Отчаянье

  Поезд еще долго тянулся вдоль перрона, потом вагоны качнулись, в последний раз грохнули и замерли. Затерявшись в толпе, Евгений прошагал мимо вокзала и вышел к дороге. Вечерний воздух уже потемнел и пах весенней влагой с примесью бензина. По улице с шипением и ревом неслись автомобили, проливая в лужи, свежую кровь стоп-сигналов. От потока отделилась желтая «Вольво» и притормозила рядом. Надя выбежала из машины, но ее стремительный поцелуй Евгений почти не почувствовал. Год он ждал этой встречи, представлял ее в деталях и теперь никак не мог поверить в ее реальность.
   Дверца легко захлопнулась, и машина плавно поплыла. Евгению ни о чем не думалось, он просто смотрел по сторонам: на ярко освещенные фасады, на прохожих, то чопорно элегантных, то суетливо серых. У парадного крыльца театра уже толпилась публика и ему тоже захотелось надеть свой лучший костюм, самую свежую сорочку, немного поводиться с галстуком и, взяв Надю под руку, отправиться на спектакль.
- Надя, ты не хотела бы пойти в театр, - вымолвил он каким-то ржавым неестественным наречьем.
- В этот? Нет, не хочу. Не люблю старые театры. В них по сто лет играют одно и то же…
- А я хочу именно в этот. И даже не важно, что там сегодня играют, там воздух другой.
- Пыльный, - Надя смешно поморщила нос.
- Нет. Тут что-то другое. Это как-то связано со временем. Я уже замечал, что в некоторых местах оно как-то замедляет ход что ли.

   Они снова замолчали.
   Евгений стал наблюдать за тем, как легко Надя ведет машину. В этом была какая-то женственность и мягкость. Он любовался тем, как она спокойно держала баранку в чехле желтой кожи, и все ее движения были естественными и отражали некую правду.
- Не спишь, - голос Нади прервал его мысли, - Потерпи чуть, скоро приедем. У Миши мастерская на Сиреневой улице, сам он в Дании, вернется через неделю, так что поживешь пока у него.

   Они свернули в переулок, нырнули в арку и оказались в темном дворе восьмиэтажного дома. Совсем уж древний лифт с кованой дверью и  жутким скрежетом поднял их на последний этаж, защелкал замок и в открытую дверь брызнуло светом с площадки.
   Войдя, Надя встала у зеркала и, покачав головой, разбросала свои серовато-русые волосы по плечам, потом решительно повернулась и встала посредине длинного коридора.
- Вот эти комнаты, что справа в твоем распоряжении. А там, - она показала на дверь, которой кончался коридор, - там собственно, мастерская. Она закрыта, Миша никому не оставляет от нее ключ, - она важно подняла бровь как бы говоря: «Сам понимаешь», - Располагайся, отдыхай, а завтра я тебе позвоню.

  Он вышел с нею на площадку и, поцеловав щечку, не без опаски посмотрел в сторону лифта. Взмокшей ладонью он взял ее за руку, но смелости задержать, попросить остаться, обнять, наконец, у него не хватило.
- Пока.
- Пока.

   Недовольный собой, Евгений разобрал свои вещи, час пролежал в ванне, постелил себе в гостиной и лег. Большие окна налились синим, в углу зашипели напольные часы и плавно пробили двенадцать. Усталость перешла в напряжение, от чего спать совсем не хотелось. Он смотрел как из темноты, словно на фотобумаге, проявлялись очертания предметов, и думал о том, что в глазах Нади он, вероятно, выглядел несуразно, глупо, что в нем нет веселой бодрости, которая могла бы привлечь ее внимание. Но если бы он даже попробовал изобразить из себя бодренького остряка, то выглядело бы это как пародия, неестественно и коряво.
   От таких мыслей все его существо съеживалось, ему становилось стыдно и неловко. Решив хоть как-то забыться, он представлял в темноте Надино лицо. «Пожалуй, я и сам не знаю, как к ней отношусь, - думал он, - ведь нельзя же затащить в постель то, чем больше всего дорожишь…» Тут ему представилось, как, может быть, вот на этом диване она лежала с Михаилом. Эта мысль его так прошибла, что он выскочил из постели и нервно заходил по комнате. Сердце билось где-то у самых ушей, он включил свет и открыл форточку.

  В начале прошлого лета Евгений, перспективный студент последнего курса филфака, оказался в городе, где воздух был напитан литературной историей. Он каждый день ходил к пушкинскому лицею, живо общался с его сотрудниками и жадно впитывал все увиденное и услышанное. С трепетом, вознося ногу над ушедшим в землю порогом какого-нибудь древнего дома, Евгений пытался воссоздать в своих чувствах атмосферу былого, вычленяя из пейзажа все приметы современности. Иногда из этого возникали потрясающие образы. Однажды из подобного оцепенения его вызвал нежный голос девушки:
- Молодой человек, вас не затруднит моя просьба.
- Нет, - рассеяно ответил он.
- Тогда сфотографируйте меня на фоне пруда, но так, чтобы в кадр попала колонна.
- Куда пропала колонна? - прозвучало испугано. Он все еще был в мире фантазий и девушка казалась ее продолжением. Она не слышала его потустороннего вопроса, фотоаппарат был уже у него в руках, а незнакомка стояла на выбранном месте.

   До сего момента на любовном фронте Евгения было без перемен: ни боев, ни затиший. Чрезмерное внимание к нему одной аспирантки, девушки не глупой, но совсем не красивой, любовью можно было назвать с большой натяжкой. На этот, с позволения сказать роман, его подтолкнули постоянные рассказы его друзей об их бесконечных любовных победах. До поры до времени ему удавалось отделываться небылицами, но однажды товарищи потребовали подробностей. Он был раскрыт и посрамлен. Потому, наверно, первое познание женщины вызвало у Евгения желание как можно скорее перелистнуть эту недочитанную и скучную страницу.
   Она отдалась ему после первого свидания, без эмоций и слов. Темнота скрыла раздражавшие его детали, разум уступил место желанию, на утро он проснулся мужчиной. Потом он избегал встреч с Тамарой, игнорировал намеки и, в конце концов, сам того не желая, стал ее врагом.
   Но теперь Евгению очень не хотелось, чтобы незнакомка с фотоаппаратом исчезла. Она столь вписывалась в его грезы, что казалась ему давно знакомой и даже родной. Именно ее он намечтал себе и теперь отпустить мечту воплоти, было бы преступлением.
   
- Вы знаете, - начал он неуверенно, еще не придумав, чем удержать девушку, - Вы знаете…
- Не знаю, но, кажется, догадываюсь, - весело прозвучало в ответ.
Окончательно придя в себя, он вымолвил:
- Я неплохо ориентируюсь в этих местах. Если вы не против, давайте гулять вместе. Меня зовут Евгений.
- Надя.

   Так на неделю он стал ее личным экскурсоводом, фотографом, слугой и тайным воздыхателем. Надя с легкостью принимала его услуги, предлагая взамен свое доброе приятельское расположение. Все его попытки приблизиться к ней чуть ближе, она как бы не замечала.
   Как-то они шли из парка и попали в доселе незнакомое место. По правой стороне стояли старые казармы, а у армейского КПП с красными звездами на воротах, темнея бордовым кирпичом, возносилась полковая церковь.
- Кажется, здесь служил Чаадаев. Сюда Пушкин в лицейские годы забегал к нему в гости , - со знанием дела указал Евгений.
- По-моему, про это есть у Тынянова.

   Он привык, что в филологии у него нет конкурентов среди непосвященных, потому, когда тайны его знаний так легко раскрывались, ему становилось неловко.
   Хотелось есть, и Надя затащила Евгения в небольшую, но уютную кафешку. Когда она раскрыла меню и с ее уст полетело: «холодная семга, жульен, мясо с итальянским гарниром, «Мартель» и прочие названия разносолов, от предвкушения счета Евгению сделалось не по себе. «Сейчас придет время платить, и я окажусь полным банкротом», грызла его мысль, от чего аппетит мерк на глазах. Но замешательства и тем более скандала не вышло, Надя с легкостью расплатилась сама, даже не сделав ему никакого сигнала.
   Он гостил в двухкомнатной квартирке, где его принимала школьная подруга матери. Надя занимала просторный "Люкс" в местном санатории. Они встречались незадолго до полудня, подолгу гуляли, потом он провожал ее и возвращался к себе. Неделя пролетела как один день.
   В общем-то, на этом все и должно было закончится. Вскоре с пленэра должен был вернуться ее друг, художник и, вероятно, будущий жених.
   На прощальную встречу Евгений шел совсем потерянным. Ни один из его планов покорения Надиного сердца воплотить не удалось. Все попытки наступления незаметно пресекались на дальних подступах, не оставляя никаких надежд.
   День был пасмурным. Легкая морось освежила листву и прибила пыль, дул ветерок, но стены домов не давали ему разгуляться. В «Гостином дворе», так называется младший брат большого питерского магазина, он получил Надины фотографии, заказав те же снимки для себя, и побрел к парку, где на привычном месте у «Грота» его дожидалась та, чьим именем и присутствием он жил последнюю неделю. Надя стояла под зонтом, одетая очень просто, в джинсы и ветровку, что было для нее скорее исключением. Приветственно поцеловав ей щечку, Евгений почувствовал губами ее нежную теплую кожу, легкий флер французских духов, от чего сердце его поначалу трепетно забилось, но тут же сжалось, предвкушая прощание.
   Откуда-то доносилась музыка, играла виолончель, звуки плавно плыли по влажному воздуху, теряясь далеко в зарослях парка. Так же таяли последние часы их встречи.
 
   Уже на вокзале, когда они стояли на перроне, Надя вдруг спохватилась, быстро записала в блокноте адрес и телефон и протянула ему драгоценный клочок бумаги, тонкую ниточку, надежду на хоть какое-то продолжение:
- Звони, пиши, всегда буду рада тебя слышать. И видеть, - добавила она с доброй улыбкой.
- Я тоже.
- Я хотела тебе сказать, что ты замечательный. Самое в тебе лучшее то, что ты, как говорят, «непокобелим». Очень трудно встречаться с девушкой и до конца остаться джентльменом, - она еще раз улыбнулась.
   Вскоре поезд тронулся и, быстро набирая обороты, скрылся из видимости. По дороге Евгений долго думал над ее словами. Может быть, это скорее упрек, чем похвала. Может быть, надо было действовать решительно. «Тряпка», - ругал он себя. Но ведь если бы он получил от нее все и сразу, то, вероятно, на этом бы все и закончилось. А теперь он вправе рассчитывать на большее.
   Весь этот год он лелеял в себе ее образ, пиал длинные письма, на которые получал короткие весточки:
«Приветик, Женя! Завтра улетаем в ЮАР, там и встретим новый год под какой-нибудь пальмой. Пиши, очень рада твоим письмам. Целую. До встречи. Надя».
   Спустя четыре месяца, Евгений так измучил себя грезами, что даже пытался забыть все и зажить прежней жизнью. Будучи довольно видным и учтивым кавалером, он легко знакомился с девушками, но ни одна из попыток заменить воображение реальностью не удавалась.
   И вот теперь, когда он здесь, когда Надя была так близко, момент был снова упущен. «Но ничего, - думал Евгений, лежа в темной гостиной, - у меня еще есть время. Завтра же скажу ей, что люблю, что не могу жить без нее… и будь, что будет. Если не атакой, то хотя бы жалостью подберу к ней ключик…» Он еще долго сочинял свой завтрашний монолог и заснул на том месте, где воображаемая Надя оказалась в его объятиях.
 

  Утром, когда солнце начало резать глаза, он долго заставлял себя подняться и, наконец, выбрался на кухню. Михаил оказался порядочным кофеманом, здесь была целая коллекция сортов кофе. Он что-то долго выбирал, нюхал зерна, потом наобум смешал несколько сортов, и получилось очень не дурно.
   В гостиной стоял круглый кофейный столик, окруженный невысокими венскими стульями, на стенах висели картины, которые явствовали, что хозяин не был лишен таланта и вообще вся обстановка говорила за то, что Михаил жил удачливо и со вкусом. Прохаживаясь с чашкой, он зашел в кабинет, в глубине которого стояла удобная тахта, по стенам до самого потолка росли стеллажи с книгами, а у окна стоял огромный антикварный стол, один вид которого внушал уважение и человеку малодушному вряд ли работалось бы за ним, так как стол подавлял бы его своим величием.
  На зеленого сукна столешнице рядом с телефоном стояла рамка с фотографией: Михаил и Надя на каком-то южном пляже. Он даже не прижимал ее к себе, это она жалась к нему, нежно так. На Михаила Евгений смотрел как на соперника и в душе завозился какой-то червячок. Он поближе поднес фотографию и посмотрел в глаза Михаила, что-то в них было хищное, так наверно львы смотрят, промелькнула мысль.
- Мне бы твою удачу, - сказал он вслух, неожиданно для себя.
- И ты бы все тут же растерял, - как бы ответил ему Михаил, глядя со снимка с презрительной иронией.

   У дверей мастерской Евгений нерешительно постоял, заглянул в замочную скважину, но ничего не увидев, дернул за ручку - дверь отворилась.
   Ничего особенного, что можно было бы скрывать в мастерской не оказалось. По сравнению с другими комнатами она была почти пустой. У окна мольберт, всюду глиняные горшки с кисточками всех мастей, высохшая яркая палитра на полу, кресло качалка и стеллажи, плотно забитые картинами.
   На мольберте стоял холст, работа явно еще не была завершена, но в этой незавершенности было некое очарование. Это был портрет Нади. Она сидела обнаженная, обняв руками колени и смотрела как-то снизу в верх. Во всей ее нежной пластике чувствовалась такая покорность, преданность, какой он даже не мог себе представить, потому, как она казалась ему недоступной, далекой.
   Он развернул картину к свету и сел в кресле напротив. Глядя заворожено, не отрываясь, он думал о том, что если бы ему каким-то чудом удалось украсть, вырвать Надю у Михаила, то это было бы настоящим счастьем, он до конца дней боготворил бы ее. Вместе с этими мыслями в груди зрела ненависть ко всему этому дому, к его хозяину. Она жгла его изнутри, росла все больше, так что на лице выступила краска и где-то на задворках чувств перед ним открывалось, что Надя, которую он знает, такая неповторимая, лишь потому, что она с ним, с Михаилом. Что она в каком-то смысле тоже произведение его искусства и даже ели бы этот дом сгорел вместе с его хозяином, то она все равно бы продолжала принадлежать ему.
   Он быстро вернулся в комнату, побросал вещи в сумку и захлопнул за собой дверь, за которой раздался телефонный звонок. Не дождавшись лифта, Евгений сбежал по лестнице, выскочил на улицу и быстро пошагал по незнакомой улице, натыкаясь на прохожих, и все время повторял:
- Никогда ничего не будет…