Дядя Толя

- Дядя Толя, мне щекотно! Дядя Толя, ну хватит, дядя Толя!
- Дурочка, это же куннилингус. Тебе должно быть приятно.
- А мне щекотно! Ложитесь лучше сверху, как обычно, и делайте все, как обычно. Так будет гораздо лучше, а то вы со своими кукулингусами меня до смерти защекочете. Мама очень расстроится, если я умру. Она меня любит.
- Ну, ладно. Дурочка ты еще маленькая. Вот будет тебе сорок восемь, как мне, ты станешь мечтать, чтобы кто-нибудь сделал тебе то, что сейчас делаю я, но число охотников резко пойдет в минус.
- Пока что мне пятнадцать и охотников у меня хоть отбавляй. Вот вы, например. Я хочу, чтобы все было просто и по-моему. Да, и сходите умойтесь, а то, знаете, приятного мало  с вами целоваться. После этой процедуры да еще с бородой вы просто отвратительны, а мне еще алгебру делать надо.
- Алгебру, - проворчал дядя Толя и отправился в ванную комнату. Уже шумя водой, он кричал, - Генку бы попросила сделать алгебру. Тебе головой работать вредно. А с таким телом вообще необязательно.
- Не нуди, дядя Толя, а то я больше не приду. К тому же не мне тебе объяснять, что папа как настоящий художник очень далек от алгебры, так же, как ты далек от настоящего стихосложения.
- Дура! Дура! Я хороший поэт. Я президент литературного общества этого сраного города и  не думай, что такой пост достается просто так, за красивые глаза. Я его заслужил своим талантом, а это значит только одно – что он у меня есть, в отличие от твоего папаши.
- За ваши свинячьи глазки я бы вам даже читать не позволила, не то что писать. Ладно, давайте быстрее, а то меня уже все заждались.
- Эти свинячьи глазки видели задницы и получше твоей, и еще никто не позволял себе говорить в них всякую чушь. Ложись и молчи. Ты и так уже испортила мне все настроение.
- Папа верно говорит, что правда всегда колет глаза. А уж ваши – тем более должна колоть. Просто обязана. С настроением у вас что-то все хуже и хуже. Возраст уже не тот. Да, дядя Толя? В прошлый раз у вас вообще ничего не вышло.
- Твой папа придурок и неудачник. Всю жизнь считает меня своим лучшим другом и еще ни разу не задумался о том, что общаться с ним для меня тяжкое бремя, практически подвиг. Я всегда им тяготился и чем больше тяготился, тем большим другом он  меня считал. Боюсь, Катенька, ты  в него. А насчет моего настроения можешь не язвить. Редкий мужик возбудится на такую пьянь. Ты же тогда синющая пришла, как василек. Может, ты думала, что это делает тебя привлекательнее и сексуальнее? Дорогая моя, к тридцати годам ты будешь такая поношенная и изжульканная, что мужики будут шарахаться от тебя, как лошади от волка. Не переоценивай себя. Я трахаю тебя только потому что ты, как бы это сказать, - свежее, молодое мясо. Муза, мать твою. И то я боюсь зацепить в твоих недрах какой-нибудь цветок с иммунодефицитным соком. Вообще, хватит болтать, мне нравится, когда ты открываешь рот не для того, чтобы говорить.
- Когда мне будет тридцать, дядя Толя, я еще буду хоть куда, а вы будете мечтать о том, чтобы хотя бы подрочить, не говоря уже о «свежем мясе», как вы изволили выразиться. Президентами же литературных обществ частенько становятся оттого, что вовремя подлизали кому-нибудь анус, а не по причине непостижимого поэтического гения. Скорее всего, когда выбирали этого самого президента, большей бездари, чем вы, просто не нашлось. Ну ладно, мы проговорили все мое время. Мне пора. До скорого свидания, любезнейший дядя Толя. Надеюсь, в следующий раз настроение вас не подведет.
- Пошла к черту, потаскуха!
- Я тоже вас люблю, дядя Толя. Вы такой милый старичок. Совсем беспомощный.