Жил да был черный кот

   Василий Тимофеевич Куркис отличался невероятным природным обаянием. Уже, будучи профессором и знаменитым переводчиком иностранной литературы, он часто слышал за своей спиной шепот студенток: «Наш котик идет». В этих словах была определенная правда. Его мягкая неслышная походка, усатая улыбка, полная ленивая фигура; все это намекало на некоторое родство с семейством кошачьих. Подчас, когда он проходил мимо, то, оглянувшись, могло погрезиться, что из-под длинного пуловера торчит мохнатый черный хвост.
   Его настоящей литературной страстью был Томас Элиот. Как часто, забравшись на кафедру, он читал его «кошачий» цикл  написанный «Старым Опоссумом» изумленным студентам:

      Macaviti’s Mystery Cat: he’s called the Hidden Paw -
      For he’s the master criminal who can defy the Law, -

кричал Куркис, урча, фыркая, мяукая и будто бы царапая когтями по дереву.

   Надо сказать, что Василий Тимофеевич обожал прекрасную половину человечества и не без взаимности. Часто, спускаясь по институтской лестнице, он вел под руку очаровательную красавицу, непрерывно гипнотизируя ее горящими глазами, и, поглаживая своей мягкой лапой ее маленькую ручку.
- Пара каретная, - поскрипывали им вслед вахтерши, но обаяние Куркиса распространялось на всех без исключения, потому его похождения не вызывали ни раздражения, ни зависти.

   Еще недавно Куркис уверял меня, что скорее встретит рогатую кошку, чем до конца предастся страсти:
- Запомните, Саша, - мурлыкал Василий Тимофеевич, - о женщинах я знаю очень многое. Я долго изучал их повадки и уверяю вас не зря. Вот видите эту мышечную массу, - он показал на высокого стройного атлета, - это же не мужчина, а значок на мужском туалете, кружок и перевернутый конус. Настоящий мужчина - это я: толстый и красивый, умный и воспитанный. Именно таких как я по-настоящему любят женщины.

   Мы сидели в небольшой кофейне, как раз напротив дома, напоминающего огромный кремовый торт, от чего хотелось выйти на улицу, взять кусочек желтовато- кремовой лепнины и попробовать на вкус.
- Я скажу вам прописную истину, продолжал он, - нас с женщинами объединяет лишь одно, а именно то, что разъединяет, это наши, так сказать, половые признаки. Не примите это за скабрезность.
- Здесь всегда хороший кофе, - решил я вставить словечко, на что глаза у Куркиса округлились, и он недовольно зашипел:
- Саша! Усвойте элементарное. Машина не может приготовить хороший кофе, она бездушна…
   Как и многие люди, Василий Тимофеевич любил говорить больше, чем слушать. Но его ненавязчивая манера с лихвой покрывала этот недостаток, потому меня всегда устраивала его компания.
   Три года назад я открыл издательство и часто пользовался услугами Куркиса, как одаренного переводчика. Обладая безупречным вкусом и знанием множества языков, он глубоко проникал во внутреннее пространство оригинала и был в своем деле богом. Из текста он выжимал все и даже больше. Получалось так, что даже средний европейский роман под его магией приобретал блеск подлинного бриллианта.
   В его квартире бабника-холостяка, этом уютном логове, главным местом был диван. Среди множества самых изящных вещиц, огромных шкафов с книгами, замечательных образцов живописи и бесчисленных мягких ковров, там и здесь на стенах висели фотографии писателей, многих из них мы называем классиками, с которыми Куркис стоял в обнимку, ловил рыбу, играл в шахматы или задумчиво беседовал.
    Иногда мой друг пропадал на месяцы. В это время до меня доходили самые разные слухи об его очередном романе со множеством невероятных приключений. Количество жен и любовных историй он объяснял просто: "Я знаю, говорил он, что в аду меня будут рвать, пытать и казнить, но разве я виноват в том, что женское совершенство разбито на мелкие кусочки и мне приходится собирать его по частям. Это же своего рода творческий поиск".
   Исчезал и появлялся он всегда неожиданно, не смотря ни на что, оставаясь бодрым и свежим. После одного из таких исчезновений, он незаметно вошел в мой кабинет и стал вымяукивать мне свои неудовольствия по поводу только что изданного романа под названием "Террариум"
- Поймите, - говорил Куркис, зажав в лапах маленький томик, словно поймал мышь, - это не роман, это антология пошлости. Вот вам живой пример: "Служанка принесла Елене кофе в постель: "Пойди вон, сказала ей Елена и выпила кофе".
   Я почувствовал, что мои уши зардели, словно кто-то их отодрал:
- Василий Тимофеевич, - начал я оправдательно.
- Можете называть меня Васькой, но я умоляю, не издавайте таких книг.
- Дело в том, что я не читал никакого "Террариума". Автор издал его за свой счет.
- Какая разница, - заревел Куркис, - если вам не хватает денег, возьмите у меня.
   В эту секунду взгляд его заметно подобрел, а взъерошенная шерсть улеглась. Он достал из кармана фотографию и протянул ее мне. Взглянув на нее, мне вдруг показалось, что произошло что-то из ряда вон. Эта женщина не была конфетной красавицей. На меня смотрели пастельно-зеленые глаза с очень четкими кружками зрачков, излучающие нечеловеческое очарование. Она не была красива, она была изумительна.
   С того дня я встречал Куркиса очень редко. Однажды осенью, гуляя по бульварам, я встретил человека утрамбованного в тесные джинсы, на которые туго напирал живот. Его бледное лицо с впавшими глазами стыдливо отвернулось от меня, и все это жалкое зрелище исчезло, перебежав на другую дорожку. Придя в себя, я понял, что это был мой старый друг.
    Мне говорили, что Куркис сильно изменился: он перестал курить трубку, предпринимал неуклюжие попытки исправить свою фигуру, что привело его на больничную койку, а все его короткие разговоры с приятелями сводились к рассказам о каком-то чудесном средстве для омоложения.
    Потом он исчез вовсе. Говорили, что Куркис сошел с ума, что он уехал за границу, много раз его хоронили, но никто точно не знал, что произошло на самом деле.
   Уже весной, в первые дни марта, я все же решил набрать его номер. Долгое время к телефону никто не подходил, но потом трубку словно уронили с аппарата и вместо привычного "алло" я услышал протяжное "мя-я-яу".