзотический цветок, занесенный далеким случайным ветром. Малышу она тоже понравилась, но я порадовался тому, что Сцеолы не было дома. Оставив няню и малыша на попечение Стива, я отправился в офис.
Что-то показалось мне странным, когда я подходил к двери, я не мог понять, что. Я прошел дальше по коридору, вошел в библиотеку и отыскал скрытую за полками кабину телепорта. Через несколько секунд я стоял перед своим непрошеным гостем с бластером, нацеленным ему в лоб. Если он и удивился при виде меня, то я удивился еще больше. За моим столом, поблескивая глазами на бластер в моей руке, сидел Бруно Хледвик, тот самый гаденыш, чье служебное удостоверение я арестовал вчера. А у его ног лежало чье-то тело, завернутое в плащ. Знакомый мне плащ. Я шагнул к трупу и откинул край, прикрывавший ему голову... Гаррет.
Лицо профессора хранило выражение бесконечной усталости. Глаза были закрыты. Я выпрямился, достал арестованное удостоверение и бросил Хледвику. Тот поймал его на лету и ухмыльнулся. Он хотел что-то сказать, но я дернул бластером в сторону двери. Он понял, пожал плечами и встал. Ему нужно было перешагнуть через мертвое тело или обойти его. Но так ему пришлось бы столкнуться со мной. Я не двигался с места, и он решил перешагнуть через труп. Когда он занес ногу, я нажал на курок.
Никто не видел, как я заходил в библиотеку. Меня видели внизу и видели, как я сворачивал в коридор. Это было удачей. Я вытянул из руки Хледвика удостоверение и снова положил его к себе в карман, затем достал из бара бутылку, отпил глоток, вылил на себя половину оставшегося, сунул ее в другой карман и выглянул в коридор. Ни души. Опять удача. Я осторожно закрыл дверь, потом громко кашлянул и бросил на пол тяжелый золотой портсигар, подарок Ильды. На миг ее образ возник передо мной, но его тут же сменило лицо Гаррета с закрытыми глазами. Я наклонился, подобрал портсигар и тут же снова выронил его, на этот раз не нарочно. Как ни странно, но именно на этот звук, не такой уж громкий, распахнулась дверь напротив, и Адам недовольно пробурчал:
– Чем это ты гремишь тут, дьявол?
Увидев портсигар, он поднял его и повертел в руках.
– Да, я бы такими не разбрасывался.
Он потянул носом.
– Э, да ты благоухаешь, как пробитая бочка с джином.
Я ухмыльнулся, сделал к нему шаг и пошатнулся. Он подхватил меня и поволок к себе, ругаясь под нос. Я самому себе не мог бы объяснить, почему я разыгрываю этот спектакль перед Адамом. Ведь Адаму, да и любому из ребят, я мог бы рассказать все, и никто бы из них меня не осудил. Но я продолжал изображать пьяного, пока Адам, махнув рукой, не уложил меня на диван «проспаться».
Трупы обнаружили утром уборщики.
Полицейскому комиссару я рассказал о встрече, назначенной мне Гарретом, о том, как передумал и не пошел на эту встречу, и высказал предположение, что тот, решив все же увидеться со мной, проник в кабинет, использовав незабытые навыки комитетчика. Я рассказал также о том, что произошло между мной и Хледвиком.
– Я уже никогда не узнаю, каким образом он собирался добыть обратно свою корочку. Неожиданная встреча с профессором помешала этому. Очевидно, они не поладили...
Я развел руками и замолчал. Я видел, что комиссар не верит ни одному моему слову, но прикусил язык. Комиссар принялся опрашивать свидетелей. Мои слова подтвердила вся команда во главе с Адамом, затем секретарь Хила Келлара и, наконец, Цинтия, няня малыша, подкрепившая мои объяснения по поводу позднего явления на работу.
– Да, но все это не объясняет, почему вы безобразно напились. На этот вопрос я предпочел не отвечать, да и сам комиссар не настаивал на ответе. Он печенкой чувствовал, что дело нечисто, но понимал также, что ему в это лучше не вникать. Однако профессиональная гордость мешала ему поставить точку. Помог Келлар. Он послал секретаря осведомиться у комиссара, когда господин консультант Гард освободится и сможет приступить к исполнению своих обязанностей, которые, кстати, требуют его срочного присутствия.
Комиссар понял. Велев помощнику позаботиться о трупах, он удалился, сохраняя достоинство старого служаки, получившего приказ не тревожить дерьма. Я горько усмехнулся. Я знал, что до того, как стать полицейским, он служил в наемных войсках в Нецивилизованных Мирах, и руки у него по локти в крови. Но мне было не до этого. Бросив последний взгляд на профессора, я выразил пожелание, чтобы мой офис привели в порядок как можно скорее, и пошел к Келлару.
Похороны профессора прошли со сдержанной пышностью. Их почтил присутствием мой бывший шеф и удивил меня, выступив с речью, в которой сказал, что хотя личность профессора многими воспринималась как одиозная, вследствие последнего периода его деятельности, но, в конце концов, покойный по-своему служил общим идеалам и имел в прошлом немало заслуг. Затем он уступил место друзьям профессора, и я поразился, увидев среди них цвет научного мира. Оказалось, Гаррет был известнейшим ученым. Лучше бы он им и оставался.
Я стал выбираться из толпы.
Я пытался разобраться в себе. Еще недавно я страстно желал гибели Гаррета, но теперь, избавившись от страшного врага, я испытывал сожаление, чуть ли не скорбь. Кроме того, меня грызла досада, что нам не удалось вызнать, кто еще входил в его группировку. Что предпримут эти невидимки после смерти своего главнокомандующего? Черт побери, а ведь, если бы нам было известно, кто голосовал за бывшего Номера Второго, вычислить его тайных сообщников не составило бы труда. Да, в тяготении профессора к контролю над согражданами был определенный смысл. Я ощутил горькую тоску по тем временам, когда мог получить любую информацию, просто послав запрос в Комитет. Комитет-1.
Внезапно, я почувствовал, что за мной наблюдают. Не останавливаясь, я огляделся. Ничего подозрительного. И все же чей-то недобрый глаз жег мне спину. «Кажется, я очень скоро получу ответы на свои вопросы, – подумал я. – Если только они не прикончат меня раньше». Я еще раз огляделся и, снова не заметив ничего подозрительного, повернул к ближайшему телепорту. Расчет сработал. Испугавшись, что я ускользну от них, невидимки вышли на свет. Четверо. Из тех, кто сначала учится стрелять, а потом сосать материнскую грудь.
Я попятился к стене, чтобы не дать окружить себя.
– Спокойно, приятель, не суетись и не делай глупостей. Нам велено доставить тебя живым, но если мы тебя слегка подувечим, это только пойдет на пользу делу.
– Кто приказал вам доставить меня и куда?
– А вот это ты скоро узнаешь, если будешь паинькой. Иди вперед и не делай резких движений. Я пошутил, когда сказал, что должен доставить тебя непременно живым.
– Я никогда на ней не женюсь!
– А она что, этого требует?
– Нет, конечно, нет.
– Тогда, чего тебе беспокоиться?
– Ну как ты не понимаешь? Она об этом не говорит, но думает, ждет.
– Чего ждет? Когда ты станешь совершеннолетним?
– Да нет, ждет от меня обещаний, ждет, что я заговорю об этом, сам. Я все время это чувствую. Она же чертовски гордая, она сама ни за что ничего не скажет. Это я должен.
– Почему это ты должен? Ничего ты ей не должен. Она же знала, на что идет.
– Я тоже знал.
– Ты – другое дело.
– Так может думать только подонок.
– Ну, ты!
– Я о себе.
– Послушай, а зачем ты мне все это...
– Надо же кому-нибудь.
– Скажи лучше ей.
– Она не станет слушать. Скажет, что все это глупости и понесет в высокие сферы. Она ведь не говорит, а изрекает. Сплошной и бесконечный поток сознания.
– Да, влип ты...
– Понимаешь, я восхищаюсь ею, преклоняюсь. Да-да. Но... постоянный ослепительный блеск утомляет.
– Хочешь правду?
– Ну?
– Она тебе надоела.
– Не смей!
– Ха!
– Пошел к черту!
– Я лучше пойду к Алексу. У него собирон сегодня. И тебе предлагаю.
– Нет.
– Да брось. Хочешь знать, что тебя действительно утомляет? То, что ты считаешь себя обязанным приходить каждый вечер, оставаться с ней и так далее.
– Когда я не прихожу, она... она ничего не говорит, но я все равно чувствую себя подонком.
– Да, ты прав.
– В чем?
– В том, что это утомляет.
– Ты хочешь сказать, что я и вправду подонок?
– А ты хочешь услышать: «О нет, Тэд Полески, ты – образец благородства и порядочности!»
– Заткнись!
– А что, не так?
– Пит, меня убивает, что как бы я ни поступил, все будет плохо.
– Вот-вот, сиди и убивайся, а я пошел к Алексу.
– Пит!
– Ну?
– Подожди меня.
Меня привели к мрачному приземистому зданию Клуба Ветеранов. На его фасаде ярким пятном выделялось радужное знамя Союза, указывая на межгалактический статус клуба.
Клуб ветеранов. Мощное объединение, имеющее филиалы даже в Нецивилизованных Мирах. Благотворительность, помощь инвалидам войны и семьям погибших воинов, субсидии под проекты заселения пограничных планет. Надежная крыша для сомнительных дел. И все-таки кому я там мог понадобиться? До сих пор наши пути никак не пересекались.
Пока я терялся в догадках, мы миновали несколько комнат и остановились перед дверью, на которой красовалась эмблема Общества Воинов-Патриотов. Меня втолкнули внутрь.
Я оказался перед длинным узким столом, за которым сидело с два десятка людей в военной форме со множеством орденов и нашивок. Почетное место во главе стола занимал генерал-лейтенант десантных войск, полный кавалер ордена Радуги. Мясистое лицо, бритый череп, огромные выпученные глаза. Генерал смутно напоминал мне кого-то, но я не мог сосредоточиться.
– Ну вот мы и встретились.
Лающий голос с придыханиями тоже показался мне знакомым.
– Ты узнаешь меня?
Я покачал головой.
– Отвечай как положено, мерзавец!
Я пожал плечами.
– Я не военный, генерал, и не обязан подчиняться вашим уставам.
– Но ты скажешь мне все! Ты скажешь мне все и подохнешь. А не скажешь – тоже подохнешь, но под пытками, такими славными пытками, что у меня уже сейчас руки чешутся.
– Что вам нужно?
– Так ты и впрямь меня не знаешь?
– Нет.
– А имя «Бенжамен Гаррет» тебе тоже незнакомо?
– О! Я понял. Вы полагаете, что это я убил профессора? Но это не так. Профессор Гаррет был убит в моем кабинете, но сделал это не я.
– Закройся, ублюдок! Я все знаю про Бенжамена Гаррета. Он был кретин и слюнтяй. И Хледвик тоже был кретин. Я приказал ему подбросить труп в твой кабинет и уйти, а он остался, чтобы получить дырку в башку. Туда ему и дорога.
Я невольно улыбнулся, вспомнив, чего ждал Хледвик в моем кабинете.
– Чему ты ухмыляешься, падаль?
– Если вы знаете, что не я убил Гаррета, то чего же вам от меня нужно?
– Ты знаешь, где архив Комитета, и ты мне это скажешь. Говори, мразь!
– Я хотел бы знать и сам.
– Если не скажешь сейчас, заговоришь под пытками.
– Но это глупо.
– Что? Как ты смеешь! Я тебя...
– Погодите, Хаммер, – заговорил сухощавый полковник, сидевший по правую руку генерала, – пусть он объяснит, почему это глупо?
Хаммер, это имя кольнуло меня, но я все еще не мог вспомнить, откуда я знаю этого тучного человека, похожего на большую старую жабу.
– Раз вы спрашиваете меня, значит даже Гаррет не знал, где находится архив Комитета, хотя он был Номером Вторым, правой рукой дяди, а я всего лишь Седьмым.
– Но ваш дядя доверял вам, конечно, больше, чем остальным.
– Мой дядя настолько не доверял мне, что мне пришлось свернуть горы, чтобы пробраться в мозговой отсек и остановить Кинга.
– Это ничего не доказывает.
– Какие вам нужны доказательства? Впрочем, вам нужны не доказательства, а какая-то информация. Какая?
– Вы полагаете, что очень хитры, молодой человек? Да скажи мы вам, что нас интересует, и вы будете знать, что от нас скрывать.
– Я сказал правду. Я не знаю, где находится архив. Я полагал, что его прибрал к рукам Гаррет.
– Где ему, этому недоделку! Я только потерял с ним время.
– Сейчас вы тоже его теряете, со мной.
– Не гавкай, когда не спрашивают.
Я пожал плечами и стал смотреть в потолок.
Молчание затянулось. Генерал встал из-за стола и принялся расхаживать взад и вперед, не обращая внимания на остальных. Внезапно он резко остановился и мотнул головой, как будто хотел смахнуть со лба несуществующий чуб. И я узнал его. И потерял рассудок. Мне показалось, что я покинул собственное тело и видел со стороны все, что произошло потом. Я видел, как я или тот, кто оставался во мне, кричал, размахивая кулаками перед лицом генерала:
– Негодяй, я узнал тебя! Это ты, Хаммер, это ты приказал взорвать Вавиль, хотя знал, что там мой отец. Это ты убил моего отца! Ты, Хаммер!
Я видел, как генерал кивал головой и потирал руки от удовольствия.
– Да, да, это я. Я рад, рад, что ты узнал меня. Да, это я убил твоего отца. Он тоже был слюнтяем, слабоумным болваном. И он получил свое. И Гаррет тоже. А сейчас – твоя очередь...
Я видел, как я взревел и бросился на Хаммера, вцепившись ему в горло. Как мы покатились по полу, рыча, как дикие звери. Как повскакали с мест приспешники генерала, и один из них, вытащив бластер, целился, стараясь попасть в меня и не задеть при этом Хаммера. Как тело генерала вдруг обмякло в моих руках, и я встал, шатаясь, и двадцать высших военных чинов Союза окружили меня кольцом, сжимая его, и прямо в лоб мне уставилось дуло бластера. И я вытянул руки и пошел на него. И все провалилось во тьму.
Глупые люди выдумали, что ад это пекло. Ад – это мрак и холод. И одиночество. Ад – это безумие, затаившееся в вашем мозгу. Вы страшитесь его и стараетесь запихнуть поглубже. Но в один прекрасный день оно вырывается наружу, вытесняет окружающий вас мир и заменяет его. И вы остаетесь один на один с вашим безумием, с самим собой. И пытаетесь убедить себя, что умерли, но знаете, что это не так, потому что чувствуете сильную боль там, где у вас был мозг. А боль – это признак жизни. И вы понимаете, что не существует никакого наказания после смерти, что ваша жизнь и есть самое худшее наказание за то, что вы так долго боялись самого себя.
Боль не уходила. Я не открывал глаз. Я говорил себе, что расплатился наконец за смерть отца. Но боль не проходила. И я понял, чего боялся все эти десять лет. Все эти десять лет я боялся, что, даже найдя убийц и отомстив за отца, я никогда не избавлюсь от чувства вины перед ним, никогда не освобожусь от кошмаров, никогда не прощу самого себя.
Вспыхнул свет, и я стиснул зубы.
– Дон, старый бродяга, да открой же, наконец, глаза. Я знаю, что ты уже очнулся.
– Окул! Ты! Это ты вытащил меня оттуда? Ты увидел меня в своих «созерцаниях»?
– Нет, Дон. Тебя увидел Эрик Экиньян. Он снимал похороны профессора и увидел, как тебя окружили какие-то типы и куда-то повели. Он проследил вас до Клуба Ветеранов и сообщил твоим. Они успели вовремя. Еще миг, и ветераны растерзали бы тебя, аки львы, или как там.
– А ты как здесь оказался?
– Э, да ты открой глаза. Это не я, это ты оказался.
– Узнаю характерную для тебя членораздельную речь.
Но глаза пришлось открыть. Океан, пустынный берег, хижина. Окул не врал.
– Ну хорошо, как я здесь оказался?
– Очень просто. Ты долго не приходил в себя и бредил. В бреду часто произносил мое имя, ругался, наверное. Вот твои бедолаги и решили привезти тебя сюда, в здоровую обстановку.
– Это твое общество здоровая обстановка, псих несчастный?
– А что ты скажешь об этом?
Окул нырнул в хижину и вернулся с подносом. Шампуры с дымящимся мясом, печеные овощи, коньяк...
– Ты прав, старый пижон, это самая здоровая, нет, это – божественная обстановка...
Океан околдовал меня. Впервые мне показалось, что я понимаю Окула, показалось, что я тоже смог бы остаться здесь навсегда. Величие сине-зеленого простора, его необъятность, открытость и в то же время погруженность в себя напоминали мне космос. Я любил космос, я помнил изумительные минуты единения с многоглазой пустыней, непередаваемое ощущение бесконечного движения. Но у океана было преимущество: я мог войти в него, ощутить всей кожей ласковую поддержку сине-зеленой теплой волны. Я мог даже попробовать его на вкус. Что я и сделал однажды. Правда, тут же пожалел об этом.
Окул только посмеивался. Странным образом, мы будто поменялись ролями. Я часами просиживал на берегу или покачивался на волнах, лежа на спине. А Окул хлопотал по хозяйству и придумывал для меня развлечения. Почему-то он вбил себе в голову, что я не выдержу месячного срока, предписанного мне врачом, и удеру с его планеты.
Я вспомнил свою первую встречу с туземцами. Я набрел на одного из них, блуждая по берегу.
– Что бы вы ни говорили, я для вас – грязный дикарь.
– О нет.
Он усмехнулся.
– Ну как же нет, ведь вы и называете нас не иначе как «нецивилизованные». Нецивилизованные Миры – вот кто мы все для вас, все мы!
– Не прибедняйтесь. Ваша речь выдает образованного человека.
– У меня нет образования, я просто люблю читать.
– Все-таки, у вас достаточно широкий кругозор, чтобы понять, что упрямство, с которым вы отказываетесь от... ну да, цивилизации, глупо и гибельно.
– Почему?
– Вы лишаете себя множества возможностей.
– Каких?
– Например, высокоскоростного передвижения.
– А зачем оно нужно?
– Для сбережения времени.
– Время невозможно сберечь. Чем бы ты ни занимался, время все равно утечет.
– Но ты успеешь сделать больше.
– А что ты успел сделать?
Я задумался.
Он подождал немного и снова хмыкнул:
– Ясно.
– А наука? Тебе разве не хочется узнать больше о ...
– Не разоряйся, я читал ваши воззвания.
Мне стало неловко. Я вгляделся внимательней в человеческое существо передо мной. Пепельные волосы, отливающие голубоватым блеском, синие глубокие глаза, смуглая кожа. Нет, ничего общего не было у меня с этим безмятежным творением природы.
– Как тебя зовут?
– Ар.
– Странное имя.
– Не больше, чем твое.
– Что оно означает?
– Хочешь меня вычислить? А твое имя? Что оно означает? Есть ли кто-нибудь, кто называет его с любовью?
– Я потерял их...
– Не грусти. Я помогу тебе, если ты не струсишь.
– О чем ты?
– Не побрезгуешь спуститься со мной в деревню?
– Нет.
– Тогда пошли.
Типичная туземная деревня. Я перевидел сотни таких за время службы в «Интергалактик». Время не значило для них ничего. Они пили его медленными глотками, как пили свое темное вино, пахнущее землей, из глиняных чаш, которые разбивали с последним глотком.
Мне освободили место у костра, ничего не спрашивая, не выражая удивления. И тотчас от группы женщин отделилась одна, девочка-подросток, поднесла мне чашу, поклонилась:
– Выпей, загляни на дно, а потом разбей сразу же. Все печали твои уйдут в землю.
Я взглянул на нее. Такие же пепельные волосы, только длиннее, чем у Ара. А глаза, еще более светлые, казались почти серебряными на темном лице.
– Пей, забудешь свою печаль, джено.
Вино было прохладным, с горьковатым привкусом, который не понравился мне сначала. Но, заставив себя преодолеть первое неприятное ощущение, я уже не мог оторваться от чаши и выпил ее до дна.
– Смотри, смотри на дно, джено.
Я вгляделся в коричневую влажную глубину. Она посветлела, и дно чаши будто выровнялось. И, как на экране, на нем появилось лицо. Оно сияло перламутровой нежной белизной, оттененной золотыми кудрями. Аметистовые глаза улыбались, вспыхивая то голубыми, то зелеными, то фиолетовыми огоньками. Ильда глядела на меня и звала куда-то, не разжимая чуть растянутых в улыбке губ. Ильда звала меня.
– Разбей! Разбей чашу, джено. Что же ты? Ну! Бей!
– Разбей чашу, Дон! Похорони свою тоску, свою боль, свою потерянную любовь. Обмани судьбу свою, неудавшуюся, нескладную, оставь душу неприкаянную на дороге бесконечной. Мы дадим тебе росы с соком свеженародившихся трав, с молоком пенных кобылиц, лепестками утренних лилий.
– Разбей, разбей чашу!
– Разбей чашу.
– Разбей чашу, Дон.
– Разбей, джено!
В моих ушах звенели требовательные голоса, то вкрадчивые, то властные. Они слились сначала в нестройный хор, а потом в тяжелый нарастающий гул. Я оторвал взгляд от мерцающего лица и поднял чашу высоко над головой. Мне показалось, что я слышу вопли ада и перекрывающий их чей-то смертный жалобный крик. И я закричал сам и изо всех сил швырнул проклятый сосуд вверх, над толпой. Я смотрел, как он летел и упал за спинами туземцев. И я пошел вперед, а они расступались, освобождая мне путь.
Чаша не разбилась. Лежала, невредимая, на охапке лунной травы, будто специально подложенной кем-то.
– Это я собрала латук. Я не знала, прости, джено.
Давешняя девочка-подросток всхлипывала, не вытирая слез, катившихся по смуглым щекам.
– Видно, время твое еще не пришло. Мы не смогли помочь тебе, джено.
Я коснулся ее лица, нежной влажной щеки, заглянул в глаза. Она неловко переступила ногами, и я с ужасом понял, что ищу в этой девочке-полуребенке Ильду. Ильду, привидевшуюся мне под воздействием варварского зелья. Я взглянул на валявшуюся у моих ног чашу. Она была пуста и казалась совершенно безобидной гончарной поделкой. Девочка отбросила ее носком расшитого бисером башмачка. Тряхнула волосами.
– Прости нас, джено, – повторила она. – Не уходи, посиди с нами. Мы тебе споем... Ой! костер почти догорел. Надо сучьев набрать.
Я помог ей и пошел к костру, куда потянулись и остальные, с гитарами и маленькими скрипками...
Окул отправился к туземцам добыть еды. Прохиндей этот сообщал им, где находятся их потерянные или украденные вещи, а также сбежавшие мужья и жены, и получал за это превосходную еду. Правда, откуда он добывал коньяк, оставалось для меня загадкой. Сам он утверждал, что соорудил установку, при помощи которой выжимал сок из местных ягод и делал из него вино, а потом выдерживал его в специальных бочках в земле и получал коньяк.
Однако сколько я ни просил, он наотрез отказался показать мне свой доморощенный винный завод. «Пусти козла в огород», – приговаривал он. Наконец я смирился, но, отправляясь гулять по берегу, не терял надежды найти эту чудо-установку.
Я остановился, вглядываясь в волны, вдыхая ни с чем не сравнимый соленый океанский воздух. Меня потянуло в сон.
Я уже решил было вздремнуть до прихода Окула, как вдруг нечто странное начало твориться перед моими глазами. Воздух утратил прозрачность и будто пришел в движение, или с неба заструились волны неведомого мне газа или... но напрасно было бы искать аналогий. То, что я видел, не было похоже ни на что. Эти струи, замедляясь и уплотняясь на моих глазах, обрели черты человеческой фигуры. В то же время к воздуху возвратились его обычные свойства. Через несколько секунд передо мной стоял мой ночной гость, посланец чужого мира, кошмар Сантьяго Торреса и объект наших бесконечных поисков и споров.
Но на этот раз я уже не ощущал ни ужаса, ни оцепенения, хотя облик незнакомца по-прежнему казался мне жутким. Он был в том же плотно запахнутом лиловом плаще. И так же резко и властно звучал его голос.
– У тебя есть вопросы. Спрашивай.
– Кто вы?
– Разве ты не узнал меня?
– Конечно, узнал. Но, прошу вас, ответьте, вы в самом деле с Гиад?
Он кивнул.
– Кто вы, куда идете, чего хотите и почему вы так далеки?
– Ты задаешь вопросы, на которые нет ответов. Разве ты можешь сказать о вас, людях, кто вы и к чему стремитесь?
– Нет.
– Разве вы понимаете друг друга или самих себя? Вам понятна ваша жизнь, ваш собственный мир?
– Нет.
– Чего же ты ждешь от меня?
– Мы не знаем, но мы стремимся понять, как устроен наш мир, и стремимся понять друг друга. Правда, всегда безуспешно. Но мы не можем остановиться, мы всегда в поиске. Так мы устроены. Иногда нам кажется, что мы обрели понимание и близость, и это делает нас счастливыми. И даже, когда иллюзия рассеивается, мы понимаем, что ради этого стоит жить и продолжать искания. Но вы, вы бесконечно далеки от нас. Вы так захотели. Почему? Неужели ваше презрение будет длиться вечно? Это недостойно великой цивилизации.
– Ты хорошо сказал, но все это не так.
– ?
– Причина не презрение. Нам нужно было защитить себя.
– От чего?
– От вашей воли.
– Не понимаю.
– Вы концентрируете в себе волю, которая опасна для нас.
– Но каким образом? Какую опасность мы представляем для вас, когда вы обогнали нас во всем на много веков.
– Это не важно. Тебе трудно это понять... Мы отличаемся от вас. В вас доминирует индивидуальное начало, а в нас – всеобщее.
– Коллективный разум?
– Не совсем так. Каждый из нас вполне самостоятелен, но мы обладаем способностью обмениваться мыслями на любом расстоянии.
– Телепатия?
– Не то. У телепатии другая природа. Мы не проникаем в мысли друг друга, мы уважаем неприкосновенность личности, но мы можем любую свою мысль сделать общей для всех. Любая информация по нашему желанию становится общей мгновенно. У нас нет того, что вы называете социальным устройством общества. У нас нет правительств, объединений, организаций. Каждый и так знает, что он должен делать. У нас никто никого ни к чему не принуждает. Это не нужно. Всем хорошо, когда каждый делает то, что он должен и умеет делать.
– И у вас не бывает ни споров, ни конфликтов, ни преступлений?
– Есть трудности, но они другие.
– Хорошо, но как вы, не имея специальных структур, принимаете решения? Я имею в виду касающиеся всех.
– Интерференция. Это – волновое явление. Ты сталкиваешься с ним повсюду в природе. Взгляни на океан. Когда на его поверхности встречаются волны, противоположные по фазе, они гасят друг друга. Совпадающие же усиливаются, сливаясь в одну общую волну. В нашем случае – волну общей воли.
– И таким образом вы можете двигать горами?
– Горы – пустяки. Мы можем зажечь звезду. Или погасить.
– О Боже!
Я понял, что имел в виду мой бывший шеф, когда говорил, что от нас могут остаться одни воспоминания. Я смотрел на океан, на мирную рябь на его поверхности, и вдруг представил картину шторма, гигантскую волну, нависшую над утлым суденышком – нашим миром. Я услышал вопли ужаса, треск ломающегося судна, увидел смыкающуюся над ним черную бездну...
Гиадец молча наблюдал за мной. И впервые я подметил на его лице нечто, напоминающее любопытство.
Мне стало досадно.
– Ну а чем мы опасны для вас?
– Наше индивидуальное начало намного слабее вашего. Каждый из нас, общаясь с вами, рискует заразиться чужой волей и передать другим. И тогда все мы погибнем.
Я невольно содрогнулся.
– Но ведь вы общаетесь со мной, и не первый раз. Были и другие случаи...
– Мы защищаемся при этом. Сейчас у меня очень сильная защита. Но риск остается. Чтобы не рисковать, мы решили отказаться от постоянных контактов с вами. Разве вы поступили бы иначе?
– Не знаю. Может быть, на вашем месте, мы решили бы уничтожить вас. Почему вы этого не сделали?
– Вы нам интересны. Вы обладаете большой ценностью для всех, кто стремится познавать мир.
– Какой? Какой ценностью?
– Переключатели. У вас есть переключатели.
Я рванулся вперед.
– Ради всего святого, что такое переключатель?
Он покачал головой.
– Не могу ответить. Очень рискованно. Может быть непоправимый вред.
– Но...
– Это все. Будь осторожен.
Он исчез. Но в отличие от прошлого раза, я уже знал, что Гиады, если и не друзья нам, то и не враги.
На другой день я вернулся на Центральную. Я собрал ребят и пригласил на встречу Келлара и своего бывшего шефа. Оба директора держались подчеркнуто просто, и мне даже показалось, были рады, что их приняли в команду. Последнее меня позабавило. Мой рассказ о второй встрече с гиадцем вызвал сложную реакцию. Большинство ребят выразило бурную радость, как по поводу уязвимости гиадцев, так и их заинтересованности в сохранении нашего мира. Мой бывший шеф заявил, что впервые за последние тридцать лет он уснет спокойно. Но доктор Келлар, Поль и, как ни странно, Фред молчали и казались подавленными.
Я попросил каждого, кто имеет особое мнение или, еще лучше, предложение, высказаться, не скрывая ничего, пусть даже самых бредовых мыслей.
– Начинайте вы, ваше превосходительство.
Келлар поморщился.
– Я начну с того, что попрошу вас называть меня Хилом. А теперь о моих опасениях. Они связаны с тем, что, как я считаю, очень опасно иметь соседа, который тебя боится и при этом может в любой момент стереть тебя в порошок. Где гарантия, что в один прекрасный день они не передумают, и тогда конец нашему обществу. Человечество погибнет.
– Гарантия – переключатели.
– Но мы не знаем, что это такое. И, возможно, не узнаем никогда.
– Значит, мы должны это выяснить.
– А до тех пор пребывать под угрозой уничтожения? Как долго?
– Но совсем недавно мы не знали ничего!
– Гарантии. Нам нужны твердые гарантии.
– А вы сами? То есть, простите, – мы. Можем ли мы дать кому-либо такие гарантии? Можем ли мы гарантировать, что завтра к власти у нас не придет какой-нибудь Хаммер со всеми вытекающими?..
– Все это справедливо, но не делает нашу задачу проще.
– Смотря, что считать нашей задачей.
– В том-то и беда, господа, – заговорил, наконец, Поль, – в том-то и беда, что мы не гиадцы с их усредненным мировоззрением. Мы – люди. И каждый из нас по-своему трактует и задачи, и цели и идет к ним своим собственным путем.
– Поэтому мы и стоим там же, где стояли тысячу лет назад.
– Больше, дорогой, значительно больше.
– Тем более.
– Ну не так уж плохи наши дела.
– Особенно, если учесть переключатели.
– Особенно, если учесть, что мы не знаем, что это такое.
– Разговор пошел по кругу.
– Значит, надо закругляться.
– Ну тебе округляться некуда. И так пузо отрастил, хоть куда.
– Так некуда или хоть куда?
Его превосходительство Хил ошалело крутил головой, переводя взгляд с одного на другого. Не привык, чиновная душа, к таким переходам от обсуждения вселенских проблем к бессовестному трепу.
Я решил добить его.
– У меня идея в связи с переключателями: предлагаю нам всем переключиться в «Веселый погребок». Там новая программа варьете, да и горло промочить не помешает.
Краем глаза я заметил, как переглянулись оба директора, и приготовился к худшему, а именно, к тому, что меня попросят отправиться вместо погребка в Совет. Но произошло обратное. Бывший директор МГС коротко попрощался со всеми и удалился, а его превосходительство доктор Келлар, или попросту Хил, захромал с нами.
Домой я добрался поздно ночью. Но, к моему удивлению, там не спали. Неужели ждут? Меня кольнула совесть.
Не спала Сцеола. Она имела необычайно серьезный, даже торжественный вид. У меня упало сердце. Меньше всего я сейчас был готов к упрекам. Но обороняться мне не пришлось. Меня встретили объятия и поцелуи. Однако, когда я, успокоившись, уселся на свое обычное место, Сцеола, снова посерьезнела.
– Дон, нам надо поговорить.
– А завтра нельзя, детка?
– Я не могу ждать до завтра.
– Ну ладно, что у тебя там?
– Дон, мы решили... Я больше не могу так.
– Ты не можешь, а решили все? Хорошее начало.
– Ох, помолчи, мне и так трудно. Дон, мы уходим.
– Вот так-так. Куда, зачем и почему?
– Мы нашли квартиру. Мальчика я усыновлю. Цинти будет, как и сейчас, няней. А Стив будет ей помогать.
– По-моему, ты сошла с ума.
– Нет, Дон. Я люблю тебя, но я не могу так больше. Я знаю, что ты никогда не станешь относиться ко мне всерьез. А я хочу, чтобы меня кто-нибудь любил всерьез. Малыш меня любит. Он давно зовет меня мамой. Вот, ты даже не знал. Он тоже для тебя не больше, чем игрушка. Нет, нет, не обижайся. Я не хотела тебя обидеть. Мы тебя любим, Дон, мы все тебя любим. Но мы решили. И ты не отговаривай нас, пожалуйста.
– Хорошо, я назначу вам содержание. Оставь адрес.
– Не надо, Дон. Спасибо, но в этом нет нужды.
– Как так? Как же вы собираетесь жить?
– Я получила наследство, Дон.
– Ты ведь говорила, что у тебя нет родственников.
– У меня их и не было. А, все равно ты узнаешь. Это Хаммер, Дон. Я его внучка. Была.
Я окаменел.
– Нет-нет, не бойся, Дон. Я тебя ни в чем не виню. Я бы сама его убила...
– ...
– Мой отец... был... Нет, надо начать с его матери, жены Хаммера. Она ненавидела своего мужа и оставалась с ним только потому, что Хаммер не давал ей развода. Они жили, как кошка с собкой, и каждый из них старался перетянуть сына на свою сторону. Отец разрывался между ними и в конце концов сбежал из дому. Хаммер нашел его и вернул домой, но он опять сбежал. Хаммер ничего не мог с ним поделать и махнул бы рукой, если бы отец не вступил вскоре в одну из молодежных групп протеста. Там он и сошелся с моей матерью. Хаммеру донесли об этом, и он снова взялся за отца и потребовал, чтобы тот вернулся домой. Отец отказался, и тогда Хаммер сделал так, что его посадили в тюрьму. А мать уже была беременна. Хаммер приходил к нему в камеру, говорил, что, если отец не одумается, то сгниет в тюрьме. Через полгода отец повесился. Потом... ох, этого не расскажешь. Мать старалась, как могла, но она... ничего не умела и... сам понимаешь. И однажды, мне было тогда двенадцать, я пришла домой, а она лежит, вся синяя. Я побежала на улицу за помощью и столкнулась с принцем из сказки. Таким он мне тогда показался... Кинг привел врача, но было уже поздно. Маму увезли, и я осталась совсем одна. Я не знаю, что бы было со мной, если бы не Кинг. Родители не были расписаны. Я не была зарегистрирована нигде. И никому во всем мире не было до меня никакого дела. Кинг предложил мне жить у него, и я согласилась... Нет, не думай, ничего такого не было. Кинг меня пальцем не тронул...
Знаешь, мне всегда было муторно в МГТ, но я думала... мне казалось тогда, что так я мщу деду.
– А он... знал о тебе?
– Не знаю, вряд ли.
– Как же ты доказала свои права на наследство?
– Кинг помог. Я услышала про Хаммера и сказала Кингу. И он все сделал.
– Да уж, сказочный принц! Что он сейчас делает?
– Читает библию. Хочет разыскать то место, куда упал Падший Ангел.
– Зачем?
– Не знаю, я не спросила. Знаешь, будь у нас с мамой хоть одна сотая этих денег тогда!..
Зато теперь все будет по-другому. У моего ребенка будет все.
– Сцеола, это несерьезно. Ну какая из тебя мать? Ты же ничего не умеешь.
– Цинти умеет. И меня всему научит. А денег у нас теперь на все хватит.
– Сцеола...
– Я знаю, что ты думаешь. Что я – дрянь и что он не сможет гордиться такой матерью.
– Нет, детка, нет. Но мне кажется, ты обманываешь себя.
– Может, и так. Наверное, так. Да, я знаю, мне и сейчас уже иногда кажется, что это твой ребенок, то есть мой ребенок от тебя.
– Замолчи!
– Да! А ты и не знал, Дон? Я хотела ребенка от тебя. Больше всего на свете хотела этого. Не получилось...
И не для того, чтобы удержать тебя. Я знала, что это невозможно. Но мне хотелось иметь кого-нибудь, кто бы любил меня, кому была бы нужна именно я.
– ...
– Что же ты молчишь? Ну, скажи же что-нибудь!
– Разве я имею право?
– Ты спас ему жизнь.
– А что ты скажешь ему, когда он станет задавать вопросы?
– Э, придумаю что-нибудь... Поцелуй меня на прощание...
И снова я был один в большом пустом доме. Я ходил в Совет, подолгу беседовал с Келларом. Стал снова подумывать о космосе, о возвращении в «Интергалактик». По вечерам переходил из бара в бар, чтобы оттянуть возвращение домой. Ребят я не видел. Они были заняты в каком-то проекте, связанном с пограничнными планетами. Дружки Хаммера притихли до поры до времени. Но среди этой тиши да глади меня грызла тоска. Я не знал, куда себя деть по воскресеньям, и пристрастился к долгим бесцельным прогулкам.
Я подошел ближе. Глядя прямо на меня, но не видя или не узнавая меня, сидела Оливия. На паперти, среди нищих. Я со страхом оглядел ее. Не грязная, не оборванная, и блюдечка для милостыни рядом с ней нет. Тогда что все это значит? Я тихо позвал ее. По ее лицу пробежала тень, но она продолжала сидеть, все так же выпрямившись, глядя прямо перед собой. Я протянул руку и тронул ее за плечо.
– Оливия, ты не узнаешь меня? Что ты здесь делаешь? Пойдем, пойдем отсюда. Пойдем, Оливия!
Я сильнее сжал ее плечо. На нас уже стали обращать внимание. Я решил не дожидаться неприятностей, подхватил ее на руки и заспешил прочь из царства убогих. Я миновал несколько частных владений и спустился к реке. У самого берега лежало огромное толстое бревно, возле которого виднелись остатки недавнего пикника. Я осторожно усадил на него Оливию, примостился рядом и заглянул ей в лицо. Оно оставалось таким же неподвижным. Руки безвольно лежали на коленях. Глаза казались мертвыми. Уж не сошла ли она с ума? Я похолодел. Вскочив, я схватил ее за плечи и затряс, как я это делал с Окулом. Наконец она застонала. Я остановился. Она посмотрела на меня почти нормальным взглядом и прошептала:
– Это ты, Дон?
Она хотела сказать что-то еще, но вдруг вся затряслась, забилась в рыданиях. Я обнял ее и стал тихонько гладить по волосам.
Наконец, она успокоилась и, силясь улыбнуться, протянула:
– Ох, Дон, родной!..
– Все хорошо, милая. Знаешь...
Она вдруг приложила палец к губам и оглянулась, потом прошептала:
– Подожди, подожди, – и, вскочив, побежала к реке.
Я бросился за ней.
– Оливия, что ты задумала? Стой!
Она остановилась, задыхаясь. Я чуть не налетел на нее.
– Брось, Оливия, я тебе не позволю.
Она посмотрела на меня исподлобья, глазами попавшей в силки птицы.
Мне снова стало страшно. Я отвернулся.
Она сделала еще несколько шагов вниз, к берегу и остановилась. Я ждал. Она глубоко вздохнула.
– Нет, Дон, нет, это не то, что ты подумал. Я просто поплаваю немного, а ты подожди.
Я кивнул. Она улыбнулась и побежала вниз.
Я видел, как она сбросила одежду и долго стояла, не шевелясь, у самой воды. Потом медленно вошла в реку и поплыла, легко и грациозно, так, что я забыл свои страхи и залюбовался ею.
Потом она сушила волосы, набросив на себя мою рубашку, а я старался не смотреть на нее.
Она подошла, заглянула мне в глаза.
– Я все понимаю, Дон, но не надо, родной, пожалуйста. Я не могу.
– Ты так хороша, Оливия! Но, если... Куда тебя отвезти.
– Домой.
На пороге своего дома она опять долго стояла, не шевелясь, как там, у реки, потом повернулась ко мне.
– Все в порядке, Дон, ты можешь идти.
– Ты уверена? Может, мне побыть с тобой?
– Нет, нет. Я в порядке. Иди.
– Хорошо.
– Знаешь, приходи вечером. Я позвоню тебе.
Вечер опускался медленно и нехотя, как осенний лист. Почему-то я волновался. Нетерпение и беспокойство, желание увидеть Оливию и страх за нее наполняли меня тоской. В сердце нарастала ноющая боль. Но она все не звонила. Наконец я решил не ждать больше. Я вызвал флайер и через несколько минут был у ее дома.
В ответ на мой осторожный стук звенящий, почти ликующий голос позвал:
– Входи, Дон, открыто. Входи же!
Я нашел ее сидящей на тахте среди разбросанных бумаг и дисков, с портативным компьютером на коленях. Лицо ее сияло.
– Я пишу, Дон, понимаешь, я снова пишу. Значит, я жива. Я жива!
– Прости, я не хотел мешать. Ты не звонила, и я...
– Пустяки. Ты вовремя. Подожди, я переоденусь, пойдем куда-нибудь.
– Идет.
Через полчаса богиня в сверкающем платье жемчужно-серого цвета, с алмазной диадемой на черных волосах, вышла ко мне. Я застонал:
– Леди, это нечестно! Я не достоин идти рядом с вами.
Она засмеялась.
– Ерунда, Дон, ты в любой одежде великолепен.
Я подал ей руку и повел, подражая движениям старинных кавалеров.
Внезапно она выдернула свою руку из моей и застыла, как изваяние.
– Что, дорогая, что?
Она медленно повернула ко мне лицо со странным выражением благоговейного изумления.
– Дон, я поняла!
– Что?
– Я поняла, что такое переключатель.
Она схватила меня за руку и потащила вперед.
– Куда ты хотел меня повести? Пойдем, я тебе все объясню там, а пока не спрашивай, я пока подумаю.
Я молчал, потрясенный. Я повел ее не в «Колоссеум», как собирался, а в тихий маленький кабачок, где можно было спокойно поговорить.
Я не ошибся. В кабаке было пусто, и официант, обрадовавшись первым посетителям, быстро принес заказ и испарился по моему знаку.
Я взглянул на Оливию. Она кивнула и улыбнулась.
– Я не смогу сразу. Мне надо по порядку...
Знаешь, сначала, когда он бросил меня... было так плохо! Больно, пусто темно... И все вокруг... Столько злобы!.. Я думала, меня больше нет, и ничего больше не будет. Я не могла сидеть дома и не могла никуда пойти. Понимаешь, везде люди... И я пошла к нищим. Я себя чувствовала такой же, как они. У меня тоже ничего не было. Я все потеряла... Я сидела среди них и, знаешь, стала успокаиваться. Я перестала думать о своей беде. Просто сидела и смотрела на облака, на листья... И постепенно ко мне вернулись думы о времени, которые меня занимали до... Помнишь? И я просто сидела и думала. И я поняла кое-что... Ты слушаешь?
– Да, дорогая, да. Ты продолжай.
– Я поняла, что времени нет. Вернее, оно есть только для нас, людей. Те, кто создали наш мир, создали и время.
Понимаешь, тот мир, который мы называем реальным и естественным, на самом деле создан искусственно. Его создатели установили в нем определенные связи и параметры – то, что мы называем законами природы, и предоставили миру развиваться дальше самостоятельно. Так же и со временем. Для того чтобы мы ориентировались в нем, они разделили его для нас на прошлое, настоящее и будущее. И поставили заслонки, благодаря которым прошлое и будущее для нас стало недоступно. Однако то ли им не удалось сделать эти заслонки безупречными то ли так и было задумано, но время от времени к нам просачивается будущее – и тогда у некоторых, особо чувствительных людей, возникают пророческие видения – или прошлое – и тогда, опять же у особых людей, появляются воспоминания о далеких временах, которые люди приписывают генной памяти.
На самом же деле и прошлое, и будущее, и настоящее существуют одновременно. Прошлое никуда не уходит, а будущее уже есть. Представь, что ты плывешь по реке, и она делает поворот. Ту часть реки, которую ты преодолел, ты уже не видишь, а ту часть, которую тебе предстоит проплыть, еще не видишь. Тебе доступен только крохотный участок на повороте. И так все время на протяжении всей жизни. Кажется, что вот-вот выплывешь на широкий простор, все-все увидишь и поймешь, но перед тобой только очередной поворот реки. A...
– А бесконечный поворот есть спираль!
– О! Ты имеешь в виду «спираль времени»? Это можно будет обмозговать в новом контексте. Но я не то хотела сказать. Я хотела добавить, продолжая аналогию с рекой, что сверху видна вся река, вместе с тобой. То есть для наших создателей время вообще не существует, так же как и пространство.
Она замолчала и молчала так долго, что я не выдержал:
– Продолжай же, Оливия.
– Только не спрашивай меня о создателях, к этому я не готова...
– Нет-нет, расскажи о переключателе. Ты же сказала, что поняла, что это такое.
– Да. Это пришло внезапно, как озарение, когда мы выходили из дома... хотя в тот момент я вовсе об этом не думала... Мне вдруг стало все ясно.
Понимаешь, эти заслонки устроены так, что с одной стороны отгораживают от нас прошлое и будущее, а с другой стороны, между всеми тремя компонентами осуществляется постоянная связь и взаимовлияние. Но не в банальном смысле, не так, как обычно говорят, что, мол, прошлое определяет настоящее, а от настоящего зависит, каким будет будущее. На самом деле все не так. То есть зависимость есть, но она не поступательная, а единовременная. Все три компоненты существуют одновременно, и настоящее всегда только такое, каким оно должно быть, чтобы будущее было таким, какое оно есть. Черт! не получается объяснить это, пользуясь нашими глагольными формами.
– Ничего, я понял.
– Понял?
– На практических занятиях в Космошколе, когда я видел, что ошибся в расчетах, я менял курс и тут же корректировал план полета, причем не только у себя, но и в компьютере куратора. Ни разу не попался!
– Молодец, Дон, хорошая аналогия.
– Оливия, переключатель!
– Так вот, переключатель. Я поняла, что несовершенство этих заслонок имеет еще одно последствие или, если хочешь, назначение. Нет, начну с другого конца: чтобы такое устройство времени могло функционировать, люди рождаются с заранее заданными свойствами, определяющими все их поступки, и, следовательно, всю жизнь. Люди сами это заметили еще в глубокой древности и создали всевозможные гадательные книги, гороскопы и тому подобное. И многие, многие умы от века бились над конфликтом между свободой воли и предопределенностью.
– Не отвлекайся.
– Да, так вот, иногда рождаются люди с такой сильной волей, так сильно желающие чего-то, что им не было суждено, что они могут изменить себя и поступать вопреки заложенной в них программе. И тогда соответственно меняется будущее... Этим, кстати, можно объяснить и неполное попадание в предсказаниях великих пророков. Дальше все зависит от масштабов личности: одни, замкнутые на себе, изменяют только свою собственную судьбу. Те же, кто озабочен судьбами мира, способны вызвать глобальные изменения в мире. Это и есть переключатели. Переключатель – это человек, способный изменить будущее мира.
Ну что же ты молчишь?
– Я потрясен, Оливия, ты... Я потрясен не только твоей, твоим, черт!
– Перешагнем это, Дон, не это главное.
– А что?
– Главное – это ты, Дон.
– Я?
– Ты еще не понял? Переключатель – это ты!
– Я-а-а?!
– Да. Это все объясняет, особенно появление у тебя гиадца. Приходиться думать, что они обо всем этом знают, и давно.
– Оливия, этого не может быть.
– Почему?
– Но я ничего не знаю, я всегда в потемках, всегда мучаюсь, сомневаюсь, я – тугодум! И Поль, и Кинг, и еще сотни людей умней меня во сто крат...
– Значит, не это главное.
– А что?
– Когда придет время, и надо будет решать, то не Поль, не Кинг, и не сотни других, а именно ты примешь решение, которое сможет изменить мир.
Ты – переключатель.
– А ты?
– Я – нет. Я не умею желать с такой силой. Часто, прокрутив что-то в воображении, я отказываюсь от этого в жизни, в так называемой реальной жизни, потому, что для меня это одно и то же.
– К счастью, не всегда!
– Что? А-а-а... Ну вот, ну как тут перед тобой устоять? Ты...
– Я твой раб и слуга, и кто там еще... Детка, поехали ко мне!
звук, не такой уж громкий, распахнулась дверь напротив, и Адам недовольно пробурчал:
- Чем это ты гремишь тут, дьявол?
Увидя портсигар, он поднял его и повертел в руках.
- Да, я бы такими не разбрасывался.
Он потянул носом, - Э, да ты благоухаешь, как пробитая бочка с джином.
Я ухмыльнулся, сделал к нему шаг и пошатнулся. Он подхватил меня и поволок к себе, ругаясь под нос. Я самому себе не мог бы объяснить, почему я разыгрываю этот спектакль перед Адамом. Ведь Адаму, да и любому из ребят, я мог бы рассказать все, и никто бы из них меня не осудил. Но я продолжал изображать пьяного, пока Адам, махнув рукой, не уложил меня на диван "проспаться".
Трупы обнаружили утром уборщики.
Полицейскому комиссару я рассказал о встрече, назначенной мне Гарретом, о том, как передумал и не пошел на эту встречу и высказал предположение, что тот решив, все же, увидеться со мной, проник в кабинет, использовав незабытые навыки комитетчика. Я рассказал также о том, что произошло между мной и Хледвиком.
- Я уже никогда не узнаю, каким образом он собирался добыть обратно свою корочку. Неожиданная встреча с профессором помешала этому. Очевидно, они не поладили...
Я развел руками и замолчал. Я видел, что комиссар не верит ни одному моему слову, но прикусил язык. Комиссар принялся опрашивать свидетелей. Мои слова подтвердила вся команда во главе с Адамом, затем секретарь Хила Келлара и, наконец, Цинтия, няня малыша, подкрепившая мои объяснения по поводу позднего явления на работу.
- Да, но все это не объясняет, почему вы безобразно напились.
На этот вопрос я предпочел не отвечать, да и сам комиссар не настаивал на ответе. Он печенкой чувствовал, что дело нечисто, но понимал также, что ему в это лучше не вникать. Однако, профессиональная гордость мешала ему поставить точку. Помог Келлар. Он послал секретаря осведомиться у комиссара, когда господин консультант Гард освободится и сможет приступить к исполнению своих обязанностей, которые, кстати, требуют его срочного присутствия.
Комиссар понял. Велев помощнику позаботиться о трупах, он удалился, сохраняя достоинство старого служаки, получившего приказ не тревожить дерьма. Я горько усмехнулся. Я знал, что до того, как стать полицейским, он служил в наемных войсках в Нецивилизованных Мирах, и руки у него по локти в крови. Но мне было не до этого. Бросив последний взгляд на профессора, я выразил пожелание, чтобы мой офис привели в порядок как можно скорее, и пошел к Келлару.
Похороны профессора прошли со сдержанной пышностью. Их почтил присутствием мой бывший шеф и удивил меня, выступив с речью и сказав, что хотя личность профессора многими воспринималась как одиозная, вследствие последнего периода его деятельности, но, в конце концов, покойный по-своему служил своим идеалам и имел в прошлом немало заслуг. Затем он уступил место друзьям профессора, и я поразился, увидев среди них цвет научного мира. Оказалось, Гаррет был известнейшим ученым. Лучше бы он им и оставался.
Я стал выбираться из толпы.
Я пытался разобраться в себе. Еще недавно я страстно желал смерти Гаррета, но теперь, избавившись от страшного врага, я испытывал сожаление, чуть ли не скорбь. Кроме того, меня грызла досада, что нам не удалось вызнать, кто еще входил в его группировку. Что предпримут эти невидимки после смерти своего главнокомандующего? Черт побери, а ведь, если бы нам было известно, кто голосовал за бывшего Номера Второго, вычислить его тайных сообщников не составило бы труда. Да, в тяготении профессора к контролю над согражданами был определенный смысл. Я ощутил горькую тоску по тем временам, когда я мог получить любую информацию, просто послав запрос в Комитет. Комитет 1.
Внезапно, я почувствовал, что за мной наблюдают. Не останавливаясь, я огляделся. Ничего подозрительного. И все же чей-то недобрый глаз жег мне спину. - Кажется, я очень скоро получу ответы на свои вопросы, - подумал я. Если только они не прикончат меня раньше. Я еще раз огляделся и, снова не заметив ничего подозрительного, повернул к ближайшему телепорту. Расчет сработал. Испугавшись, что я ускользну от них, невидимки вышли на свет. Четверо. Из тех, кто сначала учится стрелять, а потом сосать материнскую грудь.
Я попятился к стене, чтобы не дать окружить себя.
- Спокойно, приятель, не суетись и не делай глупостей. Нам велено доставить тебя живым, но если мы тебя слегка подувечим, это только пойдет на пользу делу.
- Кто приказал вам доставить меня и куда?
- А вот это ты скоро узнаешь, если будешь паинькой. Иди вперед и не делай резких движений. Я пошутил, когда сказал, что должен доставить тебя непременно живым.
- Я никогда на ней не женюсь!
- А она, что, этого требует?
- Нет, конечно, нет.
- Тогда, чего тебе беспокоиться?
- Ну как ты не понимаешь? Она об этом не говорит, но думает, ждет.
- Чего ждет? Когда ты станешь совершеннолетним?
- Да нет, ждет от меня обещаний, ждет, что я заговорю об этом, сам. Я все время это чувствую. Она же чертовски гордая, она сама ни за что ничего не скажет. Это я должен.
- Почему это ты должен? Ничего ты ей не должен. Она же знала, на что идет.
- Я тоже знал.
- Ты - другое дело.
- Так может думать только подонок.
- Ну, ты!
- Я о себе.
- Послушай, а зачем ты мне все это...
- Надо же кому-нибудь.
- Скажи лучше ей.
- Она не станет слушать. Скажет, что все это глупости и понесет в высокие сферы. Она ведь не говорит, а изрекает. Сплошной и бесконечный поток сознания.
- Да, влип ты...
- Понимаешь, я восхищаюсь ею, преклоняюсь. Да-да. Но... постоянный сильный блеск утомляет.
- Хочешь правду?
- Ну?
- Она тебе надоела.
- Не смей!
- Ха!
- Пошел к черту!
- Я лучше пойду к Алеку. У него собирон сегодня. И тебе предлагаю.
- Нет.
- Да брось. Хочешь знать, что тебя действительно утомляет? То, что ты считаешь себя обязанным приходить каждый вечер, оставаться с ней и так далее.
- Когда я не прихожу, она... она ничего не говорит, но я все равно чувствую себя подонком.
- Да, ты прав.
- В чем?
- В том, что это утомляет.
- Ты хочешь сказать, что я и вправду подонок?
- А ты хочешь услышать: "О нет, Тэд Борроу, ты - образец благородства и порядочности!"
- Заткнись!
- А что, не так?
- Пит, меня убивает, что как бы я ни поступил, все будет плохо.
- Вот-вот, сиди и убивайся, а я пошел к Алеку.
- Пит!
- Ну?
- Подожди меня.
Меня привели к мрачному приземистому зданию Клуба Ветеранов. На его фасаде ярким пятном выделялось радужное знамя Союза, указывая на межгалактический статус клуба.
Клуб ветеранов. Мощное объединение, имеющее филиалы даже в Нецивилизованных Мирах. Благотворительность, помощь инвалидам войны и семьям погибших воинов, субсидии под проекты заселения пограничных планет. Надежная крыша для сомнительных дел. И все-таки, кому я там мог понадобиться? До сих пор наши пути никак не пересекались.
Пока я терялся в догадках, мы миновали несколько комнат и остановились перед дверью, на которой красовалась эмблема Общества Воинов-Патриотов. Меня втолкнули внутрь.
Я оказался перед длинным узким столом, за которым сидело с два десятка людей в военной форме со множеством орденов и нашивок. Почетное место во главе стола занимал генерал-лейтенант десантных войск, полный кавалер Ордена Радуги. Мясистое лицо, бритый череп, огромные выпученные глаза. Генерал смутно напоминал мне кого-то, но я не мог сосредоточиться.
- Ну вот, мы и встретились.
Лающий голос с придыханиями тоже показался мне знакомым.
- Ты узнаешь меня?
Я покачал головой.
- Отвечай, как положено, мерзавец!
Я пожал плечами.
- Я не военный, генерал, и не обязан подчиняться вашим уставам.
- Но ты скажешь мне все! Ты скажешь мне все и подохнешь. А не скажешь - тоже подохнешь, но под пытками, такими славными пытками, что у меня уже сейчас руки чешутся.
- Что вам нужно?
- Так ты и впрямь меня не знаешь?
- Нет.
- А имя “Бенжамен Гаррет” тебе тоже незнакомо?
- О! Я понял. Вы полагаете, что это я убил профессора? Но это не так. Профессор Гаррет был убит в моем кабинете, но сделал это не я.
- Закройся, ублюдок! Я все знаю про Бенжамена Гаррета. Он был идиотом и слюнтяем. И Хледвик тоже был идиотом. Я приказал ему подбросить труп в твой кабинет и уйти, а он остался, чтобы получить дырку в башку. Туда ему и дорога.
Я невольно улыбнулся, вспомнив, чего ждал Хледвик в моем кабинете.
- Чему ты ухмыляешься, падаль?
- Если вы знаете, что не я убил Гаррета, то, чего же вам от меня нужно?
- Ты знаешь, где архив Комитета, и ты мне это скажешь. Говори, мразь!
- Я хотел бы знать и сам.
- Если не скажешь сейчас, - заговоришь под пытками.
- Но это глупо.
- Что? Как ты смеешь! Я тебя...
- Погодите, Хаммер, - заговорил сухощавый полковник, сидевший по правую руку генерала, - пусть он объяснит, почему это глупо?
Хаммер, это имя кольнуло меня, но я все еще не мог вспомнить, откуда я знаю этого тучного человека, похожего на большую старую жабу.
- Раз вы спрашиваете меня, значит даже Гаррет не знал, где находится архив Комитета, хотя он был Номером Вторым, правой рукой дяди, а я всего лишь Седьмым.
- Но ваш дядя доверял вам, конечно, больше, чем остальным.
- Мой дядя настолько не доверял мне, что мне пришлось свернуть горы, чтобы пробраться в мозговой отсек и остановить Кинга.
- Это ничего не доказывает.
- Какие вам нужны доказательства? Впрочем, вам нужны не доказательства, а какая-то информация. Какая?
- Вы полагаете, что очень хитры, молодой человек? Да скажи мы вам, что нас интересует, и вы будете знать, что от нас скрывать.
- Я сказал правду. Я не знаю, где находится архив. Я полагал, что его прибрал к рукам Гаррет.
- Где ему, этому идиоту! Я только потерял с ним время.
- Сейчас вы тоже его теряете, со мной.
- Не гавкай, когда не спрашивают.
Я пожал плечами и стал смотреть в потолок.
Молчание затянулось. Генерал встал из-за стола и принялся расхаживать взад и вперед, не обращая внимания на остальных. Внезапно он резко остановился и мотнул головой, как будто хотел смахнуть со лба несуществующий чуб. И я узнал его. И потерял рассудок. Мне показалось, что я покинул собственное тело и видел со стороны все, что произошло потом. Я видел, как я или тот кто оставался во мне, кричал, размахивая кулаками перед лицом генерала:
- Негодяй, я узнал тебя! Это ты, Хаммер, это ты приказал взорвать Вавиль, хотя знал, что там мой отец. Это ты убил моего отца! Ты, Хаммер!
Я видел, как генерал кивал головой и потирал руки от удовольствия.
- Да, да, это я. Я рад, рад, что ты узнал меня. Да, это я убил твоего отца. Он тоже был слюнтяем, слабоумным болваном. И он получил свое. И Гаррет тоже. А сейчас - твоя очередь...
Я видел, как я взревел и бросился на Хаммера, вцепившись ему в горло. Как мы покатились по полу, рыча как дикие звери. Как повскакали с мест приспешники генерала, и один из них, вытащив бластер, целился, стараясь попасть в меня и не задеть при этом Хаммера. Как тело генерала вдруг обмякло в моих руках, и я встал, шатаясь, и двадцать высших военных чинов Союза окружили меня кольцом, сжимая его, и прямо в лоб мне уставилось дуло бластера. И я вытянул руки и пошел на него. И все провалилось во тьму.
Глупые люди выдумали, что ад это пекло. Ад - это мрак и холод. И одиночество. Ад - это безумие, затаившееся в вашем мозгу. Вы страшитесь его и стараетесь запихнуть поглубже. Но в один прекрасный день оно вырывается наружу, вытесняет окружающий вас мир и заменяет его. И вы остаетесь один на один с вашим безумием, с самим собой. И пытаетесь убедить себя, что умерли, но знаете, что это не так, потому что чувствуете сильную боль там, где у вас был мозг. А боль - это признак жизни. И вы понимаете, что не существует никакого наказания после смерти, что ваша жизнь и есть самое худшее наказание за то, что вы так долго боялись самого себя.
Боль не уходила. Я не открывал глаз. Я говорил себе, что расплатился, наконец, за смерть отца. Но боль не проходила. И я понял, чего я боялся, все эти десять лет. Все эти десять лет я боялся, что даже найдя убийц и отомстив за отца, я никогда не избавлюсь от чувства вины перед ним, никогда не освобожусь от кошмаров, никогда не прощу самого себя.
Вспыхнул свет, и я стиснул зубы.
- Дон, старый бродяга, да открой же, наконец, глаза. Я знаю, что ты уже очнулся.
- Окул! Ты! Это ты вытащил меня оттуда? Ты увидел меня в своих "созерцаниях"?
- Нет, Дон. Тебя увидел Эрик Экиньян. Он снимал похороны профессора и увидел, как тебя окружили какие-то типы и куда-то повели. Он проследил вас до Клуба Ветеранов и сообщил твоим. Они успели вовремя. Еще миг, и ветераны растерзали бы тебя, аки львы, или как там.
- А ты как здесь оказался?
- Э, да ты открой глаза. Это не я, это ты оказался.
- Узнаю характерную для тебя членораздельную речь.
Но глаза пришлось открыть. Океан, пустынный берег, хижина. Окул не врал.
- Ну, хорошо, как я здесь оказался?
- Очень просто. Ты долго не приходил в себя и бредил. В бреду часто произносил мое имя, ругался, наверно. Вот твои бедолаги и решили привезти тебя сюда, в здоровую обстановку.
- Это твое общество здоровая обстановка, псих несчастный?
- А что ты скажешь об этом?
Окул нырнул в хижину и вернулся с подносом. Шампуры с дымящимся мясом, печеные овощи, коньяк...
- Ты прав, старый пижон, это самая здоровая, нет, это - божественная обстановка...
Океан околдовал меня. Впервые мне показалось, что я понимаю Окула, показалось, что я тоже смог бы остаться здесь навсегда. Величие сине-зеленого простора, его необъятность, открытость и, в то же время, погруженность в себя напоминали мне космос. Я любил космос, я помнил изумительные минуты единения с многоглазой пустыней, непередаваемое ощущение бесконечного движения. Но у океана было преимущество: я мог войти в него, ощутить всей кожей ласковую поддержку сине-зеленой теплой волны. Я мог даже попробовать его на вкус. Что я и сделал однажды. Правда, тут же пожалел об этом.
Окул только посмеивался. Странным образом, мы будто поменялись ролями. Я часами просиживал на берегу или покачивался на волнах, лежа на спине. А Окул хлопотал по хозяйству и придумывал для меня развлечения. Почему-то он вбил себе в голову, что я не выдержу месячного срока, предписанного мне врачом, и удеру с его планеты.
Я вспомнил свою первую встречу с туземцами. Я набрел на одного из них, блуждая по берегу.
- Что бы вы ни говорили, я для вас - грязный дикарь.
- О нет.
Он усмехнулся.
- Ну как же “нет”, ведь вы и называете нас не иначе как "нецивилизованные". Нецивилизованные Миры - вот, кто мы все для вас, все мы!
- Не прибедняйтесь. Ваша речь выдает образованного человека.
- У меня нет образования, я просто люблю читать.
- Все-таки, у вас достаточно широкий кругозор, чтобы понять, что упрямство, с которым вы отказываетесь от... ну да, цивилизации, глупо и гибельно.
- Почему?
- Вы лишаете себя множества возможностей.
- Каких?
- Например, высокоскоростного передвижения.
- А зачем оно нужно?
- Для сбережения времени.
- Время невозможно сберечь. Чем бы ты ни занимался, время все равно утечет.
- Но ты успеешь сделать больше.
- А что ты успел сделать?
Я задумался.
Он подождал немного и снова хмыкнул:
- Ясно.
- А наука? Тебе разве не хочется узнать больше о ...
- Не разоряйся, я читал ваши воззвания.
Мне стало неловко. Я вгляделся внимательней в человеческое существо передо мной. Пепельные волосы, отливающие голубоватым блеском, синие глубокие глаза, смуглая кожа. Нет, ничего общего не было у меня с этим безмятежным творением природы.
- Как тебя зовут?
- Ар.
- Странное имя.
- Не более, чем твое.
- Что оно означает?
- Хочешь меня вычислить? А твое имя? Что оно означает? Есть ли кто-нибудь, кто называет его с любовью?
- Я потерял их...
- Не грусти. Я помогу тебе, если ты не струсишь.
- О чем ты?
- Не побрезгуешь спуститься со мной в деревню?
- Нет.
- Тогда пошли.
Типичная туземная деревня. Я перевидел сотни таких за время службы в Интергалактик. Время не значило для них ничего. Они пили его медленными глотками, как темное вино, пахнущее землей, из глиняных чаш, которые разбивали с последним глотком.
Мне освободили место у костра, ничего не спрашивая, не выражая удивления. И тотчас от группы женщин отделилась одна, девочка-подросток, поднесла мне чашу, поклонилась:
- Выпей, загляни на дно, а потом разбей сразу же. Все печали твои уйдут в землю.
Я взглянул на нее. Такие же пепельные волосы, только длиннее, чем у Ара, а глаза еще более светлые, казались почти серебряными на темном лице.
- Пей, забудешь свою печаль, джено.
Вино было прохладным, с горьковатым привкусом, который не понравился мне сначала. Но, заставив себя преодолеть первое неприятное ощущение, я уже не мог оторваться от чаши и выпил ее залпом.
- Смотри, смотри на дно, джено.
Я вгляделся в коричневую влажную глубину. Она посветлела, и дно чаши будто выровнялось. И как на экране на нем появилось лицо. Оно сияло перламутровой нежной белизной, оттененной золотыми кудрями. Аметистовые глаза улыбались, вспыхивая то голубыми, то зелеными, то фиолетовыми огоньками. Ильда глядела на меня и звала куда-то, не разжимая чуть растянутых в улыбке губ. Ильда звала меня.
- Разбей! Разбей чашу, джено. Что же ты? Ну! Бей!
- Разбей чашу, Дон! Похорони свою тоску, свою боль, свою потерянную любовь. Обмани судьбу свою, неудавшуюся, нескладную, оставь душу неприкаянную на дороге бесконечной. Мы дадим тебе росы с соком свеженародившихся трав, с молоком пенных кобылиц, лепестками утренних лилий.
- Разбей, разбей чашу!
- Разбей чашу.
- Разбей чашу, Дон.
- Разбей, джено!
В моих ушах звенели требовательные голоса, то вкрадчивые, то властные. Они слились сначала в нестройный хор, а потом в тяжелый нарастающий гул. Я оторвал взгляд от мерцающего лица и поднял чашу высоко над головой. Мне показалось, что я слышу вопли ада и перекрывающий их чей-то смертный, жалобный крик. И я закричал сам и изо всех сил швырнул проклятый сосуд вверх, над толпой. Я смотрел, как он летел и упал за спинами туземцев. И я пошел вперед, а они расступались, освобождая мне путь.
Чаша не разбилась. Лежала, невредимая, на охапке лунной травы, будто специально подложенной кем-то.
- Это я собрала латук. Я не знала, прости, джено.
Давешняя девочка-подросток всхлипывала, не вытирая слез, катившихся по смуглым щекам.
- Видно, время твое еще не пришло. Мы не смогли помочь тебе, джено.
Я коснулся ее лица, нежной влажной щеки, заглянул в глаза. Она неловко переступила ногами, и я с ужасом понял, что ищу в этой девочке-полуребенке Ильду. Ильду, привидешуюся мне под воздействием варварского зелья. Я взглянул на валявшуюся у моих ног чашу. Она была пуста и казалась совершенно безобидной, примитивной гончарной поделкой. Девочка отбросила ее носком расшитого бисером башмачка. Тряхнула волосами.
- Прости нас, джено, - повторила она, - не уходи, посиди с нами. Мы тебе споем... Ой! костер почти догорел. Надо сучьев набрать.
Я помог ей и пошел к костру, куда потянулись и остальные, с гитарами и маленькими скрипками...
Окул отправился к туземцам, добыть еды. Прохиндей этот сообщал им, где находятся их потерянные или украденные вещи, а также сбежавшие мужья и жены, и получал за это превосходную еду. Правда, откуда он добывал коньяк, оставалось для меня загадкой. Сам он утверждал, что соорудил установку, при помощи которой выжимал сок из местных ягод и делал из него вино, а потом выдерживал его в специальных бочках в земле и получал коньяк.
Однако, сколько я ни просил, он наотрез отказался показать мне свой доморощенный винный завод, - пусти козла в огород, - приговаривал он. Наконец, я смирился, но, отправляясь гулять по берегу, не терял надежды найти эту чудо-установку.
Я остановился, вглядываясь в волны, вдыхая ни с чем не сравнимый соленый океанский воздух. Меня потянуло в сон.
Я уже решил было вздремнуть до прихода Окула, как вдруг нечто странное начало твориться перед моими глазами. Воздух утратил прозрачность и будто пришел в движение, или с неба заструились волны неведомого мне газа или..., но напрасно было бы искать аналогий. То, что я видел, не было похоже ни на что. Эти струи, замедляясь и уплотняясь на моих глазах, обрели черты человеческой фигуры. В то же время к воздуху возвратились его обычные свойства. Через несколько секунд передо мной стоял мой ночной гость, посланец чужого мира, кошмар СантьягоТорреса и объект наших бесконечных поисков и споров.
Но на этот раз я уже не ощущал ни ужаса, ни оцепенения, хотя облик незнакомца по-прежнему казался мне жутким. Он был в том же плотно запахнутом лиловом плаще. И так же резко и властно звучал его голос.
- У тебя есть вопросы. Спрашивай.
- Кто вы?
- Разве ты не узнал меня?
- Конечно, узнал. Но прошу вас, ответьте, вы в самом деле с Гиад?
Он кивнул.
- Кто вы, куда идете, чего хотите и почему вы так далеки?
- Ты задаешь вопросы, на которые нет ответов. Разве ты можешь сказать о вас, людях, кто вы и к чему стремитесь?
- Нет...
- Разве вы понимаете друг друга или самих себя? Вам понятна ваша жизнь, ваш собственный мир?
- Нет.
- Чего же ты ждешь от меня?
- Мы не знаем, но мы стремимся понять, как устроен наш мир, и стремимся понять друг друга. Правда, всегда безуспешно. Но мы не можем остановиться, мы всегда в поиске. Так мы устроены. Иногда нам кажется, что мы обрели понимание и близость, и это делает нас счастливыми. И даже, когда иллюзия рассеивается, мы понимаем, что ради этого стоит жить и продолжать искания. Но вы, вы бесконечно далеки от нас. Вы так захотели. Почему? Неужели ваше презрение будет длиться вечно? Это недостойно великой цивилизации.
- Ты хорошо сказал, но все это не так.
- ?
- Причина не презрение. Нам нужно было защитить себя.
- От чего?
- От вашей воли.
- Не понимаю.
- Вы концентрируете в себе волю, которая опасна для нас.
- Но каким образом? Какую опасность мы представляем для вас, когда вы обогнали нас во всем на много веков.
- Это не важно. Тебе трудно это понять... Мы отличаемся от вас. В вас доминирует индивидуальное начало, а в нас - всеобщее.
- Коллективный разум?
- Не совсем так. Каждый из нас вполне самостоятелен, но мы обладаем способностью обмениваться мыслями на любом расстоянии.
- Телепатия?
- Не то. У телепатии другая природа. Мы не проникаем в мысли друг друга, мы уважаем неприкосновенность личности, но мы можем любую свою мысль сделать общей для всех. Любая информация по нашему желанию становится общей мгновенно. У нас нет того, что вы называете социальным устройством общества. У нас нет правительств, объединений, организаций. Каждый и так знает, что он должен делать. У нас никто никого ни к чему не принуждает. Это не нужно. Всем хорошо, когда каждый делает то, что он должен и умеет делать.
- И у вас не бывает ни споров, ни конфликтов, ни преступлений?
- Есть трудности, но они другие.
- Хорошо, но как вы, не имея специальных структур, принимаете решения? Я имею в виду, касающиеся всех.
- Интерференция. Это - волновое явление. Ты сталкиваешься с ним повсюду в природе. Взгляни на океан. Когда на его поверхности встречаются волны, противоположные по фазе, они гасят друг друга. Совпадающие же - усиливаются, сливаясь в одну общую волну. В нашем случае - волну общей воли.
- И, таким образом, вы можете двигать горами?
- Горы - пустяки. Мы можем зажечь звезду. Или погасить.
- О Боже!
Я понял, что имел в виду мой бывший шеф, когда говорил, что от нас могут остаться одни воспоминания. Я смотрел на океан, на мирную рябь на его поверхности, и вдруг представил картину шторма, гигантскую волну, нависшую над утлым суденышком, нашим миром. Я услышал вопли ужаса, треск ломающегося судна, увидел смыкающуюся над ним черную бездну...
Гиадец молча наблюдал за мной. И впервые я подметил на его лице нечто, напоминающее любопытство.
Мне стало досадно.
- Ну а чем мы опасны для вас?
- Наше индивидуальное начало намного слабее вашего. Каждый из нас, общаясь с вами, рискует заразиться чужой волей и передать другим. И тогда все мы погибнем.
Я невольно содрогнулся.
- Но ведь вы общаетесь со мной, и не первый раз. Были и другие случаи...
- Мы защищаемся при этом. Сейчас у меня очень сильная защита. Но риск остается. Чтобы не рисковать, мы решили отказаться от постоянных контактов с вами. Разве вы поступили бы иначе?
- Не знаю. Может быть, на вашем месте, мы решили бы уничтожить вас. Почему вы этого не сделали?
- Вы нам интересны. Вы обладаете большой ценностью для всех, кто стремится познавать мир.
- Какой? Какой ценностью?
- Переключатели. У вас есть переключатели.
Я рванулся вперед.
- Ради всего святого, что такое переключатель?
Он покачал головой.
- Не могу ответить. Очень рискованно. Может быть непоправимый вред.
- Но...
- Это все. Будь осторожен.
Он исчез. Но в отличие от прошлого раза, я уже знал, что Гиады, если и не друзья нам, то и не враги.
На другой день я вернулся на Центральную. Я собрал ребят и пригласил на встречу Келлара и своего бывшего шефа. Оба директора держались подчеркнуто просто и мне даже показалось, были рады, что их приняли в команду. Последнее меня позабавило. Мой рассказ о второй встрече с гиадцем вызвал сложную реакцию. Большинство ребят выразило бурную радость, как по поводу уязвимости гиадцев, так и их заинтересованности в сохранении нашего мира. Мой бывший шеф заявил, что впервые за последние тридцать лет он уснет спокойно. Но доктор Келлар, Поль и, как ни странно, Фред молчали и казались подавленными.
Я попросил каждого, кто имеет особое мнение или, еще лучше, предложение, высказаться, не скрывая ничего, пусть даже самой бредовой идеи.
- Начинайте вы, ваше превосходительство.
Келлар поморщился.
- Я начну с того, что попрошу вас называть меня Хилом. А теперь о моих опасениях. Они связаны с тем, что, как я считаю, очень опасно иметь соседа, который тебя боится и, при этом, может в любой момент стереть тебя в порошок. Где гарантия, что в один прекрасный день они не передумают, и тогда конец нашему обществу. Человечество погибнет.
- Гарантия - переключатели.
- Но мы не знаем, что это такое. И, возможно, не узнаем никогда.
- Значит, мы должны это выяснить.
- А до тех пор пребывать под угрозой уничтожения? Как долго?
- Но совсем недавно мы не знали ничего!
- Гарантии. Нам нужны твердые гарантии.
- А вы сами? То есть, простите, - мы. Можем ли мы дать кому-либо такие гарантии? Можем ли мы гарантировать, что завтра к власти у нас не придет какой-нибудь Хаммер со всеми вытекающими?..
- Все это справедливо, но не делает нашу задачу проще.
- Смотря, что считать нашей задачей.
- В том-то и беда, господа, - заговорил, наконец, Поль, - в том-то и беда, что мы не гиадцы с их усредненным мировоззрением. Мы - люди. И каждый из нас по-своему трактует и задачи и цели и идет к ним своим собственным путем.
- Поэтому мы и стоим там же, где стояли тысячу лет назад.
- Больше, дорогой, значительно больше.
- Тем более.
- Ну, не так уж плохи наши дела.
- Особенно, если учесть переключатели.
- Особенно, если учесть, что мы не знаем, что это такое.
- Разговор пошел по кругу.
- Значит, надо закругляться.
- Ну, тебе округляться некуда. И так пузо отрастил хоть куда.
- Так некуда или хоть куда?
Его превосходительство Хил, ошалело крутил головой, переводя взгляд с одного на другого. Не привык, чиновная душа, к таким переходам от обсуждения вселенских проблем к бессовестному трепу.
Я решил добить его.
- У меня идея в связи с переключателями: предлагаю нам всем переключиться в Веселый погребок. Там новая программа варьете, да и горло промочить не помешает.
Краем глаза я заметил, как переглянулись оба директора, и приготовился к худшему, а именно, к тому, что меня попросят отправиться вместо погребка в Совет. Но произошло обратное. Бывший директор МГС коротко попрощался со всеми и удалился, а его превосходительство доктор Келлар, или попросту Хил, захромал с нами.
Домой я добрался поздно ночью. Но, к моему удивлению, там не спали. Неужели, ждут? Меня кольнула совесть.
Не спала Сцеола. Она имела необычайно серьезный, даже торжественный вид. У меня упало сердце. Меньше всего я сейчас был готов к упрекам. Но обороняться мне не пришлось. Меня встретили объятия и поцелуи. Однако, когда я, успокоившись, уселся на свое обычное место, Сцеола, снова посерьезнела.
- Дон, нам надо поговорить.
- А завтра нельзя, детка?
- Я не могу ждать до завтра.
- Ну ладно, что у тебя там?
- Дон, мы решили... Я больше не могу так.
- Ты не можешь, а решили все? Хорошее начало.
- Ох, помолчи, мне и так трудно. Дон, мы уходим.
- Вот так-так. Куда, зачем и почему?
- Мы нашли квартиру. Мальчика я усыновлю. Цинти будет, как и сейчас, няней. А Стив будет ей помогать.
- По-моему, ты сошла с ума.
- Нет, Дон. Я люблю тебя, но я не могу так больше. Я знаю, что ты никогда не станешь относиться ко мне всерьез. А я хочу, чтобы меня кто-нибудь любил всерьез. Малыш меня любит. Он давно зовет меня мамой. Вот, ты даже не знал. Он тоже для тебя не больше, чем игрушка. Нет, нет, не обижайся. Я не хотела тебя обидеть. Мы тебя любим, Дон, мы все тебя любим. Но мы решили. И ты не отговаривай нас, пожалуйста.
- Хорошо, я назначу вам содержание. Оставь адрес.
- Не надо, Дон. Спасибо, но в этом нет нужды.
- Как так? Как же вы собираетесь жить?
- Я получила наследство, Дон.
- Ты ведь говорила, что у тебя нет родственников.
- У меня их и не было. А, все равно ты узнаешь. Это Хаммер, Дон. Я его внучка. Была.
Я окаменел.
- Нет, нет, не бойся, Дон. Я тебя ни в чем не виню. Я бы сама его убила...
- ...
- Мой отец... был... Нет, надо начать с его матери, жены Хаммера. Она ненавидела своего мужа и оставалась с ним только потому, что Хаммер не давал ей развода. Они жили, как кошка с собкой, и каждый из них старался перетянуть отца, то есть, своего сына, на свою сторону. Отец разрывался между ними и в конце концов сбежал из дому. Хаммер нашел его и вернул домой, но он опять сбежал. Хаммер ничего не мог с ним поделать и махнул бы рукой, если бы отец не вступил вскоре в одну из молодежных группировок протеста. Там он и сошелся с моей матерью. Хаммеру донесли об этом, и он снова взялся за отца и потребовал, чтобы тот вернулся домой. Отец отказался, и тогда Хаммер сделал так, что его посадили в тюрьму. А мать уже была беременна. Хаммер приходил к нему в камеру, говорил, что, если отец не одумается, то сгниет в тюрьме. Через полгода отец повесился. Потом... ох, этого не расскажешь. Мать старалась, как могла, но она... ничего не умела и... сам понимаешь. И однажды, мне было тогда двенадцать, я пришла домой, а она лежит, вся синяя. Я побежала на улицу за помощью и столкнулась с принцем из сказки. Таким он мне тогда показался... Кинг привел врача, но было уже поздно. Маму увезли, и я осталась совсем одна. Я не знаю, что бы было со мной, если бы не Кинг. Родители не были расписаны. Я не была зарегистрирована нигде. И никому во всем мире не было до меня никакого дела. Кинг предложил мне жить у него, и я согласилась... Нет, не думай, ничего такого не было. Кинг меня пальцем не тронул...
Знаешь, мне всегда было муторно в МГТ, но я думала... мне казалось тогда, что так я мщу деду.
- А он... знал о тебе?
- Не знаю, вряд ли.
- Как же ты доказала свои права на наследство?
- Кинг помог. Я услышала про Хаммера и сказала Кингу. И он все сделал.
- Да уж, сказочный принц! Что он сейчас делает?
- Читает библию. Хочет разыскать то место, куда упал падший ангел.
- Зачем?
- Не знаю, я не спросила. Знаешь, будь у нас с мамой хоть одна сотая этих денег тогда!.. Зато теперь все будет по-другому. У моего ребенка будет все.
- Сцеола, это несерьезно. Ну, какая из тебя мать? Ты же ничего не умеешь.
- Цинти умеет. И меня всему научит. А денег у нас теперь на все хватит.
- Сцеола...
- Я знаю, что ты думаешь. Что я - дрянь и что он не сможет гордиться такой матерью.
- Нет, детка, нет. Но мне кажется, ты обманываешь себя.
- Может и так. Наверно, так. Да, я знаю, мне и сейчас уже иногда кажется, что это твой ребенок, то есть, мой ребенок от тебя.
- Замолчи!
- Да! А ты и не знал, Дон? Я хотела ребенка от тебя. Больше всего на свете хотела этого. Не получилось...
И не для того, чтобы удержать тебя. Я знала, что это невозможно. Но мне хотелось иметь кого-нибудь, кто бы любил меня, кому была бы нужна именно я.
- ...
- Что же ты молчишь? Ну, скажи же что-нибудь!
- Разве я имею право?
- Ты спас ему жизнь.
- А что ты скажешь ему, когда он станет задавать вопросы?
- Э, придумаю что-нибудь... Поцелуй меня на прощание...
И снова я был один, в большом пустом доме. Я ходил в Совет, подолгу беседовал с Келларом. Стал снова подумывать о космосе, о возвращении в Интергалактик. По вечерам переходил из бара в бар, чтобы оттянуть возвращение домой. Ребят я не видел. Они были заняты в каком-то проекте, связанном с пограничнными планетами. Дружки Хаммера притихли до поры до времени. Но среди этой тиши да глади меня грызла тоска. Я не знал, куда себя деть по воскресеньям, и пристрастился к долгим бесцельным прогулкам.
Я подошел ближе. Глядя прямо на меня, но не видя или не узнавая меня, сидела Оливия. На паперти, среди нищих. Я со страхом оглядел ее. Не грязная, не оборванная, и блюдечка для милостыни рядом с ней нет. Тогда, что все это значит? Я тихо позвал ее. По ее лицу пробежала тень, но она продолжала сидеть, все так же, выпрямившись, глядя прямо перед собой. Я протянул руку и тронул ее за плечо.
- Оливия, ты не узнаешь меня? Что ты здесь делаешь? Пойдем, пойдем отсюда. Пойдем, Оливия!
Я сильнее сжал ее плечо. На нас уже стали обращать внимание. Я решил не дожидаться неприятностей, подхватил ее на руки и заспешил прочь из царства убогих. Я миновал несколько частных владений и спустился к реке. У самого берега лежало огромное толстое бревно, возле которого виднелись остатки недавнего пикника. Я осторожно усадил на него Оливию, примостился рядом и заглянул ей в лицо. Оно оставалось таким же неподвижным. Руки безвольно лежали на коленях. Глаза казались мертвыми. Уж не сошла ли она с ума? Я похолодел. Вскочив, я схватил ее за плечи и затряс, как я это делал с Окулом. Наконец она застонала. Я остановился. Она посмотрела на меня почти нормальным взглядом и прошептала:
- Это ты, Дон?
Она хотела сказать что-то еще, но вдруг вся затряслась, забилась в рыданиях. Я обнял ее и стал тихонько гладить по волосам.
Наконец, она успокоилась и, силясь улыбнуться, протянула:
- Ох, Дон, родной!..
- Все хорошо, милая. Знаешь...
Она вдруг приложила палец к губам и оглянулась, потом прошептала:
- Подожди, подожди, - и, вскочив, побежала к реке.
Я бросился за ней.
- Оливия, что ты задумала? Стой!
Она остановилась, задыхаясь. Я чуть не налетел на нее.
- Брось, Оливия, я тебе не позволю.
Она посмотрела на меня исподлобья, глазами попавшей в силки птицы.
Мне снова стало страшно. Я отвернулся.
Она сделала еще несколько шагов вниз, к берегу и остановилась. Я ждал. Она глубоко вздохнула.
- Нет, Дон, нет, это не то, что ты подумал. Я просто поплаваю немного, а ты подожди.
Я кивнул. Она улыбнулась и побежала вниз.
Я видел, как она сбросила одежду и долго стояла, не шевелясь, у самой воды. Потом медленно вошла в реку и поплыла, легко и грациозно, так, что я забыл свои страхи и залюбовался ею.
Потом она сушила волосы, набросив на себя мою рубашку, а я старался не смотреть на нее.
Она подошла, заглянула мне в глаза.
- Я все понимаю, Дон, но не надо, родной, пожалуйста. Я не могу.
- Ты так хороша, Оливия! Но, если... Куда тебя отвезти.
- Домой.
На пороге своего дома она опять долго стояла, не шевелясь, как там, у реки, потом повернулась ко мне.
- Все в порядке, Дон, ты можешь идти.
- Ты уверена? Может, мне побыть с тобой?
- Нет, нет. Я в порядке. Иди.
- Хорошо.
- Знаешь, приходи вечером. Я позвоню тебе.
Вечер опускался медленно и нехотя, как осенний лист. Почему-то я волновался. Нетерпение и беспокойство, желание увидеть Оливию и страх за нее наполняли меня тоской. В сердце нарастала ноющая боль. Но она все не звонила. Наконец, я решил не ждать больше. Я вызвал флайер и через несколько минут был у ее дома.
В ответ на мой осторожный стук, звенящий, почти ликующий голос позвал:
- Входи, Дон, открыто. Входи же!
Я нашел ее, сидящей на тахте среди разбросанных бумаг и дисков, с портативным компьютером на коленях. Лицо ее сияло.
- Я пишу, Дон, понимаешь, я снова пишу. Значит, я жива. Я жива!
- Прости, я не хотел мешать. Ты не звонила, и я...
- Пустяки. Ты вовремя. Подожди, я переоденусь, пойдем куда-нибудь.
- Идет.
Через полчаса богиня в сверкающем платье жемчужно-серого цвета, с алмазной диадемой на черных волосах, вышла ко мне. Я застонал:
- Леди, это нечестно! Я не достоин идти рядом с вами.
Она засмеялась.
- Ерунда, Дон, ты в любой одежде великолепен.
Я подал ей руку и повел, подражая движениям старинных кавалеров.
Внезапно она выдернула свою руку из моей и застыла как изваяние.
- Что, дорогая, что?
Она медленно повернула ко мне лицо со странным выражением благоговейного изумления.
- Дон, я поняла!
- Что?
- Я поняла, что такое переключатель.
Она схватила меня за руку и потащила вперед.
- Куда ты хотел меня повести? Пойдем, я тебе все объясню там, а пока не спрашивай, я пока подумаю.
Я молчал, потрясенный. Я повел ее не в Коллосеум, как собирался, а в тихий, маленький кабачок, где можно было спокойно поговорить.
Я не ошибся. В кабаке было пусто, и официант, обрадовавшись первым посетителям, быстро принес заказ и испарился по моему знаку.
Я взглянул на Оливию. Она кивнула и улыбнулась.
- Я не смогу сразу. Мне надо по порядку...
Знаешь, сначала, когда он бросил меня... было так плохо! Больно, пусто темно... И все вокруг... Столько злобы!.. Я думала, меня больше нет, и ничего больше не будет. Я не могла сидеть дома и не могла никуда пойти. Понимаешь, везде люди... И я пошла к нищим. Я себя чувствовала такой же как они. У меня тоже ничего не было. Я все потеряла... Я сидела среди них и, знаешь, стала успокаиваться. Я перестала думать о своей беде. Просто сидела и смотрела на облака, на листья... И постепенно ко мне вернулись думы о времени, которые меня занимали до... Помнишь? И я просто сидела и думала. И я поняла кое-что... Ты слушаешь?
- Да, дорогая, да. Ты продолжай.
- Я поняла, что времени нет. Вернее, оно есть только для нас, людей. Те, кто создали наш мир, создали и время.
Понимаешь, тот мир, который мы называем реальным и естественным, на самом деле создан искусственно. Его создатели установили в нем определенные связи и параметры - то, что мы называем законами природы, и предоставили миру развиваться дальше самостоятельно. Так же и со временем. Для того, чтобы мы ориентировались в нем, они разделили его для нас на прошлое, настоящее и будущее. Они поставили между ними заслонки, благодаря которым прошлое и будущее для нас стало недоступно. Но, то ли им не удалось сделать эти заслонки безупречными, то ли так и было задумано, но иногда, время от времени, к нам просачивается то будущее, и тогда у некоторых, особо чувствительных людей, возникают пророческие видения, то прошлое, и тогда возникают, опять же у особых людей, воспоминания о далеких временах, которые люди приписывают генной памяти.
На самом же деле, и прошлое и будущее и настоящее существуют одновременно. Прошлое никуда не уходит, а будущее уже есть. Представь, что ты плывешь по реке, и она делает поворот. Ту часть реки, которую ты преодолел, ты уже не видишь, а ту часть, которую тебе предстоит проплыть, - еще не видишь. Тебе доступен только крохотный участок на повороте. И так все время на протяжении всей жизни. Кажется, что вот-вот, выплывешь на широкий простор, все-все увидишь и поймешь, но перед тобой только очередной поворот реки. A...
- А бесконечный поворот есть спираль?!
- О! Ты имеешь в виду представление о "спирали времени"? Это можно будет обмозговать в новом контексте. Но я не то хотела сказать. Я хотела добавить, продолжая аналогию с рекой, что сверху видна вся река, вместе с тобой. То есть, для наших создателей время вообще не существует, так же как и пространство.
Она замолчала и молчала так долго, что я не выдержал:
- Продолжай же, Оливия.
- Только не спрашивай меня о создателях, - к этому я не готова...
- Нет, нет, расскажи о переключателе. Ты же сказала, что поняла, что это такое.
- Да. Это пришло внезапно, как озарение, когда мы выходили из дома... хотя в тот момент я вовсе об этом не думала... Мне вдруг стало все ясно.
Понимаешь, эти заслонки устроены так, что с одной стороны отгораживают от нас прошлое и будущее, а с другой стороны, между всеми тремя компонентами осуществляется постоянная связь и взаимовлияние. Но не в банальном смысле, не так, как обычно говорят, что, мол, прошлое определяет настоящее, а от настоящего зависит, каким будет будущее. На самом деле все не так. То есть, зависимость есть, но она не поступательная, а единовременная. Все три компоненты существуют одновременно, и настоящее всегда только такое, каким оно должно быть, чтобы будущее было таким, какое оно есть. Черт! не получается объяснить это, пользуясь нашими глагольными формами.
- Ничего, я понял.
- Понял?
- Не то, чтобы вполне, но представил это как сосуд с жидкостью, в который вставлены две перегородки; они не дают жидкости перетекать из одной части сосуда в другую, но передают тепло, и, таким образом, там всегда выравнивается температура.
- Молодец, Дон, хорошая аналогия.
- Оливия, переключатель!
- Так вот, переключатель. Я поняла, что небезупречность этих заслонок имеет еще одно последствие или назначение. Нет, начну с другого конца: чтобы такое устройство времени могло функционировать, люди рождаются с заранее заданными свойствами, определяющими все их поступки, и, следовательно, всю жизнь. Люди сами это заметили еще в глубокой древности и создали всевозможные гадательные книги, гороскопы и тому подобное. И многие, многие умы от века бились над конфликтом между свободой воли и предопределенностью.
- Не отвлекайся.
- Да, так вот, иногда рождаются люди с такой сильной волей, так сильно желающие чего-то, что им не было суждено, что они могут изменить себя и поступать вопреки заложенной в них программе. И тогда, соответственно, меняется будущее... Этим, кстати, можно объяснить и неполное совпадение в предсказаниях великих пророков. Дальше все зависит от масштабов личности: одни, замкнутые на себе, изменяют только свою собственную судьбу. Те, же, кто озабочен судьбами мира, способны вызвать глобальные изменения в мире. Это и есть переключатели. Переключатель - это человек, способный изменить будущее мира.
Ну, что же ты молчишь?
- Я потрясен, Оливия, ты... Я потрясен не только твоей, твоим, черт!
- Перешагнем это, Дон, не это главное.
- А что?
- Главное - это ты, Дон.
- Я?
- Ты еще не понял? Переключатель - это ты!
- Я-а-а?!
- Да. Это все объясняет, особенно, появление у тебя Гиадца. Приходиться думать, что они обо всем этом знают, и давно.
- Оливия, этого не может быть.
- Почему?
- Но я ничего не знаю, я всегда в потемках, всегда мучаюсь, сомневаюсь, я - тугодум! И Поль, и Кинг, и еще сотни людей умней меня во сто крат...
- Значит, не это главное.
- А что?
- Когда придет время, и надо будет решать, то не Поль, не Кинг, и не сотни других, а именно ты примешь решение, которое сможет изменить мир.
Ты - переключатель.
- А ты?
- Я - нет. Я не умею желать с такой силой. Часто, прокрутив что-то в воображении, я отказываюсь от этого в жизни, в так называемой реальной жизни, потому, что для меня это одно и то же.
- К счастью, не всегда!
- Что? А-а-а... Ну вот, ну как тут перед тобой устоять? Ты...
- Я твой раб и слуга, и кто там еще... Детка, поехали ко мне!
Конец III части
Лежачая восьмерка, часть 3. Переключатель
© Copyright: Татьяна Мартиросян, 2003
Свидетельство о публикации №203080800087
Свидетельство о публикации №203080800087
Рецензии