Горб моего деда. Рассказ

Горб моего деда.

     Мой дед был горбун и алкоголик. Седой с юности, ребенком краденый цыганами за необыкновенную красоту лица. Лицо его не менялось почти с годами, только горб рос, да злой хвост белых волос с головы доставал ему до колен, так было перед самой смертью. Чего он хранил в своем горбу?
     Он прикармливал мышей и крыс в своей комнате, но в доме держалось несколько котов и кошек, так что мыши с крысами давали знать о себе за пределами комнаты моего прадеда только страшным запахом, от которого кошки зверели и нападали на котов. Я очень редко видела его, меня к нему не пускали. Но запах меня не отталкивал, а хлам, о, море хлама, которое могло скопиться за века собирательства и заполнить пять таких комнат, этот хлам меня очаровывал, да и редко когда встретить можно стаю выученных ходить на задних лапках и кувыркаться грызунов. Он со мной почти не разговаривал, иногда молча протягивал какую-нибудь занятную вещицу и смотрел, что я с ней делаю. Однажды, это было через несколько лет после того, как мы виделись в последний раз, он подозвал меня и поставил перед собой. Разглядев меня пристально (я в то время разглядывала его, что было крайне занятное дело), он мотнул головой, и волосы его лунные переметнулись со спины в руки ему. Он спросил меня: «Нравятся тебе мои волосы?». «Лошадкин хвост», - согласилась я. «Когда я умру, они достанутся тебе», - сказал он и выпроводил меня вон, сунув мне пять рублей и тяжелый блестящий шарик размером с мой кулак. Где мне теперь искать обещанные им волосы?
     Он был лютый. Все его проклятия по исполнении вызывали в нем страшную жажду силы, он мог сутками бегать по городу с топором, не попасться при этом милиции и так никого этим топором и не нагнать. Некого было ему нагонять. Меня он не обидел ни разу, прабабку мою, его свекровь, тронуть не посмел, а жену и детей пугал до тех пор, пока дочери не избили его до сломанной руки. Сын его, мой дядька, безумен, потому, что был рожден мертвым и не нашел себе учителя. За всю свою жизнь я ни разу не видела деда во сне. До сего дня. Он привел меня на кладбище, раскопал свою могилу и велел разрезать ему горб. «У меня нет, чем резать», - возразила я. «У тебя есть нож. Помнишь, я подарил тебе нож?», - и мне начало сниться что-то другое, солдаты американской армии. Нож я помню, по-моему, было даже несколько ножей. В его комнате мог найтись любой нож. И ни одного у меня нет. Что ты хранишь в своем горбу?
      Родственники о нем почти ничего не знали. Вернее, они не верили большей части из того, что знали о нем. Например, он рассказывал, что бродил с цыганами двадцать лет, хотя это никак не могло быть правдой, потому, что с пятнадцати примерно он обосновался в деревне N, по соседству с деревней NN, где жила моя бабушка, еще маленькая совсем тогда, и учился столярному ремеслу, к которому, кстати говоря, выказал удивительные способности и очень быстро стал мастером. Родственники говорили, что врал он не из-за выгоды, и не из-за удовольствия соврать, как некоторые, а потому, что жил в безвременье.
     О том, как он поседел, мне рассказала прабабушка, кажется, единственная, кто серьезно относился к этой истории, и, хоть внушала она уважение всем домочадцам, и никто ей ни в чем не перечил, дружно моя бабушка, две тетки и мать выговаривали: «Ну что вы ей рассказываете, она потом спать плохо будет, нашли про кого рассказывать», и махали на нее руками, и зажимали мне уши, но потом уставали бороться с насупленными прабабушкиными бровями и моим желанием во что бы то ни стало услышать рассказ, и уходили вон из дома на крыльцо, курить и шутить с соседями. Спала я потом отлично и сны видела дикие.
     Прабабушка не держала в доме икон, но лампады висели по углам. На раскрытых окнах сидели кошки, а в соседней комнате находился дядя, он то ли спал кратким и чутким сном алкоголика, то ли под наркотиками был, и глухо бредил: «Бог, уйди, бог, уйди».
     Поскольку дата рождения деда была неизвестна, всем приходилось гадать, к какому сроку его жизни относилось то или иное событие. Он сам придумал себе возраст, когда ему делали паспорт, и выходило теперь, что умер он в восемьдесят семь лет. Но когда я вспоминаю его лицо, то думаю, что это могли быть и сто лет, и много больше. Он почти не менялся. Только горб.
      Он был молодой и прекрасно держался в седле, несмотря на увечную спину. Он брал с собой хлеба и лука, и не видели его месяцами. Волосы его были черные и короткие. А называли его Иван. Он не был ловким охотником, и никто не знал, чем он живет во время отсутствия в деревне, и где пропадает. Не шла весть о нем из соседних деревень, никто не встречал его на пути. Лошадь, с которой он уезжал, возвращалась ни худой, ни откормленной, а ровно такой, какой и была. Он же раз от раза делался все лютее. Да, люди не знали, куда он ездит. А ездил он к хозяину леса.
     Тот и кормил его, и грел, если дело было зимой. Зверь останавливался перед Иваном, ему только руку поднять оставалось. Лошадь не мерзла, и он тоже, хоть голым в снег спать ложись. Ни комар его не ел, ни сук не царапал, не случалось ему промокнуть под дождем – находил, где укрыться, ни в болоте увязнуть – плясом пляши, не увязнешь. Иван не знал, радоваться ему или бежать прочь из леса. Тоска и тревога холодили ему грудь, но вот в чем беда-то: не мог он бежать. Без леса грудь его становилась пустой и не хотелось ему ничего. «Кто ты?», - звал Иван, кричал высоко в черные ветви деревьев, - «Чего ты от меня хочешь?». Ветер ему был ответом, тот, что дул в его собственном сердце. Тогда Иван пошел к ведьме, что жила в том лесу на реке. Ведьма полоскала одежду в стылой воде, и, увидав его, расхохоталась: «Тебя любит хозяин леса!». «Как его найти?», - спросил он. Ведьма прищурилась, оставив свою стирку. «Я скажу тебе, если ты дашь зарок жениться на моей дочери». «Покажи ее», - велел Иван. «Она еще мала, пятый год всего. Но через двенадцать лет ты должен будешь жениться на ней». «Даю зарок», - пообещал Иван, оглядев ведьму, та была хороша собой, может, и дочь в нее. «Его можно найти зимой на том холме, который самый белый, в метель, чтоб лишь снег кругом. Весной его можно найти у ключа, что оттаивает ото льда. Летом можно его найти под шатром из деревьев в глуши, где не слышно птиц. Осенью ты найдешь его у своей могилы», - так сказала ведьма, а Иван пошел своей дорогой.
     Он думал, отчего ему тоска дышать мешает. Кто этот хозяин леса, почему не показался ни разу, знака никакого не подал. Ведьма сказала, он его любит, но что это значит, и почему ж все-таки он не показался, теперь Иван хотел видеть своего защитника еще больше, и сердце его колотилось, ветер, как птица, попал в него, в его силки. «Я хочу посмотреть на тебя, хоть одним глазом, покажись, добрый хозяин, покажись, если любишь меня», - кричал Иван и ждал, бродя по лесу. Но никто не показался, а к вечеру вышла к нему из чащи оленуха. Отказывался хозяин леса показаться Ивану. Тогда Иван придумал кое-что. Он не стал убивать оленуху. И три дня просидел без пищи, оленуха же никуда не уходила, а прибежали потом зайцы и кабаны молодые. Иван их не тронул. Он ждал и слабел. Пролежи он так еще немного, и совсем потерял бы силы. Иван добрался до оленухи и стал пить ее кровь. Пошел снег. Иван решил искать холм, что будет белее остальных. Он так подумал: если не увидит его этой зимой, то попробует встретиться с ним весной, если весной ничего не выйдет, то станет полагаться на лето. Придется ведьме искать другого жениха своей дочери, смеялся он про себя. Лес был тихий, и снег опускался тихо, сонный. Иван не мерз, и пища шла за ним следом, только так и давал хозяин леса знать о себе. Некоторые видели хозяина леса: он являлся огромным медведем или белым волком. За что ему любить Ивана? Тот и в лес-то не ходил, пока не увидал творящиеся вокруг себя чудеса. Иван шел упорно и падал спать, только когда совсем невмоготу становилось. Он уже не считал дни, когда в пути его настиг ветер. Он поднимал снег и бросал его в стороны, и Иван ничего вокруг не видел. Тогда Иван сел на землю и заплакал, потому что к холмам он пришел, а вот самый белый из них теперь не найдет в такой снеговерти. Но верно он здесь, хозяин леса. На каком-то из холмов, стоит под снегом. Наверное, он знает, что Иван тут сидит. «Покажись, покажись», - звал Иван и кусал себе руки с досады, пытаясь хоть что-нибудь разобрать сквозь буран. Когда Иван проснулся, то оказалось, что его засыпало снегом. Он выбрался наружу, глаза ослепило солнце. Лысые холмы, несколько лет назад выжженные дотла упавшей с неба звездой, сияли как алмазная крошка, синие тени на них жгли холодом. Увидел Иван самый белый холм. Он был выше других, и теней не лежало на нем. Иван пошел дожидаться весны.
     Выйти к людям, в деревню, не хотел Иван. Целыми днями теперь лежал он где-нибудь, смотрел в небо или думал о чем-то. Лишь сошли холода, он стал искать ключ. Он знал одно место, где из камней била вода, это было у истоков реки, туда и направился Иван. Не долго, не скоро, увидел Иван камни. Тренькал ключ, и темная вода пробивала и топила лед. Иван сел на землю и прислонился к камню. Все сильнее оттаивал лед, все светлей становилась вода. Ну а вдруг хозяин где-то у другого ключа? Вдруг у такого, о котором ничего не знает Иван? Ведьма сказала «можно найти». Горько плакал Иван, колотя кулаками в камень. Он пошел в деревню, стал пить горькую. Не вспоминал ни о ведьме, ни о зароке. Думал повеситься, да лето покоя не давало. Что, если летом? Пустая надежда. Не хочет хозяин леса, что увидел его Иван, так что ж, Иван тоже не хочет, чтоб тот его видел. Ни ногой больше в лес. Пил Иван, да работал. По его слову сгорела соседняя деревня, мужики его тамошние невзлюбили. Потом месяц лежал, подняться не мог, в горб ему словно кочергу раскаленную засунули и поворачивают. Грудь Ивана была пуста. И во сне он звал хозяина леса, и даже будто видел его, но ничего потом вспомнить не мог. Любит… За что любит? Никто никогда не любил Ивана, а черт какой-то, которого он ни разу не видел, любит. Очнулся Иван, когда последние птицы улетали, и увидел он их, отняв руки от лица. Тогда побежал Иван под низким клубящимся небом, по стынущей земле, в лес, что сделался темным и гулким, что утроба ворона. А в лесу Иван сменил бег на шаг, он не видел ничего ни впереди себя, ни по бокам, грудь его стала полна, и полна чем, болью такой, что лучше не жить. Иван вышел к реке. Ноги тут отказали ему, тьма обступила вокруг. Так умирают от тоски и люди, и птицы, и тварь всякая. Иван лежал на камнях, он забылся. «Я не хозяин леса, ведьма ошиблась», - сказал кто-то, Иван приоткрыл глаза. «Ты черт», - хотел сказать ему Иван, но губы его едва шевелились. Рядом с ним сидел кто-то, спиной к нему, лицом к реке. Он был в шкурах, и с волосами рыжими такими длинными, что Иван не видел земли вокруг. Этот рыжий рассмеялся, и Ивану послышалось, будто лисы из чащи  затявкали в ответ на его смех. «Ведьма и про остальное ошиблась?», - так хотел спросить рыжего Иван, но рот его совсем не слушался. «Ты умираешь. От тоски. Как дикий зверь. Но дикий зверь умирает, если отнять его свободу. А твоя тоска – отчего она?», - голос рыжего был похож на реку. Иван вдруг почувствовал злобу, не он ли кричал столько в лесу, прося его показаться, не он ли звал его и столько искал, что ж теперь он спрашивает, отчего Иванова тоска?! От злобы нашел Иван силы подняться. «Покажи мне лицо», - прохрипел он. Рыжий поднялся и сказал: «Если я это сделаю, ты не сможешь жить без меня». Иван даже засмеялся: «А сейчас я что, живу, что ли?». Рыжий поднял руку, и Иван смолк, а тот продолжал: «И тогда ты пойдешь со мной, а человеческая твоя жизнь вмиг остановится и застынет в безвременье, и ты уже не сможешь вернуться, никогда не сможешь». «Я пойду за тобой куда угодно», - сказал на это Иван, он пытался подняться, чтоб встать рядом с рыжим, но руки, бескостные руки легко поднимали его, и увидел Иван лицо того, кого ведьма назвала хозяином леса. В тот миг поседел Иван на всю голову.
     Вечером плыла по реке лодка, это ведьма ловила рыбу и возвращалась домой. Она увидела тело и пристала к берегу.
- Весь седой, - потрясенно молвила она и принялась тормошить Ивана.
Когда он проснулся, она велела ему отпить из фляжки настойки, а потом повела в лодку. В доме своем она накормила его, тогда Иван и увидел свою будущую жену. Пухлая хорошенькая девчонка со страхом смотрела на его горб.
     Это уже много лет позже я узнала, что той ведьмой была моя прабабушка. Мы с мужем поехали на кладбище, где похоронен дед. Пока муж откапывал могилу и снимал крышку с гроба, я смотрела в прозрачное синее небо, полное до самого дна звездами. «Все, снял», - я помогла мужу вылезти из могилы и спустилась туда сама. «Тебе посветить?», - у меня заботливый и понимающий муж. Светить мне не надо, мне и так все видно. Часы на руке, ботинки. Я сняла с него пиджак и рубашку. Позвоночник белел как лунная дорога. На лунной дороге лежит что-то синее. Синяя книжка. Не гнилая, но в разводах. Я открыла ее, все страницы чистые.
     На моей голове отрастает хвост. Когда-нибудь он станет совсем белым. Под пальцами моими лежит синяя книга из горба моего деда. Я ее пишу.