Полет по кривой траектории

(Ироническая повесть)

. Необходимое предупреждение .
Все имена, фамилии и должности в повести вымышленные и к реально существующим людям, а также организациям, предприятиям и учреждениям никакого отношения не имеют.
Всякие совпадения — случайны.
Автор.
.      .
ПРОЛОГ
... На противоположном берегу пруда сверкнула яркая вспышка. Через секунду моя голова качнулась резко вбок, и тело, потеряв равновесие, рухнуло в высокую сырую траву. Но  сандалии не соскочили. Они крепко держались на ногах. Около виска алела капелькой заката маленькая дырочка. Солнце в глазах и за горизонтом померкло. Даже дураку было ясно, что это не самоубийство...
Я открыл глаза и ощупал себя. Бог ты мой, жив! Рядом, тихо посапывая, спала жена. Где-то невдалеке, крутя мортале, громко пел свою  кровососную песню подвальный подлый комар, строя из себя ужасного вампира.
Взглянув на светящийся циферблат электронных часов китайского производства, я понял, что проспал всего два часа. Этот дурацкий сон меня разбудил. И неудивительно. В спальне стоял по стойке “смирно” кислый, спертый воздух и, видимо, от нечего делать гонял  по эфиру глюки.
Встав с постели, я подошел к балконной двери и открыл ее. Ночной густой воздух окатил меня сладковатой теплой струей и наполнил спальню кислородом. Подойдя к краю балкона, я задрал голову вверх и несколько минут смотрел на звездно-дырявое небо, по которому последний год, как писала пресса, бороздила наша прохудившаяся  космическая станция, раздражая своим видом небесных жителей.
“Кому я нужен, чтобы на меня  пулю тратить, — широко зевнув, подумал я, — не коммерсант, задолжавший бандитам деньги, не депутат, мешающий лоббистам проводить свои планы в жизнь, и даже не честный прокурор. Обычный бывший инженер. С глубокой семейной трещиной и отсутствием жизненной перспективы. Нет, на таких, как я, и кирпича жалко”.
Свесив голову вниз и набрав в рот побольше слюней, я плюнул. Сгусток несформировавшихся мыслей громко шлепнулся об асфальт, еще раз подтвердив закон Исаака о земном притяжении. Дескать, небо небом, а земля — вот она. До нее и доплюнуть можно.
Еще немного постояв на слегка дурманящем воздухе, я засеменил назад в постель, так как меня не могут напугать  кошмарные видения.
Возвратившись в спальню, я первым делом перевернул другой стороной свою  заплаканную подушку. Взбил ее немного и лег в кровать. Через 43 секунды носоглотка смачно начала выводить храповые трели, сотрясая бетонные перегородки панельного дома.



Глава 1.
Лето 1999 года выдалось настолько жарким, что простому человеку, как я, дышать в земной сауне было совсем нечем. Раскаленный воздух со свистом входил в легкие, поджаривал их до румяной золотистой корочки и, вооруженный дискомфортом, выходил наружу. Температуры тела и окружающей атмосферы сравнялись.
Я ощущал себя рыбой, выброшенной на сковородку жизни, так как уже год, потеряв работу, никуда не мог устроиться. На бирже труда платили копейки, которых хватало только на хлеб.
Дни переворачивали меня с боку на бок, но настоящей работой нигде не пахло. Лежа на горячем тефлоне, я изредка шлепал по нему хвостом и тяжко всхлипывал жабрами, а где-то рядом плавали жирные карпы в автомобилях с кондиционерами, юркие караси вместе с худосочными карасихами и от пуза пили вкусные ананасовые соки из запотевших от холода бутылок. Мне же хотелось обыкновенной воды.
Воскресным горячим утром, как только жена оторвала голову от подушек, сразу завела свой СД-плейер с сильно поцарапанным лазерным диском, который запел о том, что нормальные мужья зарабатывают для семьи средства, а не сидят дома и не смотрят с вечера до вечера телевизор.
— Может,  замолчишь, — предложил я ей мирный консенсус. — А то твоя мать заголосит сейчас тебе в унисон.
Но супруга никак не отреагировала на мое замечание и продолжала солировать первым голосом арию жены из не написанной еще оперы “Безработный”. Я понял, что если не уйду из дома в течение пяти минут, то воскресенье пропадет, еще не начавшись, а вместе с ним и я. Надев старые вельветовые джинсы, рубаху с коротким рукавом и подарок тещи — иностранные сандалии украинского производства,  я вышел из квартиры и с похоронным видом запылил по грязным и вонючим улицам (помои выливаем, как обычно, на дорогу) рабочего поселка, который местные жители почему-то называли Паровозогонкой.
Небритый, чуть потрепанный, я шел и с грустью размышлял о строении Мира, черных дырах Вселенной и космических катаклизмах, оказавших серьезное влияние на мою судьбу. Нет, я не жаловался. Я просто анализировал собственную карму, которая, словно закусила удила и тащила меня по каким-то ухабам.
Сначала пришлось уволиться с работы “по собственному желанию”. Хотя такого желания у меня даже не возникало. А все из-за чего? Из-за того, что отказался пахать в свой выходной день на даче начальника. Руководитель нашего отдела очень осерчал. “Вы, Крылов, — сказал, — отбиваетесь от коллектива”. А я не от коллектива отбивался, а от лопаты. Терпеть не могу копать землю. И что дачники в этом находят? После этого случая все пошло и поехало. Не то пишешь, не то чертишь. Вот и плюнул однажды я на начальника. Не в переносном смысле, а в прямом. Он утерся и предложил “по собственному”. Я плюнул еще раз, но не в прямом, а в переносном смысле, и согласился. Что и говорить — характер у меня не подарок. Одна жена только его и терпит. Уволился с работы — раз!
Затем вышла из строя почти новая стиральная машинка, подаренная отцом моей матери, как она говорила, в честь появления меня на свет. Почему сломалась, непонятно. Столько лет крутилась — и на тебе. А за что новую покупать? Это два.
Тут лезвия для бритья кончились, а за ними туалетная бумага и спички... Словом, абзац! Кода! Голубой песец!
Я шел по улицам и загибал пальцы. Пальцев на руках не хватало, а вместе с ними, кажется, и ума. Как все-таки быстро кончились деньги, которые я так бережно охранял от диких “Хопров”, прожорливых “Селенгов” и трех мужских туалетов в одном флаконе — “МММ”. Я опустил руку в правый карман... В нем зашуршал только отзвук гласности и перестройки. Потом в левый... Кроме дырки, в нем ничего не звякнуло. И я понял, что самое тяжелое в жизни — это пустой карман.
— Чё ты там ищешь?
Я обернулся. Позади меня, около своего подъезда, стоял мой школьный друг Денис. И ухмылялся. На его босых ногах, несмотря на дикую  жару,  блестели старые, лысые черные калоши. Крашенные под джинсы, в синий цвет, застиранные кальсоны подчеркивали стройность его худой фигуры, а густоволосатую  грудь закрывала зимняя тельняшка. На голове друга возвышалась ковбойская шляпа, сделанная из цветной местной  газеты “Вонючая параллель”, которую он не читал, но использовал от первого до последнего листа. В руках Денис держал авоську с пустыми бутылками. Как и я, он был не брит, но на жизнь смотрел значительно веселее.
— Сообразим на двоих? — предложил Денис и подмигнул подбитым левым глазом.
— У меня аллергия на водку, — решил  соврать я. — Как выпью, так пятнами начинаю покрываться. Красными, синими, зелеными.
— У моей жены тоже рука тяжелая, — вздохнул Денис, аккуратно трогая свой подбитый глаз. — Появляются пятна, но не много. Я их тоже аллергией называю. Ну чё, скинемся?
— Денег нет, — признался я.
— Ерунда, — возразил школьный приятель. — На выпивку, запомни, деньги всегда найти можно. Главное — желание. Хочешь, сандалии твои пропьем?
— Не хочу, — отверг я нестандартное предложение, разглядывая свою обувь. — В такую  жару пить водку никакого желания нет.
— А самогонку? — уточнил Денис. — Денисиха вчера такую вещь сварганила, пальчики оближешь: с табаком, куриным пометом и карбидом. С ног валит с полстакана. Берем?
— Не буду, — повторил я.
— Во-о-о-бще? — протянул удивленно Денис и от огорчения плюхнулся на лавку, вкопанную рядом с подъездом. Я присел тоже, закинул ногу за ногу и пожаловался:
— Все опротивело до тошноты. Не жизнь, а помойка.
— Ты помойку не ругай, — сказал Денис, — для некоторых наших ребят помойка и есть жизнь. Нашел, поел и живи дальше. Не все же, как ты, богатые.
— Кто? Я? Да ты знаешь, что уже год как сижу без работы.
— Но баба-то твоя пашет. Без хлеба не сидите?
— Что она получает? Копейки. Разве это жизнь?
— Жизнь разная, — глубокомысленно произнес Денис. — Все дело в том, как к ней относиться. Мы тут  недавно с мужиками одному “крутому” дом строить помогали. Пахали, как папа Карло с Буратиной, весь день. Вечером он ящик водки припер. Сначала чуть  поважничал, педик, а потом сел рядом и давай с нами хлебать. Рассопливился, расплакался. Ты думаешь, у него жизнь — малина?  Ошибаешься. Нет денег — плохо, а есть — еще хуже. У него такие проблемы, такие проблемы с начальством... Даже говорить тебе не хочу, чтобы не расстраивать.  И получается, что богатым живется в сто раз тяжелее, чем нам, простым работягам. По мне, лучше так: собрал посуду — сдал, взял — выпил. Снова сдал. Круговорот бутылки в природе. И никаких проблем. Нервы в порядке, сосуды без... Хотя что я тебе, глупому, объясняю по-научному. Не поймешь ведь.
— Мне плевать на твою науку,  только бутылки собирать не намерен.
— Ну и зря. Ничего зазорного в данном  экологическом процессе нет. Это сначала немного не по себе, а потом привыкаешь. Так же и по мусорным бачкам лазить. Дело привычки. Если хочешь, могу потренировать. Будешь  Сталкером помоечной зоны. Читал Стругацких?
— Лучше я покончу жизнь самоубийством, — гордо произнес я. — С балкона выброшусь, но не буду  в мусорных контейнерах копаться.
— Так ты же на первом этаже живешь, — недоуменно произнес он. — С твоего балкона не падать, а плевать хорошо.
— Это я так, для примера. А сброситься можно и с крыши. Например, 16-этажного дома, что около кинотеатра “Отечество”. Не больно, когда мордой об родину. К тому же с этого дома все время кто-то кидается вниз головой.
— Попробуй сбросься, — на губах у Дениса играла усмешка. — Все выходы на крыши закрыты на замки. И просто так тебя туда никто не пустит. Сам проверял несколько раз. Может, ты хочешь с крыши телеантенну свистнуть или провод медный. И продать за бутылку. Так что не радуйся, не получится у тебя полет ни во сне, ни наяву. Да и плохое это дело с высоты падать. Недавно мой корешок по пьянке решил  жене помочь снять белье... с чужого балкона. Ну и рухнул вниз с седьмого этажа... И ничего. Представляешь, сначала самортизировали бельевые веревки соседа снизу. Он на них сушит свои мокрые дырявые портки. Затем ветки старого тополя, который мэр обещал спилить сразу же после своей коронации. А на земле, на зеленой травке, кореша ждал развалившийся под балконами здоровенный сенбернар. Ну... тот... который все время людей спасает. У них, кстати, во дворе этих  собак сколько! Мужику упасть негде. И что ты думаешь? Сенбернар спас человека. Сам в лепешку, а корешу хоть бы что. Правда, руку, ногу и шесть ребер все-таки сломал. Но жив, подлюка. Поэтому прыгать я тебе не советую. Несовершенный вид убийства.
— Может, под машину броситься? — почесав затылок, предложил я.
— Ну, насмешил! — Денис заразительно захохотал, стуча ладошами по колену, потом чуть утих: — Попробуй бросься. Задавить не задавит, а неприятностей будет — хоть отбавляй. Ты чё? Не знаешь, что произошло с тетей Олей из шестой  квартиры?
— А что произошло?
— Тетя Оля — дальтоник. В нашем районе каждый водила знает. И вот недавно идет она себе спокойненько по пешеходному переходу на красный свет светофора. Тут иномарка чужая как выскочит, как выпрыгнет... Удар. Крики. Народ сбежался, чтобы оказать первую помощь пострадавшему... Водителя матом покрыть: почему он, сволочь, на зеленый свет едет? Людей своим катком давит. Потом, правда, успокоились. У тети Оли от удара автомобилем на заднице только колготки треснули. Ты представляешь, какие на нашей местной трикотажной фабрике чулки делают! В них и лук хранить можно, и с автомобилями бодаться. Ну так вот, у иномарки нос — в лепешку, капот — в гармошку, лобовое стекло — в пыль. Теперь тетя Оля по решению сволочного окружного суда из своей пенсии автомобильному козлу ежемесячно выплачивает бешеные “бабки”. У иномарок ведь каждый винтик в “баксах”. А вот еще был случай...
Но Денис не договорил. Из подъезда   вышел его сосед Володька. Худой, остроносый, он производил впечатление ученого ворона. Вихляя оттопыренным задом, сосед приблизился  к нам и, не подавая руки, поздоровался:
— Привет, петухи!
Оскорбив нас, он сел рядом, так как сидеть ему нравилось всегда: и при советской власти, и при демократической. Когда он не сидел, то чувствовал себя дома, как в тюрьме.
— О чем бакланите? — небрежно поинтересовался он.
— Крылов хочет на себя ноги наложить, — быстро отреагировал Денис. — Жизнь ему опротивела.
— Одобряю, — сказал Володька и красиво цвиркнул слюной через передние вставные зубы. — Жизнь — гавно! Но у каждого индивидуума должна быть свобода выбора.
— Во дает! — завистливо сказал Денис. — Опять, наверное, на зоне с утра до вечера макулатуру читал. Не, ты видишь, как он языком чешет. Кликуху “Философ” не зря получил в тюряге.
— Если хочешь знать, — не обращая внимания на то, что говорит Денис, продолжил Володька, обращаясь ко мне, — то я действительно одобряю твой выбор. Смерть — это свобода! Говорю, в натуре. Век свободы не видать. Но, как писал один шибко умный мужик Альбер Люсьенович Камю в трактате “Миф о Сизифе”, страница 224, шестая строка снизу, “самоубийство равносильно признанию. Покончить с собой — значит признаться, что жизнь кончена, что она сделалась непонятной”. Понял?
— А что в ней понятного? — обозлился я. — Дураки, вместо того чтобы подметать, работают начальниками, а те, кто должен руководить по своим способностям, подметают. Вот я. Образование высшее техническое имею? Имею. Опыт работы на производстве есть? Есть. И что толку? Кому я нужен? Куда ни придешь, звонят на прежнее место работы. Интересуются, почему уволился. Да потому, что я дураков терпеть не могу. Понял? Как у вас там? В натуре. Потому и жизнь непонятная.
— Ты, Володька, на него не обижайся, — на всякий случай предупредил Денис. — Он по жизни такой. Что думает, то и прет.
— Твоя проблема, Крылов, в том, — процедил Философ, — что ты сам дурак. Гордыня грызет твою душу. Сходи в церковь. И все ништяк будет. Пусть поп тебя святой водой сбрызнет. Вода помогает. Глядишь, дурь твоя и пройдет. В этой жизни все понятно. Власть дает деньги, деньги делают власть. Прогнись посильнее и взлетишь. Появятся “капуста”, “бабки”, “баксы”. И все будет путем.
— Нет, — резанул я. — Жизнь кончена. Я устал от ее выкрутасов.
— Тогда, — заключил Володька, — как говаривал Федя Ницше, “пусть гибнут слабые и уродливые — первая заповедь нашего человеколюбия”.
— Ну ты, Философ, врезал инженеру! — восхищенно произнес Денис. — Тут  с авторитетом не поспоришь. У Володьки “крыша” что надо. Буром не попрешь. Он и с Ницше, видать, сидел, и с Камо тоже.
— Не Камо, а Камю, фуфло ты драное, — корректно поправил его тот. И, уже обращаясь ко мне, спросил:
— Ты во что веришь?
— В справедливость, — не задумываясь, бухнул я.
— Я не о том, чурбан. Какой ты веры? Мусульманин или христианин?
— Крещеный атеист, — немного подумав, решил я.
— Значит, христианин, — сделал вывод Философ. — Тогда твоя религия запрещает тебе самовольно при движении отбрасывать на льду коньки. Помни, что “жизнь дарована Богом, и, какой бы горькой она ни была, ты обязан испить ее до дна”.
— И я ему толкую о том же, — вмешался Денис. — Нужно горькую  испить до дна. И поскорее. Я согласен даже без закуски и из горла.
— Ну что? Будешь на троих? — спросил меня Володька. — Я на эти общечеловеческие темы лучше базарю, когда стакана два водки пропущу. Из меня философское дерьмо так и прет.
— На троих — это святое, — вставил Денис. — Соглашайся.
— Пьянь вы подзаборная, — вспылил по привычке я. — У вас только все мысли о том, где бы нажраться.
— Что-о-о? — протянул Философ, встал и придвинулся ко мне.
— Что слышал, — вызывающе бросил я.
И в этот же момент из моих глаз брызнул двадцатипушечный салют. Утро резко сменилось  ночью. В голове зашумело, координация тела нарушилась, и я понял, что упал на что-то мягкое, от которого исходил приятный цветочный запах.
— Может, его пописать, — спросил чей-то голос издалека.
— Сам сдохнет, — ответил кто-то. — Ты лучше на него пописай.
Открыв через некоторое время глаза, я увидел, что лежу на клумбе. Философа и Дениса рядом не было. Дотронувшись рукой до губы, я ощутил боль. Пальцы оказались в крови.
“Правду о себе никто не любит”, — сделал я вывод, поднимаясь. Достав из кармана носовой платок, я вытерся. Жизнь, действительно, стала дерьмо. И его запах исходил от моих мокрых брюк. С этим пора было заканчивать. “Самоубийство! Самоубийство! — стучал по воспаленным мозгам молоточек. — Но какое?”
Я шел и никак не мог выбрать, какой вид самоубийства больше подходит моей тонкой и нежной натуре. Конечно, два первых, однозначно, отпадают. Давить собак или платить за иномарку мне совсем не хотелось. Однако оставалось еще несколько. Например, хорошо бы перерезать вены в ванне. Или застрелиться из пистолета. А может, повеситься на бельевой веревке? Отравиться?.. Утопиться?..
Резать вены и вешаться — я откинул сразу. Для первого способа не найти самого важного — горячей воды. В наших домах почему-то на все лето отключают горячую воду. Наверное, это такой способ борьбы с самоубийцами. А как без такого необходимого атрибута, как горячая вода, провести столь сложную операцию по вскрытию вен?
Проще, конечно, наверное, повеситься. Но на веревку и мыло нужно занимать деньги у знакомых, а они как назло все тоже безработные инженеры, а значит, нищие, как и я. Унизиться и попросить денег у жены? Выше моих сил. К тому же она опять начнет меня упрекать в том, что за год я не заработал даже на веревку, что мыла в доме и так нет (последний кусок “Земляничного” доел соседский трехлетний мальчик, приходивший в нашу квартиру играть с детьми), а я лезу со своими пустяками.
Мысль об отравлении пришлось отбросить, так как всю сильнодействующую отраву поели в доме мыши и тараканы. Просроченные лекарства смела в последний свой приезд теща — пожирательница всех выпускаемых медикаментов в стране и за рубежом. Ей бы с таким смертельным номером в цирке выступать.
Эффектнее всего застрелиться. Из надежного пистолета или револьвера. Мне бы, наверное, понравились опаленная пороховыми газами дырочка у виска с чуть запекшейся кровью и огромная зияющая рана с другой стороны головы, которая полностью раскрывала бы перед окружающими мои серьезные знания в области обработки металла давлением, накопленные в институте. Одно смущало. У меня никогда не имелось в наличии пистолета.
К тому же не хотелось своими непродуманными действиями нарушать федеральный закон “Об оружии”. Так как посмертно, как мне казалось, меня могли привлечь к уголовной ответственности за хранение, ношение и применение незарегистрированного огнестрельного оружия. А связываться с милицией у меня не возникало желания даже после кончины. Оставалось, на мой взгляд, только одно. Утопиться.
При внимательном рассмотрении смерть на воде нельзя, во-первых, отнести к разряду самоубийств. Может, человеку просто в воде стало плохо: сердце остановилось, ногу судорогой свело (у судороги это не заржавеет). Да мало ли что еще произойдет. Буль-буль! И банка! То есть крышка. А во-вторых, бескровное это дело — утопление. Никто не запачкается в крови. Так, чуть-чуть раскиснешь, разбухнешь. Ну и, в-третьих, религиозный запрет обойдешь.
С этой симпатичной мыслью я поплелся к плотине, что перегораживала реку в районе местной ТЭЦ.
Чтобы задуманное действо быстро вместе со мной пошло на дно, я прихватил валявшийся у дороги большой серый кусок от тротуарной плиты. Он вдохновлял и облагораживал саму идею самоубийства.
Таща его, пыхтя и отдуваясь, я понимал, что во всем происходящем виноват только я сам. Точнее, мой несносный характер. На любой работе руководство нужно почитать, любить и уважать, а я, как дурак, вечно с ним спорил, указывал на недостатки. И, конечно, надеялся, что хорошего специалиста не уволят за это. И каждый раз ошибался. Меня тихонько, как только высовывался, словно пасту из тюбика, легко выдавливали “по собственному желанию”. Когда начальство пыталось меня унизить или оскорбить, я отвечал тем же. Не сносил и несправедливых  упреков в свой адрес. Если вдруг рядом кого-то незаслуженно обижали, я становился на сторону обиженного и защищал. Хотя и понимал, что лучше не вмешиваться, не спорить, не выставлять характер. Однако ничего поделать с собой не мог, ведь характер — это как лысина: хотел бы от нее избавиться, да не получится.
И теперь, когда волок этот кусок тротуарной плиты, я ругал себя первыми словами, услышанными в детстве во дворе, за то, что не такой, как все. Что нужно менять, хотя очень трудно, почти недостижимо, свое собственное “Я”. А как? Ни во что не вмешиваться? Ничего не видеть? Не слышать? Вряд ли у меня такое получится. В тридцать лет себя уже менять поздно. Родился рыжим, рыжим и помру.
Спина устала, и я бросил кусок тротуарной плиты рядом с дорогой, вытер рукой пот со лба и быстрее зашагал к плотине. Задуманное нужно осуществлять без промедления.
Несмотря на жаркий день, ни на берегу, ни на плотине людей видно не было. Только вдали, где река делала крутой поворот, маячила лодка какого-то фанатичного рыбака, утыканная, словно ежик, удочками.
Я дошел до середины плотины и перелез через перила. Посмотрел вниз и... ощутил, как моя душа отделилась от меня и зависла где-то рядом. У нее, видимо, о самоубийстве имелось собственное мнение, отличное от моего.
“Во имя Отца и Сына и Святого Духа...” — забормотал я, и, несмотря на жару, по коже пупырышками пробежал мороз. Я начал вспоминать молитву, которую очень часто слышал от матери, но не вспомнил. Только одна мысль лупила в эту секунду по темечку: “Жизнь кончена... жизнь кончена...”.
Вопрос “Прыгать или не прыгать?” еще, наверное, долго бы тревожил мой воспаленный мозг, но тут я вдруг услышал какой-то небесный голос. Он что-то говорил мне. Голос, хотя и гнусавый, был до боли знакомый. Я покрутил головой. Рядом никто не маячил. Послышалось? Нет. Откуда-то сверху раздался явственный возглас тещи: “Он даже утопиться нормально не может!”. И тут я взбесился. Ну все, достала! Оттолкнувшись ногами от перил, я полетел головой вниз. Руки, сложенные лодочкой, легко рассекли прохладную воду, и я, как грузило, устремился ко дну, нагоняя аппетит у речных рыб, которые шарахнулись от меня во все стороны.
Однако в этот решающий для моей смерти момент в голову ударила странная, я бы даже сказал, идиотская мысль: “А не потерял ли я во время падения сандалии?”, которые имели все основания легко соскочить с ноги, так как были слегка велики, но вполне могли остаться в наследство моему маленькому сыну. Я представил толстое, разъяренное лицо супруги и радостную ухмылку полковника-тестя. Жадность меня спасла. И, работая руками, я начал всплывать на поверхность. Видимо, если утонуть не суждено, значит, лучше и не пробовать. Все равно из этой затеи ничего не выйдет.
До правого берега я плыл сначала брассом, потом  кролем. Все-таки хорошо жить! Даже безработному. Без денег. Без цели. Главное ведь — жить! Выбравшись на сушу, я снял с себя одежду, выжал ее и, разложив сохнуть, лег на травку, подставив свое загорелое тело обжигающему солнцу. Я лежал и думал о том, что, раз мне не удалось утопиться, нужно изменить свой характер. Сделать его покладистым и равнодушным. “Плевать мне на все и всех, — размышлял я, ворочаясь на траве, — главное — работа и деньги. Нет. Деньги и работа. Впрочем, хорошая работа подразумевает хорошие деньги”.
Я искоса посмотрел на одинокую сандалию, которая лежала около головы. Как ни печально, а другая все-таки утонула вместо меня. Так сказать, пожертвовала собой ради друга. Я приподнялся, взял оставшуюся сандалию в руку и со всей силы запустил ее в реку. Новая жизнь должна начинаться с новой обуви.

Глава 2.
Несмотря на выходной день, Машев сидел за рабочим столом и, подперев одной ладонью щеку, а другой вертя незажженную сигарету, смотрел в одну точку, не замечая надоедливую муху, жужжавшую около его лица, и не слыша телефонных звонков. Машев думал о пенсии. Придя сегодня на работу, он вдруг почувствовал, что ему пора уходить. Так бывает, когда долго трудишься на одном и том же месте. Ощущения обостряются. Ты знаешь, что произойдет завтра, в какое время тебя отругают и за что похвалят в конце недели. Он многому научился, работая в Учреждении. Научился ходить по темным, извилистым коридорам, определяя вышестоящего начальника, идущего навстречу, по походке; он знал, кому пожимать при встрече руку, а с кем ограничиться малозначительным кивком головы, чтобы чувствовали его значимость. Он даже помнил запах воздуха около пожарного крана, где они с другим сотрудником в  молодости прятали ключ от кабинета, который был один на двоих. Он все помнил. Он многое знал. Он имел интуицию. И она никогда его не подводила. И сегодня Машев понял, что нужно собираться на пенсию. Пусть не спеша, но собираться. Ему не хотелось закончить карьеру так, как закончил его предшественник десять лет назад.
Лебедеву сначала намекали уйти на пенсию. Затем, в день его 65-летия, предложили полуофициально. Но прежний Председатель Комитета категорически отказался, сказав, что он еще полон сил и здоровья. “Старый черт не хочет уходить, — сообщил Машеву его друг, который присутствовал на официальном приеме в честь юбиляра и сидел на Парадной Лестнице на две ступеньки выше, чем Лебедев. — Тебе придется потерпеть еще годик”. Тогда Машев недовольно хмыкнул и предложил: “Пошлите его в командировку к Собинову”. И они приняли его предложение.
Они оценили способности Машева, потому что это был мастерский ход. То, что Собинов — хлебосол, знал каждый чиновник. Руководитель передового хозяйства поил водкой так, что здоровых мужиков привозили от него либо с инфарктом, либо с тяжелым  алкогольным отравлением. Он кормил так, что у представителей области на следующий день пребывания в этом хозяйстве случался заворот кишок. И Собинов был не только хлебосолом, но и двоюродным братом Начальника. И никто не смел ему отказать пить и есть столько, сколько он, Собинов, посчитает нужным.
И для Лебедева поездка к нему, как ни крути, а выходила смертельным ударом. И Председатель Комитета, хотя и понимал, на какой идет риск, все равно поехал. Его упрямство всегда граничило с тупостью.
На третий день командировки за Лебедевым прислали катафалк. И тогда в Учреждении все поняли: чтобы быть проверяющим и контролирующим, нужно иметь о-о-очень большое здоровье.
С того времени руководство с успехом использовало ход, предложенный Машевым. А до кого не доходило желание начальства или доходило, но с трудом, вызывали и доводили очередное служебное задание — командировка к Собинову.
И сегодня Машев вдруг понял, что такой командировки ему не избежать, если вовремя не уйти. Единственное, что необходимо всегда соблюсти в этом случае, — уйти красиво и выгодно.
Машев включил калькулятор, лежавший на столе, и прикинул, сколько он приблизительно будет ежемесячно получать, находясь на пенсии. Если сложить обычную мизерную пенсию, которую получает большинство стариков и старух, с той, которую назначит ему Официальный Бюджет, а это 80 процентов от нынешнего его оклада, то получится вполне приличная сумма.
Он полистал настольный календарь и решил, что заявление об уходе на пенсию напишет сразу же после того, как отметит свой день рождения.
Председатель Комитета Бесплатной Адресной Помощи Машев, как и все более-менее значимые руководители, очень любил свои дни рождения. Это знали и его подчиненные, и те, кто зависел от бесплатной раздачи денег. Уже накануне на этаже, где сидел Председатель Комитета, начиналось волнение. Консультанты, операторы, регистраторы и другие мелкие чиновники, заходя друг к  другу и о чем-то совещаясь, гнали по коридору волны. А уже с  вечера, негласно, к кабинету Машева выстраивалась длинная очередь из сотрудников. Утром они гомонили, улыбались, топтались в приемной и ждали. Ожидание их вдохновляло на красивые речи. Затем постепенно к сотрудникам присоединились руководители подведомственных организаций, кому предназначалась бесплатная помощь.
Независимо от даты, у Машева  каждый год назывался юбилейным. Как обычно, ему дарили незначительные пустяки. Так сказать, знаки внимания. В основном аппаратуру. Телевизоры. Маленькие и большие. Музыкальные центры. Видеомагнитофоны и видеокамеры. Приемная Машева заполнялась в этот день красивыми коробками, перевязанными алыми лентами, и огромными букетами цветов.  Машев обожал цветы. Потому что в цветах иногда попадались платиновые и золотые колечки с маленькими, но очень филигранно обработанными бриллиантовыми камешками, производимыми местным Алмазным заводом.
Очередь текла в кабинет Председателя Комитета до обеда нескончаемым потоком. Затем редела. Все подарки оставались в  кабинете, и никто и никогда не видел, чтобы их оттуда куда-то уносили. Создавалось впечатление, что хозяин съедает всю эту пластмассово-железо-бриллиантовую снедь в течение года, опустошая кабинет к следующему дню рождения.
“В нынешнем году, — решил Машев, — я им всем, кто придет, буду обещать увеличения лимитов на сто процентов. А с пенсионера потом какой спрос”. Он был доволен собой. Но что-то необъяснимое тревожило его сердце. Машев вспомнил, что обещал Жанне пристроить сына в Учреждение. Она плакала. Сын сидит без работы уже год. Стал нервный, агрессивный. Никуда не может устроиться. “Дрянной у него характер, — подумал Машев, — весь в мать. Но помочь надо. Нужно сегодня поговорить с Начальником. Поймет меня. Ведь своих внебрачных детей и братьев распихал по всему Учреждению. Куда ни сунься, везде картофельные носы и толстые задницы, которыми можно сидеть на двух стульях сразу. Он ему поможет”.
Совещание у Начальника было назначено на 17.30. Машев решил, что лучше это сделать после того, как оно закончится. Остаться, подождать, когда все уйдут, и поговорить. Вот только куда его пристроить? Вопрос сложный, но решаемый.
Машев взял в руки “мышь” компьютера и подключился к базе данных Отдела Кадров. После перевода Заведующего Сектором Планирования на самостоятельную работу должность оставалась  еще вакантной. Но исходя из принципа Пирамиды ее скоро должен был занять заместитель заведующего. “Попробуем этот вариант”, —  решил Машев.
После вечернего совещания, как он и планировал, сделав вид, что замешкался, Машев задержался в кабинете Начальника.
— Что у тебя? — бросил вскользь тот, разбирая какие-то бумаги.
— Личный вопрос, Иван Иванович, — скромно произнес Машев.
Начальник поднял свои густые брови вверх, отодвинул красную папку с бумагами в сторону и внимательно посмотрел на Председателя Комитета.
— Вы официантку Крылову помните? — вкрадчиво спросил Машев.
— Татьяну? Крылову?.. Из нашего буфета? Конечно, помню. Симпатичная, стерва, в молодости была. Цветок. Ноги... от этих... от ушей. И бюст. Хоть из бронзы отливай. Умерла, что ли?
— Я не о Татьяне. О другой. Той, что в столовой работала. О Жанне. Она в общежитии торгово-кулинарного училища тогда рядом с Татьяной вместе жила. Вспомнили?
— Ты, злодей, к ней еще похаживал. Помню. Эх, молодость! Так она, Жанна, что, тоже умерла?
— Господь с вами! Жива, здорова. Постарела чуть-чуть. Но все такая же импульсивная. Работает в ресторане. Звонила недавно. Просила сына на работу устроить. Безработный он.
— Ты знаешь, — сурово произнес Начальник, — у нас не богадельня, мы объявлений о приеме на работу в газетах не даем.
— Знаю, — замялся Машев. — Но просила. Плакала. Сын ведь.
— А какое отношение к ее сыну имеешь ты?
Машев по-детски шмыгнул носом, словно провинившийся школьник, тяжело вздохнул и выдавил из себя:
— Самое непосредственное.
На устах Начальника заиграла усмешка.
— Да-а-а, — глубокомысленно произнес он, вытаскивая из кармана и разворачивая мятную конфету. — Это сейчас у них, молодых, безопасный секс. Кхе-кхе. Всякие там консперативы-концертативы. А в наше время все было по-другому. Напор и натиск... Ночью в женском общежитии... Страсть... Помнишь?
Машев, виновато улыбаясь, закивал головой.
— Сколько ему лет?
— Почти тридцать.
— Моему, наверное, столько же. Но я тогда Евгении сразу сделал от ворот поворот. Ничего не знаю. Твой сын, ты с ним и выкручивайся, а мне карьеру не порти. А ты молодец! Не бросил. Хлопочешь. И, видимо, образование дал. Я угадал?
— Техуниверситет.
Начальник задумался: поковырялся пальцем в носу, погладил рукой по часовой стрелке шарообразный живот, почесал рыжие веснушки у носа, а потом проговорил:
— Помочь, конечно, надо. Родная кровь. Она зовет, требует участия. К тому же ты для меня в свое время немало сделал хорошего. Не отрицай. Я все помню. Я ничего не забываю. И сыновей, у которых такие отцы, нужно поддерживать. Долг платежом прекрасен. Надеюсь, он будет такой же преданный, как и ты?
— Несомненно. Вы же сами знаете: яблоко от груши недалеко падает, — тихо заметил Машев.
— Будем надеяться, что так. Какие предложения?
— Можно принять на должность Заведующего Сектором Планирования. Эта единица свободна.
— Проигнорировать принцип Пирамиды?
— Один раз можно. Ничего страшного не произойдет.
— Сектор Планирования... Сектор Планирования...
Начальник потер лоб рукой.
— А чем у нас занимается этот Сектор?
— Планирует.
— Я понимаю, что планирует. А что планирует?
— Какие-нибудь планы, — предположил Машев, сам не очень соображая, чем занимается данное подразделение Учреждения.
— Планирует планы? — удивился Начальник, но не стал развивать эту мысль, а перешел сразу к вопросу, который всегда возникал при приеме в Учреждение нового человека.
— А кто даст ему рекомендацию? Кто поручится за него?
Машев молчал. Действительно, поручиться за него было некому. Но тут он вспомнил о предстоящей своей пенсии.
— Поскольку он и мой сын, — сказал Машев, — то я за него и поручусь.
— Это солидно, — прохрипел Начальник, ковыряясь скрепкой в ухе. — Поручительство принимается. Позвони Жанне, скажи, чтобы завтра утром она направила его к нам. Я дам команду. Все будет хорошо.
Машев поклонился и вышел из кабинета, руководствуясь принципом: “К Начальнику передом, к двери — задом”.

Глава 3.
Домой я заявился после неудавшегося самоубийства только к  вечеру. Веселый, отдохнувший и босой. Все-таки хорошо, если бы так всегда заканчивалась каждая попытка сведения счетов с жизнью!
В почтовом ящике, что висел на нашей двери, сквозь дырки виднелась какая-то бумага, которую дети еще не успели поджечь. Я вытащил ее двумя  пальцами через верх. Это оказалась не бумажка, а рекламная газета, которую, видимо, почтальонша  положила в наш ящик по ошибке, так как из-за отсутствия средств мы давно уже никакой прессы  не выписывали.
— Пропил сандалии, — встретила меня ласково теща, выглядывая из кухни. — Посмотри, дочь, на его красную физиономию. (Она обращалась к моей жене, которая тут же на кухне варила  картошку в мундире на ужин). Он у тебя вылитый алкоголик.
— У меня не физиономия, а лицо, — ответил я хмуро, так как с тещей после перестройки моего внутреннего организма связываться не хотелось. — А красное оно от загара.
— От загара? — рассмеялась она в ответ. — Тоже мне “новый русский” — красная рожа от Красного моря. Да от тебя даже пахнет, как от бомжа: псиной и перегаром.
— Вам видней, — решил я парировать ее язвительную подачу. — У вас больше опыта общения с бомжами, если вы знаете, как они пахнут.
— Прекрати! — резко оборвала меня жена. — Мама волнуется, что наша семейная жизнь дала серьезную трещину. И во всем виноват ты. Целый год без работы. Кому скажи, не поверят. Я разве могу тянуть на свою зарплату мужа и двоих детей? Ребят надо собирать к школе. У мальчика совсем порвался ранец, дочери нужно купить новые туфли. Нога-то растет! К тому же дети летом сидят дома, хотя могли бы отдохнуть  в санатории или оздоровительном лагере.
— Пусть едут к бабушке в деревню, — сказал я.
— Мне некогда за ними смотреть, — тут же встряла в разговор теща. — Им же нужно готовить, обстирывать их, а у меня огород, сад. Нет, пусть они лучше тут, в городе, бегают.
— Да, — поддержал я ее. — Пусть они тут дышат “свежим” синим воздухом. Набираются сил к школе.
— На отдых денег нет, на одежду нет, на обувь нет, — жена чуть уже не плакала. — А ты  новые сандалии потерял.
— Какие они новые? — возмутился я. — Если бы сандалии не погибли смертью храбрых сегодня, когда я спасал тонущего в реке мальчика, то завтра мы могли бы отметить десятилетний юбилей со дня их покупки.
— Надеюсь, родители у мальчика богатые? — прищурив свой косящий правый глаз, ехидно пропела теща. — И купят за твой героический поступок на воде тебе хорошую летнюю обувь.
— К сожалению, они оба безработные, — бросил я уже на ходу, покидая арену корриды, где выполнял по совместительству роль быка.
Зайдя в спальню, я закрыл плотно за собой дверь и, не раздеваясь, завалился на кровать. Развернул рекламную газету и принялся ее читать. Как и все рекламные издания, она была красочной, толстой и пестрела объявлениями об услугах, продажах и покупках. Немало в ней было и дурацкого.
“С нашим препаратом вы похудеете надолго и до неузнаваемости, — читал я бегло. — После лечения — бальзамирование  тела в удобное для клиента время”.
И тут же рядом: “Куплю старый  самовар с трубой и чугунную ванну без дна, винт от вентилятора и шесть листов фанеры. Все необходимо для постройки секретного сверхзвукового самолета”.
Здесь предлагали дрессировку собак и молодых сучек даже с выездом на дом. Уничтожение тараканов, клопов и конкурентов в помещении и на улице. А бригада из трех человек обещала выполнить работы любой сложности по замене памперсов и влажных прокладок.
— Что читаешь?
От неожиданности я даже вздрогнул. Передо мной стояла жена, у которой в руках покачивался половник, и недовольно хмурила свои выщипанные пинцетом брови:
— Надеюсь, ты не собираешься делать евроремонт или нанимать гувернантку? Тебе нужна работа. Вот ее и ищи.
— Ищу, — попытался оправдаться я. Хотя еще вчера погнал бы ее за это из спальни. Но тут вдруг сам себе изменил. Внутренний голос мне начал шептать на ухо какую-то гадость. “Если споришь с женщиной, то через пять минут у тебя начинают расти груди, а брюки превращаются в юбку, и уже непонятно, кто из вас двоих был недавно мужчиной”.
С внутренним голосом тоже спорить не хотелось. И я с ним согласился. Открыв нужную рубрику, я быстро понял, что найти в ней работу по душе — задача довольно сложная.
— Разверни, — попросила жена. И я развернул ей газету.
— Вот, — ткнула она немытым половником в полосу, и жирные пятна остались на том месте, где предлагалась работа на домашнем телефоне. — Сиди и отвечай на звонки.
— На какие звонки?
— Какая тебе разница. Лишь бы деньги платили.
— Я не понимаю, что это за работа. И как можно  за ответы на звонки получать хорошие деньги? Представляешь, вся страна сидит на домашнем телефоне, звонит, отвечает и богатеет. Это глупость.
— Хорошо. Вот другое объявление. Разводи дома грибы. Сдавай и зарабатывай деньги.
— Дома? Грибы? — я посмотрел на жену с недоумением.
— А что? У нас не квартира, а подвал. Посмотри на потолки. Они покрылись плесенью. Обои отклеились. У нас самое место для разведения вешенок и шампиньонов. К тому же грибы — это белок. Это природное мясо. Ты когда ел последний раз белок?
Сглотнув слюну, я промолчал.
— То-то же, — заключила жена, убирая из-под моего носа свой немытый половник.
— Не буду разводить грибы, — зло произнес я, посылая тем самым свой внутренний голос достаточно далеко внутрь. И отшвырнул от себя газету.
— Будешь, — она умела  быть иногда настойчивой. — Или с сегодняшнего дня ты у меня на завтрак, обед и ужин начнешь получать один картофель в печеном, вареном, толченом и жареном виде. Я не намерена всю жизнь занимать у соседей деньги и одна тащить на себе полупустую продовольственную корзину. Выходя из спальни, она вышла из себя и громко хлопнула дверью.
Я еще немного полежал на спине, поковырял взглядом потолок, который напоминал из-за трещин старую морскую карту, и артистично ногой подтянул газету снова к себе. И вдруг глаза остановились на объявлении в самом низу полосы. Кто-то уже до меня обвел его толстым желтым фломастером.
“Для ответственной работы требуется мужчина  с высшим техническим образованием до 35 лет. Оплата небольшая, но стабильная”.
Дальше шел номер телефона.
Как я его раньше не заметил, просто удивительно. И больше всего в нем меня подкупили слова “небольшая” и “стабильная”. Те, кто давал объявление, видимо, рассчитывали на строго определенную группу людей. На тех, кто не собирается сорвать куш и убежать, на людей порядочных и честных, как я. Это была маленькая хитрость работодателей, и я ее раскусил. “Завтра понедельник, и с утра обязательно позвоню по телефону”, — решил я, ощущая носом, который в последнее время стал чувствовать все очень остро, что ужин готов.
— Как работать, так его нет, — бросила теща, луща семечки, — а как есть, так он уже есть. Впереди всей семьи.
— Мама! — попыталась остановить ее жена.
— Что мама? Что мама? Вышла замуж за алкаша, теперь мамкай сколько влезет.
Я молча сел за стол. Жена положила в тарелку две очищенные картофелины, полила их желтым душистым подсолнечным маслом, затем добавила тушеную капусту и маринованную морковку.
— А селедка? — я поднял глаза на жену.
— Селедку дети съели в обед, — пояснила она.
— Кстати, я, кажется, нашел приличное объявление. Завтра утром позвоню в эту контору.
— Позвони, позвони, — заквакала теща. — Только если это и была приличная работа, то она уже занята приличным человеком.
— Что вы каркаете под руку, — взбесился я, бросая вилку и хлеб на стол. — Если я вам не нравлюсь, можете к нам не приезжать. Здесь вас никто не ждет. И хватит меня учить уму-разуму. Вы мне не мать. Не отец. Вы мне теща. Понимаете — те-ща. Значит, никто. Пустое место. Поэтому хватит мне вякать под руку.
Теща бросила щелкать семечки.
— Ты не ори, — цыкнула она. — Не в кабинете у начальника. Я тебе не мать. Я — теща. Я — твоя совесть, на которую платок не накинешь. Слушай, что тебе в глаза говорят. А будешь орать, так милицию вызову. Быстро в кутузке тебе ребра пересчитают. Понял?
Я снова взял вилку, хлеб и молча стал есть.
— Конечно, позвони, — грустно сказала жена, наблюдая за тем, как я ем. — Только что от этого толку? Через месяц вот так же с начальником сцепишься, поругаешься и вылетишь с новой работы баллистической ракетой стратегического назначения.
— Не вылечу, — произнес я хмуро, кусая хлеб. — Я изменился в лучшую сторону.
Теща ничего не сказала, только хмыкнула, жена подняла свои глаза к потолку и заулыбалась.
— Точно вам говорю. Я изменился. Если так можно выразиться — перевоплотился. Я — птица Феникс. Сгорел и возродился. Из пепла. Возродился. У меня выросли крылья, и вполне возможно, что скоро полечу.
И для убедительности я встал, положил хлеб с вилкой на стол и захлопал руками по бедрам, напоминая этим петуха на заборе.
— Обкурился, что ли? — предположила теща и, выйдя из-за стола, направилась в зал смотреть очередную серию очередной “мыльной оперы”.
— А я в тебя верю, — сказала жена, гладя меня по моим рыжим волосам, торчащим в разные стороны.
И крупные слезы навернулись на ее глазах:
— Правда, верю. Ведь должно когда-нибудь и у нас все пойти как у людей. А?
Я кивнул головой и тоже заплакал.
В эти минуты мы так хорошо понимали друг друга.
— Давай споем! — предложил я, вытирая рукавом слезы. — Нашу любимую.
Она утвердительно кивнула головой, и мы затянули, каждый ведя свою партию: “Каким ты был, таким ты и остался...”
Двое наших детей, стоя в дверном проеме, с удивлением смотрели на самодеятельное творчество родителей и голосили в два голоса.

Глава 4.
После разговора с Начальником Машев пришел в свой кабинет  и позвонил Жанне. Однако на звонки никто не отвечал. “Опять на даче горбатятся, — подумал он, закуривая. — Далась она им, эта фазенда. Вон на базаре все растет круглый год. Пошел и купил. Одно дело, когда на пенсии на ней ковыряешься, для удовольствия. И совсем другое — для пропитания. Не пойму я эту чернь.  Возятся и возятся, как черви, а достатка все равно нет. Достаток дает только власть, а, копаясь в навозе, никогда не разбогатеешь”.
Его размышления о людях и продовольственной программе, которую они претворяют в жизнь ежегодно, прервал звонок внутреннего телефона. Машев посмотрел на часы. Они показывали 21.10.
Он нехотя снял трубку.
— Вы на месте? — Председатель Комитета сразу узнал  лающий голос секретарши Первого Зам. Начальника. — Предупреждаю. Опаздываете.
— Куда? — осторожно спросил Машев, вынув сигарету изо рта и загасив в пепельнице.
— На Парадную Лестницу. Сегодня провожают Фуфалева на пенсию. Забыли?
Машев машинально хлопнул себя по лбу ладонью:
— Забыл. Точно забыл. Бегу, бегу.
Он аккуратно отстегнул от лица маску, которую постоянно носил на службе, встал из-за стола, подошел к сейфу, открыл его и положил ее туда. Странно, но ему никто не говорил сегодня о том, что провожают Первого Зам. Начальника на пенсию. Он бы помнил. Даже на совещании, которое закончилось несколько минут назад, никто не обронил ни слова. Или он забыл? Да. Забыл. Ему, конечно, говорили. Но он забыл. Это старость. Память  начала подводить. Нужно собираться на пенсию. Крепость в руках есть, в ногах есть, а голова устала. И все-таки он сомневался в том, что забыл. Скорей всего ему просто не сказали.
Закрыв кабинет, он прошел по коридору, повернув два раза влево и четыре раза вправо. И вот она, Парадная Лестница. Крутая, словно прожитые годы, по которой с возрастом все тяжелей и тяжелей подниматься.  Золотые перила блестели, освещаемые хрустальными люстрами, новые ковровые дорожки, только что постеленные, пахли фабричным шерстяным ароматом, но его уже перебивали запахи приготовленной пищи.
На Парадной Лестнице был накрыт Банкетный Стол. Он имел довольно оригинальный вид, и тот, кто видел его впервые, мог весьма озадачиться. Банкетный Стол повторял все очертания Парадной Лестницы, и каждая  его ступенька  определяла сотруднику Учреждения строго определенное место. Лавка вдоль стола тоже повторяла все изгибы лестницы. На самом верху Пирамиды сидел Начальник. Первую ступеньку сверху занимали с двух сторон стола его два Первых Зама, потом шли  Вторые Замы, и так до самого низа.
— Опаздываете, — сказал Начальник, глядя на то, как Машев садится на закрепленное за ним место. Но Председатель Комитета ничего не ответил, а только заискивающе улыбнулся, как бы извиняясь.
Сев, Машев отметил про себя, что народу на банкет собралось много. Отсутствовали только те, кто находился в командировке или болел. Остальные работники сидели на местах, предвкушая хорошее застолье, так как проводы организовывались на бюджетные деньги, прошедшие через Комитет Бесплатной Адресной Помощи. А их, как обычно, на парадные мероприятия тратили не скупясь. Руководство Учреждения ясно понимало, что всякий банкет по торжественному случаю собирается не ради пьянки, не ради чествования заслуженного человека, а ради единения всех работающих здесь.
Это был своего рода молебен, на который согласно Указу Начальника запрещалось приходить в масках, которые носили на службе. И, собираясь по воскресеньям на какой-нибудь праздник, специально придуманный по этому случаю, работники Учреждения оставляли в сейфах кабинетов строгие, с небольшой бледностью, неприступные лица, а вместе с ними и свою притворность. На пиршестве открывалась их настоящая личина. И оказывалось, что у всех без исключения были обычные деревенские,  мясистые, красные физиономии с чуть хитроватыми разрезами на уголках глаз. Но ходили слухи, что даже на это святое  мероприятие некоторые чиновники умудрялись надевать маски, но уже другие, которые соответствовали духу банкета-маскарада.
И в этот раз, как отметил про себя Машев, все происходило согласно давно разработанному этикету. В рабочей маске сидел  только Фуфалев, ради которого как бы все и собрались. Одетый в строгий черный костюм и находясь слева от Начальника, пенсионер имел вид мраморного памятника после дождя. Весь светился и переливался. Подслеповатые глаза щурились из-под  толстых стекол очков и часто моргали.
— Сегодня, — сказал Начальник, встав с рюмкой водки в правой руке, — мы провожаем на заслуженный отдых человека, который, несмотря на политические и экономические изменения, крутые идеологические повороты, прочно сидел многие годы на своем рабочем месте. Здесь он просидел и войну, и послевоенную разруху, периоды перестройки и гласности, недостройки и согласности. Он не поступился принципами, не поставил на первое место чуждые нашему народу, жажду накопительства, очернительства, а, свято веря в идеалы добра и справедливости, нес знамя впереди всех, сидя в своем старом кожаном кресле.
— Как говорит! Как говорит! — всхлипывал Фуфалев, сморкаясь в платок. — И это все обо мне. Весь в отца. Такой же красноречивый. Как говорит! Нет. Как говорит!
— И вот сегодня, — продолжал Начальник, — когда мы выносим Фуфалева из Учреждения на заслуженный отдых, прямо в лицо ему можем сказать: молодые должны учиться у вас сидеть... сидеть... сидеть... сидеть...
Стоявший рядом официант ловко треснул Начальника по спине.
— ... сидеть на своем рабочем месте, несмотря на политические и экономические изменения, крутые идеологические повороты...
— Браво! Браво! — закричал Первый Зам. Начальника Хлыстов, сидевший от него справа и вовремя сообразивший, что руководителя заело.
Раздались бурные, продолжительные аплодисменты. Многие чиновники скандировали: “Фу-фа! Фу-фа!”. Что и говорить, будущего пенсионера в Учреждении любили и уважали. Всем присутствующим он помог сыто устроиться в этой жизни.
Выпив по первой, второй и закусив, собравшийся народ начал говорить пенсионеру речи, дарить самовары, чайные сервизы и Почетные грамоты за активную деятельность в работе общественных организаций.
Фуфалев плакал по-настоящему. Из глаз его били метровые струи, орошая присутствующих солоноватым огуречным рассолом.
Самые близкие друзья преподнесли ему на память о совместной работе деревянные грабли с гравировкой, чтобы, сидя на даче, он мог не только собирать ими осенний мусор, но и вспоминать о прежней своей должности, на которой огребал столько же денег, сколько листьев в его саду.
От нахлынувшего на него волнения Фуфалев уже рыдал, сидя с граблями в обнимку. И в этот момент они были так друг на друга похожи, что и присутствующие на банкете рассочувствовались, рассопливились и стали между собой целоваться под шутливо кем-то брошенный возглас “Горько!”
Официанты на мероприятии работали споро. Они подносили для дегустации тазы и ведра с едой сначала Начальнику. Тот придирчиво их осматривал, брал понравившийся кусок и отправлял его в  рот. Долго и смачно жевал, одобрительно кивая головой. Если что-то не нравилось, он, махнув рукой, приказывал пускать тазы сверху вниз. Сидевшие  за столом с молниеносной быстротой останавливали их, словно снаряды, на лету и тащили к себе. Приборов никаких на банкете не имелось, и потому всю закуску чиновникам приходилось брать из тазов и ведер руками. Наложив таким образом около себя достаточное количество еды, они  отпускали тазы вниз. Из-за этого тем, кто сидел в самом начале Парад-ной Лестницы, доставалось продуктов мало. Чаще они получали по лбу пустым эмалированным тазом, в котором совсем недавно лежали либо маринованные грибочки, либо черная икра, либо омары или устрицы.
Но, несмотря на трудности, через час все работники Учреждения с жирными, лоснящимися лысинами еле ворочали языком. Однако тосты в честь юбиляра-пенсионера все же произносили, желая ему успехов в пенсионном деле и всего самого доброго. Каждый врал, говоря, что никогда в жизни не забудет  Первого Зам. Начальника, что они по-прежнему будут любить Фуфалева всеми фибрами своей души.
Довольный, пьяненький, Фуфалев понимал, что они врут, так как сам делал это не раз, но не показывал вида. Он умел получать удовольствие даже от вранья.
Машев пил вместе со всеми, но почти не пьянел. Это у него было профессиональным. Подхватив пролетающий мимо таз с резаной ветчиной, он наложил себе мяса в тарелку и пустил его дальше. Ветчина имела превосходные  вкусовые качества.
— Говорят, вы тоже собираетесь на пенсию? — повернув к Машеву налитые кровью глаза, спросил его сидевший на ступеньку ниже Ученый Секретарь.
— Кто вам сказал такую глупость?
— Если человек просчитывает на калькуляторе свою будущую пенсию, а затем волнуется по поводу трудоустройства внебрачного сынка, то за этим многое стоит.
Председатель Комитета улыбнулся, еле сдерживая гнев, встал и, подняв рюмку с водкой, громко произнес тост:
— Пью за Первого Зам. Начальника. За его прекрасное будущее, которое не будет отягощено служебными задачами. Спи спокойно, друг.
И на последнем слове опрокинул водку в рот. Все, кто еще не упал со скамейки, зааплодировали. Стали чокаться и пить. Захватив ладонью из ведра красную икру, Машев положил ее на разрезанный вдоль облепиховый батон и стал за обе щеки уплетать большой оригинальный бутерброд. Едой он гасил свой приступ гнева. “Если Ученый Секретарь с ним заговорил как с равным, значит, мои дела плохи, — заключил  Машев, собирая икринки по усам. — Вряд ли удастся  доработать до дня рождения. Ну, Бог с ней, с работой. Главное — сына
устроить”.
— А на какое место сын метит? — снова обратился Ученый Секретарь к Машеву. — Не на место ли Заведующего Сектором Планирования?
Смерив его злобным взглядом, Машев опять промолчал. Но этот взгляд не испугал Ученого Секретаря. Он накатил полный стакан водки, тоже встал и произнес свой тост:
— Не хочу обидеть Первого Зам. Начальника, по поводу которого мы здесь собрались. Однако замечу, что наше благополучие зависит от человека, который присутствует на этом  торжественном мероприятии. Потому и хочу выпить за нашего Начальника. Здоровья ему и силы.
Все снова закричали “Ура!” Стали обниматься и целоваться, олицетворяя счастье и процветание. Машев поднялся, с кем-то чокнулся и, повернувшись к Ученому Секретарю, обнял его так крепко за правдивые и искренние слова, что в боку у того что-то треснуло. И он, вскрикнув и потеряв сознание, упал рядом с лавкой. Но этого никто не заметил, так как около лавки уже лежало несколько пьяных чиновников.
Но праздник проводов на пенсию на этом не закончился. Тосты текли рекой. Пили за женщин, которых нельзя  допускать во власть, за преданных людей, которых нужно почаще предавать, за тех, кто умеет ходить по коридорам Учреждения, и за само Учреждение.
К полуночи пьянка достигла своей наивысшей точки. Откуда-то появились голые девки, которые, словно с ледяной горки, катались на тазах с грибами по праздничному столу, сбивая оставшиеся бутылки с водкой ногами, приставали к пенсионерам с просьбой любить их на ведре со свиными ножками и не своим голосом визжали, когда кто-либо из мужчин хватал их за отдельные части тела.
Потом и это всем надоело. Девок прогнали. Народ стал постепенно расходиться, забирая себе презенты, которые были подарены юбиляру. Сам же юбиляр на это никак не реагировал. Он имел очень счастливый вид. Уронив лицо в тарелку с квашеной капустой, Фуфалев продолжал держать, словно Нептун трезубец, именные грабли. Когда что-либо съестное катилось по столу, он поднимал голову и пытался поймать. Однако поклевка не имела успеха. За все время “рыбалки” ему удалось зацепить на деревянный штырек  только одну копченую рыбину.
Несмотря на то, что Машев выпил очень много спиртного, он самостоятельно встал с лавки, аккуратно через нее перелез. Посмотрел на лежащего тут же и стонущего Ученого Секретаря, до которого никому не было дела, пнул его в бок ногой и направился домой, считая, что прошедший день им прожит не зря.

Глава 5.
Перед тем как лечь спать, моя жена спохватилась:
— Что ты завтра наденешь, если тебя пригласят на собеседование?
— Рубаху и штаны.
— Какие? Эти?
Она подняла с пола неглаженые брюки, которые я с себя снял и бросил около кровати. Одежда, если говорить откровенно, имела не очень респектабельный вид. На коленях брюки пузырились, а между штанин блестела латка. Рубаха, висевшая на стуле, выглядела не лучше. Манжеты у нее не только потерлись, но и даже бахромились. Но лично я не видел здесь  никакой трагедии, так как обожал носить старые, потертые вещи. Они словно прилипали ко мне. Не терли, не кузюкали. И в них я чувствовал себя комфортно и уютно.
Жена открыла полированный большой шифоньер и вынула оттуда мой парадно-выходной костюм в полосочку, который я обычно надевал на чью-то либо свадьбу, либо похороны.
— Когда идешь наниматься на работу, то выглядеть должен прилично.
— Почему? — спросил я.
— Чтобы при первой встрече с незнакомыми людьми произвести на них приятное впечатление. Сам знаешь: встречают по одежке, а провожают... провожают по золотой застежке.
— Чем тогда тебе не нравятся мои штаны? Ими бы я тоже произвел на людей впечатление.
— Не сомневаюсь. В этих портках с рубахой ты можешь произвести впечатление только на прохожих, если сядешь у подвесного моста через Орлик и положишь рядом с собой фуражку с мелочью.
— Вот еще надо, — возмутился я. — Что я, нищий, что ли?
— Конечно, не нищий. Это тебе любой дурак скажет. Потому что нищие, я имею в виду настоящих нищих, с тобой рядом даже... и не сядут. Потому что нищие — это нищие с большой буквы. Возьми хотя бы бабку Лизу, что сидит на Александровском мосту. “Подайте копеечку... Подайте копеечку, Христа ради...” Дочери квартиру купила. Теперь сыну дом помогает на Наугорском шоссе достраивать. Нищий! Я сама вижу, что не нищий.
— Ладно, не заводись, — приструнил я ее, расправляя кровать.
Недовольно бросив взгляд в мою сторону, жена достала мятую мою новую рубаху, включила утюг и стала ее гладить. Я же  лег в кровать, натянул до подбородка одеяло и расслабился.
— Если примут на работу, ты хоть полгода не выпендривайся, — попросила жена, разглаживая складки рубахи. — Веди себя  скромно и послушно. Это ж только дураки критикуют и всем высказывают свое недовольство, а умный человек все людям прощает и понимает их.
— Критика — это бумеранг, — широко зевнув, произнес я. — Всегда возвращается обратно.
— Это уже речь не мальчика, а мужа, — удовлетворенно сказала жена. — Был бы всегда таким, тебе бы цены не было.
— Цена у нас у каждого есть, — возразил я ей, — главное — это продать себя подороже.
— Вот завтра и продайся. Подороже. Но не особо много за себя запрашивай, а то опять ни с чем останешься...
Жена продолжала что-то еще говорить, а дремота мягким, обволакивающим туманом навалилась на мои глаза, придавила тело свинцовым бархатным покрывалом, где каждая клеточка становилась невесомой и плыла, словно пушинка, по прозрачному чистому воздуху, поднимаясь то вверх, то резко опускаясь вниз. А вокруг кружились в вальсе красивые юркие рыбки, поднимая хвостиками разноцветные пузырьки, маленькие птички, волнующие небесную синь и разбрызгивающие капельки воды. Где-то совсем рядом проскакал на лодке рыбак вслед за огромным червяком, соскочившим с крючка и гнавшимся теперь за удочкой, которая решила от него ускользнуть. “А вот и Крылов к нам приплыл, — сказал беззвучно бородатый мужик с короной на голове, трезубцем в одной руке и подносом в другой. — Горчицу и кетчуп на вынос. Холодец дозрел. Приступаем к трапезе”. И тут я понял, что через секунду меня начнут кушать. Красивые рыбки обнажили клыки, маленькие птички удлинили свои клювы, а собравшиеся вокруг червяки скандировали: “Мясо! Мясо! Мясо!”. Потеха начиналась не на жизнь, а на смерть... Кто-то поливал разбухшее от воды тело кетчупом, а кто-то смазывал наиболее понравившиеся части горчицей. Дрожь охватила меня. Извилины, извиваясь, лихорадочно искали защиты, и я запел. Громко, во весь голос: “У меня СПИД! Ла-ла. Ла-ла. Ла-ла! У меня СПИД! Ла-ла. Ла-ла. Ла-ла”. Это был удачный концертный номер. Мне аплодировали крыльями и хвостами. И даже вызывали на бис. А потом пошли записки из зала. “Сколько человек к вам придет на похороны?” — спросил рыбак, так и не догнавший червяка. Я лихорадочно стал умножать день своего рождения на месяц, в котором родился. Получилась значительная трехзначная цифра. “Ответ неверный, — сообщил мне рыбак. — Он не подходит под формулу вашей собственной значимости”.
От огорчения слезы навернулись на моих глазах...
— Кончай храпеть, — услышал я голос жены и открыл глаза. Она продолжала гладить рубашку. — Еще раз тебе говорю: нужно к собеседованию тщательно подготовиться. Книжку какую-нибудь проштудировать по психологии общения.
— Что? Сейчас?
— А когда? Завтра? Или ты предпочитаешь храпеть до утра, а потом ни с чем прийти домой? Сейчас же подойди к книжной полке и выбери нужную книгу.
Вылезать из-под одеяла очень не хотелось. Но и спорить с женой тоже. Порассуждав немного о том, какое благотворное влияние оказывает речная вода на организм человека, я отбросил одеяло, встал и пошел рыться в книгах.
Чего-чего, а макулатуры у нас в доме всегда имелось предостаточно. Стоя в трусах на холодном полу, я наугад тянул книги с полки. В основном попадались о вреде насекомых в садах, о выращивании свинок в домашних условиях и строительстве теплиц из подручных средств. И вдруг я вытащил небольшой томик под названием “Как устроиться на работу”. Такой книги, я знал точно, в нашей библиотеке раньше не было. По крайней мере мне она не встречалась. Тем более что издание это, судя по черной кожаной обложке, стоило недешево. “Издательство “Нептун”, — прочитал я на титульном листе. Чуть ниже подписи находился знак издательства — мужик с короной на голове и с  трезубцем в руке. Его лицо почему-то мне казалось до боли знакомым. Но где его я мог видеть?
Включив настольную лампу, я сел за письменный стол, стоявший рядом с кроватью, открыл книгу на первой попавшейся странице и начал читать.
“Перед тем как идти устраиваться на работу, внимательно осмотрите свое лицо. Оно должно быть обаятельным, привлекательным и улыбчивым. Китайцы говорят, что человеку без улыбки не стоит открывать лавку”.
Я вынул из ящика большой треснутый кусок зеркала и посмотрел в него. Противнее физиономии за послед-нее время мне встречать не приходилось. Заросшая бородатая морда, пытаясь, видимо, меня напугать, скалилась в ответ на мою добрую улыбку. Я растянул губы, пытаясь изобразить радость. Желтые зубы  вместе с кариесом оскалились в ответ. Определенно, лавку в Китае мне открывать не стоит. Но я и не собирался.
“Постарайтесь сразу запомнить имя человека, с которым вам придется разговаривать. И произносите его как можно чаще, так как руководителю всегда приятно слышать свое имя”.
— Ну как, осваиваешь? — спросила жена, ложась в кровать.
— Осваиваю.
— И что пишут?
— Пишут, что нужно помнить имя начальника, людям улыбаться и говорить приятное, а также почаще их хвалить. Кстати, ты меня совсем не хвалишь. А мне это было бы приятно. Даже перед тем  как отругать человека, нужно сначала вспомнить о его хороших делах. В нашей семье хоть раз кто-либо вспомнил о моих хороших делах? Только одни упреки. Поздно пришел, потерял сандалии, и так бесконечно. А я многое делаю и хорошего. Тебе и твоей матери эту книжку нужно читать в первую очередь. Поняла?
Я посмотрел на жену. Она уже ничего не слышала.
Она, равномерно посапывая, спала. Тихонько поднявшись из-за стола и выключив свет, я тоже залез под одеяло, так как последняя фраза, вычитанная мной в этой умной книге, гласила так: “Перед собеседованием хорошо выспитесь”. И я с ней был полностью согласен.

Глава 6.
Проснувшись рано утром, я направился в ванную, где умылся, почистил зубы меловой пылью и набрызгал на бороду тройной одеколон.
— С ранья уже одеколон глушит, — вместо “доброго утра” услышал я от тещи.
Однако ее реплика не произвела на меня никакого отрицательного воздействия. В ответ я только доброжелательно улыбнулся и сказал: “Здравствуйте!”. Чем поставил тещу в неловкое положение. Выходя из него, она буркнула: “Здравствуйте!”.
Чувствуя нутром, что характер мой стал меняться, я весь сиял и светился. Даже когда на завтрак ел вчерашнюю холодную картошку в мундире. От этого состояния был прекрасный аппетит, и мундир картошки казался мне генеральским.
Чтобы и на одежде чувствовалось хорошее настроение, я отутюжил галстук, туфли начистил кремом и даже нашел запонки для рубашки, которыми не пользовался уже долгое время.
Ровно в десять минут десятого я позвонил по номеру телефона, опубликованному в газете. По звуку было понятно, что сработал определитель номера. Трубку долго никто не снимал, но затем что-то в аппарате щелкнуло, и приятный мужской голос сказал: “Слушаю вас!”.
— Это по поводу объявления в газете, — произнес как можно безразличнее я. — Вам еще требуется человек на ответственную работу?
— Подождите минуту.
Через неплотно прикрытую трубку можно было понять, что мужчина с кем-то советуется по данному вопросу. Проскочила даже фраза, которая мне ни о чем не сказала: “Первый заместитель интересуется рыбалкой”.
— Подходите для собеседования, — наконец раздалось на другом конце провода. — Знаете улицу Болховскую?
— Да.
— В самом ее начале есть большое восьмиэтажное здание. Входить в него нужно не в парадную дверь, а в боковую, что смотрит на гастроном. Кабинет номер шесть. Придете, и мы обговорим условия вашей работы. Если они вас устроят, подпишем контракт на год. А там посмотрим.
Я ликовал. Внутренне, конечно.
— Ну что? — спросила теща, лузгая на кухне семечки. — От винта?
— Из вас плохая вышла бы гадалка, — усмехнувшись, съязвил я. — Иду устраиваться на работу. Вот так!
— Скатертью дорога!
— К черту!
Надев костюм в полосочку, начищенные ботинки, галстук, я поехал по указанному адресу.
Серое шестиугольное восьмиэтажное здание мне было хорошо известно. Я знал, что там располагалось множество учреждений и контор. Хотя внутри никогда бывать не приходилось. Следуя объяснениям, я зашел в здание со стороны гастронома. Тяжелая массивная дверь легко отворилась, пропустив меня в большой холл. С левой стороны за длинным столом сидел седой, старенький вахтер в военной форме старого образца, который строго смотрел на входящих и на их красные пропуска в развернутом виде.
— Извините, — обратился я к нему. — Мы с вашими сотрудниками сегодня утром договорились о встрече. Они меня ждут.
— Фамилия? — сурово спросил старик, открывая толстый замызганный журнал.
— Крылов.
Он послюнявил указательный палец и стал вертеть страницы, повторяя:
— Крылов, Крылов...
Потом захлопнул журнал и сказал:
— Так вас, Крылов, уже давно ждут.
Он снял трубку с внутреннего телефона, набрал какой-то номер и доложил:
— Пришел Крылов. Куда его направить? В Регистратуру?
Вахтер положил трубку на место:
— Пожалуйста, по первому этажу, в 106-й кабинет.
— Может быть, в шестой? — уточнил я.
— Нет, нет. Именно 106-й. Там у нас Регистратура. Вы же не  будете против, если вас зарегистрируют.
— Да... Нет... Можно и в 106-й.
— Тогда вот сюда, — пояснил вахтер рукой, — и по коридору.
Пройдя через “вертушку”, я попал в длинный и темный коридор. Такой темный, словно здесь кто-то специально поставил перед собой задачу сэкономить максимальное количество электроэнергии и в конце месяца за это получить солидную премию.
Дверь с номером 
106
я нашел почти в конце коридора. Чуть ниже яркой, начищенной медью блестела пластина

РЕГИСТРАТУРА
  привинченная ржавыми шурупами. А еще ниже на листочке кто-то от руки вывел черным толстым фломастером:
Открыто. Стучите.
Немного нерешительно потоптавшись, размышляя, в каком смысле понимать слово “стучите” — в прямом или переносном, я легонько согнутым указательным пальцем правой руки, дублируя ритм взволнованного сердца, проиграл морзянку.
— Входите, — раздалось изнутри.
И я открыл дверь.
Регистратура после коридора показалась мне очень светлой. Из широких окон на бежевый красивый ковер лился рекой солнечный свет. В помещении, не в пример улице, было прохладно. Чуть слышно работал кондиционер. За столиком, сгорбившись, сидел в белом халате молодой лысоватый мужчина в очках и что-то писал.
— Моя фамилия Крылов. Я вам звонил сегодня утром, — сказал я.
— Да, да, — рассеянно произнес мужчина. — Звонили, звонили.
— Хотел бы узнать, какая меня ждет работа.
— Это вам объяснят в другом месте, — не отрывая головы от записей, заметил он. — Наша главная сейчас с вами задача — правильно заполнить все регистрационные документы.
Он был прав. И я не стал больше уточнять и спорить. Просят заполнить анкету — пожалуйста. Написать заявление — пожалуйста, мне нужна работа. Я устал от бесцельного  времяпрепровождения.
— Садитесь, сейчас закончу, и мы приступим к делу. 
Чтобы не терять времени зря, я достал из кармана паспорт, диплом об окончании высшего учебного заведения, военный билет, трудовую книжку, пенсионный страховой полис и стал ждать.
— Ну вот и все, — сказал мужчина, закрывая папку с документами. — Теперь с вами разберемся. Крылов, говорите? Так, так. Мне звонили насчет вас. — Он внимательно осмотрел меня, как бы оценивая, сверху вниз и заключил: — В нашей системе вы раньше не работали?
— Нет, — сознался я.
— Но это неважно.
Мужчина достал красную папку и поставил на ней какой-то порядковый номер.
— Давайте договоримся с вами сразу, поскольку вы новичок: глупых вопросов мне, Оператору Регистратуры, задавать не будете, а на мои отвечаете ясно, развернуто и правдиво.
Я утвердительно кивнул головой.
— Как у вас дела обстоят с жилплощадью?
— Нормально. Двухкомнатная квартира в “хрущевке”. Живем я, жена, двое детей. Часто приезжает из деревни к нам пожить теща. Но места хватает всем, так что на квартиру в вашей организации я не претендую.
— Это неправильная позиция, — поправил меня Оператор. — Вы очень легкомысленно относитесь к квартирному вопросу. Нельзя забывать, что большинство браков рассыпается именно из-за недостатка жилой площади. А мы очень бережно относимся к семьям наших сотрудников. И вам, если вы собираетесь у нас работать, нужно будет расширяться. Большая квартира дает человеку внутреннюю свободу. Помогает жить полноценно, полнокровно. (Оператор явно заканчивал философский факультет). Посмотрите на тех, кто существует в убогих маленьких квартирах. У них маленькие потребности, мелкие проблемки, крохотные желания. Они как червяки в своих навозных кучах — одна радость: сытый желудок. Что ни говорите, а большая жилплощадь много значит в жизни. Поэтому наше учреждение и стремится дать всем, кому положено, что положено.
— Извините, а разве можно просто так, без очереди и бесплатно, получить сегодня жилплощадь? — брякнул я, используя свой старый арсенал честного человека. — А разве это не отразится на тех инвалидах, ветеранах, которые годами дожидаются улучшения своих жилищных условий?
Глаза Оператора несколько расширились по формуле: два квадрата в кубе, а челюсть чуть съехала вниз. Явно данная точка зрения его очень удивила.
— Не понял вопроса, — протянул он. — При чем здесь инвалиды?
— Инвалиды, ветераны, врачи, учителя. Словом, все малообеспеченные, которые стоят в райисполкомовской очереди на получение квартиры, они не пострадают из-за того, что мне, как я понял, предоставят новую, улучшенную, жилплощадь?
— А при чем тут этот... — Оператор несколько секунд искал подходящее слово, — этот... ну... малообеспеченные, выражаясь вашим языком? Мы живем по другим законам. И не собираемся всех облагодетельствовать. Вы что, против получения нового жилья?
Этот вопрос меня быстро освежил. Что это я? Затмение какое-то.
— Я не против, — залепетал мой язык. — Даже наоборот. И мне приятно, что такая забота...
— Именно забота, — расплылся в улыбке Оператор. — Все во имя человека, все во благо человека, который у нас работает. И если судить по количеству проживающих в вашей семье... плюс приезжающих... Думаю, что пятикомнатная квартира в двух уровнях, с двумя ванными и тремя туалетами вам подойдет.
В знак согласия я кивнул утвердительно головой, но тут же решил уточнить:
— А как скоро можно получить?
— Быстро не обещаю... Но через 6 — 7 месяцев, как только строители сдадут новый дом в престижном районе, получите.
Стул, на котором я сидел, зашатался и попытался меня скинуть. Чтобы не упасть, я ухватился за край стола. Увидев мое побелевшее лицо, Оператор вздохнул и, как бы оправдываясь, произнес:
— Не переживайте. Действительно, в ближайшее время ничего хорошего не предвидится. Но вот через полгода на улице Молодежной сдается отличный дом: автономное водоснабжение, теплоснабжение, спутниковая телевизионная сеть, и каждому члену семьи гараж под домом. Не пожалеете. Подождать только нужно. Или вы предпочитаете коттедж?
— Конечно, подожду, — промямлил я. — Только зачем мне гаражи? У меня и автомобиля-то нет.
— Это сейчас нет, — поправил Оператор, — а как начнете у нас работать, обязательно будет. Вы, кстати, какую марку предпочитаете?
— Наверное, “Жигули”!
— Считайте, что вашу шутку я оценил по достоинству. Но меня интересует, какой автомобиль представительского класса за вами закрепить?
— На ваш выбор, — нашелся я.
— Что у нас за этой должностью? — он открыл справочник и стал его листать. — “Вольво”, БМВ, “Мерседес”, “Сааб”. Давайте остановимся на “Сааб-9000”. Черный цвет. Обивка — натуральная кожа. Плюс “мигалка” и сирена. Устроит такой набор?
— Извините, — поинтересовался я, — а зачем “мигалка” да еще с сиреной?
— Одно удовольствие говорить с новичком, — простодушно заметил Оператор. — Зачем “мигалка”? Для удовольствия. Для поднятия собственного достоинства на недосягаемую для других высоту. Приятно, когда ты едешь, а встречные и попутные машины, словно горох, рассыпаются по обочинам. Милиционеры честь отдают. Едешь, мигаешь, гудишь... Народ видит, что государственный человек едет по очень важным делам. Спешит, например, на свою дачу. “Мигалки” и “грохоталки” облагораживают, возвышают. Без них нам, работникам Учреждения, никак нельзя.
Он наклонился и сделал в деле какую-то запись, перевернул страницу и снова задал вопрос, который, как показалось, был очень странным:
— Кладбище какое предпочитаете?
— Что? — я сделал вид, что не расслышал.
— Ну, на каком кладбище желаете, чтобы вас после смерти похоронили? — уточнил он.
— А я еще молодой. О смерти не думал пока.
— Зря, — равнодушно заметил Оператор. — О смерти надо иногда вспоминать. Как говорили древние, “Мэмэнто мори”. Сегодня вы живы, а в пятницу вечером, к примеру, вас, может быть, убьют. Не дай Бог, конечно. И где вас хоронить? На каком кладбище?
— Лучше на каком-нибудь деревенском, — сдался наконец я этому канцелярскому клопу. — Без музыки, без слез, но с красивыми надгробными речами. И на поминках чтобы еды на столах до отвалу стояло. А то, знаете, нашего соседа недавно хоронили, так, кроме холодца из чьей-то головы, есть было нечего.
— Другой разговор, — бормотал Оператор, старательно все записывая за мной.
После того, как мы определились с похоронами, дошло дело до определения моих детей после окончания школы в высшие учебные заведения.
— Они ходят только в третий и второй класс, — начал упорствовать я. — Откуда мне сегодня знать, какие у них проявятся к одиннадцатому классу способности?
— А нам их способности не нужны, — резко заявил Оператор. — Главное не в них, а в желании родителей. У вас есть желания, чтобы они выросли... выросли... Ну? Кем?
— Кем? — уточнил я.
— Это я вас спрашиваю, — рассердился Оператор. — Кем вы хотите, чтобы они стали?
— Бандитами, — выпалил я.
— Почему? — опешил Оператор.
— Потому что бандиты ездят на крутых джипах и имеют коттеджи.
— Тогда запишем так, — предложил Оператор: — “Отец хотел бы, чтобы его дети закончили юридический или банковский институт и работали в Учреждении”. Точно?
— Точно! — подтвердил я. Но потом чуть-чуть усомнился и  переспросил:
— И у них тоже будет служебная машина, как у меня?
— И машина крутая, и коттеджи, и спецобслуживание. У нас все передается по наследству. Такая добрая традиция, которая заведена не нами, не нами будет и отменена.
— Спецобслуживание... Это что такое?
— Не притворяйтесь, — сказал Оператор, — разве вам отец о нем не рассказывал?
— Рассказывал, — соврал я, — но хотелось бы услышать от вас.
— Регистрация закончена, — сухо сказал работник Регистратуры, видимо, решив, что я от нечего делать его разыгрываю. — Вот вам удостоверение.
И он протянул мне красивую красную книжечку из крокодиловой кожи, на которой золотом изящно и крупно было выведено:
УЧРЕЖДЕНИЕ
— Теперь идите в Отдел Кадров. Там вам сделают фотографию, приклеят ее на удостоверение и поставят печать.
Словно пьяный, я вышел из Регистратуры, но не пошел сразу в Отдел Кадров, а, прислонившись затылком к прохладной стенке коридора, закатил глаза. Вот что речная вода с человеком делает! Жизнь действительно начала меняться. Фортуна развернулась ко мне лицом, и на этом лице сияла прекрасная улыбка.

Глава 7.
— Ты уже слышал? Машев пристраивает в Учреждение своего внебрачного сынка.
Сидя за журнальным столиком в своем кабинете, Заместитель Заведующего Сектором Планирования Сорников размешивал мельхиоровой ложечкой в хрустальной чернильнице свежезаваренный чай и обсуждал последние сплетни со Старшим Консультантом Бариновым.
— Слышал, — ответил тот, отхлебывая из своей чернильницы дымящийся и вкусно пахнущий кофе. — Ну и что из этого?
— Говорят, он целый год был безработным.
— Безработным? — Старший Консультант чуть не поперхнулся. — Чур, меня. Чур, меня. Чур, меня.
И перекрестился: снизу вверх, слева направо.
 — Безработный! Это все равно что заразный. На нем вирус неудачи. Представляешь, если от него подцепить эту дрянь. Либо заболеешь, либо машина сломается, либо квартиру соседи затопят. Да мало ли какая бяка пристанет. К тому же неудача одна не ходит. Чур, меня. Чур, меня Чур, меня.
— Да, складывается мнение, что скоро в нашу контору начнут брать людишек прямо с биржи труда, — усмехнулся грустно Сорников.
— Не смешно. Времена меняются не в лучшую сторону. Ломаются традиции, которые поддерживали Учреждение долгие годы. А без поддержки такая громадина может и рухнуть.
— Рухнуть не рухнет, а покоситься, как Пизанская башня, может. Когда вместо профессионалов, таких, как ты или я, берут на ответственную работу папочкиных выскочек, у которых на губах еще йогурт не высох с живыми бактериями.
— Они поймут, но будет поздно, — заключил Баринов. — Пройдет немного времени, и окажется, что им не на кого опереться. Кстати, на какую должность хотят поставить сынка?
Задавая последний вопрос, Баринов прекрасно знал на него ответ, однако решил не упустить случая и поддеть Сорникова, чтобы ощутить мимолетное, но прекрасное чувство злорадства.
 — Ты же знаешь, — психанул Зам. Зава, — на должность Заведующего Сектором Планирования.
— Но эта работа по праву принадлежит тебе, — не унимался Старший Консультант, давя с полной силой на больные места сослуживца. — Я бы сказал, что это хамство! Более того — это наглядный пример подрыва устоев Учреждения, принципов Пирамиды. И знает ли об этом Начальник?
— У меня аналогичное чувство, — подхватил Сорников. — Начальник ничего не знает. Данная рокировка принадлежит, как мне думается, Машеву и кому-то из Первых Зам. Начальника. Скорее всего внедрение человека с улицы имеет под собой основу заговора, который приведет к свержению Начальника с его поста.
— Ты думаешь? — осторожно спросил Баринов и стал осторожно озираться на стены.
— И не сомневаюсь. Начальник про комбинацию с сыном Машева ничего не знает. Он, если бы и знал, не пошел на такой шаг. Распределение должностей — не шахматы. Конем здесь никто не ходил и ходить не будет. Пешки в дамки тоже не проходят.
—Тебе нужно к нему пойти и доложить, — предложил Баринов.
— К Начальнику! — ужаснулся Зам. Зава.— Ломая субординацию!
— Что тут такого? Ученого Секретаря, который курирует Сектор Планирования, вчера ночью увезла с проводов Фуфалева “скорая помощь”. Говорят, неудачно упал с Парадной Лестницы. Ты имеешь полное право выйти на Начальника.
— А если узнает Машев? Он же меня съест с потрохами.
— Ерунда. Он, как говорят компетентные люди, сам собирается на пенсию. И потому вряд ли тебе сможет  чем навредить. К тому же у него снова обострилась хроническая болезнь. Такой случай выпадает раз в жизни.
Сорников встал с кресла. Его нервозность нарастала. Он стал ходить взад и вперед по служебному кабинету, чуть покусывая нижнюю губу. В Учреждении он с первой ступеньки  Пирамиды. Не перепрыгивал из категории в категорию, а упорным трудом, медленно брал высоту за высотой. Иногда его даже скидывали на две-три ступеньки вниз, но он все равно полз на брюхе вверх, не жалея живота своего. И когда вершина служебного роста замаячила перед ним своим белоснежным хребтом, на котором сверкали в лучах  престижная квартира и служебная машина, все вдруг рушилось.
— Да ты просто достоин того, чтобы стать Заведующим Сектором Планирования, — словно угадав мысли Сорникова, подыграл ему Баринов. — Спроси тебя любой параграф любого закона, и ты ответишь как таблицу умножения. Попроси назвать 33 способа получения  взятки. И не пройдет и 5 секунд, как они все будут лежать на ладони. Разве ты не достоин?
— Я не знаю таблицу умножения, — словно провинившийся школьник, грустно вымолвил Сорников. — Но в остальном ты прав. Ой, как прав! Надо идти... Но о чем я ему буду говорить? Он же не станет меня слушать.
— А ты приди и скажи: хочу, дескать, свежий анекдот вам рассказать. — Один бывший Зам. Зава, из другого, правда, сектора, стал даже генеральным директором одного крупного предприятия. А за что? За то, что умел рассказать анекдот в нужное время и нужным людям. Талантище на сцене жизни.
— Тебе легко говорить, — оборвал его Сорников, — ты их сотни знаешь, а я ни одного.
— Пожалуйста. Вот свежий. Встречает “новый русский” своего одноклассника. Тот бедный, нищий, нигде на работу устроиться не может. “Новый русский” ему говорит:
— Работать на меня хочешь?
 Тот:
— Хочу.
— Тогда завтра приходи в “Орлик-банк”. Подходи  к первому окну. Называй мое имя и получай 1 тысячу долларов. Привози их ко мне. Я делю поровну: 500 тебе, 500 мне. Вот и вся работа.
Через 2 года сидит этот одноклассник в собственном крутом коттедже и качается в качалке. В камине огонь. Во дворе “Мерседес”. На коленях молодая жена, которой он жалуется на жизнь:
— Представляешь, дорогая! Два года я горбачусь на  этого козла и все за какие-то 50 процентов.
— Стой, стой! Это очень длинный анекдот. Я его не запомню.
— Запоминать нечего. Двадцать строчек.
— Двадцать не двадцать, а я говорю,  длинный. К тому же не вижу в данном анекдоте юмора. Что смешного в том, что человек наконец понял: его обманывают. За трудную, связанную с риском работу платят только 50 процентов. А тот, кто сидит дома, получает аналогичную сумму. Я бы возмутился так же. Обдираловка! Нет, юмора здесь нет.
— Тогда послушай короткий. Если понравится, перепишу, а дома ты его выучишь наизусть.
— Слушаю.
— Киллер собирается на работу. Жена его провожает, вручает ему пистолет и авоську с продуктами: вдруг проголодается в засаде. Киллер целует жену в губки, в щечку и контрольный — в голову.
— Убил, что ли? — переспросил Сорников.
— Почему убил? Контрольный поцелуй в голову.
— Дурацкие у тебя анекдоты, — вспылил Зам. Зава. — Ничего в них смешного. Одна глупость.
— Как знаешь, — сказал Баринов, поднимаясь из-за журнального столика. — Только идти к Начальнику тебе все равно придется. Иначе должности Заведующего Сектором Планирования тебе не видеть как своих ушей.
— Вот уши свои я как раз вижу в зеркале каждый день, — успокоил его Зам. Зава и слегка ими подвигал туда-сюда. Старший Консультант поднял глаза к потолку и тихо вздохнул.

Глава 8.
Голова не болела. Голова трещала. И по всем швам. Машев не знал, куда ее положить и в какое место спрятать. Не помогала даже тесная зимняя пыжиковая шапка, которую он с трудом надел. В это же время по рту бегали друг за другом кошки с собаками и гадили где придется.
Председатель Комитета попытался подняться с кровати, но не смог, так как тяжелая голова в шапке перевешивала туловище и падала, словно гиря, на подушку.
Опустив руку, Машев нашел рядом  с кроватью трехлитровую банку с огуречным рассолом, которую так заботливо поставила домработница, служившая у Председателя Комитета не первый год. Он заставил себя принять вертикальное положение, взял банку крепко в руки и с жадностью стал хлебать холодную кисловато-сладкую жидкость, которая текла и мимо рта.
Поставив банку на место, Машев как подкошенный повалился на постель. “Однозначно, нужно уходить на пенсию, — размышлял со скрипом он, пытаясь не дергать головой, — сил больше нет пить в таких количествах, а, значит, на этой должности ему делать нечего”.
— Маша! — позвал тихо Машев. — Вызови врача. Пусть приедет подлечит. Совсем заболел.
— Может, вы сами вылечитесь? — осторожно спросила домработница.
— Цыц, —  сурово бросил Машев. — Делай что тебе говорят.
Она, взяв трубку радиотелефона, набрала номер спецполиклиники и вызвала на дом участкового терапевта. А минут через сорок домработница уже открывала дверь приехавшему по вызову врачу.
— Опять заболели? — спросил пожилой черноволосый кучерявый терапевт с чуть выпученными глазами, садясь на стул рядом с кроватью Машева.
— Заболел, заболел, Гиппократ твою мать, — застонал Машев. — Жду тебя, а ты где-то бродишь. А мне сегодня совсем худо.
— Температура была?
— Была. Градусов сорок. Я, правда, ее не мерил, так как боюсь градусник испортить. Но то, что температура была, — это точно.
— Действительно, вы сегодня очень плохо выглядите, — сказал врач, доставая тонометр. — Весь белый и горячий, как белая горячка.
— Белый, потому что об стенку измазался, — пояснил Машев, — а горячий оттого, что в шапке.
— Но вы не волнуйтесь, — успокоил пациента доктор. — Послушаем сердце, посчитаем пульс, измерим давление.
Подняв рубаху, Машев с интересом наблюдал за тем, как врач старательно выслушивает  биение его сердца через фонендоскоп, что-то хмыкает, заводит глаза и недовольно морщит лоб.
— Что? Плохо? —тревожно спросил он, опуская рубаху.
— Состояние вашего здоровья, дорогой мой, вызывает у меня серьезное беспокойство. Давление упало...
— Это я и без тебя вижу на барометре, — перебил его Машев.
— ...Сердечко работает с перебоями. Видимо, клапаны разрегулировались.  Нагар образовался. Нужно было вашу машину в техавтоцентр направить.
— Не-е-е. Я в техцентр не поеду, — категорически заявил пациент. — Вы там меня так залечите, что и буксир не понадобится. Сразу на свалку. Лучше дома. Может, эта болезнь сама пройдет. Полежу. Отдохну. А завтра на работу.
— Чудес в медицине не бывает, дорогой мой. Без лекарств нет лечения, без лечения нет выздоровления. Назначу вам по три раза в день... перед едой... и после еды...
— Ой, доктор, не надо, — взмолился Машев, который с детства терпеть не мог горьких порошков и пилюль. — Эту гадость моя душа не принимает. Меня же от лекарства вырвет.
— Ерунда все, что вы говорите. У нас с вами будет комплексное лечение, от которого еще никого не рвало по сторонам. Во-первых, постельный режим. Это обязательно. Медсестру, чтобы она проконтролировала мои рекомендации, я пришлю чуть позже. Во-вторых, четкое выполнение сроков приема лекарства...
— А оно очень  горькое? — уточнил Машев.
— Горькое, — честно сказал врач, так как не привык обманывать своих пациентов. — Но вы же, дорогой мой, не ребенок, чтобы плакать.
— Не ребенок, — согласился Машев. Махнул рукой и громко крикнул, повернув голову в сторону двери:
— Маша! Дай рюмки и закуску. Побыстрей!
Не успел он произнести последнее слово, как домработница, знавшая хроническую болезнь своего хозяина, открыла ногой дверь и внесла на большом блестящем подносе две хрустальные рюмки, два маленьких, крепких, с пупырышками соленых огурца, два крупных, зажаренных до хрустящей корочки куска индейки и нарезанный черный хлеб с зеленым луком.
Доктор открыл свой старорежимный коричневый саквояж, достал из него литровый медицинский флакончик, открутил пробочку и разлил чистый  спирт по рюмкам.
Поднеся рюмку к носу, Машев  нюхнул, сквасился, передернул плечами и, дружелюбно посмотрев на терапевта, сказал:
— Как вы, медики, пьете такую гадость каждый день?
— А вот как, — сказал пожилой врач и опрокинул содержимое рюмки в рот. Крякнул. Взял с тарелки огурчик и захрустел им.
— У вас всегда хорошие огурцы, — похвалил он больного. — Как вы их готовите?
— Очень просто, как все. Но главное, чтобы соль была чистая, иначе “взорвутся”, и родниковая вода. Она придает огурцам особенный вкус.
— По медицинским рекомендациям, — раздельно сказал врач, — между первой и второй перерывчик небольшой.
— Точно, — согласился Машев.
Пузырек снова радостно забулькал, отмеряя в рюмку лекарство.
Когда они добрались до индейки, доктор спросил:
— Болтают, что вы уходите на пенсию. Сплетни или правда?
— Правда, — кисло улыбнулся Машев. — Всему свое время. Время пить, и время лечить печень. Видно, и мне пора на покой. Буду на даче, как Мичурин, цветы на деревьях разводить. Огурцы с помидорами под фотопленкой выращивать. А может, даже и поросеночка шестиметрового заведу. Пенсионеру без сала, без поросеночка никак нельзя. Без курочек. Это ж хорошо, когда яички свои? Как думаешь?
— Хорошо. Свое всегда лучше покупного, — поддержал терапевт. — И думаю я пока, как и вы. А вот как уйдете на пенсию, выпишут вас из нашей спецполиклиники, тогда, возможно, буду думать по-другому.
Машев сначала округлил глаза, а потом расхохотался,  поняв сказанное как шутку. И предложил:
— Еще по одной?
— Нет. Мне хватит, — возразил кучерявый терапевт. — После вчерашних проводов Фуфалева у меня на участке, знаете, сколько больных? У-у-у. И каждому необходимо, как и вам, уделить максимум внимания. Подлечить. Посочувствовать. Поговорить. Я же врач! Мой долг — сострадание. Милосердие. А вы лечитесь. Лекарство я вам оставляю. Выздоравливайте. Бюллетень до  среды включительно. На работу в четверг. Всего доброго!
— А на посошок?
— Полрюмки. Не больше.
Они чокнулись, выпили и закусили зеленым луком с хлебом.
— Индейку возьми, — настойчиво сказал Машев, сильно запьяневший на старых дрожжах. Подтянув врача к себе за полу халата, он подхватил свой недоеденный жирный  кусок и засунул его тому в карман. Доктор не сопротивлялся. Желание больного — закон для подчиненных.

Глава 9.
Где располагался Отдел Кадров, я не знал. Попытки расспросить у сновавших по коридору людей ни к чему не привели. Одни пожимали плечами, другие молча проходили мимо меня и  моего вопроса, делая вид, что им нет дела до чужих дел. “Ладно, — решил я про себя, — когда меня сюда возьмут на работу, я тоже буду делать вид, что до их дел у меня нет никакого дела”.
Из всего происходящего я понял, что самый короткий путь до нужного мне отдела — через вахтера.
Старичок сидел на своем месте и продолжал с напуск-ной строгостью смотреть на входящий в Учреждение народ.
— Послали оформляться в Отдел Кадров,— приветливо улыбнулся я, словно говорил со старым знакомым. — А вот где он находится, не знаю. Не подскажете?
— Фамилия? — сурово спросил вахтер, будто видел меня впервые.
— Крылов.
Он открыл свой журнал и быстро нашел нужную в данный момент запись.
— Вас ждут в Отделе Кадров. Пройдите по коридору в сторону, которая у меня за спиной. Сначала  повернете направо, затем налево. Шагов через двадцать выйдете на перекресток. Прямо не ходите — коня потеряете. Влево — тоже не советую: ладья ко дну пойдет. Идите вправо. После второго поворота увидите лифт. Но вы в него не входите. Рядом с лифтом лестница. Поднимайтесь по ней на 4-й этаж. И как только попадете в коридор...
— Мне все понятно, — нетерпеливо оборвал я вахтера, у которого, если судить по разговору, были “не все дома”. И пошел в указанном направлении.
Откровенно говоря, это здание мне не очень нравилось. Присутствовала в его структуре какая-то невидимая тяжесть, которая давила на всякого, кто впервые сюда попадал. Даже летняя жара, испепелявшая все на улице, здесь теряла свою силу. Холод, который веял от толстых бетонных стен, пожирал тепловые потоки, проникавшие вовнутрь.
Да и пространство играло с вошедшим в здание в какую-то свою  игру. Так, узкий коридор, по которому я шел, незаметно, постепенно расширялся.  И если в самом его начале два человека, двигающиеся навстречу друг другу, с трудом могли разойтись, то через некоторое время по нему смогла уже идти шеренга из шести человек с транспарантами и флагами, печатая свой шаг по мягкой ковровой дорожке.
Но не это меня смущало, а то, что, пройдя два поворота, как советовал вахтер, я не обнаружил перекрестка. Вокруг меня ходили люди с кожаными  папками и деловым видом, хлопали дверьми кабинетов, расположенных вдоль коридора, а я, как идиот, стоял и не знал, что дальше делать. И тут меня осенило: необходимо сделать двадцать шагов. Я начал считать. На девятнадцатом остановился. Уже не хлопали двери  кабинетов, никто не проходил мимо меня. В воздухе, пропитанном серой, стояла напряженная тишина, а я стоял лицом к стене. Для двадцатого шага просто не хватало места. Так бывает. Нужно сделать решающий шаг, а тебе что-то мешает. Что-то не дает его сделать.
“Вахтер, видимо, по старости лет что-то напутал”, — решил я. Правая моя нога от злости по привычке автоматически двинула сильно по стене... и вдруг куда-то провалилась. Обстановка вокруг моментально изменилась. Я ни с того ни с сего очутился на хорошо освещенном перекрестке, соединявшем четыре коридора.
Поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, я с удивлением рассматривал гладкие стены, покрашенные в омерзительный зеленый цвет. Повернувшись несколько раз вокруг своей оси, я понял, что потерял направление.  Лево... право... прямо... перестали существовать. Всюду, куда я смотрел, по отношению к взгляду имело выраженное понятие — “прямо”. Но если смотреть по отношению к собственному телу, то “прямо” становилось как “лево”, так и “право”. Покружившись на одном месте, словно собака за своим хвостом, я пришел к выводу, что нельзя продолжать движение, если не знаешь, откуда пришел.
Я терпеть не могу свою нерешительность. “Была не была!” — сказал сам себе и шагнул в ту сторону, куда смотрел мой  пупок. Он никогда меня  не подводил.
Пол пришел в движение, и я оказался снова у стены. Только на стену смотрел мой затылок. Развернувшись на 180 градусов, я сделал шаг вперед и опять очутился на перекрестке. Теперь направление дальнейшего движения мне было известно. А когда знаешь, куда идешь, идти значительно легче, чем когда идешь и не знаешь. 
Я уже скосил глаза вправо и хотел поступить, как учил меня старик вахтер, но тут, на мое горе, посреди перекрестка возник Регулировщик. Словно в этом месте соединялись не четыре пустынных коридора, а улицы с очень интенсивным автомобильным движением.
Регулировщик, как ему и положено, регулировал, размахивая во все стороны полосатым  жезлом, и крутился будто волчок.
Заметив меня, он остановился, приложил ладонь к козырьку генеральской фуражки, плотно сидевшей на его яйцевидной голове, и нежно, по-военному прошептал:
— Разрешите отдать вам честь?
— А зачем мне ваша честь? — подозрительно спросил я, наблюдая за тем, как его тело в голубой форме с золотыми погонами стало кривляться. — Вы лучше вашу честь руководству предложите. Она у них всегда в дефиците.
— Ты, умник, — изменив голос, произнес Регулировщик,— опять на своего любимого конька сел. Снова начальство взялся критиковать. Вот оштрафую сейчас на один минимальный размер оплаты труда. Будешь потом потом плакать. Умолять. Командир, прости. А у командира железное сердце. Его за десятку не купишь. Да и за двадцатку... Не всякий простит.
От его слов я прикусил язык. Черт дернул меня с ним вступить в разговор. Спросил бы про Отдел  Кадров и пошел бы своей дорогой. А теперь неизвестно, чем это еще закончится.
— На конька, значит, своего сел, — продолжил Регулировщик. — А права у тебя есть?
— Права у нас у всех есть, — нерешительно промямлил я. —  Право на труд, на отдых, на бесплатное медицинское обслуживание... Вам какое нужнее в данный исторический момент?
— Вот все так, — обиделся Регулировщик. — Что ни скажи, сразу издеваться начинают над служивым человеком. Ну, ладно. Проехали. Меня интересуют права водителя гужевой повозки. А также доверенность на управление коньком, талон техосмотра и талон загазованности.
Пока он произносил свою тронную речь, у меня между ног образовалось седло, а затем и конская голова с густой черной гривой. Голова оборачивалась, нагло и радостно скалила зубы, словно не я сидел на коньке, а конек на мне.
Регулировщик зашел сзади и попросил вежливо  моего горбунка поднять хвост.
— Проверю загазованность, — объяснил он мне, — а то в нашем Учреждении и так воздух спертый, будто его кто нарочно спер, хоть противогаз надевай.
Конь хлестнул меня по спине хвостом и испустил длинный шипящий звук. В воздухе запахло природным газом. Регулировщик постоял, поводил носом и заключил:
— Газы в пределах нормы.
— Можно ехать? — поинтересовался я.
— Вот так все, — снова обиделся Регулировщик. — Никому не интересно, что я тут уже три дня без смены, без горячей пищи стою. Дай хоть что-нибудь. Я что, зря тебя останавливал?
Порывшись в карманах, я нашел жевательную резинку, которую мне, видимо, положила жена, и протянул ее Регулировщику. Тот скуксился, но взял.
— Ладно, езжай, — промолвил он, разворачивая жвачку и кидая ее в рот. — Но в коридоре особо не духарись. Другой попадется — не пожалеет, всего оберет. Сам пропадешь и конька потеряешь.
И, как бы заканчивая наш разговор, Регулировщик со всей силы хлестнул животное по боку полосатой палкой. Конек встал на дыбы и галопом  поскакал по коридору.
Мертвой хваткой я вцепился в седло. И сначала не обратил внимания на то, что мой Конек-Горбунок  не свернул вправо, как советовал вахтер, а понесся прямо. Я попытался вспомнить, что меня ждет на данном направлении, но мысли от скачки выскочили из головы и бежали за мной на значительном отдалении. И тут вдруг случилось то, что должно было случиться. Чертов конек на ходу потерялся. Выскользнул из-под ног и пропал, будто его никогда и не существовало. Конек исчез, а я еще метров двадцать летел по инерции, собирая пыль и навоз своим парадно-выходным костюмом. И не убился только по счастливой случайности, застряв головой в большой мусорной куче, которая лежала посреди коридора.
Встав с пола, я отряхнулся и огляделся. Дурацкого горбунка нигде не было видно. Но это меня не огорчило. Даже обрадовало. Что бы сказала теща, если бы я притащил в нашу двухкомнатную “хрущевку” здоровенную животину, даже газы которой в пределах нормы?! Однозначно: мы оба пошли либо на колбасу, либо на мыло.
“Путь к хорошей должности не такой простой, как кажется на первый взгляд”, — заключил я, определяя, куда двигаться дальше. Внутренний голос подсказывал, что идти надо только вперед.
Что интересно, коридор Учреждения то ли из-за слабого освещения, то ли по какой другой причине казался бесконечно длинным. Таким длинным, словно какой-то шутник поставил два зеркала друг против друга и с любопытством наблюдает, как человек ползет по этому ирреальному пространству.
Так я шел, по  моим подсчетам, примерно час. Ни людей, ни поворотов, ни даже Регулировщиков не встречалось на моем пути. Да и само здание не могло быть таким длинным. В нерешительности я остановился. Сел на пол отдохнуть и с удивлением обнаружил, что потолок также опустился. Я хотел встать, но ничего не получилось. От ковровой дорожки до потолка было не более метра.
Закрыв глаза в надежде, что эта галлюцинация  пройдет, я просидел на полу несколько минут. Но, открыв их, увидел, что ничего не изменилось, потолок висел над головой. В  еле мерцающих пластмассовых желтых плафонах валялись дохлые мухи, над самым ухом гудел стартер. На галлюцинацию увиденное и услышанное не походило.
Встав на четвереньки, я упрямо двинулся снова вперед. Через несколько метров коридор еще и сузился. Под руками и ногами стала хлюпать жидкая  желтая грязь. От стен воняло так, словно я полз по канализационной системе. Уже и дышать стало невозможно, и проход сузился до прямой кишки, но я настырно полз, имея в запасе одну-единственную надежду: когда-нибудь и это должно закончиться. И в конце концов выполз, вонючий и грязный, из этого злосчастного коридора в просторный и светлый холл. На тумбочке,  в которых обычно размещают огнетушители, лежали рулон туалетной бумаги, освежитель воздуха и щетка.
Взяв ее в руки, я осмотрелся. Как ни странно, но костюм был чистым. На брюках даже не помялись стрелки. Я понюхал свои руки, от них пахло одеколоном “Шипр”. Меня данное обстоятельство очень рассмешило. “Разве можно, искупавшись в дерьме, остаться чистым?”. Оказалось, что в Учреждении можно.
Из холла наверх вела лестница. Ступив на нее, я чуть от испуга не подпрыгнул. Лестница издала скрипучий звук и зарычала. Или наоборот. Зарычала, а потом издала скрипучий звук. Заработали невидимые моторы. Лестница оказалась не лестницей, а эскалатором. Обычным эскалатором, как в метро. И я легко, без усилий, начал подъем наверх. Что ни говори, а достаточно легко подниматься наверх, главное, чтобы тебе повезло, чтобы на твоем пути возник эскалатор, который медленно, но уверенно повезет все выше и выше.
Пока я размышлял, подъемный  механизм вывез меня на площадку, перед которой находилась дверь с надписью:
ЗАПАСНОЙ ВЫХОД
Я взялся за ручку и открыл ее. В двух шагах от меня сидел вахтер.
— Домой пора, заработались вы, — сказал он и показал пальцем на часы, висевшие  перед входом. На электронном табло высвечивались цифры.
18:12
Как ни удивительно, но в коридоре я пробыл несколько часов.

Глава 10.
Возвращаясь домой, как обычно, в переполненном автобусе одиннадцатого маршрута,  придавленный толпой к задней стенке “скотовоза”, я пытался здраво оценить то, что произошло со мной несколько часов назад.  Мои мысли нисколько не занимали ни странное здание, внутри которого я находился, ни вдруг из ниоткуда появившийся конек, ни даже Регулировщик. Серое вещество, дымя и тужась, пыталось понять суть предложения, произнесенного Регулировщиком: “Снова начальство взялся критиковать”. Несомненно, он что-то обо мне знал. Эта фраза, выскочившая изо рта служивого в запальчивости, выдавала его с головой.
“Откуда он знает, что на прежней работе у меня были с  руководством проблемы?  Откуда? Может быть, раньше трудился на том же предприятии, что и я? Вот слух и дошел. Вряд ли. Об этом долго не помнят. Вместе с человеком из учреждения вылетают и сплетни о нем. О работнике забывают сразу, как только вычеркивают его фамилию из ведомости на зарплату. Здесь что-то другое”, — решил я, вываливаясь из автобуса на нужной мне остановке.
Галстук, как всегда, висел на боку. А на костюме не хватало двух пуговиц. Полиэтиленовый пакет, в котором лежала купленная по дороге булка, был порезан. Автобусный вор надеялся, видимо, из пакета стянуть кошелек. Но просчитался. У меня не имелось ни кошелька, ни денег. Покачав головой, я не спеша побрел домой, где меня с нетерпением ждали.
— Посмотри на него, вырядился в костюм, — теща была, как обычно, в своем амплуа. Она сидела на кухне и  грызла, словно белка в дупле, тыквенные семечки. Я снял туфли и тоже прошел на кухню.
— Очень даже приличный вид, — возразила ей жена, варившая гороховый суп. — Что ты на него нападаешь?
— Я не нападаю, потому что я не нападающий, а защитник, — цыкнула теща. — Я правый защитник. Я правозащитник интересов семьи. Где он был сегодня весь день? На работе? Верь ему! У бабы какой-нибудь. Развратник! Сейчас нам начнет рассказывать, как его с распростертыми объятьями принимали на работу. Вот вам персональная машина, вот вам пейджер от фирмы “Фиг-один из трех пальцев”, сотовый сломанный телефон “Ломтел”... Что тебе еще обещали?
— Обещали пристрелить тещу, если завтра опоздаю на работу. Знали бы вы, мама, как не хочется утром рано вставать!
— Тьфу, чтоб тебя там самого пристрелили, — бросила теща, покидая поле боя.
— Зачем ты маму обижаешь? — вступилась за нее жена. — Она же хочет, как лучше.
— Лучше бы она хотела, как хуже.
— Ладно. Не психуй. Расскажи, как твои дела с новой работой.
— Нечего рассказывать, — сказал я, отщипывая от “кирпичика” небольшие кусочки мякиша, скатывая их в шарики и бросая в рот. —  Все как обычно. Где учились, где трудились?
О своих приключениях повествовать мне совсем не хотелось. Да и кто поверит, что при приеме на работу мне пообещали пятикомнатную квартиру, импортную машину и еще черт-те чего.
— Оклад хороший положили?
— Многое будет зависеть от интенсивности моего труда, — уклончиво ответил я.
— Значит, сдельщина, — определила жена. — Но это тоже неплохо. Есть возможность заработать. А ты у меня трудяга.
— Трудяга-доходяга, — вмешалась теща, подпирающая плечом дверной проем и, видимо, подслушивая наш разговор. — Он там и недели не проработает, как его выгонят. У него же скверный характер, как и у его же матери.
— Только не надо трогать мою мать! — вспылил я.
— Ой-ой-ё! Какие мы нежные! Если ты взялся ее защищать, то скажи: кто твой отец? Молчишь? Вот и молчи. Нам ты должен спасибо сказать за то, что мы тебя безродного-беспородного на помойке подобрали. Вымыли, выстирали, обогрели. Где бы ты сейчас был? Пил бы со своими дружками и валялся под забором.
— Мам, может, хватит глупости говорить? — попыталась остановить ее жена.
— Ты мне рот не затыкай! Я на профсоюзном собрании таких вот бездельников еще не так в свое время песочила. Я правду-матку  любому могу в глаза сказать. У меня не заржавеет. Он думает, что бороду свою рыжую отрастил, интеллигентом стал. А я по-рабоче-крестьянски тебе скажу: хватит жрать дармовой хлеб. Пора его зарабатывать.
— По-рабоче-крестьянски, — передразнил я ее. — Когда это вы рабочим стали? Когда тырили со стройки, где работали, кирпич и доски для своей дачи? Или когда каменщики вам ее за бутылку водки строили в рабочее время? Вы думаете, что, выйдя на пенсию, дом в деревне купили, крестьянкой уже стали? А кто все лето на вашем огороде пашет за стакан самогона? Вы или сельские алкаши? Что? Не нравится?
Теща смотрела на меня такими злыми глазами, что, казалось, она стреляет по мне из спаренного станкового пулемета разрывными пулями. Но в гневе  — я броня. Сверхсильная. Термоустойчивая. Кумулятивным снарядом не пробьешь мою энергетическую оболочку. А ее невидимые пули вообще отскакивали от меня как от стенки горох. К сожалению, только рикошетом все они почти попадали в жену. У которой ни брони, ни каски. Она сидела на стуле, смотрела на нашу словесную перестрелку, и лицо ее с каждой секундой все больше серело.
Хлопнув дверью, теща перебазировалась в зал. Я тоже встал, надел туфли и взялся за входную дверь.
— Ты куда? — грустно спросила жена.
— Что-то разволновался, пойду прогуляюсь.
— Сначала, может быть, поужинал?
— Приду, тогда поем.
Выйдя из подъезда на улицу, я полной грудью вдохнул летний вечерний воздух. Пахло соляркой и сгоревшей пластмассой. Чтобы отдышаться от схватки с тещей, я направился к дубовой аллее, что вела к грязному маленькому пруду, образованному в результате множественных аварий на расположенных недалеко очистных сооружениях. Подойдя к воде, я сел на бережок, опаленный пожаром, и стал мечтать. На природе всегда хорошо думается и отдыхается. Несмотря  даже на то, что совсем рядом, на армейском стрельбище, солдаты проводят вечерние занятия по стрельбе из гранатометов.
И так я сидел два часа, наслаждаясь звуками природы, пока вокзальные  куранты не пропели девять часов вечера, не грянул марш “Прощание славянки” и фирменный поезд в скором времени не прогрохотал совсем рядом. Нужно было идти ужинать и готовиться к следующему дню, который мог принести немало сюрпризов. Но морально я подготовился к любым испытаниям.

Глава 11.
Проснувшись, я обнаружил, что теща ранним утром собрала вещички и наконец-то уехала в свою деревню. Это обстоятельство радовало не только меня. По квартире летали ангелы, радостно трубили в трубы и пели величавные гимны Богу. Я тоже перекрестился, в надежде на то, что сельскохозяйственные проблемы задержат ее хотя бы до осени.
Умывшись, позавтракав и пришив к пиджаку две пуговицы, я  стал собираться на работу. По моему мнению, официальная часть, связанная с посещением Регистратуры, была закончена, и я решил, что теперь можно надеть рубашку и свитер. Тем  более что за ночь летняя жара резко спала, и утро выдалось прохладным. Да и в наших городских автобусах в час пик лучше ездить в чем-то свободном и без пуговиц, которые не выдерживают объединение рабочего класса в одном  отдельно взятом транспортном средстве.
Приехав в Учреждение и выполнив в точности все указания вахтера, я сравнительно быстро нашел Отдел Кадров. Дверь кабинета была приоткрыта, и я, не став стучаться, сразу в него вошел.
Большое, просторное помещение имело вид школьной библиотеки. Почти все пространство занимали длинные стеллажи, на которых рядами стояли одинаковые серые папки. Около одного из стеллажей находилась худощавая выцветшая женщина в больших роговых очках, которые уродовали ее лицо.
— Крылов, — представился я. — Из Регистратуры к вам прислали.
— Мне звонили по поводу вас, — сказала Кадровик, подходя к невысокому деревянному барьеру, разделявшему посетителей и хозяйку. — Документы, пожалуйста.
Достав из заднего кармана брюк все необходимые бумаги, я передал их ей. В первую очередь она развернула паспорт и сверила фотографию с оригиналом.
— Бороду вам придется сбрить, — тоном, не допускающим никаких возражений, произнесла она. — У нас не Кавказ. Вы не чабан и, думаю, овец у нас тут пасти не собираетесь.
Ее высказывание меня сильно озадачило. Где бы до этого я ни работал, брить бороду мне еще никто из руководства  не предлагал.
— Извините, — возразил я. — Но почему нельзя носить бороду?
— Потому, — очень доходчиво пояснила женщина.
— Прошу прощения, — я старался быть очень деликатным. — Но даже  известные люди носили бороды. Например, Маркс. Или, как его... Фридрих с Энгельсом. Даже Ленин с Крупским носили бороды, и ничего.
— А вы что... один из них? — уточнила Кадровик.
— Да... нет.
— Тогда не о чем спорить. К тому же это не моя личная прихоть. Есть свежее распоряжение руководства Учреждения за номером 1985/88, в котором, в частности, говорится: “Работникам ежедневно брить бороду, а ослушников бить батогами и держать в темнице, пока оные не одумаются”.
— Тогда понятно, — согласился я. — Раз руководство требует, нужно исполнять. Только все равно не могу понять, чем лысое лицо лучше бородатого.
— Если вы желаете знать мое  собственное мнение по данному вопросу, — ответила женщина, — то борода на лице — это не просто неорганизованная группа волос, спаянная одной целью. Это, если хотите, мужская паранджа. Она закрывает лицо. Разговаривая, например, с вами, я не вижу, как вы реагируете на мои слова. Соответствует ли выражение вашего лица нашему разговору? Серьезно ли оно? Или вы кривите губы в усмешке?
— Ничего я не кривлю.
— Это к примеру. В данный момент вас никто и ни в чем не обвиняет. Поэтому, пожалуйста, сейчас же  зайдите в нашу парикмахерскую и приведите свое лицо в надлежащее состояние. Это первое. Второе. В Учреждении, как вы, наверное, заметили, не ходят в свитерах. Приказ № 58/8891.
— Опять “бить батогами”?
— Вы очень догадливы. Необходимы костюм, белая рубашка, галстук.
— Не люблю костюм, — признался я. — В нем чувствую себя, словно в ящике. Руку ни поднять. Ни опустить.
— И хорошо. Не нужно ни на кого поднимать руку.  Костюм, или, как вы его называете, ящик, тем и хорош, что ограничивает ненужные телодвижения, которые могут привести к нежелательным последствиям. К тому же костюм ко многому  обязывает. Придает человеку вес и солидность. А свитер... Свитер — это свобода движений, это недопустимая вольность. Поэтому после парикмахерской зайдите на наш склад, где получите  свое обмундирование: костюм французской фирмы “Ля портной”.
— Извините, а где он расположен?
— Вам в парикмахерской объяснят. И только потом опять ко мне.
Через час меня уже невозможно было узнать. Борода исчезла. Парикмахеры так старались над моей прической на голове, будто я был какой-нибудь особо важной персоной (VIP). Затем человек в ливрее тут же провел меня в подвал, где располагался склад. И сам Зав. Складом на глаз подобрал мне шикарный костюм, о котором я даже не мог мечтать.
Перед работником Отдела Кадров я стоял словно с картинки.
— Совсем другое дело, — разглядывая внимательно меня, сказала она. — Повернитесь. На высоких и стройных людях костюмы сидят просто отлично. В этом лишний раз убеждаюсь. Проходите.
Она открыла дверцу в перегородке и пропустила меня в кабинет. Подвела к креслу, посадила.
— Не моргайте и смотрите вот сюда. Сейчас вылетит птичка.
Вспышка ослепила глаза. Но не успел я проморгаться, как она открыла ящик в своем столе и вытащила оттуда две мои цветные фотографии. Одну приклеила на удостоверение, а другую — на “Личное дело”. И стала его заполнять. На разделе “Национальность” она остановилась.
— По паспорту вы русский. А на самом деле кто?
— Кто, я?
— Ну, про себя-то мне давно все известно, — сказала Кадровик.
— Но если я не русский, то кто?
— Вот это я и хочу у вас узнать.  Вы русский по отцу или по матери?
— По матери я русский. А вот по отцу...
— Насчет отца нам все известно, главное, чтобы по матери вы тоже были русский.
— А кем я, мать моя родная, могу быть по матери? — с удивлением произнес я.
— Например, французом, — и она пристально на меня посмотрела.
— Хоть и французом, какая разница?
— Французы...
Она сделала паузу. Очень длинную паузу. Такую, что в любом театре подобной паузе аплодировали бы часа два.
— Французы в нашем учреждении не работают.
— Почему? — наивно спросил я. — Есть распоряжение номер...
— Потому что у них длинные носы, — как-то зло зашипела она, — которые застревают в наших щелях.
Она не говорила. Она плевала ядом. И мне было не очень понятно, о каких щелях она ведет речь.
— Потому что у них длинные черные вьющиеся волосы, которые при несоблюдении правил личной гигиены  наматываются на вращающиеся шпиндели...
Она снова сделала паузу.
— С вас никогда не срывал шпиндель скальп без наркоза?
 — Нет.
— Значит, вы не француз, — уже спокойно произнесла она.
— Нет, — утвердительно заявил я, благодаря судьбу за то, что родился не французом.
Она внимательно осмотрела мое страховое свидетельство, затем взяла в руки диплом об окончании техуниверситета.
— Образование, конечно, для этой должности у вас слабовато, — заключила Кадровик, откладывая диплом.
— Почему вы так считаете? — усомнился я. — Тех-университет — заведение престижное. Тем более что я работал на хороших должностях. Имею опыт.
— В вашем опыте я и не сомневаюсь, но, чтобы возглавлять Сектор Планирования, как минимум нужно быть кандидатом каких-нибудь наук.
— А что ж мне делать? — растерялся я, чувствуя, как из моих рук начинает выскальзывать, словно мыло в ванне, не просто хорошая должность, а суперотличная должность.
— Ничего не надо делать, — буднично произнесла она, — сделаем заявку в Отдел Диссертаций, через месяц защититесь и станете кандидатом... кандидатом... Каким вам больше нравится быть: экономических, философских, филологических...
Я пожал плечами, а потом спросил:
— Ну а есть такие, которые бы вроде как и много знают, а на самом деле ничего. Которые как бы чего-то в жизни понимают, а отвечают очень туманно. Чтобы мне не стыдно было носить это звание.
— Недавно одно появилось модное, громкое и ни о чем. Вам оно подойдет. Будете кандидатом политологических наук.
— Полуанатомических? — не расслышав, произнес я.
— Не полуанатомических, — поправила она, — а пол-литровологических. Господи! Я с вами совсем заговорилась. По-ли-то-логических.
— Это связано с логикой? — пришлось уточнить мне.
— Какая в политологии может быть логика? — в свою очередь удивилась женщина. — Да и что вам за дело, какое у вас  будет звание? Не все ли равно, каким быть кандидатом?
— Не скажите! — воскликнул я, вовлеченный в идиотскую игру со званиями. — Через полгода мне нужно будет, может быть, защищать докторскую. И окажется, что доктора пол-литровологических наук, или как его там, нет даже в природе. Я должен уже сегодня  думать о своем будущем. У меня же, извините, семья, дети. Что они могут подумать об отце, который остановился в своем развитии? Достиг, так сказать, наивысшей точки своей некомпетентности.
— Я об этом как-то не подумала, — озадаченно произнесла Кадровик.
— А через год у меня будут международные конференции, симпозиумы, — вдохновенно продолжал я. — Выступления перед студентами в Оксфорде, Кембридже...
— Ладно. Хватит болтать, — оборвала меня служебная крыса. — Если такого звания нет в природе, то мы его для вас создадим специально. А теперь за работу. Берите в руку авторучку, вот вам чистый лист. Пишите посередине: “Заявление”. А теперь с красной строки: “Вступая  в ряды чиновников, обязуюсь чтить Инструкции, выполнять все Постановления, Решения вышестоящих органов...”
Согнувшись вопросительным знаком, я пыхтел над заявлением о приеме на работу.

Глава 12.
До начала обеденного перерыва оставалось еще полчаса, но Старший Консультант Баринов, изрядно проголодавшись, отправился в столовую. Открыв дверь, он сразу увидел  Сорникова, который уже сидел за столом и трескал за обе щеки салат из свежей капусты.
Баринов подсел к нему и как бы невзначай спросил:
— К начальству надумал идти или нет?
— Не знаю, — неохотно ответил Зам. Зава, подбирая повисшую на губе длинную капустную ленточку.
Взяв меню, Старший Консультант его внимательно изучил и только потом подозвал официантку.
— Оля! Мне тоже салат из капусты! (“Козел”, — подумал про себя Сорников). Рассольник. И две отбивные с кровью. (“По ребрам бы тебе”, — улыбнулся про себя Зам. Зава).
— Кофе? Чай? Сок?
— Кофе.
Сорников отодвинул от себя недоеденный салат, взял ложку и стал хлебать харчо, издавая при этом не очень приятные звуки. Баринов даже пожалел, что сел с ним рядом, но ему хотелось, чтобы  Зам. Зава нервничал, делал какие-то движения, от которых по воде Учреждения шли пусть маленькие, но круги. И если у Сорникова что-то получится, то и ему, Баринову, от этого станет хорошо. На 30 процентов он был уверен, что при передвижении Пирамиды он займет место Зам. Зава. Нужно только толкать в спину этого тупого борова, который  камнем стоит у него на пути.
— Всем привет! Можно за ваш столик?
Старший Консультант Сектора Регулирования Горлов уже отодвинул стул и сел за стол напротив  Сорникова.
— Вас можно поздравить? — в том же игривом тоне спросил он Зам. Зава. — Вы ведь теперь будете руководить Сектором  Планирования?
— Не угадал, — глядя на Сорникова, произнес Баринов. — На этом месте будет сидеть родственник Машева.
— Ну и что? Мы здесь все приходимся друг другу  родственниками, — заметил Горлов и взял меню в руки.
— Конечно, — согласился Баринов, — только родственник Машева не совсем ему родственник, он его внебрачный сын, который никогда в нашей структуре не работал. Он не знает наших правил, наших законов. Он вообще ничего не знает о Пирамиде. Он, мягко выражаясь, червячок, который случайно выпал из клюва птицы, пролетавшей над плодоносящим садом, не разбился, а зацепился за ветку и теперь хочет забраться в прекрасное красное яблочко. Обустроиться там и жить. А данное яблочко принадлежит не ему, а тому, кто изо дня в  день, с ветки на ветку, от самой земли ползет к заветной  цели. И вот результат. Яблочко — тю-тю. А все почему? Потому что Сорников, видите ли, не желает идти к Начальнику.
— Ты думаешь, что Начальник ничего не знает? — спросил Горлов.
— Мне кажется, что нет.
— А я просто в этом уверен, — сказал Зам. Зава, доедая харчо.
— Он не позволил бы так распоряжаться проверенными кадрами, которые верой и правдой служат Учреждению.
— Умными кадрами, — вставил Баринов.
— Умных много, верных мало, — уточнил Горлов.
— Правильно, — сказал Сорников, допивая компот. — И вы меня убедили. После обеда сразу отправляюсь к Начальнику. Я ему все доложу. И он меня поймет.
— Поймет, — подтвердил Баринов. — Только не откладывай это дело в длинный и долгий ящик, который находится  в левой тумбочке твоего стола. Ведь я тебя знаю.
Как ни хорохорился Сорников за обеденным столом, однако, когда перерыв закончился и он бодрым шагом направился  к кабинету Начальника, страх взял свое. Ноги в коленях задрожали. Руки затряслись. Даже правый глаз задергался. Но желание получить заветное место толкало в спину.
“Может, действительно, рассказать ему сначала анекдот, как советовал Баринов, — размышлял Зам. Зава, меряя шагами рекреацию, которая находилась рядом с кабинетом Начальника. — Какой-нибудь умный, тонкий, изящный. Чтобы после него Начальник воскликнул: “Назначаю тебя, Сорников, Зав. Сектором Планирования!”. Прослезился и, сняв со своей  груди орденские планки, купленные на Варшавской толкучке по случаю, навесил  на его впалую грудь. Так какой же анекдот?” И тут Сорников вспомнил.
Едет “новый русский” в своем лимузине. А у его шофера рожа кислая-кислая. “В чем дело, Иван? — спрашивает тот водителя. — Что тебе еще не хватает в жизни? Зарплату тебе положил, как банкиру, женил на топ-модели, дом  недавно тебе купил, не хуже, чем у меня. Так чем ты недоволен? Чего еще тебе хочется?”
— Мне хочется, — говорит водила, — чтобы ты у меня шофером работал.
“Это не смешно, — рассудил Сорников. — Пушкина напоминает. Или Лермонтова-старшего. Заходить к Начальнику с анекдотом — глупость несусветная. Лучше скажу секретарше, что по личному делу. Хотя нет. Нельзя. Она предложит прийти в пятницу с 16 до 18 часов.  А его в это время все равно никогда не бывает. К тому же, видимо, до пятницы уже все решится. Должность уплывет. И мой  приход никакого значения играть не будет. Рискну. Скажу: по служебному”.
Приоткрыв дверь кабинета и аккуратно просунув голову в образовавшуюся щель, Сорников  расплылся в улыбке и, ожидая получить отрицательный ответ, спросил:
— Начальник на месте?
Ответ,  однако, его не обрадовал.
— На месте, — сказала белокурая  молоденькая секретарша в черном трикотажном платье, которое ярко подчеркивало ее выступающий шестимесячный животик. — Вас вызывали?
— Нет. Но мне очень нужно. Безотлагательно.
— По какому вопросу?
Сорников замялся. Руки, вытянутые по швам, задрожали еще больше.
— По служебному, — выдавил он из себя.
Секретарша даже привстала от удивления:
— По служебному? Тогда что же вы там в проеме стоите? Заходите, заходите! Надо же! Шестой месяц здесь работаю, а лишь первого человека вижу, который зашел по служебному делу сам. Без вызова. А то идут только  с одним: “Дай! Дай! Дай!” Будто у нас не Учреждение, а публичный дом. Сейчас о вас доложу.
Сорников стоял гордый и взволнованный. Ему было очень приятно, что о нем так положительно отозвались. Да еще где? В приемной самого Начальника. Это ему внушало надежду на то, что его вопрос может решиться положительно.
Секретарша нажала кнопку громкоговорящей связи:
— По служебному вопросу из Сектора Планирования.
— Пусть заходит, — ответил глухой мужской голос.
Услышав, что его примут, Сорников сделал попытку подойти к заветной двери, но секретарша его остановила:
— Одну минуту.
Встав со своего теплого рабочего места, она подошла к шкафу и выволокла из него большой пыльный туристский рюкзак. Зам. Зава с недоумением посмотрел на него, но ничего не сказал.
Секретарша развязала веревочку и вытащила сначала шахтерскую каску с фонариком.
— Надевайте. Без каски к начальству нельзя. Голову беречь надо. Она дается один раз и на всю жизнь, чтобы потом не было мучительно больно при несоблюдении техники безопасности. Аккумулятор зря не жгите, он рассчитан только на двадцать часов непрерывного действия. Затем... Этот светящийся компас нацепите на руку. От двери до стола Начальника идите строго на Запад. Это такой ориентир — Запад. Бинокль — на грудь. Так... Что еще здесь? Длинная альпинистская веревка, сотовый телефон для связи с внешним миром, радиомаяк, железные когти, которые используют электромонтеры, ласты для плавания, очки для газосварки, сухой паек на трое суток. Ну, а остальное все по мелочи. Надевайте, я вам помогу.
Сорников послушно все надел и стал ждать новых указаний.
— Все. Вперед!
Он открыл первую дверь Начальника, потом вторую, и, когда его нога уже могла вступить на начальственный ковер, секретарша  его окликнула:
— Сорников.
Зам. Зава повернулся и увидел, что блондиночка держит в руках дорогой импортный фотоаппарат с огромной вспышкой.
— Фото на память.
— А глаза у меня красные не будут? — озадаченно спросил Сорников, который терпеть не мог, когда на цветных фотографиях он получался с красными глазами, словно вампир.
— Не волнуйтесь, будут, — успокоила секретарша. — Как у кролика.
Зеленый яркий свет ударил Зам. Зава, словно током. Пространство перед глазами закружилось. Предметы с фантастической скоростью начали увеличиваться... Но потом все замерло. Остановилось. Сорников стоял на каком-то плато, не соображая, что произошло. Вдруг сильный порыв ветра подхватил его и скинул вниз. Падение было не жестким. Удар сначала смягчили  толстые мягкие деревья различных расцветок, а потом полуметровый  слой пыли.
Секретарша тем временем прикрыла дверь, которую широко открыл сквозняк, села на место и принялась дочитывать детектив одной модной милицейской писательницы.

Глава 13.
Бесплатный обед в столовой, куда меня провела Кадровик, очень даже понравился. Я заказал себе рассольник, копченую осетрину, бефстроганов, творожный пудинг, бутерброд с черной  икрой и бутерброд с красной. Чашку черного кофе и два апельсина.
— Прошу прощения за бестактность, — спросила несколько удивленная работница Отдела Кадров. — Вы это сможете все съесть?
— Постараюсь, — облизывая губы, успокоил ее я.
— И вас не волнуют холестерин в крови, проблемы  лишнего веса и многое другое, что связано с перееданием?
— Уж сегодня меня точно ничего не волнует, — сказал я, беря в руку ложку и пододвигая к себе поближе дымящийся рассольник.
Но, действительно, я явно не рассчитал свои силы. Кадровик с любопытством в конце обеда наблюдала за тем, как я с трудом доедал творожный пудинг, запивая его кофе. Помня о детях, я аккуратно  положил бутерброды один на другой, завернул их в салфетку и опустил, чтобы никто не заметил, во внутренний карман пиджака. Апельсины разложил по карманам брюк. И сделал это не очень удачно. Апельсины провисали между ног и неприлично торчали. Однако расстаться с ними я не захотел.
Оставшуюся половину рабочего дня вместе с Кадровиком мы заполняли шестидесятистраничную анкету. Я вспоминал, кем у меня работал до революции  прадедушка по материнской линии, где воевал во время Великой Отечественной дедушка по отцовской линии. Кто из родственников участвовал в Кавказской войне и на чьей стороне.
По ходу дела Кадровик вводила меня в курс будущей работы, состоявшей, по моему мнению, из довольно примитивных действий, основанных на принципе: “Сходи — принеси”. Эти функциональные обязанности мог выполнять человек, не имеющий ни только звания кандидата каких-нибудь наук, но и даже без высшего  образования.
В конце концов анкету  заполнили. И с чувством выполненного долга я отправился домой. Мой приход с работы жена восприняла довольно настороженно. Щеки отливали нежной бледностью, так как кожа из-за бороды не была  покрыта загаром. На голове сияла модельная стрижка. Темный чужой костюм с отливом красиво сидел на моей стройной фигуре. Я светился элегантностью и лоском. И жену можно понять. Давно она не видела меня в таком наряде. Наверное, с нашей свадьбы.
Ко всему прочему, сидя рядом с Кадровиком, я здорово “провонял” ее дорогими французскими  духами. А такие духи могли кого угодно навести на  всякие глупые мысли.
Жена шевелила носом и косила глаза в мою сторону, однако расспрашивать ничего не стала, думая, видимо, что сам все ей расскажу.
Я выложил из карманов завернутые в салфетку бутерброды и апельсины. Позвал детей и отдал им все свое богатство. Счастливые от ерунды, они убежали в зал смотреть телевизор.
— Надо было им дать после ужина, — мирно сказала жена, варившая в большой кастрюле вермишель, — а то есть ничего не заставишь.
— Пусть побалуются вкуснятиной, а то я забыл, когда покупал им апельсины.
— Что хорошего на новой работе? — все же поинтересовалась жена.
— Сама видишь. Обмундирование дали. Все новое. Дорогое. И бесплатно. Обедал сегодня вкусно. Даже ребятам принес.
— Вряд ли бесплатно, — усомнилась жена, приступая к чистке картофеля. — В получку из зарплаты все выгребут. И снова  принесешь домой дырку от бублика.
— Не должны. Меня сразу предупредили, что бесплатно. У них очень внимательно к кадрам относятся. Каждый год путевки в санаторий, на море. Кадровик, что оформляла на работу, показывала авиабилеты. Через неделю с мужем летят отдыхать на Красное море.
— Где это?
— Черт его знает. Далеко, наверное, раз самолетом.
— Жень, а Жень, — позвала жена сына, названного в честь моей матери. — Где Красное море находится?
— Мы этого не проходили, —угрюмо ответил он.
— Вот, вот, — наехал я на сына. — Ты все “проходишь”! Мимо. И ничего не знаешь.
— Если Женька не знает, значит, далеко, — сделала вывод жена. — Он же у нас с пацанами всю округу излазил. Должен бы знать.
— Завтра иду на собеседование к Зам. Начальника. Определимся окончательно с функциональными обязанностями, и приступаю к работе. Я справлюсь. Что-то во мне, действительно, произошло. Какая-то метаморфоза. Все мне в Учреждении нравится. Люди сердечные. В основном...
— А зарплата? Зарплата какая? — поинтересовалась жена, снимая кастрюлю с вермишелью с плиты и промывая ее в холодной воде.
— Там о зарплате говорить не принято. Это неэтично. К тому же в ведомости расписываться не надо. Принесут  тебе чемоданчик с купюрами, поставят около стола. Ты открываешь, сколько надо, отсчитываешь, дескать, по способностям и по труду, закрываешь и несешь его другому сотруднику.
— А как понять, сколько ты заработал? — усомнилась жена. — Вдруг возьмешь меньше или больше, чем определено?
— Человек — такое существо, — возразил я ей, — что он всегда занижает оценку своих способностей и своего труда, поэтому больше он никогда взять не сможет.
— А ты все-таки в  первый раз попробуй, — предложила жена, сливая воду из кастрюли с картошкой. — Вдруг у тебя получится взять больше, чем заработал.
— Кончай, — остановил я ее. — Будучи безработным, я совесть свою не потерял. Поняла?
— Да поняла я все, — психанула супруга. — Ты там на обед будешь рябчиков жрать с ананасами бесплатно, а мы  с детьми неделями сидеть на картошке и макаронах. Да?
— Успокойся! Выплывем мы из этого дерьма. Будут на столе у нас и мясо, и бананы, и икра. Только подожди. Повезло, кажется. Только не спугни.
— Ладно, — примирительно сказала жена. — Бананы, икра... Хватит мечтать. Бери вилку и ешь вермишель, пока не остыла. Дети! К столу!
— Мам, а мы не хотим, — раздалось дружное из зала.
— Вот оно, дурное влияние хорошей жизни, — заключила жена. — Наелись ерунды, теперь картошку есть с капустой не заставишь. Зачем, спросить вас, я целый вечер верчусь у плиты?

Глава 14.
Свободное падение продолжалось недолго. Но именно в этот миг Сорников ощутил настоящую свободу. Свободу, когда сверху никто не держит, а снизу никто не подпирает. Настоящая свобода  состоит именно в падении. Жаль только, что полет — величина не постоянная, а временная. И когда-нибудь да заканчивается.
Не сразу Сорников сообразил, что лежит на ковре у Начальника. Не стоит, а именно лежит, уткнувшись носом в толстый слой пыли. Выбравшись из нее, отряхнувшись и отсморкавшись, Зам. Зава с недоумением смотрел на цветные шерстяные джунгли, окружавшие его. Толстые и длинные ворсистые нити, словно деревья, возвышались высоко над головой. “Заблудиться здесь — раз плюнуть”, — подумал Сорников и громко три раза чихнул.
Развязав рюкзак, он достал план кабинета Начальника, компас, линейку и карандаш. Компас, покрутив стрелкой, почему-то показывал не на Север, как ему и положено, а на Запад. Сорников сверился с планом. Дверь кабинета, а он находился где-то рядом, располагалась на Востоке, а стол — на Западе. Компас не врал. Стрелка четко указывала  на место расположения Начальника, который, видимо, имел очень сильную магнитную аномалию.
Взяв линейку и карандаш, Зам. Зава провел от двери до стола прямую черту. По плану расстояние  не превышало и двадцати метров. Но близким оно было только для больших людей, а для  подчиненных и другой мелкоты данный путь мог измеряться днями, месяцами и даже годами.
Чтобы до конца прояснить обстановку, Сорников вынул также из рюкзака электромонтерские “когти” и бинокль. “Когти” обул на ноги, бинокль повесил на грудь и полез по шерстяному дереву вверх. Устроившись поудобнее на вершине, он поднес бинокль к глазам и осмотрелся. Огромный ковер простирался на очень большом расстоянии. Там, куда показывала стрелка компаса, высилась огромная гора, напоминавшая по своим очертаниям двухтумбовый письменный стол.
Спускаясь вниз, Зам. Зава ругал себя последними словами за то, что послушался Баринова. Но обратной дороги уже не существовало. Поднять из пыли его мог только Начальник. И не только поднять, но и увеличить, сделав из маленького человека легким движением пера особо важную персону.
Очутившись внизу, Сорников побросал  все вещи обратно в рюкзак, завязал его, взвалил непосильную ношу на нетренированные плечи и побрел, ориентируясь на Запад.
Через час он устал так, что еле волочил  ноги. Плечи болели от лямок рюкзака, пот со лба  попадал в глаза и щипал. От жажды губы пересохли, а язык слегка вываливался изо рта. Очень хотелось курить. Но пожаро-опасная обстановка (пыль и шерсть) не позволяла достать зажигалку и раскурить сигарету.
Увидев впереди небольшую железную полянку, которая образовалась исключительно из-за канцелярской кнопки, Сорников устремился к ней. Сняв с себя рюкзак, он первым делом достал бутылку минеральной воды, сорвал пробку и стал пить из горла, делая большие громкие глотки.
— Оставь, гад, попить, — произнес кто-то из шерстяных кустов. От этих слов Зам. Зава поперхнулся, но не растерялся. Если правая рука продолжала держать бутылку, то левая  резко скользнула вниз к рюкзаку и выхватила из него электромонтерский “коготь”. Допив воду  до конца, он кинул стеклянную бутылку в то место, откуда  послышался  голос. Раздалось радостное “блямс”, и кто-то весело запел: “Ой-ой-е-ей”. По звуку Сорников определил, что попал кому-то по голове. У него даже мелькнула мысль, что это, видимо, какая-то местная старушка, которая собирает здесь бутылки. Но из кустов вылезла злобная, перекосившаяся рожа, державшаяся рукой за лоб.
— Ты что, сволочь, обалдел? — рябой мужик с длинными ушами поднялся во весь рост и пошел на Сорникова. — В людей бутылками кидаешься.
— Семен Иванович! — сказал другой, выходя следом. — Двиньте  ему по морде тараканьим усом, может, поумнеет.
— Не подходите ко мне, — предупредил Зам. Зава, выставляя впереди себя “коготь”. — Я стрелять буду.
— Из чего? — усмехнулся тот, который еще не получил бутылкой по лбу. — В приемной стрелялок не дают. А вот я из рогатки сейчас как в глаз тебе стрельну, так сразу Кутузовым станешь.
Сорников отошел назад, но “коготь” не бросил. Что-то знакомое  проступало в этих двух грязных мужиках. У одного из них, действительно, была рогатка, сделанная из брючных подтяжек и куска проволоки, а у другого в руке — толстый прут.
— А я вас знаю, — приглядевшись, произнес Зам. Зава. — Вот вы, с рогаткой, из Отдела по Общественным Связям. Ваша фамилия, по-моему, Плюшин. Зимой вы выступали на профсоюзном собрании и говорили, что необходимо перестроить работу Учреждения. И вас тоже припоминаю. Вы тогда его поддержали. Не помню только, из какого вы отдела.
— Хозяйственного, — подсказал тот. — Ковригин.
— И что вы тут делаете? — поинтересовался Сорников.
— То же самое мы можем спросить и у тебя, — ответил Плюшин.
— Я тут по делу, — стараясь быть официальным, произнес Зам. Зава. — Иду к Начальнику на доклад.
— Нас тоже вызвали на доклад, — сказал Ковригин. — Правда, полгода назад. И кончай из себя умного строить. Мы жрать хотим.
— Так бы сразу и сказали, — миролюбиво произнес  Сорников, откладывая в сторону “коготь” и доставая из рюкзака сухой паек, который представлял из себя порцию сухарей, порцию сушек и порцию сухого молока. — А то накинулись, угрожать рогаткой стали.
Они уселись все кружком и начали хрумкать хлебобулочные изделия, заедая их сухой белой смесью.
— Что? Сложно добраться до Начальника? — спросил Сорников, кидая в рот сушку.
— А когда было просто? — удивился Ковригин, потирая лоб. — Начальник — он и есть Начальник. У него много дел. Некогда ему с маленькими людьми разговаривать.
— Ты лапшу ему на уши не навешивай, — встрял в разговор Плюшин. — Дело в том, что нам в рюкзак не положили сотовый телефон, а докричаться без него мы до Начальника не можем. Не слышно нас, маленьких. Вот и блудим полгода.
— Не блудим, а живем, — уточнил Ковригин.
— А как же ваши семьи? — удивился Сорников. — Вы для них умерли?
— В командировке мы, понял, — зло сказал Плюшин. — Вот найдем способ поговорить с Начальником, и поднимет он нас из грязи... в князи. Нам бы только телефон найти.
Поев, два диких чиновника подобрели, улеглись на чистую и ровную поверхность железной кнопки, заложили руки за голову и стали дремать.
— А что вы тут полгода ели? — поинтересовался Сорников.
— В мире много чего съедобного, — философски заметил Плюшин. — Например, рыжие муравьи. Тут их пропасть. Главное, дорожку найти, по которой они бегают. Капкан поставил — хоп! И ешь — не хочу. Но быстро надоедают. Из-за муравьиной  кислоты. Тараканы тоже ничего. Однако желательно молодняк. Старые невкусные. Грызешь, грызешь ногу — все равно что солдатский сапог ешь. Ни вкуса, ни удовольствия. Один процесс.
— Праздник, когда Начальнику из буфета обед приносят, — заговорил Ковригин, переворачиваясь на бок. — Тогда у нас пир горой. Манна небесная сыплется со стола. Крошки от булочек, рыбьи яйца черные... А недавно официантка на ковер пирожное уронила. Убрать убрала, но и нам досталось. Три дня ели вместе с муравьями.
— Одно плохо, — грустно сообщил Плюшин. — Ни девок, ни сауны. На веревке в стакан с холодным вчерашним чаем спустишься, поплаваешь без удовольствия, а потом снова в пыль. Что мылся, что не мылся.
Мужики замолчали. Ковригин начал даже похрапывать. А Сорников, мусоля зубами шерстяную нитку, молча  ругал себя на чем свет стоит. Зачем он полез к Начальнику? Сидел бы в своем кабинете, пил бы из чернильницы свой чай и ни о чем не думал. Баринов! Именно он его надоумил. Теперь займет его должность, кабинет и будет себе посвистывать да поплевывать. И поклоны на совещаниях вовремя отвешивать.
Этих чиновников, видать, хоть за дело наказали. Не высовывайтесь из окон со стороны встречного движения. А он за что в переплет попал? В чем провинился? Верой и правдой служил Учреждению. На совещаниях и собраниях недосыпал, на фуршетах и банкетах недоедал, жену под кого надо подкладывал, из-под кого надо вовремя  убирал... А что в результате? Да и результат ли это вообще?
Зам. Зава свесился с железной кнопки, зацепил горсть пыли, поднес к лицу. “Хорошо здесь ей, — подумал он, рассматривая серую безликую массу. — Ничего не делает, лежит себе полеживает. И все время при Начальнике. Всегда у него на виду”.
Вдруг тишину кабинета разорвал грохот реактивных турбин. Ковер задрожал, завибрировал, словно началось землетрясение.
Ковригин и Плюшин моментально свалились с канцелярской кнопки в пыль, залегли, пытаясь сориентироваться.
— В чем дело? — крикнул Сорников и три раза перекрестился. Один раз по-православному и два раза —
по-католическому.
— Уборщица пришла, — не своим голосом заорал Плюшин. — Спасайся, а то засосет.
В тот же момент совсем рядом заскользила между шерстяных деревьев толстая гибкая черная труба. Сорников поднес компас к глазам и не поверил. Труба двигалась на Запад. Он схватил одной рукой рюкзак, другой — лежавший рядом “коготь”, подскочил к трубе и со всей силой  ударил им по движущемуся электропроводу пылесоса. Зацеп состоялся. Его, словно пушинку, оторвало от ковра и понесло в нужном направлении.  За несколько секунд Зам. Зава покрыл расстояние, на которое бы он затратил немало времени. И когда провод стал изменять направление, Сорников выпустил из рук застрявший в пластмассовой оболочке “коготь” и, пролетев по воздуху, приземлился снова в толстом слое пыли, который погасил его бешеную скорость.
Выбираясь и отплевываясь, Зам. Зава произнес только одну фразу:
— Господи! Что бы со мной было, если бы уборщицы делали свою работу добросовестно?!

Глава 15.
Высокая, красивая медсестра не спеша  надела  на свое голое тело короткий белоснежный халатик, застегнула пуговицы и подпоясалась. Затем взяла белый кейс с красным крестом на боку и, подойдя к жене Машева, которая  стояла в дверном проеме, мягко, но с достоинством, произнесла:
— Пропустите, пожалуйста. Мне нужно ехать к другим больным.
Пожилая пышная женщина с вьющимися седыми волосами чуть сдвинулась в сторону, освобождая проход. Проводив медсестру взглядом до двери, она повернула голову в сторону мужа, который продолжал как ни в чем не бывало лежать на кровати, мурлыкая что-то себе под нос, и спокойно спросила:
— До каких пор будет продолжаться эта пьянка? Пьешь с воскресенья беспробудно. По квартире воняет солеными огурцами, селедкой и еще черт-те чем. Войти невозможно.
— А ты не входи, когда тебя начальство не вызывает, — промычал невнятно Машев.
— Хоть бы совесть поимел, — печально сказала жена. — Пил, пил. Теперь проституток решил на дом приглашать. Дурак старый.
— Это прости... не утка. Не путай... не путана. “Ночная бабонька, ну кто же виноват-с?” Это скорая... помощь. Понимаешь? Помощь... Она сестра милосердия. О!.. Сколько сегодня в ней  милосердия... Его хватило бы на конармию. Она приходила мне делать уколы.
— Тебе делать уколы? — ехидно спросила жена.
— Уколы? Да, уколы. Но наоборот. И ты не можешь себе представить. У меня сегодня... получилось. Правда, только один укол.
— Развратник, — произнесла женщина и села в кресло, что стояло недалеко от кровати. Она закрыла лицо руками и, всхлипнув, снова заговорила, решив именно сегодня высказать мужу годами копившуюся обиду:
— Сколько ты мне изменял? Всю жизнь! Всю жизнь! А я, дура, делала вид, что ничего не знаю, ничего не замечаю. Да все я видела и знала.  И о твоих грязных ночных похождениях по кабакам, и о любовной связи с буфетчицей Крыловой. И даже о том, что у тебя есть от нее сын.
— Есть сын, — удовлетворенно произнес Машев. — А у тебя нет. Ты же не хотела детей. Они могли испортить твою фигуру. Посмотри на свою нынешнюю фигуру. Двухсотлитровую бочку уже ничем  нельзя испортить. А сына я устроил... Он будет человеком, а не червяком. Это мой сын. Сын! И тебе этого не понять.
— Еще раньше нужно было испортить тебе карьеру, а я молчала.
— Молчание — золото, — констатировал Машев, наливая себе в стакан из бутылки водку. — Золото! Сколько золота я тебе  купил? А? Молчишь? Молчи! Золото просто так мужья женам не дарят. Поняла? А раз знала про мои дела, но золото принимала, значит, прощала. Прощала. Прощала.
Словно не слыша мужа, жена твердила свое:
— Твои вечные командировки в район. Беспробудные там пьянки. Ты, наверное, думаешь, что водкой можно очиститься? Заглушить совесть? Ошибаешься!
— Ошибается только тот, кто что-то делает, — возразил Машев, выпив водки и закусывая соленым огурцом. — Я же никогда не ошибаюсь.
— За долгие годы нашей совместной жизни ты ни разу даже не поинтересовался, как я живу, как существую. Словно меня нет. Ни разу!
— Как ты... существуешь? — спросил сам себя Машев. — Очень даже неплохо существуешь. Где ты работала? Нигде. И никогда. Ты... прожила жизнь как у Христа за пазухой. Я носил тебя, как кирпич за пазухой, а ты... оказалась змея подколодная. Критикуешь, стерва, благодетеля. Ходишь... как елка новогодняя... в бриллиантах. В мехах. Посмотри! Сколько моли около тебя летает! Нафталину купила бы, помазалась, а то... смотреть на тебя тошно.
Машева действительно в этот момент  сильно замутило. Он свесился с кровати, и его вырвало на дорогой ковер.
— Вот твои соленые огурцы, о которых ты так сильно переживала, — сказал Машев, вытирая рукой рот. — Надеюсь, мой салат не испортил тебе настроение?
Жена не реагировала на его слова, а продолжала сидеть в кресле, закрыв лицо руками.
— Больше терпеть не могу, — прошептала она. — Я подаю на развод.
— Развод! — рассмеялся Машев. — Напугала до смерти. Хоть сейчас. Забирай трусы с бюстгальтером — и до свидания! Ни квартиры, ни машины ты у меня не получишь. Единственным, чем я с тобой поделюсь, — это старым чемоданом, который валяется в кладовой.
— Какая же ты мерзость! — прошептала она, опуская руки. — Неужели за шестьдесят лет ты не  напился этой дряни, не успокоил свою похоть? Господи! За что мне такое наказание?
— За жадность, — произнес Машев и пустил “петуха”. — Будь здоров! Спасибо. Всегда здоров! Повторяю: за жадность. Тебе же всего было мало, мало, мало. То евроремонт подавай. То люстру дворцовую, то джакузи. А Бог шельму метит.
Исполняя роль Всевышнего, Машев взял с кровати маленькую подушечку и метнул ее в жену. Просвистев, подушка ударила женщину в грудь.
Жена Машева вскочила с кресла и пустила ее в обратном направлении. Вслед за подушкой в его сторону  полетели турецкие тапочки и неизвестно откуда взявшийся чужой мужской ботинок 44-го размера.
— Терпение мое лопнуло, — проговорила зло женщина, направляясь в коридор, где лежал телефон. — Это уже  не хулиганство, а разбойное нападение с нанесением тяжелых телесных и моральных повреждений. Я вызываю милицию.
Лицо Машева моментально изменилось.
— Ты что? Ты что? — запричитал он, округлив глаза. — С ума сошла или собачьего корма объелась? Не нужно вызывать никакую милицию. Ей тут делать нечего. Я завязал. Больше сегодня не пью. Поняла?
— Боишься? — злорадно проговорила жена, беря в руки радиотелефон. — Специально вызову. Пусть приедут и отвезут куда надо. А потом еще и на работу сообщат.
— Пойми, пьянке конец, — взмолился Машев, — завтра на работу. Только не вызывай милицию.
— Ничего, они тебе там бока намнут. Милиция? 02? Разбойное нападение. Кто напал? Муж.  Адрес? Улица 7-го Мая, д. 2, кв. 405. Да, квартира Машева. Именно: разбойное нападение. Сейчас будете? Жду.
Она положила трубку и радостно произнесла:
— Жди. Сейчас получишь. Сказали, спецназ пришлют.
— Дура! — бросил Машев, поднимаясь с кровати и надевая халат. — Я же тебя по-человечески просил. Бросаю пить и иду на работу. А теперь что?
Через 5 минут в квартире Машева раздалась трель кодового замка, и осипший голос произнес:
— Откройте! Милиция!
— Сейчас ты получишь, — сказала жена, нажимая кнопку, открывающую уличный замок.
Не прошло и 10 секунд, как в дверь позвонили. Открыв ее, жена увидела полковника милиции. И это ее озадачило: “Чем ночью занимаются сержанты, если на семейные разборки приезжают старшие офицеры?”
— Вызывали? — уточнил  полковник.
— Вызывали, — как-то неопределенно ответила жена Машева, приглядываясь к погонам. А потом спросила:
— Извините. А где же сержанты?
— Сержанты? — переспросил начальник райотдела, вешая свою куртку на вешалку. — Ящик водки из “уазика” тащат. Раз просили разбойное нападение — пожалуйста! Куда водку ставить?
— Я же тебя предупреждал?! — Машев иронично смотрел на жену. — Я тебя умолял?! Ну, извини, ты сама это устроила. А вы, товарищи, водку несите в мою спальню. Там хоть и воняет, но обстановка застольно-застойная.
Жена Машева обреченно посмотрела на бравых милиционеров в черных масках на лицах и пошла на кухню резать хлеб, так как домработница на эту ночь отпросилась.

Глава 16.
Учреждение, куда я почти устроился на работу, у меня, определенно, вызывало симпатию. Оно казалось необычным и таинственным, добрым и щедро одаривающим. Мне нравились  мой новый костюм, полученный бесплатно, хорошие халявные обеды,  парикмахерская, где задаром делали прически и стригли бороды.
Расчесывая утром перед зеркалом свои рыжие густые жесткие волосы, я намечал схему, по которой буду разговаривать с Первым Зам. Начальника, за которым решающее  слово по приему на работу. Во-первых, нужно соглашаться с тем, что он будет говорить. Пусть несет любую околесицу. Небольшая приятная улыбка. Вот так. И еле заметный  кивок головы. Вот так.
Я улыбался самому себе и кивал головой. Зеркало отвечало взаимностью.
Во-вторых, не только соглашаться, но и правильно отвечать на поставленные вопросы. Проявить максимум сообразительности. “Номер автобуса, на котором вы подъехали к Учреждению?” Не задумываясь: “00756А57”. Пусть сумеет проверить. Или: “Сколько рыбы в Оке?” Не задумываясь: “5678931”. Главное, спокойствие и выдержка.
— При разговоре с начальством нужно сильно растягивать рот в улыбке или только отводить чуть в сторону кончики уголков рта? — спросил я на всякий случай  жену, возившуюся на кухне.
— Улыбаться нужно искренне, — ответила она, засыпая в горячую воду овсяную крупу.
— Искренне? Это как? Рот до ушей? Я же буду казаться идиотом.
— Если судить по тому, во что тебя там одели, как накормили, подстригли и побрили на дармовщину, то идиотов там не так уж и мало. И если будет на одного больше, то вряд ли кто заметит.
Ее здравые рассуждения, высказанные вовремя, мне понравились. Надев пиджак и туфли, я собрался уже выходить, но жена остановила.
— Погода явно испортилась, — предупредила она. — Накрапывает дождь. Возьми с собой  зонтик.
Выйдя из подъезда, я посмотрел на небо. Серые облака низко шли над землей. Погода явно менялась не в лучшую сторону, хотя моя жизнь шла совсем в другом направлении. На ее небосклоне, впервые за год, сияло яркое, я бы даже сказал, ослепительное солнце. Впереди меня ждала интересная работа в секретной организации. Раскрыв свой старый зонтик, я поспешил на автобусную остановку, где уже собралась приличная толпа пассажиров, желающих уехать по направлению к центру.
Знакомый вахтер сидел на своем месте и строго следил за входящими в Учреждение. Я поздоровался с ним. Предъявил удостоверение.  Он в ответ кивнул головой. Пройдя по коридору, я завернул влево и по первой лестнице поднялся на третий этаж. Кабинет Первого Зам. Начальника располагался напротив мужского туалета, потому пройти мимо, не ощутив присутствия власти, было невозможно. Я не стал стучаться, а сразу вошел в приемную, так как мне встречу назначили на 9 час. 15 мин.
Первое, что бросилось в глаза (слава Богу, что не в ноги!), — большая лохматая собака, сидевшая за столом. От неожиданности я  замер на пороге, не зная, что дальше делать. На появление незнакомого человека  дворняжка (ее породу я так и не смог определить) отреагировала согласно природному инстинкту: повернула морду в мою сторону и недовольно зарычала. Однако ее лапы продолжали быстро бегать по клавиатуре компьютера. И со стороны казалось, что она играет на нем “Собачий вальс”.
— Крылов...— представился я. — Вызывали... на 9.15.
Собака соскочила с кресла, подошла ко мне поближе. Обнюхала. Обошла кругом. Затем задрала заднюю ногу и несколько раз цвиркнула на мои начищенные ботинки, выражая, видимо, свое дружелюбие.
— Можно пройти? — уточнил я.
Дворняжка гавкнула и завиляла хвостом. Это, по моему мнению, расшифровывалось, как ответ положительный. “Знал бы, прихватил с собой какой-нибудь сахарный мосол”, — подумал я, осторожно, по стеночке, двигаясь к двери, на которой имелась  неровно привинченная золотая пластина
Первый Зам. Начальника
Я.Я. ХЛЫСТОВ
Осторожно открыв дверь, я быстро юркнул в образовавшийся проем и оказался в кабинете, который напоминал пенал — узкий и длинный. В самом конце его стоял дубовый массивный стол, а над столом висел привязанный за ноги к потолку какой-то человек. Сначала я даже подумал, что это и есть Хлыстов. Однако первоначальное мнение оказалось глубоко ошибочным. Хозяин кабинета стоял у окна и наблюдал за дождем, который вовсю  полоскал асфальт и тротуарную плитку. Он лениво повернул голову  в мою сторону, осмотрел меня снизу вверх и, медленно выговаривая слова, спросил:
—Так это вы будете Крылов?
— Именно так, — вежливо подтвердил я.
— Проходите.
От двери до стола Первого Зам. Начальника шла шестиметровая дорожка, по которой я должен был сделать не менее восьми шагов, но, как только я ступил на нее, тут же оказался нос к носу с повешенным, который с грустным видом смотрел на меня.
— Не обращайте на этого дурака внимание, — предупредил Хлыстов, подходя к столу. — Данный фрукт является редактором городской газеты и думает, что он очень самостоятельный человек и может печатать в своем органе  любую глупость. Ты на своем органе можешь печатать что угодно, а в газете, которая содержится на наши средства, будешь  публиковать то, что нужно нам! Понял?
Из-за кляпа во рту редактор ничего не мог ответить, а только усиленно моргал глазами, выражая тем самым преданность и покорность.
— Как ты мне надоел, — произнес Хлыстов. Он достал из стола большой охотничий  нож и резанул по веревке, державшей редактора за ноги. Грузное тело с шумом упало на пол, потом проворно вскочило и тут же, словно подхваченное ветром, вылетело из кабинета.
— С какими придурками приходится иметь дело, — пожаловался  мне Хлыстов.— Но что делать? Других нет.
Я утвердительно растянул губы в улыбке и чуть кивнул головой.
— Да вы  садитесь, — предложил он, усаживаясь в свое высокое крутящееся кожаное кресло. — В ногах правды нет. Впрочем, в заднице ее нет и подавно.
Я осмотрелся. Ни стульев, ни кресел нигде видно не было. “Ладно, — решил я, — невелика птица, можешь немного и постоять”. А вслух сказал:
— Родился я в семье...
— Мне биография ваша ни к чему, — остановил Хлыстов. — Вы в Отделе Кадров анкеты заполняли?
— Заполнял.
— Так зачем повторяться?
Я смотрел на Первого Зам. Начальника, переминался с ноги на ногу и молчал. Во всей атмосфере кабинета чувствовалась напряженность. То, что мы друг другу несимпатичны, угадывалось без особого труда. Но почему?
— Вы, Крылов, лично мне не нравитесь, — откровенно вдруг заявил он. — И я никогда бы не взял вас на работу в наше Учреждение. Но заслуги вашего отца перед Конторой и лично перед Начальником налагают на нас определенные обязательства.  И мы их выполнили с честью. Вам предоставляется хорошая, я подчеркиваю, хорошая должность — Заведующий Сектором Планирования. Многие люди к ней идут годами, но так и не доходят. А вы получаете ее в подарок. Но не за собственные заслуги. Какие вообще у вас могут быть заслуги? А за честную и преданную службу вашего родителя. Помните: сын за отца всегда чем-нибудь да отвечает.
Меня так и подмывало сказать ему какую-нибудь гадость. При чем тут мой отец, которого я даже ни разу в жизни не видел, при чем тут его заслуги? Я пришел сюда по объявлению. Но мой рот, который хотел кушать, молчал. Даже несносный ранее характер куда-то забился и не трепыхался. Вот до чего пустой желудок может довести человека!
— Ваш кабинет на втором этаже, — продолжал Хлыстов. — Номер 235. Но ключи от него вы получите только через три месяца. Как и в других организациях, мы даем поступившему на работу испытательный срок. Если зарекомендуете себя хорошо, то получите должность Заведующего Сектором Планирования, персональный автомобиль и все остальное, что полагается к ней в дополнение. А если не справитесь, тогда мы с вами расстанемся.
— А кто будет решать, работать мне здесь или нет? Вы?
— У нас для этого случая есть специальная комиссия. Она и делает вывод исходя из оперативной информации.
— И чем вы мне поручите заниматься в испытательный срок?
 — А чем занимаются, получив срок? — улыбнулся Хлыстов. — Сидят, мой друг, сидят. Вот и вам нужно посидеть какое-то время в одном из наших секторов. Ваша должность на данный период  времени будет  называться так: Делопроизводитель по Особо Важным Делам.
— А что входит в мои обязанности? — полюбопытствовал я.
— Обязанность одна: докладывать мне обо всем, что происходит в Общественной Подгруппе. Как ведут себя сотрудники сектора, что говорят между собой об Учреждении, о Начальнике, чем занимаются в рабочее время. Словом, вам необходимо  ничего не упускать, все подмечать и меня информировать.
— Я должен “стучать”? — вырвалось у меня. Характер поднял голову и высунулся. Но на это резкое замечание Первый Зам.  Начальника почти не обратил внимания, а только добавил:
— Это как вам  нравится. Можете стучать, звонить, писать, передавать информацию по электронной почте. Если есть желание, то можете даже открыть сайт в Интернете. Сейчас многие так поступают. О-о-очень удобно.
Весь разговор с Хлыстовым был  грязным, скользким,  липким и неприятно пахнущим, словно я на приеме находился не в кабинете у руководителя, а рядом, в мужском туалете, и вместе с сантехником пробивал забившийся унитаз. Слова, словно брызги, попадали на лицо, на одежду и дурно пахли. В кабинете среди этой вони повисла пауза.
— Или вам не нравится наше предложение? — осведомился Хлыстов.
— Почему же? Нравится, — сказал я, заломив своему характеру руки и заткнув рот. — Очень даже нравится.
— Вот именно.
— А оклад какой будет? — попытался ухватиться за соломинку мой несносный характер.
— Оклад? Оклад вам оставили Заведующего Сектором Планирования. Мы никого не обижаем.
— Значит, три месяца?
— Три.
Характер понуждал не соглашаться. Он напомнил мне  о самоуважении и честности, которыми я когда-то гордился. Но три домашних блюда, проплывших перед глазами, — картошка вареная, картошка печеная и картошка жареная — заслонили собой все лучшее, что у меня было. И я сдался.
— Согласен, — выдавил я из себя и подобрал слюни.
— Ну и мило, — подвел черту Хлыстов. — Отдайте мне ваше удостоверение, временно, конечно, которое вам выдали в Отделе Кадров, и получите другое.
Я достал из нагрудного кармана новенькую корочку и протянул ее Первому Зам. Начальника. Он открыл верхний ящик стола и небрежно в него бросил мое удостоверение. Оттуда же достал синюю книжечку и протянул. Я  взял, открыл и прочитал:




— Ваше рабочее место с сегодняшнего дня — кабинет № 111. Можете приступать к своим обязанностям.
— Хорошо,— сухо произнес я, развернулся и пошел к выходу.
В мозгу, словно молоточки, колотили две мысли: “Зачем я сюда приперся? И почему согласился?” Три  месяца казались мне какой-то временной Маракотовой бездной. Вечностью. К тому же “стучи” не “стучи”, но могут и не взять. Но тут мелькнула неплохая мысль, которая успокоила не только меня, но и мой характер. Три месяца я буду получать не просто деньги, а очень хорошие деньги. Они поправят материальное положение семьи. А “стучать” буду по пустякам, делая вид активной работы.
Мысли пришлось прервать, так как дверь, к которой я шел уже минуту, не приближалась ко мне. Повернувшись к Хлыстову, я обнаружил, что от его стола не отошел и на метр.
— Ко мне передом, к двери — задом,— подсказал он.
Я понял намек и начал пятиться. Через секунду дверь саданула меня так сильно, что я чуть опять не отлетел обратно к столу. Но не растерявшись, схватился за дверную ручку, состроил на прощание приветливую гримасу и выскользнул из кабинета.

Глава 17.
Вчерашний день для Сорникова, можно сказать, выдался удачным. После стремительной поездки на электропроводе пылесоса, мягкого приземления и многосантиметрового  похода по ковровым джунглям, который закончился около одной из ножек двухтумбового стола  поздно ночью, Зам. Зава сладко уснул на телефонном шнуре, подложив под голову рюкзак.
И снилась ему какая-то томная приятность, разливавшаяся по телу теплым топленым молоком. Будто в Большом Драматическом Театре города собралось бесчисленное множество народа. Кто с алыми гвоздиками, кто с белыми розами из пластмассы. На сцене — корзины из цветочного магазина, в которых, словно живые, сияли бумажные цветы. По залу гулял запах ладана, и где-то высоко  под потолком потрескивали свечи.
И вот на сцену из-за кулис вышел он, Сорников. В белой телогрейке, белых ватных штанах и балетных тапочках на босу ногу. Зал взорвался аплодисментами. Крики “Браво!”, словно ружейные выстрелы, гремели из разных концов. Сорников, улыбаясь, в лучах прожекторов, элегантно, насколько позволяла телогрейка, раскланивался. Посылал в  темноту зала воздушные поцелуи.
Но вдруг аплодисменты замерли. На сцене появился Начальник. Тяжелой медвежьей походкой он приближался к Сорникову. В его руках виднелась красная подушечка, на которой блестела Золотая Звезда Козодоя. От волнения у Сорникова выступил на лбу и шее пот. Подойдя к нему, Начальник взял награду в руку и прицепил ее к телогрейке. Потом три раза крепко поцеловал Сорникова, будто любовь между ними давняя и прочная.
От радости по щекам Сорникова текли слезы, которые он и не пытался скрыть. Зал ликовал. Но Начальник поднял руку и, подойдя к микрофону, стал говорить речь.
— Друзья! Сегодня мы награждаем самой большой наградой этого маленького, незаметного человечка. Букашку, если так можно выразиться. Который, несмотря на трудности, подстерегаемые  его на тернистом пути к правде,  спас наше Учреждение от заговора, устроенного кучкой лиц французской национальности. Дополнительно к Звезде я своим приказом назначаю с сегодняшнего дня Сорникова Заведующим Сектором Планирования.
Сорников, словно начищенный тромбон, сиял в лучах прожекторов. Однако зал почему-то на последние слова Начальника никак не отреагировал. Кладбищенской тишиной пахнуло из темноты. Но Сорников понял почему. На сцену вышли Машев и его сынок в наручниках и ножных кандалах. Они упали в ноги к Начальнику и стали выклянчивать себе прощение. Но тот — кремень. Не обратил  на них никакого внимания, а только произнес в микрофон:
— Пусть их судьбу решит наш герой.
И тут подает кто-то Сорникову из темноты короткий деревянный спартанский меч. И зал как ухнет: “Убей!”, “Убей!”, “Убей!”. Машев с сынком молят его о пощаде. Взывают к христианским заповедям. К кодексу строителя Пирамиды. Однако Сорников их не слушает. Он закрывает глаза, замахивается мечом и...
Падение с телефонного провода было таким же  безболезненным, как и в прошлый раз. Спасла все та же пыль. Вынырнув из нее, Сорников посмотрел на часы. Они показывали согласно перекидному календарю, что восход Солнца состоится через час. Зам. Зава хорошо знал, что у Начальника  хроническая бессонница, которую он эффектно использовал для поднятия собственного имиджа. Чуть свет он приходил на работу, и по его светящемуся окну сотрудники определяли настроение руководителя. Если горели все люстры в кабинете, то подчиненные знали: сегодня день будет ясным и светлым. Если светилась только одна настольная лампа, значит, день обещал быть пасмурным.
Быстро перекусив сухарями и выпив сухого молока, Сорников по телефонному шнуру, словно альпинист, полез на стол руководителя, где и должна, по его мнению, состояться торжественная встреча Начальника с подчиненным. Физическая подготовка чиновника явно не соответствовала его должности. Кряхтя, тужась и отплевываясь, Зам. Зава два часа с передышками  добирался до высокогорного плоскогорья письменного стола. Чтобы быть ближе к Начальнику и заметнее, Сорников выбрал карандашницу. Взобравшись на ее край, он стал ждать прихода руководителя, который сегодня явно опаздывал, нарушая свой собственный график.
Но вот воздух пришел в движение, и Сорникова обдало сладковатым одеколонным запахом. Живая гора появилась за ним следом. Она уселась в кресло, включила настольную  лампу, придвинула к себе какие-то бумаги и, надев очки, стала негромко похрапывать, так как деловая информация лучше всего усваивается во сне.
— Иван Иванович! — закричал что есть мочи Сорников. — Вы меня слышите? Это я.
Высокий Начальник смотрел на  подчиненного свысока, но не видел его и не слышал.
—А-у-у-у! — продолжал орать Зам. Зава, подпрыгивая и размахивая руками. — Ива-а-ан Ива-а-а-нович!
Комариный  писк Сорникова до ушей Начальника не долетал. Тот с закрытыми глазами перекладывал бумаги с одного конца стола на другой. Некоторые, не читая, рвал и  бросал в урну. Другие подписывал. Иногда брал в руку телефонную трубку. Что-то невнятное туда кричал, извергая в  микрофон потоки слюнных  брызг, которые попадали и на Зам. Зава. Сопел и кашлял.
Сорников орал до тех пор, пока не осип, но так и не был услышан. Он сел на гладкую поверхность карандашницы и задумался, пытаясь найти выход из глупой ситуации: когда ты вроде бы и рядом с Начальником, но тот тебя не слышит.
“Вот они, руководители, — с досадой размышлял Зам. Зава. — Кричи не кричи. Никогда подчиненных не слышат. А все почему? Потому что подчиненные — народ маленький, голосок  писклявенький, не то, что у него. Вон как разносит кого-то, а карандаши на столе ламбаду танцуют”.
В этот момент, сердясь на того, с кем он разговаривал, Начальник с силой треснул огромным кулаком по столу. Да так, что Сорников  кубарем скатился с карандашницы  и ударился спиной о что-то твердое. Зам. Зава развернулся и увидел, что это телефон с “прямым”  номером. Глядя на него, Сорников вытащил из рюкзака сотовый и набрал нужный номер. Через секунду рядом колокола телефона, стоявшего на столе, ударили в набат.
Начальник протянул мохнатую длинную руку к трубке и снял ее с телефона.
— Иван Иванович! Это беспокоит Сорников из Сектора Планирования, — представился Зам. Зава.
— Сорников? Из Сектора Планирования? — Начальник задумался, словно что-то вспоминая. — Ну и по какому поводу беспокоишь?
 — У меня важное дело. Служебное. Прошу выслушать.
— Приходи, тогда и поговорим,— сказал Начальник и уже собрался положить трубку на рычаг аппарата.
— Иван Иванович! А я у вас в кабинете. Стою около телефонного аппарата. Вы меня видите?
Начальник открыл глаза, снял очки, снова надел. Приблизил лицо так низко к столу, что у Сорникова сразу закружилась голова от запаха свежей водки и чеснока, который исходил изо рта руководителя.
— Не вижу. В упор не вижу, — произнес Начальник. — Какой народ пошел мелкий. Говоришь с человеком, а его не видишь.  Муху вижу, таракана вижу, а человека не вижу. Измельчал народ.
Кряхтя, он протянул руку к тумбочке стола, открыл ее и  вынул оттуда школьный микроскоп. Поставил на крышку стола, отрегулировал зеркало и произнес:
— Сейчас поднесу к телефону хорошо заточенный карандаш. Цепляйся за грифель и держись.
Проделав эту несложную операцию, Начальник подкрутил окуляр микроскопа и увидел улыбающегося Сорникова,  державшего около уха сотовый телефон.
— Теперь вижу, — сказал Иван Иванович, прищурив один глаз. — Говоришь, из Сектора Планирования? А чем занимается ваш Сектор в Учреждении? А?
Этот вопрос поймал Сорникова врасплох. Он готов был докладывать, а не отвечать на каверзные вопросы.
— Как чем? — в свою очередь удивился Зам. Зава. — Планируем.
— Это я и без тебя знаю. Ты давай  конкретно.
— Что вы прикажете, то и планируем, — попытался выкрутиться Сорников.
— И что же я приказал вам спланировать последний раз? — хитро прищурившись, спросил Начальник. Но Зам. Зава не  растерялся:
— Если мне не изменяет память, — он сдвинул брови, пытаясь изобразить на лбу мысль,— это было плановое указание, которое не выходило за рамки обычных распоряжений по вопросам планирования и содержало в себе содержание квартального плана, которое утверждено совсем недавно на заседании плановой комиссии.
Такого монолога Начальник не ожидал.
— Молодец, — похвалил он. — И с научной точки зрения грамотно. Люблю находчивых людей. Ничего не знает, а как крутится! Как крутится! Уважаю... Ну, какой у тебя ко мне вопрос?
Сорников сглотнул слюну.
— Нам кажется, что за вашей спиной зреет заговор, — начал он.
Начальник на всякий случай поднял голову от микроскопа и оглянулся. За спиной у него стоял в полный рост молодой президент на картине и флаг Учреждения, о который Начальник после обеда вытирал губы и руки. Заговор если и зрел, то незримо.
— Председатель Комитета Машев без вашего разрешения пристраивает на должность Заведующего Сектором Планирования своего внебрачного сына Крылова.
— Баснописца, что ли? — уточнил Начальник. — Так он давно умер. А если не баснописца, тогда точно заговор. Ты, кстати, какие заговоры знаешь?
—Только один, тот, который  плетет Машев с сынком.
— Мало, — резюмировал Начальник.— Я знаю заговор против хвори черной, приворотный заговор.
“Какую он несет чушь! — злился Сорников. — А я должен его слушать только потому, что он Начальник. Вот выйдет на пенсию, встречу его на улице и все выскажу, что о нем думаю”.
— Правильно, Иван Иванович, — поддакивал вслух Зам. Зава. — Все, что ни говорите, правильно. Но заговор Машева очень опасен. Очень.
— Опасней даже, чем против хвори черной?
— Опасней. Потому что устои наши подрывает, традицию разрушает. Пусти одного червяка на дерево, глядь, а там их уже мильён кишит. Точат, чтоб разрушить. Стараются. Смотришь, а дерево засохло. Верхушка вроде еще зеленая, а живому организму конец. Потому, пока не поздно, нужно червяков дустом посыпать. Отделить здоровые ветви от гнилых. Не ради корысти пришел, ради справедливости. Болит душа за будущее организации.
У Сорникова на глазах навернулись слезы. Натуральные. Через микроскоп они хорошо были видны.
— Хоть и маленький ты человек, — сказал Начальник, растроганный его речью, — но душевный. За устную информацию выношу тебе устную благодарность. А за раскрытие особо важного государственного заговора, повлекшего за собой человеческие жертвы, проси у меня что хочешь. Исполню любое твое желание.
Сорников замялся. С одной стороны, ему хотелось, в первую очередь, получить должность Заведующего Сектором Планирования, но с другой — его приход к Начальнику тогда предстал бы совершенно в ином свете.
— Не стесняйся, — поддержал его Начальник. — Говори.
Зам. Зава немного подумал, а затем скромно вымолвил:
— Мне бы... этого... Заслуженного Работника Планирования. Если, конечно, можно.
— К сожалению, нельзя, — развел руками Начальник. — Звание Заслуженного нужно, дорогой мой, выслужить. А у тебя в этом деле опыта еще маловато. Учись служить.
— А я умею, — сказал Сорников и сделал собачью стойку.
— Неплохо, — похвалил Начальник. — Но в глазах нет преданности. И почему хвостом не виляешь? Хвост у чиновника обязательно должен быть. Когда повилять, когда следы замести. Вольно. Вольно. Хорошо получается. Вот только дать тебе нечего.
— Может, медалька для меня найдется, — осторожно спросил Зам. Зава. — Какая-нибудь завалящая. “Тридцать лет в кресле”.
— Не будем мелочиться, — заключил Начальник. — Награжу я тебя орденом “Кальсонной подвязки”. Пойдет?
Лицо Сорникова в микроскопе расплылось от удовольствия в огромной глупообразной улыбке.
— Благодарен. Очень благодарен. Слов нет, чтобы выразить благодарность.
— Слезай с микроскопа, — скомандовал Начальник. — Немедленно сейчас проведем торжественное вручение награды.
Он поднес к тому месту микроскопа, где находился Зам. Зава, остро отточенный кончик карандаша. Сорников крепко в него вцепился, и Начальник аккуратно перенес его на середину стола. В то место, где лежал белый ластик.
— Я уже на стиральной резинке, — проинформировал Зам. Зава своего руководителя по телефону.
— Хорошо, — констатировал тот, выдвигая верхний ящик стола. Пошарив рукой в самом дальнем углу ящика, он извлек на свет  прозрачную пластмассовую коробочку с орденом “Кальсонной подвязки” и спросил:
— Подойдет?
Блеск ордена, сиявшего во все стороны золотыми, огненными лучами, помутил разум Сорникова.
— Очень. Даже очень.
Начальник, открыв коробочку (в ней заиграла торжественная, но в то же время печальная музыка), достал награду.
— За успехи, достигнутые в деле информационных услуг, — руководитель чеканил каждое слово, — Заместитель Заведующего Сектором Планирования награждается орденом “Кальсонной подвязки”...
Не закончив фразу, Начальник резко положил державший в руке орден на белый ластик. В его телефонной трубке, которую он продолжал держать около  уха, что-то хрустнуло, и абонент сотовой связи отключился.
— ...посмертно, — добавил он и грубо бросил телефонную трубку на рычаг. Тем самым подчеркивая, что торжественная  церемония по поводу вручения награды закончена.
Начальник поднял орден и повернул к себе той стороной, что лежала на стиральной резинке. На золотой поверхности награды виднелось чуть заметное красное пятнышко.
— Нам кажется... Нам кажется... — передразнил покойного Сорникова Начальник. — Вот где есть “нам”, там и заговор.
Он подышал теплым воздухом изо рта на боевую награду и вытер ее о лацкан своего черного пиджака. Еще немного полюбовался и положил обратно в пластмассовую коробку. Желающих получить награду из рук Начальника в Учреждении работало немало.

Глава 18.
Бог ты мой! С рыжей головой действительно произошла удивительная трансформация. Если бы год назад какой-нибудь руководитель, где я работал раньше, потребовал от меня “стучать” на своих коллег, я разбил бы ему нос. Предложить мне такое! А сегодня я принял условия игры, по которым в жизни никогда не играл. Почему после неудачного самоубийства во мне все так переменилось? Господи! Лучше бы я утонул. Как Галина в банке. Буль-буль, буль-буль, буль-буль. А какой смысл? Оставил бы семью умирать с голоду. А может быть, я и не менялся. Просто прятал свою сущность за высокие слова: честность, справедливость, товарищество. А тут проверка. Как автобусный контролер: “Предъявите поступок для проверки!” А поступка и нет. Есть только невнятное, глупое оправдание: дети голодные, супруга некормленая. Нет, скорей всего меня купили за хороший костюм, стильную прическу, обещания выделить персональный автомобиль, благоустроенную квартиру. А я и рад продаться. Благо, есть богатый покупатель. Чертова жрачка! Чертов костюм! Чертовы жизненные блага! Крючки, на которые нас ловят.  Плюнуть на все и уйти. Только что скажу жене? Детям? Папу снова выгнали с работы. Представить себе тошно, хотя по этому поводу будет хохотать теща и обсуждать с соседями неудачную жизнь собственной дочери. А может быть, ничего страшного и нет в предложении Первого Зам. Начальника? Поработаю, присмотрюсь. Еще  неизвестно, кто в Общественной Подгруппе трудится. Вдруг окажется, что там сволочь сволочью погоняет. И “закладывать” их — одно удовольствие...
Подойдя к лифту, я нажал кнопку вызова. Двери открылись. Я вошел в кабину и снова стал размышлять над своим не очень хорошим поступком. Двери закрылись, и лифт начал опускаться. И только после того, как движение прекратилось и дверь отошла в сторону, я вспомнил, что не успел надавить на клавишу необходимого мне этажа. А нужен был первый, так как кабинет № 111, куда меня послали... располагался именно там.
Нажав на кнопку с цифрой “1”, я услышал чей-то гнусавый голос, который сообщил мне из динамика, что лифт сломан и больше никуда не поедет. Это здание просто издевалось надо мной! Или тот, кто им управлял. У меня имелись все основания думать, что началась какая-то проверка. Вполне  возможно, на ориентацию в пространстве. Но я же не зря занимался еще в школе спортивным ориентированием. Поэтому первым делом, выйдя из лифта, решил определить этаж.
Пустой коридор без ковровой дорожки и дверей выглядел довольно странно. Не содержал он и окон. На потолке только гудели неоновые лампы. Сначала я решил пойти вправо. Через два поворота увидел широкие белые двери, которые, как мне показалось, выходили на центральную лестницу. Однако они были не только закрыты на ключ, но и заставлены тремя спаренными стульями. Я повернул обратно. Лифт все так же стоял открытым и неработающим. Завернув от него влево и пройдя несколько шагов, я вышел на перекресток, который показался знакомым. Он походил на скрещение дорог, где у меня произошла встреча с Регулировщиком. Подозрения подтвердили кучки навоза, оставленные коньком, в одну из которых я по неосторожности залез новой туфлей. От размазанного “шарика” пошел знакомый деревенский запах. Вынув из кармана носовой платок и наклонившись, я старательно стал протирать измазанную обувь.
— Ну и здорово ты воняешь! — неожиданно произнес кто-то у меня над головой.
Подняв глаза кверху, я увидел знакомого Регулировщика, который, как я понял, очень чутко реагировал на любой посторонний запах. Он нагло улыбался, постукивая жезлом о начищенный яловый сапог.
— Заблудился, — признался я.
— Вижу, вижу заблудшую овцу. В дерьмо вляпался. Конька своего потерял. Теперь, наверное, руководство больше не критикуешь? Перевоспитался.
Мне нечего ему было сказать. Только злость во мне кипела и разум возмущенный, но не выплескивались. Я молча протирал туфлю.
— Не хочешь разговаривать? Загордился новой должностью? Понятно. Вы, чиновники, нам, служивым, не пара. Попользовать, пожалуйста. А дружить —  нет. Так, быть может, отдать тебе честь?
Я сделал вид, что его не слушаю.
— Ну, тогда до свидания! — произнес он и стал удаляться.
— Как попасть на первый этаж? — спросил я.
— Только не на лифте, — бросил он напоследок. — Только не по лестнице.
Разогнувшись, я решил пойти за ним, но Регулировщика уже и след простыл. На втором перекрестке, в одном из темных коридоров, мне бросился в глаза дневной свет. И я устремился к нему. Это было большое окно, за которым шел дождь. Сквозь запотевшее стекло мне удалось рассмотреть внутренний дворик здания: машину, из которой подсобные рабочие выгружали для столовой ящики с минеральной водой, большие бочки из-под селедки, стоящие в одном из углов, мотороллер “Муравей”, противно тарахтевший около ворот.
На улице шла суетливая, обычная жизнь, а я, как дурак, ходил по коридорам, где не встречались люди, разговаривал с умственными уродами и делал вид, что все хорошо. От бешенства и бессилия я двинул ногой по стене... И от удара... Как ни удивительно! Обстановка вокруг меня резко изменилась. Я стоял уже не около окна, а перед нужным мне кабинетом № 111. Вокруг шумно сновал деловой народ, обсуждая на ходу какие-то важные проблемы, из машинописного бюро слышались автоматные очереди работающих электрических пишущих машинок, а по местному радиоузлу просили зайти в диспетчерскую какого-то водителя за путевкой.
Но произошедшим переменам я не удивился. Так часто случается со сложным механизмом, который долго находится в эксплуатации. Сначала ничего-ничего, а потом... бац! Сбой. А треснешь его по боку, а еще лучше по кумполу, глядишь, и заработал. Да еще лучше прежнего. Поэтому я не стал делать большие глаза, разводить руками, а пнул ногой дверь кабинета № 111 и вошел.
С первого взгляда он походил на класс информатики. Два ряда столов по три в каждом, на каждом из которых стоял компьютер с большим монитором. За столами сидели люди и выполняли сложную, если судить по их лицам, работу.
— Добрый день! — поздоровался я со всеми сразу.
Однако мое приветствие повисло в воздухе, никакого впечатления на них не произведя. Они сделали вид, что меня не слышат.
— Извините, — обратился я к мужчине, сидевшему за столом  у двери, — кто в Общественной Подгруппе является руководителем? Меня прислали сюда работать.
— У нас нет руководителя, — пояснил тот, даже не поднимая на меня глаза. — Каждый отдельно взятый функционер выполняет свою функцию отдельно от других. Поэтому здесь мы сами себе начальники и подчиненные. А ваше рабочее место вон там.
И он рукой показал на свободный стол. Я прошел к нему, сел на жесткий стул и осмотрелся. С точки зрения слежки, выбранное для меня место было самым удобным. Сотрудники Подгруппы находились как на ладони. К тому же их компьютеры, развернутые в мою сторону, позволяли следить и за тем, чем они занимаются.
За первым столом в моем ряду сидел молодой, крепкий парень в кремовом спортивном костюме и желтой бейсболке, игравший с компьютером в футбол. За вторым, передо мной, располагалась полная, маленькая женщина с пучком волос на затылке. На ее мониторе высвечивался модный французский журнал, из которого она копировала выкройки.
Правый ряд начинался с пожилого мужчины, с которым я разговаривал. Его компьютер был выключен, и он, согнувшись, что-то писал. За ним, скрестив ногу за ногу, сидела миловидная девица в коротком, узком трикотажном платье. Она курила, пила кофе и смотрела на монитор. Компьютер крутил сексуальный фильм с довольно откровенными сценами.
Мне пока было непонятно, чем они занимаются. Может быть, они отдыхали, а вполне возможно, в этом состояла их работа.
Я еще немного посидел, поглазел по сторонам, полюбовался дождем, который, не переставая, шел за окном, потом встал, подошел к столу пожилого мужчины и, побарабанив пальцами по столешнице, многозначительно повел глазами в сторону двери. Он меня понял. И вслед за мной вышел в коридор. Отойдя в сторону, под лестницу, мы разговорились.
— Крылов, — представился я, протягивая руку.
— ПАРторг, — ответил он, пожимая.
— Извините, не понял. Какой парторг?
— Должность моя такая, — пояснил мужчина. — ПАР-торг.
— А какую вы представляете партию?
 — Я даже не представляю, о чем вы спрашиваете, — удивился он. — Русским вам языком объясняю: ПАРторг.
— Что же вы делаете, если не представляете партию?
— Торгую паром. ПАРторг — это тот, кто торгует паром.
— А-а-а, — сообразил я. — Вы — теплоэнергетик. Заведуете котельной?
— Не котельной, а “котелком”, — он смотрел на меня как на  сумасшедшего. — Что тут непонятного? У каждого нормального человека есть “котелок”.
Он пальцем показал на свою голову.
— Этот “котелок” каждый день что-то варит. Варит, варит, варит. А потом, глядишь, например, закипел от зависти. Куда пару деваться, когда кипит твой разум возмущенный? Некуда, если нет ПАРторга. А “котелок” может так рвануть, что мозги от стены не ототрешь. Но здесь я сижу. Ты ко мне подойди. По столу постучи. Тук-тук. Тук-тук. Станем вот так, под лестницу, и давай паром торговать: “Петров с работы пачку бумаги домой упер, а Иванову взятку дали...”. Ну и дальше, что увидел, что услышал. А я тебе деньги, бесплатную путевку в санаторий, а то и круиз по Средиземному морю. Стучи, сторгуемся.
Я поднял глаза к потолку. Опять то же самое. На потолке вдруг высветилась надпись: “Тихо! Идет запись!”. Я чуть не взвыл от досады, но, взяв себя в руки, поинтересовался:
— Остальные тоже ПАРторги?
— Я же говорил, — пояснил он. — Каждый отдельно взятый функционер выполняет свою функцию отдельно от других. Парень, что на первом ряду, — СПОРторг, женщина — ПРОфорг, а за мной сидит СЕКСорг. Все они люди хорошие, но без бутылки вам с ними не подружиться. Так что нужно сгонять в буфет.
— А у меня и денег нет, — развел я руками.
— Неважно, — сказал ПАРторг. — Вот вам на мелкие расходы.
Он вынул из пиджака толстую пачку сотенных купюр и протянул мне. Таких денег я в жизни не держал.
— Не скромничайте. Отработаете. Для “прописки” возьмите в буфете пару бутылок коньяка, ветчины, лимон и торт “Снежная королева”. Посидим, поболтаем, и все станет на свои места.
— А где буфет? — осторожно спросил я, боясь опять заблудиться.
— Вот там, — показал он на малоприметную дверь.
С благодарностью в глазах взяв деньги, я побежал в буфет. К сожалению, названного торта не оказалось, и пришлось купить “Прагу”, однако все остальное в наличии имелось. Открыв дверь в родной кабинет, я поднял бутылку с  коньяком вверх и громко предложил:
— Давайте знакомиться!
Серые лица сотрудников в одну секунду просветлели.  Мы все вместе стали сдвигать и освобождать столы от компьютеров, опуская их на пол, расставлять стулья. ПРОфорг заварила кофе, СЕКСорг расставила чашки, а СПОРторг открыл бутылку и разлил по ним коньяк.
Через час мы уже знали друг друга будто всю жизнь. Пили за здоровье, за наших детей, за женщин и товарищескую дружбу. Коньяк закусывали лимоном, заедали тортом и запивали кофе. Все сотрудники оказались очень приятными людьми. Поэтому двух бутылок не хватило. За спиртным сначала побежала СЕКСорг, потом ПРОфорг. Самым выносливым оказался СПОРторг, который принес не только еще две бутылки “Столичной”, но и предложил всех развезти на своем джипе по домам, так как на улице уже наступил комендантский час и было темно.
Сначала я ехать отказался, потому что СПОРторг был изрядно пьян, но, когда из Управления Безопасного Движения прислали патрульную машину с мигалками, чтобы она освещала нам путь, согласился.
Мы ехали так быстро, что запоздалые пешеходы еле успевали выскакивать из-под колес, а некоторые, возможно, не успевали. Но нас это не волновало. Ни нас, ни Управление Безопасного Движения.
В мой уснувший двор мы влетели с ревом сирены. И это правильно. Пусть соседи знают, с кем вместе живут. Кого имеют честь ежедневно лицезреть. После многократного целования я наконец, пошатываясь, кое-как дошел до двери. И, достав ключ, даже сумел ее открыть.
Жена, варившая на кухне борщ, только покачала головой. Подойдя к обеденному столу, я выложил на него оставшиеся полпачки денег. Сумма, по моим подсчетам, составляла двухгодовую зарплату жены. Покачнувшись, я стал падать, но супруга меня подхватила на лету и подняла на руки.
— Вот мы и зажили хорошо, — прослезившись, сказала она и понесла меня в спальню.

Глава 19.
Всю прошедшую среду Машев пил с друзьями разную гадость без разбора, а друзьями ему приходились все, кто попадал в пьяном угаре под руку. Сначала под руку заскочил прокурор округа, который прибыл в полдень выручать из-под домашнего ареста начальника райотдела милиции, приехавшего вместе со спецназовцами в квартиру Председателя Комитета еще вечером во вторник по сигналу “Разбойное нападение”, но так и не сумевшего самостоятельно из нее выбраться.
Забрав у одного милиционера, спавшего на балконе, наручники, Машев приковал прокурора к кровати и пытал работника юстиции самогоном, который варила бабка Феня в доме напротив, до тех пор, пока тот не сознался, что в молодости подделал диплом об окончании юридического института и женился на дочке облпрокурора с тем условием, что тот возьмет его к себе на работу.
Затем под вечер в “мышеловку” попались два полковника таможенной службы, присланные генералом к Машеву с подарком: ящиком осетинской нелегальной водки и коробкой африканских бананов, которые по случаю конфисковали в ходе операции “Хохляцкий вихор”. А в полночь в пьянке приняли участие три сотрудника государственной безопасности, сидевшие у Председателя Комитета под кроватью еще с воскресенья вместе с аудио-, видеозаписывающей аппаратурой. Их обнаружил начальник райотдела, поскользнувшийся на банановой кожуре и залетевший совершенно случайно под двуспальную кровать. Ребятам дали денег и прогнали в ночной магазин за водкой.
В результате правильных тактических действий веселье в квартире Машева продолжалось еще в четверг до четырех часов утра.
Его жена, чтобы не видеть предполагаемого содома с геморроем, в среду после обеда вызвала служебную машину и уехала в один из своих загородных домов, где ее ждал Старший Консультант Баринов. Она просчитала, что если бюллетень у мужа заканчивается в среду, то в четверг он обязательно пойдет на работу, несмотря ни на что. Из Хозяйственной Части, как обычно, приедут уборщики и наведут в их свинарнике порядок. Следовательно, ей можно появиться у себя дома либо в пятницу, либо в субботу.
И она не ошиблась. В четверг утром квартира Машева напоминала скотный двор. В огромном 300-метровом помещении плавал зловонный затхлый запах. Председатель Комитета, поведя носом, различил только аромат перегара и благоухание мочи, исходившие из разных мест, где лежали служивые люди. Шипя и злясь, он стал ходить по комнатам, будить наехавшую на халяву пьянь и выгонять ее на лестничную площадку, ругаясь непристойными словами, выученными еще в школе. Последним вылетел из квартиры прокурор округа, которому хозяин  напоследок поддал по-дружески ускорения  в виде тяжелого пинка по седалищному нерву.
Без свиней свинарник продолжал оставаться свинарником. Обои в комнатах имели неприглядный вид: на них кто-то из “друзей” нарисовал литовскими шпротами порнографические картинки, какими обычно украшают дети общественные туалеты. Кухня напоминала сарай, где невозможно было развернуться из-за пластмассовых ящиков, стеклянных бутылок из-под водки, коньяка и минеральной воды. Грязные тарелки горой высились над мойкой, и по ним ползали крупные рыжие тараканы.
Осмотрев помещение, Председатель Комитета понял, что одной домработнице здесь не справиться. Сняв телефонную трубку, он набрал номер Оперативного Дежурного Хозяйственной Части.
— Кто у аппарата? — резко спросил Машев, так как после запоя он всегда был зол и нервозен. — Я спрашиваю, кто у аппарата?  Петрович, ты? Черт старый, не можешь узнать по голосу с первого раза, кто звонит. Да, я. Голос не такой? Ты с мое поболей, так совсем его потеряешь. А я только сиплю. Дело к тебе. Тут после моей серьезной инфекционной болезни столько бацилл по квартире строем ходят и гадят, что дом в сральник превратился. Пришли ребят. Пусть марафет наведут: обои переклеят, подкрасят, подбелят. Да. Присылай сразу после девяти, когда на работу уеду.
Отключив трубку и бросив ее на тумбочку, Машев пошел в душ смывать с себя сигаретную копоть, которая впиталась в кожу и волосы за несколько последних дней.
Приведя себя в порядок, побрившись и почистив зубы, Председатель Комитета оделся, выпил крепкого чая и  вызвал служебный автомобиль.
День начинался вроде бы хорошо, но его раздражало одно обстоятельство: ссора с женой из-за молоденькой медсестры, которая чисто случайно оказалась у него в постели. Размолвку с супругой каким-то образом нужно было загладить. На что она жаловалась последний раз?
Голова соображала медленно. С большими перерывами на ланч. Но, сидя в служебной машине, по которой барабанил сильный дождь, он вспомнил. Она говорила на прошлой неделе, что ее норковую шубу слегка подточила моль. “Куплю сегодня же ей шубу, — решил Машев. — И бриллиантовое колье. Простит. Куда она, дура, денется?  Первый раз, что ли?”.
Поднявшись на лифте на третий этаж и войдя в свой кабинет через запасной  вход, он сразу вызвал референта.
— Какие новости? Быстро введи меня в курс дела.
— Все как обычно, — референт “листала” электронную записную книжку. — Плюшин и Ковригин по-прежнему захвачены чеченскими террористами и находятся в плену. 500 тысяч долларов за них уже заплачено, но бандиты требуют еще столько же. Сумма выкупа с руководством обговорена и будет передана чеченцам из рук в руки. Но пока жизнь Плюшина и Ковригина в опасности.
— Дальше.
— Заместителя Заведующего Отделом Планирования наградили вчера орденом “Кальсонной подвязки”, правда, посмертно, за раскрытие заговора внутри Учреждения. Что это был за  заговор и кто в нем замешан — не сообщается. Похороны героя состоятся завтра.
— Еще одна вакансия, — вслух сказал Машев.
— Да, прощание состоится в Большом Драматическом Театре. По случаю его смерти организован банкет, который намечен на 20 часов в ресторане “Застоев”.
— На поминки не пойду. Я  на этой неделе свое отпоминался.
— Нельзя не ходить, — предупредила референт. — На банкете будет присутствовать Начальник.
“Точно пора на пенсию уходить”, — заключил про себя Председатель Комитета.
— И есть хорошая новость...
Референт не договорила. Зазвонил “прямой телефон”, который связывал Машева с Начальником. Председатель Комитета махнул рукой референту, и та быстро вышла из кабинета.
— Появился не запылился? — спросил Начальник.
— Так точно! — по-военному весело доложил Машев. — Вылечился и как огурчик. Готов к выполнению любого задания.
— Рад за тебя. Рад, что готов выполнить любое мое  поручение. А за этим у нас дело не станет. Пока ты отлеживался, нам из бюджета выделили 4 млрд. рублей. Ты помнишь, мы писали, что хотим организовать рабочие места для инвалидов, малоимущих и остальной бедной братии. Деньги на месте. Теперь без шума их нужно, пропустив через Комитет Бесплатной Адресной Помощи, выделить на ОПС “Воины-интернационалисты”. Счет ты знаешь. Успеха не желаю.
— Мы не можем такие большие деньги выделить частному предприятию, — осторожно произнес Машев. — Это противозаконно...
— Если бы все находилось в рамках законности, то я бы тебя об этом и не просил, — покряхтывая, тонко вставил Начальник. — Ты мне услугу, я тебе услугу. Ты же хочешь, чтобы твой незаконный сын работал в нашем Учреждении на очень хорошей должности, чтобы он продолжал дело своего родителя? Хочешь. И я хочу, чтобы деньги попали в надежные руки. Подумай. Время у тебя еще есть. И береги здоровье. Ты же знаешь, как у нас не любят тех, кто часто берет бюллетень...
 Машев продолжал держать около уха телефонную трубку, хотя в ней раздавались короткие гудки.
“Вот так всегда, — подумал он, опуская ее на рычаг. — Надеешься, что навстречу тебе идут за красивые глаза, добрые дела, старую дружбу. Нет. От тебя тоже ждут встречного движения. Ты мнишь, что тебе прощают твои гаденькие делишки, слабости потому, что ты прекрасный работник, исполнительный чиновник. Нет. Потому что им нужен момент, когда за эти делишки, словно за леску, можно дернуть и предъявить их. И тут не сорвешься, а если и сорвешься, то прямо с губой. А это больно. И не каждый выдержит”.
Включив компьютер, Машев нашел секретный файл.  Деньги действительно находились на счете Учреждения. Однако вступать в игру, которую затеял Начальник,  Председателю Комитета не хотелось. Но времени у него для принятия решения оставалось немного.

Глава 20.
Только я открыл дверь нашего кабинета, как СПОРторг тут же радостно объявил:
— Сегодня от Общественного Подотдела на Производственную Гимнастику идете вы.
— Почему я? У меня голова после вчерашнего болит. Пусть лучше сходит СЕКСорг. Она молодая, гибкая. Ей зарядку сделать — раз плюнуть.
— Хорошо, — быстро согласилась девица, которую, видимо, никогда не приходилось долго уговаривать. — Только сегодня вечером в баню с руководством пойдете вы. Не одной же мне с пола березовые веники там поднимать.
Идея с баней мне почему-то сразу не понравилась. И я согласился сходить на Производственную Гимнастику, но предупредил:
— У меня спортивной формы нет.
— Мелочи, — сказал СПОРторг. И вынул из шкафа белый красивый спортивный костюм с красными и синими полосками по бокам. — Переодевайся, тут все свои.
Почесав затылок, я согласился.
— Спортзал — по коридору до конца и вправо, — подсказал ПАРторг. — Вы нас только там не подведите.
Кивнув утвердительно головой, я мелкой трусцой побежал по коридору, спустился вниз по лестнице и оказался в большом спортивном зале.
Чиновники Учреждения стояли рядами и шеренгами в разноцветных спортивных костюмах. Руководил Производственной Гимнастикой уже знакомый Первый Зам. Начальника Хлыстов. Увидев меня, он громко, словно специально, представил:
— А вот и Крылов. Наш новый сотрудник Общественного Подотдела.
Присутствующие обернулись в мою сторону, и я почувствовал себя неудобно.
— Не стесняйтесь, не стесняйтесь, — приободрил меня Первый Зам. Начальника. — Становитесь во второй ряд. Посмотрим, на что вы способны.
И уже ко всем:
— Продолжим наши упражнения. Теперь наклоны вперед. Раз-два. Раз-два. Лучше прогибаемся. Сильнее. Не вижу настоящей радости позвоночника. От сидячей работы поясница у вас закостенела. Сильнее, лучше прогиб.
Делая наклоны, я с удивлением обнаружил, что те, кто стоял  впереди меня, несмотря на солидный возраст, имели очень развитые позвоночные столбы.
— Крылов, прогибайтесь сильнее, — руководитель Производственной Гимнастики персонально обращался ко мне. — Ваша спина совсем не гнется. С таким позвоночником в нашей системе работать вам будет очень сложно.
— Разработается, — пошутил я. — Да и чаще в деле нужна голова, а не спина.
— Ну, не скажите, — возразил Первый Зам. Начальника. — Иногда спинной мозг быстрее и правильнее выполняет поручение, чем головной мозг, где извилины, путаясь между собой, порой мешают четкому выполнению поставленной вышестоящим руководством задачи. Так что работайте над прогибом. Он должен быть достаточно большим, чтобы в конце концов вы могли свободно пальцами ног чистить себе по утрам уши.
И обращаясь уже ко всем:
— Выпрямились и закончили прогибы вперед. Подчеркиваю, прогибы, которые позволяют двигаться вперед. Закончили. Баринов! К вам это тоже относится. Выпрямляйтесь! Выпрямляйтесь! Я знаю, что в знак благодарности за новую должность вы можете передо мной стоять часами. Однако на сегодня хватит.
Я повернулся в сторону того, о ком шла речь. Человек, представлявший из себя прямой угол, с трудом принимал вертикальное положение.
— Этот далеко пойдет! — услышал я чей-то завистливый шепот сзади, но оборачиваться не стал, так как в этом случае должен был доложить Хлыстову о человеке, сказавшем крамольную фразу.
— Уже пришли? — удивилась ПРОфорг, когда я появился, весь потный и раскрасневшийся, в кабинете.
— Наконец-то отмучился на вашей дурацкой Производственной Гимнастике, где спину можно переломить надвое, — отдуваясь, проговорил я.
— Сегодня тяжелый для вас день, — произнес ПАРторг, выключая сигнал на своем пейджере и читая на нем присланные сообщения. — Не переодеваясь, бегом в плавательный бассейн. Там начались соревнования по плаванию между отделами.
— Опять я? — моему возмущению не было предела.
— Действительно, — вступилась за меня ПРОфорг. — Загоняли парня. Ему же надо подкрепиться.
И она налила мне чашку душистого черного кофе и достала из холодильника чей-то недоеденный вчерашний кусок торта.
— Могу заменить, — предложила СЕКСорг, — только в баню с руководством пойдете вы.
“Баня! Баня! Баня! — сердито размышлял я, жуя торт и запивая его кофе. — Может, и вправду нужно сходить с начальством в баню. Попариться. Кому массаж сделать, кого веничком размять. Пар людей сближает, а обнаженность делает их доверчивыми”.
Однако, несмотря на зримые преимущества банного дела, помойка или помывка с руководством мне, определенно, почему-то не нравилась.
— Где бассейн? — спросил я СПОРторга, доев торт.
— В том же месте, где и спортзал, только, дойдя до конца коридора, вы спускались по правой лестнице, а в бассейн нужно по левой, — пояснил он.
Как только я открыл дверь плавательного бассейна, на меня обрушился оглушительный рев. Свистели судейские свистки, тренеры что-то громко объясняли своим подопечным, а многочисленные сотрудники Учреждения, сидевшие на трибунах, скандировали: “Быстрей! Быстрей! Быстрей!”. Словно проходили здесь не состязания между отделами, а международные соревнования по плаванию на первенство Европы. Больше всего меня в бассейне удивила вода, которая была не голубого или зеленого цвета, как обычно, а розового.
— Вы из какого отдела? — подойдя ко мне, спросил мужчина в синем шерстяном спортивном костюме с тремя буквами на груди.
— Общественный Подотдел. Крылов моя фамилия.
Он открыл толстый журнал.
— Ваш номер 544. Дорожка № 5. Раздевайтесь и разминайтесь. Через 10 минут выходите на старт.
Когда подошла моя очередь стартовать, то оказалось, что плыть мне придется в большой компании. Среди соревнующихся особенно выделялись двое. Это толстый, маленький мужичок в семейных черных трусах и в галстуке на голой шее, стоявший слева от меня, который держал перед собой, словно спасательный круг, зеленый пузатый кейс. И справа — довольно симпатичная девушка в плавательных очках, но без купальника, что не могло не отвлекать меня от команд судей, поступающих из репродуктора.
Подтянув повыше плавки, которые могли соскочить при нырянии, я решил, что за исход состязания волноваться не стоит. В детстве я имел юношеский разряд по плаванию вольным стилем. Этот вольный стиль всегда меня выручал. Должен был выручить и здесь. И пока я об этом размышлял, пропустил стартовый свисток. Лишь увидел, как толстяк, словно бомба, рухнул вместе с порт-фелем вниз. Оттолкнувшись от кромки бассейна, я легко вошел в воду, разрезав ее, словно нож. И в тот же миг бассейн превратился в огромную джакузи. Вихревые потоки забили со всех сторон, пытаясь вытолкнуть меня с плавательной дорожки. От удивления я чуть не захлебнулся. Но справился. Вынырнул и, интенсивно работая руками, поплыл к другому краю бассейна, не обращая внимания на турбулентные завихрения, исходившие от соперников, которые плыли впереди меня. Их словно толкала неведомая сила.
Девица, кстати, находилась уже на приличном расстоянии. Широко расставив ноги, она, словно глиссер, скользила по бурлящей воде. И скорость ее, как я понял, происходила не за счет работающих рук, а за счет ритмичной вибрации тела. Это был совершенно не известный мне стиль поступательного движения. Толстяк от девицы не отставал. Он оседлал свой зеленый чемодан и разрезал им водяную стихию. И только я, как идиот, работал руками и ногами в кипящем розовом борще.
Когда я достиг другого края бассейна, то ни девицы, ни толстяка уже видно не было. Уйдя под воду и оттолкнувшись от стены, я повернул обратно. И в ту же секунду подводные потоки прекратились, и навстречу мне, словно горная река, ринулось мощное течение. Я сильней заработал руками и ногами, пытаясь оказать течению сопротивление. Нырял на глубину, стараясь его обмануть. Однако силы оказались неравными, и, добравшись до середины бассейна, я бросил свою затею плыть против течения, так как очень устал. Перевернувшись на спину, я полностью предоставил тело воде.
И только успокоившись, перестав бороться, я вдруг ощутил какую-то странность, происходящую вокруг меня. Не свистели судьи, не кричали зрители, и даже у громкоговорителя, видимо, пересохло от напряжения горло. Я находился в бассейне один. А стоящие по его краям люди настороженно смотрели на меня.
Стараясь делать вид, что ничего не происходит, я вылез из бассейна и направился к одежде, лежавшей на лавочке. Сколько бы продолжалась напряженная и гнетущая тишина, неизвестно, если бы ее не разрядил репродуктор, который сначала откашлялся, а потом объявил:
— За нарушение правил плавания в акватории бассейна, а именно: заплыв против течения, Общественный Подотдел на месяц лишается премии за экономию электроэнергии.
Я чуть не выругался. Неужели нельзя было объяснить заранее, что плыть против течения нельзя? С какими теперь глазами идти к людям, которых подвел? Вытеревшись полотенцем и одевшись, я прошмыгнул в свой кабинет. На мое счастье, все сотрудники куда-то ушли. Переодевшись в нормальный костюм, я сел за стол и стал смотреть в окно, где сильный дождь причесывал улицы, смывая с них тротуарную перхоть.

Глава 21.
Расширенную Коллегию Учреждения назначили на 16 часов. Секретарша Начальника сразу после обеда стала обзванивать Первых, Вторых, Третьих Заместителей, Председателей Комитетов, Заведующих Секторами и Директоров Подотделов. Не забыла она и Машева.
— Спасибо. Понял. Обязательно буду, — сказал Председатель Комитета и положил трубку.
До принятия решения о переводе денег по адресу, указанному Начальником, оставалось несколько часов. Машев, сидя за столом, думал, постукивая мерно тыльной стороной карандаша по еженедельнику. Он размышлял над тем, звонить или не звонить своему сыну, говорить или не говорить о работе, которую он для него нашел.
С одной стороны, ему хотелось помочь, услужить Жанне, но схема, предложенная Начальником, путала все его карты с уходом на пенсию. Сумма в 4 млрд. рублей, переведенная без письменного разрешения на счет част-ной конторы, могла сыграть с ним злую шутку. За такие деньги и на пенсии могли достать. А ему, Начальнику, что? Глаза и руки пошире. “За моей спиной... Без моего ведома...”. И где тот “стрелочник”, который перевел стрелку не в то время и не в том месте? Ведь как? Сегодня один Начальник, завтра другой. Верни денежки на  место. А где они,  денежки? Тю-тю. Разлетелись по карманам, по счетам. А ты отвечай. “Нет, — решил Машев, — пусть сам найдет себе спокойную средне-оплачиваемую работу. Так будет всем спокойнее. А я на пенсии буду выращивать огурчики с помидорчиками и баловаться водочкой на свежем воздухе”.
На Расширенной Коллегии рассматривалось много вопросов, и она затянулась до вечера. Когда все стали расходиться, Машев хотел незаметно проскользнуть в дверь, но Начальник его окликнул и попросил задержаться.
Оставшись один на один, руководитель внимательно посмотрел на своего подчиненного, предложил сесть и спросил:
— Что надумал?
Машев не сразу ответил. Он опустил голову, словно заинтересовался чистотой своих туфель, потом перевел взгляд на стену и только после этого тихо произнес:
— На перевод 4 млрд. рублей бюджетных средств на счет ОПС “Воины-интернационалисты” нужно ваше письменное разрешение.
В наступившей тишине Машев услышал негромкий треск электрических разрядов, исходивший из-за спины Начальника. Потом в воздухе запахло озоном, и он увидел, как от головы руководителя отделилась шаровая молния. Машев весь съежился, вобрав голову в плечи, и стал глазами следить за движением полета яркого, переливающегося разными цветами шара. Молния, покружившись около Машева, отлетела в дальний угол кабинета и испарилась.
— Ты что? Смеешься? — Начальник пристально смотрел на своего подчиненного, пожирая его черными глазами. — С каких это пор мой лучший друг стал бюрократом?
— Я не бюрократ, — снова тихо, но уверенно произнес Машев. — Этого от меня требует Инструкция. А Инструкция, вы же сами знаете, важнее человеческой жизни. Вот и у вас в кабинете она занимает особое место.
Машев смотрел на стену поверх головы Начальника, где в золотой рамке под стеклом висела самая главная Инструкция, которая регулировала внутреннюю жизнь всего Учреждения.
— Инструкция? — как-то особенно тихо, почти шепотом, вдруг пропел Начальник. — Инструкция мешает тебе выполнить мои поручения? Тогда мы напишем другую Инструкцию, которая разрешит все возникшие противоречия между словом и делом. Инструкция — это всего-навсего испачканная чернилами бумага. Она не может быть важнее слова руководителя, важнее поручения и доверия, которое оказывают тебе...
Теплый, нежный туман окутал Машева. Он смотрел в глаза Начальнику и постепенно терял контроль над собой. Глаза закрывались, мозг выдавал нежные картины вечернего моря, где в воде плавало, покачиваясь на волнах, ярко-красное солнце. Легкая приятная дымка висела над берегом, и хотелось упасть в еще не остывший песок и заснуть спокойным, глубоким сном. И он уже в  блаженстве опустился голым коленом на этот песок, но от резкой боли взвыл так, что чайки, бродившие по берегу, испуганно закричали и взмыли в небо. На голой коленке образовалась кровавая рана от осколка кем-то брошенной здесь разбитой бутылки.
Подняв голову, Машев увидел снова кабинет Начальника. Тот сидел за своим столом и почему-то шипел, высовывая изо рта длинный чувственный язык. Машев глянул на себя и от испуга чуть не потерял сознание. Волосатые руки Начальника, выползшие из рукавов костюма, словно два удава, обвили, вместе с креслом, его пушистое серое тельце, и пальцы готовы уже были сомкнуться на кадыке. И Машев заорал. Во второй раз.
— Что ты орешь? — строго спросил Начальник.
— Ничего, — промямлил Председатель Комитета, озираясь по сторонам. Страшного ничего вокруг не происходило. Как обычно, тикали часы с боем, чуть слышно гудел кондиционер. И только лицо Начальника почему-то имело какой-то странный зеленоватый вид.
“Надо бросать пить, — про себя подумал Машев. — Мерещится черт знает что”.
— Значит, мою просьбу не позволяет выполнить Инструкция?
Машев ничего не ответил, а только сглотнул слюну и облизал языком пересохшие губы.
— Инструкция? — Начальник теперь говорил спокойно, пытаясь даже придать своему голосу философствующий оттенок. — А почему тогда при возведении собственного загородного дома ты, красная пиявка, не вспоминал об Инструкции? Со всего города строительные организации везли тебе кирпич, бетон, лесоматериалы, а ты за них не платил ни копейки. Тебе показать отчет Контрольной Станции Слежения? Или ты сам вспомнишь?
Машев, опустив голову, разглядывал свои туфли, поерзывая в кресле.
   — По старой дружбе я не отдал тебя на растерзание Контролеров. А он мне, видишь ли, заявляет. Инструкция! Да эту Инструкцию, если тебе известно, писал я сам.
— Известно, — вставил Председатель Комитета. — Но ее никто не отменял. На 4 млрд. рублей нужно письменное...
— Письменное, — оборвал его Начальник. — Что ты, как попугай, заладил одно и то же. Обо всем помнишь, только не о своих проступках. На прошлой неделе кто Ученому Секретарю на проводах Фуфалева ребра переломал? Забыл? Нанесение телесных повреждений при исполнении служебных обязанностей — это тюрьмой пахнет. Не спасет тебя и прокурор, с которым ты всю неделю дома пьянствовал, корча из себя больного. Мне все известно. И пойдешь ты не на пенсию, а на нары. Понял?
Посеревший Машев зашмыгал носом, и по его дряблым щекам потекли крупные слезы. Но Начальник не унимался:
— И после всего он ко мне приходит и еще нагло просит устроить на работу его сына. А я, как дурак, иду ему навстречу.
— Не нужно никого устраивать, — сказал Председатель Комитета, достав носовой платок и утирая слезы. — Я ему сегодня звонил. И сын отказался работать в Учреждении.
— Отказался? — передразнил его Начальник. — Взял и отказался? И я должен верить тому, что ты мне тут несешь?
— Что я несу? — переспросил Машев.
— А то, что твой сын отказался у нас работать. Он уже работает.
— Не понял.
— Что здесь понимать? Фамилия сына Крылов?
— Крылов.
— Тридцать лет?
— Тридцать.
— Закончил техуниверситет?
— Закончил.
— Безработный?
— Безработный.
— Пока ты дома пьянствовал, мы его оформили, как ты и просил, Заведующим Сектором Планирования. Но, согласно Положению о приеме, он пока временно испытательный срок проходит в Общественном Подотделе. Радуйся! Все делаю, что твоей душеньке угодно. А ты пустяк сделать не можешь без письменного разрешения. Ты же знаешь: что случись, я всегда тебя выручу, отмажу.
Машев сидел белее полотна. Начальник понял, что своими нестандартными действиями он добился того, чего хотел.
— Вижу, что обрадовался, — весело  сказал он. — Иди и переводи деньги куда тебе велено.
— Я сыну не звонил, — тихо произнес Председатель Комитета. — И он не может работать в Учреждении, так как я ему ничего пока не предлагал. На его место вы взяли кого-то другого.
— Что за глупость? — лицо Начальника сначала покрылось пятнами, а потом побагровело. — Тогда кто у нас работает?
— Не могу знать. Был на больничном. Болел... — оправдываясь, Машев начинал понимать, что произошло что-то из ряда вон выходящее. И кому-то серьезно придется за это отвечать.
Начальник, сдвинув брови, посмотрел на напольные часы с боем, стоящие в углу, и изрек:
— Завтра с утра ко мне вместе с Директором Отдела Безопасности, Кадровиком, Оператором Регистратуры и сотрудниками Общественного Подотдела. Соберем СПОРкомиссию и разберемся, где чей сын.
Вытирая платком выступивший пот, Машев вышел из кабинета Начальника, подошел к аппарату с газированной водой и выпил сразу два стакана холодной воды. Судя по ситуации, на должность Заведующего Сектором Планирования оформили совершенно никому не знакомого человека. С улицы!  Показали, рассказали, одели, подстригли и пообещали... Проходя по коридору, Машев ощущал запах грозы, которую синоптики обещали завтра. Он  не боялся грома, его пугали молнии. “Не в меня! Не в меня!” — словно мантру, твердил Председатель Комитета, двигаясь к своим апартаментам.
Первое, что он сделал, войдя в кабинет, — позвонил Жанне.
— Извини, что поздно, — сказал Машев. — Где сын? На даче? Что он там вечером делает? Охраняет огурцы и помидоры от бомжей? Понятно. Никуда не устроился? Ждет моего звонка? Передай, что вакансий пока у нас никаких нет, но его взяли на заметку. Включили в состав запасных. Если вакансия откроется, то сразу позвоню. Целую.
Положив на рычаг трубку, Машев снял очки и стал их протирать. Ему совершенно было не понятно, откуда мог взяться другой Крылов.

Глава 22.
Мне нравится пятница. Последний рабочий день. Впереди два выходных. За несколько дней, что я носился по Учреждению, оформляясь на работу, здорово устал. Вот что значит год без интенсивного труда.
Специально для меня жена на завтрак приготовила яичный омлет, два бутерброда с маслом и печенью трески, нарезала ветчины и сварила кофе, аромат которого проникал во все уголки квартиры.
Проходя из ванны на кухню, я критически оценил свое жилище и пришел к выводу, что Оператор Регистратуры прав, говоря о том, что нужно расширять жилплощадь. Двухкомнатная для четверых плюс теща, конечно, мало. Хотя пять комнат — это даже многовато. А вот от четырехкомнатной я бы не отказался. Да и полированные шкафы, доставшиеся в наследство от дедушки по маминой линии, тоже здорово портили интерьер. “Получу первую зарплату и куплю в дом хороший комод”, — решил я, уплетая омлет.
Поев, подошел к окну, где висел градусник. Он показывал всего плюс десять. За окном лил сильный дождь. Ветер ожесточенно рвал листву на деревьях и стучал оторванным листом железа на крыше. За каких-то несколько дней жаркое, душное лето превратилось в холодную, дождливую осень.
На новый красивый костюм пришлось надеть старый потертый плащ, который сразу меня обезобразил. “Получу деньги, —  сделал я вывод, — куплю себе хорошую одежду”.  Но тратиться на нее мне не хотелось. И я решил, что необходимо зайти на склад Учреждения и проконсультироваться со специалистами. Может быть, для меня у них что-нибудь припасено интересное.
В нашем отделе с утра почему-то никого из сотрудников не было. “Наверное, на Производственной Гимнастике”, — подумал я, включая компьютер. Найдя игру “Командос”, принялся гонять рисованных солдат по вражеской территории, убивая живую силу и взрывая склады с горючим и боеприпасами. Надо отдать мне должное, стратегические задачи игры успешно мной решались. И я поднимался с одного уровня на другой.
Ближе к обеду в Общественном Подотделе появились все сотрудники. Сухо со мной поздоровавшись, каждый из них занялся своим делом.
— Давайте за бутылкой сбегаю, — предложил громко я. — Посидим, выпьем. Последний рабочий день.
— Может, для кого-то и последний, — пошутил СПОРторг, но я юмора в его словах не понял.
— Погода нынче дрянная, — сказала ПРОфорг, выстраивая на мониторе какую-то сложнейшую диаграмму. — Не хочется что-то пить.
— Да, — поддержала ее СЕКСорг. — В пьянстве нужен перерыв.
— Тогда за тортиком сгоняю? — не унимался я.
— Угомонись, — бросил через плечо СПОРторг. — Не чувствуешь, народу сегодня не до тебя. Народ работает.
Я пожал плечами:
— Как хотите. Только не пойму, почему вы такие сегодня все кислые.
— Ну что? Сказать ему? — как бы спрашивая у всех присутствующих, произнес СПОРторг.
— Говори, — сказала ПРОфорг.
Я насторожился.
— Сегодня в Учреждение на тебя пришла “телега”. Соседи жалуются, что ведешь аморальный образ жизни. Приезжаешь домой поздно ночью на иномарках вместе с бандитами, мешаешь простым людям отдыхать после тяжелого трудового дня. Часто пьянствуешь, бьешь жену и детей. Из-за тебя наш Подотдел, в целях воспитательной работы, лишили спецпайка.
— Какой аморальный образ? — возмутился я. — Единственный раз в жизни ты сам меня позавчера привез на своем джипе к дому. Вы сами все видели. Да. Был пьян. Но не бил ни жену, ни детей. Это же глупость! Перед тем как лишать спецпайка, нужно разобраться.
— После драки кулаками слезы не утирают, — сморозила СЕКСорг. — Что посеешь, то и намнешь.
Я был просто взбешен. Чертовы соседи. Так испортить вокруг меня атмосферу? И как они узнали, где я работаю? Следили за мной, что ли? А может, это и не соседи? Может, теща? Любят они на работу сообщать всякую дурь. Но зачем ей это нужно? Нет, не теща. Точно, соседи. От зависти. От злости, что мне повезло. Ну, ладно. Я им припомню. Пусть только подвернется случай.
Я выключил компьютер. Повернул голову в сторону окна и задумался о том, какая все-таки вокруг нас сволочная жизнь, и каждый норовит тебе шпильку вставить.
ПАРторг, подойдя ко мне, тихонько постучал пальцами по крышке стола и показал глазами на дверь. Мы вышли из кабинета, стали под лестницу, и он, глядя на меня в упор, спросил:
— Ты про те деньги, которые я тебе тогда дал, никому не говорил?
— Нет.
— Если вдруг кто-то спросит, прошу тебя, не говори. Ладно?
— Вы не волнуйтесь, — успокоил я его. — С получки вам все верну.
— Не нужно ничего возвращать, — возразил он. — Главное, никому не говори, что я тебе их давал. Хорошо?
— Хорошо.
— Ну вот и ладненько. Ты, кстати, как попал в Учреждение? По чьей протекции?
— Без протекции, — сознался я. — Прочитал объявление в рекламной газете “Рука руку моет”. Позвонил по телефону, указанному в колонке, меня и пригласили.
— Газета за какое число? — уточнил ПАРторг.
— Числа не знаю, но газета свежая. На прошлой неделе, наверное, вышла. А что?
— Постой здесь, я схожу в Бибколлектор и принесу номер. Покажешь свое объявление.
Он ушел,  я стал соображать. Что-то серьезно изменилось в наших отношениях, это чувствовалось. Пробежала между мной и сотрудниками черная кошка. И здесь дело вовсе не в том, что Подотдел лишили спецпайка, а в чем-то другом. И тут я вспомнил. Ну, конечно! Мой вчерашний неудачный заплыв, в результате которого Общественный Подотдел лишили месячной премии за экономию электроэнергии. Вот она, настоящая разгадка! Премия, а она, наверное, большая, не спецпаек. Надо же в самом начале работы так оплошать.
— Слушай, — сказал я извиняющимся голосом ПАРторгу, когда тот пришел с газетой. — Вы меня простите, что я так плохо в бассейне выступил. Никто же не предупреждал, что против течения плыть нельзя.
— А, ты про это, — усмехнулся он. — Да, против течения плыть нельзя, против ветра не стоит... плевать. Против — это вообще плохо. Но разговор у меня с тобой не о том. Где номер телефона, по которому ты звонил?
Полистав газету, я нашел его и показал пальцем. Он достал желтый фломастер и обвел его кружком.
— Зачем тебе это нужно? — поинтересовался я.
— Поскольку работать нам с тобой теперь вместе долго, то мы друг о друге должны знать все.
Я согласно кивнул. От друзей на работе секретов не должно быть.

Глава 23.
Собравшаяся с утра в кабинете Начальника СПОР-комиссия заседала почти до обеда. На повестке стояло два вопроса: чей сын Крылов и как он попал в Учреждение?
— Думаю, что он сын мужчины и женщины, — сразу почти разрешила все возникшие проблемы присутствующая здесь ПРОфорг. — А в Учреждение он попал через дверь.
Однако ПАРторг ее тут же осадил. И все посмотрели на Начальника.
— После нашего разговора с тобой в воскресенье ты звонил Жанне, как я тебе сказал, или нет? — спросил тот Машева, сидевшего в дальнем конце стола.
— Не успел, — начал оправдываться Председатель Комитета. — Пока то, пока се. Затем пошел на банкет по случаю проводов на пенсию Фуфалева. И тут меня сразила... тяжелая и продолжительная болезнь...
— Знаем мы твою хворь, — оборвал его Начальник. — Вместе с ней до четверга внутренние органы района трепали рвота и понос. Но речь сейчас не о том. А о другом. Как постороннего человека приняли на работу? Как Регистратура обгадилась? А?
Оператор Регистратуры, “стрелявший” по сторонам испуганно глазами, пытался доложить:
— Мы, Иван Иванович, не виноваты. Строго и неукоснительно выполняли Параграф. Поступило распоряжение: в понедельник утром придет молодой человек по фамилии Крылов. Зарегистрировать и отправить в Отдел Кадров. Мы предупредили Вахту. Придет. Назовется. Сразу отправлять в сто шестой кабинет. То есть к нам. Все согласно указаниям.
— Тогда осрамился Отдел Кадров? — процедил сквозь зубы Начальник.
— Наша служба здесь, Иван Иванович, ни при чем, — сказала Кадровик. — Он пришел к нам уже после Вахты и Регистратуры. Документы в порядке. Анкетные данные проверены через Информационный Блок. Крылов. Тридцать лет. Образование высшее, техническое. Все совпадает с поступившей ориентировкой. И чисто внешне он мне понравился. Модная прическа, элегантный костюм...
— Мы его не к награде представляем, — оборвал ее Начальник.
В наступившей тишине вдруг громко зазвучали напольные часы, отбивая четверть часа.
— Из Общественного Подотдела кто хочет высказаться?
ПАРторг поднял руку.
— Лично мне он симпатичным не показался. Больно простоват. А простота — хуже воровства. Как он к нам попал, выясню. Но, думаю, заслан к нам не случайно. И ведет двойную игру. На кого работает, пока сказать трудно. Врагов много. Но то, что это акция спланированная, видно невооруженным глазом. Ходит вокруг нас лисой и подбивает: давайте  выпьем, поговорим.
— Скоро выборы, — предположила СЕКСорг. — Вот и подсунули нам противники противные Агитатора. Сбить с курса, изнутри взорвать. Морда холеная, волосы рыжие. Даже, сволочь, ни одного раза меня нигде не прижал. А разве я этого не достойна?
— Слушай, Машев, — обратился к Председателю Комитета Начальник, — а ты видел нового своего сына Крылова?
— Так он мне не сын, — открестился от него Машев. — Он однофамилец моего сына.
— Вполне возможно, — сделала предположение
СЕКСорг. — Они близнецы.
— Какие близнецы? — возмутился Машев. — Если они и рядом даже не лежали. У моего волосы черные как смоль, как кудри у Ивана Ивановича, а этот, вы сами говорите, рыжий.
— Я имела в виду, — выкрутилась СЕКСорг, — что они Близнецы по гороскопу.
— Нельзя исключать и того, — встряла в разговор ПРОфорг, — что у Машева два внебрачных сына. А он просто об этом не знает и даже не догадывается.
Зло посмотрев на женщину, Председатель Комитета промолчал.
— Ведь жена Машева — не мать первому Крылову, — продолжила развивать мысль она, — а второй Крылов — не сын жены Машева. Значит, у матери могли быть два сына, и оба Крыловы. Вот один пришел, а другой задержался в пути и с минуты на минуту придет. Придет, и тогда все разъяснится.
— Я не знаю, сколько у него внебрачных сыновей за весь период работы в Учреждении, — произнес Начальник. — Но мы договаривались об устройстве на работу только одного сына, а не футбольной команды.
— Какая разница, сын он или дочь, — заговорил СПОРторг. — Но он уже себя проявил не с лучшей стороны. Достаточно вспомнить Производственную Гимнастику, где с нашего отдела сняли премию, затем соревнования в плавательном бассейне. Даже о наших действиях на работе, которые не отвечали требованиям внутреннего режима, он не проинформировал вышестоящее руководство, тем самым не выполнил порученное ему дело.
— Плохой? Хороший? — Начальник начинал нервничать. — Меня это не волнует в свете открывшихся обстоятельств. Я должен знать, по чьей вине он принят на работу в Учреждение. Кто за это ответит?
В наступившей тревожной тишине голос Машева показался всем достаточно убедительным.
— Вахтер, — произнес он и аргументировал: — Кто первый увидел его, кто принял за моего сына, кто направил в Регистратуру?
— Точно, вахтер, — поддержал Оператор Регистратуры. — Приходит незнакомый человек, говорит, что его прислал вахтер. Мы и поверили.
— Да! Да! Да! — воскликнула Кадровик. — Как сейчас помню. Он и мне про вахтера говорил. Хвалил его, говорил, что вахтер — человек хороший. Душевный.
— Вероятно, они с вахтером даже заодно, — сделал предположение ПАРторг.
— Что-то все совещание у нас молчит Отдел Безопасности, — произнес ядовито Начальник. — Его Директору нечего сказать в свое оправдание?
— По оперативной информации, Крылов, тот, что работает у нас, имеет семью, двоих детей и тещу, которую тихо ненавидит. Живут они в двухкомнатной квартире на окраине Рабочего Поселка. Дальнейшие действия по кандидатуре Крылова, который прочно пустил корни в Учреждении, будут исходить из решения СПОРкомиссии. Мы должны постановить: оставить его в рядах чиновников или все-таки принять на работу Крылова, которого планировалось взять, но не успели.
— Решение за Машевым, — сказал, кряхтя, Начальник и выразительно посмотрел на Председателя Комитета. Присутствующие на заседании тоже обратили к нему свои взоры.
— Надо принимать на работу моего сына, — после непродолжительной паузы произнес Машев.
— Узнаю старые кадры, — похвалил Начальник.
— Тогда дело упрощается, — подытожил Директор. — Семье Крыловых, не сына Машева, необходимо выделить безвозвратную ссуду на постройку двухуровневой четырехкомнатной квартиры. Выплатить зарплату за отработанное в Учреждении время. И уволить, подарив на память черный костюм.
В кабинете наступила гробовая тишина.
— Согласен, — сказал Начальник. — Будем голосовать?
Никто не проронил и слова.
— Тогда заседание комиссии считаю закрытым, — произнес он, поднимаясь из-за стола.
Машев вышел в коридор и быстро по лестнице спустился на первый этаж. Подойдя к Общественному Под-отделу и приоткрыв немного дверь, он увидел за самым дальним столом около окна высокого рыжеватого молодого человека, работавшего увлеченно на компьютере. Какие-то знакомые черты лица мелькнули перед Машевым и тут же исчезли. Нет. Он точно нигде его раньше не видел. Не мог видеть.

Глава 24.
Во второй половине дня меня срочно вызвали к Первому Зам. Начальника. И я помчался, прыгая через три ступеньки на четвертую. В приемной, как и раньше, на месте секретарши сидела дворняжка и хрустела питательными коричневыми шариками, полными витаминов. Шерсть собаки блестела, как и цепь, на которую в этот раз ее посадили. На мое появление она никак не отреагировала, но на всякий случай я ей вежливо сказал: “Здрасьте!”
— Садись, — предложил Хлыстов, сидевший за столом. Однако по-прежнему дополнительных сидячих мест в его кабинете не наблюдалось.
— Работу осваиваете?
— Постепенно вхожу в курс дела.
— Похвально. Информацию для меня приготовили?
Мой растерянный вид подсказал ему, что я не понимаю, о чем идет в данный момент речь. И он медленно повторил:
— Вы составили оперативную информацию на сотрудников Общественного Подотдела, работающих рядом с вами? Чем, например, они занимались в среду. Шел разговор, что пьянствовали.
— Разве можно? — в моем голосе слышалось столько удивления, искренней обиды и даже возмущения, что я начинал верить сам себе. — Все ребята трудились усерд-но: составляли графики общественных поручений и заданий, диаграммы перевыполнения норм и выработок. Некоторые остались после звонка, а кое-кто даже взял работу на дом. А разговор о пьянстве, действительно, имел место, но только как разговор. И не более того.
— Никто не играл с компьютером в футбол? Не искал в Интернете модные журналы?
— Оговорили. Много завистников, неудачников, бесталанных людишек, желающих занять не свое место. Это они. А в нашем отделе только трудоголики. Из того, о чем вы сейчас мне говорите, я лично ничего не видел.
— По-вашему, в среду Общественный Подотдел трудился продуктивно?
— Вот именно! — подтвердил я, очень довольный собой. Никого не выдал, ни на кого не “настучал”.
— Благодарю за службу! — торжественно сказал Первый Зам. Начальника. Встал и протянул мне руку.
Я инстинктивно вытянул свою. Но он ее не пожал, а только шлепнул ладонью по ладони и ни с того ни с сего ляпнул:
— Не протягивай руки, а то протянешь ноги.
Расценив это как шутку, я улыбнулся. А Хлыстов тем временем вытащил из верхнего ящика стола толстую зеленую пачку иностранной валюты, понюхал ее, прикрыв от удовольствия глаза, а потом протянул пачку мне.
— Спасибо, — вежливо сказал я. — Но я предпочитаю нюхать рубли. Помните, как в стихотворении:
“И дым Отечества нам сладок и приятен”?
— Вы не поняли, — усмехнулся Хлыстов. — Берите. Это ваша премия. Мы так оцениваем труд преданных Учреждению людей. Не стесняйтесь. Берите. Вы честно их заслужили.
Я попытался быстро умножить сотню 100-долларовых купюр на сегодняшний курс Межбанковской Валютной Банки, но у меня закружилась голова. Перед глазами, словно черт из табакерки, выскочила умопомрачительная цифра и загорелась бенгальскими огнями.
— Тут очень много, — промямлил я, хлопая ресницами.
— Много? — в свою очередь удивился Хлыстов. — Вполне возможно. Если не хотите брать все, тогда соглашайтесь хотя бы на половину.
Он разделил пачку пополам и одну часть денег положил в свой карман пиджака.
Я понял, что сморозил ерунду. И, взяв валюту, тоже положил ее во внутренний карман своего пиджака.
— Сегодня предвыходной день, я отпускаю вас домой на часок пораньше, — улыбаясь, проговорил он. — Вы славно потрудились. Теперь отдыхайте. На вахте вас ожидает еще один скромный подарок: новый черный костюм. Наше Учреждение дарит вам его в знак благодарности. Отдыхайте спокойно. Пусть вас ничто не тревожит.
— Спасибо, — поблагодарил я Хлыстова и, не поворачиваясь к нему спиной, вышел.
Перед тем как покинуть Учреждение, я подошел к вахтеру. Это был совершенно другой пожилой мужчина с черными усами. Видимо, в этот день на вахте происходила пересменка.
— Крылов, — представился я. — Здесь для меня должен быть оставлен пакет.
— Очень приятно познакомиться, — расплывшись в улыбке, сказал он, пожимая мне руку. — Очень рад познакомиться. Только благодаря вам здесь и работаю.
— Бросьте вы! — удивленно произнес я. — При чем тут я и ваша работа?
— Нет. Нет. Только благодаря вам. Искренне рад познакомиться. А вот ваша бандеролька. От руководства. Велено передать из рук в руки.
Пакет оказался несколько маловатым и легковатым, чем я предполагал. Черный костюм, о котором говорил Первый Зам. Начальника, явно в нем вряд ли мог поместиться. Но это меня не расстроило. Дареному коню зубы не сканируют.
“Какие здесь все милые и добрые люди, — размышлял я, возвращаясь домой. — Сколько за работу отвалили денег, да еще в валюте! Повезло так повезло”.
Открыв дверь квартиры, я радостный ввалился в коридор. На кухне в своей любимой позе сидела теща и грызла семечки. Настроение мое упало и чуть не укатилось, случайно зацепившись за щиколотку.
— Зятек! — радостно воскликнула теща, увидев меня. — Собственной персоной.
В ее голосе почему-то не слышались нотки иронии. Она говорила искренне. Жена, варившая щи из гуся, ласково улыбалась.
— Дай я тебя поцелую, — теща встала, подошла ко мне и три раза чмокнула. — Вот это мужик! Трезвый. Красивый. А денег?
Она залезла в боковой карман моего пиджака и вытащила валюту.
— Я же всегда тебе, дочь, говорила: у тебя не мужик, а золото. Давай сюда сверток. Не волнуйся, плащ я сама повешу. Проходи, садись. Что тут?
— Подарок, — сказал я, несколько смущенный таким оборотом дела.
— Сейчас глянем, что за подарок.
Она взяла нож и, перерезав бечевку, которой был перевязан пакет, развернула его. К удивлению тещи, а к моему еще большему, в свертке оказались мои старые, изношенные сандалии, которые я потерял на реке при неудачной попытке самоубийства.
— Странный презент, — озадаченно произнесла жена, рассматривая сандалии. — Как они к тебе попали? Ты же говорил, что потерял их на реке, спасая тонущего мальчика.
— Отец, как выяснилось потом, — на ходу сочинял я, — оказался водолазом. Вместе с другими водолазами они обводолазили место внезапного потопа и утопления данной обуви. В ходе спасательной операции и был доставлен на сушу сей предмет моего обихода. Узнав, где я работаю, отец и сын передали вахтеру сандалии, а тот всучил их мне. Вот такое благополучное решение проблемы.
— Очень путано, — подозрительно произнесла жена. — Откуда он узнал, где ты работаешь сейчас? И зачем искать в реке старые сандалии?
— А я  такому объяснению верю, — сказала теща. — Бедные люди старой обувью не бросаются. В этих сандалиях еще можно два огорода вскопать или по грибы ходить по росе.
Слушая прекрасный тещин монолог, я с удивлением осматривал реинкарнированные сандалии. То, что они были моими, я не сомневался. Вот тут толстая царапина. Это я зацепился о проволоку и даже поранил ногу. Здесь на ремешке шилом прокалывал дырку. А там чуть-чуть нитки прогнили и разошлись. Как сандалии попали к вахтеру, я не понимал. И за что он меня благодарил? Столько вопросов, и вечером. “Завтра узнаю”, — решил я и поставил обувь на полку.

Глава 25.
После того как Крылов вышел за дверь, Первый Зам. Начальника снял трубку и набрал номер Общественного Подотдела:
— Кто у телефона? СПОРторг? Так вот, возникла спорная ситуация. Торговаться не с кем, да и незачем. Возьмешь совковую лопату и накопаешь крючков. Сегодня вечером поедем на рыбалку. Без подкормки. На что ловить будем? Сам должен догадаться, уже не маленький. Правильно. На червяка. Готовься.
Затем Хлыстов перезвонил Машеву.
— На рыбалку вечерней зорькой поедешь? Нет? А что так? Жена ругается? Так ты не болей, она и ругаться не будет. Как хочешь. Но мы тут собираемся.
Положив трубку телефона на аппарат, Первый Зам. Начальника открыл в столе потайной отдел и вынул на свет серую замусоленную папку с надписью
“Шутка № 31”
Открыл ее и принялся изучать, словно видел впервые. На самом верху лежала докладная ПАРторга, подписанная сегодняшним числом. Хлыстов снова пробежал по ней глазами: “По утверждению Крылова, он попал в Учреждение совершенно случайно, по объявлению в рекламной газете, что соответствует действительности. Как оказалась данная газета в его почтовом ящике, установить не удалось. В редакции газеты сообщили, что объявление о приеме на работу дала фирма, расположенная в нашем же Учреждении. Действительно, кабинет № 6 на первом этаже сдавался в аренду вместе с телефоном на два месяца одной структуре, которая в понедельник свое существование прекратила, и найти ее возможности не представляется”.
Первый Зам. Начальника улыбнулся, слегка скривив левую часть губы. Шутка № 31 ему удалась на славу. Сколько лет прошло с той поры, а вот сработало. И ничего не заржавело, ничего не испортилось. Осталось теперь только поставить на лице точку. Последний мазок к почти завершенному шедевру. Вот только зачем ему все это нужно было? Зачем?
Хлыстов снял маску с лица, поднес зеркало к глазам и в ужасе отпрянул. Как изменилась его внутренняя суть за три прошедших десятилетия! Покажи кому ночью, разрыва сердца не миновать. Так зачем он придумал эту шутку? А ни за чем. Для удовольствия. Ведь это какое наслаждение держать за невидимые ниточки своих друзей и начальников, дергать за ручки и ножки, менять действующие лица местами! И действо, которое крутится вокруг тебя, вроде бы не касается твоей личности. Но данное только видимость. Все происходит по воле ниточек. И ты сам руководишь всем процессом. Разве это не радость жизни!
Надев на лицо маску, Хлыстов вытащил из самого низа папки пожелтевший от времени  старый тетрадный листок. Посередине ровным, мелким, красивым почерком было выведено:
Объяснительная записка
Дальше текст шел совсем мелкими буквами, и Хлыстову пришлось, надев очки, поднести листок ближе к глазам.
“... Той ночью 1969 года к нам в общежитие, которое принадлежало торгово-кулинарному училищу, приехали Секретарь Молодежной Стачки Машев и его начальник Иван Иванович (фамилию не помню). Они, как обычно, были пьяны и желали секса. По вашему указанию в комнату, где жила Жанна, мы ради смеха подложили рыженькую Евгению, которая лыка не вязала, а в комнату Евгении — Жанну, тоже перебравшую на вечеринке вина”.
— Ошибка одной ночи, — вслух произнес Первый Зам. Начальника. — Так кто чей сын?
Довольный своей шуткой, он громко рассмеялся.


ЭПИЛОГ
Ужинали мы славно. Щи с жирным деревенским гусем, приготовленные женой по специальному рецепту, были просто великолепны. Вкусный запах, от которого шло обильное слюноотделение, витал по всей квартире. Мы семьей сидели за кухонным столом и ложками хлебали — причмокивая, пофыркивая и облизываясь — столь ароматную еду. Мы ели и говорили друг другу приятности. Я хвалил за ужин жену, а жена пела дифирамбы мне. Даже теща иногда отрывала ложку ото рта и осыпала похвалами нас обоих.
Натрескавшись, мы все, словно пиявки, отвалились от стола и, прихватив по апельсину, разошлись по своим делам. Ближе к закату я спросил жену, не хочет ли она прогуляться и подышать свежим воздухом перед сном. Однако она отказалась, сославшись на то, что к субботе ей нужно приготовить плов.
— Как хочешь, а я пройдусь, подзаряжусь положительными эмоциями, — сказал я. Надев спортивный костюм и нацепив сандалии на ноги, вышел на улицу.
Погода за последние несколько часов существенно изменилась. Облака рассосались, и закат, разлившийся по горизонту темным лиловым заревом, источал нежные летние запахи. “На рыбалку бы сейчас”, — мечтательно подумалось мне.
Около своего подъезда на лавке сидел мой одноклассник Денис. Его авоська, валявшаяся рядом, была пустой, но он сам находился в переполненном вином и счастьем состоянии и пел грустную песню о танкисте и его конце. Володька, одетый в модный малиновый пиджак и китайские кроссовки, лежал в траве рядом. Тем, кто проходил мимо, казалось, что Философ слушает поющего соседа, но тот спал мертвецким сном, чуть подпевая Денису храпом.
Проходя мимо сладкой парочки, я посмотрел на Дениса и улыбнулся. Тот, не прекратив пения, состроил страдальческую гримасу, наставил на меня указательный палец и дернул руку вверх, будто стрелял из пистолета. Я махнул головой, показывая, что он промахнулся. Мы так и остались, несмотря на возраст, друг для друга детьми.
Я неспешно шел по дубовой аллее к пруду и размышлял о том, что как жаль, что мы не родились детьми какого-нибудь начальника. Уже с дошкольного возраста нас устроили бы по блату в хороший детский садик, потом в престижную школу, затем в модный институт. После его окончания — аспирантура, защита кандидатского звания и теплое место, которое подготовил тебе папаня. Но не повезло ни мне, ни Денису. Вот и маемся. Благо, хоть мне удача подвалила. Деньги появились. Положение. “Нужно будет ребятам к школе ботинки купить, — решил я. — Портфели. Джинсовые костюмы, а то ходят по улице, как оборванцы. От людей стыдно”.
Вечерняя тишина подкупала своей умиротворенностью. Ее нарушали только лягушки, которые квакали в пруду, словно репперы на сцене. “Нужно сыну приобрести пианино, — подумалось мне. — У ребенка определенные музыкальные задатки. Пусть музицирует, может, Пугачевой станет”.
Закат догорал. Любоваться им было одно удовольствие.
“Господи! — мысленно воскликнул я, глядя на то, как гаснет еще один день. — Какая благодать! Красота-то какая! В такую минуту и умирать не страшно!”
Услышав мои слова, Господь не стал отказывать мне в удовольствии. На противоположном берегу пруда сверк-нула яркая вспышка. Через секунду моя голова качнулась резко вбок, и тело, потеряв равновесие, рухнуло в высокую сырую траву. Но сандалии не соскочили. Они крепко держались на ногах. Около виска алела капелькой заката маленькая дырочка. Солнце в глазах и за горизонтом померкло. Даже дураку было ясно, что это не самоубийство...