Лежачая восьмерка, часть 4. Волновая цивилизация

ЧАСТЬ IV

ВОЛНОВАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Кен соскочил с волны-носителя и поспешил избавиться от энергокапсулы. Хоть и невидимая, она настолько искажала его облик, что ему лучше было избежать посторонних глаз. Потеряв хозяина, капсула свернулась в энергосгусток и спряталась в складках его лилового дорожного плаща.
Теперь – смыть с себя все, что могло проникнуть сквозь капсулу, – наложения чужих волн, паразитные излучения и, главное, нервное напряжение последних часов.
Но он успел только скинуть плащ.
– Ты опять ходил в Запрещенный мир?
Как всегда, Ментек поймал его на месте преступления. Как всегда, его вопрос прозвучал как утверждение. И, как всегда, Кен не ответил на него. Только чуть-чуть наклонил голову, что было почти дерзостью.
– Привет тебе, Ментек.
– Ты не ответил.
– Ты и не спрашивал.
– Я предупреждал тебя! Это смертельный риск.
– Я достаточно осторожен.
– Нет.
– ...Кто?
– Твоя жена.
– Не может быть! Когда?
– Уже полгода.
– И она молчала так долго?
– Женщина способна на все, чтобы сохранить семью.
– Она говорила с тобой?
– Не пори чепухи.
– Но как ты догадался?
– Она справлялась, что бывает с теми, кто нарушил запрет.
– У нас не один запрет.
– Неужели?
– Ты прав. Сама Тильда исключается, Тиль слишком мал, а из моих прегрешений только это и могло вызвать у нее тревогу...
– Итак?..
– Итак, у меня верная и преданная жена.
– Ты все сказал?
– Что ты хочешь услышать? Что я перестану ходить в Запрещенный мир? Я не могу.
– Но почему, почему?
– Мы много раз говорили об этом.
– Поговорим еще.
– Бесполезно.
– Это так глубоко?
– ...
– Кен, позволь мне прочесть тебя.
– Нет.
– Это единственный способ уберечь тебя от гибели.
– Почему ты так уверен, что я погибну?
– А разве ты так не думаешь?
– За пять лет только двое – ты и Тильда. Наставник и жена. Самые близкие мне люди. Больше никто не пронюхает. Я буду еще осторожнее.
– Хорошо. Я не стану читать тебя без твоего согласия. Но я в тревоге. И не только из-за тебя.
– Тильда?
– Гораздо серьезнее, Кен. Я опасаюсь за наше единство.
– Что может угрожать нашему единству? Во всяком случае, не жалкие запрещенные. Они сами боятся нас, как чумы.
– Что такое чума?
– Неважно. За двести лет ни одного нарушения! Чего ты опасаешься?
– Двести лет прошли. А впереди – неизвестность... Кен!
– Да?
– Сегодня ты столкнулся с чем-то опасным. С чем?
– Ты ошибаешься.
– Ты вступил в контакт с запрещенными?
– Нет.
– Ты говоришь правду?
– О-о-о! Да, да, да, я говорю правду.
– Ты солгал. Я засек рефлекторные защитные блоки. Тому, кто говорит правду, защищаться нечего.
– Я устал, Ментек.
– Хорошо, я уйду. Но помни: ты ходишь по самому краю.
Старик удалился, излучая крайнее негодование. Там, где волна коснулась живых обоев, лепестки почернели и сморщились. Кен подошел к стене и сосредоточенно оборвал все испорченные цветы. Потом, прислушавшись и не уловив знакомого излучения, вышел наружу.
Понтина очень напоминала Нереиду, планету из Запрещенного мира, которую он только что покинул. Большую часть ее покрывал океан, а жизненный цикл обитателей казался продолжением его жизни. Как оно и было когда-то.
Сородичи Кена, интерференты Берегов, были подвержены резкой смене настроений в зависимости от погоды на океане. И самое их поведение напоминало динамику океанских волн. От полного штиля, когда население казалось вымершим, до грандиозных бурь, когда высвобождалось колоссальное количество энергии, рассеянной во время празднеств, и направленной во время Единения.
Кен поежился при мысли о Единении. Ментек прав. Он уклоняется уже очень давно. Это безумие. Надо непременно наверстать упущенное. Но сейчас главное – Тильда. Тяжело вздохнув, Кен повернулся и пошел к дому.
Тильда уже ждала его. Завидев мужа, она встрепенулась, и Кена обожгло шершаво жаркой волной ее затаенной радости. Тильда любила его немеркнущей любовью уже семь лет, но была всегда непонятно сдержанной. И сейчас стояла, внешне совершенно спокойная, ожидая, когда муж подойдет. «Ты как глубинное течение», – часто говорил он. «Хорошо, что не воронка», – отшучивалась она.
– Привет тебе, Тильда.
– Привет тебе, Кен.
– Где ты была?
– Так, гуляла по бережку.
– Ты же не любишь.
– Люди меняются, Кен.
– Что случилось?
У нее нервно дернулось лицо.
– Смещение? Еще увеличилось?
Она кивнула, хотела что-то сказать, но только вздохнула судорожно.
– Что-то еще, Тильда?
Она напряглась.
– А этого мало? Ты ведь знаешь: если оно перейдет черту, нам придется...
– Ну-у-у, Тили, перестань. Они никогда не настаивают.
– Они? Вот ты уже и говоришь, как несогласные.
– Ради Бога, Тили, я устал.
– Устал? А ты не думаешь, что Тиль попадет в Замкнутые круги. Как только мы расстанемся, его заберут. Отнимут! Мы никогда его больше не увидим!
– Да замолчи ты, наконец! Посмотри, что ты наделала! Посмотри на индикатор.
Стрелка дрожала уже совсем близко от красной отметки.
Кен стукнул по индикатору кулаком и вышел.
Оставшись одна, Тильда заставила себя не смотреть на прибор. Она проглотила непролитые слезы и отправилась искать Тиля. Она ходила по комнатам, заглядывая во все углы, и звала его, пока не поняла, что делает это бессознательно, пытаясь успокоиться, и, что дома его наверняка нет.
А Тиль в это время был в саду, в дупле своего любимого старого-престарого дерева. Он вспотел и тяжело дышал. Телепатические контакты давались ему нелегко, но это было его любимой игрой. Тиль ничего не знал о телепатии, даже ее названия, но инстинктивно догадывался, что занимается чем-то нехорошим, и что ему несдобровать, если его за этим застукают. Поэтому он забирался в глубокое дупло и там, свернувшись клубочком на мягком мху, подглядывал за жизнью родителей и других людей, которых он знал. Это было жгуче интересно, хотя многого он не понимал. Например, почему его родители боятся прибора, висящего на стене в их спальне. Он знал, что мать сейчас думает о нем, об этом индикаторе. Что это, все-таки, такое? И что такое Замкнутые круги? Мать спрашивать бестолку. Она только пугается и никогда не говорит правды. А отец... Похоже, ему не до этого. Отец думает о синеглазой женщине из Запрещенного мира.



Закрыв глаза, Кен предавался воспоминаниям. Черные волосы, разметавшиеся по подушке, горящие синие глаза, смуглые точеные плечи. Видение, безжалостное в своей недоступности, мучило его. И всякий раз, как оно возникало перед ним, Кен закрывал глаза и застывал, чтобы через несколько секунд очнуться и в страхе оглядеться по сторонам, не прочел ли кто его мыслей. Хотя и знал, что это запрещено. Вторжение в частную жизнь считалось у интерферентов тяжким нарушением общественных правил и каралось остракизмом.
Плотно сомкнув веки, Кен всматривался в пугающе прекрасное лицо женщины из чужого мира.
Где-то, за сотни парсеков, Сцеола, почуяв непонятную, ноющую тоску, подошла к окну и долго стояла так, глядя на звезды.
Где-то в доме, Тильда, расчесывая у зеркала волосы специальным массирующим гребнем, пыталась таким образом утихомирить расходившиеся нервы.
А совсем рядом, в саду, Тиль старался настроиться на синеглазую запрещенную, чтобы узнать, о чем думает она. Когда он понял, что у него ничего не получится, он вздохнул и вылез из своего убежища.
Тилю было четыре года, и весь мир был его владением, в которое взрослые вторгались, как докучливые гости, а иногда и грозные интервенты. Он интуитивно чувствовал, что от них надо скрывать все самое важное, и давно научился выстраивать защитные блоки. Он только не знал, что родился с сильными отклонениями: по шкале здоровья он попадал под категорию МС: мутации от смещения. Это было очень серьезно. Гораздо серьезнее, чем мутации от случайных помех или стимуляторов. Категория МС не оставляла надежды. Ребенка полагалось отдать наблюдателям и забыть о нем навсегда.
  Но Тиль не подозревал об этом и был счастлив. Своей исключительности он еще не понимал и не страдал от одиночества. Оно входило в правила игры. А играл он самозабвенно, целыми днями. Заселяя свои владения диковинными фантазиями из кусочков подсмотренных чужих жизней и собственных выдумок.
Тиль постоял еще немного, крутя головой, – нет ли где чего интересного? – и заковылял к дому.
Оторвавшись от еды, Кен поднял глаза на сынишку. Почудилась ему или нет затаенная усмешка в ответном взгляде Тиля? Да нет, четырехлетний малыш, что он может понимать?.. Кен отвел глаза. Его охватило чувство вины. Встав, Кен подошел к жене и потерся о ее плечо носом, кося при этом глазом на Тиля. Это было их любимой забавой. И хотя он почувствовал, как неприязненно напряглась Тильда, но продолжал игру. Тем более что Тиль, взвизгнув от удовольствия, подлетел к ним и уткнулся в другое плечо Тильды.
За стеной, в спальне, стрелка индикатора оставалась на прежнем месте, совсем близко от критической отметки.



Кен сосредоточился, снял поверхностные блоки и, преодолев неизбежный после отвычки легкий шок, вошел в Единение. И тотчас потонул в бурлящих, играющих всеми частотами, потоках волн со всего единства. Все клеточки его тела завибрировали в органичном ритме, как струны, влюбленные в смычок, отдаваясь музыке объединенной воли. Единение творило грандиозную симфонию психоэнергии и питалось ею. Это была самая суть их мира, его основа основ и заповедная тайна. Вечное волшебство природы, как утверждали воронкийцы, или дар Создателя, как учили хранители света.
Кен не понимал, как он мог так долго уклоняться от Единения. От этого счастья принадлежать всем, быть открытым всему миру и сливаться с ним всем существом.
Он откликался на мириады эмоций разнообразнейших оттенков, впитывал в себя энергию эмоциональных выбросов, отвечал на вопросы, лежавшие в сфере его компетенции, одобрял либо отвергал предлагаемые решения проблем, выслушивал великое множество приветствий и предложений, договаривался о встречах, узнавал новости... И все это время и тело его и душа омывались живительными волнами энергии Единения.
Через положенное время он отключился и восстановил защиту. Он чувствовал себя обновленным и помолодевшим... Если бы только не это смутное ощущение неловкости, возникавшее у него в последнее время по выходе из Единения. Из-за этого ощущения он и стал уклоняться, хотя и не мог распознать его причины.
Как бы то ни было, а долг свой он выполнил, и наблюдатели, авось, спишут ему уклонение последнего времени.
Так. Что еще? – Тильда!..
Кен припомнил, как у них начиналось.
Девушка с замкнутым лицом и сдержанными манерами тихо и незаметно вошла в его жизнь. Казалось, она хранила какую-то тайну, бережно и ревниво скрывала ее от постороннего любопытства. Это волновало и притягивало и, как он вскоре заметил, не только его одного.
Она была из прекрасной семьи береговых интерферентов. Кен начал ухаживать. Но тут возникло неожиданное препятствие. Их сравнительные характеристики обнаружили значительную разницу. При таком смещении браки не рекомендовались. Наибольшей опасностью при этом являлось появление детей с сильными отклонениями от нормы. Это не было неизбежным, но вероятность была очень велика. И в случае рождения аномального младенца, родители были обязаны сообщить об этом наблюдателям. Однако такое случалось редко. Как правило, интерференты инстинктивно избегали союзов при наличии сильного смещения характеристик.
Для вступления в брак молодым интерферентам не требовалось ничьего разрешения. Но, поженившись, они вселялись в новый дом, где на стене висел хитрый прибор с небольшой шкалой, имеющей у правого края жирную красную отметину. Индикатор смещения. Прибор денно и нощно фиксировал смещение энергетических характеристик супругов, и оповещал наблюдателей, когда стрелка переваливала за роковую черту. Прибор нельзя было обмануть или вывести из строя. Он не поддавался никакому воздействию, ни лучевому, ни механическому. А многочисленные анекдоты, посвященные войне супругов с индикаторами, свидетельствовали о смирении перед превосходящим противником.
Тупое, давящее отчаяние навалилось на Кена. Возбуждение, вызванное Единением, схлынуло, сменилось предчувствием назревающей катастрофы и противным сознанием необходимости что-то предпринять. Кен тряхнул головой и огляделся.
После Кен никак не мог объяснить, почему он не сразу вызвал наблюдателей. Как мог он так долго не замечать труп у себя под носом. Кен присел перед ним на корточки. Мертвец не был похож на утопленника. Да и лежал он слишком далеко от кромки берега, чтобы его могло выбросить волнами. Это был молодой человек лет двадцати двух, ничем не примечательной наружности, если не считать необычайной худобы. И еще. По некоторым, почти неуловимым признакам, Кен угадал в нем интерферента Континента и подивился, что его занесло на Берега.
Поборов желание бежать отсюда без оглядки, Кен вызвал наблюдателей. Они явились тотчас же и, задав ему несколько обычных вопросов, забрали труп. Кена поразило, что они даже не осмотрели место, где тот лежал. Похоже, для них это было не в диковинку. Что же происходит? Что изменилось в его мире, пока он искал Переключателя? Кену припомнилось, как он сказал Переключателю, что у них каждый знает, что ему делать, и каждый хорош на своем месте. И вот он вернулся на родину и не знает, что ему делать. И не находит себе места. И тому парню, которого только что унесли, видать, тоже пришлось несладко... Кен запоздало пожалел, что не осмотрел его. Может, что-то в его вещах пролило бы свет на его смерть.



Из своего высокого окна Ментек внимательно следил за группой юношей, игравших в саду в «кто собьется». Игра заключалась в том, чтобы водящий прошел через лабиринт мыслей-подач, выстроенный остальными игроками. Каждая такая подача могла быть либо ловушкой, либо шагом на пути к выходу из лабиринта. Задача состояла в том, чтобы ни разу не сбиться. Стоило игроку угодить в расставленную ловушку, и он выбывал из игры. Кроме того, игрок был ограничен во времени, отпущенном на обдумывание хода. Игра требовала изворотливости ума, изощренного чувства опасности и вырабатывала инстинкт недоверия. Ментек с удовольствием следил за подростками, радуясь каждому удачному ходу.
Внезапно юноши, как по команде, вытянулись и, прислушавшись к мысленному приказу наставника, потекли струйкой к павильону для занятий. Ментек залюбовался слаженным ритмом их движений. С высоты казалось, что это были многократные копии одного и того же человека. Разумеется, это было обманом зрения, но Ментеку стало не по себе.
Как бы отвечая его мыслям, по ряду студентов пробежало волнение. Будто неожиданный резкий порыв ветра вздыбил волну. Несколько минут спонтанные движения то одного, то другого, отражали обмен противоречивыми мнениями. Затем, договорившись, они бросились в рассыпную. И тут же до Ментека докатилась волна возмущения – это взбесился наставник, распоряжение которого было нарушено.
Ментек поймал себя на том, что его обрадовал маленький бунт студентов. Это было нехорошо, это напомнило ему о сомнениях, мучивших его в связи с Кеном. Очевидно, пора было поделиться ими с хранителями.
В Храме, сразу же, как он вошел, его пронизала ликующая радость бытия. Преисполнясь благодарности к Создателю, он пал на колени и так стоял, пока яркое, горячее чувство не сменилось ощущением покоя.
Ментек осторожно приподнял веки. Свет Храма уже не ослеплял, но ласкал зрение. Одновременно, его обволокло уютным теплом. Свет Храма был чудом. Законсервированным чудом, как злословили несогласные, но даже они не шли дальше беззлобной иронии.
Давным-давно, многие тысячелетия назад, мир посетил Учитель. Он оставил заповеди и свет истины. Этот свет люди, которых Он избрал в ученики, сохранили в аккумуляторах энергии и основали первый Храм Света. Свет исцелял больных, восстанавливал душевные силы, заряжал энергией, но, главное, заставлял забыть о терзающих душу демонах страхов и сомнений и возвращал утраченную радость жизни.
Однако отношение к Храму не было одинаковым в мире. На Понтине настоящих почитателей можно было найти только среди береговых интерферентов и, как ни странно, обитателей Воронки. Несогласные не признавали религии. Жители Топких Островов избегали света в силу своей природы. Интерференты Континента были, в большинстве, равнодушны к вере. А о Замкнутых кругах ему ничего не было известно.
Будто легкое дуновение свежего ветра коснулось Ментека. Будто зазвенели тихие струны. Голос, такой чистый и мелодичный, что при звуке его спирало дыхание, произнес:
– Привет тебе, Ментек.
Ментек торопливо поднялся.
Юный хранитель света, один из двенадцати, давших обет отречения от сомнений, ласкал его взглядом, чуть улыбаясь уголками губ.
– Привет тебе, хранитель.
– Ты тревожишься за ученика. Он нарушил запрет. Ты не знаешь, как помочь ему.
Ментек молча ждал. От хранителей нет тайн. Они видят насквозь, и любая защита для них ничто.
– Ты ему не поможешь. Его болезнь неизлечима. Неутолимая жажда. Жажда вырваться за установленные пределы. Он должен пройти весь путь. Не препятствуй ему. Посторонись. Там есть еще что-то, чего ты не знаешь. Следовательно, не могу знать и я. Твоему ученику лучше прийти самому.
– Он не придет, хранитель.
– Жаль. Он интересный человек. Ему дано больше, чем другим. Ты хорошо сделал, что пришел. Ты доволен?
– Прости, хранитель, не совсем.
– В чем дело?
– Я не привык стоять в стороне.
– Это от суетности. Если ты не можешь помочь, твое вмешательство только внесет суету.
– Хранитель!
– Спрашивай.
– Почему нельзя посетить Замкнутые круги? Побывать там и вернуться.
– Потому что они – замкнутые.
– ... да-да, разумеется. Прости, хранитель, я злоупотребил твоим временем и терпением.
– В Храме нет времени, а терпение безгранично. Ты желанный гость, Ментек. Оставайся на вечернюю трапезу.



Кен злился на себя. Собирался серьезно поговорить с женой, а вместо этого вызвал ссору. Да еще этот труп...
Кен оттягивал принятие решения, хотя давно понял, что объяснения не миновать, и размолвка только отдалила его на время. «Все, – проговорил он вслух. – Хватит ходить из угла в угол. Надо все выяснить и сейчас же». Но он остался на месте.
Так было всегда. Если Тильда молчала, это вызывало в нем глухое раздражение, и он уходил. Если же говорила, то всякий раз ее мнение совершенно расходилось с его; они ссорились, и он уходил. Так он привык уходить из дома и уже не понимал, что его привлекло в Тильде семь лет назад. Может, и в Запрещенный мир он стал ходить только потому, что его тянуло прочь из дома? Стоп. Еще немного, и он обвинит Тильду во всех своих грехах и несчастьях. Хотя так оно и есть. Если бы не она... О, черт! Опять!..
Присев у кроватки сына, Тильда рассеянно гладила его по волосам. Тиль уже давно уснул, но она не уходила. Чего она боится? Вопросов Кена? Новой ссоры? Ерунда. Она боится, что он не придет в спальню. Проклятое смещение! Сколько это еще будет продолжаться?..
Они не могли добиться совпадения фаз целых три года. Резонанс возник только тогда, когда по совету соседки она нарушила запрет и осторожно, слой за слоем, пройдя все защиты, проникла в святая святых – нижний, глубинный частотный уровень.
Каждый житель единства с детства знал, что клетки живого организма представляют собой миниатюрные биофизические приборы, работающие на определенном частотном спектре. В пределах этого спектра клетка излучает либо поглощает энергию. По частоте излучения можно судить о состоянии клетки; воздействуя на частоту, можно стимулировать ее активность, либо затормозить жизненный процесс; можно исцелить больную клетку или вызвать у нее болезнь; можно делать с ней все что угодно. А в совокупности излучение клеток живого существа составляет дивную композицию, присущую ему и только ему, с вариациями, зависящими от состояния здоровья, души или просто настроения. И, дирижируя этим идеальным оркестром, можно добиться чего угодно, вплоть до полного порабощения. Поэтому, частотные характеристики считались неприкосновенной личной тайной каждого. Запрет на проникновение в них был наложен в единстве испокон века. А нарушители лишались права на участие в Единении. И таких было очень мало. Считанные единицы осмеливались рискнуть тем, что было основой основ их жизни. Никогда раньше Тильда не задумывалась, какой должна быть причина, способная заставить человека пойти на такое. Никогда раньше она не предполагала, что когда-нибудь сама встанет перед подобным выбором.
Как все девчонки на свете она ждала любви. И она знала о любви все, что должна знать девушка. Между двумя любящими возникает особая связь. Их глубинные частоты настраиваются друг на друга, ведомые древним инстинктом. И рано или поздно наступает резонанс. Высшая степень близости. Тысячи тысяч песен описывают это блаженство. И только энергия резонанса способна вызвать к жизни новое существо.
Все это Тильда знала давно. Она только не знала, что полюбит человека, неподходящего ей. И что, встав перед проблемой несовместимости и решившись нарушить запрет, она должна будет сознательно выполнить то, что обычно делается инстинктивно, само собой.
После Кен говорил, что никогда еще не был так счастлив. А она не помнила ничего. Только лихорадочный страх, что ее обман раскроется и все сорвется. Ни разу потом она не осмелилась повторить опыт, и ни разу больше между ними не наступал резонанс. Зато появился Тиль. Крохотный сгусточек энергии, который на их глазах обрел формы человеческого существа и уже через несколько секунд потребовал к себе внимания. Тиль оправдывал все. Он стал средоточием ее жизни и, когда во время первой проверки шкала здоровья показала категорию «МС», Тильде показалось, что она умирает. Решение тогда принял Кен. Взглянув в глаза жены и увидев в них смерть, он сбросил показания шкалы и, взяв Тиля на руки, сказал ей: «Успокойся, никто ничего не узнает. Пойдем отсюда». И она последовала за ним.
Как она была благодарна ему, как любила... А теперь, откуда это отчуждение, эта неприязнь. Он хотел о чем-то поговорить, объясниться. Зачем она наорала на него? Какой раздраженной, несдержанной она стала. Почему? Что произошло? С ней? С ними?
Тильда поднялась. Кен, наверное, сидит у себя и переживает ссору. Надо пойти к нему.



Ментек был польщен и взволнован приглашением. Юный хранитель уже удалился, а он все сидел и сидел, не зная, чем объяснить неожиданную честь. Хотя долго ждать ему не пришлось. Появился служка и проводил его в трапезную.
Ждали только Ментека. Когда он вошел, все встали и вознесли молитву. Краем глаза он успел заметить, что трое-четверо присутствующих не принимали в ней участия. Сев, он огляделся внимательней. Кроме двенадцати хранителей, за столом было двое его друзей-наставников и еще несколько незнакомых ему интерферентов. Но прямо напротив него (Ментек едва сдержал возглас удивления) чему-то громко и весело смеялся молодой красавец с сумасшедшими глазами. Гез, некоронованный король Воронки. Что он тут делает? Возможно ли, что он тут частый гость. Судя по его поведению, да. Впрочем, кто он такой, чтобы судить! Но кто это там, в глубине стола? Ну да, так и есть. Серые плащи с низко надвинутыми капюшонами могли скрывать только жителей Топких островов. Что за испытание ему предстоит!
За свою долгую жизнь Ментек ни разу не общался ни с кем, кроме сородичей. С прочими обитателями Понтины он был знаком только по записям, как если бы они жили на далеких звездах. Поэтому он и не мог понять Кена. Его жажду путешествий, его стремление ко всему неизвестному и, главное, его тягу к Запрещенному миру.
Вспомнив, зачем он пришел в Храм, Ментек помрачнел. И тут же к нему обратился один из хранителей.
– Ты все еще во власти страхов, Ментек? Разве Меррит не развеял их?
Меррит, так, очевидно, звали юношу, встретившего его в Храме...
– Прости, хранитель, но...
 – Меня зовут Оган.
Говоря, он повысил голос, и теперь их уже слышали все.
– Твой ученик нарушил запрет, и ты мучишься двойным сомнением – прав ли ты, покрывая его, и правилен ли сам запрет, если он стоит на пути познания?
Ментек помертвел. Что он наделал? Теперь Кену конец. Он предал своего ученика. И как теперь его предупредить? Как...
Он беспомощно завертел головой, но неожиданно на слова Огана откликнулся Гез.
– Если запрет нарушают интерференты – ханжи и зануды, то уж точно он никуда не годится.
Его слова вызвали бурю.
– Ты бы не говорил так, Гез, если бы знал, в чем дело!
– Ты хочешь сказать, что, если запрет нарушают, то никуда не годится сам запрет?
– Абсурд, абсурд!
– Запретов, которые бы никогда и никем не нарушались, не существует в природе. Но если их отменить, то...
– То каждый будет руководствоваться целесообразностью. Так, как он ее понимает.
– И наступит хаос!
– О нет!
Голос, одновременно властный и мягкий, принадлежал одному из топких и привлек внимание всего застолья.
– Нет, потому что, несмотря на различия, этнические и индивидуальные, на которые намекал хранитель Оган, угрожая хаосом, все мы принадлежим к единству.
– Это означает, что все мы плавимся в тигле Единения, – подхватил Гез, – или, если хотите, нам периодически промывают мозги, или, еще вернее, нас усредняют. Нас периодически усредняют. Какой уж тут хаос!
– Ты, что же, против Единения, Гез, – с любопытством спросил топкий.
Тот вздохнул.
– Не знаю, Толень. Единение претит мне. Оно возмущает мое я. И хотя я отдаю себе отчет в том, что интерференция является естественным регулятором Единения, так как исходит из глубин нашей природы, но все во мне протестует...
– Против чего? Подумай хорошенько.
– Я тебя понял, хранитель. Да, да, да! Мои мнения, мои решения неизменно гасятся Единением как все яркое, оригинальное и сильное.
– Маргинальное!
– Но почему решение большинства лучше, когда оно хуже?
– Потому что оно лучше для большинства.
– Но почему это большинство должно выигрывать, неизменно выигрывать у меня, если мое решение лучше?
– Кто это может знать?
– В частности ты, Оган. Ты не раз с глазу на глаз одобрял меня. Признайся.
– Признаюсь.
– Но во время Единения никогда не поддерживал.
– Откуда ты знаешь?
– Справлялся у наблюдателей. Не ожидал?
Все засмеялись.
Ментек вконец растерялся. Непринужденная атмосфера застолья, простота обращения поразили его. Сам он привык относиться к хранителям с благоговением. Что же все это означает?
Но тут снова заговорил топкий, и он весь обратился в слух.
– Я хорошо понимаю тебя, Гез. И твою правоту, и твою неправоту.
– Свою правоту я и сам понимаю. Объясни, в чем я не прав.
– В Воронку стекаются одержимые со всего единства. Страстные, одаренные натуры, но, с другой стороны, неизлечимо инфантильные. Именно инфантилизм заставляет вас искать признания, одобрения. Одним словом, вам нужна публика.
– При чем тут публика? Я говорил о глобальных проблемах.
– Брось, Гез, тебе нет дела до глобальных проблем. Тебе нужно, чтобы люди слушали твои песенки. Тебе нужна слава. И ты ревнуешь ко всякой чужой славе. Поэтому и лезешь в глобальные обсуждения, напрягаешь мозги. А они тебе даны не для этого.
Последние слова произнес сородич Ментека, береговой интерферент, и Ментека неприятно поразила грубость его высказываний. Гез оскорбленно замолк. Нависло неловкое молчание. И тут робко заговорил Ментек.
– Я не могу понять одного. Как вы можете спорить в Храме? В Храме не должно быть места сомнениям. Написано ведь: оставь все сомнения и страхи...
– Если ты оставил все страхи, почему ты боишься нас слушать?
Ментек не нашелся, что ответить, но его ответа и не ждали. Спор снова подхватили топкие. Говоривший, представившийся Сваном, откинул капюшон, обнажив бритую голову с высоким матово-гладким лбом. Как и у всех топких, у него были вкрадчивые манеры и завораживающий, богатый модуляциями голос. Ментек заставил себя преодолеть поднимающийся со дна души ужас и слушать.
– Согласитесь, что в основе нашего миропорядка лежит страх. Мы приходим в мир, заполненный страхом, и всю свою жизнь проводим в тщетных попытках защититься от него.
– Мы защищаемся от опасностей!
– Ерунда. Мы боимся самого страха. Иначе говоря, боимся жизни. Этим и только этим обусловлены все наши запреты.
– Мы защищаемся потому, что мир к нам враждебен. С первых минут жизни нас стремятся уничтожить – убрать с дороги либо поработить.
– Мир таков, каким мы его принимаем.
– Воспринимаем?
– О нет, я сказал – принимаем. Только то, что вы принимаете, имеет над вами власть.
– Ты можешь волевым усилием выкинуть из системы какой-либо из определяющих параметров?
– Могу.
– Какой?
– ...
Когда стало ясно, что топкий не ответит, раздался дружный смех, к которому присоединился и сам Сван.
– Браво, Гез! Признаю, что обольщался на свой счет. Я еще не освободился от своего страха, если не смог признаться, от чего я хотел освободиться.
– Ты, топкий, говоришь о свободе?
– Почему нет?
– Семантика: топкий, вязкий, связанный. Вам суждено вязнуть в ваших болотах. Темная сила испарений делает для вас то, что для нас Единение. Вы точно так же не способны перерезать пуповину, связующую с питающим чревом. Какая уж тут свобода?
– А кому она нужна?
– Что ты говоришь, Толень?
– Мы связаны не только с питающей нас средой. Мы тысячей нитей связаны со всеми, кто зависит от нас, кого мы любим, кому мы нужны. Если у тебя есть близкие – жена, дети, родители, сестры, братья, друзья, наконец, то ты уже несвободен. Ты несвободен от того, что ты любишь, в такой же мере, в какой от того, чего боишься или ненавидишь. То есть мы пришли к той же формуле: над тобой имеет власть то, что имеет для тебя значение.
– Странный подход к понятию свободы.
– Подойди иначе, и ты увидишь, что лишь выдаешь желаемое за действительное.
– Выходит, если хочешь быть свободным, ты должен оборвать все свои связи?
– Да.
– И остаться в абсолютном одиночестве? Сомнительная победа.
– Потому я и спросил, кому она нужна.
– Позволь, я изменю направление вопроса – кому она не нужна?
– Мне. Нам, – густой низкий голос принадлежал пожилому континентянину. – Мы на Континенте довольны всем, как оно есть. И пусть все так и остается.
– Тогда почему у вас появляются трупы?
Повисло напряженное молчание. Выпучив глаза, континентянин уставился на Геза. Наконец он выдавил:
– Трупы появляются не у нас, а на Берегах.
– Чепуха. Это одни континентяне. Они почему-то идут к океану, чтобы умереть там.
– Да, подхватил Сван, – сплошные загадки: почему умирают, почему континентяне и почему идут к океану?
– Добавь еще, почему наблюдатели не дают эту проблему на обсуждение Единения.
– Рассчитывают справиться своими силами.
– Такой ценой? Трупы появляются каждый день. Десятками.
– А что думают по этому поводу хранители?
И снова повисло неловкое молчание.
Ответил Оган.
– Мы видим в этом Божий промысел. Мы не должны вмешиваться.
– Я не спросил, почему Храм бездействует. Я спросил, что вы об этом думаете.
– Больше всего это похоже на болезнь эпидемического характера.
– Вирус самоубийства! Действует только на интерферентов Континента.
– Не паясничай, Гез.
– Это от бессилия. Я бы сам хотел заняться расследованием, да я на плохом счету у наблюдателей. Они мне не дадут и шагу ступить.
– Гез, спой свою новую песню про наблюдателей.
Король Воронки не заставил себя долго просить.
Ментек сидел совершенно подавленный. Он устал. Вместо успокоения Храм окончательно выбил его из колеи. Ментек дождался конца трапезы и хотел было ускользнуть, но его остановил топкий, Толень.
– Я хотел бы познакомиться с вашим непослушным учеником. Это возможно?
– Я передам ему.



Примирения с женой не получилось. Они поговорили о последних новостях, о Тиле и разошлись, так и не заговорив о главном. Кен думал о вчерашнем трупе, о странном поведении наблюдателей. Утром он снова вошел в Единение и пробыл там больше положенного времени, но ничего не услышал о мертвом континентянине. Спросить он не решился. Слишком долго он отсутствовал на родине. Ему пришло в голову пойти на берег и снова осмотреть место происшествия.
Кен без труда нашел его. Опустился на теплый песок. Стал разгребать его, складывая в кучку разноцветные камешки, ракушки, осколки, потерянные безделушки. Он перебирал незатейливые вещицы, пытаясь представить, кому они могли принадлежать и где сейчас их хозяева. Браслет из тяжелого темного металла, украшенный символом энергии, привлек его внимание. Он надел его. Легкое покалывание, затем усиливающийся ток. Э, да это стимулятор! Кен сорвал браслет. Осмотрев прочие вещи и не найдя ничего интересного, он зачем-то зарыл их обратно в песок. Стимулятор он, размахнувшись, бросил в океан подальше от берега. Потом и сам прыгнул в воду.
Кен любил океан. Любил прикосновение волн, одновременно и успокаивающее и бодрящее. Это чем-то напоминало Единение, но было более интимным и не требовало отдачи. Кен лег на спину и закрыл глаза. Еще некоторое время он слышал крики морских птиц, затем погрузился в сон. Когда он проснулся, рядом с ним на волнах покачивался труп.
Это было уже слишком. «Вы, ребята, перебарщиваете», – непонятно к кому обратился он. Он пригляделся. Тело утопленника распухло настолько, что ничего нельзя было сказать наверняка. Однако Кен был уверен, что и этот подброшенный ему, как в дрянной пьесе, покойник – континентянин. Кена замутило. Ему не хотелось вызывать наблюдателей, не хотелось снова отвечать на вопросы. Он выбрался на берег.
Что теперь? Океан молчал. Кен ощутил прилив гложущей тоски. Домой ему не хотелось. Там безрадостно и скучно. От друзей он отвык за свои долгие скитания. Встречу с океаном ему отравили загадочные покойники. И само собой выплыло решение – Запрещенный мир.
Провались все к черту, он отправится туда!



Незнакомец появился снова, когда она сидела в баре за бокалом тоника. Вот уже несколько дней, как он выслеживал ее повсюду. И вот теперь лавировал между столиками, отыскивая свободный.
Сцеола присмотрелась. Не особенно красив, но чувствуется порода. Дорогой костюм, легкие свободные движения. В душе Сцеолы шевельнулась неприязнь. «Где ты раньше был, когда я подыхала от голода?» – со злостью подумала она. Ну и рожу же он скорчит, когда узнает, что она богата и независима!
Когда ее преследователь, наконец сев, посмотрел на нее, она не отвела взгляда. И тут какое-то колебание прошло по его лицу и фигуре, на доли секунды смазав весь облик. «Робкий охотник», – пришло ей в голову неожиданное сравнение. Хотя, скорее всего, иностранец.
Тот между тем, решившись, уже подходил к ее столику. Остановился, попросил разрешения присесть. Она небрежно кивнула, улыбнувшись одними глазами. Ободренный, он сел и произнес странное приветствие. Точно, иностранец! И выговор странный и голос. Такое богатство оттенков! От мягчайших, нежных переливов до резковатой хрипотцы. «Как старинный узорчатый бархат, чуть-чуть кое-где потертый», – подумала она и заставила себя вслушаться в слова. Боже! Что он говорит? Гиадец? Тот самый? Чушь какая-то!
– Погодите! Но вы совсем не похожи! Как вам удалось так измениться? Или я вижу перед собой проекцию?
Она кокетливо улыбнулась.
– Нет, я не проекция. Вот, можешь убедиться.
Он взял ее руку, чуть сжал и поднес ко лбу.
Руки у него были, несомненно, живые, горячие, а лоб так просто пылал.
Сцеола чуть погладила его тыльной стороной ладони и отняла руку. Он встревоженно замер.
Сцеола кивнула.
– Продолжайте.
– Это капсула. Дело в капсуле. Я в ней прилетел. Мы в них путешествуем, ну передвигаемся на дальние расстояния.
Брови Сцеолы поползли наверх.
– Но никакой капсулы я тогда не видела. Я хорошо помню, вы были в плаще, таком длинном фиолетовом плаще.
– Она невидимая. Мы ее носим как... Она как одежда, только невидимая. Это энергокапсула. Их изобрели около ста лет назад. До этого пользовались телепортами.
Сцеола начала что-то понимать.
– А как она действует?
– По тому же принципу, что и телепорт. Только телепорт, распылив объект, посылает информацию для обратной сборки в телепорт назначения, а сам остается на месте. А капсула движется вместе с объектом. Она заключает его внутрь себя и защищает. Ото всего. Потом, на месте, собирает, как телепорт назначения.
– А сама сворачивается и полезает в карман? – ехидно спросила Сцеола.
– Да, если ей приказать, – невозмутимо ответил Кен.
– И все-таки, я не понимаю, как это все... как она движется? С вами, то есть с объектом?
– По свету. Со светом. Ну берет свет от любого источника. Может взять от звезды или от космических лучей. Фокусирует и направляет волну в нужную сторону. И ложится на нее. Или садится. Как лучше сказать?
– Все равно. Я все равно этого не пойму. Хотя я и в телепортах совсем ничего не понимаю. Просто привыкла к ним, знаю с детства. А почему вы всегда один? И зачем вы здесь? Вы выполняете миссию? Ну задание вашего правительства.
– Нет. Я – нарушитель.
– Не понимаю.
  – Я сам себя не понимаю. Чего мне стоило в первый раз нарушить запрет и отправиться сюда, к вам!.. Но меня тянуло неудержимо. Ваш мир притягивает, как магнит. Вы – необыкновенные люди. Живете так, будто вы на равных с жизнью и смертью, хотя знаете гораздо меньше нас и о том и о другом... А больше всего я хотел найти Переключателя. Это сводило меня с ума. Я думал, найду его, увижу и все пойму. И я его нашел.
Он замолчал.
– И что?
– Ничего. Не понял. Я ничего не понял. Тайна осталась. Самое удивительное, что он сам ни о чем не подозревает.
– И ты ему не сказал?
– Нет. Это опасное знание. Для всех. Хотя... Он очень достойный человек, и я рад, что это он, а не кто-то другой.
– Это... это Дон?
– Ну, конечно. Я приходил к вам, когда вы еще жили вместе. Тогда я и увидел тебя впервые. Ты же сказала, что помнишь!
– Да, помню.
– За это я тоже благодарен Переключателю.
Он посмотрел ей в глаза долгим взглядом.
Сцеола промолчала. Пришелец пробудил в ней не самые лучшие воспоминания. Не стоило ему этого делать.
Он понял ее молчание по-другому и заторопился.
– Но в этот раз я прилетел только ради тебя. Это правда. Ты как вон та синяя звезда. Синеглазая. У наших женщин таких глаз не бывает. У моей жены глаза золотисто-карие. А у сына совсем золотые. Как два маленьких солнца.
Он улыбнулся.
Улыбка была замечательной. И сказал он все это хорошо. Так сердечно, естественно...
Сцеола усмехнулась про себя. Знаем все это. Как же, проходили. По принципу «я с тобой честен». А звезда и прочий треп... Красиво, соблазнительно, но... видела она таких звезд. Плавают потом в сточных канавах или лезут в петлю. Слава Богу, она не из таких. Ее-то жизнь кое-чему научила. Господи, как все обрыдло! Ах, Дон, чтоб ты там сдох! Хотя... при чем тут Дон? Он тоже был с ней честен. И он не виноват, что ее не любит. Не-лю-бит!.. А этот? Путешественник хренов…
Она подняла глаза. Гиадец смотрел на нее с таким восхищением, что у нее защемило сердце.
Ну что ж, звезда так звезда!
Она засмеялась и встала.
Кен, все это время с тревогой наблюдавший за ней, тоже засмеялся и подал ей руку.



– Тобой интересуются топкие.
Ментек был хмур и подавлен. Кен впервые видел его таким, и впервые в нем шевельнулась жалость к наставнику. Но Кен промолчал, только отгороженно пожал плечами.
– Я встретился с ними в Храме.
– Откуда они меня знают?
– От меня.
– Что-о-о?!
– Кен, я тебя не выдал. В Храме знают только то, что ты нарушил запрет, но не знают, какой.
– Вычислят.
– Не думаю.
– Почему?
– Никто, ни хранители, ни гости не пытались это выяснить. Меня никто не заставлял сказать больше того, что я сказал. Кен, я тебя не выдал!
– Хорошо, наставник, – голос Кена потеплел, – что же им нужно?
– Думаю, ты их заинтересовал способностью рисковать.
– Вот как? А что там вообще было? Расскажи.
– Много говорили о запретах, о свободе и несвободе...
Ментек пересказал споры в трапезной Храма.
Кен напряженно слушал.
– Человек несвободен, пока он кого-то любит или ненавидит? Иначе говоря, пока ему кто-то нужен... Знаешь, Ментек, нечто подобное мне говорил Переключатель в Запрещенном мире. Он цитировал одну их древнюю книгу – «Путешествие в Икстлан»...
– Ты нашел Переключателя и говорил с ним?! Ты... Ты сказал ему?
– Нет-нет. Нет!
– Все равно это чудовищный риск. Кен, ты погубишь нас всех. Я должен сообщить наблюдателям.
– Погоди. Погоди, Ментек.
– Хватит! Я и так слишком долго терпел.
– Выслушай меня!
– Ну хорошо, говори.
– Он... Он нам не опасен. Напротив, если и есть кто, способный решить наши проблемы, так это он.
– Ты говоришь так, будто хорошо его изучил. Как ты можешь знать чужую душу. Человека из чужого мира!
– А вот знаю. Я в нем уверен больше, чем в любом из наших, больше, чем в себе.
– Каким образом?
– Он пошел против страшной системы, довлевшей над их миром. И не один – он не сумасшедший. Представь, ему удалось найти единомышленников. Сначала кучку друзей, потом половину всего населения. Он превращает в друзей своих лютых врагов. И даже те, кто остаются ему врагами, уважают и считаются с ним. А главное – он не боится быть самим собой. Не боится жить.
– Такой, если, конечно, портрет верен, такой может быть Переключателем. И нам...
– Ты боишься произнести «нечего опасаться»?
– А ты не боишься?
– Я хочу избавиться от страха. Я хочу перестать бояться всего и вся. Я хочу быть свободным, насколько это возможно.
– Поезжай на Топкие острова. Тебя там ждут.



Тоска гнала Тильду из дома. Голова ее пылала. И повсюду, куда она ни бросала взгляд, ей чудился серо-желтый туман, в котором копошились какие-то безглазые существа цвета гноя. Она постояла на пороге, потом вернулась, удвоила защиту вокруг дома и сада, чтобы Тилю ничего не угрожало, и вышла за ворота. Куда теперь? Куда ей идти? К кому понести свою беду? Единение? Ни за что! Никто не должен коснуться ее мыслей, отравленных черным ядом. И в Храм она не пойдет, такая. И тут она вспомнила о подруге, когда-то давшей ей бесценный совет. Она облегченно вздохнула. Да. Вот кто ей нужен.
Подруга жила в Воронке, хотя родом была с Берегов. В Воронку ее затянул неблагодарный дар прорицания. Добропорядочные интерференты морщили носы и отворачивались от гадалки, предсказывающей судьбу по чему угодно – от обрезков волос до свечения ауры. В образовавшемся вокруг нее вакууме Дарита увидела перст судьбы и переселилась в Воронку, где сразу стала важной персоной.
Тильде она обрадовалась. Она помнила, что Тильда, не посчитавшись с мнением соседей, обратилась к ней за помощью еще в период ее жизни на Берегах. Она приветствовала ее радостно, без усвоенного за годы занятия ремеслом оттенка иронично-ласковой снисходительности.
Тильда улыбнулась через силу.
– Привет тебе, Дарита.
Гадалка внимательно посмотрела на нее.
– Что, худо тебе?
Тильда молча закивала головой.
– Ладно, попей моей водички и давай рассказывай.
Она протянула Тильде пузатый толстостенный стаканчик с темной, пахнущей водорослями жидкостью. Тильда выпила его залпом. Перевела дух. Обвела взглядом комнату. Серо-желтый туман исчез. Ушла и боль. И голова больше не горела.
– Боже мой, как просто! Два глотка воды.
– Не так просто. Эту воду нельзя пить часто. А тебе надо налаживать жизнь.
Тильда скривилась.
– Кажется, все пропало.
– Бывает.
– Но почему со мной?
– Не о том говоришь, милая.
– Да... Ну, слушай. Он уходит.
– Он это сказал?
– Нет. Ты не поняла. Он часто и надолго уходит из дома.
– Говорит, куда?
Тильда закусила губу.
– Ходит в дальние миры. У него тема – «Сравнительная эволюция гуманоидных цивилизаций». Он работает над темой.
Тильда замолчала. Она сама не знала, почему лжет. Кен был звездным структурологом и понятия не имел о сравнительной эволюции.
– И ты веришь?
– Нет. То есть про тему – это правда. Но...
– Но ты думаешь, это не главное?
– Да.
– Правильно думаешь. Завел он себе там кого-то.
Откровенная грубость выражения, отразившая ее затаенные страхи, больно ударила Тильду.
– Нет. Он не такой!
– Все они не такие.
– Нет, я бы знала. Тут что-то другое.
– Да? А скажи, когда вы в последний раз?..
– ...
– Ну вот, видишь!
Тильде стало стыдно. Не слушая больше вкрадчивого бормотания гадалки, она тяжело поднялась и, натыкаясь на какие-то вещи, пошла обратно. Пусть лучше гнойный туман и огонь в голове. Она пойдет домой и будет ждать мужа.



Кен сбросил капсулу, огляделся. Топкие острова совсем не изменились. Когда-то он облазил всю Понтину и помнил здесь многое. В мрачных пейзажах островов была разлита темная красота. А колдовские силы, таившиеся в неясном говоре ручейков, сладком шелесте ядовитых трав, тяжелом дурмане цветов и особенно в завораживающих танцах испарений, притягивали не меньше, чем кипящие страсти Воронки.
– Привет тебе, Кен.
– Привет тебе. Ты, наверное, Толень.
– Как тебе острова?
– Совсем не изменились.
– Прозвучало как-то оскорбительно. Или мне показалось?
– Не показалось. Я был здесь когда-то очень давно. И здесь ничего не изменилось. Не только у вас. На всей Понтине. Нет движения. Нет жизни. Понтина умирает. Ты знаешь о трупах? Хотя, что я? Конечно, знаешь.
– Я знаю все.
– Я так и думал.
– Ответ прост и страшен.
– Но мне не было так уж просто понять. А как только я понял...
– Ты пришел к нам.
– Да. Догадался, что вы знаете. И что меня вы позвали именно поэтому.
– Потому что и сами больны тем же недугом. Вас, береговых, и Воронку поддерживает Единение. Нас – силы болот. Несогласные питаются энергией протеста. А у Континента нет ничего. Это всегда было самое дохлое место на Понтине. И именно с него она начала гнить.
– А почему они идут к океану?
– Инстинкт. Жажда выжить. Океан породил нас всех. Их толкает к нему подспудная надежда выжить. И это ждет всех нас. Если мы ничего не сделаем.
– Почему ты не обратился к несогласным?
– У несогласных за душой нет ничего, кроме протеста. По сути, они создали у себя то же Единение, только в миниатюре, и даже не догадываются об этом. Они не представляют никакой силы и разделят общую участь. Если, повторяю, мы ничего не сделаем.
Кен молчал. Ему не хотелось признаваться, что мысли его были далеко отсюда, за сотни световых лет.
Толень подождал немного и заговорил снова.
– Ты почувствовал эту болезнь давно, много лет назад. Поэтому и стал уходить... в Запрещенный мир?
– Ты знаешь?
– Нетрудно было догадаться.
– Я говорил старому болвану!
– Он печется о тебе.
– Он хотел рассказать наблюдателям. Я еле его удержал.
– Старик цепляется за то, во что верил всю жизнь. Отними у него веру, и он умрет, как эти с Континента.
– Мне он тоже дорог, несмотря ни на что. Но он бесит меня.
– Нас всех держат на помочах.
– Только не меня!
Толень улыбнулся.
– И тебя держат, только другие помочи. Взгляни!
Он махнул рукой.
Кен обернулся.
По болоту, как посуху, шла Сцеола, в развевающихся одеждах, с цветами в распущенных волосах. На ее лице блуждала рассеянная улыбка.
У Кена застучало в висках. Он рванулся было вперед, но сдержался, вовремя догадавшись, что это хитрая ловушка топких. Болотная магия!
В ярости, Кен повернулся к Толеню.
Тот продолжал улыбаться.
– Хорошо. Ты прав. Мы страдаем от зависимости и мечтаем освободиться, а, освободившись от одной, попадаем в другую. Согласен. А ты свободен?
– Никто не свободен.
– Но что связывает тебя?
Толень обвел рукой пространство вокруг них.
– Все это. Я люблю наш мир. Его злую красоту, темное вино болот, таинство зла. Красота зла так же способна вдохновлять, как и благодать небес. Погости у нас, и ты убедишься, что воронкийцы посещают болота так же часто, как и Храм.
– И Гез? Я когда-то дружил с ним...
– И что?
– Они тщеславны и суетны. Вечные дети. Публика нужна им, как воздух. Они готовы на унижение, лишь бы пришли послушать их песенки или посмотреть их картинки. Забавно видеть, как они трепетно заглядывают вам в глаза, ожидая отзыва, как приговора. Мне надоело вечно выражать восхищение.
– Они создают бессмертные произведения.
– Но не делаются от этого лучше.
  – А ты сам? Почему ты забросил работу?
– Тебе и это известно?
– ...
– Надоело исследовать звезды. Люди, их жизнь и взаимоотношения, интереснее. Особенно непохожие на нас. Они притягивают, как магнит. И ты прав: там меня держат. И, надеюсь, ждут.
– Значит, ты нашел, что искал?
– Да. Что?
– Я спросил, ты нашел то, зачем ходил в Запрещенный мир?
– А почему ты спрашиваешь?
– От твоего ответа многое зависит.
– А если я не отвечу?
– Ты не доверяешь мне?
– Почему я должен тебе доверять?
– Чтобы не остаться одному.
– Я не один.
– Но можешь оказаться в полном одиночестве.
– Угроза?
– Призыв к разуму.
Мозг Кена лихорадочно работал. Топкие не сильны в прощупывании. Там им положен естественный предел. Их стихия – чары – наваждение, внушение, дурман. Им никогда не докопаться до того, что он не желает открывать. Следовательно, они ничего не могут знать о Переключателе. А если догадываются, то это им ничего не даст. Ментеку известно совсем немного. А вот Сцеола... Откуда они знают о Сцеоле? Непроизвольно он обернулся в сторону болот. Призрак исчез. На том месте клубился черный пар. Кен повернулся к Толеню.
Тот спокойно ждал.
– Откуда вы знаете о ней?
– Ты не доверяешь мне. Почему я должен открывать тебе наши секреты?
– Что вам нужно?
– То, что ты нашел в Запрещенном мире.
– Не зная, что именно?
  – Нарушить такой запрет можно только ради одного.
– Если ты знаешь, зачем спрашивать меня.
– Мне нужно знать, кто он.
– Ты хотел сказать, она?
– Брось. Ты ходил туда не ради нее.
– Ты прав наполовину. Вначале меня привлекал тот мир сам по себе, его тайны. Но когда я встретил ее, все другое отступило.
– Ну что ж, мне жаль. Жаль, что разговор не получился. Прощай.
Топкий ушел.
Кен вызвал капсулу. Она не среагировала. Кен повторил мысленный приказ, но уже в следующую секунду понял, что это лишнее. Капсула исчезла.
Вокруг, сколько хватало глаз, простирались болота. Исчезла даже тропинка, по которой он вышел сюда. Кен двинулся наугад и тут же больно ударился о невидимую преграду. Выругавшись, он пошел в противоположном направлении. Но уже через десяток шагов почувствовал, что его удерживает непонятная сила. Трава, только что мягко ластившаяся, обросла щупальцами и цеплялась за одежду. Струйки черного пара угрожающе вытянулись к нему, наползая со всех сторон, уплотняясь и принимая формы кошмарного зверья. Оскаленная морда нависла над ним, капнула коричнево-зеленой слюной. Кен содрогнулся, и в тот же миг его всего пронизала адская боль. Кен упал на землю, затрясся в судорогах. Боль была невыносимой, но он не терял сознания. Собрав всю свою волю, он попытался встать. Сверху послышался свист рассекаемого воздуха. Кен заставил себя взглянуть. На него падала гигантская скала. Кен оцепенел. Во все глаза смотрел он на приближающуюся смерть, и уже не слышал адского свиста, не чувствовал ни страха, ни боли. Когда скала прошла сквозь него, он даже не удивился. Мерзавец топкий! Проклятый ублюдок!
Однако надо было выбираться с островов. Чары отступили. Как видно, топкий не хотел его убивать, только потешил злую душеньку. Но капсулу не вернул, подонок. Оставалось одно – ползучий мост, единственный мост, связывающий Топкие острова с Континентом.
Мост назывался ползучим, потому что был узким и склизким, и без перил. Так что тому, кто не имел тренировки, приходилось продвигаться ползком, прижимаясь всем телом к сучковатому кривому стволу поваленного дерева, который, собственно, и был мостом. Но Кен был хорошо тренирован. Опыт исследователя и путешественника кое-что да значил. Кен без труда перешел мост и, раздобыв в первом же пункте новую капсулу, махнул к зазнобе-запрещенке. Лечить старую тоску и новые раны.



Синие широко распахнутые глаза смотрели на него с восторгом и ожиданием... Чего? Какого-то знака, слова, движения? Был только один способ узнать. Но Кен медлил. Древний запрет тяготел над ним. Секунда, вторая. Еще немного, и ожидание в ее глазах сменится разочарованием. Стыдясь самого себя, Кен легко проник в ее ничем не защищенные мысли. И ужаснулся. Будь он проклят! Как он мог забыть? Ведь он изучал записи. Все пропало! Ему остается уйти. Потерять ее навсегда. Как она будет его презирать, возможно, возненавидит... Еще не сознавая, что делает, Кен двинулся дальше. Какие слабые частоты! Еле уловимые. Но он нащупал их. Поймал главный ритм, второй, третий. Через пять минут он уже знал ее всю. И медленно, ошупью начал импровизировать, вернее, угадывать симфонию ее тела. Он был один там, где должны быть двое. Ему приходилось самому сделать то, что обычно делает инстинкт. Но он должен показать этой гордой чужеземке, что такое любовь. Она забудет примитивную акробатику, которой упиваются ее сородичи, не имея представления об истинном, глубинном наслаждении...
Стоявшая неподвижно Сцеола вдруг ахнула и пошатнулась. Ей показалось, что все клеточки ее тела завибрировали, как под воздействием волшебной свирели Пана. И она сама, ее тело стало живой музыкой. Расплавилось и заструилось раскаленным плазменным потоком.
В какую-то долю секунды Кен почувствовал, что она начала отвечать ему и, отбросив роль пассивного инструмента, заиграла высокое соло. В тот же миг она шагнула к нему и обхватила его руками. Кен не успел удивиться. Поток подхватил его.
– Что это было?
– Любовь.
– Я думала, что знаю о любви все. Я ведь была шлюхой, если ты понимаешь, что это такое. И я любила, очень любила одного человека. Но я никогда, никогда... ты мне не веришь?
– Верю.
– Что же это было?
– Плазма. Четвертое состояние вещества. В нашем языке любовь и плазма называются одним словом.
– Я не понимаю.
– Этого никто не понимает.
– Погоди, я не о том. Я знаю, что такое четвертое состояние. Я видела плазменную струю на энергостанции. Я не понимаю – как...
– Такова наша природа. А мне непонятно ваше...
– Ты можешь не стесняться в выражениях. По сравнению с вами мы – жалкие несмышленыши.
– Я бы так не сказал!
– Спасибо. Ты мне льстишь. Но...
– Что?
– Это было прекрасно, несравнимо ни с чем. Но я не люблю тебя.
Сказав это, Сцеола запрокинула голову и расхохоталась, весело и свободно.
Кен не верил ушам. Он-то думал, что навсегда покорил и привязал к себе чужеземную красавицу. А она смеялась.
– Ты еще мало знаешь меня.
– Нет. Дело совсем не в этом. То, что ты показал мне... У нас для этого другое слово. Мы называем это сексом. Правда, это был самый высокий класс. Но это не то. Я люблю Дона. Это у меня навсегда и безнадежно. А секс сам по себе меня никогда не интересовал. Я всегда искала любви. Тебе этого не понять. Мы разные.
– Мы не разные. И ты права. А я – последний дурак. Думал тебя поразить и...
– А мужики все дураки! И мне вас не жаль. Поделом. За все наши слезы.
Она снова засмеялась, и Кен улыбнулся в ответ, хотя и не понимал, что происходит, почему его отталкивают.
– А ты не тужи. Пройдет. Знаешь, как у нас говорят – «и это пройдет!»
– Я не хочу.
– Вот как? Чего же ты хочешь?
– Хочу, чтобы моя Синяя звезда была со мной.
– Звезда? Говоришь, звезда? А сам хочешь стянуть меня с неба и привязать за лучик к колышку. Сделать этаким ручным солнышком. Не бывать этому! Звезда так звезда! К тому же солнышко у тебя уже есть. Забыл? А ведь небось любишь жену? Не смей говорить, что нет. А даже если и нет, все равно это подлость. И я не хочу в этом участвовать. Мне ее жаль, хотя я ее совсем не знаю. Зато я знаю, что это такое, когда тебе лгут и уходят. И не смотри на меня так – переживешь!
Сцеола усмехнулась ему в лицо и ушла, стуча каблуками.
Кена захлестнула обида. Как жестоко! Разве он виноват? Он был с ней честен. Рассказал все. Ни разу ни в чем не солгал. Соблазнял? Играл на ее одинокости, обреченности ее чувства к Переключателю? Да. Но разве он виноват? Он тоже одинок. И он нравился ей! И сейчас нравится. А Тильда – это совсем другое...
Хорошо, он уйдет. Вернется домой. Сердце его сжалось тоской при этой мысли. Но в одном она права – его дом там, на Понтине.
Послушная мысленному приказу хозяина энергокапсула ожила и стала разворачиваться, обволакивая его тело.
Затаив дыхание, Сцеола наблюдала из-за дерева, где она спряталась, как на ее глазах недавний возлюбленный превращался в монстра и исчезал в колеблющемся воздухе.
Ну вот и все! Сцеола заплакала. Она чувствовала себя брошенной. Даром что она сама дала ему от ворот поворот. Невелико утешение! Размазывая косметику, она говорила вслух, обращаясь к безмолвной аллее: «Эх, дура я, дура! Ну почему я плачу? Почему мне так плохо? Он мне чужой, совсем-совсем чужой. А у меня есть Вилли! Самый лучший малыш на свете. А мужики? Да пропади они все пропадом!»



Дома было пусто и пыльно. Его не встречали, не ждали. Кену стало досадно.
Он походил по комнатам, вышел в сад, прислушался. Что-то не то, но что? Он подошел к дереву, сорвал плод. Дерево закивало ему ветвями, зашумело благодарно листьями. Кен улыбнулся. Но беспокойство не проходило. И тут он понял. Не было защиты. Тильда ушла, не позаботясь о защите вокруг дома. Это могло означать только одно: она ушла, забрав Тиля. Дура! Он бросился обратно в дом. Где-то должно быть оставлено сообщение. Что-нибудь вроде «Я так больше не могу»... Нигде ничего. Ни записки, ни знака. Кен в изнеможении сел. Жизнь разваливалась, как будто кто-то невидимый, воспользовавшись его отсутствием, выдернул опорный камень из-под шаткой постройки.
В дверях раздалось покашливание. Кен встрепенулся. Бент. Старый знакомец Тильды. Друг детства, к которому Кен когда-то здорово ревновал. Сейчас он стоял у порога и, как показалось Кену, смотрел на него сочувственно. У Кена перехватило в горле.
– Где моя жена? Где Тильда?
– У меня. У нас, – поправился Бент.
– Что случилось? Тиль тоже у вас?
– Кен...
– Ну!
– Тиля забрали наблюдатели. В Замкнутые круги. Мы с Мэлли узнали случайно и взяли ее к себе. Хочешь повидать ее?
– Не-е-ет. Нет! Сначала я должен вернуть Тиля. Я пойду туда!
– Я с тобой.
– Эй вы, парочка сумасшедших! Или вы знаете, где это? Куда вы собрались?
В комнату ввалился Гез, таща за собой рогатого зверя с рыжей шерстью.
– Я узнал от Толеня. Он идет сюда вместе со Сваном. Ментек тоже в курсе.
Кен только крутил головой.
Гез не обманул. Пришли и Толень со Сваном, и Ментек.
Кен кивнул топким, показывая, что не держит зла, покаянно поклонился старому наставнику.
Тот взволнованно забормотал:
– Ты уже все знаешь? Тебе рассказали? Ты виделся с Тильдой?
Кен покачал головой. Посмотрел вопросительно на Бента.
Тот вздохнул.
– Я могу пересказать со слов Тильды. В тот день она, как всегда, – он осекся, виновато глянул на Кена.
Кен продолжил за него:
– В то утро она, как всегда, подошла к индикатору, будь он проклят. Ты можешь не стесняться – мне уже скрывать нечего. Доскрывались.
Бент кивнул.
– Ну вот. И индикатор стоял на критической черте. Тильда еще говорила, что очень удивилась, почему она ничего не почувствовала. Никаких изменений в себе или... словом, ничего. Потом она опомнилась и бросилась искать Тиля. Она решила бежать. Куда, и сама не знала.
Кен стиснул зубы. Его не было рядом!..
Бент посмотрел на него с жалостью.
– И тут появились они. Были вежливы, деликатны. Выразили сочувствие. Сказали, что Тилю никто не причинит зла, но оставаться дома он не может. Что так будет лучше для него и для них. Для вас, то есть.
– И все? Они больше ничего не сказали? Не оставили? Ни следа, ни одной зацепки?
Бент покачал головой.
– Забрали Тиля и исчезли.
– Они упомянули Замкнутые круги? Может, Тиль не там?
– Больше негде. Мы с Мэлли сделали запросы повсюду, где только можно.
– Давайте действовать по системе. Кто что знает о Замкнутых кругах, пусть выкладывает.
Все посмотрели друг на друга.
– Так, – заключил Сван, – никто и ничего.
– Хорошо. Давайте, с другого конца – где? Где они могут быть расположены?
– Гениально, Гез! В самом деле, они должны занимать какое-то пространство. Скорее всего, защищенное. Надо найти на планете достаточно протяженное место с постоянной сильной защитой.
– Почему на планете? Они могут находиться вне Понтины.
– Сначала поищем на Понтине, потом дальше.
– Сколько лет ты собираешься искать?
– Но, может, нам повезет?
– Надо действовать наверняка.
– Это как?
– Хранители. Они должны знать. От хранителей нет тайн.
– Как ты собираешься их заставить?
– Можно пригрозить им, что мы расскажем все Единению.
– Угрожать Храму? Ты спятил!
– И, потом, Единение дружно осудит Кена и Тильду. Как дважды нарушителей.
– А если попросить? Понимаете, не угрожать, а попросить?
– Еще один идиот! Просить хранителей! Да они не поступятся ни одной крупицей своей избранности.
– А я думал, ты любишь их, Гез.
– Я и тебя люблю, Толень.
– В чем дело? Не время для нежных признаний.
Все рассмеялись. Даже Кен улыбнулся. И тут распахнулась дверь и вошел Меррит.
В комнате стало светлее. Повеяло свежим благодатным ветром. Юному хранителю освободили самое почетное место. После приветствий все молча воззрились на него, ожидая чудесного решения. Но Меррит, если и имел его, не торопился поделиться. Поглядев пристально на Кена, он проговорил:
– Все тайное становиться явным. Тебе не надо больше скрывать. Расскажи о Запрещенном мире.
– Что именно, хранитель?
– Главное. Чем они отличаются от нас? Наши знания о них относятся к периоду двухсотлетней давности. Никто, кроме тебя, этого не расскажет. Мы навели справки. Ты – единственный нарушитель.
– Можно послать капсулу с записывающим устройством.
– Зачем, когда есть Кен?
– Но он, может быть, необъективен!
– Зато у него есть интуиция. С ней он нашел Переключателя. Ни одна капсула на такое не способна.
Все, кроме Ментека и Толеня, были поражены.
– Переключатель? Возможно ли?
Гез в волнении ломал руки.
– Но тогда чего же мы медлим? Надо его вызвать. Если кто и способен помочь нам, так только он!
Кен поразился – Гез слово в слово повторил то, что он сам недавно говорил Ментеку. Но сейчас эти же слова вызвали в нем внутренний протест.
– Как мы можем ожидать, что чужой разберется в нашем мире лучше нас. Пожалуй, я отвечу на твой вопрос, хранитель. Главное в них то, что они думают своим умом и во всем полагаются на самих себя.
Гез понял намек и умолк, закусив губу.
– У них нет Единения? Чем же они поддерживают свои силы?
– Они черпают их в самих себе.
Несколько минут все молчали, переваривая услышанное.
Кен продолжил:
– Правда, у них есть отдаленное приближение к нашему единству – тот самый Союз Цивилизаций, в который и мы формально входим.
– А Единения нет?
– А Единения нет, – раздраженно повторил Кен. Ты что же, совсем не можешь представить себе мир без Единения?
– Не могу, – честно признался Ментек.
– Я тоже не могу, – присоединился к нему Бент. Как же они живут без...
Он не смог сформулировать.
– Они не лишены его совершенно, но только в самой зачаточной форме. И они относятся к нему по-разному. Одни называют это стадным чувством и стыдятся его. Другие – чувством локтя и гордятся им. Есть у них и системы коллективного управления, но они примитивны и коррумпированы. Еще есть такие группы, где они все вместе молятся и любят друг друга. Но остальные их презирают.
Кен замолчал. Его слушатели тоже молчали, потрясенные.
– А в большинстве каждый живет сам по себе, – заключил Кен.
Толень усмехнулся.
– Кен, я весьма ценю твои впечатления, но они, скорее всего, поверхностны. Ты сам говорил об управлении. Какая же может быть свобода при наличии управления?
– Я не говорил о свободе. Я говорил о свободе выбора.
Он замолчал, почувствовав, что запутался.
Вмешался Гез.
– Вы отвлеклись. Мы здесь для того, чтобы найти путь в Замкнутых круги.
Ментек, до этого молча слушавший отвлеченные споры, произнес с упреком:
– Я полагал, что хранителю... хранителю-то уж будет это известно. Ведь вы, ведь у вас свет истины!
Меррит нахмурился.
– У тебя неверные представления. Свет не есть информационная система, куда можно обратиться с запросом. Мы никогда не делаем ничего подобного.
– Что же вы делаете?
– Служим Создателю. И мне было трудно, очень трудно покинуть сегодня Храм.
– Мы ценим твою жертву, хранитель, но чем же ты нам поможешь?
– Мы надеялись, что ты знаешь.
– Я не смог остаться в стороне. Помнишь, Ментек, ты сам говорил?
– Кажется, я знаю, кто может привести нас в Замкнутые круги, – наблюдатели.
– Вот это да!
– Браво, Гез!
– И впрямь, как просто!
– Не так уж и просто. Наблюдателей надо еще заманить сюда и потом еще вышибить из них их тайну.
– Это мы берем на себя.
Топкие, Толень и Сван, перемигнулись и засмеялись чему-то своему.
– Сколько вам нужно времени?
– Завтра утром приведем тепленькими.



Не снимая капсул, Толень и Сван внимательно обследовали побережье. Они не спешили. До утра было еще далеко. Кроме того, они были утомлены длительным общением с чужаками, а также свежим воздухом и ярким дневным светом. А здесь запах водорослей и гниющих останков океанской мелочи, мокрый, пружинящий под ногами песок и тени, пляшущие в приглушенном свете, напоминали болота. Оба они, хоть и хорохорились перед чужими, чувствовали себя неуютно вдали от Топких островов, без поддержки болотных сил.
– Что ты скажешь о Меррите, Сван?
– Черт их разберет, этих хранителей. А что ты имеешь в виду?
– То же, что и ты.
– Когда у тебя возникли подозрения?
– Когда он заявил, что ничего не знает о Замкнутых кругах.
– И что храмовый свет нельзя использовать.
– А это, кстати, можно проверить.
– Ха-ха-ха! Великая топь! Это мысль! Украсть свет из Храма! А почему не весь Храм вместе с обслуживающим персоналом?
– Все сказал? А теперь подумай.
Сван изумленно посмотрел на друга.
– Великая топь! А ведь это мысль! Как это раньше не пришло мне в голову?
– Утешься. Меня тоже осенило только что. Но об этом потом. Вернемся к Мерриту. Я подозреваю, что он солгал не только по поводу света.
– Не сомневаюсь. Он преследует какие-то свои цели. Я не верю в бескорыстную помощь хранителей. Я вообще не верю в бескорыстную помощь.
– А Гез?
– Гез – дурак!
– Еще вчера ты восхищался этим дураком.
– Гез чертовски талантлив. И не только в своей области. Чуть прикоснувшись мыслями к совершенно новой для него проблеме, он выдает блестящие неожиданные решения. Но это не мешает ему оставаться дураком.
– Наивным?
– Это не наивность. Он прекрасно видит и ложь и грязь, но ведет себя так, будто не замечает. Не хочет признавать. Потому к нему ничего и не прилипает.
– Но Меррит – совсем другое дело.
– Но и тут могут быть вариации. Либо Меррит подослан Храмом, либо ведет собственную игру.
– Надо учесть возможность и того, и другого.
– Надо учесть возможность и того, что все это – плод нашего воображения.
– Что ты мелешь?
– Не забывай, мы, топкие, тяготеем к черным тяжелым мыслям, мрачным подозрениям...
– Все это так. Но если такова наша природа...
  – Она такова. И мы рискуем попасться в ловушку собственных измышлений. Перемудрить. Надо об этом помнить.
– Стой! Кажется, есть.
В десяти шагах от них покачивался прибитый к берегу и застрявший в водорослях труп.
Топкие не стали приближаться к нему. Укрывшись за скалами, они вызвали наблюдателей и тут же максимально усилили защиту, чтобы не быть обнаруженными.
Наблюдателей было двое. Они сразу направились к утопленнику. Один начал обрабатывать его, с тем чтобы поместить в капсулу. Другой же недоуменно озирался, очевидно, в поисках того, кто их вызвал.
Больше медлить было нельзя.
Толень выхватил миниатюрный музыкальный инструмент в форме раковины и приложил к губам. Полилась медленная завораживающая мелодия. Наблюдатели застыли. Мелодия постепенно убыстрялась, все более уступая место ритму. И вот уже остался один ритм, простой и сильный, против которого не могло устоять ничто живое. Это был древний ритм праотцев волновой цивилизации. Он считался утерянным несколько тысячелетий назад. О нем ходили легенды, рассказывающие чудеса, и было известно, что не один воронкиец, начиная с Геза, продал бы душу за то только, чтобы разок услышать его. Никто не подозревал, что его сохранили на островах. Топкое братство свято стерегло свои сокровища – древние знания, тайны болотной магии, кирпичики торфа, служившие аккумуляторами болотной силы и многое другое.
Между тем древний ритм сделал свое. Наблюдатели, бросив несчастную жертву, приблизились к ним, подергиваясь в такт музыке, и угодили прямехонько в капсулу, приготовленную Сваном.
Толень спрятал раковину.
– Светает. Нас уже, наверное, ждут.
– Жаль, что мы не можем сами прочесть их.
Толень остро поглядел на сородича.
– Нам не хватает только этого, верно? Наши знания, наша сила, если приплюсовать еще и телепатию, – абсолютная власть!
– Ты, как будто не жалеешь об этом?
– Как ни странно, не жалею. Власть – ненадежный дар. Бремя ответственности – раз, потеря личной свободы – два, тягостный долг выбора – три, необходимость защищать ее от всех прочих – четыре.
– Тогда чего же ты хочешь?
– Представь себе, я хочу помочь этому бедолаге вернуть сына.
– Слышу шелест ангельских крылышек!
– Ты против?
– Хм...
– Это не мешает мне, то есть нам, вести свою игру.
– Ты меня запутал, Толень. Ты меня запутал. Я говорю, я перестал тебя понимать.
– Не заводись. Ты ведь согласился со мной, что островам угрожает та же опасность, что и всей Понтине.
– Ну да.
– Ты согласился, что настала пора подобраться к Замкнутым кругам, так?
– Ну так.
– Вот мы этим и занимаемся. А то, что мы при этом поможем Кену, меня не смущает. Парень мне симпатичен.
– А вот это смущает меня! Топкие не должны...
– Брось! Должны, не должны... Снова запреты? Меня тошнит от тебя.
Сван задохнулся от возмущения. Толень примиряюще поднял руку.
– Замнем. У нас впереди еще храмовый свет. Забыл?
Сван повеселел. «Все равно, один я ни на что не способен», – подумал он.
Друзья-приятели подключили к себе капсулу с наблюдателями, образовав нечто вроде прицепа, и взяли курс на жилище Кена.



Это были очень странные взрослые. Они молчали. Молчали всю дорогу. Даже между собой не обменялись ни словечком. Но что было еще хуже, Тилю никак не удавалось их прочесть. Он напрягался изо всех сил, но проникнуть в их мысли не смог. Ему пришло в голову, что люди, которых он встречал до сих пор, друзья его родителей, не подозревали о его способностях и, соответственно, не защищались. А эти, значит, все знают? Тогда почему его не наказывают? Все ведут и ведут куда-то. И молчат. Тилю стало страшно. Он всхлипнул. Наблюдатели остановились. Внимательно осмотрели его. Один присел перед ним на корточки.
– Что с тобой, мальчик?
– Хочу к маме!
Наблюдатель выпрямился.
– Идем. Там тебе все объяснят.
Тиль отступил назад.
– Не пойду! Никуда не пойду. Маму хочу-у-у! Мама-а-а!
Никто не показался на его крик. Наблюдатели стояли, как изваяния. И Тиль понял, что они просто ждут, когда он замолчит. И понял, что надо идти. Тиль сжал кулаки. Ничего, он еще им покажет! Наконец преодолен последний коридор. Тиля ввели в огромную светлую комнату, заставленную всевозможным оборудованием, возле которого крутились дети всех возрастов. Увидев Тиля, они оставили свои занятия и окружили его. Два десятка лиц. Любопытство всех оттенков, от высокомерно презрительного до слегка сочувственного. Тиль запомнил их все, вместе с характерным для каждого излучением.
Между тем один из ребят, высокий мускулистый подросток лет четырнадцати, подмигнув остальным, мол, готовьтесь к представлению, хлопнул его по плечу и гаркнул:
– Ну, покажи, на что ты способен.
Тиль не шелохнулся.
Паренек недоуменно огляделся.
– Эй, ты что, не слышишь? Покажи нам, что ты умеешь.
Тиль опустил голову. Он уже с трудом выдерживал направленную на него волну неприязненного интереса.
– Э, да ты и впрямь не понимаешь? Ну скажи, за что ты сюда попал?
Тиль медленно поднял на него взгляд, выдохнул:
– За индикатор.
Раздался дружный смех.
– Вот балда! Факт, за индикатор. Мы все тут из-за индикатора. И все мы – особенные, ну не такие как все. Поэтому и мы тут. А ты? Чем ты отличаешься от других?
Тиль понял: он здесь потому, что он не такой, как все дети. Поэтому его забрали из дома и не пускают к маме. Значит, надо разуверить их в этом. Ни за что на свете нельзя открывать им своих секретов. Пусть решат, что он обыкновенный мальчик.
Не дождавшись от него реакции и поняв, что забава не удалась, дети потеряли к нему интерес. «Да ты еще совсем малявка!» – резюмировал вожак, и они разошлись по своим местам.
Тиль остался один. Никто больше не обращал на него внимания. Он тихо вздохнул и подумал: «Почему так долго не идет мама?» И тут же вспомнил, что маме сюда нельзя, так же как и ему нельзя домой. Тиль огляделся. На него никто не смотрел. Вжав голову в плечи, он пошел к двери. Ее не было. Тиль подумал, что ошибся направлением, и пошел вдоль стены. Он обошел весь зал. Двери не было нигде. Тиль сел под стеной и заскулил. Это снова привлекло к нему внимание детей. Когда Тиль увидел, что вокруг него опять собирается толпа, он заревел во весь голос.
– Во дает, малявка!
– Ты чего сопли распустил?
– Мамочку захотелось?
– Сейчас дадим тебе мамочку!
Тиль посмотрел на них сквозь слезы. То, что он увидел, он не мог забыть никогда. Сжатые кулаки, глаза, горящие ненавистью. Он зажмурился и не увидел, кто ударил первым. Били больно, старались попасть по голове. Но их было слишком много. Они толкались, мешали друг другу и скоро передрались между собой. Тиль выбрался из свалки, отполз в угол и смотрел оттуда на драку. Дети дрались с таким ожесточением, будто не они только что спокойно работали на машинах.
Наконец драка пошла на убыль. То один, то другой отделялся от ее ядра, пыхтя и отдуваясь. И вот уже они возбужденно говорили все разом, обсуждая перипетии схватки. Внезапно в комнате появились наблюдатели. Тиль не заметил, как они очутились рядом. Наблюдатели осмотрели всех по очереди, но против ожидания Тиля, никто не был наказан. Наблюдатели даже не упрекнули их за беспорядок. Им просто велели пойти помыться и продолжать работу. Тиль поплелся следом за всеми.
С этой минуты жизнь Тиля стала невыносимой. Дети травили его. Изобретательность и жестокость их были неиссякаемы. Тиль не понимал, за что они его ненавидят, и первые дни ему казалось, что, если он убедит их в том, что он совсем не плохой и ничего плохого им не сделает, его оставят в покое. Но у него ничего не вышло. Увидев, что он старается им угодить, дети разошлись еще больше. Его толкали, пихали, подставляли подножки, отпускали ехидные шуточки, отнимали все, что замечали в его руках, пачкали одежду. Но Тиль заметил, что они никогда не мешали его занятиям. Как только он становился к машине, его оставляли в покое.
Тилю в первый же день выделили машину, объяснили, как с ней управляться, и дали задание. Оно было очень простым. Тиль сразу понял, как его надо выполнить. Но он не знал, достаточно ли оно простое для обыкновенного мальчика, и решил притвориться, что оно ему не по силам. На другой день ему дали новое задание. Тиль и его завалил. Так шли дни. Он приходил в зал, получал задание, делал вид, что думает над ним, в конце дня выдавал нелепое решение, которое придумывал в самый последний момент, и ждал, когда погаснет экран. Он приучил себя не реагировать на издевательства. Это не уменьшило пыла его преследователей, они продолжали изощряться в выдумках, но Тиль уже не боялся их так, как раньше. Постепенно он понял, что детям нравится их жестокая игра. Нравится иметь жертву, на которой можно выместить все свои обиды и горести. Он понял также, что им все равно, какой он на самом деле – хороший или плохой. Они хотели, чтобы он был плохим. Они хотели иметь общего врага. Он догадывался, что они увечны и глубоко несчастны, хотя почти все время смеялись и вселились. Они все были необыкновенно способными и состязались друг с другом в скорости и оригинальности выполнения заданий.
Дети весь день проводили в обществе друг друга. Обедали тоже в одном зале. После занятий отправлялись в комнату для игр. Только спальни у них были отдельными, и только тут Тиль мог сбросить напряжение дня. Ему очень хотелось спать. Но он заставлял себя сосредоточиться, чтобы припомнить все виденное и слышанное за день – не было ли чего, что помогло бы ему сбежать отсюда.
Однако дни проходили за днями, не принося ничего нового. Четкий, неизменный распорядок дня выполнялся неукоснительно. Завтрак, занятия, перерыв на обед, занятия, игры, легкий ужин, сон. Если не считать время от времени вспыхивавших споров и потасовок, которые, видимо, принимались в расчет, жизненный цикл группы не давал никаких сбоев. Никто ни разу не пытался его нарушить. Ага! Тилю аж стало жарко от этой мысли. А что если попытаться нарушить железный распорядок? Может, таинственные хозяева наконец проявят себя. Он получит хоть какую-то информацию.
На другой день он после завтрака не пошел на занятия, а направился в комнату для игр. Он, правда, не знал, что сделает, если дверь окажется заперта или ее не окажется вовсе, но на его счастье, золотой диск был на своем месте. Тиль нажал на него. Часть стены исчезла, и он вошел. И сразу оглянулся назад. Стена восстановилась, но и золотой кружок поблескивал там, где положено. Тиль подошел к игрушкам. В первый раз он был здесь один. Он не забыл о своем плане разнести в пух и прах игровую комнату, во всяком случае, изломать как можно больше игрушек, пока его не застукают. Но они были такими чудесными. Тиль решил сначала поиграть немного. Он взгромоздился на изумительного косматого и рогатого зверя, сделанного так искусно, что его нельзя было отличить от настоящего, и поскакал. Он забыл обо всем на свете и не заметил, когда появились наблюдатели. Счастливое выражение на лице Тиля сменилось ужасом. Он сжался в комок и не шевелился, ожидая наказания. Наблюдатели подошли ближе.
– Почему ты здесь?
Вопрос прозвучал спокойно, даже вполне доброжелательно. Тиль пришел в себя.
– Мне захотелось поиграть.
– Разве ты не знаешь, что в это время ты должен находится в комнате для занятий?
– Да, но мне захотелось поиграть, – упрямо повторил Тиль.
– Ступай в комнату для занятий.
– Не хочу. Я туда не хочу.
– Ты должен.
– Почему? Почему я должен?
– Таков порядок.
– А я не хочу! Не хочу вашего порядка. Я хочу домой.
– Твоего дома больше нет. Твоих родителей больше нет. Есть только то, что есть здесь. И ты должен...
Тиль одновременно и испугался и не поверил страшным словам. Как это, нету дома и мамы с папой? Они были всегда! Куда они могли подеваться? Врут эти морды!
– Все равно хочу домой!
Наблюдатели недоуменно переглянулись. Они не знали, как реагировать, столкнувшись с таким нарушением логики.
Тиль торжествовал. Ага, задницы, попались! Будете знать, как врать!
Наблюдатели исчезли. Тиль бросил взгляд на стену. Золотой диск был на месте. Но он решил остаться. Он вернулся к косматому зверю и сел, обняв его за шею. Играть ему больше не хотелось. Он ждал, что будет дальше, но ничего не происходило. И Тиль незаметно уснул. Это его подвело. Он не слышал, как появились его одногруппники, и очнулся, только когда его оттащили от мохнатого друга и окружили, как в первый день.
Снова его разглядывали с любопытством, как диковинку, и снова, как в тот раз, Морли, главарь группы, начал, подмигнув остальным:
– Ба, кого я вижу! Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Маменькин сынок! Тупица!
И тут Тиль забыл про всякую осторожность.
– Сам ты тупица, дурак!
Морли оторопел. Этого он никак не ожидал от всегда молчаливой, запуганной жертвы.
Он занес кулак, чтобы ударить, и Тиль весь сжался. Но неожиданно за него заступился Норт, мальчик, следующий за Морли по возрасту. Он и прежде почти не принимал участия в травле Тиля, хотя и не выказывал явного сочувствия.
– Оставь его, Морли. Он умнее нас всех.
Морли дернулся к нему.
– Что? Этот тупарик?
– Говорю тебе, он умнее нас всех. И он прав, – ты дурак. Также, как и мы все.
– Ну-ка, объясни, что это ты там несешь! А не то я...
– Отдохни! И подумай.
Морли сел. Лицо его стало задумчивым и ясным, как во время работы на машине.
– Ты хочешь сказать, что он дурит их? И... всех нас?
– Наконец-то!
– Этот малявка?
– Этот малявка додумался до такого, что никому из нас не пришло в голову.
Морли уставился на него. Остальные тоже притихли и расселись вокруг.
Тиль напряженно ждал.
Морли поманил его пальцем.
Тиль посмотрел ему прямо в глаза и не сдвинулся с места.
– Ишь ты! Он прав? Он говорит правду? – Морли ткнул пальцем в Норта.
Тиль кивнул, не сводя с него глаз.
– Во дает, малявка!
– И что ты собирался делать? Ну ясно, что удрать отсюда. Мы все этого хотим. Но как?
– Не знаю. Я все время думаю, но пока не знаю, как. Но я сразу понял, что нельзя показывать им, что я умею. Потому что это... – он не знал, как выразить.
– Потому что они возьмут над тобой верх, – подсказал Норт.
Тиль кивнул.
– А что ты умеешь? – снова спросил Морли.
– Многое. Например, знаю, откуда у тебя этот синяк, хотя я не был в...
Морли вспыхнул до корней волос.
– Хватит! Я верю. Но, – Морли обвел глазами группу, – теперь мы должны быть заодно. И придумать, что делать дальше.
Он посмотрел на Тиля, но Тилю нечего было предложить. И снова заговорил Норт.
– Для начала мы должны вести себя так, будто ничего не произошло. Чтобы они ни о чем не догадались.
– Правильно, но этого мало. Мы так далеко не уедем.
И тут Тиля осенило.
– Я знаю, что! Мы должны устроить наше единство. Как у взрослых.
– Откуда ты знаешь, как у взрослых?
– Знаю и все.
Тиль покосился на Морли. Тот снова покраснел и буркнул:
– Он знает.
До самого ужина Тиль объяснял ребятам, что и как им надо делать. По дороге на ужин его, как и раньше, пихали и щипали, но он уже знал, что это понарошке, и отвечал тем же.



Прибытие импровизированного поезда встретили с восторгом. Наблюдатели, бесцеремонно вытряхнутые из капсулы, обалдело озирались.
– Как вам это удалось? – спросил за всех Кен.
Толень ухмыльнулся.
– Островная магия. Но больше я не скажу ни слова.
– Магия? – Меррит бросил взгляд в сторону потайного кармана, куда Толень спрятал раковину.
Толень похолодел. – От хранителей нет секретов, – пронеслось в его голове. – Может, Мерриту известно и об их планах похитить храмовый свет?
Меррит наконец отвернулся. Толень понял, что разоблачения опасаться нечего, во всяком случае на этот раз, и произнес как ни в чем не бывало:
– Ну, Меррит, приступайте, от вас, хранителей, ведь никто ничего не скроет! – он нагло ухмыльнулся в лицо Мерриту. Тот улыбнулся в ответ своей обычной мягкой улыбкой и повернулся к пленникам.
Некоторое время лицо его оставалось напряженно сосредоточенным, но вскоре на нем проступило удивление. Вдруг он вскочил и замахал руками. Это было так не похоже на служителя Храма, что и остальные повскакали с мест. Только пленные наблюдатели оставались невозмутимы.
– Ничего нет! Совершенно ничего!
– Как это? Что ты говоришь?
– Как ничего?
– Это невозможно!
– И, однако, это так. Там, – он указал на головы наблюдателей, – пустота. Они стерильны.
– Может, какая-то особенная, очень сильная защита?
Меррит только поглядел на спросившего.
Всем стало жутко.
– Они... Они не люди? Это андроиды? – неуверенно спросил Бент.
– Нет. Андроидов сразу бы вывели на чистую воду. Еще не создан такой искусственный мозг, чье излучение не отличалось бы от настоящего.
– Может, в Замкнутых кругах это удалось?
– Говорю тебе, это люди! Только со стерилизованными мозгами. Они способны только выполнять приказы. Идеальные исполнители.
– Впрочем, какая нам разница? Наш план провалился. С их помощью нам не удастся найти Замкнутые круги, – Кен понурил голову.
– Да, – Сван почесал подбородок, – надо вернуть их на место, а самим подумать, как быть дальше.
– Остается одно – искать. Прочесать для начала планету.
Проходили дни, недели, месяцы. Они прочесывали уже второй десяток планет. Друзей охватило уныние. На Кена было страшно смотреть. Очередной сбор проходил в подавленном настроении. После краткого, ставшего привычным, обмена неутешительными новостями, они сидели, молча глядя в пол.
Тишина отчаяния тяжело давила в уши. Гез засвистел модный мотивчик, для того только, чтобы нарушить ее. Ментек заворчал было, но король Воронки, отмахнувшись от него, завопил:
– Мы идиоты! Кучка безмозглых идиотов!
На него обернулись недоумевающие лица, с проступающими сквозь уныние проблесками надежды: Гез что-то придумал!
– Ну да! Мы же все время ищем защищенное, нигде не отмеченное место. Да ведь такого просто не может быть. Такого места не может и не должно быть. Иначе его давно бы засекли другие. Кто-нибудь. Да оно бы бросалось в глаза, как... я не знаю, что!
– Гез, ты – гений! А мы все и впрямь идиоты, и ты в том числе. Как мы могли так глупо и так долго заблуждаться?
– Ладно, хватит причитать. Давайте мыслить логически.
– Нечего тут мыслить, и так ясно – Долина несогласных.
– Погоди, Гез, Почему ты...
– Все правильно. Гез прав. Где могут укрываться ревнители системы, как не за спинами тех, о которых никогда никто не подумает? А это и есть несогласные.
– Но тогда получается, что несогласные – это самые лучшие их орудия?
– В точности так. Хотя, конечно, посвященных, должно быть, очень мало. Основная масса, конечно, такие же обманутые дураки, как и мы.
– Здорово придумано! Ну что ж. Надо действовать.
– Не спешите, ведь это только догадка. Ее надо сначала проверить.
– Заодно и проверим!



Мальчики сели в круг, закрыли глаза и сосредоточились, кто как мог. Некоторые держались за руки, хотя Тиль и говорил, что это вовсе не нужно. Было решено, что первым начнет Тиль. Интуитивно он пытался нащупать общий диапазон. Одновременно Тиль сформулировал и послал на первой же пойманной частоте вопрос:
– Почему они ничего не делают?
Ближайший к нему мальчик, то был Морли, встрепенулся и произнес вслух:
– Ясно почему: их провести не так-то легко, малявка. Они выжидают, когда ты расколешься.
Мальчишки завопили от восторга.
– Получилось!
– Здорово!
– Только не надо говорить вслух. Давайте еще раз.
– А вдруг за нами следят? – донеслась до Тиля чья-то мысль.
– Не следят. Я подслушал один из их разговоров через стену. Они считают, что слежку мы можем засечь по излучению. Они считают нас очень чувствительными к излучению и очень способными вообще.
– И, черт возьми, они правы!
– Давайте выработаем план.
– У кого есть предложения?
– У меня. Наблюдатели... они... у них нет своих мыслей. Поэтому их нельзя прочесть, как других людей. Но им можно приказывать, как это делают главные замкнутые. Правда, у меня не получилось. Я пробовал. Наверно, я еще маленький, потому что у меня и раньше не получалось, ну дома. Я не всегда был хорошим раньше, – виновато добавил Тиль.
– Ладно-ладно, малявка, не плачь. Валяй дальше.
– Ну вот, я подумал, что нам надо всем вместе послать им мысленный приказ. Понимаете? Дождаться, когда они придут, и послать.
– Правильно!
– Нет, неправильно! Зачем дожидаться? Они ведь приходят, когда это им надо или когда мы выкидываем какой-нибудь фортель.
– Вот и надо выкинуть!
– Давайте придумаем.
– И думать не надо. Пусть малявка решит завтра свое задание. Вот это будет фортель! Сразу примчатся.
Тиль так волновался, что заснул только под утро, чуть не проспав завтрак. Он поспел в самую последнюю минуту, когда все уже расселись по местам, и тут же схлопотал подзатыльник от Морли,
– Смотри, малявка, сорвешь весь план!
Чувствуя себя виноватым, Тиль даже не огрызнулся в ответ. Он еле дождался конца завтрака.
Наконец они перешли в комнату для занятий, и Тиль, плюхнувшись на свое место, всмотрелся в экран. Но что это? Разноцветные знаки плыли у него перед глазами. Он ничего не понимал. Ужас! Тиль вспотел. Закрыл глаза, открыл. То же самое. Разноцветная бессмыслица. Круги, квадратики и какие-то закорючки всех цветов танцевали на экране и, казалось, строили ему рожи. Тиль в отчаянии чуть не прилип к экрану. Вдруг в голове его возникло (он так и услышал ехидные интонации Морли): «Спокойно, малявка, ты просто очень волнуешься. Успокойся, и ты увидишь, что случайно запустил программу стереоживописи. Убери ее, и все будет в порядке».
Тиль кивнул Морли и удалил программу. Через минуту он уже читал свое задание. Оно было таким же легким, как и всегда. Тиль быстро решил его, послал ответ и стал ждать. На экране появилось новое задание. Что же это? Может, они не проверяют ответы сразу, а только в конце дня? Тиль решал все новые и новые задания. Он надеялся до самого конца. Уже в комнате для игр стало ясно, что никто к ним не примчится, вопреки тому, что утверждал Морли.
– Что же это, выходит, они перехитрили нас?
– Выходит, так.
– Что же теперь будет?
– Что будет, что будет!.. Малявка будет решать задания, как все мы, – вот, что будет! Они победили!
– Ну уж нет. Мы должны придумать что-то другое.
– Они поймут, чего мы хотим, и насторожатся.
– Тогда пусть кто-нибудь заболеет.
– Вот это мысль!
– Кто?
– Я!
– Нет, я!
– Лучше я. Я еще никогда не болел, мне поверят.
– Наоборот, балда!
– Сам ты балда!
– Заткнитесь! Разорались!
Мальчишки переглянулись. У них возникла одна и та же мысль. Через минуту они самозабвенно дрались, в пылу драки, забыв о высокой цели. И когда появились наблюдатели, ребята уставились на них во все глаза. Они растерялись и забыли, что должны были делать. Спас положение Норт. Схватив за руки двоих товарищей, кто был ближе к нему, Норт изо всех сил сосредоточился на приказе для наблюдателей, который они придумали. Остальные тоже пришли в себя и присоединились к нему. Окружив наблюдателей полукольцом, открытым к выходу, они повторяли и повторяли мысленный приказ. И вот один из наблюдателей неуверенно направился к двери и исчез за ней. Через пять минут он вернулся, а еще через минуту каждый из ребят стал обладателем новешенькой энергокапсулы. Теперь им никто не был страшен. Капсула защищала ото всего. Оставалось только задать нужные координаты и выбраться из проклятого места. Но никто этого не сделал. Сейчас, когда они могли мгновенно обмениваться мыслями, они, не произнеся ни единого слова, знали, что все думают одно и то же: нельзя удирать, оставив все как есть.
– Что мы можем сделать?
– Не так. Что мы должны сделать?
– Найти их.
– Как?
– Чтобы что?
– Чтобы что, пока не ясно. Хотелось бы, конечно, захватить их в плен и привести домой. Но, может, их очень много, или это какие-то чудовища...
– Но мы хотя бы узнаем, кто они и где, и расскажем все дома.
– Вот это правильно.
– Теперь осталось, как.
Но это решилось само собой. Забытые ими наблюдатели, до этого стоявшие неподвижно, зашевелились и направились к двери. Мальчишки потянулись за ними.
– Эй, постойте!
– Что еще?
– Капсула! У нас лишняя капсула! Этот идиот Грем ошибся – сосчитал на одну больше.
– Как раз то, что нужно. Как только увидим одного, хватаем и суем в капсулу. И линяем отсюда. А дома он все расскажет сам.
– Расколется, как миленький!
– Тихо!
Наблюдатель нажал на золотой кружок.
Дети подтянулись, но вместо коридора, ведущего в столовую и комнату для игр, они оказались в зале, заставленном машинами, на которых работали похожие на них ребята. Дети замерли от неожиданности. До сих пор им не приходило в голову, что у них есть товарищи по несчастью.
Обитатели зала заметили вошедших, но против ожидания не проявили любопытства и повернулись обратно к своим пультам. Почему-то это произвело тягостное впечатление на маленьких бунтовщиков. Кто-то рванулся вперед.
– Надо сказать им!
Норт удержал его.
– Стой! Только все испортишь. Они же не умеют так, как мы. Пусть пока остаются тут.
– Правильно. Нам надо попасть к главным замкнутым.
– Идем!
Наблюдатели, внимательно осмотрев зал, двинулись к выходу. Так они обошли с десяток комнат. Дети недоумевали.
– Что это? Просто обход? Или они что-то ищут?
– Или кого-то?
– Сколько еще они будут так скитаться по залам?
– А что если там заметят пропажу капсул? Надо что-то делать.
– Что?
– Похоже на «кто собьется»
– Ага, точно!
– Что мы делаем в «кто собьется», когда не знаем, что делать?
– Я иду наугад.
– И что?
– Почти всегда сбиваюсь.
– Ну и дурак.
– Тихо!
– Почему «тихо»? Мы и так думаем молча.
– А мне кажется, что мы кричим.
– Помолчи. Тиль, а ты?
– Что я?
– Что ты делаешь в «кто собьется»?
– Я? Я говорю, то есть я в уме говорю: «Иди к выходу!»
– Кому?
– Самому глупому. Я ему внушаю идти к выходу и иду за ним.
– И получается?
– Всегда!
– Тогда давай.
– Что? С наблюдателями? Не получится.
– Почему?
– Они не знают. Они ничего не знают. Они пустые.
– Но откуда они знают, куда им идти и что делать?
– Им посылают приказ.
– Надо его запеленговать и пойти на источник.
– Правильно.
– Правильно? А как?
– Стойте!
Тиль впился глазами в наблюдателей. Шевеля от напряжения губами, он изо всех сил внушал им:
– Повтори приказ! Повтори последний приказ!
Ребята поняли и поддержали его. Один из наблюдателей вдруг произнес вслух: «Общий обход классов».
– И все?
– Общий обход классов. Общий обход классов.
– Хватит! Идиоты!
– Зачем ты? Они не виноваты.
– Мы идиоты! «Повтори приказ»! Вот он и повторил!
И тут они услышали. Вернее, в их головах, уже натренированных на перехват мыслей, явственно возникло: «Явиться к распорядителю! Всем явиться к распорядителю».
Дети возликовали. Держа наготове пустую капсулу, они двинулись вслед за наблюдателями.



В Долине несогласных друзья решили разделиться, так как необычная пестрота их группы не могла не привлечь внимания. Топкие выбрали местом действия заболоченный участок Долины, заявив, что сходство климата неизбежно порождает родство душ. Меррит и Ментек наметили начать разведку со Школы альтернативного развития, которую периодически посещали наставники со всей Понтины. Бент и Гез решили объединиться, так как первый в Долине был совсем чужим, а второй везде был как дома. Наконец, Кен помнил здесь двух-трех товарищей со времен своих давних путешествий по планете. Договорившись обмениваться всякой добытой информацией без промедления, они разошлись.
Школа альтернативного развития представляла собой эксперимент, длившийся уже несколько десятков лет, оставаясь неизменно в центре внимания всего единства. Дебаты по поводу применяемых методов, кстати, тоже непрерывно меняющихся, велись, не утихая, со дня ее основания. Она была детищем необыкновенного человека, единственного в истории Понтины хранителя, отказавшегося для этой цели от сана.
Особенность школы заключалась в том, что каждый ее воспитанник с поступления до окончания был объектом эксперимента и одновременно получал возможность экспериментировать с собственным образованием. За его развитием пристально следили, в конце каждого года подводили итоги и обсуждали их вместе с учеником, снова и снова предоставляя ему право нового выбора. Споры вокруг школы не стихали. Результаты поражали нестабильностью. Но выпускники, даже те, кто, использовав все шансы, так и не нашел дороги к себе, стояли за нее стеной. И Школа не закрывалась, несмотря на многочисленных врагов.
Визит разведчиков пришелся как нельзя кстати. Школа проводила семинар по поводу гипномоделирования – новой методологии, разработанной молодым наставником. Визитеры были приняты с почестями. Им не пришлось ничего объяснять, так как их посещение автоматически приписали новой разработке. К чести обоих надо сказать, что теме диспута они отдали должное внимание.
Суть предлагаемого метода сводилась к тому, что в течение срока, отпущенного для очередного выбора пути, и, следовательно, учебных курсов, ученик мог сообщать в центр моделирования новые варианты, и там для него готовились модели его будущего, с учетом его личных качеств и тенденций развития общества. Эти модели воплощались в виде фильмов с учеником в роли главного героя и подавались ему во сне. При этом активно участвовало подсознание, вплетая фильм в привычную для ребенка парадигму его снов. Яркость и убедительность фильма-сна должна была, по мнению автора, показать ребенку во всей полноте, чего он может ждать от своего выбора.
Автора засыпали вопросами. Хуже всего ему пришлось, когда его спросили о статистике результатов. Вопрос был безжалостным. Результат обучающей программы – это вся жизнь испытуемого. Для убедительной статистики необходимы десятки лет. Автору же было двадцать три года от роду. Пока автор мучился с ответом, Меррит воспользовался ситуацией и спросил, как обстоят дела со статистикой в самой школе. В частности, что школа может сказать о судьбе своих одаренных выпускников.
Позже Меррит клялся, что никакого знака свыше он не получал и вопрос задал потому, что он его давно интересовал. Однако результат оказался потрясающим. Об авторе с его темой сразу забыли. Оказалось, Меррит попал в больную точку.
Статистика свидетельствовала, что каждый год определенное число выпускников школы бесследно исчезало. Поиски их не давали никаких результатов. Школу пока не обвиняли в этих исчезновениях, но сами наставники не сомневались, что собака зарыта именно здесь.
– Не было ли чего-то, общего для всех них, – спросил Меррит. То, что он услышал в ответ, послужило недостающей деталью в мозаике. Оказалось, пропадали студенты, отличавшиеся исключительной интуицией и инициативностью.
Меррит и Ментек переглянулись. Несомненно, та же ненасытная утроба из года в год заглатывала выпускников школы с необычной наследственностью. Дети несогласных с ярко выраженной интуицией и инициативностью, читай, способностью к нестандартным решениям, и потомство неудачных браков, то есть также неординарных ребят. С какой целью?
Юный хранитель и старый наставник, прочитав в глазах друг у друга один и тот же вопрос, сидели, совершенно ошеломленные. Наконец Меррит предложил поделиться страшными подозрениями с ядром работников Школы. Меррит ручался за них, как за самого себя, а Ментек слепо доверял служителю Храма. Оставалось только дождаться конца семинара.



Толень и Сван были разочарованы. Их, правда, встретили, как важных и дорогих гостей, но держались весьма осторожно, уклончиво и отметали всякие попытки друзей навести разговор на загадочную деятельность Замкнутых кругов. Дети от несовместимых родителей? Помилуйте! У них нет этой проблемы. Несогласные не признают несовместимости. Они уважают право выбора. У них нет этих постыдных индикаторов. Дети все равны. Интерференты сами виноваты, что подчиняются бесчеловечным, недостойным древней цивилизации запретам. Когда им возразили, что запреты по древности равны цивилизации, хозяева ответили, что в этом-то и все дело.
Топкие поняли, что на поле софистики они встретили достойных противников. Толень решил зайти с другой стороны.
– Хорошо, но почему вы так уверены, что вас обошла печальная участь.
Молчаливое удивление было ему ответом.
Толень вдохновенно продолжал.
– Да-да. То, что проделывается на Берегах и Континенте с использованием индикаторов, может происходить и у вас, но незаметным для вас образом. Например, не было ли у вас в Долине странных происшествий с детьми, которые чем-то отличались от других?
– Странных происшествий? Что ты имеешь в виду?
– Ну, например, может, их помещают в какие-то закрытые заведения или как-то еще изолируют от общества?
На этот раз общее волнение показало Толеню, что он попал в точку.
– Кажется, ты прав насчет странных случаев.
– И какие же это случаи?
– Дети исчезают.
– Как?
– Просто исчезают. Без следа. Непонятно, как и зачем.
– Вы обсуждали это? Ах да! У вас же нет Единения...
– При чем тут Единение? У нас есть э-э-э собрания. Мы обсуждали на собраниях.
– Ну и?
– Ни к чему не пришли.
– Ясно.
– Что именно?
– Все пути ведут в Замкнутые круги.
– Хотя в действительности мы не знаем, где они, – подхватил Сван.
– Да. И поэтому мы здесь.



Геза заметили сразу. Не успела тройка заговорщиков выйти к Площади Несогласия, как их окружила толпа и повлекла за собой к Символу Отъединения. Символ Отъединения представлял собой вышедшее из употребления стародавнее запоминающее устройство, куда несогласные, с тех пор как они откололись от единства, помещали все, что считали нужным донести до сограждан. Поговаривали, правда, что эта информация никем не просматривалась и периодически стиралась. Решения же в Долине несогласных принимались единолично неким Дженером, который и оповещал о них остальное население посредством все того же мыслеобмена. Как бы то ни было, но Символ Отъединения оставался главной достопримечательностью Долины, и троим друзьям ничего не оставалось, как отдать ему требуемую дань. Кен искусал себе все губы от нетерпения, пока несогласные, которых хлебом не корми, дай поораторствовать перед толпой, не наговорились и дали слово Гезу. И тут Кену пришлось признать, что король Воронки не напрасно носит свой титул.
Гез, безошибочно попав в нужный частотный спектр, мгновенно овладел толпой. Еще несколько минут назад собрание, в котором каждый слышал только себя и только и ждал своей очереди выступить, затаив дыхание, впивало в себя голос артиста. Гез начал с заявления о том, что попал на родине под опалу за свою новую песню, и что они видят перед собой преследуемого изгоя. Ему восторженно зааплодировали и потребовали песню. Гез запел. Это была история Тиля, ребенка, отнятого у родителей и брошенного в пасть адского чудовища. Гез загипнотизировал публику. Кончив петь, он, не переводя дыхания, не дав слушателям остыть, разразился страстной речью, в которой призвал их вот сейчас, немедленно, помочь несчастному отцу (не забыв при этом трагическим жестом указать на Кена), иначе будет поздно. Толпа с криками двинулась к дому Дженера. Кен и Бент старались не отставать.
Вышедший на крики Дженер, оказался высоким, статным красавцем, дико взлохмаченным и совершенно растерянным, – его вытащили из постели. Едва услышав о Замкнутых кругах, он затрясся и пробормотал, что им лучше обратиться к его ближайшему помощнику Грею. Тут он прикусил язык, но было уже поздно. Не дав ему опомниться, Гез моментально выяснил, кто такой Грей, и подал знак Кену и Бенту выбираться из толпы.
Грей, когда-то один из лучших наставников Школы альтернативного развития, бросил карьеру, чтобы стать правой рукой при Дженере, когда тот прочно утвердился в роли лидера Долины.
Круг замкнулся.
Даже самая продуманная система имеет слабину. Грей не ожидал гостей. Он не был готов к тому, что в его дом ворвутся непрошеные гости в капсулах, оглушат его мощным зарядом объединенной воли и потащат в неизвестном направлении.
Когда Грей очнулся, ему показалось, что он видит кошмарный сон или попал в компанию мутантов. Но уже через секунду он догадался, что все дело в энергокапсулах. Грей попробовал пошевелиться и сделал еще одно неутешительное открытие: он находился в мощном кольце объединенной воли. Грей понял, что ему придется напрячь все силы. Нападение было совершенно неожиданным. В чем же они просчитались? Как могло провалиться так хорошо продуманное дело? Грей напрягался изо всех сил, но не мог пробиться сквозь кольцо. Итак, он не сможет оповестить Круги. Это значит, что он не получит помощи. И значит, он один против единства. Грей стиснул зубы. Ему предстояла беспрецедентная схватка.
Единство не помнило такого за всю историю своего существования. В Единение включились, помимо постоянных участников, вся Долина несогласных, Топкие острова и несчастный вымирающий Континент. Первым в мыслеобмен вступил Меррит. Авторитет Храма, стоявшего за ним, мгновенно привлек внимание всего единства и заставил его с первых же секунд проникнуться важностью сообщения. Свою лепту внесли и наставники Школы альтернативного развития, и лидер несогласных, в ретроспективе пересмотревший деятельность своего советника. Перед потрясенным единством, как в кривом зеркале, встало его собственное жуткое отражение, в центре которого маячило зловещее пятно – Замкнутые круги. То, что последовало за этим, напоминало бурю на поверхности океана, вызванную землетрясением, точнее, сотрясением дна. Люди мгновенно осознали, что заколебались самые устои их общества, но тысячелетняя культура Единения сыграла смягчающую роль водной толщи и не позволила вспыхнувшим страстям перерасти в безумие стихии. Буря улеглась, океан вернулся в привычные берега дискуссии.
– Наше единство зиждется на добровольном соблюдении запретов, наших запретов.
– Не согласен. Настало время признать, что мы выдаем желаемое за действительное. Люди подавляли в себе протест. Какое же это добровольное соблюдение?
– Все, кроме несогласных.
– Но именно в среде несогласных завелась порча.
– Это не так. Нас использовали.
– Не вижу большой разницы. Само существование несогласных позволило использовать их, как прикрытие, а эта роль не намного лучше активной.
– И все-таки, Кен и Тильда нарушили запреты. Наши запреты. И тут ни при чем ни несогласные, ни Замкнутые круги. Запреты существовали до появления и тех и других.
– Отвечу тем же: само их существование способствовало возникновению Замкнутых кругов.
– Запреты регулируют жизнь общества.
– Напоминаю: общество смертельно больно.
– Правильно, но это есть следствие не запретов, а их нарушения.
– Отвечу тем же: не вижу большой разницы.
– Кен и Тильда нарушили запреты, и это помогло вскрыть язву.
– Не уверен, что это нам во благо.
– Ну, конечно, благо – это всеобщее вымирание!
– Не уверен, что такова цель Замкнутых кругов.
– Напоминаю: среди нас – их представитель. Надо дать ему слово.
– Этого представителя выявили нарушители и привели на Берега силой.
– Хорошо, хорошо, признаю. Тем не менее пусть Грей выскажется.
– Отвечай Грей. Отвечай единству.
– Что хочет знать единство?
– Главное – ваши цели.
– Спасти наше единство.
– Наглый цинизм!
– Вы спокойно следили, как мы вымираем!
– Вы исподволь подавляли нашу волю.
– Вывернули единство наизнанку. Загадили идею.
– А наблюдатели? Стерилизация мозгов? Преступление против человечности!
– И подумать только! – мы слепо доверялись нелюдям!
– Столько лет дурили нам головы!
– Губили все самое лучшее!
– Напоминаю: мы хотели дать слово Грею. Говори, Грей!
– Я понимаю ваши чувства. Я разделяю их. Вернее, разделял бы, если бы не знал правды.
– Без дешевых эффектов, Грей!
– В чем она состоит?
– А мне не нравится постановка вопроса: почему у Замкнутых кругов должна быть какая-то своя правда?
– Почему вообще должны быть Замкнутые круги?
– Правильно! Общество, наше единство, должно быть открытым.
– Напоминаю: Грею так и не дали высказаться. Это только на руку Кругам.
– Говори, Грей.
– Итак, я повторяю: Правда и цель Замкнутых кругов состоит в спасении единства. И дело не только в медленном вымирании. Это лишь одна из проблем. Это болезнь, которую можно приостановить и вылечить. На худой случай вырезать язву.
– Эй-эй! Полегче!
– Да дайте же ему, наконец, высказаться!
– Да ведь он говорит, черт знает что!
– Прекратите! Никто не бросится никого вырезать только по одному слову из Кругов.
– А ведь прозвучало! Прозвучало, братцы!
– Бросьте ерничать. Еще одно слово, и вас отключат!
– Вот-вот! Это начало.
– Напоминаю: Грей еще не высказался до конца.
– Он еще не высказался, а мы уже передрались.
– Я начинаю подозревать, что вы не хотите, чтобы единство узнало правду.
  – Чушь!
– Тогда не мешайте. Говори, Грей.
– Постараюсь быть кратким, чтобы не раздражать Континент. Основная опасность грозит единству извне. Мы уязвимы. Мы катастрофически уязвимы. Наше единство – это одновременно и сила и слабость. Доминирующие волновые свойства, неразвитое индивидуальное начало делает нас легкой добычей для всех, кому мы уступаем в этом. А мы уступаем многим цивилизациям, и, подчеркиваю, мощным цивилизациям.
Такова наша природа. Но естественный ход развития вел... ведет нас к гибели. И нашлись люди, которые захотели вмешаться в естественный ход. Может, их можно обвинить в самонадеянности, в том, что они присвоили себе прерогативы Господа Бога, но они действовали на благо единства, как они его понимали... Они... они...
– Ну, что же ты, Грей? Так красиво начал.
– Я знаю, какое слово застряло у него в глотке. Даже отпетому мерзавцу трудно признаться в похищении детей.
– Это не так!
– А как вы это называли?
– Искусственный отбор. Люди, о которых я говорил, разработали и внедрили в единстве такие условия, при которых можно было выделять и отбирать детей с доминантой волевого начала. Этих детей собирали в... у нас и обучали в специальных школах, развивая у них качества, позволяющие противостоять внешнему врагу. Это долгосрочная программа. Предстоит колоссальная работа. Много работы. А конечная цель... нашей конечной целью является выведение новой породы людей. Людей с развитой волей.
Грей замолчал. Эффект от его речи был таким, что впечатлил даже его оппонентов с Континента. Молчали и семеро виновников событий. Казалось, еще немного, и Грею зааплодируют. Это означало бы победу Замкнутых кругов и возвращение всего и вся на круги своя. И надолго. А для Кена и Тильды означало бы потерю последней надежды. Кен почувствовал, что он должен что-то сказать. Он не знал, что, но он ярко и сильно чувствовал: замкнутый лжет. Все это убедительная, рассчитанная ложь.
– Это ложь!
Он не слышал, что ему ответили, и он снова выкрикнул:
– Это ложь.
Кен не знал, что сказать дальше. В полной тишине он в третий раз прокричал:
– Это ложь, ложь!
– Не волнуйся так, Кен. Разумеется, все это ложь.
– Только надо это доказать.
– Кен слишком взволнован. Потому что это у него отняли сына. Но я – могу.
Позже Гез говорил, что он до самой последней минуты не знал, что он будет говорить. Только ощущал необходимость рассеять впечатление от слов Грея и поддержать Кена. И его осенило. Пелена спала с глаз.
– Да, Замкнутые круги осуществляли планомерное похищение одаренных детей. Но вовсе не для спасения единства. Новую человеческую породу они выводили исключительно для себя. Для восполнения своих человеческих ресурсов. В противовес единству. Судите сами. С одной стороны – постоянно усредняемая, оболваниваемая масса единства – идеально управляемая масса. С другой стороны – инициативные волевые, талантливые правители, держащие в своих руках все нити. И, наконец, Единение – великолепный рычаг для управления болванами, которым можно внушить все что угодно. Простая и устойчивая структура. Вспомните, как естественно единство приняло появление Замкнутых кругов. Ни у кого не возникло вопроса, зачем они, чем занимаются. Мы приняли их существование, как данность, и, больше того, нам внушили, что Круги были всегда. Мне хочется крикнуть: «Браво!» А вам?
Впоследствии Гез утверждал, что только энергия озарения помогла ему устоять против им же вызванной волны ярости. Лишь хранителям и наставникам высших школ удалось сохранить ясность ума, и они, объединив силы, утихомирили стихию возмущения. Однако, когда единство, придя в себя, потребовало Грея к ответу, отвечать было некому. Грей был мертв.
И снова потрясенное единство молчало, теперь уже покаянно. Это было катастрофой. Объединенная воля сожгла единственный мост, ведущий к Замкнутым кругам. Было решено на время прекратить дискуссию. Пристыженные, люди один за другим выходили из Единения.
Кен был опустошен и полностью лишен способности думать. Машинально он направился домой и не удивился, когда рядом собрались и остальные шестеро.
– Мы должны были предвидеть это и окружить замкнутого защитой.
– Мы должны были сами сначала вытрясти из него все, что нужно, и только потом представить единству.
– Может, Дженер знает еще кого-нибудь?
– Дженер кусает локти.
– Но ведь Грей не мог быть единственным на всю Долину.
– Ищи иголку в стоге сена.
– Можно сузить круг поисков. Начать с альтернативной школы.
– Ну-ка, ну-ка...
– Ну да, самое подходящее место. Иначе, как они узнавали, кто из выпускников им подходит.
– А ведь верно!
– Так. Завтра с утра в школу. Выше голову, Кен!
– Мы их одолеем, слышишь, Кен?
Но Кен не слышал. Весь напрягшись, он пытался поймать ускользающий, еле уловимый сигнал. Друзья притихли. Меррит первым понял, в чем дело, и присоединился к Кену. Когда объединились все семеро, им удалось локализовать и усилить сигнал. Кену показалось, что он слышит живой голос Тиля. Узнав родную частоту, встрепенулись завядшие обои покинутого дома. Появились и начали распускаться бутоны. Зашелестели листья. Из сада донесся шум, похожий на прибой. Это запели соки в деревьях. Дом ожил.
А Тиль тем временем говорил, вернее, кричал во всю мочь:
– Папа! Папа! Папа! Дай наши координаты. Координаты дома! Они их стерли. Никто из ребят не знает, куда надо бежать. Они стерли у всех. Мы в капсулах. Не знаем, как выбраться. Папа! Папа!..



Кен держал Тильду за руку и смотрел прямо в глаза, но она чувствовала, что он ее не видит. Что он видит? Она нахмурилась, но тут же улыбнулась, поймав краешком сознания теплую волну детских снов, докатившуюся из сада. Тиль спал в своем любимом дупле и видел сны, которые она для него выбрала.
Тильда закрыла глаза, и Кен, не видя больше угнездившегося в них упрека, решился. Если он смог сделать это ради женщины из запрещенного мира, он сделает это еще раз, ради Тильды. И спасет семью. И никто ничего не узнает. Даже Тильда. Она ни о чем не догадается. Надо только быть очень осторожным в защитных слоях. Тильда такая чуткая. И хрупкая. Как ребенок. И это, конечно, никакой не обман. Вернее, он обманет ее ради нее самой.
Но ему не удалось обмануть Тильду. А когда она потом подошла к индикатору, то увидела, что и его они не обманули. Проклятая стрелка по-прежнему стояла на красной отметке. Зато она знала, что скоро у Тиля появится брат.